Из писем, ч. 3

Из писем  и  т. д. , ч. 3

После приезда в Россию


1
Г.  рассказывал про собаку В., помесь бультерьера с шарпеем. Весит 70 кг. Морда как у крокодила. Прикусит за руку и поглядывает: как, мол?
Я говорю: «А ноги длинные?»
- Ног вообще нету! Нету, вообще!
Оля: «Ножки маленькие...»  Г., перебивая: «Вообще нету ног!»


2
….К. тоже занятой, человек пять похоронил за предыдущую неделю. Легче всего с ним встретиться на кладбище. С надеждой поглядывает на меня...


… Смотрю в окно, вижу школу – она вся в солнце, а рядом наш непролазный черный двор – месиво грязи, и пятна снега на ней. Голуби, кошки, собаки.

 
На книжном базаре видел словарь русских синонимов (двухтомник), большой и красиво изданный, 400 р, очень хотелось купить... Вообще, мне все хочется купить. Например, увидел на базаре «клей для мышей», и подумал: «А почему бы не купить, ведь недорого?».


3
Приходил Н., трезвый, облысевший, а седина приобрела желтый оттенок.
Модные пиджак, брюки, рубашка. Все куплено в Second hand’е за 20 руб. (на вес). Угощал я его сырниками с медом.


Л. захаживает со своей дамой – рост два метра, негнущееся туловище, голос патефона (который вдруг включился), железные зубы, копыта, нафталин... Он уже начал активно готовиться к своему дню рождения, купил ящик самодельной водки и нутрию. Еще есть время подготовиться - написать завещание...


4
У Г. большая лоджия, на ней висят клетки с птицами. Чижики, щеглы и дубонос. Этот последний – большой, коричневый и клюв внушительный. Все поют замечательно, целый день – концерт. Все птицы ночью спят кроме дубоноса, который часа в два ночи начинает голосить: «чав, чав!». Вся комната завешана чучелами, кухня тоже вроде зоопарка.


Г. рассказывал про В., как его принесли домой друзья (130 кг), поставили у дверей и позвонили. Жена открывает дверь, а они сразу – уходить, и кричат ей: «Держите, держите!». А она говорит: «что держать?». Тут В. как стоял, так и рухнул. 


5
Я тебе говорил, что перечитывал Панаеву и Панаева. Последний встречался с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, был коротко знаком с их друзьями. Дружил с Белинским, Тургеневым, Некрасовым и т.д. В свое время стоял в одном ряду с Тургеневым и выше Достоевского. Обе книги очень ценны, но книга Панаевой – глубже. Зато в Панаеве есть уникальнейшие места о Пушкине, Гоголе, и Лермонтове особенно.  Вот что он, между прочим, пишет.
«Белинский не мог умереть с голода – близкие люди не допустили бы его до этого; но жить благодеяниями – и еще при сознании своей силы и таланта, при уверенности, что он мог бы приобретать достаточно своими трудами – нелегко. Всякий дрянной фельетонист , с некоторым практическим тактом, был гораздо обеспеченнее Белинского <...>  При своих внутренних силах и энергии Белинский был бессильным ребенком в жизни, как многие, впрочем, умные люди <...> “ 


6
Прочел я Н.Чуковского и книгу о Пастернаке. Вот что узнал.
У Заболоцкого была очень преданная жена, которая прошла с ним и сталинские ссылки, и бездомные скитания, в общем – все. И вдруг она от него ушла в возрасте 49 лет, когда жизнь была уже налажена у них в бытовом отношении.
Он очень тяжело и долго переживал, пытался женится, но жил с новой женой лишь несколько дней. Года через три почти примирился с потерей. И тут она вернулась. И вот этого он не смог пережить: получил инфаркт и умер.


И о Пастернаке. Это книгу написала женщина-скульптор, которая лепила его голову (она называет ее портретом). Они подружились, часто встречались и звонили друг другу. Когда работа была кончена, она подарила ему этот портрет в гипсе. Он был поставлен у него в кабинете. А другую копию она оставила себе. Однажды, по телефону она рассказала ему, что эта копия, упала и разбилась. Последовало длительное молчание. «Вы слышите?», - «Да».   
Через 11 дней он умер. Впоследствии, от его жены и детей стало известно, что у него было суеверие, что если разобъется его портрет, он умрет.


Пока. Буду стараться вести правильный образ жизни, а не гонять шарики [на компьютере] днями.
Надо к зубному. Зубы выпадают изо рта. Поэтому стараюсь меньше говорить, а держать челюсти сомкнутыми. Да так оно и лучше для всех.       


7
Вот некоторые высказывания Витька Гончарова.
«Мы им устроим закат солнца вручную!»
«Такой длинный, голова в фуражке...»
«...а я по-украински ни два, ни полтора»

Рябчик умер. И сделал это так же деликатно, как жил: ушел из подъезда куда-то.

8

К.  подарил мне книгу: переписка Ефимова с Довлатовым.
Я бы не понял так ясно, какой это был благородный и несчастный человек, если бы не эта книга, цель которой противоположна:  показать, какая это была жалкая и ничтожная личность.


Сам Ефимов – натура мелочного и завистливого бухгалтера. Вполне заурядный тип, в котором, как обычно, поровну ханжества, подозрительности и мании величия.


Они переписывались 20 лет и оба почему-то считали (или только называли) это дружбой. В этой «дружбе» Ефимов играл роль мэтра, относился к Довлатову свысока, а тот старался сгладить все конфликты и всячески услужить. Играл Ефимов свою роль не бескорыстно:
будучи издателем довлатовских книг, он изрядно нажился на этом.
Легко понять зависть бездарности, отсюда стремление Ефимова опустить С.Д. до своего уровня.


Поэтому он и объяснил самому се6е (а потом и в книге), что успех Довлатова в самых престижных изданиях – это просто недоразумение, что он – смешной, но пошлый шут, лживый, злобный и завистливый.


Но пока их отношения устраивали Ефимова (он командовал и наживался, Довлатов заискивал), он подавлял раздражение и присущее ему  хамство.
А когда понял, что такие отношения Довлатова перестали интересовать, из него поперло все, что он накопил за много лет, и он послал Довлатову в письме всю эту гадость (На вот тебе всю правду! Такой вот я, мол, резкий, но справедливый!),  а сейчас опубликовал накопленное многими годами досье.


В этом письме все старательно собранные и подшитые сплетни – что называется, покатил бочку, «сшил дело» из ничего.
Это письмо – самое интересное в книге (в смысле подлости).
 
 
Из этой книги я узнал, что Вл. Соловьева (писатель из NY) иначе как «гнидой» Д. не называл. «Вайльгениса» – не  уважал. Человека, вечно все забывающего, неряшливого, никогда не приходящего в условленное время – он сравнивал с Бродским, но без литературного дара

9.
Вот что я терпеть не могу: когда кто-нибудь уходит - и никак не может уйти. Толчется в коридоре, роется в карманах, завязывает шнурки так аккуратно, как будто от этого жизнь зависит, потом что-то вспоминает, опять снимает туфли и т.д. А ты молча стоишь: еще минута и инсульт.


Из гостей – только Л. со своей «бабушкой». Они гостят часа полтора, закусывают и выпивают. Потом уединяются, при этом его сотовый все время трезвонит, и он совмещает свои занятия с матюканием кого-то по телефону, либо отчетом перед начальством.


Витек Гончаров звонит, обычно выпивши. Несет чепуху, но попадаются такие, например, выражения, как «Догулявся *** на скрипке», «Леночке большой привет передаваю» (то есть тебе). Заканчивает свои речи он всегда так: «Рад был тебя услышать. Твой Витек Гончаров».               
Пока.            


10.
Прочел воспоминания Шаламова. Узнал:


Когда Фадеев издал свой «Разгром», он был восторженно встречен критиками, за исключением О.Брика, который написал статью «Разгром Фадеева».


Когда Л.Брик вышла замуж за Примакова и перешла жить к нему, О.Брик тоже перешел туда. На прежней квартире висели две таблички: «Маяковский» и «Брик», а на этой – «Примаков» и «Брик».


О Пастернаке (для Шаламова это был бог, и даже выше. Однако…)
 «Угнетающее впечатление производила его манера хвалить в лицо и ругать за глаза. Луговскому, которого Пастернак не считал поэтом, Б,Л. говорил только комплименты и общие фразы.»


О Солженицине:
Шаламов: …При ваших стремлениях пророка денег-то брать нельзя, это Вам надо знать заранее.
- Я немного взял…
Вот буквальный ответ, позорный.


«Деятельность Солженицина – это деятельность дельца, направленная на узко личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности».


Из письма к Солженицыну:
«И еще одна претензия есть к Вам, как к представителю прогрессивного человечества, от имени которого вы так громко кричите о религии: «Я верю в бога! Я религиозный человек! Это просто бессовестно. Как-нибудь тише это надо Вам…»


Из письма Солженицина Шаламовуву. : «Я считаю Вас своей совестью и прошу посмотреть, не сделал ли я чего-нибудь помимо воли, что может быть истолковано как малодушие, приспособленчество».


Из ответа Ш.: «Вы моя совесть». Разум. Я все это считаю бредом. Я не могу быть ничьей совестью, кроме своей.»


Витек: «Я больше ёб, чем он обедал!». Опять большой привет "передавает".

Пока