Мучение - не хотение

      Маленькая Лерочка сидела за партой, аккуратно, как сказала учительница, сложив ручки перед собой, и огромными круглыми карего цвета глазами разглядывала окружающую её новую обстановку. Лица детей в основном были знакомыми… Из сорока человек первого класса, почти больше половины составляла их детсадовская группа – мальчики и девочки, с которыми она подружилась, поняв, что они  не представляют  ей никакой опасности, а сначала, ведь так не хотела покидать привычный уютный мир своего дома, где она провела со своей матерью три года, практически не отходя от неё ни на шаг. Лерочка обиженно и гневно выражала своё сопротивление, когда её отец,  бьющуюся почти в истерике, заносил на руках на второй этаж, и как ей казалось, с желанием  оставить там её навсегда. Трёхлетняя девочка с силой молотила маленькими ручонками, зажатыми в кулачки,  по отцовским плечам и громко надрывно кричала, пытаясь вырваться из  его сильных цепких объятий.

А потом всё успокоилось, она привыкла, свыклась с новой обстановкой, познакомилась со своими сверстниками, подружилась и теперь  снова сидела в окружении знакомых лиц, но уже в школе, а не в детском саду,  тихонько из-под  длинных ресниц разглядывая незнакомцев.

Рядом  с ней расположился  темноволосый коротко-стриженный мальчик, так же, как и она прилежно сложив перед собой руки,  и тоже наблюдал за происходящим.
 
Позже они познакомились, когда прошёл первый  шок.  Звали его Павел, но Лерочка, в своей манере всегда называла его уменьшительно-ласкательно, хотя и не знакома была с ним раньше – Павлик, Павлуша.. и так и сохранила эту привычку, обращаться к уже взрослому  мужчине, как к своему хорошему другу детства, а не солидно -  Павел Александрович.

Кареглазая девочка, у которой от волнения или в тот момент, когда она о чём-то усиленно думала, всегда подрагивал хвостик, собранный из каштановых волос на затылке, вожделенный предмет для мальчиков, за который они могли  лишний раз её  дёрнуть,  а  потом, сделать наивные глаза, притворившись, что это вовсе и ни он, и ничего не хотел от неё, была очень влюбчивой молодой  особой.

Не потому что, родители, папа с мамой не долюбили  её  или не  додали ей теплоты чувств, а просто, ей очень  хотелось с самого детства любить весь окружающий мир, обладая  при этом острым чувством несправедливостей,  происходящих  в жизни людей. И она,  нет, не стремилась, стать защитницей обездоленных и оскорблённых, но эмоции против чьих-то неправомерных действий всегда хлестали у неё через край. Ей казалось, что в жизни всё должно быть прекрасно, как летняя погода за окном, что стоит только чего-то сильно захотеть и всё произойдёт, главное, это желание, а остальное, как говорится, приложиться.

Но почему-то на самом деле так не было, справедливость постоянно отступала перед происходящей несправедливостью. И довольно скоро Лера поняла, что не всё так просто, не все желания сбываются, Дед Мороз приходит до определённого периода,  а потом…. Потом ты, если чего-то хочешь, то и  должен  сам этого добиваться. Правда,  были такие моменты, в которых девочка всё же считала, что да, действительно, достаточно только очень сильного хотения, и даже  совсем, не как в песне, что часто она слушала, несущуюся из радио  мелодией, сопровождаемой    словами «если долго мучиться, что-нибудь получится…», что как раз-таки мучиться – то и не надо, тем более, она желала ни какого-то,  там волшебства, а простых незамысловатых вещей, чтобы этот маленький мальчик, сидящий сейчас рядом с ней,  и потом оставался для неё таким же Павлушей, хоть и взрослым, чтобы они могли, как  и прежде болтать ни  о чём, весело размахивая ногами, обутыми в детские парусиновые сандалии, сидя на высокой скамейке в спортзале…

Но, как ни странно, но даже этому её желанию не суждено было состояться…

                ***

При столь эмоционально-восприимчивой натуре, было бы странно, да ещё и при намерении любить всех абсолютно,  если бы Лерочка не влюбилась в этого неулыбчивого голубоглазого мальчика, по имени Павлик. Она и позже влюблялась, почти каждый последующий класс, каждый раз в  нового  одноклассника, но как-то Павлику сумела сохранить верность чувств аж, до третьего класса. Наверное, потому что в такой ответственный для неё  момент, как смена дет сада на школу, он  оказался радом с ней, сидя на первом ряду, за одной партой, будто поддержал её сразу и надолго.

Павел был тихим незаметным мальчиком, на девочек вообще, никогда  никакого внимания не обращал, и никогда не улыбался. Почему он был таким неулыбчивым, а очень грустным, так и оставалось загадкой до конца их отношений. Но он напоминал такого задумчивого рыцаря  печального невыдуманного образа. Смеха его тем более никто никогда не слышал, но при этом от него веяло всегда какой-то веселостью, как если сравнить,  юмор и иронию, вот он,  Павлик, больше приближался ко второму.

Но эти его качества абсолютно  не мешали грустному  мальчику и очень смешливой весёлой   девочке дружить, потому что он, этот маленький рыцарь,  ещё был наполнен какой-то надёжностью. Но тоже своё товарищество, как и  Лера – чуть иное отношение,  влюблённость, пронёс лишь до третьего класса.


                ***

       А пока они наслаждались своей детской дружбой. Ходили друг к другу в гости, живя почти рядом, на соседних улицах, посещали один кружок по настольному теннису, вместе таскали за собой одну тележку, нагруженную макулатурой из газет и журналов, собранной по домам,  расположенным  на тех же улицах города, читали одни и те же книжки, посещая школьную библиотеку…. В общем,  у них было много  чего  одинакового, что и толкало их длительное время  друг к другу.



А эти совместные их  дни рождения, которые  устраивали их родители. Они были не забываемы. Или по очереди -  то у неё в огромной квартире, то у него -  в комнате в коммуналке  с длинным коридором, ведущим на кухню, где его мать готовила всякие вкусности.
 
А Лерочке, пока она бегала за салатом у себя в доме,  ребята из класса, что сидели в ожидании  за накрытым столом, и   тоже были приглашены на праздник,   взяли и подсыпали   в чашку с чаем  соль  и перец и,  замерев, почти  задержав дыхание,   наблюдали, как девочка подносила к губам напиток,  еле сдерживаясь в искушении посмеяться. Но в самый последний момент, когда Лера уже приоткрыла рот и хотела коснуться фарфорового края, неожиданно  Павлик вспомнил, что он её верный друг… и дети,  раздосадованные, долго его отчитывали, зачем же он их выдал… А он со своей обычной тихой серьёзностью пожимал плечами и даже казалось, что всё же,  так же тихо, как разговаривал, улыбался. Но, наверное, эта улыбка его, которую никто никогда не видел, была зарыта где-то глубоко у него в душе, потому что Лерочка всегда понимала, когда он всё ж таки улыбался и даже смеялся.
 
Как тогда, когда её отец купил ей  в зоомагазине маленькую сухопутную черепашку, хотя там продавались  и морские,  и ей очень хотелось именно эту, водоплавающую рептилию, но отец всё же подумав и  сказав, что уход за ней очень трудоёмкий, приобрел эту, которую Лера сходу нарекла Чарой,  а Павлик очень смеялся,  ласково поглаживая чешуйчатые  лапки с толстыми коготками, будто это она его щекотала,  а не он прикасался к животному,  когда его подружка с гордостью демонстрировала своё приобретение ему.

Но это только девочка видела улыбку на лице Павлуши, и слышала его звонкий смех, на самом деле, лицо его  в этот момент оставалось неподвижным. Но не зря же они подружились. Не только  для  того, чтобы вместе проводить время, кидать стрелы, стараясь  попасть в «яблочко», нарисованное на картонном кружке,  подвешенном на гвозде на двери в комнате мальчика, вместе бегать по улицам города и читать одни и те же книжки, они стали товарищами ещё для того, чтобы Лера смогла,  наконец, увидеть улыбку на лице своего друга, узнать, как он смеётся…чего так и не узнал никто ни до неё, ни после неё…


В восьмом классе повзрослевшая Лера сделала себе стрижку, избавившись навсегда от своего украшения сзади, чтобы больше никого не провоцировать колеблющимся  на затылке хвостом из тёмных волос, и такой её и запомнил Павел, а она его чуть подросшим, с вытянутым лицом, покрытым редкими крупными  прыщами, напоминающим ей ослика Иа из любимого ими обоими мультика  про Винни-Пуха…   И больше они не виделись…


                ***

     Лера, всё не оставляя надежду  на то,  что мир устроен справедливо, наивно полагая, что зло всегда наказуемо  и отомщено,   добру воздаётся, что порядочных людей в разы больше негодяев, так  учили те книжки, что она брали в школьной библиотеке  вместе с Павликом, пыталась прорваться сквозь тернии к тому светлому, что считала,  маячит на горизонте её желаний, и надо только  сильно захотеть достичь.

Но как-то всё,  протягивая руки, думая, что вот,  сейчас, осталось чуть-чуть, только дотронуться,  и исполнится загаданное, резко и больно получала по этим рукам, даже не защищённым хотя бы шёлковыми перчатками… и потому на них оставались рубцы и шрамы от полученных ударов. И  тем глубже и заметнее они были, чем более несправедливыми оказывались эти касания её  рук.

Скоро всё её тело стало почти изуродовано от часто незаживающих ран, которые потом затягивались, оставаясь в её памяти грубыми заскорузлыми рубцами… они уже даже не кровоточили и не болели, как бывает,  ноют  старые трещины и  переломы  на изменчивость погодных условий…  Но пока менялась так же живо, как сезонная картинка за окном,  её жизнь, так же наполненная ураганами страстей и следом  временным затишьем перед новым коллапсом, оставляющим после себя кучу разрушений в душе и в самой её жизни.

Но линия судьбы на её ладони была очень длинной, она была почти бесконечной, уходящей куда-то в невидимую даль, за пределы жизненного пространства. И взрослая женщина Лера всё шла и шла, падая и вставая по пути, что указан был на её многострадальных руках, встречая разных людей, плохих и хороших, но больше она уже не верила своим детским мечтам в справедливость во всём мире, и даже не удивлялась новым и новым подлостям, происходящим с ней или с кем-то другим, понимая,  что зло остаётся безнаказанным, за добро не  воздаётся… Она давно не просто поняла, а смирилась с этой мыслью, подпитанной собственным опытом прожитых лет.

Всё, что она смогла получить от жизни, это был её ребёнок, родившийся от любви в сонме страстей и горячих желаний двух  тел, что слились ни  единожды, создав на минуту союз между женщиной и мужчиной, и так же  равнодушно выбросив   через время из объятий друг- друга. От этой симпатии и влюблённости, ни в коем разе,  не любви,  появилась на свет её такая же симпатичная дочь, которую и полюбила по- настоящему Лера. В жизни,  которой были потом и другие встречи и знакомства, но так и не смогла она определиться до конца с выбором спутника жизни, со смехом приговаривая иногда,  что не родился ещё  тот мужчина, что достоин  её.

Она давно плюнула на общепринятые нормы, ей совсем не хотелось, не найдя справедливости, жить по правилам, выходить замуж, рожать ещё детей, потом разводиться,  поняв, что снова ошиблась, приняв влюблённость за истинные чувства, снова что-то  искать и только для того, чтобы не давать пищу злым языкам, косо смотрящим на женщин без мужей.
 
      - А, зачем ей нужен рядом человек, которого даже уважать не за что будет? – рассуждала Лера. -   В таком случае разве недостаточно, жить в мире и согласии лично с собой, знать, что всё равно мир не справедлив?

 А это она знала точно.  И  руки…  эти её покорёженные   горем   и состоявшимися  множественными трагедиями руки…  Руки, что  когда-то тянулись к людям, к солнцу, так жаждавшие простого человеческого тепла и  любви, они, нет,  не то, чтобы  опустились, они просто стали жёсткими и крепкими… крепче чьего –то дружеского  рукопожатия,  которое она так и не ощутила, а сумела познать лишь цену чьего-то  предательства,  грусть и месть человеческой  натуры…  Просто ей не повезло…  Вот и всё. Видно та справедливость,  которой она  так жаждала, будучи той маленькой  девочкой, находясь   рядом с мальчиком Павликом, прошла мимо неё. Так бывает…  Бывает по-разному, и каждый раз неповторимо мерзко или наоборот незабываемо  прекрасно…


                ***

     Но иногда неповторимо-мерзко и удивительно-прекрасно объединяется, происходя по очень распространённому сценарию,  начали за здравие,  а кончили за упокой, но и порою в обратной проекции -  было плохо, стало хорошо.  Но не вышло у Леры именно так, а очень даже традиционно, когда   через много-много лет жизнь вновь свела её с тем не улыбчивым мальчиком, что некоторое время дружил с ней.

Он остался таким же серьёзным, глядя через очки в роговой оправе с той стороны виртуального пространства,  сильно напоминая  ей своего отца,  Александра Михайловича, который во времена их школьной жизни приходил  на все мероприятия и фотографировал  не только своего сына, выступающего на сцене актового зала, а и всех остальных учащихся,  и Лерочку тоже. Но он не был профессиональным фотографом,  это было  только его хобби, а был Александр Михайлович тогда  ярым коммунистом, партийным работником, отвечая за цеховую  ячейку на  заводе, где долгие годы трудился.  Был таким же тихим с виду, что и Павел, небольшого роста,  сын не перегнал его, и такой же мало улыбчивый, а теперь эти очки…  добавили ещё больше сходства с отцом.

Почему-то, слушая своего бывшего товарища, женщине казалось, что она совсем  не знает его, она знала только, как он смеётся, а этого не знал никто, кроме неё. Но больше ничего. И он по-прежнему напоминал ей ослика Иа, его вытянутое лицо, которое она запомнила,  осталось неизменным. Только, как оказалось, тогда в восьмом классе она не последний раз  разглядывала, не пытаясь запомнить,  своего друга, они виделись много позже, и тоже только один раз. Но почему-то именно этот случай  совсем не отложился  у Леры в голове.

Ей даже стало как-то неудобно за себя, когда они коротко занялись воспоминаниями -  и про черепашку, и про их дни рождения,  и про многое другое,  что связало их тогда, и  оказывается Павлик помнил гораздо больше,  не только ту   случайную встречу, когда она  шла по улицам их города, держа за руку свою  восьмилетнюю  дочь,  а и  её короткую  стрижку, которую она сделала только в последний год их совместного нахождения  в школе.

        - Мне  даже пришлось постричься после тех событий,  – с  грустью или больше  с сожалением,  сказала  Лерочка, глядя в глаза  человеку в очках, серьёзным взглядом смотрящему   на неё через полосу виртуального пространства…

        - Ничего страшного…  тебе очень шла короткая стрижка,  - привычно тихим голосом   произнёс  Павел…

      И  больше они опять не виделись…

      Лера знала, что Павлик последним из класса уехал из  родных  краёв,  всё надеясь на какую-то случайность. Но когда понял, что ничего уже в этой стране не будет, покинул её  пределы, с огромным трудом продав квартиру, и забрав пожилых,    отца с матерью,  вылетел на другой материк.

Буквально перед намеченным отъездом у Александра Михайловича случился удар, мать и так была уже плоха, а только что они выбирали, сидя вместе с отцом на стареньком диване в той комнате теперь бывшей коммуналки, маршрут, куда полетят,  строили планы на будущую новую жизнь.

Но всё получилось совсем иначе,  и история этой семьи сильно напоминала теперь юмористический рассказ  про  старого еврея Мишу, которого  дети увезли в Израиль, а он находился,  примерно,  в таком же состоянии,  что и отец Павлика,  и так и не понял до  конца, что давно уже не в Советском Союзе, только родители Павла, оказавшись на земле обетованной, сразу разъехались  в разные стороны, Александр Михайлович – на кладбище,  а  его жена, у которой усилились симптомы  прогрессирующей болезни  Альцгеймера – в дом  для престарелых.  Сам Павлик со своей семьёй  тоже почти сразу же  отправился дальше, в Соединённые Штаты. Жена его была не просто по паспорту,   русской и жить в стране полностью  националистического толка он счёл не  лучшей идеей.

По-прежнему раз или два  в году он навещал свою мать, но она не узнавала его, не помнила своей жизни, покойного мужа… так было  со всех сторон даже  лучше, и  для неё,  и для  всех - находиться под постоянным присмотром, не только медицинским. В общем, родители Павла  всё же закончили свои дни при другом строе, может быть для них, это и не так плохо, отец очень переживал, когда всё устоявшееся не только в его жизни, а и  у многих людей, граждан той страны, а  другой он так и не узнал,  его друзей,  коллег по работе,  стало меняться и не к лучшему. А Павел, с которым Лера поговорила ещё один раз,  и  то,  не видя больше его неулыбчивого лица,  обрамлённого очками в тяжёлой роговой оправе, продолжил свою  жизнь в пригороде Нью - Йорка.

Здесь уже у его детей появились их дети, внуки Павла, их сначала было двое, а потом,  как-то он сообщил Лерочке, что стал дедом в третий раз, правда, так и не уточнил, кого на сей раз  нянчить будет, мальчика или девочку.

Теперь общение  старых друзей  заключалось исключительно в коротких письмах, больше предложениях,  пересылаемых друг другу всё через то же виртуальное пространство.  Павел много работал, выплачивал кредит за купленный дом, жена его в этом доме сидела,  на работу не ходила,  и ему приходилось содержать себя и её.  Вскоре мужчина  из-за  возникших обстоятельств  сменил график работы, с  дневной смены перейдя   в ночную,  сильно  уставал, теряя при этом  здоровье.  Времени ни на что не хватало, вот, если только поехать на внуков посмотреть.

У Леры своя жизнь шла чередом. Она периодически созванивалась с другими ребятами из класса, но Павлу по прежнему,  что-то иногда посылала, даже не видя реакции неулыбчивого человека, фотографий его  нигде не было, координаты  своей электронной почты он тоже не захотел дать Лере. Сослался на абсолютную  нехватку времени,  писать некогда, правда, та   предложила ему  сама что-то черкнуть,  пояснив, что здесь очень мелко и неудобно, не предполагая какого-то ответа с его стороны. Но, видно, и на чтение у Павлика тоже не было времени. А  бывшая подружка только периодически  могла  видеть,  заходы в  виртуальное пространство со стороны их семьи. Кто точно это был  и потом  вышел,  знать она  не могла, Павлик   делил  это виртуальное пространство пополам с женой.

    Спустя три года такого обоюдного пребывания  в одном и том же месте, но без каких-либо форм общения, Лера однажды,  не удержавшись, спросила у Павлика,   как было у них принято,    написав ему:

         - Павлуша, скажи,  а тебе моё лицо, что висит уже какой год просто так в твоём списке контактов, как,  не мешает? Или так приелось, что даже не замечаешь?

Буквально на следующий же день поступил в таком же виде ответ от товарища:

       - Лера, привет!  Ты не обижайся. Я много работаю, и потом, я  помню, ты преподавала русский язык, а мой оставляет желать лучшего. Мне неудобно писать тебе с кучей  ошибок.

Женщина  не совсем было  поняла, о каких таких многочисленных  ошибках шла речь, письмо ведь было написано латиницей, Павел же жил в Америке.  Но с этим они как-то разобрались  и,  вспомнив, что её товарищ хотел для себя  в  позапрошлом году, Лерочка  в наступившее  второе апреля поздравила его с днем рождения и пожелала стать на два года моложе.
 
        - Ну,  как ты  и  сам хотел.

 Ещё что-то приписала, вспомнив их общие интересы в детстве, и  на следующий  же день, обнаружила, что больше Павла нет у неё виртуальном пространстве,  то есть просто на свои  тёплые пожелания  она была удалена из его жизни.
 
Как бы Лера ни  смотрела,  и что не  считала,  по поводу их странноватого общения,  но такой поступок у неё  в  голове совсем не укладывался. Она даже прокрутила их короткую переписку назад, но не увидела ни одного повода для такого поведения  со стороны своего товарища.

Но не надо забывать,  что вход в виртуальное пространство осуществлялся  ещё  и женой Павла, поэтому, когда  через два или три дня засветилась жёлтым цветом  его  просьба принять к себе обратно, Лера не сильно удивилась. Вновь она узнала,  как  сильно занят её друг,  и вот тогда-то  они ещё один раз  и поговорили, но это был их  последний   разговор, во время которого по – прежнему,  Лера не видела улыбки на лице Павлика. Ибо и самого лица не   было. Этот их разговор был похож на кризис, как  переломный момент в тяжёлой болезни, когда  должно было решиться, наконец,  что  будет - наступит улучшение или не жилец больной. Потому  что впервые они проговорили больше часа, выяснив за это время, что у них, как и раньше очень много общих тем для общения, не  только их дни рождения и сухопутная   рептилия Лерочки, ещё раз согласившись, что теперь  часто будут разговаривать,  они распрощались на этой  оптимистичной ноте.
 
                ***

    - Всё же не жилец, -  решила жизнь, потому что всё продолжилось,  как и раньше.  Хуже того, когда Лера видела,  что кто-то зашёл в общую территорию и спрашивала:

            - Павлик, это ты?
 
 А через минуту отвечала сама себе:

           - Понятно,  раз молчишь,  значит, не ты,  а твоя жена.  Прошу тогда   прощения.

Это не было очень часто, такие диалоги с самой собой, но пара  - тройку раз состоялись.   И  Лера тоже замолчала. Она помнила, что её товарищ много работает и что виртуальное пространство  у него общее с женой, которую она никогда ни  то, что не видела,  она её не знала,  даже  её имени…  только то, что она жена её товарища. А ещё она не  догадывалась, а  знала наверняка, каким образом была удалена из общения со своим другом  детства, и, дабы не доставлять ему никаких неприятностей, однажды всё же   решилась.

 Вошла в виртуальное пространство, посмотрела на картинку вместо фотографии своего друга,  на которой было какое-то изображение синего цвета, больше ничего не возможно было разобрать на ней   и начала писать:
 
    - Павлик,  когда ты зайдёшь  сюда  и прочитаешь моё послание тебе, я удалюсь с горизонта, хотелось  бы надеяться, не твоей жизни, а жизни твоей семьи… Я не хочу создавать людям,  какие-то искусственные проблемы…  жизнь и так полна этих самых проблем…

Немного подумав, что-то вспоминая из того, что же произошло, Лера  продолжила:

  - Ты останешься в моей памяти, пока она будет жива, моя память,  таким, каким был всегда -  в школе, у меня на дне рождении,  а  я у тебя… Потому что потом мы больше с тобой уже не виделись, а  я,  к своему стыду, ибо всегда гордилась  своей памятью, ещё в школе,  не помню нашу встречу, когда уже работала преподавателем на практике…  а значит, нам было по 20…. А сейчас уже скоро будет 60… Прошло с момента последнего свидания-встречи 40 лет… И разделены мы с тобой  не только расстоянием, океаном, но и этим временным периодом…

Разумеется, не упомянуть нелицеприятный факт   своего временного  исключения из виртуальной жизни, Лера не смогла и  потому, пожав плечами, ей было это совершенно  не понятно,  приписала:

   - Прости, но я прекрасно знаю, каким образом была не случайно исключена из списка твоих контактов, вот потому- то  и не хочу,  чтобы у тебя были ещё какие-то неприятности из-за моего присутствия в виртуальном пространстве,  твоём и твоей жены… писать тебе то, что возможно, кто-то посторонний принимает за что-то большее, чем школьное товарищество, для этого я слишком хорошо отношусь  к тебе и  к  тому, что нас  связывало   в школьные годы – детская дружба.

На этом моменте,  женщина тяжело  вздохнула, на её карих глазах появилось две крупные слезинки,  которые начали медленно сползать по лицу, но Лера, зная, что всё,  как всегда,  смахнула  ладонью предательскую влагу  со щеки,  прерывисто  набрав  воздуха….  надо было только  сказать ещё спасибо  и уже попрощаться…   продолжила:

       - Ещё раз хотела бы поблагодарить тебя, что ты явился,   по сути,  последним из могикан, что оставался худо-бедно со мной на связи, но, что поделаешь, коли жизнь диктует свои условия… и надо и с тобой расстаться, хоть  и не хочется. Да, я  уже и смирилась с тем, что  так и не нашла себе просто умного достойного собеседника, не спутника жизни, это было бы слишком роскошно и щедрым подарком от жизни. Так что потеря ещё одного человека,  в твоём лице, не сильно травмирует меня.
На прощание желаю тебе Павлик, счастья, банального человеческого счастья, не трудиться до смерти на ниве чужого благополучия, пытаясь,  таким образом,  себе что-то обеспечить  в этом проклятом мире материализма, чтобы дети и внуки тебя радовали и просто хорошая погода за  окном.

Выразив надежду, что он поймёт предпринятые  ею шаги,  верно,  что это не обиды, а прощание  во имя его спокойствия,  женщина отправила это самое длинное своё письмо за весь период их общения   бывшему товарищу, в которого была влюблена аж,  до третьего класса…

                ***

         Ночь выдалась неспокойная и не потому, что  принятое решение отразилось на состоянии женщины, не спалось из – за непогоды. Очередной ураган, сносивший на своём пути абсолютно всё, настойчиво стучался  в окна домов, грозя сломать рамы, выкинуть из них стёкла, разбив их вдребезги. Деревья, что раскачивались от порывов ветра, напоминали могучих исполинов, исполняющих какой-то страшный только им  понятный танец, казалось, ещё чуть – чуть и корни пустятся в пляс следом за ветками, которые  своим скрипом и движениями туда и обратно,  издавали   при этом какие-то  непонятные звуки, будто подпевали себе и подбадривали ещё больше….  «ну,  давай, мать-природа, покажи, ух ты, не срамни…»,  а следом притоптывая  корнями и похлопывая себя по корявому стволу опять  ветвями, дерево срывалось с места и неслось вслед бегущему уже где-то впереди  шторму, разрывающему самого себя в клочья и,  будоража умы, что никак не могли уснуть под совсем не убаюкивающее завывание.

Вот и Лера, тоже,  то лежала с открытыми глазами, пытаясь что-то рассмотреть в ночной пустоте, то вставала и шла на кухню, слышала грохочущие  просьбы снаружи -  открыть, пустить…  плотнее закрывала шторы, наливала  в кружку холодного чая и возвращалась  обратно, где было всё то же самое, дребезжащие стёкла и невозможность уснуть уже совсем до утреннего рассвета, который должен был принести облегчение.

А пока она периодически,  бессонная ночь и погода в период бушующих переменных страстей располагала, между своими походами туда и возвращениями обратно, вспоминала всю эту историю, которая должна была уже отойти в прошлое, сразу,  как только она пожелала удачи и отправила письмо.

Всё равно никак не могла  она понять, сознавая всю  занятость Павла, зачем же её лицо так долго украшало просторы  его виртуального пространства, ежели,  они созвонились всего...  «Сколько  же раз – то,  всего?»  -    Женщина задумалась. Сначала ей показалось, что  четыре раза, так ей хотелось,  чтобы было совсем  иначе,   потом,  ещё немного подумав, всё же решила, что было всего три разговора, причём,  последний,  единственным  за четыре года…

«Списались…»  И  тут она тоже затруднялась в подсчётах…  Сказать точно,  сколько раз написал ей Павлик, так,  тоже не могла,   ввиду удаления  в тот раз её  контакта его  супругой…  «И в какой момент-то...!»
 
   Лерочка даже вздрогнула при этой мысли, как будто ветер всё же достиг желаемого и в распахнутое окно ворвался ледяной  холод, сходу окутав дрожью, почти ознобом,  её полуобнажённое тело, прикрытое только тонкой ночной  сорочкой.
 
« После моего радушного поздравления  с днём рождения…  Странно. Я  же прокрутила   тогда  всё назад, разве в моих  высказываниях   проскользнуло  что-то   неполиткорректное  ?» - продолжала  рассуждать  про себя женщина.

 Она наморщила свой  высокий  лоб, вспомнив,  что сказала,  что-то там про  школьные годы, ну, ещё,  не стареть никогда, утрируя,   пожелала… Но как ни  старалась, не находила теперь уже точно бывшая, подруга,   ничего такого, что могло вызвать такую странную реакцию, когда именно на столь   оптимистичном моменте, и  была удалена женской ручкой, не понятно чем руководствующейся  в тот день и в тот  час…  Какой-то,  ни на чём не  основывающейся  ревностью? Случайность тут полностью исключалась…
 
 «Господи, - громко почти на всю квартиру воскликнула она про себя, и даже эхо подхватило и донеслось из кухни заунывным звоном стекла в буфете,   - Но я же даже имени её не знала, а сколько раз-то говорила с её мужем?!  Да, при таком раскладе, всё равно, случись что, я бы не узнала ничего и  ни за что…»

     - Бог с ним, -  выдохнула из себя Лера уже вслух, -  всё сделала правильно.
 
Но  почему-то всё же ей  казалось, что если хочется, то всегда получается, может быть её бывший товарищ просто не   достаточно хотел общения с девочкой Лерой, потому и занят всё время был…?

Разумеется, ей очень не хотелось верить в ещё одну состоявшуюся несправедливость в её жизни… Да,  вовсе это и не была никакая несправедливость, так иногда бывает, когда сходится воедино неповторимо-мерзкое  и  незабываемо-прекрасное.

    Но ведь  и она давно уже была совсем взрослой девочкой Лерой, которая всегда    знала, что справедливым и честным  бывает  человек только  по отношению к самому себе, кем бы  он ни   являлся и какой поступок не совершал.  И она давно не расстраивалась, понимая, что это может быть  ещё не последним,  такое чудо,  произошедшее опять с ней, а те шрамы на  её руках и на   теле -  живые свидетели и не таких событий её жизни, уже давно не болели и не ныли,  не смотря на всё  разгоняющееся ненастье за окном, они говорили лишь, что всё позади,  что надо только помнить, но не переживать, что всё,  что можно,  она уже пережила, так и не ощутив,   когда-то  так нужного, но уже не желаемого ею   рукопожатия.

 А ведь  ей  всегда думалось, что стоит только захотеть…   А,  что делать, когда уже не хочется…? Ну, только не мучиться, ибо всё равно понятно, что ничего уже  не получится…  не смотря на то, что   откуда-то издалека,  из дней её молодости всё неслась та,  знакомая  мелодия, исполняемая голосом теперешней примадонны    «…если долго  мучиться, что-нибудь получится…»