Северные королевства, магический куб и... глава 2

                Глава II

                «... – Скажите, а что,
                «Динамо» бежит?
                – Все бегут!..»
                Из к/ф. «Джентельмены удачи».


       
        Что-то со стуком упало, и Виктор открыл глаза. Было еще совсем темно. В углу, около двери, слышалась негромкая возня. Виктор спросонья несколько раз моргнул слезящимися, гнойными от конъюнктивита веками, соображая, что же могло его разбудить. О том, что это была крыса, он понял в следующее мгновение, когда в кромешной тьме сверкнули маленькие, близко посаженные друг к другу, красные глазки, а на полу, в узкой полоске лунного света, идущего через щербатую дверь сарая, мелькнул длинный голый хвост.


        Виктор приподнялся на локтях и, схватив с пола первый попавшийся под руку предмет, оказавшийся куском засохшего навоза, швырнул его во мрак наугад. Послышался скрипучий визг, и Виктор удовлетворенно улегся обратно. Повернувшись на правый бок, он сладострастно закрыл глаза, намереваясь снова уснуть, однако сон никак не шел. Виктор перевернулся на другой бок, затем лег на спину и снова открыл глаза. Сквозь многочисленные щели в двери, стенах и крыше сарая потянуло сырым промозглым ветерком, и от этой прохлады последние остатки сна улетучились окончательно. В голове, совсем некстати в такой ранний предутренний час, сами собой тяжело заворочались невеселые мысли.


                * * * * *


        Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Виктор, очнувшись на поляне в лесу, попал в этот необычный, похожий скорее на чье-то больное воображение, чем на реальную действительность, мир. Сколько именно времени он находится тут, Виктор не знал — счет дням был безвозвратно потерян. Давно миновала цветущая весна, прошло жаркое лето, все чаще теперь стояла дождливая и прохладная погода, словом, по всем признакам близилась промозглая осень, а за ней, впереди, надо полагать, Виктора, равно как и остальных обитателей этого странного мира, ожидала холодная зима. Насколько она сурова в этих местах, Виктор не знал и поэтому её приближение пугало его. Больше всего опасений чужеземцу внушали условия, в каковых он находился накануне неизбежного наступления холодов. Условия, которые давали все основания подозревать, что зиму несчастный пришелец вряд ли сможет пережить.

 
         А дело было в том, что на протяжении этих долгих месяцев Виктор находился в рабстве у краснолюдов – существ, населявших местность, где он имел несчастье очутиться. Существ враждебных и чрезвычайно жестоких. В этом Виктор имел возможность убедиться уже буквально через час после памятного инцидента на сельском рынке, когда очнулся во дворе за глухим забором, в кандалах, привязанный за веревку на шее к деревянному столбу на одном из задних дворов деревни.


         Его так и держали некоторое время, как собаку, на привязи, без еды, давая только кружку воды в день и безжалостно избивая всякий раз, когда Виктор осмеливался подать голос, в робких попытках выяснить, что же такое с ним происходит.


         Потом, после того, как он немного присмирел, перестал возмущаться, требовать освобождения и вообще интересоваться происходящим вокруг, впав в близкую к помешательству апатию, его одели в рваное бесформенное рубище и объяснили, что он теперь вещь и принадлежит Ярулану Дирину – самому богатому и уважаемому в окрестностях краснолюду, к тому же являвшемуся старостой этой деревни. А поскольку Виктор вещь, то, соответственно, как и другие вещи, сам по себе говорить ни в коем случае не должен. А должен только отвечать на вопросы, когда спросят и выполнять то, что скажут. К тому времени мозг Виктора был уже затуманен голодом, жаждой и болью от побоев настолько, что данное объяснение было им принято без возражений, как нечто само собой разумеющееся.


          Ещё через несколько дней новоявленного раба отвязали от столба, немного покормили какой-то отвратительной, вонючей и склизкой бурдой, которую он, не смотря ни на что, жадно глотал, даже не жуя (а потом долго мучился нестерпимыми резями в животе, из-за чего не смог подняться на работу и был снова сильно избит погонщиком)и подселили в барак к другим таким же невольникам.

 
          С тех пор Виктора, как и остальных пятерых несчастных, содержавшихся в вышеупомянутом сарае и тоже являвшихся собственностью Ярулана Дирина, кормили два раза в день омерзительными тошнотворными помоями и заставляли выполнять различную грязную и тяжелую черную работу — чистить сараи и выгребные ямы, что-то копать, что-то носить, подметать, вытирать и так далее.


          Трое братьев по несчастью, живших  в одном бараке с Виктором были туземными жителями – то есть все они принадлежали к этому миру и были крестьянами, или кметами, как называли их тут, подданными расположенного неподалеку от здешних мест королевства Церестра. Они были  насильно мобилизованы в войска и по несчастью угодили в плен во время последней войны между вышеназванным королевством и краснолюдами Свободных земель. О двух оставшихся обитателях невольничьего жилища Виктор, на первых порах, ничего не смог узнать ввиду того, что всякие попытки новичка завести с ними разговор разбивались о глухую стену угрюмого молчания этих бедолаг.


          Жизнь рабов была тяжела не только в силу громадного количества изнурительного труда, содержания в постоянной грязи и плохого питания, если то отвратительное варево (а порой и просто сырые полусгнившие останки продуктов), которым кормили невольников, можно так было назвать. Иногда погонщики или же любые другие, часто совершенно незнакомые, случайно оказавшиеся поблизости краснолюды, за малейшую провинность, либо плохо или неправильно выполненную работу, а то и просто, потехи ради, избивали кого-нибудь из рабов и мучили их самыми разнообразным, порой весьма изощренными, способами. То несчастного горемыку надолго подвешивали за руки на высокой перекладине, то заставляли есть нечистоты, а потом, когда несчастного от них выворачивало, собственную блевотину; то, незаметно подкравшись сзади, запихивали в штаны к рабам раскаленный докрасна гвоздь (особенно в таких шутках преуспевали краснолюдские дети) и категорически запрещали его оттуда доставать, то придумывали еще какую-нибудь гнусную, болезненную и отвратительную гадость. Иногда, когда, видимо, делать хозяевам было нечего, они заставляли рабов драться между собой, наподобие гладиаторов. И далеко не в шутку, до тех пор, пока один из невольников не причинит другому серьёзных увечий. Было и ещё много других омерзительных по своей жестокости и абсолютно бессмысленных истязаний, о которых не то что говорить, а даже думать Виктору было совершенно нестерпимо.


          После всего увиденного и пережитого в проклятой деревне, у него сложилось твердое убеждение, что краснолюды как-то особенно остро, даже маниакально, на генетическом уровне, ненавидят как самих людей, так и всё, что с ними связано. Кроме, пожалуй, денег. Деньги эти коренастые крепыши очень любили, ценили и берегли, как зеницу ока.


          Сам Виктор за время, проведенное в неволе сильно ослабел от плохого питания, побоев и непосильного труда, взгляд его сделался совершенно безучастным ко всему, плечи и спина были теперь все время согбенны в покорной позе, а ладони превратились в две грубые заскорузлые мозоли. Иногда, после особенно тяжелого и жестокого дня, ему казалось, что он не доживет до следующего рассвета и это совершенно не вызывало у него огорчения, скорее даже наоборот, смерть стала казаться Виктору избавлением от бесконечных мук, некоей сладостной несбыточной мечтой, несущей долгожданное облегчение. Но утром он открывал глаза и с горечью осознавал, что по-прежнему жив и значит, его ненавистное рабское существование снова продолжалось. Бывали моменты, когда у Виктора создавалась иллюзия, что он до определенной степени уже привык к происходящему, хотя, на самом деле, конечно нет, не привык. Привыкнуть к такому, пожалуй, было вообще невозможно. Он просто перестал удивляться чему бы то ни было, затаив всю свою ненависть и обиду в самые укромные уголки души так глубоко, как только это было возможно. Иначе выжить в этом кошмаре было никак нельзя. И хотя Виктор был слаб и, в общем-то, беспомощен перед своими хозяевами, тем не менее, где-то в недрах его сознания все время тлел робкий уголек надежды на побег и на месть. Этот уголек не давал ему, внешне совершенно надломленному, окончательно покориться жестокой судьбе. Оставаясь невольником, Виктор постоянно искал случая вернуть себе свободу. Одно время он пытался подговорить к побегу остальных своих товарищей по несчастью, но первый из рабов, к кому Виктор обратился с этим предложением, тут же выдал заговорщика охране, за что был награжден освобождением от работы на два дня и небольшим куском протухшей колбасы. А Виктора, дабы избавить его от дурных помыслов, в очередной раз избили, да так, что когда его дубасили, казалось, его вот-вот начнет рвать собственными внутренностями. После экзекуции бунтовщика снова посадили на привязь и три дня продержали так, лишив еды и питья.


        После всех истязаний полумертвого, едва подающего признаки жизни Виктора, приволокли обратно в сарай и бросили к остальным рабам, но никто из них даже не пошевелился, чтобы помочь несчастному изувеченному товарищу. С тех пор ему стало ясно, что доверять в невольничьей среде нельзя никому. Он понял, что среди рабов, которые его окружают, друзей нет, и не будет. Тут каждый выживает сам, как может. К тому же за донос следовала вожделенная награда, а главное – благосклонность хозяев, пусть и недолгая, за которую рабы готовы были на всё, что угодно, ведь это избавляло их от издевательств и побоев, хотя бы и временно. Поэтому Виктор решил ни с кем больше своими планами не делиться и отныне действовать самостоятельно. Теперь оставалось только дождаться удобного случая.


         И такой случай подвернулся, приблизительно месяца через два. Это было в разгар лета, их всех отправили на сенокос. Собственно, косить сено рабам не доверили – никому и в голову не приходило дать в руки ненавистным оборванцам серпы или косы. Невольники только собирали скошенную траву в стога, для чего им выдали чахлые тоненькие деревянные грабельки.


         Так вот, однажды, улучив момент во время работы в поле, Виктор и решил бежать. Заметив, что ближайший погонщик отвлекся и не смотрит в его сторону, он бросил свои грабли в траву и пустился наутек, в сторону темнеющей вдалеке лесной чащи. Но ничего хорошего из этого не вышло – его очень быстро догнали. Оказалось, Виктор настолько ослабел, что не смог не только добежать до леса, но даже подняться без передышек на склон соседнего с сенокосным лугом невысокого холма. Беглеца настигли как раз в тот самый момент, когда он, изможденный, тяжело дыша, словно после быстрого бега, обессиленно уселся прямо на землю, чтобы передохнуть.

 
         Охранники стали травить его собаками, а потом зверски избили чем под руку попалось, и на этот раз привязали к проклятому столбу строптивого невольника не на три дня, а на целую неделю. Виктора до сих пор бросало в дрожь при одном упоминании о том, насколько тяжело пережил своё наказание. Пока он сидел на цепи, у «позорного столба», как называли эту экзекуцию краснолюды, над ним постоянно издевались и регулярно избивали до потери сознания, а уж просто отвесить пинка или дать крепкую затрещину чем попало, считал своим долгом каждый проходящий мимо краснолюд, вне зависимости от пола и возраста. Обо всех других бессчетных унижениях и оскорблениях, выпавших на его долю, которые не приносили физических страданий, Виктор не считал нужным даже вспоминать. Это была невыносимая неделя, показавшаяся ему вечностью.


        Когда Виктора отвязывали, он не мог без посторонней помощи не только подняться на ноги, но даже разогнуть скрюченные за прошедшую неделю конечности, которые затекли в неестественной мученической позе. К ветхому сараю, где обитали невольники, бедолагу так и приволокли скрюченным другие рабы. Когда бездвижное тело Виктора уже уложили на грязный кусок рогожи, расстеленный на загаженном земляном полу сарая, чтобы раны подвергшегося наказанию горемыки не загноились от контакта с нечистотами, один из рабов, щуплый пожилой мужчина по имени Торн, наклонившись, вдруг негромко обратился к нему:
        –     Слушай, что я скажу тебе, парень. Твоя тяга к свободе, может быть, у кого-то и вызывает уважение или сочувствие, но если ты все же не прекратишь свои попытки, хуже будет всем.
        –     Что может быть хуже такого рабства? – еле шевеля заскорузлым от  постоянной жажды языком еле слышно невнятно полепетал Виктор.
        –     За твой побег нас всех лишили еды на два дня! Потом всех высекли плетьми! В следующий раз, если выкинешь что-нибудь подобное, тебя среди ночи может удавить кто-нибудь из наших. За это накажут меньше, чем за твой побег. Учти это, парень!
        –     Тогда можете удавить меня прямо сейчас! – просипел Виктор. – Я все равно убегу!


        Торн скорбно глянул на собеседника, покачал головой, вздохнул, и, не сказав больше ни слова, удалился из сарая.


        С того времени минуло уже несколько месяцев. Виктор больше так и не пытался бежать. Поначалу, когда он пришел в себя и стал выходить на работу с остальными, Виктор частенько ловил на себе полные ненависти взгляды других рабов. Это заставляло его быть осторожным и по возможности избегать оставаться с другими невольниками наедине, вне поля зрения погонщиков, а ночью постоянно быть наготове к отражению нападения. Затем, со временем, прошлые обиды со стороны других рабов к Виктору, как будто бы, забылись. Или не забылись, просто стали менее значимы, заслонившись невыносимо тяжелой ежедневной рутиной, и ненависть к беглецу довольно быстро остыла, сменившись обычной для них апатичной безучастностью.
        Виктор же вместе со всеми делал то, что ему поручали, вместе со всеми возвращался на ночлег в опостылевший сарай и поутру, понукаемый погонщиками, вместе со всеми вставал, чтобы снова идти работать.

       
        Потом гибель одного из рабов, по имени Жан, окончательно заслонила собой побег Виктора, и о нем совсем забыли.

      
        Погиб этот Жан совсем уж как-то глупо, если о смерти вообще можно так сказать: он попросту утонул в выгребной яме. На лестнице, по которой раб спускался вниз, чтобы черпать дерьмо, подломилась ступенька, и он упал в бурую вонючую жижу, глубиной чуть выше подбородка. Слабый от плохого питания невольник не мог самостоятельно выбраться из тошнотворной каши, но никто из других рабов, находившихся поблизости, даже и не подумал ему помочь. Жан недолго бултыхался в отвратительной смрадной трясине, а потом затих, не то захлебнувшись, не то задохнувшись от токсичной вони. Только когда лестницу починили и яму все же вычистили, тело несчастного, от которого нестерпимо несло тухлыми нечистотами, по приказу погонщиков, с трудом, выбиваясь из последних сил, наконец вытащили наверх.


        Уже вечером, Виктор и еще один раб, по имени Тим, долго возились, пытаясь выкопать хилыми деревянными мотыжками могилу этому бедолаге на заднем дворе, а потом, сбросив в получившуюся неглубокую яму распухший вонючий труп, закопали его и заровняли это место, не оставив никакого памятного знака. Такова уж была воля хозяина. И точка. Ничего тут поделать было уже нельзя.


        Несмотря на все пережитое им за долгое, кажущееся уже бесконечным, время, проведенное в неволе у краснолюдов, этот случай глубоко потряс Виктора. У него до сих пор стояло перед глазами измазанное нечистотами задубевшее тело, неуклюже, мешком сползающее в могилу. Виктору было страшно погибнуть вот так, как этот Жан, страшно и глупо, не оставив после себя ни надгробья, ни камня, ничего. Каждый раз вспоминая этот случай, он снова всей душой ощущал, насколько унизительным было их рабское положение. Хуже собак.


        С этого самого времени, с похорон Жана, Виктор снова твердо решил бежать в третий раз, как только представиться малейшая возможность. Даже если поймают – пусть, все равно. Для себя он решил, что лучше смерть, чем такая жизнь. В груди у Виктора все сжималось от ужаса при одной только мысли о том, что ему, возможно, придется еще долгие годы существовать вот так, как сейчас.


        С мыслью о побеге Виктор засыпал прошлым вечером, эти же мысли вернулись к нему и теперь, когда он лежал на полу сарая, с открытыми глазами, и слева от него крепко спал Торн, а справа – Тим. Они тоже были земляне, такие же как и Виктор, очутившиеся в этом мире столь же неожиданно, как и он сам, точно также где-то кем-то подобранные и попавшие в, конечном итоге, в рабство к Ярулану Дирину. Это Виктор узнал из редких, подслушанных им, разговоров погонщиков и других краснолюдов. Выяснив это, Виктор, видимо подсознательно, стал держаться этих двоих, хотя никаких дружественных поступков по отношению к нему ни Тим, ни Торн и не совершали. Зато именно от этих двоих Виктор узнал, например, что народ, населяющий деревню, называется «краснолюдами». От них же, а так же, отчасти, от погонщиков, ему удалось выяснить и кое-что о том безумном мире, в который он удивительным образом угодил.


         Кроме краснолюдов тут обитали и другие расы, в том числе самые обычные люди. Люди владели землями к северу от ненавистной деревни и, по всей видимости, у них был феодальный строй, так как в беседах о странах, населенных людьми, часто упоминались всевозможные дворянские титулы – всякие там короли, герцоги и бароны с маркизами. Была в тех краях и своя религия, и какие-то колдуны или чародеи. Насчет последних, правда, Виктор, возможно, понял не до конца верно. Все-таки он уже давно не был ребенком и во всякие, там, сказки про волшебство и магию не верил. Скорее всего, рассудил он, это были некие неординарные ученые индивиды, вроде земных средневековых алхимиков.


         В видневшихся на горизонте горах, что именовались Махакамом, по рассказам краснолюдов, жили злобные, жадные и глупые гномы. По мнению тех же краснолюдов, гномы, все как один, были крайне отвратительны собой (впрочем, сами рыжие коренастые карлики, с точки зрения Виктора, тоже, мягко говоря, не шибко отличались красотой; кроме того, они были жутко неопрятны и невежественны). Еще, среди далеких неприступных скалистых вершин, только очень редко, встречались некие драконы, однако что это за живность такая, Виктору в подробностях узнать не удалось, так как никто в деревне этих самых драконов никогда в галза не видел.

 
         Что творилось за горами, дальше на юг, в деревне, по-видимому, не знали вовсе. Говорили о каких-то неведомых кочевниках, называли их дикарями, нравы которых были до жути первобытными и чрезвычайно жестокими. Это утверждение одного из сельских аборигенов, помнится, вызвало у Виктора, нервный смешок, за что он тут же получил от погонщика плетью по ребрам.


         Также, помимо прочего, Виктор с интересом узнал, что многие из краснолюдов, особенно мужчины, между прочим, отправляются, в поисках заработка, к людям, на север. Там они нанимаются на военную службу, и с ними неплохо обращаются, потому что ценят этих крепышей в качестве наемных солдат, за бесстрашие и хорошее владение оружием, а также за выносливость и неприхотливость.

 
         Правда, так называемые «свободные краснолюды» таких соплеменников не понимали, не любили и относились к ним с нескрываемым презрением, главным образом потому, что сами ненавидели людей за то, что те, в свое время, согнали маленький, но гордый рыжий народ с их исконных земель сюда, на юг.


         Теперь, когда Виктор знал, в какую именно сторону ему следует бежать, оставалось только дождаться нового подходящего случая, чтобы совершить задуманное. Но дни шли за днями, а «подходящий случай» так и не подворачивался.


                * * * * *


         Он продолжал лежать, глядя невидящим взглядом на дырявый потолок сарая. Накануне у Ярулана Дирина был какой-то праздник. Гуляли они до глубокой ночи, и угомонились не так уж давно, а теперь Виктор не мог уснуть и со страхом думал о том, как, не выспавшись, сможет выдержать очередной мучительный день. Размышляя так, он снова попытался заставить себя заснуть, но сон так и не пришел в измученное физическими и моральными переживаниями сознание.


         Виктор осторожно поднялся и тихонько вышел из сарая, стараясь не шуметь и не скрипеть дверью. Никто не проснулся, только в углу сарая опять завозилась давешняя крыса. «У, чтоб тебя!» – мысленно погрозил ей Виктор со злостью и вышел наружу.


         В темном ночном небе ярко светила почти полная луна, где-то неподалеку уныло завывала собака, а прямо за сараем надрывались натужным скрипом невидимые цикады. Погонщик спал поодаль, сидя на лавке, уронив голову на грудь и при этом так жутко храпел, что порой, казалось, рисковал захлебнуться. Прямо под ногами погонщика валялась огромная пустая бутыль с длинным тонким горлышком, какие краснолюды обычно использовали под самогон, а в его бороде, спадавшей на грудь, торчали, запутавшись, какие-то неопределенные комки и вялые ниточки жеванного зеленого лука. «Вот скотина. Нажрался, как свинья!», – с ненавистью подумал Виктор, глядя на спящего надзирателя.

 
         Собственно, выбираясь из сарая, он намеревался сходить, что называется, «до ветру» в отхожее место, однако, увидев дрыхнущего пьяного погонщика, Виктор передумал идти мимо него – мало ли что, не дай бог еще проснется, так не оберешься хлопот! Вместо этого он решил по-быстрому сходить за сарай, но тут его взгляд упал на пояс спящего, где болтался в ножнах короткий увесистый краснолюдский меч и Виктор застыл на месте. Его обдало холодным потом, затем тут же бросило в жар от внезапного озарения.


          «Вот он, мой шанс! – лихорадочно пронеслась у него в голове шальная мысль. - Если уж и суждено мне сдохнуть, так хоть одну сволочь с собой на тот свет заберу!».


          Виктор подкрался, на цыпочках, к погонщику. Вторично обливаясь потом от напряжения, он осторожно обхватил ладонью рукоять меча и плавно, затаив дыхание, потянул его из ножен. Ему казалось, что лезвие скользит, выдвигаясь, бесконечно долго. Но вот, наконец, оружие оказалось в руках у Виктора. Он бесшумно перевел дыхание, свободной рукой утер с лица выступившие от нервного переживания крупные капли пота на лбу и огляделся.


         Пока все было тихо, но теперь предстояло самое сложное – незаметно уйти со двора. Невольник прекрасно знал, что там, у ворот выход на улицу стережет огромная злой кобель на цепи. Тварь была крупная, и Виктор прекрасно понимал, что с ней ему было ни за что не справиться, даже в прежней своей физической форме. Теперь же нечего было об этом и думать – свирепая псина сделает из Виктора фарш максимум, минуты за три, а поднятый шум разбудит всех вокруг и тогда...


         Мысли в голове у беглеца стали носиться с болезненной быстротой.
 
         «Так... надо пса как-нибудь отвлечь... Как? Хорошо бы мяса кусок – жадные хозяева кормят этого монстра немногим лучше нас... Да где же его взять-то? А!... Чем, интересно, закусывал этот боров?»


         Виктор наклонился к ногам погонщика и стал аккуратно шарить вокруг них руками. Вскоре он обнаружил несколько разнокалиберных, плохо обглоданных костей. Собрав их, Виктор, затаив дыхание, направился к калитке, стараясь ступать неслышными шагами, и даже, как ему казалось, отчетливо слыша стук собственного сердца.

 
         Подойдя к выходу, невольник услышал злобный, похожий на медвежий, рык и увидел, как из собачьей конуры, в темноте, засверкали два хищных зеленых глаза. Пес готов был в любой момент рвануться на Виктора. Тогда беглец осторожно и плавно, стараясь, чтобы свирепый сторож оценил каждое его движение, бросил одну кость ко входу в конуру.
         –     На, Вальг, держи! – сдавленно прошипел он.


         Зверь посмотрел на кость с интересом, наполовину высунулся из будки, понюхал её и, схватив добычу зубами, вернулся обратно в свое логово. За это время Виктор успел сделать к заветной калитке несколько шагов, однако всего через пару мгновений из темной конуры снова послышался леденящий душу рык. Верный хозяевам охранник все никак не унимался.
         –    На еще! – Виктор таким же, как и в первый раз, аккуратным  движением кинул еще одну кость к будке, и, как только пес заинтересовался ею, снова стал приближаться к выходу.


         Так, постепенно, шаг за шагом, прошел он весь оставшийся путь до спасительных ворот. Когда же невольник, предвкушая свободу, схватился за рукоять калитки, он опять услышал звериный рык, только теперь уже намного ближе и где-то сзади, в стороне от собачьей будки. Виктора в очередной раз обдало липким холодным потом ужаса: пес, натасканный на людей (а среди рабов ходили байки, что и прикормленный человечинкой), стоял прямо у него за спиной. На счастье, у беглеца еще оставалась в руке последняя кость из тех, что он подобрал из-под ног спящего погонщика. Он осторожно, изо всех сил стараясь не делать резких движений, обернулся, и таким же, как прежде, плавным взмахом швырнул объедок в сторону конуры.


         Вальг повернул голову в ту сторону, куда полетела кость, потом снова посмотрел на Виктора и, видимо, приняв для себя решение, лениво направился к своему жилищу.


         «Слава богу, отпустил!» – мелькнуло в голове у беглеца и он, бесшумно отодвинув засов на калитке, выбрался на деревенскую улицу.


         Весь свой путь через селение Виктор крался так же осторожно, пригибаясь к земле, стараясь держаться в тени заборов, страшась каждого шороха, и все время молясь про себя, чтобы на встречу не попался никто из местных жителей.


         Сегодня ему повезло: по пути не встретилось ни души. Вполне возможно, что вся деревня перепилась накануне – гулять краснолюды умели с размахом, и это было, пожалуй, единственное, на что они никогда не скупились. Так или иначе, Виктор, благополучно вышел за околицу, миновал огороды, и, больше уже ни от кого не скрываясь, выпрямившись во весь рост, двинулся по обочине той самой дороги, по которой, когда-то, приехал в ненавистную деревню. Теперь главной задачей беглеца было как можно скорее добраться до вожделенного леса. Как успел в свое время узнать Виктор, местные краснолюды побаивались густых зарослей и предпочитали, без особой надобности, далеко вглубь лесной чащи, не заходить. Поэтому, чтобы оторваться от неминуемой погони, ему необходимо было, по возможности, уйти как можно дальше от границы черневшего в бледном лунном свете обширного леса, забраться вглубь, в самый бурелом. Только там, в глуши, подальше от дорог, среди исполинских вековых деревьев-великанов находилась зыбкая надежда на спасение, на избавление от постылого рабства.


         Но об этом легко было только подумать.


         Темное ночное небо уже подернулось на востоке едва заметной синевой – близился рассвет. Виктор за это время успел прилично отмахать от деревни, но до спасительного леса было еще достаточно далеко. Проклиная свою немощность и навалившуюся тяжесть в ногах, он шёл так быстро, как мог, хотя со стороны, наверное, могло показаться, что какой-то измотанный усталостью человек лениво плетется, едва волоча ноги.


         Когда вокруг стало совсем светло, и, справа от беглеца, из-за холма показался край ослепительного солнечного диска, Виктору оставалось до границы деревьев не более двухсот шагов. Эти двести мучительных шагов Виктор будет помнить всю жизнь. Ему все время казалось, что погоня вот-вот настигнет его, что за спиной уже тяжело дышат догоняющие его собаки, казалось, что он слышит приближающийся топот конских копыт преследователей. Виктор, теряя драгоценное время, ежеминутно конвульсивно оглядывался, но позади никого не было, и тогда он отворачивался и снова шел и шел к лесу, с трудом передвигая свои босые, распухшие, почти бесчувственные ноги.


          «В лес, в лес, главное, скорее в лес!» – крутилась у него в голове одна и та же, повторяющаяся, как заевшая пластинка,  мысль. Там, впереди, в тени развесистых крон, было спасение, там было избавление от мук и страданий, там была другая, свободная жизнь.


          Уже находясь среди первых редких деревьев, Виктор, в последний раз оглянувшись на дорогу, смутно различил вдалеке кавалькаду отправленной вслед за ним погони, вытягивающуюся из-за деревенской околицы на дорожную колею. Впереди всех, во весь апорт, резво мчались собаки, а за ними, отстав на приличное расстояние, галопом скакали несколько всадников. Только теперь Виктор вспомнил про меч, который, по-прежнему крепко сжимал в правой руке. Он совсем забыл об оружии, а теперь, увидев погоню, вдруг вспомнил, сжал его крепче в ладони и решительно шагнул в негустой кустарник.


          Едва оказавшись в лесу беглец, не заметив небольшого овражка, оступился и со всего маха плюхнулся в неприметный, петляющий между деревьев, ручей. Это было его спасением. Ручей был небольшой, всего-то метра полтора в шириной и совсем мелкий, с холодной и чистой прозрачной водой. По всей вероятности, где-то недалеко из-под земли бил родник. Виктор с удовольствие умылся, вдоволь напился ключевой воды, а потом поднялся и пошел вдоль русла, шлепая по воде босыми ногами. Теперь у него появилась реальная возможность оторваться от преследовавших его собак.


          Виктор шел и шел по руслу ручья, до полного изнеможения, до тех пор, пока не осознал, что если бы погоня не потеряла его след, то давно бы уже настигла отчаянного беглеца. Тогда, поняв все это, он вышел из воды, уселся прямо на склон оврага и стал растирать онемевшие в холодной воде ступни.


          Он безумно устал и буквально валился с ног от желания немного поспать, но еще сильнее Виктору хотелось есть – сказывался режим: в деревне рабов давно уже покормили завтраком.


          «А может и не покормили, – подумал беглец, безо всякого, впрочем, сочувствия, – может из-за моего побега всех теперь лишили еды. А может быть, даже отлупили плетьми или вожжами».


          Виктор изможденно откинулся на пожухлую осеннюю траву, а потом зябко поежился. Только сейчас он ощутил, насколько в лесу промозгло и сыро.


          «Итак, побег, по всей видимости, удался, – подумал Виктор, лежа с закрытыми глазами и тяжело дыша. – Теперь надо идти. Надо идти на север, сколько хватит сил. Там люди. ЛЮДИ».


          Как давно уже Виктор не видел и не общался с людьми! Не с забитыми, ненавидящими всех и вся вокруг рабами, а с настоящими, свободными людьми. Что будет после этого с ним, Виктор не знал и не хотел знать. В конце концов это было уже не так важно. Самым главным, самым основным было то, что он теперь стал свободным. Сбылось его самое заветное желание.
          –     Мы не рабы. Рабы не мы, – еле слышно произнес он вслух растрескавшимися в кровь губами, потом вымученно улыбнулся и заключил. – А мы пойдем на север.


          С этими словами изможденный беглец, кряхтя, как старый дед, поднялся с земли, и, превозмогая ноющую боль во всем своем теле, побрел вглубь леса, продолжая вполголоса твердить себе под нос, как заведенный: «Мы не рабы. Рабы не мы»...


          Лес постепенно становился все гуще и гуще, появились исполинские, удивившие своими размерами Виктора еще в первый раз, деревья. Небо, безоблачное на рассвете, теперь заметно потемнело, наползли  темные свинцовые тучи, и стал накрапывать неприятный мелкий дождь.

         
          Виктор был одет в ветхие лохмотья, которые почти совершенно не предохраняли от падающих с небес капель, и поэтому ему сразу же стало очень неприятно и холодно под этим моросящим унылым осенним дождем. Чтобы согреться, беглец хотел прибавить шагу, но усталые ноги плохо слушались его. Он медленно ковылял, не разбирая дороги, спотыкаясь об огромные, торчащие из земли коренья, которые оставляли на измученных ходьбой ступнях и лодыжках многочисленные синяки и ссадины.
          –      Мы не рабы... А, ч-щерт! – прошипел Виктор вслух, запнувшись об очередной торчащий корень, инстинктивно отшатнулся в сторону и тут же с треском провалился под землю, при этом больно ударившись обо что-то копчиком.


          Некоторое время Виктор лежал во мраке не меняя позы, боясь пошевелиться и стараясь дышать как можно тише. Ему показалось, что он провалился в лесное логово какого-то неведомого зверя и сейчас из темноты тот нападет на несчастного, ослабевшего человека. Затем, когда глаза немного привыкли к темноте, Виктор стал различать окружающую его обстановку и понял, что провалился не в звериную нору.


         Беглец сидел почти у самого входа в небольшую землянку, где раньше, вне всяких сомнений, жил человек. Вдоль одной стены жилища располагался вырезанный прямо в земле, в виде длинного узкого углубления, лежак, покрытый соломой. На лежаке, скрючившись, лежало, не подавая признаков жизни, что-то большое, очертаниями напоминающее на человеческую фигуру. Напротив лежака, вплотную к противоположной стене стоял грубый деревянный стол, со вкопанной в землю единственной своей толстой ногой-колодой. Повыше стола, в земляной стене, были устроены многочисленные неглубокие ниши, в которых что-то такое стояло, плохо различимое в темноте.


         Наконец, Виктор отважился осторожно привстать и оглядеть пространство перед собой. Прямо под его ногами, на земляном полу, валялся ворох наструганных сухих лучин и несколько приличных кусков бересты, а в стене, что была за спиной у беглеца, по левую сторону, на расстоянии вытянутой руки от того места, где он упал, в нише-полке, торчали два каких-то непонятных предмета.


         Повинуясь нахлынувшему любопытству, Виктор протянул руку и достал непонятные штуковины, чтобы разглядеть поближе, что же там такое находилось. К его радости оказалось, что это огниво, наподобие тех, какие в старину выдавали солдатам. Незваный гость немедленно оживился, стал высекать огонь и, после нескольких неудачных попыток, ему удалось поджечь один из кусков бересты, а потом запалить от него лучину.


         Когда стало светлее, Виктор смог осмотреть место, где оказался, в подробностях. Выяснилось, что он провалился прямо во входное отверстие, расположенное возле самого порога весьма обширной землянки и ловко замаскированное снаружи. В глубине жилища, под низким, не выше полутора метров, потолком, висели связки каких-то кореньев, но самое главное – там обнаружились, накрытые тонкой полупрозрачной кисеей то ли материи, то ли паутины, пласты вяленной рыбы и мяса, а так же гирлянды иссохшего, словно прошлогоднее сено, лука.


         Виктор немедленно сорвал с веревки несколько рыбешек и кусков мяса и тут же принялся поедать их, стараясь тщательно пережевывать пищу. Рыба и мясо были совершенно пресными, но голодный измученный человек едва ли почувствовал это. Несколько утолив свой голод, но по-прежнему не переставая жевать, он продолжил осмотр таинственного лесного убежища, освещенного робким светом одинокой лучины, от которой по сторонам расходились робкие желтые блики, а предметы отбрасывали  загадочные причудливые тени.


         Нечто большое и темное, расположившееся на лежаке, при ближайшем осмотре, действительно оказалось почти совсем уже истлевшим человеческим скелетом, очевидно, прежнего хозяина землянки. После недолгих раздумий этот скелет был похоронен Виктором снаружи, в неглубокой яме, вырытой им прямо у входа в жилище.


         Пошарив в полутемной норе еще немного, Виктор обнаружил обветшавшую, но все еще пригодную для носки, рваную кожаную куртку, расшитую полуистлевшим от времени и сырости цветным шнуром, стоптанные дряхлые сапоги и что-то похожее на старое дырявое спортивное трико с отвисшими коленками. Еще в землянке был найден охотничий нож, глиняная фляжка без пробки и пара мисок с какими-то почерневшими останками на дне. Огорчило Виктора то, что в землянке совершенно не было очага, но подумал он об этом лишь мельком. Немного подкрепившись рыбой и мясом, новый обитатель лесной берлоги почувствовал смертельную усталость. Ему жутко захотелось поспать хотя бы пару часов – сказывалась и бессонная ночь, и изнурительное бегство, отнявшее и без того скудные силы истощенного невольника.


         Поэтому Виктора едва хватило на то, чтобы заставить себя сходить к ручью и напиться холодной ключевой воды, потому что после вяленых продуктов его мучила нестерпимая жажда. А сразу по возвращении обратно, в землянку, беглец уселся на узкое ложе, еще раз устало огляделся кругом, потом коротким вздохом задул лучину и, повалившись на лежак, мгновенно уснул крепким, тяжелым сном, в котором не было ни одного сновидения.