Милый друг. Часть 1. Глава 3. Мопассан

3

Когда Жорж Дюруа оказался на улице, он помедлил в нерешительности. Ему хотелось бежать, мечтать о будущем, вдыхая свежий ночной воздух, но его преследовала мысль о серии статей, запрошенных папашей Вальтером, и он решил немедленно возвратиться к себе, чтобы сесть за работу.
Он шёл большими шагами по бульвару до самой улицы Бурсо, где жил. Его 7-этажный дом населяли 20 семей из рабочих и буржуазии, и поднимаясь по лестнице, чьи грязные ступени, усеянные бумажками, окурками и очистками, ему приходилось освещать восковыми спичками, он испытывал тошнотворное ощущение отвращения и хотел скорее покинуть такую жизнь, начать жить, как богатые люди, в приличном доме с коврами. Этот дом сверху донизу наполнял тяжёлый запах кухонь, уборных, грязи и старых стен,  так как здесь никогда не проветривали.
Комната молодого человека, располагавшаяся на 6-м этаже, выходила на Западную железную дорогу, как раз на выход из туннеля у вокзала Батиньоль. Дюруа открыл окно и оперся на ржавые перила.
Под ним в тёмной дыре горели 3 красных огня, похожих на глаза огромного животного. Дальше виднелись ещё огни, и ещё, и ещё. В воздухе беспрерывно раздавалась шипение – то длительное, то короткое. Одни из этих звуков слышались совсем близко, другие были едва различимы и приходили со стороны Асньера. Было похоже, словно кто-то зовёт – настолько они напоминали человеческий голос. Один из них приближался, испуская свой жалобный крик, нарастающий с каждой секундой, и вскоре появился яркий жёлтый свет, передвигающийся с шумом: Дюруа различил длинную вереницу вагонов, исчезающих в туннеле.
Затем он сказал себе: «Ну, за работу!» Он поставил лампу на стол, но, собравшись писать, обнаружил, что из запасов бумаги у него была только тетрадь для писем.
Тем хуже. Он в ней и напишет, используя листки во всю их величину. Он опустил перо в чернила и старательно вывел наверху: «Воспоминания африканского стрелка».
Затем он начал думать, как начать первую фразу.
Он подпёр лоб руками и устремил взгляд на белый квадрат бумаги перед собой.
Что он скажет? Ему ничего не приходило в голову из того, что он рассказывал на вечере: ни одного анекдота, ни одного факта – ничего. Внезапно он подумал: «Надо начать с моего отъезда». И написал: «Это случилось в 1874 году, примерно 15 мая, когда изнурённая Франция приходила в себя после катастроф страшного года…»
Он остановился, не зная, как подвести к тому, о чём следовало написать далее: о его путешествии на корабле, о первых впечатлениях.
После 10-минутного размышления он решил отложить вступление до завтра, а сейчас описать Алжир.
Он вывел на листе: «Алжир – это абсолютно белый город…» - больше у него ничего не вышло. Он мысленно вернулся в этот красивый светлый город, спускающийся с вершины горы к морю, словно каскад из плоских домиков, но не находил ни слова, чтобы выразить то, что он там видел, что чувствовал.
Он напрягся и добавил: «Одну его часть населяют арабы…» Затем бросил перо на стол и встал.
На своей железной кровати, где его тело оставило отпечаток, он заметил свою повседневную разбросанную одежду: плоскую, вялую, усталую, гадкую, словно покойники из морга. На соломенном стуле лежала шёлковая шляпа – его единственная шляпа, - и её открытая тулья словно ожидала подаяния.
На стенах, оклеенных серыми обоями с голубыми букетами, было столько же пятен, сколько цветов. Пятна были старые, выцветшие, об их происхождении уже нельзя было догадаться – то ли там раздавили насекомое, то ли капнули маслом, то ли жирные пальцы оставили отпечаток помады, то ли брызнули пеной из лохани во время стирки. Во всём чувствовалось убожество, прикрытое убожество Парижа. Внезапно на него накатила страшная усталость против своей бедности. Он сказал себе, что нужно выбиться из этого немедленно, начиная с завтрашнего дня, покончить с этой нуждой.
Его захлестнуло внезапное желание работать, и он вновь сел за стол и начал подыскивать фразы, чтобы ярко рассказать о странной и очаровательной внешности Алжира, этой прихожей таинственной и глубокой Африки – Африки арабских бродяг и незнакомых негров, неисследованной и манящей Африки, которую нам иногда показывают в садах невероятные животные, созданные, кажется, воображением сказочной феи: страусы со своими экстравагантными самками, божественные газели, поразительные жирафы, величественные верблюды, чудовищные бегемоты, бесформенные носороги и гориллы – ужасные братья человека.
Он смутно почувствовал, что в голову начинают идти мысли. Он мог бы их озвучить, но ему не удавалось сформулировать их письменно. Он вспыхнул от собственной беспомощности и снова встал. Его руки были влажны от пота, и кровь стучала в висках.
Когда его глаза упали на записку от прачки, которую в этот же вечер ему принёс консьерж, им внезапно овладело отчаяние. Вся его радость испарилась в одну секунду, исчезла вся самоуверенность и вера в будущее. Всё было кончено, он ничего не сможет. Он чувствовал себя пустым, ни на что не способным, бесполезным, проклятым.
Он вновь выглянул в окно, как раз в тот момент, когда из туннеля с шумом выезжал поезд. Он направлялся туда, к морю, через поля и равнины. Дюруа вспомнилось о родителях.
Этот проезд пройдёт совсем рядом с ними, всего в нескольких лье от их дома. Он вновь видел перед собой маленький домик на берегу, смотрящий на Руан и на огромную долину Сены, когда въезжаешь в деревню Кантелу.
Его отец и мать держали небольшое увеселительное заведение типа сельского кабаре, куда буржуазия из пригорода приезжала обедать по воскресеньям: «Прекрасный вид». Они хотели сделать из сына приличного господина и послали его учиться в коллеж. Он закончил учёбу, не получив степени бакалавра, и отправился на военную службу, намереваясь стать офицером, полковником, генералом. Но, разочаровавшись в службе ещё раньше, чем истекли 5 лет, ему захотелось попробовать сколотить состояние в Париже.
Когда срок службы истёк, он приехал сюда, вопреки мольбам родителей, которые надеялись, что он станет жить с ними. А он надеялся на лучшее будущее. Триумф ещё лишь смутно виделся ему, как следствие каких-то событий, в которых он ещё не отдавал себе ясного отчёта – этот триумф непременно произойдёт, а он этому поможет.
Он имел успех, когда служил в гарнизоне: к нему легко шла удача, с ним случались приключения и в мире более образованных людей. Однажды он соблазнил дочь казначея, которая хотела всё бросить, чтобы следовать за ним, а жена одного адвоката даже хотела утопиться из-за отчаяния, что он её бросит.
Приятели говорили о нём: «Это – продувной малый, он сумеет выйти сухим из любой заварушки». И он действительно поклялся себе быть продувным малым.
Его врождённое нормандское сознание, которое обтесалось о ежедневную жизнь в гарнизоне, которое стало менее щепетильным при виде многочисленных случаев мародёрства в Африке, незаконной прибыли, мошенничеств, подстёгнутое идеями о чести, которыми полнится армия, военной бравадой, патриотическими чувствами, историями о подвигах, рассказываемыми между унтер-офицерами, и мелким тщеславием, превратилось будто бы в шкатулку с тройным дном, где можно найти всё, что угодно.
Но желание преуспеть затмевало всё остальное.
Он, сам того не замечая, начал грезить, как делал каждый вечер. Ему представилось головокружительное любовное приключение, которое одним махом приведёт его на вершину, к осуществлению всех надежд. Он женится на дочери банкира или другого важного господина, которую встретит на улице и покорит с первого взгляда.
Пронзительный свисток локомотива, только что выехавшего из туннеля, словно огромный кролик, убегающий от гончей, и катившегося по рельсам во весь опор к депо, чтобы встать на стоянку, вывел его из мечтательного состояния.
Тогда, охваченный внезапной надеждой, радостной и неясной, которая постоянно преследовала его ум, он послал в ночь воздушный поцелуй наугад – поцелуй любви к воображаемой женщине, поцелуй желания к вожделенному богатству. Затем он закрыл окно и начал раздеваться, бормоча:
 - Ба, завтра утром я буду в лучшей форме. Сегодня ничего не идёт на ум. К тому же, я, кажется, перебрал. В таком состоянии нельзя работать.
Он лёг, потушил лампу и почти сразу же заснул.
Он проснулся на рассвете, как просыпаются в важные дни, наполненные радостным ожиданием или заботой, и, выпрыгнув из кровати, распахнул окно, чтобы «проглотить чашечку свежего воздуха», как он имел обыкновение говорить.
Дома на улице Ром напротив его окна, с другой стороны железной дороги, освещённые восходящим солнцем, казалось, были выбелены. Справа, вдалеке виднелись холмы Аржантёя, Саннуа и Оржемона в лёгкой голубоватой дымке, похожей на дрожащую прозрачную вуаль, наброшенную на горизонт.
Несколько минут Дюруа созерцал этот отдалённый пейзаж, затем пробормотал: «В такой денёк, как этот, там должно быть чертовски хорошо». Затем он вспомнил, что ему нужно было немедленно работать, а также послать сына консьержки в своё управление, дав ему 10 су, чтобы тот передал, что Дюруа болен.
Он сел за стол, опустил перо в чернила, подпёр лоб руками и начал подыскивать мысли. Ничего не получалось. Ничего не шло в голову.
Однако он не упал духом. Он подумал: «Ба, у меня просто нет привычки. Этому ремеслу можно научиться, как любому другому. Нужно, чтобы кто-то мне помог на первых порах. Поищу-ка я Форестье. Он мне состряпает эту статью за 10 минут».
И он оделся.
Когда он вышел на улицу, ему пришло в голову, что было ещё слишком рано для визита, так как его друг, должно быть, поздно вставал. Тогда он начал прогуливаться под деревьями на бульваре.
Ещё не было 9 часов, когда он пришёл в парк Монсо, озябнув от утренней свежести.
Сев на скамью, он погрузился в мечты. Перед ним прохаживался очень элегантный молодой человек, который, без сомнения, ожидал даму.
Она появилась, идя быстрым шагом, скрывая лицо под вуалью, и, взяв его за руку, удалилась вместе с ним.
Дюруа почувствовал в своём сердце сумбурную потребность в любви, но эта любовь должна была быть достойной, изысканной, от неё должно было пахнуть духами. Он поднялся и отправился в путь, думая о Форестье. Повезёт ли ему!
Он подошёл к двери в тот момент, когда его друг выходил.
- Это ты? В такой час? Зачем ты пришёл?
Дюруа, чувствуя себя неловко из-за того, что застал своего друга в дверях, пролепетал:
- Дело в том… Дело в том… у меня никак не выходит статья… та статья об Алжире, которую мне велел написать мсье Вальтер. В этом нет ничего удивительного с учётом того, что я никогда не писал. В этом нужен опыт, как во всём остальном. У меня всё быстро получится, я уверен, но поначалу я растерялся и не знаю, как за это взяться. У меня много мыслей, но я не знаю, как их сформулировать.
Он замолчал, не зная, что говорить дальше. Форестье хитро улыбался:
- Мне это знакомо.
Дюруа продолжил:
- Да, это, наверное, случается со всеми новичками. И я пришёл… я пришёл попросить тебя помочь мне… За 10 минут ты поставил бы меня на ноги, показал бы мне, как это делается. Ты дал бы мне хороший урок журналистики, а без тебя я не выкручусь.
Тот всё ещё весело улыбался. Он похлопал по плечу своего старого товарища и сказал:
- Иди к моей жене. Она всё это уладит не хуже меня. Я её всему обучил. У меня сегодня утром нет времени, иначе я, конечно, помог бы тебе.
Дюруа, внезапно оробев, еле выдавил из себя:
- Но не могу же я заявиться к ней так рано?..
- Конечно, можешь. Она уже встала. Ты найдёшь её в моём кабинете, она там приводит в порядок некоторые заметки для меня.
Дюруа всё ещё отказывался:
- Нет… это невозможно…
Форестье взял его за плечи, развернул на каблуках и толкнул к лестнице:
- Да иди же, простофиля, если тебе говорят! Ты не заставишь меня вновь подниматься на четвёртый этаж, чтобы представлять тебя и объяснять твои трудности.
Тогда Дюруа решился:
- Спасибо, я пойду. Я скажу ей, что ты меня заставил, просто заставил прийти к ней.
- Да. Не беспокойся, она тебя не съест. Но не забудь: в 3 часа тебя ждут.
- О, не бойся!
И Форестье удалился торопливым шагом, тогда как Дюруа начал медленно подниматься по лестнице, ступенька за ступенькой, подыскивая слова, которые скажет при встрече, и обеспокоенный предстоящим приёмом.
Ему открыл слуга. На нём был белый фартук, в руках – метла.
- Господина нет дома, - сказал он, не дожидаясь вопроса.
Дюруа не отступил:
- Спросите у мадам Форестье, сможет ли она меня принять, и предупредите, что я пришёл от её мужа, которого встретил на улице.
Слуга ушёл. Наступило ожидание. Затем слуга появился вновь, открыл дверь направо и объявил:
- Мадам Вас ожидает.
Она сидела в кресле за письменным столом в маленькой комнате, чьи стены были полностью закрыты книгами, расставленными на шкафах и полках из чёрного дерева. Корешки всевозможных цветов – красные, жёлтые, зелёные, фиолетовые и синие – наполняли яркими весёлыми пятнами эти монотонные ряды томов.
Она обернулась с улыбкой, завёрнутая в белый пеньюар, отделанный кружевом, и протянула ему руку, показывая голый локоть в широком рукаве.
- Уже? – спросила она и добавила:
- Это вовсе не упрёк, это – простой вопрос.
Он пробормотал:
- О, сударыня! Я не хотел подниматься, но ваш муж, которого я встретил внизу, заставил меня. Я настолько смущён, что не осмеливаюсь сказать о цели своего визита.
Она указала на стул:
- Садитесь и рассказывайте.
Она крутила между пальцев гусиное перо, а перед ней лежал большой лист бумаги, исписанный наполовину – письмо было прервано приходом молодого человека.
Казалось, она очень уютно и привычно чувствовала себя за этим столом, как и в гостиной, будучи занятой рутинной работой. От пеньюара исходил лёгкий аромат – аромат только что законченного туалета. Дюруа постарался представить себе её молодое, полное и тёплое тело, мягко укутанное нежной тканью.
Так как он молчал, она вновь спросила:
- Скажите же, в чём дело?
Он произнёс, запинаясь:
- Ну… в самом деле… мне неловко… Вчера вечером я работал допоздна… и сегодня утром… очень рано… чтобы написать эту статью об Алжире, о которой меня попросил мсье Вальтер… но у меня ничего не вышло… я порвал все черновики… Я не привык к такой работе и пришёл к Форестье попросить о помощи… всего один раз…
Она перебила его, хохоча от всего сердца, счастливая, радостная и польщённая:
- И он сказал вам идти ко мне?.. Это мило…
- Да, сударыня. Он сказал, что вы сможете мне помочь лучше, чем он… Но я не осмеливался, я не хотел… Вы понимаете?
Она встала:
- Что ж, приятно будет поработать вместе. Мне нравится ваша мысль. Садитесь-ка на моё место, так как мой почерк знают в газете. И мы напишем вам статью, но такую статью, которая будет иметь успех.
Он сел, взял перо, положил перед собой лист бумаги и замер в ожидании.
Мадам Форестье стоя наблюдала за его приготовлениями. Затем взяла сигарету с каминной полки и закурила:
- Я не могу работать без этого, - сказала она. – Ну, так о чём же мы напишем?
Он с удивлением поднял на неё глаза.
- Я не знаю. Я же как раз поэтому и пришёл к вам.
Она ответила:
- Да, я это улажу. Я приготовлю соус, но мне нужно основное блюдо.
Он начал смущённо размышлять. Затем произнёс с неуверенностью:
- Я хотел рассказать о своём путешествии с самого начала…
 Тогда она села с другой стороны стола, напротив него, и, глядя ему в глаза, сказала:
- Хорошо, расскажите о нём сначала мне, только мне, и не торопитесь. Вспомните все детали. А я выберу, что из этого мы возьмём.
Но, так как он не знал, с чего начать, она начала расспрашивать его, как священник на исповеди, задавая точные вопросы, которые напоминали ему о забытых подробностях, о встречавшихся людях, о персонажах, которых он едва успел заметить.
Когда она, таким образом, заставила его говорить добрую четверть часа, она внезапно прервала рассказ:
- Теперь начнём. Для начала, предположим, что вы рассказываете о своих впечатлениях близкому другу – это позволит вам сказать кучу глупостей, сделать замечания самого разного рода, быть естественным и забавным, если это у нас получится. Начинайте:
«Дорогой Анри! Ты спрашивал меня об Алжире, и я расскажу тебе о нём. Я отправлю тебе дневник с воспоминаниями о каждом дне, о каждом часе, так как мне всё равно больше нечем себя развлечь в этой пыльной коробке, которая служит мне жильём. Иногда это будет слишком пикантно, но тем хуже: ты не обязан показывать эти записи дамам из своего окружения…»
Она остановилась, чтобы вновь зажечь потухшую сигарету, и скрип пера по бумаге сразу же прекратился.
- Продолжим, - сказала она.
«Государство Алжир – это большая французская колония на границе большой незнакомой страны, которую называют пустыней, Сахарой, Центральной Африкой и т.д.
Город Алжир – это порт: красивый белый порт на этом странном континенте.
Но вначале нужно туда попасть, а это не каждому было бы приятно. Ты знаешь, что я – прекрасный наездник, потому что выезжаю лошадей полковника, но можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. Это как раз мой случай.
Помнишь ли ты майора Сэмбрета, которого мы прозвали «доктор Рвотный Корень»? Когда мы считали себя достаточно созревшими для суточного пребывания в санчасти, этой благословенной стране, мы его навещали.
Он сидел на стуле, показывая толстые ляжки в красных брюках. Его руки лежали на коленях, локти были выгнуты мостом, и он вращал своими огромными глазами, покусывая седые усы.
Ты помнишь его рецепт: «Этот солдат страдает расстройством желудка. Назначить рвотное №3 по моей формуле, затем – 12 часов отдыха, и он поправится».
Рвотное было неизбежным. Его проглатывали, потому что так было надо. После того, как формула доктора Рвотный Корень срабатывала, мы наслаждались 12-ю часами заслуженного отдыха.
Так вот, мой дорогой, для того, чтобы достичь Африки, нужно подвергнуться действию другого рвотного – по формуле Трансатлантической компании, в течение 40 часов».
Она потёрла руки, обрадовавшись удачной мысли.
Она встала и начала ходить по комнате, закурив вторую сигарету. Она продолжала диктовать, выпуская нитки дыма, которые сначала выходили маленькими колечками из её губ, затем расширялись и испарялись в воздухе, оставляя кое-где серые линии, похожие на прозрачный туман или паутину. Иногда она стирала эти следы движением открытой ладони, иногда – протыкала указательным пальцем и внимательно смотрела на то, как два куска дыма медленно исчезают.
Дюруа, подняв глаза, следил за каждым её жестом, за каждым движением тела и лица, которые были заняты этой игрой, ничуть не занимавшей её мысли.
Она иногда придумывала приключения во время путешествия, описывала внешность других пассажиров, которых никогда не существовало в реальности, и добавила любовное приключение с женой капитана от инфантерии, которая плыла на встречу с мужем.
Затем, присев, она начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, которой абсолютно не знала. Через 10 минут она знала уже не меньше него и добавила небольшую главу по политической географии, чтобы ввести читателя в курс дела и подготовить его к пониманию серьёзных вопросов, которые будут подняты в следующих статьях.
Затем она продолжила экскурсией по провинции Оран, на которой Дюруа тоже никогда не был в реальности, где в особенности был затронут вопрос о женщинах: мавританках, еврейках, испанках.
- Читателей только это и интересует, - говорила она.
Она завершила пребыванием в Саиде, у подножья высоких гор, и милой интрижкой между унтер-офицером Жоржем Дюруа и испанской работницей, нанятой на мануфактуре в Аин-эль-Адьяр, где перерабатывали алжирский ковыль. Она описала свидания и ночь в голых скалах, где шакалы, гиены и арабские собаки кричали, лаяли и выли среди камней.
Затем она произнесла весело:
- Продолжение – завтра!
Поднявшись, она сказала:
- Вот как пишутся статьи, дорогой сударь. Подпишите, пожалуйста.
Он колебался.
- Ну, подписывайте же!
Тогда он рассмеялся и написал внизу страницы: «ЖОРЖ ДЮРУА».
Она продолжала курить и ходить, а он смотрел на неё, не находя слов благодарности, счастливый своим нахождением рядом с ней, проникнутый признательностью и чувственным счастьем от этой близости. Ему казалось, что все вещи, окружавшие его, были частью её, до самых стен, закрытых книгами. Стулья, стол, шкафы, воздух с запахом табака – во всём было что-то особенное, славное, нежное, очаровательное, что исходило от неё самой.
Внезапно она спросила:
- Что вы думаете о моей приятельнице мадам де Марелль?
Он был удивлён:
- Но… я нахожу её… я нахожу, что она очень соблазнительна.
- Не правда ли?
- Да, очень.
Ему хотелось добавить: «Но не настолько, как вы». Он не осмелился этого произнести.
Она продолжила:
- Если бы вы знали, как она забавна, оригинальна, умна! Это богема, настоящая богема! Именно за это её и не любит муж. Он замечает в ней только недостатки и не ценит достоинств.
Дюруа был изумлён мыслью о том, что мадам де Марелль была замужем. Впрочем, это было естественно.
Он спросил:
- Надо же… она замужем? И чем же занимается её муж?
Мадам Форестье слегка подняла плечи и брови движением, полным неясного значения.
- О! Он – инспектор на северных линиях. Проводит в Париже не больше недели каждый месяц. Его жена называет это «служебными обязанностями», «недельной повинностью» или «святой неделей». Когда вы лучше её узнаете, вы увидите, как она деликатна и вежлива. Сходите к ней на днях.
Дюруа больше и не помышлял о том, чтобы уходить. Ему казалось, что он был дома, что он никогда не уйдёт.
Но дверь бесшумно открылась, и вошёл высокий господин, о котором не докладывали.
Увидев Дюруа, он остановился. Мадам Форестье казалась смущенной одно мгновение, а затем сказала естественным тоном, хотя краска немного залила её лицо:
- Входите же, дорогой. Позвольте вам представить товарища моего мужа, господина Жоржа Дюруа, будущего журналиста.
Затем, уже другим тоном, она объявила:
- Лучший и самый близкий наш друг, граф де Водрек.
Мужчины поздоровались, глядя друг другу в глаза, и Дюруа тут же встал, чтобы удалиться.
Его не задерживали. Он пробормотал какие-то слова благодарности, пожал руку молодой женщины, поклонился гостю, у которого была холодная и серьёзная физиономия светского господина, и вышел в смущении, словно только что сделал какую-то глупость.
Оказавшись на улице, он почувствовал грусть, неловкость, смутное чувство горя. Он шёл по дороге и спрашивал себя, почему его настигла эта меланхолия. Он не находил ответа, но строгое лицо графа де Водрека, уже немного постаревшее, его седые волосы, спокойный и дерзкий вид, который бывает обычно у самоуверенных богачей, постоянно возвращались к нему.
Он заметил, что именно приход этого незнакомца, который разрушил приятное свидание наедине, вызвал в нём это чувство холода и безнадёжности, словно подслушанное слово, предугаданное несчастье – мелочь, которой иногда бывает достаточно, чтобы прервать блаженство.
Ему также казалось, что этот мужчина был недоволен, застав у мадам Форестье другого визитёра, хотя он сам не знал, почему у него было такое ощущение.
Ему было нечем себя занять до 3 часов, а ещё не настал и полдень. У него в кармане оставалось 6.50 франков, и он сходил пообедать к Дювалю. Затем погулял по бульвару, а когда часы прозвонили три, поднялся по лестнице во «Французскую жизнь".
Он увидел комнату, где сидели журналисты со скрещенными руками, а за небольшой конторкой, похожей на профессорскую кафедру, служащий разбирал полученную корреспонденцию. Мизансцена была идеальной для того, чтобы приводить в трепет. Во всех присутствующих было достоинство, манеры, шик, как и следует в редакциях значительных газет.
Дюруа спросил:
- Принимает ли мсье Вальтер?
Служащий ответил:
- Господин директор на конференции. Не угодно ли вам присесть?
И он указал на приёмную, уже заполненную людьми.
Дюруа увидел важных, серьёзных, хорошо одетых людей и людей другого рода: незаметных, жалких, на чьих сюртуках, застёгнутых до самого подбородка, виднелись чернильные пятна, напоминающие очертания континентов и морей на географических картах. В приёмной также сидели три женщины. Одна из них была хорошенькой, улыбающейся, нарядной и походила на кокотку. Её соседка с трагическим, застывшим, морщинистым лицом, имела какой-то искусственный вид, какой часто встречается у бывших актрис – вид фальшивой молодости, которая уже выветрилась, как прогорклый вкус любви.
Третья женщина, одетая в траур, держалась в углу с видом безутешной вдовы. Дюруа подумал, что она пришла выпрашивать пособие.
Тем временем, к директору никто не входил, и так прошло 20 минут.
Тогда Дюруа пришла в голову одна мысль, и он повернулся к служащему:
- Мсье Вальтер назначил мне встречу на 3 часа. В любом случае, посмотрите, пожалуйста, здесь ли мсье Форестье. Он мой друг.
Тогда его проводили по длинному коридору, который вел в большую залу. Там за зелёным столом сидели четверо мужчин и что-то писали.
Форестье стоял у камина, курил сигарету и играл в бильбоке. Игра шла у него очень ловко, и он каждый раз поражал огромный шар из жёлтого самшита, лежавший на острие деревянного колышка. Он считал: «Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять».
Дюруа произнёс: «Двадцать шесть», и его друг поднял глаза, не прерывая размеренного движения руки.
- Это ты! Вчера у меня было 27 попаданий. Здесь меня превосходит только Сэн-Потэн. Видел патрона? Забавнее всего наблюдать, как в бильбоке играет этот старый дурак Норбер. Он так открывает рот, словно собирается проглотить шар.
Один из редакторов повернулся к нему:
- Слушай, Форестье, я знаю, где продают прекрасный шар. Говорят, он принадлежал испанской королеве. За него просят 60 франков. Это не дорого.
Форестье спросил:
- Где это?
И, так как он пропустил 37-й удар, он открыл шкаф, где Дюруа заметил около 20 великолепных шаров, расставленных и пронумерованных, словно безделушки в коллекции. Положив шар на место, Форестье спросил:
- Так где же найти эту игрушку?
Журналист ответил:
- У торговца билетами в Водевиль. Я завтра принесу тебе этот шар, если хочешь.
- Договорились. Если он действительно хорош, я его возьму. Слишком много бильбоке никогда не бывает.
Затем он повернулся к Дюруа:
- Пойдём со мной, я проведу тебя к патрону, а то ты будешь париться здесь до 7 часов.
Они вновь пересекли приёмную, где те же лица оставались на тех же местах. Едва появился Форестье, молодая женщина и старая актриса живо поднялись и подошли к нему.
Он по очереди подвёл их к окну, и, хотя они старались говорить тихо, Дюруа услышал, что его друг обращается к ним на «ты».
Затем, открыв две двери, обитые тканью, они вошли к директору.
«Конференция», которая длилась уже час, представляла собой партию в экарте с несколькими из тех господ в плоских шляпах, которых Дюруа заметил накануне.
Мсье Вальтер держал карты и играл со сосредоточенным вниманием, а его противник небрежно швырял разрисованные картинки с ловкостью и грацией опытного игрока. Норбер де Варенн, сидя в кресле директора, писал статью, а Жак Риваль, растянувшись на диване во весь рост, курил сигару с закрытыми глазами.
В комнате пахло затхлостью, кожей, которой была обита мебель, старым табаком и типографией. Этот запах знаком всем журналистам, которые бывали в редакциях.
На столе из чёрного дерева с инкрустацией валялось несметное количество бумаг: письма, карты, газеты, журналы, записки от поставщиков, всевозможные печатные листы.
Форестье пожал руки тех, кто стояли за стульями игроков и наблюдали за игрой. Он сам тоже начал молча смотреть. Затем, когда папаша Вальтер выиграл, он представил:
- Мой друг Дюруа.
Директор бросил на молодого человека быстрый взгляд поверх очков и спросил:
- Вы принесли статью? Сегодня она была бы кстати, пока продолжается дискуссия Мореля.
Дюруа вынул из кармана листы, сложенные вчетверо:
- Вот она, мсье.
Патрон, казалось, был рад. Он улыбнулся:
- Очень хорошо, очень хорошо. Вы – человек слова. Мне нужно это просмотреть, Форестье?
Тот поспешил ответить:
- Не стоит затрудняться, мсье Вальтер. Я помог ему сделать хронику, чтобы обучить ремеслу. Она очень хорошо получилась.
Директор, который теперь получал карты от высокого худого господина, левоцентристского депутата, равнодушно добавил:
- Тогда отлично.
Форестье не позволил ему начать новую партию. Приблизив к нему ухо, он сказал:
- Вы помните, вы мне обещали назначить Дюруа на место Марамбо? Мне оставить его на тех же условиях?
- О, да.
Взяв друга за локоть, журналист повёл его к выходу, а мсье Вальтер вернулся к игре.
Норбер де Варенн не поднял головы: казалось, он не видел или не узнал Дюруа. Жак Риваль, напротив, пожал ему руку с демонстративной энергией, стараясь казаться добрым приятелем, на которого можно положиться в делах.
Они вновь пересекли приёмную, и, так как все подняли на них глаза, Форестье сказал молодой женщине достаточно громким тоном, чтобы его могли услышать другие:
- Директор Вас сейчас примет. У него сейчас конференция с двумя членами комиссии по бюджету.
Затем он быстро пошёл вперёд с озабоченным видом, словно собирался составить депешу чрезвычайной важности.
Едва они вошли в редакционный зал, Форестье вернулся к своим бильбоке и начал играть. Разрывая фразы, чтобы сохранять счёт, он сказал Дюруа:
- Ну вот. Будешь приходить сюда каждый день в 3 часа, а я буду тебе говорить, кого нужно посетить, будь то днём, вечером или утром. Один. Сначала я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику первого участка префектуры полиции. Два. Он сведёт тебя с кем-нибудь из своих служащих. С ним ты договоришься получать сведения обо всех важных новостях – три – о работе префектуры, о новых назначениях и так называемых «назначениях» тоже. За всеми подробностями обращайся к Сэн-Потэну, он в курсе всего. Четыре. Ты увидишь его прямо сейчас или завтра. Тебе особенно нужно будет привыкнуть к тому, чтобы выуживать сведения из людей, к которым я тебя отправлю, - пять, - и везде проникать даже через закрытые двери. Шесть. За это ты будешь получать оклад в 200 франков в месяц, и ещё по 2 су за строчку, если найдёшь что-то интересное. Семь. И еще по 2 су за строчку статей, которые тебе прикажут написать на различные темы. Восемь.
После этого он занялся только игрой и начал медленно считать:
- Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.
Он пропустил четырнадцатый удар и выругался:
- Чёрт бы побрал этот тринадцатый! Он мне всё время приносит неудачу. Я, наверное, и умру тринадцатого числа.
Один из редакторов, закончивший свою работу, тоже взял шар из шкафа. Это был маленький человечек, похожий на ребёнка, хотя ему было лет 35. Вошли ещё несколько журналистов. Они по очереди подошли и взяли свои игрушки. Скоро их было уже 6, они стояли в ряд, спинами к стене, и бросали одинаковыми размеренными движениями красные, жёлтые и чёрные шары – смотря по породе дерева, из которого они были изготовлены. Когда началась игра, другие два редактора, которые ещё работали, тоже встали и начали считать удары.
Форестье выиграл 11 очков. Тогда маленький человечек, который проиграл, вызвал служащего и скомандовал: «9 кружек». И они вновь начали играть, ожидая прохладительного.
Дюруа выпил кружку пива со своими новыми собратьями, затем спросил своего друга:
- Что я должен делать?
Тот ответил:
- Сегодня у меня для тебя ничего нет. Можешь быть свободен.
- А… наша… наша статья… её выпустят сегодня вечером?
- Да, но не беспокойся об этом: я откорректирую гранки. Напиши продолжение и приходи завтра в 3 часа, как сегодня.
И Дюруа, пожав руки людей, чьих имен он даже не знал, вновь спустился по красивой лестнице, с радостным сердцем и с лёгкой душой.

(9.10.2015)