Последняя дань молодости

Звуки резко затормозившей машины и беспорядочно хлопнувших дверей лишь на миг нарушили могильный покой города, и опять воцарилась тишина. Всё закончилось так быстро, что никто не понял, что произошло, не поняли даже жители дома с действующим в полуподвале ночным клубом, которые через посредство домкома Амаяка время от времени писали жалобы в соответствующие городские инстанции и в полицию. Новый «ассортимент» прибывших на гастроли белокурых девушек свел с ума «пузатых» городских мужиков и молодняк квартала. Откуда только не приходили и не приезжали сюда! Слава вновь открывшегося ночного клуба дошла даже до ушей ребят из команды президента соседней республики.… И мужики валили валом, чтобы насладиться «белокурыми» плодами свободы.
Некогда веселый розовый город молча и терпеливо наблюдал за происходившими с ним изменениями. Всё перевернулось с ног на голову. С одной стороны, «возвращавшиеся» с полей войны павшие герои, с другой – бородатые, облаченные в черное политические деятели, шум полуночных гульбищ которых с быстротой ветра долетал-впивался в головы проводивших в окопах бессонные ночи ополченцев и оттуда, как ответ на происходящее, возвращался в виде семиэтажного мата. Портреты небритых, в галстуках «государственных» деятелей, на каждом шагу улыбающихся прохожим, возвещали о рождении нового общественного порядка, уже успевшего стяжать себе славу крестокрада. Народ, разочарованный в порожденных им же самим вождях, подался в церковь. Радости церковников, на протяжении десятилетий преданных забвению и пренебрежению, не было границ. Формировалась для пастыря паства. В каждую воскресную обедню сияющий от счастья Святейший не забывал помянуть в своей проповеди все те причины, которые толкнули к церкви народ, и каждый раз он молил Всевышнего ниспослать долгих лет и счастья избранным хозяевам народа, не пожалевшим сил и энергии, чтобы вернуть его к вере. А присутствие в церкви верующего люда было, в первую очередь, большим шагом вперед именно для его, предводителя епархии, будущего, и кроме того, резко возросли доходы от торговли свечами и от пожертвований прихожан при целовании креста.
В городе, погруженном в сплошной кладбищенский мрак, помимо церкви работали с перегрузкой и другие заведения, как-то отделение полиции и… ночной клуб в подвале дома, где проживал домком Амаяк.

                ххх

  Дорога показалась недолгой, почти незаметной, или это Амаяк, погруженный то ли в мысли, то ли в мечты, не заметил, как они доехали до отделения.
– Слазь, герой, приехали!
Голос полицейского привел Амаяка в чувство.
– Стыдно, сынок, отпусти, не позорь меня.
Голос его задрожал на последних словах. Он содрогнулся от пронзившего его холода и втиснул руки между колен. Затем крепко сжал колени руками и не то с мольбой, не то сердито – он и сам не понял – попросил опять:
– Стыдно, у меня взрослый сын, невестка, внуки. Отпусти, не позорь меня.
– Давай вылезай! – непреклонным тоном гаркнул одетый в гражданское полицейский и добавил: – А духами от тебя пахнет – совсем, как от путанки!
– Что это такое? – удивился Амаяк.
– Будто не знаешь, да? Дурачком, дед, прикидываешься? По стриптизам мотаешься, а из себя простачка гнешь? Седина в бороду, бес в ребро, а? Какие твои годы, дед, чтобы такие коленца выкидывать? И чего тебя понесло разыгрывать самца именно в заведении Армо? Или ты не знал, что Армо – брат Фаро, а Фаро зол на тебя как черт? Хочешь, чтобы Рамзесыч мумию сделал из тебя в тюрьме? Как ты теперь выпутаешься из этой переделки? И девица уже на тебя ксиву накатала. Отправишься на старости лет в тюряге гнить.

                ххх

Девушку, о которой упомянул молодой опер, звали Лида. Ее знали многие, особенно несовершеннолетние юнцы, вступившие в пору созревания, и городские таксисты. По-особому относились к ней водители маршруток. Лиду нередко можно было увидеть сидящей рядом с шофером в качестве билетерши. Вечером, когда заканчивался рабочий день водителей, начиналась трудовая вахта Лиды.
Появилась Лида в городе совершенно случайно. Однажды они с подружками крепко выпили и решили поехать на море. Сели в поезд Москва – Ереван, и когда прибыли на станцию Туапсе, подружки хватились ее. Поиски результата не дали. Они спустились с поезда в надежде, что Лида откуда-нибудь да объявится. А Лида в это самое время в вагоне-ресторане пила коньяк в обнимку со своим новым знакомцем, с восторгом слушая его забавные истории. Она решила вместе со своим новым смуглым дружком продолжить путь до последней остановки поезда. В этом была вся Лида. Ни в чем не знала границ и удержу, делала, что сердце пожелает. Таким вот образом она и очутилась однажды в незнакомой стране, о которой слышала только от приятельниц и по ЦТ. В этом городе Лида очень быстро обрела известность. Вначале, когда Лидин «жених», бросив ее, уехал в Карабах, она хотела вернуться домой, но не смогла: поезда уже не ходили, а лететь самолетом было ей не по карману. Она решила какое-то время пожить в этой стране, а для этого нужны были деньги. Лида очень быстро стала одной из элитных девушек. Ее передавали из рук в руки, почти вырывали друг у друга. Сначала она котировалась как гарнир, подаваемый на ужин влиятельным министрам, а после, когда эти времена остались в прошлом, стала кружить в маршрутках, нередко предлагая свои услуги подросткам, вступившим в пору полового созревания.
Аккурат в это самое время, когда она никому больше не была нужна и ее услуги ценились в городе как самые дешевые, о ней неожиданно вспомнили и разыскали. Разыскали те самые высокие чины, которые годы назад по разным поводам проводили с ней время. Они, эти «ребята в седле», решили преподнести ее новоиспеченному главе правительства, пришедшему к власти в результате трагических событий в стране.
Ошалелый от счастья неопытный премьер, вкушавший всю ночь изощренные любовные уловки матерой Лиды, щедро оплатил ее труд целой пачкой зеленых сотенных. Ну а Лида, как водится, учудила: с утра пораньше отправилась в самый дорогой в городе магазин, купила самые дорогие тряпки и обувь и между делом похвасталась, на зависть  продавщицам, что ночь она провела с премьером. В городе, в котором Лида жила, нравы были несколько иные. Здесь всё якобы происходило тайком, но слух всего за какие-то мгновения с быстротой молнии облетал весь город от двора ко двору, от улицы к улице, от Дома правительства до церкви.

                ххх

В здании было так тепло и светло, что Амаяк с непривычки зажмурил глаза. Повсюду стояли керосиновые печки, и запах керосина был настолько приятен, что казалось, можно обогреться одним только этим запахом. Молодой полицейский, о роде занятий которого можно было догадаться лишь по пистолету, висевшему на его боку, препроводил Амаяка в кабинет начальника полиции. Амаяк в растерянности смотрел на обросшего типа, сидевшего в углу неопрятной комнаты и с жадным сопением пожиравшего только что доставленный шашлык из свиной корейки. На секунду оторвавшись от «важного дела», он подал знак Амаяку подойти поближе и, что-то бурча под нос, продолжил свой ужин.
– Работаем от зари до зари, дома родного не видим. Из-за таких, как ты, здесь и днюем, и ночуем… Во что превратилась эта страна… – ворчал начальник полиции и, прищурившись, продолжил: – Давай выкладывай, чего ты так распетушился.
– Девушка сама подошла ко мне, а потом подняла крик. Я ничего не сделал.
– Ох-хо-хо, бедняга! Стало быть, ты сидел себе тихо-скромненько и смотрел на русачек, а тут ни с того ни с сего подошла эта сучка и прилипла к тебе, так, что ли? Потому и говорю, что страна стала малость ненормальная… – качая головой, сказал начальник и, подтолкнув к Амаяку бумагу с ручкой, велел: – Сядь и напиши всю правду, не то шкуру с тебя спущу, материал на башмаки сделаю.
– Мне нечего писать, – запротестовал Амаяк.
– Есть, и еще как есть! Пиши, и не такие, как ты, писали и пели оперы для Фараона Рамзесовича! Как скажу, так и напишешь, на свои годы не надейся. Видишь тот стул? –  указал подбородком начальник полиции в другой угол кабинета. – Он тут поставлен, чтобы разбивать им головы таких, как ты!
–  У меня сын есть, невестка, внуки, не позорьте меня, старика, – жалобно глядя в глаза начальнику, взмолился Амаяк.
– А когда ты, что ни день, жалобы строчил, дескать, помогите, спасите, дом оскверняют, нам, жильцам, спать не дают и бог знает какие еще пакости, – тогда ты не задумывался, что и такие вот дни бывают, что на свете существует человечность, что у тебя есть внуки и невестка? Так что пиши, давай, нет тебе прощения! Пиши, чтоб твоя невестка узнала, как ты эту девку к себе на колени посадил и лизал ей соски.
– Не было такого, это ложь! – вскричал Амаяк.
– Было, и еще как было! Даже тот святой человек видел, но ведь его не вызовешь в полицию! Не напишешь – он пришлет дать показания одного из своих дьяков. Так что мой тебе совет – напиши, ну а я найду смягчающие обстоятельства, и ты легко отделаешься.
– Что значит «легко»?
– Приедет твой сын из России, и мы потолкуем с ним.
– Чего вы хотите?
– Всего ничего: чтобы ты оставил в покое нашего Армо… и еще толкуют, что у твоего сынка здесь имеется простаивающий цех. Оставил станки бесхозными, переехал в Россию…
– Нет, не напишу! Плохо вам придется, если мой сын приедет.
Начальник полиции, цинично рассмеявшись, приказал дежурному отвести Амаяка в камеру – ума набираться.

                ххх

Святой человек, о котором говорил начальник полиции, был батюшка Грайр, служитель церкви, больше известный в народе как «кутила-поп». Без его благословения не открывалось бизнес-предприятие ни одного представителя власти. Где деньги – там и батюшка Грайр со своим крестом и Библией под складками рясы. Днем он был слугой Господним, вечером – сатана его знает чьим. Где он только не появлялся! Однажды даже в три часа пополуночи согласился освятить жертвенного барашка. На вопрос: а примет ли Бог, ответил: «Однозначно!» Освятил барашка и, дабы жертва была всенепременно принята, вкупе с деньгами потребовал и баранью ляжку. Мясо варили всю ночь – не сварилось. На рассвете, уже не дожидаясь его готовности, батюшка Грайр настоял, смёл причитающуюся ему долю, пожелал, вытирая бороду, хорошего всем аппетита и слинял, прихватив баранью ляжку.
Батюшка Грайр имел слабость к женскому полу, и особенно к тем девицам, о которых шушукались власть имущие ребята. Последние были в курсе этой слабинки слуги церкви и нередко поставляли ему какую-нибудь из своих длинноногих, с вздутыми губами проституток. Когда в городе поползли слухи о том, что Лида переспала с премьером, батюшка Грайр потерял покой и сон. Он тоже хотел пережить это наслаждение. Чем он хуже новоназначенного премьера, думал батюшка, и от этого его желание распалялось всё больше. Слуга божий был хорошо осведомлен о перипетиях жизни «бабочки» Лиды, но чтобы она снова могла оказаться, так сказать, в высшей лиге, на уровне, ни больше, ни меньше, второго лица страны, – это уже никакой логике не подчинялось.
«Что-то особое есть в этой сучьей девке, чего я не знаю», – подумал батюшка Грайр, и ноги сами понесли его к Армо –  в самый известный в городе ночной клуб, куда по просьбе премьера Лиду взяли на работу.
Был Великий четверг, когда она приступила к работе в заведении Армо, и батюшка Грайр сделался там завсегдатаем. А в тот день, когда Амаяк завороженно следил за танцем стриптизерш, батюшка Грайр первый заметил, как Лида подошла и уселась к тому на колени и, поластившись немного, вдруг подняла крик. От внимания подоспевших на шум полицейских не ускользнула тень незаметно удалявшегося из клуба церковника.

                ххх

Сидя в одиночной камере, Амаяк пытался подытожить случившееся и не мог понять, как все это произошло. Впервые в жизни он решил взглянуть, что представляет собой этот самый ночной клуб, а теперь вот ему не избежать позора, думал он, обхватив ладонями свою седую голову. Больше всего – почти как смерть – его пугала мысль, как он теперь посмотрит в глаза невестке и внукам. Страна на его глазах изменилась, а он и не заметил. Не заметил, как озлобились, как нетерпимы стали люди. Не заметил даже, как в его жизнь ворвались бородачи в черном – сорт людей, которых всего несколько лет назад можно было встретить разве только в исправительно-трудовых колониях. А теперь вот он сам оказался в этих стенах. Амаяк огляделся по сторонам, внимательно осмотрел оставленные на серых стенах надписи, подошел к умывальнику – с марли, свисавшей с крана, капала вода, и это были единственные звуки, с которыми можно было примириться здесь и без опасения беседовать. Проникавший снаружи щебет птиц подсказывал, что светает. «Ночь прошла», – подумал он и в то же мгновение с наружной стороны металлической двери услышал шаги полицейского-надзирателя. В одиночке стояло невидимое утро.
– С добрым днем, – пожелал сам себе Амаяк и, чтобы убить время, умылся.

                ххх

Дурная весть распространяется со скоростью света. Слух об аресте Амаяка был для соседей, что холодный душ. Они не понимали, не верили. Все задавались одним вопросом: «А правда ли, что?..» «Правда», – подтверждали некоторые и, качая головой, удалялись.
Город, в котором происходили эти события, отличался от больших, считающихся мегаполисами городов. Здесь всё было очень «узко и мало». Здесь почти все знали друг друга, а если и не знали, то непременно были наслышаны друг о друге. В этом городе каждое дом имел свое Би-Би-Си. Так называли того из жильцов, кто был в курсе всего, что происходило в доме, в курсе образа жизни всех соседей, их радостей и горестей. Так называемое Би-Би-Си одного дома поддерживало связь с «коллегой» из соседнего дома, и они, передавая друг другу новости квартала, в ударном темпе распространяли их среди своих жильцов, заглядывая накоротке к ним домой или просто при встрече во дворе. Именно Шогик, Би-Би-Си дома, в котором жил Амаяк, первая проявила инициативу и позвонила Галусту, сыну Амаяка, в Екатеринбург.
– Галуст джан, твоего отца забрали в милицию. Приезжай поскорее! Бог знает, что теперь навесят там на беднягу, – сказала тикин Шогик и громко, чтобы было слышно в Екатеринбурге, заплакала. Тикин Шогик не преминула еще поведать Галусту о политических и прочих событиях в стране и посоветовала взять с собой, кроме денег, продукты.
– Хлеб дают по талонам, – сказала она и добавила: – Талоны-то у нас есть, хлеба нет, чтобы покупать.
На вопрос Галуста, почему задержали отца, тикин Шогик дала не совсем вразумительный ответ:
– Не знаю, говорят, ударился в молодость.

                ххх

Пока Амаяк в тюрьме убивал время, Галуст по дороге в аэропорт позвонил своим друзьям и попросил нанять для отца адвоката; Шогик тем временем рассказывала соседям о своем разговоре с Галустом, не забыв также оповестить их о последних произошедших в мире событиях и обсудить возможные сценарные ходы очередного фильма сериала «Рабыня Изаура», удостоившегося внимания всей республики. А Лида под диктовку следователя уже написала-закончила красочный пересказ случившегося и теперь «показания» уже давал дьякон Вараздат, посланный батюшкой Грайром. Ну а Фаро вместе со своим помощником-опером осматривал помещение цеха, являвшегося собственностью Галуста, и составлял опись его станков.
– Кожу сдеру с этого старого хрыча, – бормотал под нос Фаро.
– Поделом ему, шеф! Так оно и надо им, этим буржуям! Мало им своего богатства, так теперь уже на чужой объект глаз положили, жалобы пишут. Спросил бы его кто: ну и чего ты добился, дед, своими кляузами? Этого хотел?.. А место-то, шеф, какое хорошее, в самый раз для казино, – желая угодить начальнику, намекнул помощник. – Поставь здесь казино, шеф, не пожалеешь.
– Пусть сперва приедет, а там поглядим, – пробормотал начальник и, скосив глаза на помощника, велел приказным тоном: – Никому ни слова об этом, слышишь?
– Есть! – коротко, как солдат, выкрикнул помощник.
Фаро, уже закончивший учет, самодовольно обратился к своему помощнику:
– Слышь, Архимед, на сколько тонн потянут эти самые станки вместе с прочими железяками?
– На много, шеф, на очень много. Почти на новенький, в смазке, «мерседес», – тотчас оценил помощник.
– А не мало говоришь, или уже в пай влез?
– И не совестно, шеф, я не из «влезающих», – стал оправдываться помощник.
– Да, знаю, я пошутил, Архимед, – сказал Фаро, дружески похлопав помощника по плечу, и, не сводя с него взгляда, продолжил: – Ну и мозги у тебя, Архимед, бог дал – не пожалел. Я тебе заплачу за идею о казино, браво, Архимед!
Фараон Рамзесыч и его помощник вышли из здания и направились в ближайшую закусочную. Было время обеда.

                ххх

Амаяк вышагивал по камере и говорил сам с собой:
– Я хотел только посмотреть это чертово логово, уже который месяц травящее нам жизнь. Виданное ли дело, чтобы человек, по копейкам собирающий свою пенсию, взял да за день спустил всё, да еще в таком месте, да еще подобным образом, а вдобавок еще и опозорился… – корил себя Амаяк. Он прекрасно понимал, что сын не сегодня-завтра узнает обо всем и приедет. Именно этой встречи и хотел бы избежать Амаяк. Что он скажет сыну? Галуст не раз предлагал отцу переехать к нему в Россию. Амаяк отказывался.
– Я не уеду из своей страны, не стану скитальцем, – говорил он и упрекал сына, что тот оторвал от него внуков, повез их в край белых медведей.
Амаяка пробрала дрожь, когда он вспомнил о внуках. Сам не понял, что с ним произошло. Сел, сунул руки меж колен и ногами крепко сжал их. «Лишь бы внуки и невестка не узнали, с Галустом-то я найду общий язык», – подумал он и попытался оправдаться перед самим собой.
Об этом он и размышлял, когда с шумом открылась дверь камеры и послышалась команда: «Готовься к допросу!» Амаяк медленно встал, скрестил руки за спиной и, потупив голову, вышел из камеры.

                ххх

В комнате, кроме следователя, был еще какой-то человек, представившийся Амаяку его адвокатом. Амаяк запротестовал, мол, адвокат ему не нужен, он не совершал ничего противозаконного, но, узнав, что того направил к нему сын, согласился подписаться под документом.
– Сын один едет или?..– пролепетал Амаяк.
Узнав, что адвокат не в курсе и даже не знает Галуста, он погрузился в раздумье, что не укрылось от внимания, как следователя, так и адвоката.
– Тебе есть, что сказать мне с глазу на глаз? – обратился адвокат к Амаяку.
–  Когда приезжает мой сын? – вместо ответа спросил Амаяк.
Адвокат ответил уклончиво, дескать, сын его уже в пути и прибудет через несколько часов.
Амаяк глубоко вздохнул и дрожащим голосом продолжил:
– Скажите ему, что я ничего не сделал. Какая-то белокурая девушка подошла-уселась мне на колени и…
– И что? Принялась кормить тебя грудью? – вмешался следователь.
– Мы еще выясним, кто кого здесь кормит, – бросил адвокат сквозь зубы следователю и, потребовав предоставить ему день для ознакомления с материалами уголовного дела, напомнил следователю, что никто не вправе в его отсутствие допрашивать его подзащитного.

                ххх

Галуст по прибытии первым же делом встретился с адвокатом. Он никак не мог понять, что потерял отец в ночном клубе, но, ознакомившись с делом, усмехнулся:
– По сути, отец женщину захотел.
А затем спросил адвоката:
– А сам он что говорит?
Адвокат сказал, что отец не принимает своей вины, но есть показания свидетелей, и довольно обоснованные. Еще он рассказал Галусту, что представляет собой потерпевшая девушка по имени Лида, а также о показаниях «свидетеля», некоего дьякона. Дальнейшие объяснения Галуст уже не слушал – он думал только о том, чтобы как можно скорее вызволить отца из этой истории и перевезти в Россию.



                ххх

Батюшка Грайр не верил своим ушам. Рассказ дьякона саранчой впивался ему в голову, крутился там, разъедал ему нервы. Дьякон Вараздат божился, что видел, как Святейший, одетый в спортивную форму, беседовал в автомобиле с Лидой.
– О чем они говорили? – обеспокоено спросил батюшка Грайр.
– Почем мне знать?.. – ответил дьякон. – Села в машину шефа, они о чем-то переговорили и уехали.
– Куда? – опять спросил батюшка.
– А я знаю, я же не промеж них сидел, – оправдывался дьякон Вараздат, затем заключил: – Наверное, в мотель.
Слово «мотель» добило батюшку Грайра. Дьякон утверждал, что видел Лиду и Святейшего в районе Разданского ущелья, неподалеку от недавно открывшегося мотеля, в сторону которого и покатил потом автомобиль Святейшего. Батюшка Грайр принялся бить себя по коленкам, мол, эта сучка всех нас под монастырь подведет. «Стоит кому-нибудь пронюхать, что Святейший блудит с ней, – всем нам крышка», – сказал батюшка и залпом проглотил полный стаканчик водки. Потом влил в себя еще несколько стаканчиков и сделался неуправляем неуправляемым. Стянул с себя рясу, закатал рукава рубашки и велел музыкантам играть. Играть так, чтобы услышал и пришел его братан, погребенный на кладбище неподалеку от закусочной, услышал бы и прибежал. Щедро заплатил музыкантам и продолжал пить. Аккурат в тот самый момент, когда батюшка Грайр, схватив певца за шкирку, тряс его, требуя обратно свои деньги, ибо по причине дурного пения того друг его так и не объявился, – именно в этот самый момент в закусочную вошел Фаро со своим помощником Архимедом.
– Опять нализался, – пробормотал под нос начальник полиции и велел своему помощнику: – Убери его отсюда, но так, чтобы он меня не видел.
Не успел Архимед приступить к делу, как батюшка Грайр, увидев знакомые лица, сам подчалил к Фаро:
– Скажешь этой девке, что мы отказываемся от своих показаний.
 «Недотёпа», – подумал Фаро, мигом соорентировавшись.
– Поздно теперь, ничего не выйдет, а она ублажит тебя по полной, но только ты сейчас иди домой, отдохни, завтра потолкуем.
Фаро поручил Архимеду отвезти батюшку домой, наказав не поддаваться его фокусам и не сворачивать с пути. А сам набрал номер Лидиного телефона.

                ххх

 Лида была наверху блаженства. Последние дни судьба бежала впереди нее. Она имела работу, качественно новых клиентов, уйму денег. На звонки таксистов она уже не отвечала. А о несовершеннолетних и говорить не приходилось. Ей уже незачем было якшаться со всякими там сопляками. Вернулись старые времена. И только одно было ей не по нутру: уж слишком часто, надо не надо, досаждали ей своими поручениями опера. Лида была для них и осведомительницей, и, в случае надобности, сексуальным weekend-ом. Не от хорошей жизни она согласилась сотрудничать с ними. Но теперь дела ее пошли в гору, а они все равно не отставали от нее. Лида надеялась, что этот вопрос она утрясет с помощью премьера, но премьер удовольствовался только одной встречей. Теперь свои надежды она связывала со Святейшим, но и этот оказался тем еще фруктом. Пока Лида раздумывала о том, чтобы обратиться к нему с просьбой, Святейший однажды так наклюкался и дал волю рукам, что Лида несколько дней после этого не могла носа на улицу высунуть. В таких вот размышлениях пребывала она, когда раздался телефонный звонок. Это был Фаро – Фараон Рамзесович.

                ххх

Первой Галуста встретила Би-Би-Си Шогик. Никто бы не взялся сказать, откуда она узнала о дне и часе его прибытия. Не успел Галуст войти в квартиру, как кто-то постучался в дверь.
– Приехал, Галуст джан? – спросила Шогик, бросившись ему на шею со слезами на глазах, и затем, не теряя времени, разом поведала о положении, порядках и нравах в стране и в их квартале, о соседях,  и затем а потом плавно перешла на действующий в их доме, в полуподвальном этаже, ночной клуб, не забыв предостеречь Галуста, чтобы и он, на манер своего отца Амаяка, вдруг по наивности не заглянул туда и не попал в западню.
– Наш дом стал региональным центром, Галуст джан – кто только не приезжает сюда! И грузины, и персы, не говоря уже о наших. До самого рассвета – бум-бум-бум, а стоит им залить шары – палить начинают, как маузеристы. Словом, отец твой долго с ними воевал, но толку что, бессилен был сделать что-нибудь, понимаешь, Галуст джан? – поведала Шогик и заверила-де, кто бы там что ни болтал об Амаяке, она не верит в эти россказни.
– Ну, вдовый мужик, охота взяла, захотел взглянуть, что там да как, и попал в беду. Я не виню его. Ты бы только видел, какие туда люди ходят! Чем их хуже Амаяк? – сказала Шогик и, поймав хмурый взгляд Галуста, предложила, дабы смягчить допущенный промах:
– Скажу сыну, пусть с трамвайной линии проведет тебе электричество, в доме светло будет. Отец твой отказывался провести эту чертову фазу.
Потом во всех подробностях рассказала, как жильцы их дома пользуются этой самой «левой» линией, и завершила в оправдание:
– Разве дело людям всего на полчаса давать свет, тогда как на их объекте свет горит все двадцать четыре часа в сутки!

                ххх

Поручение Фаро и впрямь стало настоящим испытанием для Архимеда. Батюшка Грайр ни в какую не соглашался сесть в его машину. Архимед был толстобрюхий коротышка, батюшка же – длинный как жердь верзила почти в два Архимедова роста, с длинными же, болтающимися до колен руками. Торчащий из-под бороды непомерно вытянутый подбородок, уродливые челюсти с искривленными зубами и словно размазанный по щекам, похожий на кусок мяса нос, по сторонам которого при любых обстоятельствах поблескивали голубые глаза, – всё это придавало его лицу жуткий вид, и никто из общавшихся с ним не взялся бы сказать, когда батюшка улыбается, а когда злится. Архимед подталкивал святого человека к своей машине, а батюшка Грайр во всё горло поминал матушку хозяина закусочной и требовал от Архимеда пойти забрать назад отданные музыкантам деньги.
– И деньги за еду тоже потребуешь вернуть: хашлама была с душком, – драл горло батюшка и, поднеся руку к шее, вдруг завопил истерически: – Крест мой, крест умыкнули эти крестокрады, мать их!.. Верните мой крест, не то уложу всех на месте! – и так отпихнул Архимеда, что тот полетел-ударился спиной о дверцу автомобиля и рухнул наземь.
Батюшка Грайр, стоя во дворе закусочной широко расставив ноги и свесив перед собой руки, раскачивался, как стирка на веревке, и, поглядывая по сторонам, бранился.
– Это ты меня должен отвезти домой, да? – обернувший к Архимеду,  выкрикнул святой отец и крупным шагом направился к закусочной.
Архимед понял, что если он немедленно не остановит батюшку Грайра, то Фаро ему голову оторвет, и не мешкая буквально бросился под ноги батюшке.
– Сейчас, сейчас принесу твой крест, – отрывисто лепеча, пытался он остановить стремительный батюшкин шаг.
Второй удар был сильнее. На этот раз Архимед «приземлился» в небольшом, с фонтанчиком, бассейне во дворе закусочной.
Появление дьякона Вараздата у дверей закусочной с рясой и батюшкиным крестом в руках было истинным спасением для Архимеда.
– Мы забыли, да?.. – спросил немного подуспокоившийся поуспокоившийся батюшка и, повесив крест на шею, опять обратился к дьякону: – Деньги взял?
Дьякон кивнул и протянул батюшке деньги, которые минуты назад по приказу Фаро дал ему хозяин закусочной. Батюшка Грайр, скомкав бумажки, бросил их в карман и приказал:
– Пойди, сядь в машину, мы поедем кое-куда.
– Куда?
– Не всё ли равно, ведь я же с тобой, – самодовольно ответил батюшка, поманил пальцем притулившегося у стены Архимеда и, смачно рыгнув, приказал: – Поехали!
Архимед не спросил, куда им ехать. Он вел машину в надежде, что сидевшие позади батюшка Грайр и Вараздат вот-вот подскажут ему маршрут, но в салоне автомобиля раздавался только рев мотора, который вскоре заглушил мощный храп слуги божьего. Архимед вполголоса, чтобы не потревожить покоя батюшки, спросил Вараздата:
– Где он живет?
Но в ответ прозвучал хриплый голос батюшки Грайра:
– Тебе-то что? Тебе велено везти – вот и вези!
– В какую сторону?
– В район ущелья, пивка холодного хочется выпить, – сказал батюшка Грайр и немного погодя опять захрапел.
Дьякон Вараздат догадался об истинном намерении батюшки и знаками дал Архимеду понять, чтобы тот никуда не сворачивал и продолжал ехать, куда он укажет.
Подобное поведение батюшки было не в новинку для Вараздата, и он хорошо знал, когда в таких ситуациях батюшка отключается в полном смысле этого слова. Самое страшное было уже позади. Оставалось только поднять его на четвертый этаж, прислонить к двери и, постучав, скоренько смыться. Только бы батюшкина супруга не заметила их с балкона и не встретила, подбоченясь, на пороге. Но всё кончилось благополучно. Кое-как дотащив батюшку до двери, Архимед, весь в поту, последовал знаку Вараздата и на цыпочках тихо спустился вниз. Дьякон же, прислонив батюшку к двери, три раза постучал и метнулся вслед за Архимедом. Он уже был на втором этаже, когда сверху послышался звук открываемой двери.
Батюшка Грайр благополучно прибыл домой.

                ххх

Лишь спустя неделю Галусту удалось, наконец, удостоиться приема Фараона Рамзесовича. Фаро, ссылаясь на занятость, всё оттягивал встречу. С обеих сторон велась разведка, прощупывание почвы. Галуст через знакомых собирал сведения о Фаро, а последний, в свою очередь, стремился всё сильнее разжечь нетерпение Галуста в ожидании встречи и сделать его уступчивее. Фаро, сочтя уже решенным самый главный вопрос: что Амаяк отныне не осмелится писать жалобы, – теперь обдумывал, взвешивал свои дальнейшие шаги. А они, эти шаги, предстояли весьма серьезные. Мысль о казино уже несколько дней не давала ему покоя. Армо, хозяин ночного клуба, узнал о намерении Фаро и обещал помочь.
– На то мы с тобой и братаны, чтобы в нужную минуту пособлять друг другу, – сказал он и в подтверждение своих слов прямо при Фаро позвонил своему дружку в Москву и заказал пять игровых автоматов.
Всё шло точно так, как задумал Фаро.
Встреча прошла в более теплой, чем ожидалось, атмосфере. Фаро отпустил пару шуточек в адрес Амаяка, и хотя Галусту это не понравилось, он всё же смолчал, не ответил, дабы не испортить отношений.
– Скажи, что мы должны теперь предпринять? – спросил Галуст.
– Да кто я такой, чтобы сказать? – ответил Фаро и, демонстративно задрав голову кверху, продолжил: – Это надо в верхах уточнить. На днях встречусь с прокурором, внесем ясность в этот вопрос, там и поговорим с тобой. За отца больше не тревожься, сегодня же я распоряжусь перевести его в пятидесятую камеру. Комната хорошая, с магнитофоном, телевизором…
Немного погодя Фаро как бы в порядке подсказки добавил:
– Не бойся, это тебе не дорого станет. Ты, видать, неплохой парень, да и слышал я о тебе всегда только хорошее. К тому же начальник изолятора – друг мой, бросим ему пару монеток или отведем куда-нибудь, попотчуем – и дело в шляпе.
Галуст был готов на всё, только бы побыстрее вырвать отца из этого ада. Он твердо решил на этот раз уговорить его переехать к нему в Россию. Так, увлекшись своими мыслями, он не заметил, как открылась дверь, и в комнате в сопровождении дежурного полицейского появился его отец.
Амаяк стоял и в растерянности смотрел то на Галуста, то на начальника полиции. Молчание прервал Фаро:
– Хороший у тебя сын, Амаяк, я удивляюсь и не понимаю, зачем тебе была нужна вся эта история, что ты сотворил себе на голову?.. Я оставлю вас наедине, потолкуйте, вернусь чуть попозже, – самодовольно поглядывая в сторону Галуста, сказал начальник полиции и вышел.
Амаяк крепко обнял сына, и тишину кабинета нарушили его негромкие рыдания. Галуст не стал ничего спрашивать, только подал отцу воды и сказал приказным тоном:
– Как выпутаемся из этой истории, запрешь квартиру и поедешь со мной!
– Из какой истории? – возмутился Амаяк. – Если и ты считаешь меня виновным, то лучше уходи, мне ничего не надо!
– Что ты потерял, отец, в этом самом «Найт клабе», зачем тебе это было нужно? – обвинительным тоном спросил Галуст.
Амаяк, сидевший до этого с втиснутыми меж колен руками и говоривший дрожащим голосом, вдруг выпрямил спину и жестко бросил:
– Ты для чего приехал? Чтобы винить меня? Забыл, сколько раз в твои юношеские годы я вытаскивал тебя из рук этих самых «блюстителей закона»? Разве я хоть раз обвинил тебя за твои проступки, когда они приходили за тобой? Упомнишь такое? А теперь человеком стал, с ними водишься и им веришь, да? Не выслушав отца, уже обвинительную проповедь читаешь?
Галуст хотел прервать отца, но Амаяк остановил его:
– Не говори, только в глаза мне посмотри! Давай молча будем смотреть друг на друга и размышлять. Я – о моих внуках, невестке, о тебе, об этой стране сплошного беззакония, ты – о чем хочешь. Считай, что я проявил бесшабашность, человек же все-таки, правда?.. Пусть это будет моим последним молодечеством.
– Пусть, – сказал сын, взял руки отца в свои ладони, приблизил к своим губам и прошептал: – Не сомневайся…

                ххх

Фаро был доволен. Он из соседней комнаты следил за разговором Амаяка и Галуста и пребывал в восторге. Особенно воодушевило его оброненное Галустом «не сомневайся». Это значило, что Галуст был готов без лишнего шума пожертвовать всем, только бы вызволить отца из этой истории.
«Не сомневаюсь, господин Галуст», – говоря сам с собой, вышел Фаро из здания полиции и направился в ночной клуб к своему другу Армо.

Несмотря на дневное время, посетителей в клубе было немало. От зорких глаз начальника полиции не ускользнула парочка, задушевно беседовавшая за столиком в углу зала. Он ничуть не сомневался, что один-единственный его звонок стоит в разы больше, нежели многонедельные страдания батюшки Грайра. И когда спустя какое-то время из-за густой пелены дыма, как прорывающий облака самолет, показалась Лида за руку с батюшкой Грайром и своей плавной утиной походкой прошла мимо Фаро, начальник полиции понял, что дела на мази не только у него. Батюшка, проходя рядом с Фаро, степенно кивнул головой, приветствуя начальника полиции, и подмигнул ему. Начальник полиции зажег сигарету и затянулся.
– Каждому свое… – пробормотал он про себя и поманил рукой официанта.
– Принеси сто граммов коньяка «Наири», – сказал и следом добавил: – Заказ отнесешь на счет вон того попа.
– Какого попа? – удивился официант.
– Того самого, – движением головы попытался объяснить Фаро, – что вышел с той девкой.
– Да какой он поп, дорогой Рамзесыч! Он баскетболист, – усмехнулся молодой официант и продолжил: – Я сам слышал, как он рассказывал Лиде, будто он играл в «Шауляе», но как только узнал, что в Карабахе война, бросил всё и поехал туда воевать. И пистолет у него с боку висит.
– Ладно, ладно, – оборвал его начальник полиции. – Я не герой, но всех героев знаю в лицо. Запишешь на счет этого твоего героя.
– Да он и свой-то заказ не оплатил, сказал, что вы закроете счет, мол, вы его брат.
– Тьфу, твою мать! – разозлился Фаро. – Тоже мне герой выискался! Кровь ударила в голову ему, а платить должен я. Ладно, иди, принеси мой коньяк, – сказал Фаро и велел заплатить за столик той парочки Архимеду.
Фаро был мужик себе на уме и мысленно уже представлял, как сквитается с батюшкой Грайром, но и батюшка Грайр был далеко не дурак, чтобы оставлять Фаро в обиде на себя. Он умел выкрутиться из любого положения и, как это делал не раз, бросит по своему обыкновению: «Ты чего, шуток не понимаешь?», – а потом поднимет над головой висящий с шеи крест и, скороговоркой обратившись к Всевышнему, сгладит ситуацию.
Однако Фаро не просто так пришел в ночной клуб. Сначала он поинтересовался, где Армо, а узнав, что тот вышел, решил до прихода дружка потянуть время. Когда Армо вернулся, Фаро «сочно» пересказал ему разговор между Галустом и Амаяком и  предложил Армо открыть казино с ним на пару.
– Через несколько дней я выпущу его отца. Пусть убирается к чертям собачьим! Они бунтовщики, Армо джан, и чем раньше мы от них избавимся, тем лучше. Сын обещал забрать отца с собой. Таким макаром и твой вопрос решится, и наш, – сказал Фаро и поинтересовался: – А когда прибудут те самые игровые автоматы, о которых ты говорил?
– Они уже в пути.
Фаро деловито потер руки и предложил Армо заняться остальными организационными вопросами. А он сам, мол, проследит, чтобы верхи не совали нос в их дела.

ххх

Амаяка выпустят, все вопросы уже урегулированы! – не успела заняться заря, как прошел этот слух по кварталу. Би-Би-Си Шогик с такой убежденностью разносила эту весть, что никому и в голову не приходило спросить, откуда известно ей это. Слова Би-Би-Си Шогик не нуждались в проверке. Она была в курсе всех мировых событий. Хотя Шогик не спешила обнародовать свои источники информации, но все понимали, что разносимые ею сведения были неопровержимы.
Когда Галуст вышел из дома, знакомые вместо приветствия поздравляли его, не подозревая, что об этой новости Галуст и знать не знает. Сомнения его рассеяла Шогик.
– Слава Господу Богу! Наконец-то этот невинный человек выйдет на волю! – возвестила она с ликованием. – Молодец, Галуст джан! Если бы не ты, оставаться Амаяку всю жизнь в тюрьме.
Галуст, застигнутый врасплох, потряс головой и направился в полицейский участок.
Фаро еще не было. Встретивший Галуста Архимед доверительно сообщил, что шеф провел тяжелую ночь и потому немного опоздает. Архимед хорошо знал свое дело. Не впервой было.
– Правильно ты рассудил, братец. Кому нужно это помещение? Ты – там, оно – здесь, обреченное на сиротство. Теперь хоть хозяина обретет и…
– О каком помещении ты говоришь? – спросил удивленный Галуст.
– Ну, о том самом, – кивком головы будто показал Архимед, затем, глядя в глаза Галусту, продолжил: – Шеф сказал, что он переговорил в верхах. Они согласны. Ну а если они согласны, стало быть, и ты согласен, так ведь? – с напускным простодушием глядя на Галуста, спросил Архимед.
– Не знаю, – пожал плечами Галуст и собрался было что-то спросить, но Архимед предупредил его своим вопросом:
– Как это не знаешь? Да ладно тебе, не с луны же свалился… Ну зачем тебе этот жалкий цех? Будь я на твоем месте, возрадовался бы только, да еще и шефа хорошенько угостил. Теперь здесь вопросы решаются не так легко и просто. Тебе повезло, что в дело вмешался Рамзесыч. Он уважает тебя. По душе ты ему. Не упусти случая, подружись с ним, не пожалеешь.
– Говоришь, цех хотят? Кто хочет, кто?
– Я тебе такого не говорил, – пошел на попятную Архимед, – просто высказал предположение, потому что шеф ради твоего отца уже целую неделю не вылезает из главной прокуратуры. К кому он только не обращался!.. Мне-то что, тебе решать, в твоей воле – что дать, что не дать… – якобы высказывая собственное мнение, заявил Архимед и, демонстративно закрыв последний лист в лежащей перед ним папке, впился взглядом в глаза Галуста. – Если послушаешь меня – согласишься. Это единственный и самый выгодный для тебя вариант. Много людей замешано в этом деле. Надо по одному прокрутить обратно их показания, рты им позакрывать. Если в верхах согласились таким способом замять это дело, стало быть, человечность в этой стране еще не совсем вымерла. Но и ты в свой черед должен проявить человечность и хорошенько отблагодарить Фараона Рамзесовича.
Галуст хорошо понимал, что цех был той единственной гарантией, которая поддерживала его надежду на возвращение домой и на пребывание в России в статусе временного жителя, но при таком раскладе дел ему больше нечего будет делать в этой стране и он вынужден будет поставить крест на своих мечтах. На тех самых мечтах, которые время от времени напоминали его детям, что им есть что делать на родине и как только положение там немного выправится, они вернутся и откроют здесь свое дело. Галусту было тяжело отказываться от своих грез. Он часто спорил с соплеменниками, по воле судьбы оказавшимися, как и он, в России, которые к месту и не к месту обливали грязью свою родину. Теперь же, поневоле попав в такое положение, он там, на чужбине, станет предметом насмешек этих самых людей. Галуст готов был уладить дела отца за магарыч. Он привез с собой кругленькую сумму, но откуда ж ему было знать, что времена могли так сильно изменить людей! И ему ничего не оставалось, как согласиться на предъявленное требование, – что он и сделал без долгих раздумий. Необходимо было поскорее освободить отца, а дальнейшие шаги оставить на будущее.
– Я могу попросить о свидании с отцом? – нарушив молчание, спросил он Архимеда.
– По закону не полагается, но Рамзесыч утрясет этот вопрос, – не отрываясь от бумаг, буркнул Архимед.
– Когда вернется господин начальник?
– Опаздывает он, видимо, опять пошел в прокуратуру, придет, – небрежно бросил Архимед. – Ты решил что-нибудь?
Галуст понял, что Фараон и не думал ходить в прокуратуру и что всё это – чистейшей воды фарс, но сразу решил, что проглотит всё, смолчит. «Ничего это не даст. Что случилось, то случилось», – подумал он и сел, скрестив руки.

                ххх

Батюшка Грайр курил, лежа в постели, когда раздался дверной звонок. Полуголая Лида лениво подошла к двери и, заглянув в глазок, поспешила в спальню.
– Вставай, Варо пришел.
– Варо? – удивился батюшка и, загасив сигарету в пепельнице, лежащей на его груди, сел в кровати. – Пусть войдет, – сказал, а затем: – Нет, погоди, не открывай, сначала посмотри, нет ли с ним кого.
– Ты Святейшего иметь в виду? – вроде как пошутила Лида.
– Нет, мою жену. Два дня домой не ходил, наверное, розыск объявила.
– Женщина с ним нет, – бросила Лида с насмешкой.
Удивленный и несколько растерянный от ее тона, батюшка стал поспешно одеваться, не отрывая от Лиды глаз.
– Одевайся спокойно, нечего голова терять. Варо один, даже мужчина с ним нет, – сказала Лида, и послышался щелчок дверного замка.
Уже в следующую минуту Вараздат рассказывал, как на рассвете к нему явилась батюшкина жена и пригрозила пожаловаться Святейшему на нравы супруга.
– Пусть себе жалуется, – проворчал батюшка Грайр, – нашла, кому плакаться! Приду домой – дух из нее вышибу! Поглядите-ка на нее, протестанткой заделалась! – перешел на крик батюшка и затем обратился к дьякону: – Ты случайно не сболтнул ей что-нибудь? Правду говори!
– Нет, разве скажешь такое! Ведь не стал бы я говорить, что ты с этой… Сказал, что ты в район поехал, на похороны матери какого-то министра, мол, сегодня вернешься.
– Молодец! А она что?
– Не поверила, сказала: знаю я этих самых министров, поди нализался опять и к девкам подался…
– Так и сказала?
– Да, и еще сказала, что, если я в течение часа не разыщу тебя, она отправится в резиденцию главы епархии.
– Черта лысого она отправится! – опять сорвался на крик батюшка Грайр. – Я покажу ей резиденцию!
– Бог не понимай, кому мужа давай, кому любовника. Разве я тебя такая жена быть? – встряла в разговор Лида.
Батюшка, уже собиравшийся выйти, вдруг положил свой портфель и вцепился Лиде в горло.
– Ты, выскочка, на свете мужика не осталось, под которого ты ни стелилась бы, а теперь намылилась женой мне стать?! Не смей впредь, девка, сравнивать себя с моей женой или помышлять о чем-то таком, не то кишки тебе выпущу!
– Если я плохой женщина, почему ты лежать со мной? Я плохой, значит, иди к своей хороший жена! Ты такая же хулиган, как твоя шеф: сначала любить, потом бить. Я так и не понять, зачем ты повесить на шею крест. Твой клятва – ложь, вчера ты врать, что любить меня, что я хороший, что твой жена не может, как я… – сдавленным голосом верещала Лида. – Я скажу Фараон, что ты плохая священник, и Фараон наказать тебя. Больше не приходить, мне твои деньги не нужна.
От внимания батюшки Грайра не укрылось выражение растерянности на лице Вараздата, и он, схватив портфель, приказал:
– Пошли давай, топай! – и, обернувшись к Лиде, посмотрел на нее таким свирепым взглядом, что та буквально оцепенела. – Я потом поговорю с тобой! – процедил он сквозь зубы и своим характерным крупным шагом устремился к двери.
На улице дьякон еле поспевал за батюшкой Грайром – тот не шел, а почти летел к своему дому, громко разговаривая сам с собой.
– Поглядите-ка на нее: волка вздумала поставить сторожем над овцами! – выкрикивал батюшка Грайр.
Дьякон Вараздат, который почти бежал, чтобы не отстать от батюшки, понял, что он не ошибался в вопросе характера отношений между Святейшим и Лидой.

                ххх

Часы текли. Что только не передумал Галуст за это время! Память вернула его в те годы, когда он, казалось, только на время уехал из Армении. Он устал сопротивляться бородачам, прикидывавшимся патриотами, которые никого и ничего не жалели на своем пути и, как они сами говорили, национализировали всё во имя победы и независимости отечества. Уже в те времена некий Додо, живший в их округе, намекал ему, чтобы он по доброй воле продал свои станки иранцам и вырученную сумму пожертвовал на благо родины, обещая взамен «жирную» должность, на которой он сумел бы за короткие сроки возвратить потерянное. Галуст отказался, и его начали травить. Кто только не являлся к нему с проверками! И налоговая, и КРУ Минфина, и санэпидстанция, и бог его знает еще кто. Галуст во всех случаях находил выход, чтобы закрыть им рот, но когда к нему однажды явился сотрудник Комитета национальной безопасности, он окончательно убедился, что нужно уезжать из страны, хотя бы на время. Отец его был старый коммунист, из тех коммунистов, что прожили жизнь по закону, и не терпел вседозволенности, но и с сыном он не поехал. Не пожелал оставить, как он говорил, волкодавам свое нажитое многолетним честным трудом добро и квартиру. Время всё расставит по своим местам, говорил он. Эти псевдопатриоты недолго будут оставаться безнаказанными. Но «безнаказанные» с каждым днем атаковали всё новые высоты. Покупали и продавали должности, дарили их и принимали в дар. Именно так в один прекрасный день Фаро за «самоотверженную» службу и получил должность начальника полиции. А его «самоотверженность» не оценить было просто невозможно. Человек добровольно поехал на границу и в тот же день был ранен. Вернее, он сам прострелил себе ногу и немедленно был доставлен в госпиталь. Этого вполне хватило, чтобы его заслуги были отмечены: он был награжден верховным главнокомандующим и отправлен на заслуженный отдых… в качестве начальника полиции. Неожиданно выяснилось, что Фаро, который с грехом пополам окончил среднюю школу и до всех этих событий был смотрящим в известной в городе шайке наперсточников, – что Фаро был выпускником юридического факультета Государственного университета и вскоре должен был защитить кандидатскую диссертацию в Академии наук. В стране с легкой руки неопрятных, немытых нахрапистых парней с заросшими лицами формировалась новая элита.
Мысли Галуста прервал хриплый голос Архимеда:
– Галуст Амаякич, шеф пришел, тебя ждет.
Не успел Галуст подняться с места, как из кабинета навстречу ему бросился Фаро.
– Ты долго ждал, Галуст джан? Эти бездельники хоть угостили тебя кофе? – демонстрируя дружелюбие, обратился он к Галусту и, обняв его за плечи, повернулся к секретарше: – Принеси нам кофе… и ту пахлаву, что печет твоя мать.
Уже в кабинете Фаро рассказал Галусту, с какими неимоверными трудностями ему удалось добиться в прокуратуре прекращения дела «дядюшки» Амаяка и что самое трудное еще впереди. Галуст не понял, куда клонит Фаро, но спрашивать не стал, решил подождать его разъяснений.
– Ну, знаешь, надо чем-нибудь заткнуть рот этой девушке, чтобы она отказалась от своих показаний, – сказал Фаро и тут же добавил: – Ты не бойся, я возьму ее на себя. Обезврежу и ее, и того попа, но только ты скажи, когда мы можем решить вопрос здания. Им, – закатил он глаза кверху, – я обещал конкретные сроки.
– Завтра же, но только там есть кое-какое имущество, мне надо разобраться с этим.
– Галуст джан, когда я говорил, что возьму тех двоих на себя, я имел в виду, что это имущество ты оставишь мне. Чтобы нам не мотаться по всяким там инстанциям, оформим акт купли-продажи помещения, и ты передашь мне ключи.
– Когда вы выпустите отца?
– Как только покончим, брат, со всеми вопросами.
– Ладно, – согласился Галуст, – завтра же начнем оформлять документы. Я могу увидеться с отцом?
Фаро, испугавшись, что свидание Галуста с Амаяком может смешать их карты, попытался отговорить Галуста:
– Дорогой, для свидания с отцом я должен задействовать уйму народа. Тебе это надо? Потерпи пару дней, отпустим, наговоритесь вволю, – сказал он и, включив селектор, велел секретарше:
– Принеси нам виски и лед!

                ххх

Сразу после ухода Галуста Фаро вызвал к себе Архимеда и поручил ему быстро повидаться с Тодолом – известным в республике торговцем металлоломом. Только Тодол имел монопольное право вывозить металлолом из страны на продажу. Несмотря на атмосферу вседозволенности, некоторые сферы деятельности в стране всё же были четко регламентированы. Так, топливо могли ввозить лишь два человека из ближайшего окружения президента страны. Кроме этих двоих, нескольким лицам было дано исключительное право ввоза свечей, и как только большая партия этого товара доходила до места, по всей стране учащались веерные отключения электроэнергии. Еще одним видом бизнеса был ввоз сухого спирта, а те, кто занимался куплей-продажей жести, были почти идолами для изготавливавших печки жестянщиков.
Архимед должен был организовать продажу Галустовых станков как металлолома, а монополистом в этом деле, как мы отметили, являлся Тодол. Всё было организовано очень споро и со знанием дела. И не успели еще наладиться все вопросы с оформлением здания, как цех стоял уже пустой. Тодол очень быстро нашел покупателей-арабов и переправил станки через границу под видом металлолома, а Архимед круглые сутки следил за работой мастеров-ремонтников. В день освобождения Амаяка прибыли и обещанные Армо игровые автоматы.
Казино Фараона стало той ценой за освобождение Амаяка и их безвозвратную миграцию, которую заплатил Галуст во имя и отца, и сына…

                ххх

Теперь уже всё осталось в прошлом. Беспечность молодых лет и заботы периода зрелости отныне могли вызвать у Галуста лишь приятные воспоминания – и только. Он решил ничего не говорить отцу. «Пусть не знает, иначе не перенесет такой несправедливости», – рассудил Галуст и приложил все старания, чтобы втереть очки особенно Би-Би-Си Шогик.
Соседи встретили Амаяка с подобающим герою воодушевлением. Никто ни о чем не спрашивал. Только приходили накоротке проведать, поднять стаканчик за добрый исход дела и пожелать Амаяку, чтобы впредь наветы и напасти обходили его стороной. И лишь Би-Би-Си Шогик никак не успокаивалась, все допытывалась у Галуста: «А что, Галуст джан, эту распутницу не посадят, попа этого не расстригут, не прикроют объект Армо?», и прочее и прочее. И всякий раз Галуст отвечал:
– Позже, Шогик джан, позже…
– Стареем мы, Галуст джан, времени-то впереди не остается, чтобы ждать, – сетовала Шогик и, вскинув руки вверх, проклинала окружение президента, которое порочит этого «праведного простака».
Вечером, когда все соседи и знакомые, отдав свой долг, уже ушли и Галуст с отцом остались наедине, Амаяк, подавленный, съежившийся, втиснув руки меж колен, дрожащим голосом обратился к сыну:
– Пусть это будет нашей последней бедой, сынок, моей последней данью молодости.

                ххх

По дороге в аэропорт отец с сыном проезжали мимо теперь уже бывшего цеха. Галуст попросил водителя сбросить скорость. У здания стояла толпа людей. Амаяк в окошко заметил Лиду, предлагавшую собравшимся полные бокалы с вином и шампанским. Батюшка Грайр с дьяконом Вараздатом проводили церемонию освящения игорного дома. Такси после минутной остановки помчалось дальше, и Амаяк, взяв руку сына, крепко сжал ее.
Галуст поднимался по трапу самолета, и в ушах его звучал теперь уже елейный, «церковный» голос батюшки Грайра: «Благословляю и освящаю сей игровой дом как символ благополучия моего народа…»