Северные королевства, магический куб и... глава 3

                Глава III

                «- Ну и как же это только получается?
                Как все в жизни перепуталось хитро...»
               
                Я. Родионов, «Песня старого извозчика».


         Одинокая телега, запряженная гнедой кобылой, лениво поскрипывая колесами, медленно выползла из-за поворота глухой лесной дороги. На месте возницы сидел рыжий коренастый мужичок, судя по одежде был он типичным сельским жителем одной из окрестных деревень, которых так много имелось в Свободных Землях.
         –     Но, пшла, кур-р-рва мать! – крикнул возница-краснолюд, нещадно хлеща лошадиный круп вожжами. – Ишь, волчья сыть! Еле плетесся! Н-н-о-о-о!!! – и снова принялся лупцевать лошадь.
         Кобыла нехотя чуть прибавила шагу, и тогда краснолюд успокоился, опустил поводья и перестал ей докучать.


         На противоположном краю телеги, спиной к вознице, ехали еще два его товарища, такие же рыжие и коренастые. Они сидели, свесив босые ноги, которые болтались в такт движениям повозки. Один из пассажиров задумчиво жевал зеленое перо лука, а другой, с рогатым шлемом на голове, держал в руках огромную, наверное, в четверть, стеклянную бутыль, внутри которой плескалась от дорожной тряски мутная жидкость. У краснолюда с бутылью в кирпично-красной бороде, усах и выбивающейся из-под шлема шевелюре имелась довольно заметная проседь, что выдавало в нем весьма почтенный возраст.
         –   Рагнавар, а Рагнавар! Чего ты надрываисся? – спросил субъект с бутылью в руках у возницы, не поворачивая головы и продолжая глядеть себе под ноги. – Спешить нам теперича, вроде как, некуда – успеем до темна, как пить дать. На-ка лучше, освежись слегка.
         –   Давай,- с готовностью отозвался Рагнавар, поворачиваясь и протягивая руку. По его движению было заметно, что этого предложения он ждал уже давно. С явным нетерпением, управлявший телегой туземец принял емкость, торопливо сдернул с бутыли пробку, устроенную из заскорузлой тряпицы и, запрокинув косматую бородатую голову, сделал несколько торопливых глотков, после чего отнял бутыль ото рта, удовлетворенно крякнул, утерся засаленным рукавом своей холщовой рубахи и дружелюбно добавил. – Я ужо задолбался ехать. Жопа-то, ажно затекла, ядрит его мать.

         Он ещё немного помолчал и неприязненно осведомился:
         –     Чё там, энти-то – живые ишшо, али как?


         «Энтими» были две грязные согбенные фигуры, одетые в бесформенные лохмотья, которые были привязаны веревкой к телеге. Фигуры эти были человеческие и, присмотревшись повнимательнее, можно было, не без труда, понять, что это две женщины. Сказать что-либо более определенное,по их виду, пожалуй, не представлялось возможным. Женщины, скорее всего являвшиеся краснолюдскими рабынями, плелись за телегой будто куклы, абсолютно безучастно.  Их взъерошенные, давно немытые головы – одна со светло-русыми, а другая с темными, почти совершенно черными, волосами – безвольно мотались из стороны в сторону каждый раз, когда, по воле гнедой кобылы, повозка меняла скорость и рывком натягивала веревку, которой женщины были привязаны к телеге. Черты лиц несчастных невольниц на чумазых, покрытых ссадинами и синяками физиономиях, разглядеть было практически невозможно. Издали обе женщины выглядели до крайности изможденными, пожилыми и некрасивыми.


          Задумчивый краснолюд, жевавший до этого лук, при упоминании о рабынях, вдруг, словно очнувшись, дернул веревку-поводок так сильно, что светловолосая женщина, которая находилась ближе к нему, едва не повалилась на землю.
          –     А ну, бегом, твою мать! – глядя, как рабыня, выбиваясь из последних сил, отчаянно пытается удержать равновесие, злорадно прикрикнул краснолюд и плюнул, стараясь попасть в несчастную невольницу, но не попал и проворчал со злостью. – Если б не Ярулан – кишки бы им повыпускал.
          –     Охолонись, Турл! – осадил товарища сидевший рядом пожилой краснолюд в шлеме. – Невелика доблесть кишки рабам выпускать. Ишшо доведется, небось. Вона, баронет Туголевак, вроде бы, поехал в Церестру за леном на предгорья Махакама. Вот нарушит эта престарелая потаскуха, Амелия, договор – и все! Мигом тады понаедут сюда людишки, мать их так! Вот тогда кровушки-то им понапускаем!
          –     Шо, поехал-таки, козел засратый? – отозвался возница с передка телеги, возвращая бутыль, и громко витиевато выругался. – Неужто им всё мало? Всё никак не угомонятся. Чего они хотят? Чтобы мы жили в их вонючих королевствах? Хрен им! Это наша земля! Вольная!


          Краснолюд в шлеме аккуратно принял бутыль, ухмыльнулся каким-то собственным мыслям в свою рыжую и окладистую, с проседью, бороду, обильно отхлебнул мутной жидкости, пригладил свободной рукой подмокшие усы, и сказал:
          –     Эх, сопляки вы ишшо, как я погляжу. Когда мой отец был такой вот, как ты, Турл, а я мог пройти под родительским столом не снимая с головы шлема, мы жили на тех землях, где теперь расположен этот сраный Дебридаль, с его занюханным козлом-баронетом. И вообще Дебридаль в то время был баронетом без наследства. Титул этот получил какой-то засранец из предков Туголевака, по-всему не особо разборчивый, так как умудрился опростать некую церестрийскую придворную шлюху, которой никто больше не хотел. С тех пор все баронеты Дебридаля оприходуют при дворе Церестры какую-нить самую страшную, глупую и никчемную бестолочь, какая только найдется, чтоб её даже по пьяни никто не хотел. Энто, традихция, значится, у их такая, чтоб им там повылазило, ага... вот. Дебридалевых баронетов завсегда знали и уважали не больше, чем лобковую вошь, – при этих словах краснолюд засунул руку к себе в штаны и истово, с хрустом, почесался. – А теперешние дебридалевы владения тогда были Свободными землями. Это потом ужо, Туголеваков папаша каким-то хитрым способом (а то, поди, скорее всего, своим потомственным талантом, ядрена корень) уговорил королеву Церестры на два похода в Свободные земли. Теперь у этого говнюка есть замок. И стоит он на месте нашей бывшей деревни, а мой отец с пробитой башкой, как и большинство жителей той местности, лежит теперь в земле. Ненавижу я их, людишек этих поганых. Поболее, чем ты, Турл, ненавижу. Но товар трогать не смей! Ярпин кроны по три за каждую из этих тварей отвалит! – Он критически посмотрел на измученные фигуры, плетущиеся за телегой и добавил. – Коли не покалечим по дороге, конечно. А то опять начнет торговаться – с него, небось, зимой снега не выпросишь, не то что лишнюю полушку. И ты тут еще дергаешь их, почем зря. Делать нехрена? Итак оне, вона, еле волокуться. Того и гляди – окочурятся. Ты лучче по сторонам зорче гляди, Турл.
           –     И чего я в этом лесу не видовал? – мрачно осведомился его собеседник, но веревку-поводок все-таки отпустил.
           –     А вот, к примеру, намедни, я слыхал, что лыцарек какой-то в наших краях объявился. Ну лыцарек – не лыцарек, но какой-то, в общем, засранец. Сущий головорез, народ говорит. А зря говорить-то, ведь, не станут, – как бы невзначай, наставительно сообщил краснолюд в шлеме. – С соседней деревни Хлодвига знаешь?
           –     Не, не слыхал про такого. А что? – заинтересовался Турл.
           –     А то. Тоже в лес подался. За дровами, что ли? И пропал. На следующий день кобыла его сама пришла. Без Хлодвига. И без дров. Искали-искали его, родимого – не нашли. А потом ужо, староста ихний поехал за каким-то хреном к границе, ну там, туды-сюды, пришлось ему в лесу, значит, заночевать. И вот свернул он с дороги на ночлег и аккурат наткнулся на полянку. Расположился, значиться, ну и решил по малой нужде сходить, в ближайший соснячок-молоднячок. Только штаны-то примерился спускать, глядь: а там лежит бедный Хлодвиг, а вместо пол-лица у него – что-то черное, страшное и бороденка куда-то внутрь черепа ушла, завернулася, значит. Чеканом его, что ли по башке отоварили, бедолагу? Ну, староста, как и полагается, на весь лес ветры давай со страху пускать. Пошел, значит, по малому, да тут же чуть и по большому, вишь ли, не сходил. И прямо в штаны. Бегом, значить, к телеге – и насрать на темноту, на слухи... В общем, гнал так, что у егошной кобылы пена во все стороны брызгала. Покуда до самой своей Большой Засрановки не доскакал, так и гнал. Говорят, даже одно колесо с телеги потерял. Во как.
           –     Это его, видать, медведь подрал, Хлодвига того, – рассудительно предположил возница. Он, оказывается, уже давно не правил телегой, а бросив вожжи и отвернувшись от кобылы, слушал рассказчика. – Нахрена кому-то лесоруба чеканом по башке лупить? Так, для удовольствиев, рази. Чего с него уперли-то? Кобылу не взяли – в деревню пришла. Топор, рази? Нах*ра смертоубийство из-за такой ерунды? Нипочем не поверю, чтоб из-за топора за кем-то по лесу с чеканом носились. А, Кутлар?
           –     Да хрен его знает, Рагнавар, – пожал плечами пожилой Кутлар в рогатом шлеме. – Можа вот таких же, как энти вот, отбирали, – при слове «энти», Кутлар опять кивнул в сторону уныло бредущих за телегой фигур и несколько секунд помолчал, думая о чём-то своем. – Вот, между прочим, всё я никак не пойму – откуда они берутся? Никто, ведь, не знает. Просто одни их находят, другие, как Ярулан, скупают в рабство и всё на этом. И не сказать, чтоб много их было. С рабами, скажем, из Дебридаля они, почему-то, не уживаются. То драться лезут с ними, то жалуются друг на друга. Вот эти вот тоже дралися, потому и на продажу их везем. Странные какие-то. Вроде, как убогие, но в уме. Один был у нас, в Варевьястьюлланде, так тот вообще сбежал. Куда? Зачем? – Кутлар снова сделал небольшую паузу, словно что-то припоминая. –  Мы тада на свадьбе гуляли, у Студлана, Ярпинова племяша. Почитай, вся деревня, хто тады был, все гуляли. Перепились все в хлам. И вот выхожу я по нужде. А время – рассвело уже. Глядь: ядрена вошь, а сараюшка-то, где мы говнюков оставляли, ну, тех, что намедни до темна выгребную яму чистили, нараспашку! Мартула, который, значиться, охранял-то их, спит, падла, как пшеницу продавши! Храпит, что есть мочи, ажно губами шлепает, а меча на боку – тю-тю. Ну мы, значиться, собак подняли, коней оседлали, то, сё, да только зря всё – так и не нашли бегуна. Полдня по лесу за ним лазали, бляха муха, – тут Кутлар замолчал и сосредоточенно отхлебнул из бутыли. – Говорят, с тех пор, вроде, и начал народ пропадать в лесу. То тут, то там, пойдет в чащу кто-нибудь и – поминай как звали. Почему, отчего – неведомо. Вот слухи-то и поползли. Кой-кто, говорят, видел, вроде бы, всадника в лесу. Весь он, значиться, в латах, с головы, до ног. Ни дать, ни взять - лыцарёк. А ты говоришь – медведь. Ты медведя в латах видал когда-нибудь? – поправляя левой рукой сползший набок рогатый шлем (в правой он держал бутыль), спросил Кутлар у Рагнавара.
       –      Нет, не видал, – покачав головой, честно сознался тот. – Тока верить всем энтим сказкам желаниев нету. И ты, чёй-то, легковерным стал, Кутлар. Думаешь, тот раб стал навроде лыцарька? И где ж это ён себе латы-то раздобыть умудрился?
       –      Ну, не верь, не верь. Дело хозяйское... – неопределенно пробурчал Кутлар и помотал своей головой, так что шлем у него на голове снова сполз на бок.


       Он с наслаждением, громко рыча горлом, глубоко шмыгнул, и смачно харкнул на дорогу, после чего опять неторопливо откупорил бутыль и сделал несколько больших глотков.


       Воцарилось молчание. Солнце зашло за набежавшее облако, заметно потемнело, лес по обеим сторонам дороги подошел вплотную к колее и стал, как будто бы, даже гуще. Огромные вековые деревья, вздымаясь далеко вверх, казалось, смыкались где-то высоко над телегой в сплошной навес, сквозь который едва проникал дневной свет. Где-то за этим навесом, в небе, каркнула невидимая, кем-то потревоженная ворона. Краснолюд в шлеме задрал голову вверх, пытаясь разглядеть птицу, и в этот момент его горло насквозь, с шипением, что-то продырявило, и из образовавшейся раны, пульсирующим ручьем, хлынула густая ярко-красная кровь. Кутлар судорожно схватился за горло обеими руками. Бутыль с глухим стуком выпала из его рук на дорогу и покатилась к обочине, а еще через мгновение, жутко булькающий горлом Кутлар, навзничь упал в телегу. Ошеломленный Турл, раскрыв рот, ошарашенно наблюдал, как его товарищ лежа, выпучив глаза , силился что-то сказать, продолжая держаться обеими руками за горло, но из утробы Кутлара, вместо слов, доносился лишь слабый хрип, и продолжала фонтаном литься алая кровь, изредка вздуваясь красными влажными пузырями. Ничего не понимающий Турл по прежнему сидел в оцепенении, не смея шелохнуться. Внезапно, снова послышался легкий свист, и через секунду на телегу повалился Рагнавар. В отличие от первого краснолюда, он погиб мгновенно. Вместо левого глаза у Рагнавара торчал арбалетный болт, глубоко ушедший в головной мозг по самое оперение. Турл, всё ещё плохо понимая, что происходит, схватил боевой топор, бесполезно валявшийся до этого на дне телеги, осторожно привстал в телеге на дрожащих коленях и со страха начал затравленно оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, откуда стреляют. Все происходило очень быстро и почти беззвучно. Было настолько тихо, что лошадь даже не переменила своей ленивой походи. Все также, понурив головы, безучастно плелись за телегой две изможденные фигуры рабынь. Они не смотрели на телегу, и потому даже не подозревали о происходящем.


         В какой-то момент испуганному Турлу показалось, что он что-то заметил в лесной чаще, будто бы среди деревьев смутно промелькнула чья-то неясная тень. Потом нечто неуловимое взглядом тускло блеснуло в полумраке зарослей, и сейчас же Турл, почувствовав сильный удар в грудь, повалился в телегу к двум своим, уже мертвым, товарищам. Последнее, что увидел умирающий краснолюд – это торчащий из его груди болт с грязно серым оперением.
         

         «Прямо в серце, ядрена мать» – с досадой подумал Турл.


         А в следующее мгновение он был уже мертв.

               
                * * * * *

         Виктор выехал на своем черном, как смоль, рысаке из леса, наперерез телеге, которую уныло продолжала медленно тянуть понурая гнедая кобыла. Увидев преградившего ей дорогу всадника, кобыла фыркнула, остановилась и, повернув голову, уставилась на него выпученным, с красными прожилками, глазом.


         Шедшие за подводой женщины, глядевшие прямо перед собой, с ходу, слепо, как куклы, налетели на телегу. Похоже было, что они совершенно ничего не замечали вокруг, поскольку наткнувшись на повозку, обе, не выражая никаких эмоций, обессилено опустились прямо в дорожную пыль. Видимо, невольницы решили, что те, кто их вел, просто остановились по своей надобности и рабыни, пользуясь случаем, спешили отдохнуть от изнурительной ходьбы.


         Виктор подъехал ближе к телеге, и взглянул на лежащие в ней тела. Все трое краснолюдов были мертвы, это он понял сразу, как только посмотрел на них. У одного из убитых, одетого в рогатый шлем, кровь еще продолжала слабо сочиться из горла. При виде мертвеца в шлеме, на Виктора вторично накатила волна ненависти. Первый раз эта ненависть захлестнула его пятнадцать минут назад, когда он, осторожно пробравшись на звук голосов к дороге, всматривался в лица троих селян из Свободных земель, сидевших на тащившейся по дороге подводе. Он сразу узнал в одном из краснолюдов, одетом в этот дурацкий рогатый шлем, главаря своих бывших погонщиков. Сколько бы времени ни прошло с тех пор, как он сбежал из страшной деревни – это лицо, эту шевелюру и бороду, с проседью в рыжих волосах, Виктор запомнил на всю свою жизнь и узнал бы из тысячи, даже из миллиона. Острые, жестокие и отвратительные воспоминания собственного унижения тех долгих месяцев, когда он, вместе с другими людьми, был краснолюдским рабом, снова в мгновение ока промелькнули в памяти Виктора.


         Еще не понимая причин появления этих рыжих путников на дороге, еще не заметив пленниц, волочившихся позади телеги, еще не зная ровно ничего, только разглядев ненавистную физиономию предводителя погонщиков, он уже твердо решил, что непременно убьет его. И остальных его спутников тоже, потому что они ехали с ним вместе, а значит тоже были причастны к тому, что так ненавидел Виктор.


         Лишь мельком презрительно осмотрев остальные два трупа, Виктор подъехал, наконец, к рабыням, продолжавшим совершенно так же невозмутимо сидеть посреди дороги, под самой телегой.
         –   Кто вы и как тут оказались? – спросил он, спешиваясь и отвязывая от телеги веревку, которой невольницы были привязаны к кузову.


         Услышав незнакомый голос, женщины медленно, устало подняли свои патлатые головы на звук. Увидев перед собой живого и свободного человека, они переменились в лице. Нет, выражение на их  изможденных, грязных физиономиях практически никак не изменилось, разве что уголки губ слегка приподнялись, но зато глаза... В них загорелось, засветилось, засверкало, ослепительно засияло настоящее, неподдельное счастье.


        Виктор этого никак не ожидал и поэтому даже слегка смутился под такими неожиданными, пылающими восторгом, взглядами. Он вдруг понял по этим ярко искрящимся радостью глазам, что обе женщины были вовсе никакими не пожилыми.


        «Да ведь это же две молодые девчонки! – неожиданная догадка, словно обжигая огнем, пронеслась у Виктора в голове. – Им же, наверное, лет по двадцать пять, не больше... Как же это так?!»
        –  Я уже и не помню – кто я... – после долгого молчания слабым от морального и физического истощения, но приятным на слух, высоким молодым голосом заговорила невольница с грязными золотистыми волосами. – Уже пару месяцев я – просто вещь.


        Виктор, наконец-то, справился с узлом, завязанным на телеге и тут же, спохватившись, кинулся развязывать веревочные узлы на руках у ближайшей к нему рабыни.


        Это была молчаливая брюнетка. Виктор хотел что-то спросить у неё, присев на корточки и взявшись за веревку, но заглянув ей в лицо увидел, что она беззвучно рыдает, слабо сотрясая опавшими, хрупкими плечами, а по ее щекам обильно текут крупные слезы, оставляя за собой грязные разводы на чумазом лице.
        –     Что это вы? – растерялся Виктор, и снова, почему-то, смутился под её взглядом. – Не надо плакать, – забормотал он, – все уже позади. Сейчас, я только развяжу веревку, и...


        От волнения он какое-то время бестолково тянул и дергал узлы, пока, наконец, не взял себя в руки и не развязал путы, связывающие руки краснолюдских невольниц.
        –     Теперь вы свободны, – стараясь говорить торжественно, сообщил Виктор девушкам, – можете идти, куда пожелаете.


        Поглядев на измученных оборванок, и видя, что обе они так и не двинулись с места, он неуверенно добавил:
        –     Впрочем, если Вы пожелаете любезно принять мою помощь, я готов отвезти Вас в любое место, куда только укажете.
        –     Нам некуда идти, – устало выдохнула светловолосая девушка. – У нас  здесь никого нет. Вообще. Я понятия не имею, куда и как мы попали. Если только ты сможешь отвезти нас в Лос-Анджелес, или хотя бы на границу Соединенных Штатов, а там уж мы сами, как-нибудь...
        –     Как туда попасть я и сам не знаю, – сокрушенно вздохнув, сознался Виктор. – Вот в Церестру – это пожалуйста.
        –     Ни в какую Церестру мы не поедем! – решительно заявила блондинка. – Нам бы себя в порядок хоть немного привести... и поесть...


        Последние слова она произнесла совсем уже тихим и слабым голосом. Её освободитель после этих тирады даже растерялся. Прямо скажем, ситуация принимала совершенно необычный оборот. Немало людей ему приходилось освобождать за последнее время из краснолюдского плена, но чтобы освобожденные рабы после этого отказывались куда-либо уходить из краев, где им грозило новое рабство... Такого Виктор не припоминал.


        «Хотя, может, они тут недавно, не все еще поняли,» – подумал он.


        В душе у Виктора некоторое время шла внутренняя борьба, затем желание оказать помощь, победило страх перед новыми предстоящими хлопотами, он снова оглядел изможденные грязные физиономии вызволенных им девушек и, наконец, решился.
        –     Не сочтите за бестактность, однако... – он на некоторое время задумался, делая в душе последнее усилие над собой. – Все что я, в таком случае, могу Вам предложить, это свое скромное жилище. Не бог весть что, конечно, но комнату и ночлег, а также незатейливый, но сытный стол я вам гарантирую.
        –     Ночлег... хм, забавно... – почему-то презрительно, одними губами, криво ухмыльнулась в ответ блондинка.

        До Виктора не сразу дошло, о чем она, собственно, говорит, но когда он понял, его это возмутило.
        –     Да вы что?! Я же ни в коей мере не... – стал он возражать, с трудом подбирая слова от негодования. – Ничего такого и в мыслях не было! Как вам не совестно...
        –     Ладно уж... – прервала его сумбурные излияния та же девушка, несколько смягчившись, хотя и без особого энтузиазма. Она переглянулась со своей подругой по несчастью, и добавила, не глядя на собеседника. – Нам все равно идти больше некуда, мы согласны.


        После этого Виктор предложил им на выбор: ехать в телеге с трупами или сесть верхом на своего рысака, девушки дружно выбрали второй вариант, что, впрочем, их спасителя не удивило. Правда, всем троим пришлось изрядно помучиться, поскольку изможденные и ослабевшие, бывшие рабыни никак не могли забраться в седло, даже несмотря на активную помощь освободившего их из неволи мужчины. В конце концов, девушки догадались влезть на телегу, к которой Виктор подвел коня, а уже оттуда, кое-как, перебрались на коня.


        Сам Виктор взял одной рукой под уздцы кобылу, запряженную в телегу, а другой за уздечку повел своего коня с наездницами.


        Девушки даже не поинтересовались – где и как живет их благодетель. Это было им теперь абсолютно безразлично. Просто, впервые за много дней, с ними кто-то обращался по-человечески и, собственно, был человеком. Уже только за это они готовы были следовать за своим избавителем хоть в шалаш на край света.


        Виктор же ничего не стал объяснять потому, что ему было неловко. Он стеснялся своего смущения и неуверенности, которое, он это видел, заметили его спутницы. Вообще, до своего попадания в этот мир Виктор не мог похвастаться умением вальяжно общаться со слабым полом, а долгие месяцы одиночества здесь, в глуши, тем более не способствовали этому. Так что теперь ему было положительно стыдно за свою сконфуженную физиономию и вообще, ему казалось, что он выглядит чрезвычайно глупо в своих подернутых ржавчиной старых доспехах и с этим топорным арбалетом за спиной. Еще больше Виктору досаждало то, что ему очень хотелось слышать голоса своих спутниц, но он никак не находил повода заговорить. Чтобы больше не выдавать своей стеснительности, Виктор просто продолжал идти молча, понурив голову, а со стороны казалось, что он напряженно о чем-то размышляет, и потому, освобожденные из плена невольницы, в свою очередь, чтобы не отвлекать своего спасителя от непонятных, но несомненно очень серьезных раздумий, не решались с ним заговорить первыми.


         Так, в полном молчании, нарушаемом только топотом конских копыт, да скрипом телеги, они и продолжали свой путь. Вскоре Виктор повернул процессию с наезженной дороги в чащу леса, по едва заметной колее. Они долго петляли среди исполинских деревьев и густого мелкого кустарника, пока, наконец, среди зарослей не показался замаскированный среди бурелома едва заметный неровный деревянный частокол, со всех сторон окруженный глубоким рвом с водой.


         Виктор вскинул арбалет, прицелился, и выстрелил. В следующее мгновение часть кольев отделилась от остальных бревен стены и плавно опустилась вниз, ловко трансформировавшись в перекидной мост через ров. В образовавшемся проеме стал виден невысокий рубленый дом и несколько грубых хозяйственных построек.

 
         Проводник, по-прежнему не говоря ни слова, провел свой караван за ограду, после чего вернулся к краю проема, где находился массивный подъемный механизм. Виктор с усилием взвел в рабочее положение рычаг, сбитый до того арбалетным болтом, взялся обеими руками за тяжелую дубовую ручку подъемника и стал натужно, с видимым усилием, её вращать, наматывая канаты откидного моста на барабан. Мост, слегка поскрипывая на веревках, неторопливо поднялся в вертикальное положение, и снова стал частью высокого, в два человеческих роста, тына.


         Все это время девушки по-прежнему продолжали сидеть на коне и наблюдать за действиями хозяина лесного подворья, видимо не решаясь самостоятельно слезать с рысака, а может, они просто были не в силах сделать это от измождения.


         «В общем-то, верно, Орион у меня строптивый, мало ли что...», – одобрительно подумал Виктор про себя, закончив с подъемником и возвращаясь к своему скакуну.
         –     Давайте-ка, я помогу вам спешиться, кхм... барышни, – предложил он, протягивая руки и аккуратно принимая на них, по очереди, неловко слезавших с коня, хрупких наездниц. Когда они встали подле него, оказалось, что брюнетка чуть выше Виктора, а блондинка одного с ним роста. Просто механически отметив это про себя, хозяин продолжил распоряжаться, при этом откровенно пытаясь разглядеть лица своих гостий сквозь покрывавшую их пыль, грязные разводы и спадавшие патлы давно немытых засаленных волос. – Сделаем так: сейчас я нагрею воды, затоплю баню и вы сможете помыться, привести себя в порядок. Ну и переодеть ваши отвратительные лохмотья. Только вот одежда у меня мужская... – он задумался на секунду. – Вы не против мужского платья? Это временно, уверяю вас.
         –     Не против, – согласилась блондинка, и снова ее голос показался Виктору приятным. – Лишь бы поскорее снять это... – она брезгливо взмахнула свисающим со своих плеч рваным рубищем.
         –     Замечательно, тогда присядьте пока во-он там, на лавке, а я займусь тут... – делая неопределенный жест руками, предложил Виктор и принялся хлопотать.


        Перво-наперво он затопил баню, набрал в большой плоскодонный трехведёрный котел воды и поставил его греться на печную плиту в бане. Вскоре печь загудела от пламени, и тесное помещение стало ощутимо разогреваться. Подкинув еще порцию дров в топку, Виктор отправился в дом за одеждой. Сначала он хотел выбрать что-то определенное, что могло бы подойти его гостьям по размеру и покрою, но быстро запутался, схватил в охапку побольше разнообразных вещей, прихватил с собой две пары легких кожаных башмаков и унес это все в баню, сложив на лавке возле выхода. Там уже заметно прогрелось, и вода в котле принялась шипеть и скворчать. Тогда хозяин набрал в громадную кадку, стоящую в противоположном от входа углу предбанника, холодной воды и пригласил девушек мыться.


         Затем он расседлал своего жеребца, дал ему овса, и отогнал телегу с мертвыми краснолюдами на задний двор. Там Виктор снял с трупов верхнюю одежду и сложил тела в холодник. 

          
         Вещи, оружие, упряжь, телеги и лошадей, которые попадали к нему от краснолюдов, Виктор обычно продавал. Он стал делать это, как только понял, что ему надо на что-то жить, а изделия из Свободных земель отличаются весьма добротным качеством и потому неплохо ценятся в соседних Дебридале и Церестре.

 
         Убитых в схватках противников Виктор всегда хоронил, если это было возможно, проявляя уважение к мертвым и совершая нехитрый, выдуманный когда-то им самим обряд. С тремя застреленными сегодня краснолюдами он собирался назавтра поступить точно так же, а сегодня заниматься похоронами у него не было уже ни желания, ни сил.


         Освободившуюся телегу Виктор подкатил к сараю на заднем дворе, распряг лошадь, тоже дал ей овса и привязал за уздцы к коновязи рядом с Орионом. Вороной красавец зафыркал и замотал головой. Виктору показалось даже, что конь то ли смутился, как ранее его хозяин, то ли попытался выгнуть свою грудь колесом, а потом стал беспокойно перебирать копытами и коситься на незнакомую кобылу.
         –     Орион, ну что же ты? Успокойся... – пробормотал Виктор, ласково потрепал своего рысака по загривку и невольно улыбнулся своим собственным мыслям. – Впрочем, друг мой, я тебя прекрасно понимаю.

 
         Он погладил своего питомца по гриве, конь немного успокоился и перестал тревожно бить копытами.


          «Ну, с хозяйственными делами покуда покончено, теперь пора подумать и о хлебе насущном», – решил Виктор, направляясь в дом, чтобы занялся ужином.


          Горшок со свежими тушеными овощами и мясом, подогретыми в печи, полголовки сыра и ароматный хлебный каравай, несколько яблок, глиняные черепушки с квашеной капустой и маринованными грибами – все это перекочевало из недр немногочисленных кухонных полок на большой добротный обеденный стол, стоящий прямо посреди главной комнаты (вторая комната в доме была спальней, а кухня совмещалась с сенями). Подумав немного, Виктор вытащил из небольшого подполья, устроенного на кухне, большую пузатую глиняную бутыль с сургучовой печатью («гулять, так гулять!» – махнул он рукой), водрузил её в центр стола и, оглядев полученный натюрморт, оказался вполне им доволен.


        Только теперь хозяин жилища вспомнил, что по-прежнему торчит посреди комнаты в доспехах, с перекинутым на ремне за спину массивным арбалетом и тяжелым колчаном, полным арбалетных болтов. В суете и заботах он просто забыл переодеться. Сообразив это, Виктор быстро скинул арбалет с колчаном, повесил их на гвоздь в прихожей, а затем принялся за латы. Расшнуровка многочисленных ремешков и шнурков, расцепка всяческих крючков и пряжек занимала довольно много времени. К этому Виктор до сих пор никак не мог привыкнуть, как не мог привыкнуть к неожиданной легкости, которую чувствовал всякий раз, сняв с себя амуницию.


        Раздевшись до белья, Виктор сладко потянулся, распрямляясь и с удовольствием ощущая свободу движений. После этого, осторожно озираясь, чтобы случайно не встретиться с девушками он сбегал к колодцу и, раздевшись донага, с наслаждением умылся прозрачной холодной колодезной водой.


        Возвратившись в дом, Виктор покопался в сундуке, с успехом заменявшем ему платяной шкаф, извлек оттуда на свет белую льняную сорочку, штаны темно-синего, почти черного бархата и великолепный темно-фиолетовый, богато расшитый шикарным серебряным шнуром камзол, который когда-то выменял на рынке в Церестре за целую телегу разнообразного краснолюдского барахла. Все это было немедленно надето, а белоснежный батистовый шарф, завязанный замысловатым бантом на шее, скрепила великолепная рубиновая брошь.


        Чистая сорочка приятно прилегала к телу, штаны аккуратно заправлены в начищенные до зеркального блеска яловые сапоги. Все было готово, Виктор восседал в массивном кресле, во главе накрытого стола, ожидая освобожденных им пленниц в задумчивой позе, которая, как ему казалось, придавала солидности и загадочности хозяину дома. Он зажег побольше свечей, чтобы максимально осветить свое жилище, обвешанное по стенам шкурами и рогами лесных животных, добытых в разное время на охоте. Стол был сервирован серебряными приборами, также как-то, по случаю, купленными им в Дебридале. Дрова в маленьком камине, устроенном слева от стола, в стене, смежной с кухней, подброшенные Виктором, весело потрескивали, озаряя пространство рядом с очагом оранжевыми бликами и распространяя приятное тепло – близился вечер, а майские ночи были еще прохладны. Все было замечательно. Не хватало, пожалуй, кресла-качалки подле камина и хороших сигар.


         «Ну, ничего – подумал он – сойдет и без кресла-качалки с сигарами».


         Виктор загляделся на огонь горящей свечи остановившимся взглядом и задумался.


         Он жил в этом мире уже больше трех лет и из них два с лишним года в этом своем жилище. Кроме него самого живой человек здесь бывал только один раз. Обычно обстоятельства складывались как-то так, что Виктору не доводилось приводить к себе тех, кого он выручал из краснолюдского плена. То спасенные им убегали, едва лишь избавитель успевал отвязать веревку. То они были ранены (а бывало даже и убиты) в схватке с краснолюдами – у Виктора далеко не всегда всё выходило так гладко, как в этот раз – и тогда он поскорее спешил отвезти этих несчастных к лекарю, в Дебридаль, или хоронил их вместе с поверженными краснолюдами. То сами освобожденные субъекты не внушали Виктору доверия, и тогда он вез их сразу к границе Свободных земель, и там прощался, давая немного денег на дорогу. Всякое случалось.


         Но однажды был мальчик, лет восьми, который остался сиротой, лишившись родителей на глазах у Виктора. Он пожалел парнишку, обреченного без помощи взрослых на жалкое существование что в рабстве у краснолюдов, что у людей на Севере, и решил оставить с собой. Этот мальчик, по имени Эвальд, прожил в доме с Виктором почти полгода.


         Виктор хорошо помнил, как рыдал в голос, хороня истерзанное тело несчастного ребенка, который дважды избежав смерти от людей и краснолюдов, нелепо и страшно погиб в лесу от медвежьих лап.


         Мальчишка, как выяснилось позднее, происходил из какого-то там знатного рода, и был он северянином – не из Дебридаля и не из Церестры даже, а чуть ли не из могучего, полулегендарного Прибыграда. Он был грамотный, смышленый, с хорошими манерами и бесконечно добрым детским сердечком. Они как-то сразу поладили, и были не разлей вода, пока...


         Виктор винил во всем себя. Надо было взять тогда парнишку с собой, на рынок, хоть это и было небезопасно. Но откуда же ему было знать, что Эвальд решит сделать сюрприз и попочивать приехавшего из дальней дороги Виктора свежениной?!

 
         Когда на третий день поисков он нашел тело мальчишки, при нем был собственноручно сделанный ему Виктором детский маленький лук и маленький колчан с коротенькими и тонкими, как спички, стрелами. Эвальд крепко сжимал это игрушечное оружие своими маленькими мертвыми ручками... И глаза... Они смотрели с испугом и удивлением. Маленькая добрая душа, он так и не смог понять, поверить, что кто-то еще в этом мире, кроме людей и краснолюдов, может причинить ему зло... Такое невозможно было забыть и Виктор знал, что будет помнить этот мертвый взгляд до конца своих дней.


         С тех пор Виктор больше никого к себе домой живым не привозил. До сего дня. Наверное, ему не давала покоя память об Эвальде, а может, ему так было проще. Не о ком заботится, не о ком волноваться.... Не мог он никого больше возле себя видеть. И не хотел.


         От воспоминаний его отвлек неясный шум на крыльце перед входом. Заскрипела и хлопнула входная дверь, послышались легкие шаги, приглушенные голоса, женский смех, и на пороге комнаты, наконец, появились две источающие запах свежести, чистые, с влажными еще волосами, улыбающиеся во все свои рты, девушки.


         Виктор глянул на них, и у него от неожиданности отвисла челюсть. Перед ним предстали две прелестные особы. Они были совершенно непохожи друг на друга, но при этом обе ослепительно красивы. Фигурки у девушек были тоже в высшей степени хороши, и никакие одежды не могли скрыть этого факта. Тут присутствовало  все – и красивых очертаний бедра и талия и крепкие восхитительные груди и... Виктор с шумом выдохнул, пытаясь вернуть себе дар речи.
         –     П-прошу вас... – запинаясь, с трудом приходя в себя от собственных впечатлений, сказал он, неловко поднимаясь со своего кресла, и галантно помогая гостьям по очереди расположиться за столом.


         Блондинка завязала узлом полы рубашки спереди, поэтому у нее был виден голый подтянутый живот с аккуратным пупком и Виктор, усаживая ее на стул, никак не мог оторваться от этого живота и от этого пупка. Мимо девушек данный факт, безусловно, не прошел, потому что когда они расселись по местам, то переглянулись и прыснули смехом. Хозяин тут же ощутил, что лицо у него приобретает пунцовый оттенок, а уши горят адским пламенем. Сделав усилие над собой, и стараясь не глядеть на соблазнительных чаровниц, Виктор предложил:
         –     Прошу Вас, угощайтесь... – он тут же почувствовал, что горло его пересохло, вспомнил про бутыль с сургучом и, прокашлявшись, добавил. – Не желаете ли немного вина?
         –     Конечно, желаем! – подмигнув подруге, первой отозвалась блондинка, оценивающим взглядом рассматривая своего собеседника с кокетливой улыбкой на губах.


         Виктор, смущаясь, повозился немного с пробкой,  разлил вино по серебряным кубкам и, подняв свою посудину, выдавил из себя хриплое «За встречу!». Выпили. Пересилив свое стеснение, хозяин, наконец, задал вопрос, который интересовал его с самой их встречи на дороге:
         –     Как вас зовут, милые дамы? И как вы тут очутились?
         –     Меня зовут Энджила, можно просто – Энджи, – ответила первой блондинка. Её голос был нежным и весьма приятным на слух. Она вообще, несмотря на свою внешнюю хрупкость, казалась бойчее своей подруги.
         –     А меня Беатрис, можно просто Бетти – сообщила брюнетка. Звук голоса этой девушки оказался несколько ниже тембром и пожалуй, звонче, чем у Энджилы. Впрочем, это звучало очень даже пикантно, шло к её внешности, и совершенно впечатления не портило.
         –     Мы из Лос-Анжелеса, есть такой город, –  продолжила Энджила. – только здесь, почему-то, никто этого не знает. Да что Лос-Анжелес! Тут никто о Штатах не знает! Ни телефона, ни Интернет – ничего! Сумасшедший дом какой-то, да и только! Все какие-то дикари. Вот ты, тоже одет так, будто у вас тут съемки фильма про Короля Артура... Ты знаешь, что такое съемки фильма? А кто такой Король Артур? Не знаешь... Бред... Красномордые подонки... – невпопад добавила девушка, и при этих словах злобно скрежетнула зубами, осушила залпом кубок и занюхала тыльной стороной ладони: все же вино было хмельным. – А попали мы сюда... Сама не знаю как! Заснули в постели, а проснулись...


         При упоминании о постели они переглянулись с Беатрис, как-то странно улыбнулись друг другу, и после этого брюнетка порывисто осушила свой бокал.

 
         Виктор это заметил, но что тут такого забавного, не понял.
         –     Угощайтесь, – неожиданно даже для себя каким-то бархатным голосом снова предложил он, и торопливо добавил, – только умоляю, жуйте тщательно. Вы, очевидно, долго голодали. Поверьте, я знаю порядки краснолюдов, имел несчастье с ними познакомиться. Ещё раз прошу, – взмолился Виктор, видя, как Энджила набивает полный рот. – Только жуйте, ради бога, чтобы не заработать заворот кишок!


         Про заворот кишок сработало. Девушки как по команде принялись тщательно жевать, отправляя в рот куски аппетитного тушеного мяса, овощей и хлеба. Виктор некоторое время истово наблюдал за ними, периодически подливая вина в кубки, которые, надо заметить, тут же осушались. Когда же Энджи и Бетти немного утолили свой аппетит и откинулись на спинки стульев, переводя дух и раскрасневшись от выпитого вина, Виктор одним духом опустошил свою порцию вина, налил снова и заговорил, придав своему лицу таинственное выражение.