Вадимир Трусов Эха - на! роман-антиэссе ч. 3

WWW. Память. есть. RU

                Новости и старости,
                Вечный груз усталости…
                -------------------------------------
                Утро. Весна на исходе.
                Психушка- психушка,
                Сколько мне  жить?
                (от автора)

          Не думаю, что  сейчас мне придется разглашать государственную тайну.  Даже служебную.  Самая большая тайна была в том, что наша общага находилась неподалеку от  завода  по разливу кавказских  вин.  Меньше километра пешочком, с чайником, трехлитровой банкой или ведерком в руках, и портвейн  по трешке за литр становился реальностью. Это называлось восхождение на  «Арарат», по имени предприятия, где сей чудесный процесс  протекал. На железнодорожных путях стояли вагоны, в коих обитали коммуникабельные   горцы, гостеприимные или, на современный лад, толерантные к ходокам со всей округи. В деле добычи и доставки вина Микита, он же Бухарин, был непревзойденным мастером.  Так сказать почетным альпинистом. Винно- горным егерем. Отправляясь  в такие походы, он напяливал на голову черный  берет с кокардой вооруженных сил и стройотрядовскую куртку, цвета хаки, усеянную многочисленными  и довольно крикливыми эмблемами. В таком виде мы обычно раз в неделю посещали занятия на военно- морской  кафедре, и, очевидно, Микита чувствовал себя в униформе более защищенным от   посягательств извне т.е. от  блюстителей порядка прежде всего.  Что касается милиции, то её рейды  на «Арарате» устраивались более или менее регулярно, что , впрочем, должного эффекта не давало. Троцкий, например, никогда от наряда не бегал.  А однажды, завидев  двух сержантов, сам подошел к ним и представился. Мол такой-то, оттуда, здесь пребываю с целью…. На вопрос удивленных ментов, почему расхаживает в таком виде т.е. в берете и куртке строяка « Фотон», наш «альпинист» вполне резонно заметил, что он привык к такому прикиду. Ибо в оном виде ходит на «войну».  «Войной» у нас назывался день, проводимый на военной кафедре. Но сержанты восприняли это слово в первоначальном его значении. И осведомились, а не дурак ли наш Микита. Тот отрапортовал, мол, есть немного, даже справку давали, и был милостиво отпущен на все четыре стороны с добрым присловьем в след. После чего вернулся  к  воплощению в жизнь коллективного желания снарядивших его в экспедицию товарищей... кстати, по всему маршруту от общаги до чудесного оазиса в парадных близлежащих домов были устроены пункты для пробы приобретенного напитка, оборудованные гранеными стаканами. Местные алкаши, люди должным образом воспитанные, посудой пользовались, но оставляли её на прежнем месте, дело-то святое, вопрос этики, ни больше,ни меньше. Последнее мое воспоминание в тот вечер: Бухарин  пляшет у нас в комнатухе, музыку  я уже практически не слышу, однако  же сам её и извлекаю из довольно «заслуженной» гитары, а из-под ног у Микиты в стороны отлетают то и дело комья присохшей к ботинкам грязи. Вполне интеллектуальное веселье, с учетом того, что орал я  какую-то оголтелую белогвардейщину, а вот, что именно не упомню. Совсем по классику:   «…разъезжаясь локтями в баклажанной икре горланили «Поручика Голицина»… .  И нарочно не придумать: чувак, по прозвищу Бухарин, пляшет под  контрреволюционный шансон. Опять же портвейн - «напиток развитого социализма, который крепко бьет «по шарам» и воссоединяет с просторами страны». Вот мы и воссоединялись, будучи сами рождены  именно на просторах. Там, где понятия родина и государство не имеют ничего общего друг с другом. Точнее второе воспринимается в целом абстрактно, а в частности ассоциируется с ближайшими представителями  так называемой «власти», например участковым или домоуправом, в нашем случае – с комендантом общаги. Мы тогда волей неволей жили  легко, весело и бесшабашно, нарочито не следуя нормам и правилам поведения советского студента. И сие вполне  получалось, хоть и во многом  неосознанно, спонтанно, и только гораздо позже стало нам понятно и реально ощутимо, насколько тяжек и порой невыносим подобный образ неконструктивного по отношению к окружающему миру образа поведения. «Нонконформизм! Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно!»  Вот- вот. Именно поэтому. Ласкает, пока однажды не сдуешься, становясь, в  результате, так называемым  нормальным человеком. То бишь  особью, учитывающей всевозможные обстоятельства и поступающей сообразно с ними, а не вопреки.  Словом, и рад бы, парни, но….  Вот все дело в борьбе с многочисленными «но».  А бороться с ними, по большей части, означает , в обыденной жизни, не особо сопротивляться. Без ущерба для себя же в первую очередь. А ведь помнится время, когда было очень просто бороться против каких бы то ни  было «НО».  Вот смотрите: «Н»- это регбийные ворота, «О»- регбийный же мяч.  Поставьте  «О» в некотором удалении от «Н», по перпендикуляру, как правилами предписано,разбегитесь, и подобно игроку, выполняющему реализацию или штрафной, вколотите мяч в ворота, выше перекладины. И все, и никаких проблем, смею вас уверить.
                Правда для удара обувка соответствующая требуется. А то промазать можно, связки растянуть или порвать, а то и вовсе ногу поломать. Вот, если  ботинки  Микиты взять, то были они войлочные на резиновом ходу. И без шнурков. Ныряич их называл, уже однажды упомянутыми,  «шушенскими самострелами» ( сильна была большевистская терминология, однако презираема, ибо в наши головушки забивали ея с раннего детства, нас не спрашивая, силком). Просто Бухарин заводскую стипендию свою, да и родительские переводы, частенько переводил на кир, оттого и не находилось деньжат на гардероб. Ну и что? Он, помнится, где-то шубу достал из искусственного меха, коричневую такую, так она ему жизнь спасла. Микита по пьяни на полном ходу из такси выпал и ничего, ни царапины. И не замерз, свернулся в шубе калачиком и давил храпака, опять на проезжей части, пока Дербент, попутчик его, не вернулся назад на той же тачке и не разыскал  потеряшку. А старина Бухарин, по сведениям из источников,заслуживающих доверия,, на этой шубе даже крутил с одной дамой любовь в январе на Волковом кладбище. О, как!  А уж сколько раз он в лифте спал накрытый своим мохнатым искристым синтетическим пологом!  Никто и считать не станет. Процесс периодический,  устойчивый.
 
                Я , к примеру, полжизни проходил в кирзачах. Да, что я! С сорокового года полстраны в прахоря обутыми шатались по просторам одной шестой части. И ничего. Ничего в смысле плохого, поскольку, ежели сапожки  правильно подобраны, разношены, как следует, да с портяночками, по климату – сукно или хэбэ, сами выбирайте, так сплошная польза и красота получаются! А сапожки тоже разного покроя бывают, вот найдешь приличные, с голенищами укороченными, на ремешках, проваксишь должным образом, швы все варом пройдешь, сносу им не будет, уверяю. И никакого неуважения к кирзовым сапогам, предупреждаю! На монтаже у нас все едино, начальник ты, сварной или слесарь, выполз на отметку, экипируйся правильно. Костюмчик кислотостойкой ткани, кирзачи, без вариантов. Тогда и работается с удовольствием. А вы говорите – Италия, Монте Наполеоне, Суоми, Аалтонен… баловство одно.
                Мне  пятьдесят лет. Я пишу стихи и песни. Даже собственная супруга порой  считает меня ненормальным. Восемь годков назад, я , будучи главным инженером одной шараги, вдруг перестал вести себя адекватно, а именно ежедневно исправно ходить на службу, прилежно  исполнять указания директора, большого ума и щедрости человека ( хоть он и не был очень последовательным в данных направлениях, и даже одно время весьма ко мне благоволил), и забил, что называется, на всю подобную жизнь. Многие до сих пор озадачены моим тогдашним взбрыком и последующим поведением.
                С тех пор я живу случайными заработками, у меня вышло три сборника стихов, я записал «компашку» с песнями, неоднократно  публиковался в толстых литературных журналах, был принят в Союз писателей. Некоторые мои однокашники по вузу, да что там некоторые, подавляющее большинство, прожив три десятка лет в Питере , до сей поры не знают кто такой Глеб Горбовский. А следовало бы, хоть за «Фонарики ночные» и «У павильона пиво - воды». Ведь горланили их в свое время. На Дальнем востоке как-то случилось нашей группе на практике околачиваться, так я про «советского постового» играл как раз этим самым советским постовым, по их же просьбе. Тем не менее  коллеги по прежней службе считают мои нынешние занятия легкомысленными по меньшей мере. Как лениво и снисходительно  выразилась одна тётя: «Делать тебе не френ, доминас ты  штопаный». Правда она в то время только что вышла из полуторамесячного запоя и была не совсем адекватна.  Но глянуть свысока не преминула.  Впрочем, поделом и мне. Ибо я частенько желчен, едок и непримирим к своим бывшим сослуживцам, несмотря на внешнюю вежливость. Они чувствуют скрытую насмешку и реагируют соответственно. Возможно у них, равно и у меня, подобные акценты общения  расставляются спонтанно, вроде защитного или сигнального освещения. Скорее всего так. Ну чего нам делить?
                Вообще, сколько себя помню, никогда не мог чем ни будь продуктивно  заниматься  по принуждению или даже, порой, побуждению извне.  Я в такие периоды как раз и напоминал сам себе уже упомянутого кота, которого насильно хотят напоить молоком и с тупой настойчивостью пытаются ткнуть мордой в миску – «поешь- попей». Никогда вы таким образом ни одну животину не накормите, не напоите. Это точь в точь , как  потуги некоторых ретивых не по уму законодателей сделать счастливыми всех сразу, весь народ, одним ударом. Самое главное - они не унимаются, одни, состарившись, затихают, на их место приходят новые. Молодые радетели за всеобщее счастье и здоровье. Лет сорок назад  я, мальчонкой, уже наблюдал нечто подобное. И впоследствии не раз. И сегодня - «шоу продолжается».  Слышите, деляги, я не хочу и не буду здоровым, счастливым и богатым по вашей инициативе.  Я лучше в канаве загнусь, лучше бутылки вновь стану собирать, но по своему желанию - хотению. Слышите, умницы  и красавцы. Не обольщайтесь, ваши мамы тоже, как выяснилось, родили  сплошь гениальных и добродетельных  сыновей.
                Как-то все невесело, хоть и смешно. Прежде  я умел на окружающий мир смотреть гораздо веселее. Пока совсем не развеселили. Окончательно и бесповоротно.  Иногда мне кажется, что самое  ужасное, вдруг понять ,что ничего особенного   с тобой в жизни не происходит, настолько все обыденно и затхло. Это, должно быть, элементарное тщеславие, поэтому следует попросить прощения  у Господа и успокоится на этот счет. Ведь на самом деле отсутствие громких новостей и происшествий и есть столь желанная большинству стабильность и незыблемость существования.
                Молодость- молодость.  Вполне согласен с цитатой , что «… молодость была глупа и жестока». На поверку именно так и происходило. Кого мне было жалеть? Не просто так, ай-яй-яй, бедненькие… А по настоящему, умея сочувствовать не словами, но делом. У жалости ведь тоже много оттенков. И когда она превращается в сочувствие и сострадание без соплей, вот тогда... У молодых, чаще всего, нет на это времени. Не отпирайтесь, ребята, в общем все по делу.

Реплика в сторонку:
-Папа, папа, а правда ты в молодости был членом суда?
-Я-то? Да, сынок, было дело. …Членом туда- сюда…Эх, молодость.


                Проверено на практике: пудовая гиря, сброшенная с двенадцатого этажа, углубляется в асфальтовое покрытие примерно на четверть корпуса. В свою очередь, противопожарная  атака  контейнера для твердых бытовых отходов, при горении означенных отходов со средней интенсивностью , является эффективной при двукратной бомбардировке   очага возгорания  наполненным водой полиэтиленовым пакетом, емкостью  не менее пятидесяти литров. Сброс оного в контейнер производился также с двенадцатого этажа нашего вузовского общежития и сопровождался заносчивыми воплями : «Эха- на!» и  «Эха- эха! Мы из «Спецтехсмеха»!».

                Несмотря на совершенно распоясавшуюся  грозу мы упорно торчали на лоджии, курили и с огромным интересом смотрели вниз, на соседнее с общагой здание профтехучилища. Там, под одним из козырьков, укрывалась от стихии  влюбленная парочка: мариман  с подругой. Оба  в практически невменяемом состоянии. Судя по манипуляциям, ими совершаемым, ребятам необходимо было срочно принять лежачее положение. Однако  сие не представлялось возможным по двум причинам, во- первых  и вокруг, и даже у них под ногами хлюпала  практически жидкая грязюка, а во- вторых они стояли в наклонку, подпирая друг дружку. Чуть разомкнись объятия и ау, грохнуться порознь наверняка.  С балконов  пялилась на них почтеннейшая публика, горячо, впрочем, влюбленных горячо одобрявшая и подававшая  ободряющие советы. Дождь шел долго. Представление, соответственно, тоже. А потом пришел Нечи.
                - Нечи, какие планы на сёдня?
                -Да наверное покушать надо, а потом сорочки прокипятить.
Сорочками Нечи называл  преимущественно белые рубашки. Тазик он арендовал у Крота. Хозяйственного мыла было в наличии, хоть отбавляй. Эмалированная посуда для горячей стирки сорочек в мыльном растворе вскоре была водружена на плиту «Лысьва» в кухне. Выходя в коридор Нечи еще раз окинул  сооруженный интерьер удовлетворенным взглядом художника- дизайнера. ..
                …Когда горит тряпье, дым особенно едкий и невыносимый.  Черные лохмотья окончательно прокипяченных сорочек устилали кухонный пол. Мы кое как открыли окно , и ворвавшийся в кухню ветер вытряхнул последние  сгоревшие ошметки из раскаленного тазика, от которого с треском отлетала эмаль. Кто- то пытался позвать Нечи, но тщетно. Они-с убыли из общаги в неизвестном направлении.
                Вообще  нашей  кухне везло на  хроническую амнезию  пользователей – кулинаров.  Был у нас один такой, прозвищем Каша, так он курочку вариться поставил и уехал домой, в старинный русский город, на каникулы.  Курочка конечно же шибко огорчилась и огорчила нас. А мы  постарались хоть немного огорчить повара, когда он вернулся отдохнувший и вполне  довольный собой. Признав свою неправоту Каша тут же доказал правоту утверждения о существовании объективного закона парных случаев. Он забыл о консервной банке, поставленной в кастрюлю с кипящей водой с целью получения вареной сгущенки из обыкновенной на водяной бане. Искомый и вожделенный продукт удался на славу, то есть именно Каша собственной персоной, удивительно вовремя вошедший в кухню, подвергся атаке  горячих, густых, пастельных плевков, вырвавшихся из взорвавшейся жестянки. Пастельный крап устилал стены и потолок кухни и совершенно не гармонировал с Кашиной  речью, состоявшей из отборных плевков матерного характера. Да что там Каша, аз грешный множество раз обнаруживал в  кастрюле вместо супа из пакетика  некие горелые сухарики, отправляя их вместе с тарой в мусоропровод.  А Тоха специализировался по сожжению носков в старинном алюминиевом чайнике, где он пытался их прокипятить, как Нечи сорочки в тазике. Попик, бедолага, неоднократно претерпевал крушение надежд сварить себе более или менее настоящий кофе, ибо, как только ставил турку на плитку и отлучался на минуту – другую, в кухню с гнусной улыбочкой  через второй вход прокрадывался Кулек со столовой ложкой соли в руке, и высыпал соль в джезву. Действовал он с упорством идиота, повторяя шутку раз за разом, и все- таки  разоблачению не подвергся. Кулёк вообще был падок на подобные действия и вместе с тем удивительно везуч. На втором курсе  в общаге  появилось довольно много литых сковородок с деревянной трубчатой ручкой, насаженной на металлическую основу круглого сечения, проще говоря. на прут. Эта деревянная облицовка, от воздействия температуры в процессе применения  слегка обгорала в месте  примыкания к корпусу сковороды и вскоре начинала свободно вращаться вокруг основы. Поэтому сковородка, в момент отрыва от поверхности стола или плиты частенько делала оверкиль, высыпая содержимое  на пол или еще куда- нибудь.  В подобной ситуации и оказался Куль, когда пытался отправиться в комнату со сковородкой жареной картошки в руке. В это время на плите стояла абсолютно такая же сковородка, в которой тоже доходила до готовности шкворчавшая в кипящем масле картошка. Надо ли объяснять дальнейшие действия нашего находчивого товарища? Слава Богу мы так и не узнали, кто поужинал  картошечкой, собранной с пола. Правда и они остались в счастливом неведении.

                Зайдя в комнату к Миките, я сразу заподозрил неладное. Порядок был наведен  умопомрачительный, даже тюль на окнах ,похоже, висел выстиранный. Сам  хозяин берлоги тоже выглядел  каким-то отутюженным. И почти накрахмаленным.
- Новую жизнь начинаю, Длинный. Завязал бухать - гулять. Во, гляди, каши перловой накупил в пакетах, на завтрак.- Бухарин замолчал, точно мысль на этом завершилась, но спустя мгновение продолжил:                - Да и с куревом вязать нужно. А то достало, сам  знаешь, стипуху с завода получу и тут же прорефреначу, через неделю матушка деньжат подбросит- опять гужу. Не-е. Хорош.
Я помычал понимающе для солидарности и покинул келью подвижника, не особенно веруя в чудесные преображения. 
                Микита мужественно выдерживал осаду пагубных пристрастий ровно трое суток. После чего сдал душу и сердце, а следом и тело, на милость одержавших очередную победу пороков. Дверь в комнату  была приоткрыта, я заглянул внутрь, Бухарин  валялся на полу, вероятно не осилив кратчайший путь до кровати, и пытался петь нечто вроде: « Па-ра-ру  тачь- тачь- тачь, пара-ру-яру! Одесса мама первернулась, гоп-ца-ца!». Ноги его в этот момент существовали отдельно от остального организма, совершая эволюции в самостоятельном ритме. Потом я видел Бухарина вместе с Чушкой , сидящих не скамейке  за углом от лифта на нашем этаже, в не менее сложном состоянии, собирающихся продлить ощущение кайфа и праздника души. Чушка что-то активно рассказывал приятелю, обобщая впечатления фразами такого рода: «Так вот, вчера увидел её, Натаху, по пояс голую. Киски, прикинь, как твоя голова!» Чушка  вообще с повышенным вниманием относился к женской груди соответствующего размера.  Бюсты  номером более третьего вызывали у него   моментальный восторг, сопровождаемый  полумычащими возгласами : «М-м-м! Кла-а-сс! Ну-у, гля! Прямо - иди сюда!»  Однажды, увидев на кафедре материаловедения статную  лаборантку с очень внушительной грудью, задрапированной джемпером в обтяжку, Чушка  шепнул   Михе Лунёву :  «Лунь, смотри, а, больше чем у твоей  Катюхи?»  Миха, флегматичный, белокурый, рослый прыгун - шестовик, спокойно проводил даму взглядом, потер переносицу ,точно на самом деле оценивая увиденное, и протяжно  произнес: « Не, брат , ты знаешь, больше не бывает».

 -Длинный, ты чай пить будешь?- Боб  рылся в тумбочке, производя ревизию имеющейся снеди.
-Да, буду- отвечал я, наперед зная следующую его реплику.
-Тогда иди, чай завари, а я пока бутербродов наделаю.
Прошлым летом Боб был мастером в городском стройотряде «Монолит». Городские стройотряды  отличались от любых других, так называемых дальних и ближних,  невообразимой эфемерностью. В ближних и , тем паче, в дальних строяках люди зарабатывали деньги.  В городском тоже, возможно, когда –то, кто-то, что- то реально зарабатывал, но в основном это формирование  создавалось под конкретных командиров и комиссаров, делавших карьеру в комсомоле. Для весомой отметки в славном послужном списке будущих руководителей окрестной  комсы. Поэтому вот, командир отряда, где мастерил Боб, а равно и комиссар, через неделю после начала работы благополучно канули по своим надобностям и более в отряде их никто не видел. Боб собрал расстроившиеся было ряды личного состава в довольно-таки боевое формирование, предложив парням и немногочисленным девчатам реальную перспективу вполне приличного существования в период летних каникул  в большом городе. Мужская часть стройотрядовцев была разбита на бригады, которые с утра  методично, по квадратам, прочесывали Шуваловский и Удельный парки, не забывая о прилегающих скверах и придомовых территориях, на предмет  тотального сбора пушнины сиречь стеклотары любого калибра. После полудня вся добыча реализовывалась в профильных приемных пунктах и обращалась, фигурально выражаясь, в хлеб и вино. Немногочисленные девушки, приписанные к «Монолиту» в качестве боевых подруг, занимались приготовлением закуски, сервировкой и уборкой стола. Вечер же посвящался продолжению праздника любыми доступными для этого средствами. Иногда довольно радикальными.
                Наполнив чайник молдавским розовым портвейном, Боб, немного помедлил, размышляя о чем- то, потом достал из полочки на стене два флакона одеколона  «Шипр» и, открыв их,  хладнокровно вытряс содержимое флаконов в вино.Затем он закрыл крышку и поставил чайник на конфорку плиты. Олежка  Леер, оторопело наблюдавший за действиями мастера, испуганно выдавил: «Боря…Боб…я…я не буду это пить… это нельзя пить…» .   «Олег!,- в голосе Боба слышалась явная укоризна с оттенком назревающего разочарования - Олег! Это надо пить!». Работяги, постоянно обитавшие в общежитии, где нашлось место и стройотрядовцам, были приручены студентами, точнее, их вожаком, радикально и сразу. В ответ на хамский, судя по всему ногой, стук главного аборигена  в дверь комнаты, Боб   распахнул оную и без лишних слов поверг агрессора на пол безжалостным, снайперским ударом в пах, после чего закрыл дверь и вернулся к своему прежнему занятию, а именно трогательной партии в шахматы со стройотрядовкой  Машенькой. Следующий позыв из коридора был робким и просительным, точно кот  по двери лапой скребет. Когда Боб вновь явился пред недавно поверженным, тот чуть ли не на колени рухнул, умоляя не метелить сразу, но ранее выслушать. Словом, все недоразумения так или иначе разрешились, и вечером того же дня состоялась общая попойка студентов и работяг  на территории  местных жителей, закончившаяся, как ни странно, вполне тихо и мирно.

                Новогоднюю дискотеку  в новой общаге организовал  институтский комитет  комсомола. Не знаю, из каких именно учебных групп понабрали в комитет столь умных, хороших, доброжелательных , инициативных ребят, но именно в недрах этого с позволения сказать молодежного штаба родилась бредовая идея  сделать вход на праздник по пригласительным билетам. Для воплощения задуманного в жизнь плацдармом была избрана столовая на втором этаже, довольно обширное помещение   без  единого намека на принадлежность к общепиту.  Новое общежитие, дом о пятнадцати этажах с одним входом, вообще отличалось какой- то внутренней немощью. Кроме так толком и не заработавшей столовой, плоские  батареи- макаровки в комнатах практически не давали тепла, электрооборудование то и дело сбоило, нагружаемое сверх меры самодельными нагревательными приборами ,вдобавок датчики пожарной сигнализации в комнатах  не подавали никаких признаков жизни. Впервые зайдя в комнату, где  нам предстояло жить, Боб критически оглядел пластмассовые конуса на потолке и молча поджег зажигалкой  газету, которую до этого держал в руке,  вознеся факел поближе к чуду технической мысли.  Никакой реакции от датчиков не последовало.  Боб встал на стул и, закурив сигарету, долго и сосредоточенно обдувал устройство  табачным дымом. Потом спрыгнул на пол и удовлетворенно произнес: « Ни рефрена они не пашут. Кури, Длинный!»   Впрочем , я отвлекся. А весть о пригласительных билетах  вызвала  у населения общаги вполне законный вопрос, дескать, по билетикам  пойдут девочки- скрипелочки и кобельки холуйские, а остальной «кобылке» то есть нам, куда деваться? Вопрос конечно звучал  риторически, оттого без ответа и остался. В наших же пламенных сердцах затаился  до времени неслышный возглас: «Ах, так? Ну ладно!».
                Вход в столовую находился на первом этаже, чуть ближе к входным дверям, нежели турникет и будка  вахты. Очевидно предусматривалось, что сюда будут приходить на обед не только студенты, но и все желающие. Но пока ходить было некуда, да и практически некому.  Окрестные постройки  переживали ,по большей части,  стадию возведения, в пределах одной трамвайной остановки от общежития простирались лишь живописные техногенные пустыри. Тем не менее за полчаса до боя курантов последнего числа месяца декабря, узкость перед вахтой и холл, если можно так выразиться, у лифтов были забиты до отказа  теми, кому не светил пригласительный билет. Косомольцы - умники решили подстраховаться и поставили на входе в столовку сержанта милиции, имевшего по случаю дежурства в Новый год довольно понурый и даже потрепанный  вид. Рядом с ним маячил  основной  заводила  праздника для избранных, главный «красный дьяволенок» нашей альма- матэр  Гера  Крохин, на редкость принципиальный, добрый и честный парень.  Он делал карьеру по линии общественной работы и даже обычная речь его отдавала затхлой  канцелярщиной и болотом президиумов.  Время от времени он призывал собравшихся разойтись и не портить праздник нормальным людям. Оппоненты, давно уже нетрезвые, сначала только глухо роптали в ответ, но в последние минуты уходящего года перешли к более активным действиям. На острие атаки  оказались наиболее свободные атомы во главе со Стасом  Станкевичем, откликавшимся чаще на прозвище Ша. Сей достойнейший кадр, кроме всего прочего, входил в славную когорту альпинистов – араратчиков, возглавляемых нашим выдающимся Микитой. Вахтерши, пренимущественно пожилые и внешне весьма благонамеренные дамы, Стаса ненавидели, и тайно и явно, ибо имел он обыкновение в неурочный час, как правило, после полуночи, предпринимать очередную попытку  покинуть общагу, держа в руке помятый, весь в лишаях гари и копоти, аллюминиевый чайник, и уверяя, что ему «нужна срочно на вакзал, пасылку передат, а то поезд скорай и долго не стаит». На самом же деле, добившись в итоге своего,  Ша возвращался через часок с тарой, полной портвейна и грмко сетовал, что «…вот ведь, не успел, ушел поезд – сабака…».  Был он родом из Полесья и всеми повадками напоминал  опытного, на своем месте находящегося. Партизана времен «рельсовой войны». Однако же и от участия в открытых акциях протеста не отказывался.  Положение  стражей  культурного отдыха осложнили последние обладатели пригласительных, кое - как протиснувшиеся сквозь  враждебно настроенную толпу и попытавшиеся юркнуть в чуть приоткрытую Крохиным дверь столовой. Дверь на его несчастье открывалась внутрь, и когда он попытался вновь её закрыть, толпа вдруг ,не сговариваясь, качнулась вперед. Ша неуловимым кошачьим движением смазал сержанту по уху и навалился на комсомольца, рухнув вместе с ним в дверной проем. Фуражка слетела с головы сержанта. Он попытался её поднять, но смятый толпой упал на четвереньки и сумел лишь отползти к входу, не меняя положения в пространстве. И минуты не прошло, как все желающие оказались на втором этаже, где остальные устроители комсомольского праздника, не понимающие, что произошло внизу, врубили бой часов на Спасской башне . Неприглашенные быстро смешались с приглашенными и праздник начался. Крохин пометался несколько минут по залу, пытался что-то орать в микрофон, угрожал нарядом милиции, но его не слушали. Мало того, в ответ доносились внятные сольные пожелания пойти  на кукуй т.е. на хутор, где и наловить бабочек, что ли.… Каюсь, мой глас трубный тоже имел место. Гера даже пытался обратиться ко мне персонально, но я лишь рукой в ответ махнул, дескать, некогда, потом. К чести дежурного сержанта, он вообще не стал ни в чем разбираться и обидчика своего не искал. Видимо просто плюнул на все  и ушел из общаги. Праздновать. То ли в отделение, то ли домой. Кто его знает. Нормальный мужик  везде к месту.  А вся эскапада осталась без последствий. Какие последствия? Кто разберется в произошедшем? Ничего не видели, не слышали, ну,давка на входе, так ведь там узкость, теснота. Обошлось, в общем.

                В старом корпусе  института на четвертом и пятом этажах левого крыла теснилось множество крошечных аудиторий, в некоторых  еще стояли старинные парты с откидными крышками и  печи различных конструкций, даже круглые иногда попадались. Эта часть учебных классов называлась в обиходе «школа». Номера аудиторий были трехзначными и ,более того, доходили аж до пятисот какого – то.. Но главное богатство этих клетушек было в надписях, выцарапанных на партах.  «Наскальные» письмена  имели различный возраст и порой не поддавались расшифровке. Однажды, сидючи на практике по вышмату, я обнаружил  таинственное словосочетание «Пеля- хой!»   Аналогия, конечно же, сама собой напрашивалась, но все-таки в оригинале был свой юмор и тайный смысл, ибо «хой» он и есть «хой», и ничего общего с популярнейшим нашим словцом не имеет. Опять-таки и всем известный клич « Панки хой!». Вот и проводите параллели. Мой кореш, Ныряич, живший со мной в одной комнате взял себе за правило, проснувшись, звать меня из- под одеяла: «Эй хой! Хо-о-ой!» Затем одеяло откидывалось, и друг, окинув меня критическим взором, удовлетворенно заканчивал: « Ты же хой!».  Письмена предшественников сопровождали нас в течении всего учебного процесса. И мы, естественно, не могли остаться в стороне, и сами старались.
                «На недавнее изобретение  кубика Рубика  профессорско- преподавательский состав нашего вуза ответил немедленным изобретением шарика- жуярика» и далее «Постичь науку не стремись. Все это только лишь помеха. Поставить памятником жизнь бутылку сыну Спецтехсмеха».  «Спи, студент, стране нужны здоровые специалисты». И уж совсем политизированное:  «Куба, отдай мой хлеб! Куба, возьми свой сахар! Куба,  Мохиты давно уж нет! Куба, пошла ты  на … go to  penis!».
                Как же насолил товарищ  борец с культом личности нашим отцам и дедам,  если в нас, независимо от нашего желания и воли, оживало вдруг жгучее презрение, переходящее в не особенно осознаваемую тогда ненависть к пламенному большевику, верному соратнику, выдающемуся деятелю, уморившему десятки тысяч русских и не очень, и продолжавшему  до упора ставить эксперименты над  своим же народом, ненависть, которая выливалась в подобные частушечки. А ведь мы знали и кое что похлеще на ту же тему. Помните: « Едет поезд из Тамбова, а на нем написано: «Под горой ведут  Хурчёва, карабаса лысого».  Вот вам и память всенародная, и оценка историческая. И лучше не скажешь. И не надо трещать, что время примирило «красных», «белых» и всевозможных «зеленых», и всё это наша история, и  теми бесовскими временами  тоже можно гордиться, пусть не всем подряд, но тем не менее – есть чем. Историю, согласен, не переделать, однако же прежде всего её надобно уяснить и написать  грамотно.  А гордиться можно и нужно, но никакое время не в силах примирить нас с нашими палачами, никакие  и ничьи мифические   заслуги в эпоху непрерывного народного горя и всеобщих страданий, в эпоху вранья и крови, не могут служить для нас предметом огульной гордости. «…ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии…».  У нас ведь любая «радость со слезами на глазах». И я ничего не забыл, и не забуду. И никому из бесовской рати не простил, и никогда не прощу.

                Фамилия у Лехи была громкая. Дипломатическая, прямо скажем, фамилия. Его на курсе так и звали - Консул. Правда внешности соответствующей, консульской, Леха не имел. Напротив, был он худощавым, даже с виду каким- то болезненным, точно  голодом его слегка поморили, не очень, впрочем, сильно, а так, для острастки. Боб, увидев Маршала впервые, по своему  выразил ему свое сочувствие, за глаза конечно, шепнув мне, мол, этому парню нужно срочно что-то съесть. Если бы я в то время хорошо разбирался в кинологии, то непременно окрестил бы  Леху не Консулом, а Бассетом. За конструкцию глаз и такой  же, как у милых этих собачек, немного страдальческий взгляд. Леха был года на четыре старше нас, вдобавок женат, и поначалу держался обособленно.  Дружбу он  водил  с ровесниками, уже отслужившими , как и Консул, в армии, Женькой Кавериным и Ваней  Скрябиным. Вдобавок, были они по сути земляками- Котлас, Коноша, Коряжма. Все трое никогда не отказывались выпить, причем Иван, медленно выцедив стакан любого предложенного пойла, обязательно качал одобрительно головой и причмокивал  с видом сомелье: «Хорошее вино!», а Женя, хоть ты ему вискаря налей, хоть «Курвуазье»  или « Твиши» поднеси, качал головой, утверждая, что травят народ черте чем, и вообще- «вязде  огибаловка».  Консулу было все равно что и где употреблять. Процесс пития до времени протекал у него тихо и неприметно. Пока он не проходил «точку невозврата». Тогда Консул становился довольно агрессивным и мог даже полезть в драку, хоть и выходило это у него почти всегда  в ущерб себе.
                По стародавней традиции  третьекурсники проводили сентябрь на полях подшефного совхоза, предаваясь увлекательнейшему занятию- уборке моркови. Жили студенты тут же в лагере, разбитом близ совхозного поселка и состоявшем из нескольких  жилых бараков и столовой. Орду  морковоуборщиков возглавляли преподаватели и аспиранты как правило с общеинженерных кафедр. Было их не так уж и много, человек  пять - семь в общей сложности, но этого вполне хватало. В урочный час настала и наша очередь отдать долг родному сельскому хозяйству. Командовал  нами доцент кафедры теории механизмов и машин  Ребров, еще довольно молодой и не без чувства юмора мужик, предмет свой знавший очень прилично. Он как раз вел у нашей группы практику и курсач, и мы его вполне уважали, тем более, что пустословом он не был, балагурить, как многие преподы, не старался, и отличался строгим отношением к процессу учебы, напоминая   порой не гражданского, а сугубо военного человека. Сам себя он очень ценил, был о себе высокого мнения и  честь свою всячески оберегал от разного рода посягательств. По этой причине, например, у него нужно было действительно учиться, а не страдать реферней в студенческом научном обществе, дабы получить на экзамене  «отлично». Подхалимов и холуев он, по- моему, не имел, поскольку, очень похоже, презирал таковых. Во всяком случае у большинства из нас складывалось такое впечатление.  Да и слабостей мы за ним не числили никаких. И очень даже зря, как выяснилось.
                Итак, прибыв в расположение совхоза, скажем, «Большое дышло», наиболее инициативные и опытные люди сельхозотряда  предприняли немедленные шаги для обеспечения достойного и, насколько возможно, комфортного существования в полевых условиях. Первым делом нами была захвачена столовая, куда, на правах, главного дежурного был определён  Стас Станкевич, он же Ша. Дело в том, что означенный Ша сочинил себе легенду о нетрудоспособности по абсолютно  вздорному поводу, именно ввиду вздорности и показавшемуся  убедительным нашему начальству. Ша, ничтоже сумняшеся, облепил поясницу перцовым пластырем и заявил, что у него  сорвана спина, ибо он спортсмен. И был зачислен на камбуз  годным к нестроевой.  Группа Боба, Ежика, Шынка  и Нечи определилась на тарный склад, а я, Чушка, Клепа, Ватсон, Пэк, Микита и Зеленый - в грузчики. Имели мы в виду в грязи ковыряться. Да и проверяющими шакалить тоже не в жилу, своих же мордой в неубранные корнеплоды  тыкать. Лучше уж  с чистой совестью «шланговать», никому не мешая.
                Первый завтрак в столовой мы привыкли устраивать еще до общего подъема. Опять-таки не девчонкам же - стряпухам, воду таскать, дрова колоть. С этими делами мы справлялись быстро и в благодарность за сноровистость и оперативность  нам готовили  нечто выходящее за рамки макаронно - тушеночного меню. Например  омлет  на большом противне , пышностью напоминавший кусок пухового одеяла. К тому же на кухне было чрезвычайно удобно  и практически безопасно раскатить с друзьями одну, вторую, третью бутылочку портвейна или чего-то похожего. Накладки  впрочем не  исключались, ибо Ребров был человек дотошный, имевший обыкновение  знать, что происходит во вверенном ему отряде и его подразделениях. Однажды он почти накрыл нас в самый разгар «адмиральского часа». Мы как раз опустошили свои стаканы, а Ша, рассказывал анекдот и промедлил немного. Вдруг отворилась дверь и в каптерку зашел наш командир. Он окинул взглядом высокое собрание, осведомился, все ли в порядке  в столовой, и что это мы тут делаем. Стас  вполне по- деловому ответил, дескать порядок у него полный, а нас он привлекал в качестве добровольцев, дабы распилили двуручной пилой несколько сучковатых, толстенных бревен, давно уже валявшихся  на территории лагеря. «Ну, хорошо- Ребров еще раз оглядел нас и задал последний вопрос: « Станкевич, а в стакане-то у вас что?». Ша зевнул и преспокойно ответил: «А это компот». После чего медленно выцедил коричневатую жидкость и, подойдя к раковине, сполоснул стакан  водой из висевшего над ней  рукомойника. Тем все и закончилось.
                Все, да не все. В том смысле, что как в известной песне поется-«Все впереди!».  Как выяснилось вскорости, доцент Ребров тоже был отнюдь не дурак  выпить. А выпивши, поиграть на баяне. Играл он, кстати, неплохо, по всему видать учился когда- то в музыкалке. Одно слово- голяшник.  Но игра игрой, а кроме этого, опрокинув рюмку, имел  ученый муж обыкновение блюсти и контролировать в лагере  армейскую дисциплину с удвоенным рвением. Чтобы, значит, ни звука из комнат, ни  шатаний студиозусов без дела в расположении.  Вот, оказывается, чего ему для полного счастья недоставало «по бухаре». Но мы тоже любили выпить. Компания у нас подобралась хоть куда, времени- навалом, деньги,  даже если их не было, можно было отыскать. Короче, в один прекрасный день  обстоятельства места, времени и действия  сложились  в единый вектор и…  Утром того рокового дня Боб бегал по комнатам, лихорадочно спрашивая,  не найдется ли у кого одеколона или лосьона после бритья, мол Ежик ( вот же, блин, как в анекдоте!) брился и сильно порезался, прижечь бы ранку. Саша Осадчий, встретившийся Бобу на пути, и сказавший, что у него есть отличный крем после бритья с каким- то антисептиком, был немедленно подвегнут обструкции со стороны Боба и снабжен деловым советом,  куда ему следует этот крем засунуть. А одеколон нашелся у Консула, и он был извлечен из своих апартаментов вместе с флакончиком и проследовал к нам в будуар, где вместе с присутствующими употребил «тройник» в количестве двух флаконов , как и предусматривалось сценарием, внутрь. Далее все события развивались по схеме, напоминавшей  тактику боя войск арабского халифата, у которых вслед за «утром псового лая» следовал «день помощи», плавно переходящий в «вечер потрясения». И вечер не замедлил настать. У нас в комнате было довольно шумно, орал магнитофон и присутствующие общались  далеко не шепотом. Гитара тоже нашла самое живое применение и «свежий запах  лип»  примешивался  к сентиментальным просьбам вроде « не пишите мне писем, дорогая графиня». Вполне уже пьяные грузчики и тарщики, а также приглашенные почетные гости Ша и Консул, вели себя  в общем и целом  прилично то есть  за пределы помещения не выползали, не колотили в стены кулаками с криками, обращенными к соседям, вроде призыва «Не спать!», и не пытались выяснить меж собой « кто из них щенок?». Атмосфера «за столом» была праздничная, ибо праздники мы устраиваем себе, как известно, сами, и внушала нам надежду на  приличное завершение события. На беду, в это же самое время, на другом конце лагеря, доцент Ребров и вверенные ему аспиранты и ассистенты в количестве пяти-семи человек, тоже сидели за столом, по поводу чьего- то дня рождения, употребляя, конечно же, не минеральную воду. Дойдя до определенной кондиции, начальник сельхоз отряда  возбудился к активности и решил  «обойти дозором владенья свои», выслав вперед  дозор - аспиранта Василия. Вася, обычно спокойный и даже тихий молодой человек, во хмелю проявил нешуточное служебное рвение, которое вполне логично привело его ,спустя некоторое время, к  запертой изнутри на ключ двери нашей обители.  Мы, если честно, не сразу сообразили, что кто-то к нам ломится. А сообразив, не проявили ни малейшего желания открывать, сообщив через перегородку  нестройным, но громогласным хором  маршрут дальнейшего следования  желавшему войти.  Нашу декларацию, однако, услышал не только Вася, но и главные проверяющие силы, уже скопившиеся в коридоре у заинтересовавшей их комнаты. Стук в дверь усилился и стал, как нам показалось, возмутительно требовательным и, более того, наглым. В ответ Чушка, повернув «головы кочан»  к двери, и увидев сидящего совсем  рядом с ней Консула крикнул: « Консул, открой, дай там по харе, но никого не пускай!» . Леха, ни секунды не промедлив, вскочил со стула, повернул два раза ключ и распахнул дверь. Он действительно не стал разбираться , кто перед ним стоит, и  Вася, оказавшийся на острие атаки, был взят за плечи, резко развернут  на сто восемьдесят градусов и отправлен вглубь коридора  пинком под зад коленом. Такая же участь через мгновение постигла и доцента Реброва, после чего Леха шагнул обратно в комнату и закрыл дверь на ключ. Мы, собственно, толком и не поняли, что произошло. Возлияния шли своим чередом, музыка не умолкала, гомон за столом стоял уже конкретный, попробуй тут сообрази. Но командиры предприняли обходной маневр, попытавшись взять комнату штурмом через приоткрытое окно. И тут настала очередь Нечи. Он с неожиданным для его комплекции проворством метнулся к влезавшему на подоконник Васе и схватил аспирантика  за грудки. « Да куда же ты, халдюк, лезешь?- почти ласково прошипел он Васе в ухо. « Да ты знаешь, что я в Сирии с такими делал? Когда каждые пятнадцать минут за борт гранату, чтобы ваш брат не заполз куда не надо! А ты мину- прыгалку разряжал, а сынок? Да со мной смерть в обнимку спала. А ты мне отдохнуть не даешь?»  Нечи вообще был мастер на подобную галиматью. Откуда он это все брал, одному Богу известно. Но получалось у него  очень даже убедительно. И внешность соответствовала. Лицо Нечи напоминало потертую боксерскую перчатку, опытную, повидавшую виды, и  поэтому, вполне уже неагрессивную, добродушную. Рост и разворот плечон имел почти гвардейский,  тем более он уже отслужил своё, и был по поводу армейской жизни в теме.  Так что Василию вновь не повезло, сопровождаемый боевыми сказками- присказками, он вылетел в окно и обосновался на травке, сидя на пятой точке, и уже потеряв всякое желание  кого- либо усмирять. Доцент Ребров тоже повел себя разумно. Он просто ретировался и появился вновь часа через три, приведя себя в порядок. К тому времени мы тоже убрали следы  праздника и переместились на природу, оставив в комнате Клепу  и Пэка, самых спокойных и почти уже трезвых к приходу Реброва, поскольку они спали. В итоге инцидент развития не получил. За малым исключением. Ребров таки запомнил, кто же отвесил ему столь обидный пинок и  на исходе семестра зарубил Консулу четвертый этап курсовика, который  считался по программе на ЕС ЭВМ в институтском вычислительном центре. «Ваша программа опять не прошла, придется все выполнять вручную. Но, боюсь, вы не успеете.»- ледяным голосом объявил он Лехе.   К экзаменам Леха все- таки успел, сдав курсовой не Реброву, который на его удачу, захворал, а профессору, читавшему у нас курс лекций по ТММ. Но оказалось, что это были только цветочки  консульской  судьбы. А через год она преподнесла Лехе настоящую волчью ягодку.
                Известно, что самый действенный способ борьбы с искушением- поддаться ему, что Консул и сделал. Просто не в том месте и не в то время. Дело шло к маю.  После лекции по техмашу я вышел на улицу и решил перекурить у здания кафедры, расположенном во внутреннем дворе института за главным корпусом.  Едва прикурив папиросу и с наслаждением задымив, я увидел бредущего ко мне Леху. Вид у него был откровенно меланхоличный  и я, внутренне усмехнувшись, решил, что приятель мой вчера основательно перебрал, а теперь откровенно болеет. Консул действительно был с похмелья, но, как выяснилось из последующего  разговора, печалило его не это. « Ты понимаешь, Длинный»- Леха тоже закурил и жадно затянулся: «Мы позавчера в ДНД дежурили. И похоже влетел я на полную катушку. Послал, значит, участковый меня и двух ментов по притонам, да блатхатам пройтись. Ну, на которые сигналы от народа поступают. Мы и пошли. Заходим, это, в квартирку одну, а там как раз шалман. Три девки бухие, но не так, чтобы очень. Одна, кстати, симпатяга такая, и бойкая. Язык подвешен. Ну, и пару мужиков, те уже совсем раскладные, в спальне на кроватях дрыхнут, будили – ноль эмоций, в полной отключке. На столе водка- селедка, довольно прилично накрыто. Картишки валяются, денег  около стольника, трехи, пятерки, рябчики. В общем  ничего особенного. Ну, менты посмотрели, свое что- то в умишках прикинули, пошептались, и говорят мне, ты , парень, здесь побудь полчасика, посмотри, чтобы не слинял никто. А мы сейчас пробежимся еще в пару адресов, и сюда вернемся. А я что? Сидеть не бегать. Действуйте, отвечаю. Пост принял. Принял –то принял. Сел на стул, закурил. Девки спокойно себя повели. Тоже сели. Хлопнули по рюмахе, о своем трындеть стали. А потом эта, красивая - разбитная ко мне оборачивается и томно так спрашивает: « А, вы, что нас заарестуете? А за какие грехи, гражданин начальник? Мы ничего такого не делали. В койках наши парни спят, считай – женишки, один вообще мой брат родной. А так мы - чистые голубицы». Ну я ей объяснил, мол, никакой я не начальник, просто студент- дружинник, надо вот- дежурю. А к милиции отношения не имею. А она: «Так может с нами за компанию  тяпнешь полстаканчика, красавец?».  Я  и подумал, а  что если действительно накатить граммов сто- сто пятьдесят? Кто заметит? Опять же у меня, как назло, голова разболелась. Ну и накатил. Потом еще. С девчатами разговорился. Поближе подсел. Познакомился с языкатой, оказалось Женя её зовут. Она на «Красном треугольнике» трудилась, да  выгнали недавно  за прогул. Дальше- больше, то-сё, я и не заметил ,как Женя эта у меня на коленях устроилась. Те двое, её подруги, на кухню зачем-то вышли,  чайник что ли поставить или еще зачем. Не знаю. Короче, когда участковый пришел, а дверь не запертая осталась, мы с подругой  почти лежа общались. А мне уже порядком захорошело. Я окосел и о повязке дружинника позабыл. Не снял даже. В общем, сгорел я , Длинный, синим пламенем. Участковый орал благим матом, обзывал парашником  и шалашней пропойной, посулил в институт обязательно капнуть. Теперь аморалку пришьют и вышибут».  Я только головой покачал сочувственно , а что тут скажешь?  Если телега в деканат придет, то из комсомола  Леха вылетит пробкой, а там и на отчисление могут подать. Подобные эскапады мало кому сходили с рук. Ишь, ты, Консул, Ален Делон какой! Прямо кентавр. Я ту красотку кабаре конечно в  глаза не видел, но знать ей шибко мужика недоставало, коли Лехины стати хлипковатые  вдруг приглянулись.  Я ни в коем случае приятеля не осуждал,  никто от конфузов не застрахован. Но вот чем же ему помочь- то? «Слушай, Длинный. А может быть мне на вечерку перевестись». – спросил вдруг Леха, закурив еще одну «беломорину».  И вдруг оживился: « Мне в армейку не ходить, долг Родине отдал. Устроюсь на работу. И закончу на полгода раньше. На вечерке же пять лет учебы и в дамки. А тут осталось то ерунда». Я тоже не исключал такого варианта развития Лехиной судьбы, и даже горячо его поддержал, а то расстроится, опять налимонится, угодит в мойку, в смысле в вытрезвитель, по закону парных случаев. Кому  от этого польза? На такой неожиданно оптимистичной ноте мы и расстались. Через некоторое время бумага соответствующего содержания, как и обещал участковый, действительно пришла в деканат.  Но Консул был уже недосягаем для репрессий. Он  перевелся на вечерний  и трогать его не стали. Так что диплом он имел и вправду на полгода раньше нашего.

                У Хуршида в тетради по химии корявым почерком была записана  магическая  фраза, напоминавшая древнее заклинание: « Сол вазмодевствует. Получаем на ашдвао и вады…» .  Ничего удивительного, заводские стипендиаты из славной среднеазиатской глубинки  на кафедре иностранных языков учили русский. В те времена  подготовка  национальных кадров считалась актуальной задачей и кадрам этим будущим создавалась «зеленая  улица».  И все равно Хуршиду поначалу приходилось трудновато. «Ничего, Хуршиджан Рахмаджанович,- любил говаривать ему преподаватель той же химии доцент  Красильников- «Я сделаю из тебя человека! Благо химия ,что по- русски, что по- иному- все одно формулы. На любом языке понятны».  Кафедра химии  была  подразделением примечательным. Тот же Красильников считал себя записным юмористом и остроумцем и  на своих лекциях постоянно пытался это доказывать. « Я ,знаете ли, человек очень вредный,- кокетничал  он, выводя мелом на доске  последовательность  электролитической диссоциации - Я очень скоро могу вам, коллеги, и поднадоесть»   И однажды в ответ на эту тираду с задних рядов кто- то пробасил ему в ответ: « Уже!»   Красильников замер и не оборачиваясь осведомился: « Как, уже надоел?»    « Уже давно»- сообщил все тот же бас. А занятия в лаборатории полгода начинались  для нашей группы на удивление одинаково. Преподаватель Тамара Семеновна, женщина неопределенного возраста и очень маленького  роста всегда опаздывала  к началу  лабораторной работы и войдя в лабораторию вопрошала слегка осипшим голосом: «А что, звонок уже был?» . Получив неизменно утвердительный ответ, она усаживалась за свой стол и начинала перекличку присутствующих, причем  Костю Бренковича  с непонятным упорством называла Бренкевичем  и вообще уделяла ему повышенное внимание: « Так, Бренкевич! Где Бренкевич? Здесь? Встаньте! Подойдите сюда! Ладно, садитесь на место».  Она доводила Костю до белого каления,  но  означенная  процедура повторялась еженедельно.
                Зачем я все это вспомнил? Да именно, чтобы вспомнить. Разные у нас были учителя. Не всех мы жаловали, далеко не все жаловали нас. Это сегодня я понимаю, что плохих учителей  и вовсе не существует. Ибо процесс учебы зависит прежде всего от способности и желания ученика научится тому или иному, и вообще процесс сей – явление непрерывное. Главное научится извлекать рациональное зерно и пользу даже из самого негативного к себе отношения. Настоящие люди , между прочим, среди преподов тоже попадались и нередко. Наш курсовой замдекана, коего промеж собой мы величали Цепеллином, например, являл собой редкое сочетание  способного «научника» и отличного воспитателя молодых шалопаев. Он никогда не лез к нам с наставлениями на путь истинный, но всегда помогал, влетевшим в очередное приключение вахлакам, избежать  крайних наказаний, давая еще один шанс не вылететь из института пробкой и закончить – таки обучение обретением заветного диплома. Он прекрасно понимал, что никакие мы не злостные нарушители установленных норм и правил, просто энергию некуда девать, к тому же гормоны бушуют вовсю, вот и творим подчас невесть что. Честь ему и хвала, и хорошо, что не только ему. И ничуть  не погрешу против истины, засвидетельствовав тот факт, что школа  нашей  alma- mater  была в той стране одной из лучших, в чем впоследствии мне и моим товарищам пришлось не раз и с удовольствием убедится. Одно только  предъявление нашего вузовского диплома при трудоустройстве производило в большинстве случаев поразительный эффект, сразу  весьма существенно повышая, говоря современным языком, рейтинг обладателя. Конечно, это сейчас я такой рассудительный и объективный. А тогда… Тогда все было  как и положено в молодости, все по максимуму, из крайности в крайность. Икалось преподавателям, наверное, частенько. Ибо поминали мы их , не дай Боже услышать. А как же? Каждый болел за свою команду. А многие из противоположной дружины  мнили себя большими оригиналами. Как  наш математик Евгений  Смердеевич , взявший моду придумывать интегралы для контрольных работ из головы. Причем очень часто это были не берущиеся интегралы, и  мы до одури тщетно пытались их решить. А когда убеждались, что они не имеют решения, наш наставник, хмыкнув ехидненько, писал на листочке пару- тройку новых  и наши мучения продолжались. Был наш Женечка, как мы его за глаза величали, с претензией на изысканность. Бородка a-la Ришелье, портфельчик с монограммой, трубка с крышечкой, ручка с золотым пером ( вы своей в журнале не пачкайте, мою ручку в деканате знают!), костюм тройка серый или синий. Оба в яблоках, в винных наверное, холостяком был наш патрон. И в разговоре с ним создавалось впечатление, что он любую фразу начинал с непонятного  мяуканья: «А-мня, ня…». Ехидос, короче. В отместку мы повадились на переменах  или на переходе из корпуса в корпус, встретив Евгения Смердеевича, орать ему в спину: «Женька! Жека, ё- мое, кого я вижу, дед, тормози! Парни, где Жека? Да вот же он! Же-е-е-ка!». А когда он в недоумении оборачивался и начинал растерянно искать глазами  окликавшего, кто ни будь из нас с наглой улыбочкой  говорил ему: «Извините, это мы не вам». А вот студенты- вечерники, по слухам, несколько раз обходились с ним более сурово. Рабочие парни с «Арсенала» или «Большевика», чуждые математического, а равно и всякого иного, эстетства,  попросту били преподавателю морду, подкараулив его в темной подворотне после занятий.  Другой ухарь, доцент Куницын, в прошлом заведующий кафедрой ТММ, был неравнодушен к молодым субтильным студенточкам. На экзаменах  он приглашал их присаживаться к нему поближе, клал руку на плечико очередной  инженю и, делая вид, что внимательно слушает  ответ по билету, совершал  рукой разнообразные ощупывающие и поглаживающие  манипуляции. Спускаясь до пояса оппонентки и возвращаясь обратно. Точно по клавишам аккордеона, Девчонки краснели, смущались, но, преподаватель все- таки, по большей части терпели. И все им сходило благополучно, даже если  толком ни черта не знали. Сам Куницын наверное  был бессилен побороть свою эротоманию, хоть и пострадал из-за  неё, лишившись, в свое время, заведования кафедрой .Страсть, увы, прорывалась наружу против его воли. Эксцессы на этой почве случались и в наше время, Гощка  Курганцев, когда  доцент попытался обнять на экзамене его невесту, подошел  к преподавательскому столу и сбросил руку  Куницына  с Людкиного плеча. Лыцарь, за сей подвиг, был немедленно изгнан из аудитории, приплелся в общагу, и рассказал все нам. Но мы его тут же обнадежили, выразив готовность хоть сейчас помочь составить  соответствующее письмо на имя декана факультета и подписать его у Гошкиных однокашников. Мало бы  маньяку не показалось. Не в первый раз нам было «отмазывать» своих таким вот образом, с помощью коллективных петиций и протоколов якобы комсомольских собраний группы или этажа.  Профильная кафедра не отказала бы в поддержке, да и замдекана в стороне не остался бы.  Но инцидент завершился  тем, что  Гошка сдал  экзамен на следующий день, на «хорошо» сдал. Остальное, как модно нынче говорить, без комментариев.  Затерлось, забылось само собой. Однако  же без последствий обходился далеко не каждый инцидент. Самым диким в то время нам казался тот факт, что можно было вылететь из вуза или  взять академку в связи с не успеваемостью по физкультуре. Да я и сегодня считаю это дурью несусветной. И не стоит гэтэошникам новоявленным копошиться, возмущаться, урезонивать. Я сам значкистом был в нежном возрасте, к тому же много лет провел на борцовских коврах и татами, позже и  таскал железо по качалкам до умопомрачения. Но это  к делу не относится. Нельзя за физру из институтов отчислять.  Что хотите, делайте, а отчислять не смейте. И здоровье нации, и прочая демагогия здесь не причем, просто спекуляция чистейшей воды, и лучше последить, как бы хорошо забытое старое не повторилось во всех подробностях, вы думаете я забыл, как положили в конце концов на все эти «готов к труду и обороне» в большинстве  тех же школ? Нисколько не забыл. Кампании повального характера имеют свойство очень быстро выдыхаться и вырождаться. Так что слепой сказал посмотрим. А к физкультуре и спорту я с детства относился  с любовью и пиететом, и ныне, смею вас уверить, так же. Я поводырей не очень жалую. Главные беды всегда от поводырей происходят. Ибо оные чаще всего зарываются и начинают лепить горбатого  по любому поводу.

                Самыми бесполезными, точнее даже вредными  в вузе  по праву считались кафедры общественных наук: истории  компартии, марксистско- ленинской философии, политэкономии и научного коммунизма.  Ну, с этими якобы историками и с позволения сказать учеными коммунистами сразу все было ясно. Их правило- шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте считаются побегом, конвой открывает огонь без предупреждения. Никаких фантазий, выучи и молоти, аки робот. Думать опасно, лишнее говорить не рекомендуется. « Партия торжественно заявляет, что следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Вот, значит, как. Это они нас имели в виду. И поимели по полной.  Но с другой стороны, что можно было ожидать от лучших представителей  красных когорт, рукоплескавших и одобрявших горячо сие решение двадцать второго съезда славного боевого авангарда советского народа? Наверное сотрудники наших кафедр общественных наук на самом деле  никакими красными не были, за исключением нескольких старых маразматиков. Большинство же очень выгодно устроились на весьма не пыльную работу в достаточно приличном месте. И вся идеология. Философы  наоборот отличались некоторым вольнодумством, от сих до сих конечно, но поболтать и пофантазировать любили. Поэтому на их семинарах  обыно скука не водилась.  Преподавателя политэкономии  капитализма,  молодую довольно милую женщину мы  откровенно провоцировали  вопросами, уводящими далеко в сторону от темы очередного занятия.  Как ни странно, она легко  поддавалась на провокации, думаю, что Наталья наша Владимировна  тяготилась своими обязанностями, и вешала нам на уши свою экономическую лапшу без особого удовольствия. А вот главным политэконом, впоследствии доктор наук и профессор, являл собой пример глубоко творческого отношения ко всякого рода вранью. Этот выдающийся  деятель  настолько нас презирал, что имел мужество  однажды заявить, мол для него, в отличии от прочих, труд уже стал жизненной потребностью, поэтому он вскоре уходит в творческий отпуск, дабы создать докторскую диссертацию.  Лет  через пять- семь после этого спича я имел счастье наблюдать  несколько уже поблекшего и оплешивевшего нашего лебедя  с докторской степенью по телеку, во время заседания  какой-то ассамблеи дружественных  независимых стран, где он благополучно и активно председательствовал, о чем- то вещал, с кем- то спорил. А почему же нет, ежели  человек на своем месте, ври да говори. Для него ведь по сути  ничего не изменилось, кроме антуража и мизансцены.  Молодец был, Лиходей Иоасафович. Гигант мысли и духа. Такие нигде не пропадают.

             Прозрение. Оно приходило ох, как долго, исподволь, опасливо таясь в закоулках сознания, подолгу фокусируясь, обретая и вновь теряя отчетливость, меняясь со временем.  Что мы знали о жизни и о своей стране?  Общие фразы и хрестоматийные примеры, оказавшиеся на поверку сомнительными, в лучшем случае, версиями произошедших  и происходящих событий,  Или вовсе абсолютно лживыми  выдумками  для  дураков, коими  мы и должны были обернуться  в процессе  систематического впитывания полезных и нужных  сведений  подобного рода. А мы спорили друг с другом. Как мы спорили! Ночи напролет. До хрипоты. Тогда, в середине восьмидесятых,  питерские газеты повадилась регулярно публиковать статьи о партийцах и военных, убитых или загнанных в лагеря в период  большого террора. Они были представлены читателям, и нам в том числе , истинными жертвами злодеев- сталинистов, рыцарями революции,  «без страха и укропа».  Это много позже  нам стало известно, что  перспективный красный маршал, до сих пор то и дело воспеваемый некоторыми шарлатанами от истории, – кровавый палач Кронштадта и Тамбовщины, применявший химическое оружие против восставших крестьян, практиковавший расстрелы заложников, ничем, кроме бездарности и трусости, не проявивший себя  на полях боев, державший у себя на даче под Ленинградом прислугу вплоть до псарей, что когорта пламенных большевиков: иркутский экс-фонарщик, его прямой и непорсредственный, очередной при жизни ,не в пример герою  известного стихотворения, пароход и человек, иже с ними вождь иностранных революционных легионов, в числе прочих- виновники страшного голода начала тридцатых годов, бушевавшего по всей стране, а  знаменитый вождь центробалта, муж  жрицы свободной любви - палач, трус и подлец,  один из инициаторов массовых убийств  флотских офицеров и адмиралов накокаиненными матросами в семнадцатом году, что однофамилец знаменитого ныне философа и мыслителя, вождь коминтерна и хозяин северной столицы  в начале двадцатых, сознательно обрек тогда  Петрогад на голод, и вполне допускал уничтожение миллионов граждан, ибо они неисправимо инакомыслящие, что дьявольский крымский ревком, возглавляемый инородцем, после взятия Крыма, соизволением самого лучшего красного главкома гражданской войны, устроил там настоящую резню, уничтожив  сто пятьдесят тысяч человек, а известная  несгибаемая революционерка, будущая зампредсовнаркома и главный советский контролер за всем, за чем свыше укажут, лично поливала по толпе из пулемета, и впадала то и дело в истерику  ибо патроны в лентах слишком быстро заканчивались, что  ниспровергатель  культа личности, освободитель и реформатор – настоящий  иуда, верный и всеядный хозяйский пес, лживый интриган,  а не прогрессивный творец пресловутой оттепели, свершенной с одной целью – обелить себя и партийную свою камарилью, всю по макушки в крови народной, а наилучший детский писатель, юный герой, командир отряда особого назначения, сдуру и сослепу  зверствовал, обеспечивая светлое будущее одному степному сибирскому народу, да так, что его имя проклинают в тех местах до сих пор, а красного будду – главного первоконника  и нынче не забыли «благодарные» узбеки.  Еще один  замечательный парень, латышский  революционер, в честь которого был назван  один известнейший советский поэт, также осчастливил сибирские и уральские просторы своим присутствием, организуя раскулачивание, по сути – геноцид, и сгоняя людей в колхозы, также санкционируя  массовые уничтожения недовольных этим крестьян, чем  печально и прославился, а в тридцать самом печально известном году, когда его самого ухайдакали  ежовские  приспешники, никто и не пожалел об этом, ибо собаке собачья смерть… И еще… и вот эти…  и те… которые… Все, все, абсолютно все, камарилья целиком, без исключений и лакун, от любимцев партии и комсомольских вожачков до садистов энкавэдэшников и прочих чекистов.  Одни судили и убивали других, назавтра их убивали и ссылали третьи, а тех в свою очередь уничтожали четвертые, и никто не отказался от игрищ дьявольских, никто не захотел остановиться, пусть даже ценой жизни собственной, все надеялись выиграть и уцелеть. Чекисты, партаппаратчики, комса, красные командиры… Имя им, как всегда, легион! У нас иначе не пристало. Все они принимали условия игры в которую однажды ввязались, игры безо  всяких правил. Все они были готовы убить народ великой страны ради  мировой революции, читай: ради собственной жажды власти, наживы и безнаказанности, и убили бы, если бы их не уничтожили раньше  соратники, коллеги, такие же кровавые преступники, соглядатаи, стукачи, палачи, истязатели и вертухаи. А в наших ночных прениях  Нечи обычно выступал на стороне  отца и друга всех народов, оправдывая его «чистки»  в рядах несгибаемых борцов- революционеров, а мы, остальные, пытались с Нечи хоть как-то совладать, толкуя ему о недопустимости  подобных жертвоприношений, о лишении армии талантливых( ох-о-хо!)  полководцев и прочая и прочая. Глупые слепые щенки. Нам  предстояло слишком о многом еще узнать, слишком многое осмыслить и попытаться понять, принять или не принять, а ведь уже наваливались на нас события текущего времени, неслись они, ускоряясь, набирая мощь, и надо было разбираться в них на ходу, не откладывая в долгий ящик. Иначе  совсем с катушек соскочишь.  Спасало нас то, что мы были молоды, неприлично и откровенно молоды, поскольку самое ценное свойство молодости- очень быстрая регенерация в состояние равновесия после самых сильных потрясений и очень жестоких испытаний. Господь, в истинном милосердии своем, хранит молодых, а то и жить будет некому.
                Считайте меня кем угодно, но я с детства не хотел , чтобы герой знаменитого фильма известных  братьев – режиссеров, выплыл. При всем уважении  к обаянию и потрясающему  мастерству действительно выдающегося артиста, сыгравшего этого, с позволения сказать, товарища. К тому же  я всегда сочувствовал каппелевцам, которых Анка поливала из пулемета. Правда шли они в атаку в форме  марковского офицерского полка , но это не столь уж важно.  Кстати, Боб, как выяснилось однажды  в процессе нашей с ним беседы на означенную тему, был вполне со мной солидарен.  И не думайте, что мы являли собой борцов с  режимом. Нет. Просто нельзя было интуитивно с  младых ногтей не чувствовать лицемерия и вранья, царивших вокруг. Это не сложно, когда говорят одно, а делают другое. Помню я спросил отца, а почему  так жестоко поступили с государем императором  и его семьей? Ведь дети-то были ни в чем не виноваты? Как же так?! Папа ответил, конечно же, мол, шла война, войска верховного правителя, адмирала, наступали, была угроза освобождения царя, что означало  воскрешение для врагов диктатуры пролетариата  символа  свергнутой власти и т.д. и т.п. Выхода, значит, иного не сыскалось. Я выслушал все, кивнул, дескать, понял. А на самом деле испытал  некоторую досаду, оттого, что ответ меня не убедил. Я очень верил отцу, он, по моему глубокому тогда убеждению, все знал и обо всем читал, я не мог и предположить, что на какой-либо вопрос папка не ответит убедительно. Огорчение и досада охватили меня  именно  в виду необъяснимость причин убийства царской семьи.  Со временем огорчение ушло, но досада стала глухой, дремлющей глубоко в душе и сердце, ненавистью. Пока еще не вполне нашедшей своих адресатов. Это был непростой, извилистый и долгий путь. Первый раз она прорвалась наружу лет в девятнадцать. Я приехал  домой на каникулы, и в разговоре с родителями (а мы обсуждали  статью в Литературной газете , что- то как раз о Гражданской войне, и довольно еще робко и схематично  о белом движении, в частности)  вдруг рявкнул: « Да лучше бы дроздовцы тогда всех поубивали. Может и не было бы того, что сейчас творится. Уж по крайней мере врали бы меньше, и воровали бы не так!» Никогда не забуду как вдруг побледнела мама , спросив растерянно: «Сынок, что же ты говоришь? Как же можно?»   И это был второй раз в жизни, когда мама была так растеряна. А впервые мамино лицо стало бледнее её медицинского  халата после декламации мною стишков о Садко - богатом госте и еще о том как «Жил был у бабушки, чтоб мне хромать, серенький козлик, дай  обнимать!».  В пятилетнем  возрасте угораздило меня  попасть в детское отделение  городской нашей больницы. Почки простудил и залетел на месяц в палату, где лежали ребята лет на пять, а то  и на восемь меня постарше. Ну, они и научили уму- разуму. Хорошей памятью я отличался  уже тогда и ,сколько себя помню, всегда читал стихи на детских утренниках, а потом на пионерских праздниках. Вот я маме и выдал  перлы, не понимая конечно истинного их содержания. Ну, это к слову, а  что касается красных – белых, я счастлив, что в конце концов наставил меня Господь на путь истинный и привел к осознанию  величия идеи  монархического правления, как единственно возможного для нормальной жизни  родной страны. Я приверженец монархизма еще и потому, что он в наше время уже совершенно невозможен и утопичен. И теперь я во многом одинаково отношусь и к большевистской  уголовной камарилье и к противостоявшим этой дьявольской когорте  либералам и генералам. Не знаю, за что считали они себя элитой российского общества, но бесспорен только факт их предательства по отношению к Николаю Александровичу и его семье. А измена государю означала и означает по сей день только одно – измена Богу и Отечеству своему. Это они, высшие военные и думские деятели отдали страну на  поругание  псам из своры, спонсируемой  финансистами с Уолл- стрит и германским Генштабом. Это они виновны в чудовищном преступлении, свершившемся в Ипатьевском доме. Надо было сначала все это допустить, а потом носиться с идеей спасения Святой Руси, в итоге потерпеть поражение и бежать на чужбину,  и перестать на самом деле быть русскими, кто  и что бы там не говорил.  И самое страшное- кровь невинных жертв, мучеников и страстотепрцев, и сам тягчайший грех зверского убийства до сих пор лежит на всех нас.  А мы отчего-то не спешим с покаянием. Мы отчего-то вновь возвеличиваем  красную  псевдо героику и не желаем  знать правду. Мы её боимся наверное. А как вам такая аналогия: кровавая сволочь, полицаи ровеньковские и краснодонские, ублюдки и фашистские прихвостни сбросили запытанных до полусмерти  героических, мужественных,прекрасных  ребят- молодогвардейцев в шурф шахты. А за четверть века  до этого, в шахту под Алапаевском большевистские выродки пошвыряли великих  княгинь и князей, а заодно и близких, верных им людей. Когда колчаковские части взяли Алапаевск и останки  зверски убиенных были подняты на поверхность, выяснилась одна знаменательная деталь. Великая княгиня Елизавета Федоровна и великий князь Иоанн, когда их столкнули вниз , упали на дощатый, выступающий в шурф шахты помост. Умирая, Елизавета Федоровна сумела перевязать разбитую голову великого князя, разорвав свою монашескую накидку. Вот о чем нужно знать и помнить. Вот, что нужно чтить.  И кто же они были такие, рыцари революции, готовые лить народную кровь до тех пор , пока она не иссякнет совсем, ради  декларируемых на всех углах, якобы высоких, целях. А на деле- ради удовлетворения собственных  бесовских  амбиций и достижения  того чудовищного    уровня  власти, когда можно по желанию  безнаказанного  убивать кого угодно и не держать ни перед кем ответа за совершенные злодеяния.
                Еще раз повторяю, никогда я не был борцом с режимом. И никаких иллюзий насчет диссиденства не питал и не питаю. Разные у нас были и есть правозащитники, как выяснилось. И титулование сие  звучит уж больно  самоуверенно, что ли. Слишком многие не по праву им пользуются. Но я вполне искренне  сочувствовал действительно узникам совести, узнав, постфактум естественно,  о  судебных расправах с литераторами, об обмене одного нашего бунтаря на главу чилийской компартии, о гибели диссидентов в лагерях, вплоть до перестроечного времени и даже во время оно. Мальчишкой еще, ни черта не мог понять, когда академика отца водордной бомбы сослали в Нижний Новгород. И по-настоящему проникся брезгливым неприятием  к  продвинутому  генсеку новой генерации, после его открытого хамства в адрес знаменитого на весь мир академика на съезде народных депутатов уже в перестройку. Вот еще тоже термин придумали. Постройка вот –вот рухнет, а мы перестраивать её хотим. Короче человек умирает, а мы вместо реанимации полупокойнику губы красим, дабы выглядел презентабельно. Зато  хождений в народ было не приведи Господи сколько. Последний партийный бонза очень любил побазарить с народом на улицах. Выглядел он при это довольно комично, если не откровенно жалко. Местечковое «гэканье» плюс  безграмотная речь не сделала его «своим в доску парнем», как был недоучкой, так и остался. Впрочем, для рекламы пиццы, как выяснилось много позже, эрудиция не требуется.  И опять аналогия : один довольно известный казачий  генерал, лихой налетчик- партизан, организатор печально известной «волчьей сотни», ветеран Добровольческой армии,  в эмиграции, чтобы с голодухи не околеть, служил в цирке наездником- вольтижировщиком,  и выжил, очевидно для возвращения на Родину  профашистским  изменником  и позорной казни на виселице, а первый и последний президент  союза республик свободных, находясь в глубокой отставке, рекламировал пиццу на Западе. Видать хотел о себе напомнить. Интересно, на какие шиши и за какие заслуги, ему в островной империи, в знаменитом  холле, торжества на юбилей закатили? Ладно, ясно за какие. И поделом ему и государству, где он вроде бы как главенствовал.  Аз же грешный однажды, учась классе в пятом, если и боролся за свои права, так только со школьной пионервожатой Галиной Павловной. Дело обстояло следующим образом: мои общественные таланты лучшего чтеца – декламатора  на школьных и пионерских праздниках  вышли мне боком, поскольку мешали занятиям в спортшколе. Ездил на тренировки я за тридевять земель, сначала на электричке  полчаса, затем еще минут двадцать на автобусе. И задерживаться для репетиций очередных выступлений после  уроков уже не мог. И  тогда я решил покончить с моим пионерским отрочеством, о чем и сообщил вожатой. Галина Павловна, услышав мой рапорт, мгновенно утратила ту минимальную внешнюю привлекательность, коей все-таки обладала. Как в песне : «Пьяная, помятая, пионервожатая, С кем гуляешь ты теперь, выдра конопатая». Не знаю с кем она гуляла, но фурией стала  не на шутку: брызгала слюной, срывалась на крик, обзывала меня закоренелым индивидуалистом, коему теперь одна дорога - пополнить ряды уличной шпаны. А там и до тюрьмы недалеко, ибо пионерский  галстук придется завтра же с позором снять, а  сие скорее всего чревато расставанием со школой.  О комсомоле же  впоследствии и мечтать не придется.  Однако меня она ни в чем не убедила, хоть я, признаюсь,  и «очканул» про себя немного  по- поводу пионерского галстука, снимать его и публично позориться мне совсем не улыбалось, воспитание, знаете ли, хорошо оболванивали, крепко. Но все-таки  я уже был знаком с песней Высоцкого, где звучало рефреном:  «Уж если я чего решил, я выпью  обязательно», трактуя строчку именно в направлении «гни свою линию».  В отместку Галина спрятала мой портфель, он лежал на парте, а  она схватила его и выбежала из класса. Но и тут ей не повезло. Портфель с помощью технички тети  Саши я нашел и отбыл вместе с ним восвояси. В последствии меня несколько раз пробовали привлечь к выступлениям, но безрезультатно. И  мои антрепренеры от пионерии отстали. Нашлись у них другие добровольцы. Исполать им.

                Совхозная эпопея  тем временем продолжилась очередной нештатной ситуацией. У нас, как и в любом подобном сельхозотряде, положено было быть медработнику. Понятно почему. И за нашим здоровьем в ту осень следил субординатор, сиречь студент шестого курса из первого мединститута. Звали его Коля, был вполне понимающим  обстановку парнем, не трусливым, коммуникабельным, и  весьма добросовестно, и квалифицированно выполнял,если приходилось, свою работу. Каждые выходные к нему приезжала девушка  Виолетта, совершенно милое и вежливое создание, они с Колькой очень трогательно общались, и как ни странно  мы, для многих  ерники и нахалы, практически  не позволяли себе  даже  безобидных шуток в адрес влюбленной пары. Поэтому, когда дождливым субботним вечером Виолетта, или как её все звали -Вета , ворвалась к нам в комнату с криком, что на входе в лагерь пьяная местная гопота лупит Николу, мы без разговоров сорвались с места в карьер, надеясь учинить над  напавшими  расправу скорую и жестокую.  «Наших бьют !»- святой клич, никого не оставляющий равнодушным, по крайней мере в те годы. Однако, на месте происшествия  мы, к великому сожалению, обнаружили только  порядком помятого нашего доктора. Гопники  уже растворились в   сумеречном сельском ландшафте, и поиск виновных по горячим следам  ничего бы не дал. Но мы, руководствуясь принципом неотвратимости наказания, пораскинув мозгами, нашли- таки способ восстановить справедливость.  Замысел наш был  прост и гениален. На следующий день в поселке, на  немногочисленных  автобусных остановках и весьма многочисленных столбах появились рукописные объявления, извещавшие местное население о предстоящей субботней дискотеке в лагере сельхозотряда. Дискотека , естественно, проводилась абсолютно бесплатно, поэтому - милости просим на танцы плюс буфет, напитки и всякая всячина. У нас пальцы отвалились ночь напролет  выпускать рукописный такой тираж, но, как вскоре выяснилось, не зря старались писаря.  К слову сказать, умники из комсомольского актива поддержали нашу идею о дискотеке, мол, закис народец, неплохо бы кости размять, будет веселее морковь за косы дергать. Они же, самостоятельно, выдав инициативу за свою, согласовали мероприялово с руководством отряда. Разумеется никто ,кроме нас, истинной подоплеки  ни рефрена не знал, о буфете в объяве было упомянуто, как раз для привлечения  разномастных любителей опрокинуть стопарь на шару, а в официально представленном  активу экземпляре этой, с позволения сказать, афиши, ни о  каких буфетах не упоминалось.
                Все были довольны. Нам заявили даже, что подобного от нас не ожидали и тем более приятно удивлены, и мы, как ни крути, молодцы, еще и потому, что взяли на себя обеспечение порядка на дискотеке.  Правда товарищ Осадчий тут же , без паузы, высказал  подозрение о нашей причастности к исчезновению из сушилки его резиновых сапог. А девушка- активистка, проходившая в наших разговорах под кодовым именем Лебеда,  заявила о возможности поручения нам и более ответственных дел, при условии предоставления в комитет ВЛКСМ  подробной автобиографии. Гениально!  И как меня ни переубеждайте, останусь при своем мнении. Да, согласен, в комсомоле  состояли и работали миллионы отличных парней и девчат. И как работали! Вспомните целину, БАМ и не только! Но в том- то и беда, что масса приспособленцев и рвачей  сводила на нет все впечатление от честного труда остальных. Говорят, что если бы  убрать из  комсомола эту элиту, то получился бы просто- таки идеальный молодежный фронт. Но в том-то и беда, что не убрать! Не убираются хорошие наши  и не убирались, напротив, захватывая зачастую командные высоты.  И все, дегтя столько, что мед навсегда испоганен, да что там, испоганен- исчез! Настолько же бессмысленна реплика главного «чайфиста» о возможной аналогии «Первомая» и бразильского карнавала, только идеологию из  праздника  Весны и Труда советского времени убрать необходимо. Как её убрать- то? Ведь не глупый же, казалось бы, чувак, а такое  несет, хоть стой, хоть падай!  К тому же в подоплеке веселого отношения народных масс к осеннее- весенним  демонстрациям верности делу  «марксизма – ленинизма и пролетарского интернационализма» лежало послабление в  продаже всевозможного  алкоголя, особенно пива, и не хитрой снеди на закусь. А буфеты на избирательных участках, работавшие с шести утра в полный рост и без ограничений?!  И засуньте свою школьную балалайку поглубже в чехол. В свой. Запомните  все, кто захочет мне оппонировать, повторяю - с вами спорить не стану. И вообще ни с кем. В спорах  рождается ,что угодно, только не истина. А правда, она у всех разная, и меня с вами особенно.  Я знаю, о чем толкую. Пошли вы к лучшему… Вы мне и без того полжизни испоганили, идеологи, горлопаны, главари. Камарилья - одно слово.
                Ладно, проехали. А у нас, тем временем, настал судный день. Ох, не зря большинство личного состава команды мстителей явились на свет и выросли в маленьких заштатных городках, бывших заводских слободках, где главным развлечением являлись танцы по субботам. А на танцах таких  главное дело - драки улица на улицу, двор на двор. И не стоит харю кривить. Не нами подобное придумано. Эстетство сие – власти очень выгодно было: стравит народец пар и вновь на трудовой подвиг с чистой душой и похмельной башкой. Дрались мы от души, нечего сказать. Жестоко. Кто знает, тот меня поймет. А кто не знает, тому и рассказывать нечего, не догонит. В конце баталий ПМГ забирала оставшихся лежать на поле брани, определяя кого в обезьянник, кого в вытрезвитель, кого в больничку. Или того хуже. Всякое бывало.
                Итак, пропуск  местных на территорию лагеря начался в 18:00.  Периметр танцевального зала и два входа-выхода из него  контролировала группа Нечи. Внутри этого кольца находились  собственно бойцы, составившие два ударных кулака  в противоположных концах помещения.  Все произошло примерно через час после начала плясок. К тому времени группа  желающих найти буфет местных, стала выражать свое «фе»- обещали же!- и апеллировать к студентам, в массе не имевшим  ни о чем понятия. Тогда Боб ,изображавший некое подобие танца с партнершей, приблизившись к этой кучке  собравшихся вроде митинговать, оторвался от подруги и очень сильно толкнул стоявшего  к нему спиной поселкового. Парень не упал, его приняли в свои объятья его же товарищи, стоявшие почти в плотную.  Далее последовал диалог:
Боб: - Что ж ты, чалдон , мою девчонку толкаешь?
Парень:- Ну… извини?
Боб: - Ты кого на  кукуй  посылаешь?
После этой фразы и отвешенной Бобом оппоненту конкретной плюхи, мы повели атаку на  ничего не понимающих  местных с двух сторон, двигаясь  к центру, группа навстречу другой группе. На танцах нашего отрочества и юности такой маневр назывался «делать вещи». Все было кончено в несколько минут.  Местные, в основе своей, оказались в плотном кольце. Причем девчонок из поселка на нашем с позволения сказать празднике практически не было.   А все- таки  пришедших  мы и не трогали конечно же. Собственно никто ничего не успел толком разглядеть. Пленным был учинен допрос, краткий и жестокий, с целью выявления обидчиков  лагерного Эскулапа.  Результата он не дал, оно и понятно, кто же в такой обстановке признается. Никола или Ветка наверное опознали бы обидчиков, да в Питере оба находились в тот момент. В общем, порядком помятых и перепуганных организованным нашим натиском, местных вышибли за ворота, предупредив о возможном повторении  пройденного, и дискотека продолжилась. Милиция? Да, помилуйте, какая милиция.  Убитых и слишком тяжко раненых нет, носы и «фингалы», руки вывихнутые, ребра и почки отбитые- ерунда, да и из этих вот местных наверняка  каждый для ментов - пожива, не потерпевший. По внешности было видно. И , к слову, более ни одного инцидента с аборигенами не происходило. Уж такой колхоз - совхоз, господа мои.

                Вот нынче все твердят- главная сила в информации, информация - ключ к власти  над миром, к победе над врагами. Бесспорно. Согласен. Но я, собственно, о другом. Просто начал что-то издалека.  Одним из инструментов информационных являются средства связи, в частности - телефон. Сейчас - мобильный. Актуальность мобильника непререкаема. Но вот ведь какое дело: я утверждаю, что по- настоящему актуален и практически бесценен был телефон- автомат на пункте междугородней связи в дни моей молодости. Вот он, питающийся пятиалтынными, инструмент, помогавший, порой, решить вопросы жизни и смерти! Боже, сколько времени я провел на подобных пунктах. Как я ждал момента, когда с пригоршней мелочи наберу заветный номер и услышу, наконец- то, твой голос, любимая…единственная в жизни… Это вам почище, чем « 07» Высоцкого. Владимир Семенович, не в обиду будет сказано, из квартиры Париж набирал. А в наших  халупах и намека на телефоны не было.  Шутка конечно. Точнее -  прямая аналогия.
                Вы считаете, что я корчу всегда и во всем правого знатока и мудреца? Бросьте, никого я не корчу. Откорчился. Постыло. Я, возможно, только сейчас в самого себя и превратился. Хорош я или плох? Темен или светел. В обоих случаях скорее второе. Это не кокетство. Это правда. Как я могу быть светлым и хорошим в наши дни?  Вот мы недавно с приятелем, два поэта, сидим значит и под рюмку чая вспоминаем светлые страницы жизни. Как ни странно, мой визави только о службе в армии трепался. И как излагал, с юмором, с ностальгией! А по- трезвяни послушаешь его на ту же тему- сплошь проклятия и маты. Серьезно. И он отнюдь не один такой. «Армия - лучшие годы моей жизни!» - вот рефрен многих из  моего поколения, от Калининграда до Камчатки. Оно вроде бы понятно - ностальгия по времени ушедшему, по молодости. Не по месту присутствия. Но, прах побери, о каком благополучии можно рассуждать, если у людей, на рубеже полувека жизни, именно этой самой жизни, кроме пары- тройки молодых бездумных и безумных  лет, не было и нет! Впрочем, и эти «лучшие годы» хороши прежде всего тем, что уцелел и на нары не попал. Ибо сказано - не зарекайся, никогда не говори никогда. И, да будут  насилие и вранье. Да будет угодничество за право получить вознагражденье и жлобский, по данному поводу, кайф.  Красота. Не она ли спасет мир. Может, уже спасла? Что? Повторяюсь, говорите. Правильно, повторяюсь. И намеренно.   «Понеже, есть на свете каста, иному Богу, не тельцу, творящих жертвоприношенье…». И очень даже хорошо, что в любой правильной и благополучной семье не обходится без подобных уродов. Иначе  всему кранты – колёса нарисовались бы.

                Два  старателя от науки- Чушка и Проня всю ночь «передирали» через стеклограф мой чертеж - фронтальный разрез двухступенчатого планетарного редуктора, благо схема  у наших вариантов была одинакова. И сколько я не пытался им втолковать, что схема схемой, а техническое задание на проектирование у каждого свое, они упрямо клянчили «дай срисовать». Да нате, рисуйте. А настроить стеклограф - пара минут. Две табуретки, между ними на полу настольная лампа без абажюра, а на самих табуретках возлежит снятая с петель комнатная оконная рама. Оригинал - на стекло, сверху - чистый лист ватмана для копии,  включаем лампу, устранив все остальные источники света, чертежные инструменты наперевес, и… в общем – правое плечо вперед!  И подобным образом можно, даже будучи дубом дубов, решить массу проблем в ходе процесса обучения. Главное - найти на потоке или на курсе подобный, а возможно и абсолютно идентичный твоему, вариант задания  на курсовой проект, расчетно- графическую работу, да просто - сборку и деталировку по машчерчению. Я знавал уникумов, пользовавшихся этим методом мастерски и самозабвенно. Однако были и такие, как мои  друзья – приятели.. Они трудились  до зари, перемежая  шорох карандашей с кряхтеньем и возгласами вроде: «Тля, не туда заехал! А ты и туда -то никогда не заезжал нормально… Это чё за колесико у нас?  А сателлит, как у  фашистов по истории. Щука такая…». Но  старания тандема, увы, успехом не увенчались. Копия отличалась от оригинала небольшим, но весьма существенным  изьяном. Верьте, не верьте, но в редукторе  системы Чушки – Прони была нарушена соосность ступеней.  Просто один из мастеров принялся стеклить чертеж не от ведущего колеса, а от водила....  Эх, водила грешный! Как они выкручивались, не знаю, но удалялись братья по разуму, стеная  велегласно и матерно  и наделяя  друг друга щедрыми и нелицеприятными сущностными определениями.
                Прав, абсолютно прав был доцент Пинигин, заявивший плачущей  студентке- вечернице, утверждавшей, что не понимает она аналитическую геометрию : « Милая девушка, вы мне  даже импонируете  своей наивностью. И я вам нисколько не сочувствую Ибо, чтобы закончить любой, я повторяю любой, в том числе и славный наш,  вуз нужно иметь только одно качество - крепкую, упорную ,настырную, пардон-тес , задницу! И никакой головы!».  Весьма жизненно. И всеобъемлюще.  Вся последующая жизнь лишь укрепляла  во мне  уверенность в правоте математика.
                Даже в такой исключительно маститой, элитарной конторе, как альма – матэр, уникумов хватало. Например лично наблюдал в исполнении одного кекса такой вот шедевр - sinus2a/2=sinus a.Слышал, как универсальную газовую постоянную в путают с радиусом земли, благо обе величины обозначены как  R.  А период колебаний определяют  не по формуле Герца, но по формуле Героя, списав название с подружкиной шпоры, не особо разобравшись с чужим почерком и вслух произнеся  эту галиматью. В законе смещения Вина доцент Андреев искренне советовал  некоторым ставить в конспекте ударение на первый слог. Большой знаток наук  из параллельной группы с пеной у рта доказывал  всем и каждому, что гипоидной зубчатой передачи в технике нет и быть не может на том основании, что он служил в автобате и знает только гипоидную смазку. А одна симпатичная и кокетливая особа, женского, женского пола, могла мило осведомиться, указав на значок интеграла на доске: « Что- то не помню, как этот крючочек называли?».  Её подружка вообще обосновала свое присутствие в вузе возможностью ездить из дома до места учебы по одной линии метро без пересадки. Удобно, понимаешь. И точка.

                По воскресеньям, во очищение от скверны субботних дискотек и сопутствующих им явлений, а именно- пьянства  и  прелюбодеяния, мы играли в футбол. Некое подобие стадиончика лежало прямо под окнами нашей башни о полутора десятках этажей.  Старина  Шынк  выходил на поле в некоей зимней кепке с опущенными ушами. В таком виде он напоминал пленного немецкого солдата под Сталинградом. Особенно по прошествии некоторого времени, проведенного на морозе,  когда его лик уже испытывал приличное воздействие гнилой питерской зимы и щеки становились откровенно лиловыми. Шынк все время пытался повесить свечу, как можно выше, в какую сторону, для него значения не имело. Выглядело это совершенно по- идиотски, поскольку  Музя, носивший постоянные очки ,как назло просто обожал играть головой, и бросался принимать очередную  шынковскую  свечку,  лихорадочно сдергивая  с носа  свои окуляры. Не мудрено, что частенько Музя и  мяч удалялись по расходящимся траекториям, так и не повстречавшись. Купался, к слову, Музя тоже в очках, не стягивая почему- то дужки резинкой на затылке. Однажды, когда мы были на практике в небольшом дальневосточном городке, он утопил  свою оптику в Амуре. Отметился все – таки.  « Когда губа у вас не дура, лежат очки на дне Амура!» -  изрек я по этому поводу. Бред конечно. Но все- таки   отличная сонетная рифма присутствует.

                Нашими с Ныряичем наставницами – напарницами  во время  второй технологической практики  оказались две вполне достойные внимания девчонки, лет двадцати. Работа нам досталась нехитрая ,окраска  мелких плоских деталей методом окунания, однако  наставницы, весьма оригинально и несколько двусмысленно пояснили, что и здесь  имеются профессиональные хитрости. « Не стряхивай, а то и залететь недолго. Брак это преступление». Нам, собственно, было до лампочки. На второй практике, уже перейдя на пятый курс, мы могли  заводчан с их предложением потрудиться в качестве работяг , с полным правом послать на все три советских, мол, «Положение…» изучили, поэтому определяйте  для изучения работы ИТР в соответствующие подразделения. Но, во- первых на заводе по- человечески попросили  помочь ,всего пару недель, больше для страховки, а во- вторых нам самим в каком-то пыльном конструкторском  или технологическом бюро сидеть не особенно хотелось. И мы не стали ломаться. А познакомившись с Лариской и Надюхой, и вовсе приободрились. Да и было от чего: девчонки –стройняшки, на личико- милашки, нахальные конечно, но именно такие нам и нравились об те поры. «Как много девушек хороших, но тянет что- то на плохих». До сей поры, признаться, тянет.  Никакие на самом деле они были не плохие, но, что интересно, к нам отнеслись со снисхождением. На первом же перекуре Надежда с видом абсолютного превосходства заявила, что все студиозы - тепличные существа, любой  заводской чувак даст им фору и в работе, и  в прочей жизни, включая дела альковные, словом мы - слабаки крупноголовые. И опять –таки  проверила нас очередными шутками – прибаутками. Выглядело это приблизительно так:
-Лорка, я тут с парнями закончу, а ты сбегай до буфета, булок – пирожков прихвати. Скоро время чай пить.
Подружка уходит, мы трудимся, перебрасываясь короткими репликами исключительно по делу, потом Надюха смотрит на часы и, расстегнув на халатике две  верхних пуговицы, томно так потягиваясь, произносит не глядя на нас:
-Что- то подруга- ….мать, не идет, ни рефрена, ни туда, ни сюда, наверное застряла накрепко в дыре какой ни будь. Надо бы сходить за ней, найти, да и продёрнуть прямо на месте, как следует, чтобы пирожки в дороге не стухли. Сходите, парни, кто ни будь. А мы тут пока со вторым стол накроем. Да и жарко стало.
С этими словами она весьма грациозно стягивает платок с головы, ну и конечно, русые густые волосы эффектно рассыпаются  по плечам. Ныряич, хитро ухмыльнувшись, уходит искать  и продергивать Лору.  Мы с Надеждой идем в чайную,  готовить плацдарм для чаепития.
-Кстати, приятель, а ты уже дальневосточник?- Надя прикуривает две «Стюардессы» и протягивает одну из них мне, словно я об этом просил.
- Ну, нет наверное. Вот вернусь в Питер, тогда …  я сделал первую глубокую затяжку, удивляясь, насколько вовремя моя спутница устроила перекур.
- Фемерню ты несешь, миленький. Одно слово - студент. Запомни, дальневосточник тот, кто с нанайкой переспал. Не приходилось.? Так  не теряйся. Мотанись через речку в Вознесенье. Там кралю косенькую снимешь, самогоночки купишь, рыбешки с душком. На берег выползаете и поехали…А то останешься  питерцем срамным, курям на смех.   А так поперечный секс и в дамки.
- Поперечный? Это как?
- Потом объясню. Короче, крест на крест, ой, да слушай… Чайник пойди налей. Знаешь где?
- Знаю. Сейчас - я сливаю остатки холодного кипятка из чайника в графин на подоконнике и, выходя из комнаты, спрашиваю:                - Слушай, красавица, а ты, часом не нанайка? По- моему  так вполне… Может действительно объяснишь?
- А что, может и объясню. Там посмотрим. В смысле – вечером поглядим. Завтра - суббота. Короче, в восемь вечера на пляже у лодочной. Сыпься за водой, щас пирожки прискачут…

                Годом раньше, на проходной механического цеха одного из питерских заводов, совсем молодой еще мастер, наверняка недавний выпускник нашего же вуза, радостно возвестил нам, практикантам: « Итак, коллеги, вы прибыли на самое мерзкое, опасное  и старейшее предприятие города трех революций. С чем вас и поздравляю. Но мы вам безгранично рады, ибо кадры решают все. А главное, в стенах этого в свою очередь  старейшего на заводе цеха, вы раз и навсегда поймете, что слово интеллигент  происходит от слова телега. И как было спето однажды : « Вся жизнь телега, я еду в ней».   Я свидетельствую, что наш товарищь мастер не соврал ни в одном слове. Целый месяц мы увлеченно катали технические тележки, нагруженные заготовками, от станка к станку , ложементов для укладки не хватало, скользкие от смазочно – охлаждающей жидкости заготовки норовили то и дело рухнуть на не менее скользкий  пол, словом, увлекательная штука - ручная транспортировка. Но самые несчастные из нас именно к станкам и были определены, а это все равно, что на цепь посадить. Шибко не побегаешь. Установил заготовку, снял заготовку. От забора и до обеда. От обеда и до забора. Ноги каменели через час. Невольно думалось, а как же те, кто всю жизнь  у станка простоял?  А вот так, ребятки. Вот так. Тетеньке тридцати еще нет, а ноги, точно у старухи, такими варикозными узлами обвязаны, любо дорого смотреть. Врубеля Михаила Александровича впору призывать - запечатлел бы лучше любого фото, как раз с его техникой  такое рисовать. А ты, будущий инженер, командир производства,  забудь индукцию и дедукцию, и выдавай стране готовую продукцию. Все верно. Ничего страшного, доложу я вам. Лишь бы не было войны. И это вполне серьёзно. С подобными вещами шутить не след. У нас  - особенно.

                За плечами у белобрысого и до черноты загорелого мальчишки лет десяти болтался на проволочных импровизированных лямках  пустой корпус пенного огнетушителя без крышки.  Держась за проволочные дужки  исцарапанными худыми  ручонками, пацан выписывал  сложные кривые, то спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, ведущим к входу в заводское общежитие. При этом ребятенок что-то самозабвенно  выкрикивал, но во что именно,  мы не разобрали.  « Малыш, ты кто?»- спросил его Ныряич, когда  мальчишка, умаявшись видно,  вдруг прервал движение и тут же буквально рухнул на ступеньку, даже не глянув ,куда конкретно  приземляется.  Оглядев нас, паренек радостно и приветливо сообщил : « Я - космонавт!».  Мы только вздохнули, как по команде. Космический путешественник  был задохлик и оборвыш. «Ладно, космонавт, ты здесь живешь?- Ныряич потрепал мальчишку по головенке, и получив утвердительный ответ, вновь спросил: « А есть-то хочешь?». Есть пацан хотел. Кивал он так, будто сидя кланялся. «Тогда пошли с нами, показывай сначала дорогу, где тут комендант, а потом пойдем чай пить»- ныряич и космонавт, наотрез отказавшийся снять свой  аксессуар, держась за руки, зашагали вверх по лестнице. Мы двинулись следом.
                Вадик , так звали нашего нового знакомца, оказался  пацанчиком общительным, осведомленным и шустрым. Сидя за столом и поглощая с удивительной скоростью выставленные на стол припасы: шпроты, хлеб с маслом, остатки колбасы и сыра, кекс с изюмом, он успевал прихлебывать чай и заочно знакомить нас с устройством его родного города и многоэтажного жилища. Довольно быстро он растолковал нам, что в общаге  кто только не живет, и девчонки холостые, и парни, и семейные, и даже менты. Но в основном люд рабочий плюс довольно приличный контингент постоянно прикомандированных к стройкам монтажников из соседних областей. В городе очень много этих, как их, а, абреков и западных хохлов, приехали сюда на заработки, а местные девки их на себе переженили, вот и шляются теперь джигиты и бандеровцы по улицам, детей в колясках катают. На мой вопрос, а кто такие бандеровцы ,Вадик , помолчав несколько секунд, коротко бросил: «Я же говорю, хохлы  западные» и развел руками, удивленный моей непонятливостью.  Далее мы узнали, что опасаясь самогонщиков, и в целях усиления борьбы с пьянством и алкоголизмом, власти ограничили продажу сахара, и теперь отпускают полкило в одни руки. Спиртное в городе продают три раза в неделю, с пяти до семи вечера, но только в одном магазине, менты приезжают, две машины  ПМГ, а народу набивается  ого-го, со всех окрестностей прут. В стекляхе витрины уже два раза толпа выносила. Но сейчас сварили загородку из толстых труб. Хорошо, что есть автоматы с газировкой, там сиропа много кладут, вода получается свиду , как квас. А еще  вкусные булки делают на местном хлебозаводе. Повидла больше чем теста. А мяса нет, только камбала и палтус. И с картошкой напряженка, макароны и рис  народ потребляет. Рыбу можно ловить, да с червями беда, земля каменистая, не накопать. Вадика можно было слушать бесконечно. Мальчишка, видимо почуяв благодарную аудиторию и плотно подзаправившись, был в ударе. Он даже как-то огорчился , когда  его прервали. Чтобы парень шибко не расстраивался мы  отдали ему кулечек с карамельками и, предложив заходить еще, напоследок спросили, а где же его папка- мамка. Оказалось, что отца Вадик не помнит, а мама толком ничего об этом не говорит, только рукой машет, уйди мол. Сама же работает на заводе крановщицей по сменам. Живут они здесь, в семейном крыле. Живут нормально, даже хорошо. А гулять мамка ему дает плохую одежду, а то он, Вадик, и новую быстро состарит. Мама хотела его  к бабке на лето спровадить, в Эльвек, поселок такой не очень далеко, да он с тамошней братвой не ладит, дерется все время. За сим наш юный Вергилий удалился, бросив  на прощанье, что мы еще увидимся. А никто и не сомневался. Времени было достаточно, а городок, что пятак. И захочешь, не разойдешься, не спрячешься.
                Пляжная скамейка была наверное когда –то частью комля довольно крупного дерева. Только сверху, там, куда присаживались отдыхающие, имелся плоский спил на всю ее длину, отполированный седоками  явно не за один- два года. Примерно до половины своего диаметра бревно уходило в песок. Я  сидел на нем с краешку и курил, коротая время до часа рандеву с наставницей  Надеждой. Метрах в трех от меня, на покрывале, явно сдернутом с какого – то дивана, в томных позах расположились две подружки, девушки  как девушки, обе светленькие, в общем ладные, поскольку молоденькие, не раскисшие еще, в купальниках одинакового кроя, только цветами разных, у одной красный, у другой синий. Девчата лежали , закрыв глаза, пытаясь урвать хоть малую толику  уходящего на покой солнышка. Потом одна из них, в красном, приподнялась, села, порылась в холщовой сумке, стоявшей у ее ног, достала сигареты и спички. И закурив, приняла исходное положение.  Она глубоко затягивалась и, явно дурачась, шумно выпускала дым.  Её подруга, не открывая глаз и не меняя позы, вдруг произнесла ленивым, чуть хриплым, голосом:
-Жа-анка… Эй, оставишь на пару тяг?
-Да иди ты на кукуй- раздалось в ответ- Вон пачка, целую возьми.
-Ну, Жа-анка-а… Ну, не хочу я целую. Ну чего ты, как  муракиска?.
-Да пошла ты в дрофу- лениво протянула курившая
-Ну, чего ты как муракиска-а-а…
Я притушил окурок о торец бревна, встал, отряхнул брюки  и медленно побрел  к лодочной стации. Сзади еще довольно долго слышался диалог подружек с рефреном: « Жа-анка, ну, чего ты, как мураки-и-ска?». Девчатам явно было хорошо и комфортно. Отстояли наверное смену  стерженщицами на формовке или малярами в окрасочных кабинах  или еще кем- то в этом роде и теперь расслабились. Беседу ведут, светскую, неспешную, ни о чем. Лепота.
В день прибытия, не распаковав толком вещи, мы оказали местным дамам первую, и далеко не последнюю, надо сказать, услугу. Дело в том, что нашу веселенькую компанию поселили почему - то в женском, а точнее - девичьем, крыле общежития,  где под жилище было выделено довольно обширное помещение  с балконом на седьмом этаже. Бывший красный уголок, решили мы, обнаружив в комнате  сваленные в угол атрибуты наглядной агитации и гипсовый бюст вождя мирового пролетариата в канонической кепке, чего нам и не хватало для полного счастья. В комнате стояли родные общажные  кровати с панцирной сеткой, по пять в три ряда, и стол неизвестной конструкции, очевидно самодельный. Он напоминал большую коробку сработанную  в основном из фанеры – десятки( где изготовитель столько её наковырял, интересно бы знать), имел  внутреннюю полость приличной вместимости и столешницу, явно привнесенную извне волей мастера, создавшего сей шедевр. К тому же столешницу густо покрывали письмена , выполненные в основном механическим способом. О содержании нацарапанного и распространяться не стану, все и так понятно. Ну, конечно же комсомольские и партийные лозунги, тезисы и призывы. Матерные? Да что вы? Конечно же матерные! Не апрельские, прости Господи! Еще неизвестно, что хуже, говорить агитками кэпээсэшными или  материться, ставя перед каждым словом артикль «фля».
                Прекрасная половина местного человечества  ждать себя долго не заставила. На исходе второго  часа нашего пребывания  в новом жилище  раздался негромкий, но  весьма уверенный стук в дверь, через мгновение отворившуюся  без нашего приглашения войти. На пороге стояла пухленькая блондиночка среднего роста в светло- зеленом легком халатике с гитарой в руке. Была она не старше нас, даже чуть младше, скорее всего. Лицо - широкое как русское поле, глаза серые с зеленцой, то ли наивные, то ли хитроватые, пойди, пойми сходу. Девушка шагнула через порог и неожиданно грудным голосом произнесла не делая пауз: «Мальчики, привет. Меня зовут Светлана. Вы же из Ленинграда на практику? Давно приехали? Мы с девчатами вас уже заждались, а вот гитара барахлит. Не посмотрите, что с ней можно сотворить?». Мальчики нестройно, но охотно и даже заинтересованно  поздоровались в ответ, подтвердив свою принадлежность к северной столице. Ну, а гитару мы с Ныряичем забрали себе.  Дело , собственно, было пустяковое. Струны поменять, порожки меж ладами наждаком  слегка сточить, гриф поднять. И заиграет как миленькая, никуда не денется. О чем мы и сообщили Светлане, раскланявшись и  обменявшись официальными представлениями с хозяйкой этой музыки. Узнав, в какой комнате  Света обитает, мы договорились, что вечером навестим её с готовым к работе  инструментом. «Хорошо, хорошо, мальчики. Тогда давайте в восемь- Света вновь не делала пауз: « И вообще, все приходите, кто захочет, у нас места  хватит. А я девчонок еще позову, и девчонок  много будет. Хоть с нормальными людьми пообщаемся наконец-то. А то сидим тут по норам, от местных спасу нет, достали. В общем, жду!». Светлана, круто  развернулась, вильнув статным бедром  точно самбу или даже ламбаду танцевала, и выскочила  в коридор.
                Вот интересно, сколько по стране мы не мотались, всюду питерцев принимали прилично. А ежели с собой привозишь энное количество пачек «Беломора» табачной фабрики им. Урицкого №1, то цены тебе в провинции нет. Мы так и поступали. В складчину покупали папиросы, набивали  рюкзак пачками, упакованными по 20 штук и схваченными бумажной лентой- хомутом, и в путь.  Прибыв на место нужно было только дождаться сакраментального вопроса. Мол, вы откуда ребята? И далее: «Ах, из Питера? А «Беломор»  у вас есть?». Мы щедро раздавали новым знакомым  папиросы, не продавали, упаси Господи, а именно дарили, и первичный позитивный контакт нам был обеспечен. И следует учесть, что мы не подлизывались, не стелились угодливо, а лишь поддерживали высокое реноме представителей города на Неве, доброжелательных  и правильно воспитанных, если угодно. В ответ на нас  щедро обрушивалось местное гостеприимство в виде разнообразных застолий, пикничков, рыбалок и прочих турпоходов и жаркой любви местных донн и сеньорит.
                Вечер знакомства  получился не просто удачным, но триумфальным, ибо совершенно органично перешел  в ночь, которая , в свою очередь, вдруг стала утром, когда  участниками действа  и был взят тайм- аут. Он оказался совсем коротким, наши наяды и нимфы работали посменно, у половины из них была уйма свободного времени, а мы и вовсе не спешили, практика начиналась в понедельник, дожить до коего можно было только одолев наступивший уик-энд. Мы с Виталькой, хоть и пели по очереди, но, один черт, осипли и на следующий день  подверглись атаке заботливых пассий, пытавшихся напичкать нас теплым молоком, медом и отварами - настоями неких целебных местных трав. Вообще, девчонки как с цепи сорвались. То ли это был синдром запоздалой игры в дочки- матери ( так и хочется добавить - на деньги… да простят меня наши  Дульсинеи), то ли  они  уже окончательно и бесповоротно созрели для семейной жизни, и  выплескивали свою энергию и способности на нас. Если честно, мы почти не сопротивлялись. Кроме всего прочего, это было интересно и даже в новинку. Сидишь себе вечером, режешься с парнями в «Кинга», как вдруг влетает  та же Светка и так это  обиженно-возмущенно : «Мальчики! Ну, сколько вас еще звать? Ну, рыба же остынет! Пошли ужинать!». В ответ  кто ни будь из нас традиционно осведомлялся : « А водка не согреется?». И мы бросали карты. Или, например, сходили мы с парнями с утра на рыбалку, не так, чтобы очень, но натаскали прилично  «коней», местной усатой и костистой рыбешки, на уху, и еще так, кое- чего на жарёху, словом обед и ужин обеспечили  на приличное количество персон. В общаге рыбу сдаем девчатам, вызвав у них плохо скрываемый восторг, мужики  добычу принесли! Смотрим, заалели наши хозяюшки ровно маков цвет, и захлопотали, да так споро, что только диву даешься, сколько в них сил и желания. Вот тебе и жизнь наладилась. Отменный вечерок организовался в итоге. Разве плохо? Хорошо. Воистину  дочки – матери .Только  все игры хороши, пока играешь в них  не совсем  всерьез. Это потом начинается…Тогда же  все было легко и просто. А как девчонки наши рыдали при прощании! Не в три, в тридцать ручьев, словно на войну провожали.
                Стелла и выглядела загадочно и вела себя неординарно, и даже фамилия у нее была наособицу – Карская. То ли от крепости  закавказской знаменитой, то ли от моря заполярного, не разберешь. . Я-то, ладно,  привычный к самым неожиданным фамилиям- именам.  С самого раннего детства, сколь себя помню, отирался в интернациональных компаниях. И во дворе, и в школе, что впрочем почти не различалось, ибо учился я в одном классе с соседями по дому  и товарищами по двору. Боже, кого  у нас только не было! Армен Хачатрян, Паата Будукури, Вася Вербей, Вова Друй, Света Кефнер, Ира Ганана, Изет Бешманбетов, Ваня Пишкун, Игорь Гоголей… (Во, Заполярье родимое, всех приняло- обогрело, коли в живых оставило.) Поэтому при знакомстве я воспринял величание Стеллы  спокойно, если не равнодушно. Сходу было ясно, девчушка с прибабахом, мне такие никогда не нравились. Я сам, что называется, с придурью, у меня этого добра навалом, даже поделиться могу не то, что со стороны занимать. Это вон Музя при виде местной дивы потерял не только дар речи, но и способность двигаться. Стоял с отвалившейся до груди нижней челюстью, пока Виталик его не толкнул меж  лопаток- хорош  пялиться, ступай себе с Богом. Да, каре платиновой блондинки в сочетании с мини- юбкой и высоким каблуком, а нога, ребята, доложу я вам бедро штатное ,даже лучше, высший класс,  произвели в сознании бедного Музи необратимые изменения сексуального характера. Вдобавок Стелла ловко повела разговор, кое-как завязанный- таки  с новоявленным обожателем, и  в две фразы перескочила на излюбленную тему эзотерики и прочей мистической лабуды, чем окончательно сразила нашего  отставного штангиста. Музя окончательно и бесповоротно  уверовал в интеллектуальное превосходство  прекрасной дамы и, как это частенько случается в подобных случаях, накрепко  сбрендил на почве любовных фантазий. Несколько дней он ходил, точно пыльным мешком из- за угла огретый, почти не разговаривал, на вопросы отвечал односложно, либо вообще их игнорировал. Мало того, он начал за Стеллой ухаживать, несколько раз встречал её с работы, она была контролером ОТК на заводе, покупал цветы… Словом – накатило. Мы уже прозвали несчастного сектантом, поскольку он набравшись  от пассии неких  фантасмагорий, довольно косноязычно  пытался  излагать их  вслух, и к тому же  стал таскать с собой повсюду  потрепанную брощюрку с избитым названием, что- то вроде «О сущности непознанного» . Для Музи подобное поведение было гибельным, не по нему, наивному приверженцу тяжелой атлетики  в отставке, такие потрясения, парню что ни будь попроще  для начала требовалось, а тут... Следовало придать отношениям  влюбленного джигита и предмета его обожания более осязаемый, продуктивный характер. Мы озадачились было всерьез, но думали недолго. Решение лежало на поверхности. Не мудрствуя, но лукаво, втайне от Музи мы встретились со Стеллой.
- Мать, у тебя когда день рождения?
-Ой, ребята, а что? Вообще- то осенью, в сентябре.
-Смотри, Стелла, мы недавно Виталика днюху отмечали, так? А теперь надо для симметрии отпраздновать рождение кого- то из ваших, местных. Ну, конечно же, из девчат, тех, кто с нами знаком. Мы Светика поспрашивали, а летних в компании не наблюдается. Выходит, ты - самый реальный кандидат. А так мы уедем и никого не поздравим из хозяек. А нам очень было бы сие поздравление приятно. И вам, вне всякого сомнения. Сделаем вид, что у тебя день варенья, например, через недельку, точнее- в эту субботу.
- Э… я конечно не знаю, у меня планов-то не было,.. деньги найти нужно… и надо мне кое- что выяснить, можно ли заранее праздновать?
-Послушай, деньги не проблема. Расходы берем на себя, мы шабашку сработали тут по случаю, есть деньги. А по поводу празднования раннего, так и вовсе ерунда. Розыгрыш получается, ты же настоящий свой день не отменяешь. И не заранее его празднуешь. Мы же будем тебя поздравлять так, словно твой день рождения такого- то июля. Сечешь? Ну?
-Да я наверное не против. Мне только нужно в голове еще раз все ваши доводы прокрутить. Но вроде бы вы правы. Я согласна тогда…. Скорее всего…
- Вот. Правильно. Готовься. В смысле-  внешне и внутренне, физически и морально. Остальное- коза ностра. Что? Нет, никакая не коза и не козел тем паче, просто, в смысле- наше дело, по - итальянскому.
                После  этого  мы , якобы по секрету, сообщили нашему Музе о грядущем торжестве. И намекнули, что если он выступит как надо, результат может быт самым ошеломляющим. Из местных наших товарок в курсе замысла была только моя, да-да, грешен, братие, не устоял, Светка - гитаристка. Остальным тоже решили сделать сюрприз. В связи с всесоюзной дурью антиалкогольного шабаша у нас в комнате, точнее - в нашем объемном столе уже вызревала брага в трехлитровых банках. Как только Вадик- космонавт сообщил о грабительской норме на продажу сахарного песка, нами были предприняты контрмеры, а именно систематическая закупка сырья по несколько раз в день в разных магазинах. На четвертые сутки нашего пребывания в столь проблемном городе мы осуществили так называемый замес и поставили будущие нектар с амброзией вызревать. Погода благоприятствовала, а репрессий мы не боялись, ибо даже человек, знакомый с обстановкой не прорубил бы, что там в столе целая лаборатория. Предательский запах быстро выветривался через всегда открытые окна и балконную дверь. Да и потом, городская атмосфера  оставляла желать лучшего, предприятий в округе хватало, их  трубы дымили исправно и ароматы в воздухе носились разнообразные, абсолютно дезодорирующие  бражный дух.  нашей затеи , таким образом, был обеспечен объективно и субъективно. И сомнений не вызывал. Музя  купил в подарок предмету страсти пылкой какие-то немыслимые духи и почему-то соломенную шляпу, нечто среднее между небольшим сомбреро и гигантским канотье. Опять-таки цветы. Букет он, словно сам накосил где-то в оранжерее. Какие –то хризантемы что ли, нескольких видов, впрочем я не спец во флористике. Но впечатлял букетик, прежде всего размером.
                Ну, что сказать вам насчет праздника? Он состоялся и вышел вполне удачным. Пришлось правда прибегать к помощи местного маломерного судна а виде катера, точнее лодки с мотором «Ветерок-12», чтобы проехаться на правый берег Амура, к нанайцам, за самогоном. Пришлось выпить с продавцом, старым дедом- охотником, пришлось закусить национальным лакомством - подкисшей рыбкой с душком. Ничего, справились и вернулись с победой, то есть с искомым продуктом в нужном количестве, и уже никуда потом не бегали. После этого торжество заполыхало с новой силой. Вот только основная его  цель в итоге так и не была достигнута. Однако после этого наш Музя стал относится к Стелле гораздо спокойнее. Уж не знаю, что там между ними произошло или , наоборот, не произошло, они неоднократно надолго уединялись на кухне, о чем-то говорили, Кузя несколько раз уносил туда рюмки и закусь на тарелке, возвращаясь с пустой посудой через некоторое время, словом, все, что не делается, все к лучшему. И никаких альковных продолжений. Они не по этому, видите ли, делу. Романтика? Несомненно. Сами судите: госпожа Стелла Карская, Хабаровский край, глаза- тарелки, желтые, кошачьи, платья - балахоны, брюки – бананы, но юбки – только рискованные мини, вкупе с туфлями на шпильках, рост около метра семидесяти,  в меру стройная, но не худенькая, нет, перспективная, и потому - нумерология, эзотерический бред на бытовые темы , сигареты «Столичные» в твердой пачке, кольца диаметром не менее восьмидесяти миллиметров в ушах, макияж – боевая раскраска, платиновое каре… контролер ОТК, дай Бог ей здоровья. Мечта штангиста- разрядника, получающего высшее техническое образование. Такая и должна оставаться мечтой. Наверное.
                Стою это я в Хабаровске, в аэропорту, у билетных касс, в надежде на чудо в виде билетов на самолет куда ни будь за Урал, в смысле в Европу. Касса-то работает, а билетов пока ноль. Местное время - пять утра. Мы торчим в аэропорту почти сутки. Мы уже провели увлекательную ночь на пункте междугородних телефонных переговоров. Я спал сидя, ко мне с одной стороны подсел некий офицер - летёха, также очевидно утомленный аэропортом . а с другой стороны юная особа, ожидавшая вызова для разговора с каким-то камчатским поселком.. Я заснул, а когда проснулся, то понял, что на голове у меня фуражка офицера, а голова девушки покоится на моем животе, в рискованной близости от моих же чресел, ибо я существенно сполз с сиденья  во время сна, выпростав длиннющие свои ходули в проход почти до соседнего ряда кресел. Виталик при виде нашей  скульптурной группы  искренне заливисто загоготал, переполошив остальных спящих. Потом пришла пора проявить активность в кассовом зале. Значит стою, дежурю. Надежда на успешный вылет  самая призрачная. Но выстаиваю упрямо, авось повезет. Тут подходит к кассе  мужик в штормовке, в одной руке паспортов штук пять, в другой- кассетник   «Весна» , в полсилы «Карнавал» лабает «По волнам моей памяти».  Мужик рослый, в плечах ,что надо, глаза веселые, с сумасшедшинкой, бородка шкиперская  светло- русая, волосы длинные кожаным ремешком схвачены вкруговую, как у русских мастеровых. Глянул он на меня утомленного, на морду мою постную, и в окошко кассиру, чуть пригнувшись: « На Москву билеты есть? Что? Ах, нет. А куда есть- то? Только на Улан- Удэ?».  Выпрямился на секунду, повертел головой, и вновь к окошечку наклонился : « Ну, давайте, пять билетов на Улан- Удэ», и паспорта  кассиру сунул. А потом выпрямился, посмотрел на меня весело, улыбнулся и молвил: «Улан- Удэ так Улан- Удэ. Там мы еще не были».

                В общаге отключили электричество, точнее оно в очередной раз вырубилось само по себе. Как всегда неожиданно, хоть и глупо было ждать чего-то иного, когда  в каждой комнате , если не самодельный, то покупной обогреватель пашет круглые сутки, такой нагрузки ни одна система электроснабжения не выдержит. Ну вырубилось и вырубилось, не в первый раз, собственно говоря. Однако… За полчаса до этого, Ша и Ежик чинно-благородно уселись играть в шахматы, имея на столе, кроме доски с фигурами, чайник и два стакана. В чайнике, заслуженном, закопченном, помятом, был налит отнюдь не чай, но портвейн с «Арарата», за коим Ша совсем недавно прогулялся по известному маршруту – строго на восток порядка восьмисот  метров. Игроки наполняли стаканы и припадали к ним не реже, чем сделав очередной ход. Ежик как раз намеревался перевести партию в эндшпиль, как вдруг общежитие погрузилось во тьму. Крайне раздосадованные таким поворотом  дела друзья-соперники выкатились в коридор и, решив не ждать милости от ремонтных служб, деловито открыли дверцу распределительного щита, располагавшегося  на стене напротив кухни. Верховодил Ша, у которого действие почти всегда опережало мысль, а вдумчивый, но и при свете дня не стопроцентно видевший без очков, Ежик выполнял функции консультанта- комментатора и осветителя, зажигавшего спичку за спичкой. Ша деловито копался в щитке:
-Так, посмотрим, чаго тут у них нахрэначано? Ага, вот этот правадок  куда? Не, не сюда. А он чаго, атгарэл что ли?
- Да не отгорел он- ответил Ежик, влезая в щиток всем лицом- Оставь его. Он наверное не нужен, видишь, не зачищен и скручен. Оставь. Автомат посмотри.
-Не-е, Ежи. Тута надо правэрыть. Наверное из- за этого и гаснет постоянно. А может быть этот кончик на массу идет?
- Да какая, в гопу, масса! Оставь его, я тебе говорю.
- Да я попробую только, может он все- таки на массу….
И Ша решительно ткнул проводом в металлическую дверцу щитка…
По словам Ежика он грохнулся на пол так, словно ему одновременно врезали кувалдой в лоб и отрубили ноги. В глазах у него  еще часа два пылало ярко желтое пятно и , к тому же, неделю потом болел   копчик, ушибленный при падении на пятую точку, от грохота и вспышки в результате осуществленного приятелем рокового  коротыша . Однако  Ша он и есть Ша, поэтому Ежик не обижался. Смысл? Играли вместе, выпивали вместе, в щиток полезли вдвоем, а кто там чем и куда ткнул - вторично. Живы и ладно. С Ша вообще как с гуся вода, ничегошеньки ему не сделалось, слава Богу. Он даже злосчастный провод из рук не выпустил.  Партизан из Полесья, без всяких шуток и подковырок, неуязвим, непобедим и практически бессмертен. И это правильно, это справедливо. Хоть в таком безнадежном деле повезло.

                На экзамене по сопромату  у Боба из кармана выпала шпаргалка. Она валялась на полу, почти под партой. Но почти это, как известно, не совсем, поэтому доцент Паничев её и узрел. И конечно же попытался выдворить Боба из аудитории. Ага! Сейчас! Не тут- то было.
- Так, у вас шпаргалка, вы отстраняетесь от сдачи экзамена. Покиньте аудиторию.
- Никуда я не пойду. Во-первых, это не моя шпаргалка. Во- вторых , вы же не видели, что она выпала у меня из кармана или еще откуда- то. Никуда я не пойду и буду сдавать экзамен.
- Нет, не будете. Вы списали со шпаргалки, а надобно учить материал. Давайте, выходите. Все равно к сдаче я вас не допущу.               
- Ну, не допустить вы меня не можете. У меня зачет сдан.  Кроме вас есть еще профессор Крутов, он мой лектор, ему и решать. И потом, давайте посмотрим, что в шпаргалке, а что у меня в билете и что я на листе написал.  И тогда посмотрим.
-Нечего смотреть. Поднимайте вашу шпаргалку с вашей мазней мелким почерком и уходите.
- Ничего поднимать я не стану. К тому, что у вас в аудитории на полу валяется , я не имею ни малейшего  отношения, и поэтому- буду сдавать экзамен.
-Нет, не будете!
-Нет, буду .Вот увидите.
В это время в аудиторию вернулся профессор Крутов, заведующий кафедрой, читавший лекции у Боба на потоке. Он выслушал препирающихся и сам, с кряхтением, нагнулся за шпаргалкой.  Развернув небольшой клочок  тетрадного листка, профессор довольно долго знакомился с его содержанием, вчитываясь в текст, написанный очень мелким шрифтом, и даже шевеля при этом губами. Затем он небрежным жестом  подхватил с парты экзаменационный билет и листок с ответами Боба. Едва глянув в них, Крутов огласил вердикт : «  Так это действительно из другой оперы. Дайте ему дополнительную задачу и  пусть сдает.»   Он направился к своему столу. Паничев засеменил рядом, что-то оживленно шепча профессору на ухо. Бедолага от волнения забыл, что даже орать в правое ухо Крутову было бесполезно. Он им ни черта не слышал. Была даже такая фишка, садиться на экзамене справа от завкафедрой, мол, пересесть он не станет просить, неловко,де, ему, а в глухое ухо дуди, что хочешь, все проскочит.  Самое смешное, что бедолага Паничев, в свою очередь, плохо слышал левым ухом.  И к нему старались подсесть слева.  В общем, широта профессорской натуры возобладала над буквоедством  подчиненного, Боб сдал экзамен на «хорошо». А не надо пасовать и сдаваться. И воздастся вам.

                На оперативку в заводском управлении капитального строительства собрались представители подрядчиков, участвующих в возведении очередного промышленного объекта.  Нужно было подписать график работ, утрясти некоторые вопросы по обеспечению материалами и все такое прочее.  Особенно сильно на этом высоком собрании выглядели  двое из конторы «Промстроймет».  Директор, Алексей Львович Чернецкий забыл захватить с собой очки   и безрезультатно пялился в простыню графика, склеенную из двух листов формата А-1 . А его заместитель, Ваня Зяблик, не удосужился  оснастить себя слуховым аппаратом, без которого был абсолютным глухарем.  И смех и грех. Зам читал директору вслух, а тот, в свою очередь,  общался с заказчиками. График в итоге они  все-таки подписали, но обсуждение  шло на уровне разговора вроде:
-Здравствуй, ты в баню?
-Да, нет. Я в баню.
-А-а-а.  Ну, а я подумал, что ты в баню пошел.

                Кстати, Боб имел  мужество и признаваться в содеянном. Если уже не отвертеться. Сдавал он как- то доценту Савину  экзамен по автоматизированным системам управления . О Савине по институту ходили следующие вирши:
Преподаватель Савин
Когда в штанах забавен.
Но без штанов, похоже,
Забавен Савин тоже.
Не знаю, чем было инспирировании сочинение такого  четверостишия,  поскольку Савин был препод, как препод. Не хуже и не лучше других. И не особо грозен. Возможно, конечно и срывался на кого ни будь, доводили наверняка, без этого ведь не обходилось.  Ну, так или иначе, а стишки гуляли за доцентом из года в год. Боб, вытащив билет,  благополучно передрал ответы на вопросы со шпаргалки или с так называемой бомбы, которую сунул, свернув вчетверо, в нагрудный карман. И вызвался отвечать. Они с экзаменатором довольно мило пообщались, все предвещало Бобу по крайней мере твердое «хорошо»…. И тут Савин, остановив взгляд на уровне студенческого пиджака, спросил вдруг: «Ну, ладно, а что это у вас из кармашка торчит?». Боб только глаза вниз скосил. Да, из нагрудного кармана кокетливо, точно платок, предательски выглядывала запретная бумаженция. « А это я списывал, Анатолий Алексеевич»- спокойно изрек Боб и вытащил  листок  на свет божий. За сим он покинул аудиторию, сопровожденный напутствием Савина, явиться послезавтра и сдать экзамен честно – благородно.

                На исходе семестра Нечи все- таки нашел в себе силы посетить лабораторию кафедры термодинамики и теплотехники.  Он пришел не со своей группой, а с нашей, сроки уже более, чем поджимали, и Шура решил  посвятить максимум времени отработке пропущенных занятий. Но прежде следовало доходчиво и внятно объяснить преподавателю причины своего длительного отсутствия. И тут Шура выступил во всей своей красе.  Войдя в лабораторию, он решительно прошагал к преподавательскому столу и отрапортовал.
-Студент  Нечипайло. Явился для отработки лабораторных работ. Отсутствовал на занятиях по причине  спортивной травмы, полученной в начале семестра на тренировочном сборе.
Я, если честно, обомлел. Не ожидал я подобного даже от Нечи. Надо же такое придумать!  Доцент  Артемьев, и это было видно невооруженным глазом, был озадачен не меньше.  Он поднял глаза на стоящего почти по стойке смирно орясину и некоторое время мерил его взглядом, явно находясь в некотором замешательстве, что же этому наглецу ответить. Артемьев был мужиком довольно неплохим, не чуждым иронии и чувства юмора. вполне сносно относившимся  к  раздолбаям, коих ему приходилось просвещать. Разобравшись наконец  с собственным смятением, он откинулся на спинку стула, барственным жестом водрузил на нос очки в тонкой оправе, и спросил, смешав в голосе  елей и ехидство:
- И каким же видом спорта, коллега, вы изволите столь серьезно заниматься?
Нечи помялся немного и потупив взор скромно произнес:
-Ну, это довольно редкий вид спорта… - и умолк.
-Так все же какой? Уж сделайте одолжение, просветите профана - Артемьев  пытался заглянуть спортсмену  в  глаза, и его  бородка доцента а ля «всесоюзный староста М. И. Калинин»  была устремлена на прогульщика острием клинышка, точно наконечник копья.
- Спорт редкий, элитный… Авиамодельный-  выпалил Нечи, вновь устремив на вопрошавшего почти детский незамутненный взгляд.  Мы оцепенели. В жизни никто из нас ничего подобного не придумал бы! Из каких глубин сознания или подсознания вытащил братан эту бредятину?
- И что же- озадаченно спросил Артемьев- В данном виде  спорта такие тяжелые травмы случаются? Что конкретно с вами-то произошло?
- Да вот, корда оборвалась и модель в голову- Нечи коснулся рукой волос в районе темечка.- Теперь догонять придется. Справку в деканат отдал.
Никакой справки, понятно, у него не было и быть не могло. Но наглость, без вариантов, второе счастье. Доцент был настолько ошарашен экстравагантным  объяснением, что просто указал Нечи на свободное место, добавив, что о графике отработки они побеседуют после занятия.
                Порой Ежи, чувак дотошный и скрупулезный, ополчался докопать заслуженного авиамоделиста каким – нибудь каверзным вопросом, заранее зная ответ и тому имея печатные свидетельства. Однажды  он подошел к Нечи держа в руках заложенный пальцем некий справочник и с не без сладенького яда в голосе спросил, мол. А сколько, ты думаешь, старик, стоило американцам изготовление артиллерийского линкора? Нечи, куривший в кухне у окна, выдержал паузу, многозначительно затянулся парпироской, и  свысока так, одновременно с репликой выпуская дум, обронил, мол, столько –то миллиардов ихних зеленых рублей. Ежи в очередь ехидно осклабился и даже чут поклонился в сторону Нечи от предвкушения его фиаско. После чсего он назвал совершенно иную сумму, и рядом не стоящую с ответом знатока – эксперта. Нечи постоял немного молча, глядючи в окно, а потом, не прерывая созерцания зимней питерской окраины произнес поистине академическую фразу: «Ну, это они сгундели. Поспешили. Поэтому и ошиблись». И ушел, оставив оторопевшего Ежи в полной прострации.

                Ирина Владимировна Красина, импозантная, миловидная, статная дама бальзаковского возраста начала лекцию по материаловедению  с выяснения причин отсутствия некоторых студентов на её занятиях. Не минула чаша сия и меня:
- Вот вы, молодой человек, отчего- то по вторникам всегда на лекциях присутствуете, а по субботам вас нет, как нет. В чем проблема?
- Понимаете, Ирина Владимировна- я встал и с неописуемой наглостью продолжил              - В субботу у нас материаловедение первой парой, а мне, уж извините, никак не проснуться вовремя. Сплю я, нет сил разомкнуть усталые вежды, - неописуемая моя наглость  и откровенная бравада не произвели на Красину ни малейшего впечатления.
- А экзамен проспать не боитесь?- неожиданно  вяло поинтересовалась она
-Нет, что вы. Даст Бог, экзамен придется на вторник.
Ирина Владимировна только махнула рукой  в мою сторону и я сел на место. Разбор полетов, тем временем, продолжался. Наша дива была явно не в форме, то ли утомилась к концу дня, то ли ещё что. Вскоре она назвала еще одну фамилию, на что Ныряич, не мудрствуя лукаво, улыбаясь во весь рот, громогласно провозгласил, чуть приподнявшись над стулом:
- Ирина Владимировна, а мы с ним - он указал на меня - спим вместе! Ну, в смысле живем в одной комнате. – последнюю его фразу никто не услышал, ибо поток грохнул и зашелся смехом в единый миг, словно по команде. Доцент Красина постояла спокойно, потом присела за свой стол, поджидая пока утихнет гвалт. Её инертность была, наверное, самым правильным выходом из данной ситуации.
- Нечипайло, вы посещаете вторую мою лекцию Где вы пропадали весь семестр?
Нечи встал и укоризненно посмотрел на преподавателя.
-Ирина Владимировна. Мне неудобно при всех повторять, я же на прошлом занятии вам все объяснил. Извините, что напоминать приходится. Но мне, право, неловко…
Он как-то горестно  ухмыльнулся и развел руками. Красина оторопело посмотрела на него и вдруг откровенно  смутилась, даже краска щеки тронула.
-Извините,  Нечипайло…Да-да.. я помню-помню.. Ну, вы хоть конспект восстановите. Садитесь, садитесь. Все. Давайте начнем лекцию.
Нечи опять выкрутился. Ничего он , конечно же, никому не объяснял, и с прошлой лекции свалил после первого часа. Но смелость города берет. А если кто-то не в силах разобраться в душе истинного артиста, то извините.  Это не наши проблемы. Главное - результат. Так, собственно, нас и учили.

                Я курил в коридоре, сидя на корточках, спиной к стене, у дверей комнаты. В кухне, судя по доносящейся разноголосице, и без меня  народу хватало. Бухарин там, Чушка это точно, приволокся со своего семейного этажа с утра пораньше, точно хочет с Микитой поганку завернуть… Ага, Челентано с Лордовичем заявились, Клепа, Джон. О-о-о, кого я слышу. Сам Серж – гнилофан приволокся. Об чем базар, пацаны?
- Да я это, говорю, вон у Микиты болт такой длиннющий, что резьбы на слониху хватит. Он, когда на унитазе сидит, болтярой воду потянуть может, серьезно, как хоботом. А одной подруге как втер, та и чики – брики, по самые не могу. Вся уделалась…
-Чушок, чего ты лепишь, держи лучше кастрюлю,да не обожгись ты! Во.  А мне давай бутылки… Где ты взял-то, рано ведь еще?
- Места знать надо, а еще Бухарин, красный профессор… Во- первых в пивняке, в шайбе у пацанов есть почти всегда, для своих –то, ага. Потом бывает и у таксистов что обломится. Вот так и наковырял. Ладно. Пошли, не то остынет все, и напитки и наедки.
-Клепа, Клепа, оставь ты крыжечку в покое. Дай супчику дэцэл покипеть  правильно.
-О, картошка на подходе, базару нет…
- А я ему толкую, дохлому, шугнись, чувачелло, не видишь,мы здесь тащимся. Кстати, парни. У кого мажина есть? У Ныряича? Так он же инсулин колет с неё. Ой, беда. Нужна мажинка, хоть убей. Пойду свою усатую любовь потрясу. Может деваха чем и поможет.
-серж. А чего ты своей усики не выщиплешь? Или так красившее?
- Ты Лордович йогу дался? Это же больно во- первых, выщипывать если, только рейсфедером, как брови, а на губе у девушки кожа-то нежнее, а если воспаление? Ты возьми пассатижы и подергай себе в районе сам знаешь чего, вот я на тебя, ухаря, полюбуюсь. И потом, усишки и правда ничего. Их почти незаметно. А девка-то и с ними ага-угу…
- А слышали, как Батя собирал – провожал Начальника на свиданку? Ща, погодите. Добью  хабчик. Расскажу…   
- Ну так вот. Приходит Начальник в комнату и говорит Бате. Мол. Друган, девушку встретил по дороге в общагу – закачаешься, разговорились, то-сё, познакомились. В субботу иду с ней на дискач. А суббота когда? Правильно, завтра. Значит время для подготовки еще есть. Тут батя встрепенулся, с койки сполз, и говорит, мол, нач, ты не волнуйся, соберем тебя на мармеладки в лучшем виде. Только надо костюм по размеру найти. Ну, в бате –то центнер с гаком, да и роста хватает, а Нач? Жертва голодного аборта. Вес пера. Батя по общаге прошвырнулся, три костюма в зубах принес на выбор, дал Начу денег под расчет на цветы и стрижку, а то герой -любовник раньше времени допинг примет, купил сам шампанского пару бутылок… В общем Начальник в субботу упакованный, в костюмчике , при красном гавриле, на соответствующем ходу, с цветами и шампусиком двинул навстречу счастью. Батя весь вечер топтался по общаге сам не свой, от волнения все. Что было в наличии из провизии слопал, пол ящика пива выцедил… два раза в лабаз бегал. А где-то в час ночи заявляется рыцарь, ну, Начальник, пьяный в дупелину.  В одном ботинке, без пиджака и галстука. Букет цветов в брюки спереди заправлен, только бутоны мятые торчат, розы же, шипы-то где? Понятно где. Вдобавок брюки по шву меж ног разошлись, а под левым глазом бланш. И визжит Нач, бедолага, со слезами и в голосе, и в натуре, мол, на пришла она, милая – любимая. Не пришла, ласточка… марамойка… светлая мечта… шаланда, короче, полная фекалий… Во, пацаны,  что любовь творит, ежели по- настоящему, по-чесноку.

                В четвертом пролете цеха  крупнопанельного домостроения  шла распалубка формы со стеновой панелью.  Все как обычно: работяги  раскрутили замки, отдали бортики, крановщица «смайнала» гак, на который накинули серьгу четырехветвевого  стропа. И тут…  Стоп. Не сначала начал. Этот день вообще задался. С утра, по дороге в цех, я решил срезать путь и направился через третий полигон. Полигон тот же цех, только под открытым небом. Там изготавливают крупногабаритные конструкции, которые не помещаются в обычных цехах, и краны на полигоне обычно козловые. Проходя мимо одного из них я услышал  звук гармони, изливавшийся  откуда-то сверху. Впрочем, я сразу понял откуда. Миша, крановщик полигона, если принимал на грудь более двухсот граммов, всегда брал с собой в кабину трехрядку, обычно лежавшую в мастерской у слесарей.  Видимо Мишаня был с утра в ударе, уж больно старательно выводя : «Вот кто-то с горочки спустился…». Да, подумал я , и шиш его теперь снимешь с верхотуры, разве что с милицией. Такое уже бывало пару раз, и это только на моей памяти. А Миша трудился на комбинате уже пару десятков лет, и начальство терпело его выходки, кстати не столь уж частые. Ветеран выступал, что называется, редко ,но метко.  Однако работал он здорово и крановым был отменным, опять же никогда не отказывался выйти сверхурочно. Правда сегодня он вряд ли сподобится на трудовой подвиг. Хорошо, что кран стоял в тупике, и придется напарнику мишкиному за двоих постараться. Ругань конечно будет, интересно на селекторном  сообщат о концерте или нет? Провожаемый Мишиными руладами и переливами гармони  я продолжил свой путь и вскоре оказался в родном цехе.  Не переодеваясь, сразу прошел по пролетам, посмотрел журналы передачи смен, и, не обнаружив записей о поломках оборудования, в хорошем настроении заглянул к своим слесарям. Тут моё настроение слегка испортилось. В слесарке  на скамейке у окна сидел  Володя Мирный в абсолютно невменяемом состоянии.  Вообще-то я привык всех своих мужиков звать на ты, но по имени и отчеству. Так и мне было комфортно, и мужикам, годившимся по возрасту мне  в отцы. Молодой в ремонтной службе был только один, тоже Володя или, как его окрестили коллеги,  Вова- маленький. Мирный же же, имевший легкий характер, весельчак, балагур и прибаутчик, охотнее всего принимал обращение дядя Вова. Этот самый дядя Вова не только был пьян в дугу, но и останавливаться, судя по всему, не собирался. В одной руке он держал не прикуренную папиросу, в другой – малек «Русской». Слева от  Дяди Вовы, на табуретке у верстака расположился бригадир- Иван Михайлович  Корецкий, жилистый пожилой белорус, под шестьдесят годков, до сих пор таскавший в одиночку кислородные баллоны и  имевший обыкновение  докладывать мне свои соображения по поводу предстоящего ремонта следующим образом: 
- Там  по всех данных шпонку на валу оборвало опять и паз, наверное, раздолбило. Нужно разобрать все это дело удвоёх . а лучше - утроёх. А сварной пусть шину медную у паз пихнеть и паз наварыть, а шлихмашинкой потом обработаем. Ну, и  соберем к обеду, если утроех конечно. 
Иван Михайлович срочную служил на флоте и тот же дядя Вова никогда не упускал возможности  отпустить по этому поводу прибауточку:                - На службу, Ваня, нужно приходить в гастучкаф и в пилоточкаф, на корабляф и подводныф лодкаф. С мальчикаф  и девочкаф.
Корецкий  вполголоса материл сослуживца, грозя ему не только порицанием от бригады, но и , насколько я успел расслышать, моими репрессиями. Дескать, начальник тебя отымеет как сидорову козу, и фамилию свою ты тогда сменяешь на  иной лад. Какой ты после этих дел будешь Мирный, ети его в душу? Впрочем, разъяснилось все очень быстро. Дядя Вова, очевидно собравшись с силами и мыслями,  довольно внятно доложил , что вчера вечером у него родился внук, ну, они, значит, с зятем на радостях и отмечали это дело всю ночь напролет. Но  работу он, Владимир Николаевич Мирный, никогда в жизни не прогуливал, оттого и явился пред мои светлые очи, готовый к очередным трудовым свершениям.  Ладно. Я достал из сейфа, а точнее из металлического шкафчика, стоявшего в углу мастерской, чистый лист бумаги и велел  дяде Вове написать заявление на  два отгула. Благо с утра был четверг, с учетом выходных получалось у него  четыре свободных дня для продолжения разговления и последующего вытрезвления.  Но тут выяснилось, что писать дядя Вова как раз не может, пусть Ваня напишет за него а он свою закорючку только поставит. Корецкий, тоже еще тот каллиграф, чертыхаясь и беззлобно поливая приятеля легкой  бранью, кое-как, под мою диктовку, изобразил прошение об отгулах, которое дядя Вова и утвердил, слегка надорвав при этом бумагу концом стержня шариковой ручки. Я забрал заявление, поставил свою визу: «Не возражаю» и роспись с датой, сложил лист вчетверо и спрятал в карман, сказав Николаевичу, чтобы он сыпался  восвояси. Однако в ответ услышал его пожелание сходить еще в душевую, забрать спецовку, дабы постирать её дома. « Ну, ладно, дядя Вова, только давай быстро, и никому на глаза не попадайся, чтобы разговоров лишних не было. Ты же наших  баб знаешь, вмиг начальнику сдадут.  Иван Михайлович,  уж проследи за ним» - с тем я и отправился к себе в кабинет.
                И вот, только через полчаса после всего произошедшего, в четвертом пролете начали распалубку формы, извлеченной из пропарочной камеры.  Вскоре панель была готовы к выемке и стропаль  махнул крановщице: «Вира по малу!». Та включила подъем и бетонный прямоугольник медленно пополз вверх. А на высоте метра с три вдруг, почти без остановки, быстро съехал вниз, распугав работяг, чистивших днище пресс-формы и  конечно же кинувшихся в разные стороны  с криками известного содержания. Но Томка- крановщица даже вниз не посмотрела. Облокотившись о борт облегченной кабины, не имевшей  верхней  части т.е. окон и потолка, она  глядела во все глаза  в сторону входа в цех из АБК, где располагались и раздевалки. Там, в дверном проеме маячил дядя Вова. Из одежды на нем имелись резиновые тапочки-сланцы и строительная каска. В руке сей Адам держал  мочалку, истекавшую мыльной пеной.  Видимо до дяди Вовы с трудом доходило где он и зачем вообще сюда вышел. Рука с мочалкой то и дело поднималась до уровня груди и автономно совершала не вполне уверенные круговые  намыливающие движения.  Томка внезапно взвизгнула и  закрыла глаза ладонями. Мужики  из первого и второго пролетов, ближних к входу, уже со всех ног неслись  к дяде Вове. Но тот, почуяв в набегавших  опасность для себя любимого, с неожиданной прытью побежал  вдоль цеховой стены  и  очень скоро достиг  приямка, где стояли  насосы для откачки пароконденсата. Приямок был довольно глубокий. В нем, кроме двух насосов, располагался приличного объема цилиндрический аккумуляторный бак , а также  трубные гребенки и коллектора конденсатопровода. Дядя Вова скрылся в приямке и затих там, забившись в самый темный  и труднодоступный угол. Преследователи в запале попытались  выдрать партизана из его схрона. Причем последний  при этом не проронил ни слова, сопротивляясь молча и очень упорно. Положение  преследователей усложнялось тем, что намыленное тело дяди Вовы скользило в их руках, и он всякий раз вырывался из объятий нападавших. Теперь-то скандала было уже никак не избежать. Прибежала Люда- сменный мастер, заполошная женщина, не умевшая говорить без мата, технолог Светлана, записная комсомолка, ханжа и стукачка, начальник ОТК  Коротеев,  мужик не злой, но уж больно пугливый, в общем- вся королевская рать. Я оказался на месте прежде них, но  потратил довольно много сил, дабы вразумить и остановить вначале  самостийных загонщиков дяди Вовы , а потом и  своих коллег- итээровцев. Тут  появился и начальник цеха, бывший капитан милиции и инструктор по стрельбе Саша  Трофимов, совсем еще недавно трудившийся формовщиком в цехе пустотных настилов.  Был он мужик резкий и на расправу скорый, но, надо отдать ему должное, умевший и выслушать, и войти в положение, особенно, если перед ним не пасовали сразу. Я  показал ему заявление и объяснил, что дядя Вова теперь деда Вова, перебрал от радости, с кем не бывает. А что не уследили за ним, так ведь не за ручку же его водить, у всех работы полно. Начальник конечно выматерил последними словами и меня, и моих алкашей - бандитов, но  в конце концов разогнал всех по местам и ушел сам, приказав мне ликвидировать нештатную ситуацию в течении десяти минут. Я спустился в приямок и кое-как уговорил дядю Вову  вернуться в душевую. Не голым конечно,  Корецкий и Леха - сварной сгоняли в бытовку и принесли кое что из шмотки беглеца. Буквально рванув из рук  посыльных майку и спортивки, слесарь- нудист пятого разряда сначала водрузил верхнюю часть гардероба через голову на шею, чем красиво и несколько небрежно задрапировал плечи ; после этого он долго прыгал , скособоченный. на одной ноге, пытаясь просунуть другую в штанину  трико. При этом, как часто бывает у иных  и на трезвую голову, Володя совершал вращательные движения голой задницей, ну и перемещаясь спиной вперед. Потом Корецкий придержал его за плечи и процесс облачения чресел вскоре благополучно завершился. Полуодетый дядя Вова продефилировал в АБК под одобрительные  возгласы коллег.  А  Томка, попридержав свой  лошадиный гогот, крикнула ему вслед с крана: « Старый! А повторить слабо? Я не все ещё рассмотрела! Завтра ,давай, вместе в душе спляшем!  У меня тоже кое- что болтаться может!».  Я попытался на мгновение представить нечто подобное. Никаких ассоциаций кроме…  Воистину жизненная сценка:
Она отклячивала зад
И била шишками ребят
По морде, тля, по морде, тля, по морде…

                С этими кранами чего только не происходило. Ставили мы в плавильном охладитель газов  на третий конвертор, он не шибко тяжелый, тонн двадцать пять, но коробуха сама по себе неудобная, новой конструкции, непривычной для нас формы. Поэтому и замешкались, когда к опорным балкам подвели, не сразу сумели такелаж настроить, а настроили первый раз – не пошел охладитель  в проектное положение, балочки-то опорные не новенькие, а в проекте все размеры согласно геодезической съемки указаны, то есть как изначально когда-то было. Проект производства работ в данном случае был пустой бумажкой, там ведь все по правилам и нормам  расписано, без учета реальной ситуации в зоне монтажа. А  в зоне этой, тоже далеко не все так, как в технической документации прорисовано. Пока соображали, пока решили, что и как, у крановых пересменок  наступил. Ну, ладно, мои парни  по бокам коробки проушины  новые ладят - приваривают, стоя на нажних коллекторах, крановой второй смены, гляжу, уже по переходному мостику чешет, сейчас в кабину влезет. Влезть-то влез, а через несколько секунд вся конструкция, висевшая на гаке главного подъема явочным порядком смайнала метра на два, два с половиной. И тормознула, и тишина. Парни мои, на охладителе, меж коллекторов вжались на боковых панелях, ждут, что далее. Сверху, сквозь весь цеховской интершум,  вдруг слышится отчетливый и заливистый мат, крановые, один уже на мостике, второй из кабины усиленно жестикулируют и орут самозабвенно. Выясняю, что случилось? Оказывается, в тесной кабине, пытаясь разминуться  со сменщиком, один из крановых задом сдвинул контроллер и привел главный подъем в действие. Слава Богу, обошлось.  А ведь не у всех и далеко не всегда так вот обходилось.. Одно слово – производство, монтаж энергооборудования. Не хухры-мухры.
               Что, не очень смешно? А я и не думал никого рассмешить. Тем более, Вас, почтеннейшая публика, ибо  не стал бы этого делать даже за деньги. Бесплатно  – тем более. Работать бесплатно - вообще порочное занятие. Оно развращает душу и сердце, а вскоре и вовсе убивает их. Пример - наше общее, не столь уж и давнее, прошлое. К тому же  почтеннейшая публика  отчего-то считает, что рассмешить ея можно только оригинальным, ранее неведомым способом. А на деле - ржет над откровенной похабщиной, мало того, общеизвестной, сиречь-«бородатой». Тут, знаете ли, срабатывает аналогия с законом парфюмерии, когда самые невероятные ароматы и высочайшие  благовония  граничат с откровенным амбре самого обычного дерьма. А невероятная оригинальность стоит в шаге от заурядности. Так-то вот. Ищите дурака за четыре сольдо.

                Главная трудность любой жизни  -  стать самим собой. Еще труднее стать человеком. Поскольку став, нужно им быть. Если и получается, то весьма редко. И всякий раз процесс приходится начинать с нуля. У меня, к слову, целиком так и не получилось. Редко и кратко, бывало. Эпизодически. И то уже неплохо.

                Директор нашей школы носил   яркую  поэтическую фамилию, и наверное именно поэтому  вызывал  у нас еще большее отвращение.  Чувак он был  хоть и довольно рослый, но весь какой-то угловатый, рыхловатый, мешковатый. Словом, рефрен его знает какой? Никакой. Маленькие глазки на щекастой харе, взгляд выжидающий, настороженный, и привычка головой  чуть заметно кивать, словно говоря, я же вас предупреждал, так, мол, и вышло. А еще трусоват был наш директор, это определенно. Даже разбираясь  с нами, школьной фрондой он чаще всего , на самом высоком градусе скандала, вдруг сникал, начинал затихать, и в итоге спускал все на тормозах.
- Ты почему с урока истории сбежал? Отпустили?  И почему тебя отпустили вдруг? А? И давай ,это, без  пафоса, без метафор, без фабулы закрученной.
-А я на перемене, на спор, с двух ног на парту запрыгивал, а левая совалась  и  по краю проехалась. Сразу не заметил, что клин кожи  с мясом выдран, а  уроке поплохело. Ну, я в поликлинику. Пять швов на голени. Потом обратно пришел, на другие  уроки.
- Да какие швы! Я же тебя из окна кабинета видел , стоите с Журавлевой, только, что не обнимаетесь- целуетесь, хохочете, ты её то за ушко, то за щечку, то руку на плечико. А краля твоя только алеет, ровно маков цвет.  Это ты с больной ножкой такой ретивый?
Я на самом деле встретил Ленку Журавлеву, возвращаясь их поликлиники. Она в параллельном училась, у них уроки в этот день со второго начинались. Хромаю себе, вдруг она из- за угла выныривает. Слово за слово, ну и зацепились… языками. Поговорить-то  нам было о чем. Оба «книги глотали, хмелея от строк», на олимпиадах по литературе и русскому за школу стояли до последнего, скажем, слова. Книги друг другу помогали доставать. Ленка однажды, краснея, полушепотом ,спросила, могу ли я достать Булгакова, хоть в машинописном варианте, хоть что- то, но лучше бы «Мастера и Маргариту».Спросила и посмотрела умоляюще, точно девичью честь замарала и теперь, ежели  узнает кто, тотчас  ворота в деготь и сраму не оберешься.  Славно нас калечили с пеленок. Ничего не скажешь. А вообще  нравилась она мне, и порой, знаете ли, безумно нравилась.  Впрочем мне еще с десяток девах  также нравились в те времена, аж головушка кругом шла, с какой начинать-то? Ну потрещали  с Ленкой, я ей , герой этакий, повязку показал с пятном кровавым, штанину задрав, она посочувствовала полушутя - полусерьезно. Нога к этому времени порядком отекла и  после окончания действия новокаина прилично болела. Но я же герой ,особенно  если рядом девушка, поэтому  вид имел бравый, стараясь поменьше на больную конечность опираться. Однако сие удавалось не всегда, ибо, тут я с директором согласен, общались мы с товарищем Журавлевой  в некоем полуконтакте, что ли.  Обычное дело, девчушка славная, глазищи- омуты  синие, умные, кстати, глаза, ростиком вышла, повыше плеча моего, ну и, Господи прости, фигурка- рюмочка. А пятнышко родимое на шее бабочкой , неяркое такое, больше пигментация … Мне такие и сейчас нравятся. У меня и супруга такая же, только чуть миниатюрнее  и характером построже - посильнее .Спортсменка, комсомолка… Класс! Так ведь и я не совсем промах был, хоть и пентюх - олух конечно в целом, а Ленка явно ко мне тянулась. Ничего такого страшного. Это называется юность, и это называется счастье. Яркое и краткое, как фотовспышка. Жизнь тогда состояла из череды фотовспышек счастья. Славный такой штрих-пунктир рисовался. До поры. До времени. До  истинной молодости.
-Да  я , Дмитрий Сергеевич, не ретивый. Я везучий.  Мне с девчатами везет, не то, что некоторым .Отчего же  деве  юной внимание не оказать? А то ведь «любови вечной на земле» классики девам юным  обещать не рекомендуют
- Ты, ежели так будешь говорить, и вторую ногу потерять рискуешь, хамло вежливое. Начитался книжек, а  теперь хамишь как по- написанному.
-Дмитрий Сергеевич,  если кто-то со мной так беседовать начнет, то ему  и голову потерять не долго. Проверено на деле.
Немая сцена, класс цепенеет, я , чуть развалившись  за партой, гляжу директору в свинячьи, гниловатые глазки. Он багровеет, но вдруг гаснет и машет в на меня рукой. Вскоре он уходит, сказав географичке, нашему классному, Галине Сергеевне, несколько  дежурных фраз об учебном процессе. Галина грозит мне кулаком. Она ко мне благоволит за то, что я географией не манкирую, и опасается, что сегодня же меня потащат на разборки в школьный комитет комсомола. По инициативе директора конечно же. Успеваемость моя, а я, как говорится, «квадратный отличник» – защита, несомненно, надежная, для нашей провинциальной школы редкая, и оттого неуд по поведению мне в четверти ни разу не ставили. Но крови попортить могут, они ведь шестерки. А Сергеич любит разбираться с неугодными не сам, но чужими  грабками.  Плюс к тому изводить родителей  неугодных школяров частыми вызовами в школу и длиннющими сентенциями. Мой батя как-то разок послушал его и более в школу не появлялся. И маме сказал , чтобы туда - ни ногой! О директоре с той поры он редко , но с презрением говаривал : «Хлюст. Крыса. Падаль. Трус. Мелочь». Правда сейчас, через тридцать лет после окончания школы,  мне иногда кажется, что и мы, и учителя, и школа и все народное образование страны развитого социализма, были  нашему директору до лампочки. Он просто имел в виду всё и вся, кроме себя любимого. И одно место рвать на британский флаг  ради служебного долга не считал нужным. Ну, а что человечек был тусклый, это ведь совсем иной разговор.Через год после выпуска я узнал, что Дмитрий наш Сергеевич покинул ниву «разумного, доброго, вечного», перебравшись на должность референта первого секретаря горкома славной партии коммунистов.  Вот уж действительно - мелюзга, ничтожество. Папаня мой видел его уже в новой ипостаси на каком-то партхозсобрании : Сергеич ретиво вешал на стену, а потом  снимал плакаты, схемки, графики, лозунги, таскал- устанавливал диаскоп, крутил кремальеру, фильм агитационный демонстрировал. Портфельчик за первым нес.  Туда ему и дорога. Шакалу шакалья доля.

                На уроках литературы в старших классах царил упорядоченный хаос. Нет, нет вы не  ослышались.  Именно так, поскольку хаос был в порядке вещей  волею преподавателя Натальи Ивановны. Уж больно женщина  нам попалась эксцентричная, темпераментная, заводная. Поднимет она ,бывало, кого-нибудь из-за парты и начинает прямо с места спрашивать. И вот тут, даже если ни в зуб ногой, то есть  полный нихт  ферштейн, сдаваться не следовало. Нужно было грамотно отдать инициативу в диалоге  неутомимой  мадам  Прошиной. Она -  высокая, довольно крупная, высокая, за метр семьдесят пять, не иначе, стрижка каре, волосы черные- черные, всегда слегка, даже кокетливо так, растрепаны, глаза горят и  шаг стремителен. В кабинет врывается, словно штурмует. Журналом шлеп о стол и сходу:
-Итак, Горшков, роман Льва Толстого «Война и Мир», Тихон Щербатый и Платон Коротаев!  Кто они? Что в них такого интересного?
 - Русские солдаты, Наталья Ивановна. Родину любят!               
-  Так! Так! Русские! Правильно! Правда Щербатый не совсем солдат ну, да ладно. Бог с ним. Но чем же они нам интересны? Наверное все- таки это очень разные типажи? Да? Да?
-Да, Наталья Ивановна.
- Вот! Но в чем же их разница? Ведь Щербатый- ловкий, сметливый, смелый, удачливый крестьянин – партизан! Да?
-Да!
-Но почему же именно Платон Коротаев, и не Щербатый- воплощение всего русского? Ведь Коротаев тихий, совестливый, даже набожный человек? Да? И уж явно лишен лидерских качеств. Да? Однако же привлекателен ,ему хочется доверять. Да?
-Да, Наталья Ивановна. И я об этом. В том смысле, что доверять хочется, - и так до окончания темы или вообще урока. В результате  Горшок  получил свою четверку и училка осталась довольна, выговорилась  и пар стравила. Игорь Шульгин подсчитал , что на уроке наша литераторша способна произнести  «Да» около ста тридцати  раз. Наталья была  приличным человеком, пусть со странностями ,абсолютно безобидным и не злым. Она могла наорать на нерадивого,  выражаясь  при этом даже изысканно, но ничуть не оскорбительно.  Предмет свой она обожала до поклонения и порой ,растратив последние силы в бесплодных стараниях добиться от ученичка  вразумительного ответа, могла вдруг, рухнув на свой стул, спросить шестнадцатилетнего кобла:  «Почему же ты такой ленивый ребенок»- и уже  обращаясь к классу: « Почему вы такие молчаливые, злобные дети?». Дети, надо же. Эти дети только заслышав на истории государства и права термин «Уголовно- процессуальный кодекс» чуть ли не хором и почти в голос грохали:  «Ха! Просексуальный !А-а-а!» .  Как в песне поется «наше время пришло…» Да, пришло. Тот же Игорек Шульгин, он же  Шуля, на уроке пытался вполне серьезно  высчитать радиус кривизны лобка Натальи Ивановны на основе визуальных неконтактных измерений линейкой  с учетом перспективы.  И даже что-то там вычислил. Ему Горшок потом сказал: «Ты, Шуля, в Натаху втрескался, вот и сдвинулась крыша набекрень. Она баба, конечно, хоть куда. И не уродина. Но лет двадцать я бы ей сбросил. Тогда можно было бы подкатывать».

                Коротаев  Коротаевым, но мне врач знакомый рассказывал, как один его пациент жаловался, что разменяв шестой десяток , вдруг стал он сентиментальным и характером помягчел. Дескать, прежде решительный и жесткий, стал он людей жалеть, и конкретно и абстрактно, практически перестал смотреть криминальную хронику,  котенка с улицы подобрал и домой к себе определил, вдруг пацанам во дворе, коих ранее не жаловал и гонял, велосипед по случаю починил, потом змея воздушного сделал, а однажды на билеты в кино  денег подкинул. А тревожился дяденька этот подобревший с годами по поводу того, не является ли сия симптоматика признаками ранней  старческой деменции  сиречь  слабоумия.  Возрадуемся, братия и сестры, мы живем в мире, где вежливость считается признаком слабости, а доброта свидельством  утраты разума. Аминь да и только, прости меня, Господи, грешного!

                На трибуне актового зала, в приступе  декоративного пафоса, декан нашего факультета доцент  Хомяков подводил итоги завершившейся неделю назад морковоуборочной страды. Лакированная фанерная конструкция , казалось, вот- вот развалится от яростных, снабженных агрессивной жестикуляцией, тирад декана, лицо которого апоплексически покраснело, резко контрастируя с пепельно- седой шевелюрой.  «Свекла  вареная под снегом», подумал я и понял, что изобрел нечто новое в кулинарии. Вот и попробуй, соскочи в один миг с треклятой совхозной темы. Доктор Равик в «Триумфальной арке» подумал, глядючи на желтозубый оскал седобородого профессора Дюрана: «Словно кто- то помочился в снег».  « Ну, началось, опять завелся ,хватит на сегодня образного мышления» - сказал я сам себе и  вновь обратился к трибуне.
- Вы, дорогие мои друзья, совершили трудовой подвиг. – Хомяков прямо-таки соловьем заливался, впрочем уже в силу фамилии со «славным российским птахом» сходства не имея, а внешне и подавно, мягко говоря, грузноват деканчик, что и говорить.                - Давненько уже уборка моркови на полях подшефного совхоза не завершалась с таким перевыполнением  планового объема. – доцент резко полуобернулся в сторону президиума, качнув при этом обычно монументально неподвижными  брылями щек.  - И я обращаюсь, как декан факультета и коммунист  к руководству сельхозотряда, к комитету комсомола и парткому  института, чтобы они совместными усилиями составили список наиболее отличившихся на трудовой вахте студентов, аспирантов и преподавателей. Этот почетный список должен всегда лежать у меня на рабочем столе…
-Чтобы в любой момент я мог с полным правом сказать любому пришедшему ко мне  передовику, пошел ты на кукуй, работяга- шепнул мне на ухо сидевший рядом Боб.

                Эпоха массовой, значит, культуры. Сие означает, что жизнь каждого из нас  состоит в служении  этой вот самой культуре. Ни более, ни менее. Жизнь большинства сегодня лишь элемент массовой культуры, иначе, шоу-бизнеса. А то, что все происходящее на самом деле  -  повальное  вопиющее  бескультурье, никому  не интересно. Интересно, если «все на продажу». И довольно рассуждать об этом или тебя объявят резонерствующим, не умеющим жить, неудачником.  И даже близкие люди будут считать тебя идиотом.  Жалеть будут  или сочувствовать будут, но, и симпатизируя, волей- неволей начнут относится к тебе снисходительно.  Оттого, что противопоставив свою позицию  позиции большинства, ты становишься неудобен, более того - опасен, в том числе, и весьма часто, для родных и близких. Это называется выпадением из реальности. А ежели тебя реальность не устраивает, что революцию делать прикажете? А? Весь путь эволюции и процесс исторического развития так и не смогли вразумить прогрессивное человечество, что ничего хорошего и доброго, ничего полезного и передового не было за тысячи лет совершено силой, давлением, запретами, ограничениями, сиречь революционными лавинообразными переменами,неминуемо ведущими к массовому, неумолимому кровопролитию.  Точнее сказать запреты и ограничения  для человека  имели и должны иметь  не юридический, но морально- нравственный, духовный характер. Нас заставили об этом забыть в прошлом веке либералы и красно- коричневые.  По сути все западные  либеральные свободы ведут к фашизму на индивидуальном потребительском уровне. Можно все, ограничений нет, ежели ты из «наших», мораль условна, нравы- личное дело каждого. И только так. никак иначе. Если ты не снами, значит – против нас, значит враг и подлежишь  неминуемо упразднению, устранению, искоренению.  Натуральный фашизм, лишающий инакомыслящего права на существование. Если ты не хочешь наших свобод, никаких иных не получишь точно, ибо иные свободы, иные ограничения, иные взгляды – отсталы и преступны. Персонифицированный индивидуальный фашизм.  Ну, да из микро всегда вырастет макро. Интегральное исчисление штука всеобъемлющая, не подводит.
Вначале русского человека почти убили, объявив  ущербными лучшие черты национального характера, потом долго лишали малейших проблесков способности к национальной самоидентификации, затем скинули полуживой скелет, дотянувший до «лучших времен» , в бездонную пропасть всемирного потребления, сил да ума-разума набираться, старайся, де, старатель. И мы стараемся. А  жизнь тех, кто супротив трепыхается, зачастую сопровождается следующим комментарием:

Зайку бросила хозяйка.
Бобылём остался зайка.
«Со стакана  слезть»  не смог
И накрылся теремок.

Эту присказку сочинил я. Я знаю, как подобное происходит. Это могло произойти и со мной. Уже не раз. Меня спасает Господь, тем , что милует, что  жена моя, терпит и прощает в конце концов, что дочура  и сынишка  понимают, а поэзия не отпускает и тянет вперед.  А неподалеку   роятся-клубятся доброхоты, всегда  готовые , по их мнению, придти на помощь, дать совет, подставить плечо, хоть и пожурив при этом. Всегда такие правильные, знающие, что и как  нужно делать, выстиранные,  если не  застиранные, выглаженные, если не залежалые. И никуда от  них не денешься, хоть один, а найдется поблизости, всегда  готовый к употреблению: вот он я, располагайте мной, пользуйтесь. Особенно худо, когда близкие друзья начинают доброхотствовать. Невыносимо. Блевать тянет. И вновь разговоры о силе и слабости, о мотивации,о…, о,,,,о. 

Важней всего погода в доме,
Где ты и я в глубокой коме…

 Да пошли вы, милые и добрые! Я страшно рад, что не стал и не стану таким, как вы…  А Глеб Яковлевич припечатал раз и навсегда:


Тебя спасет помада,
Его спасет работа.
Меня ж спасать не надо,
Мне что –то неохота.

И отвалите…
               
                Телефонный звонок был довольно неожиданным.  Хвалебную бумажку о собственных достижениях и заслугах, именуемую нынче на французский лад «резюме» я отослал  на заводское «мыло» месяцев семь-восемь назад. Увидел объявление в газете, мол требуется начальник отдела снабжения и все такое, ну и  кинул им для изучения трудовую биографию. Ответом мне была мертвая тишина, я не удивился, не обиделся и не расстроился. Привык-с, знаете ли, да и не в моей манере  страдать по подобным поводам. Время шло своим чередом, я уж и думать о той несостоявшейся вакансии забыл, и тут нате вам, приглашаем завтра в четырнадцать, в приемную… Ладно, зовут – прибудем, не переломимся…
                Прибыл. На  проходной пожилой дядя, очень долго врубался в смысл происходящего, а именно, кто я есть такой и чего мне, грешному, собственно от него нужно?  С некоторым усилием объяснил, и он, не без напряжения, все-таки понял,  позвонив  наконец-то секретарю и следом выписав мне временный пропуск.  Я брел как мне показалось к вновь возведенному заводскому корпусу, единственному, действующему сейчас из всех производственных мощностей,  плелся, увязая в расквашенном апрельском снегу, по  старым железнодорожным путям, уже не нужным и заброшенным. Дорога для авто шла параллельно, но её скрывала огромная, длинная лужа, ни дать, ни взять – тёщин язык, и  я предпочел  шпалы и снег.
                На поверку новый корпус оказался  очень даже старым, просто  снаружи его отделали – облицевали современным материалом, я  толком не понял, каким именно, и покрасили в небесно-голубой цвет. У меня еще мелькнула мысль, мол, зря они такой колер выбрали, рядом корпорация, все своей грязью – пылью занесет, закидает вскорости. Внутри же здания все напоминало о старых, добрых временах самого  развитого и гуманного общественного строя на планете.  Глухие стены в многослойном панцире салатной масляной краски, оконные рамы и дверные блоки, родом из моего детства, таблички на дверях кабинетов,  забранные помутневшим оргстеклом, полутемные коридоры. 
                Директор производил впечатление вполне интеллигентного, вежливого человека. Был он худощав, располагающей к себе внешности, доброжелателе и несуетлив. Редкий, почти исчезнувший ныне тип руководителя, вытесненный наглым,  хамоватым, красномордым  бычьем избыточного веса, в лучшем случае имеющим самый поверхностный производственный опыт. Зато главбух была в порядке. И целиком искупала всю утонченность руководителя.  В молодости очевидно, она конституцией своей наверняка подходила под образную квалификацию, нашедшую отражение в строчках частушки: «Все милашки, как милашки, а моя, как пузырек…». Однако годы не прошли даром и означенный пузырек давно уже превратился в более емкую посуду, прямо скажем, в бочонок или крупномасштабную бадью.  На слегка отечном лице отдельной жизнью жили большие карие глаза, быстрые, недоверчивые, постоянно прощупывающие собеседника в надежде обнаружить неминуемый подвох, ложь, обман, и докопаться, в чем тут его, оппонента, выгода?  Словом, известная формула  -«о, нет, я считаю, что человеку следует доверять только в самом крайнем случае» - в действии. Но и только. Скажу откровенно, что общение с этими  чрезвычайно приятными людьми меня откровенно разочаровало.  Скользкий полунамек  дамы, мол, снабженец. Если он настоящий,  должен уметь брать нужные материалы в долг, ежели что, вон у нас прежний, который Алексей Еремеич, аж на пять миллионов в кредит брал… А директор, узнав за какую конкретно зарплату я готов продавать беззаветно а свои профессиональные навыки и энергию, вздыхая, признался, что вознаграждение за труд  главного логиста у них предусмотрено небольшое, но, дескать, это решаемо впоследствии, а пока вот…  Столько грузчик в городе в сетевых лабазах вполне зарабатывает, в условиях практически полной безответственности за свои действия, сказал я ему в ответ. Тетенька вякнула было, что и столица не сразу строилась, надо посмотреть на человека, на что я ей напомнил, что столица и слезам не верит, и аргументы в пользу бедных здесь не канают, пахать на вас даром, ищите дураков на стороне, а ежели хотите спрашивать с работника, извольте платить. Я, если и продаюсь, то дорого. И понял, что разговор окончен. Правда у меня еще раз уточнили контактные телефоны, осведомились, не буду ли я против поработать, если представиться возможность, в производственном подразделении, мастером или даже начальником цеха, и все. Мне показалось, что парочка эта рассталась сор мной, испытывая некоторое облегчение. Впрочем, взаимно. Счастливо оставаться, несостоявшиеся коллеги, среднеклассники.

                Рослый, атлетического вида чернокожий парень, в обиходе тех лет – снежок, был  явно навеселе и куражась, прохаживался гоголем взад – вперед по  трамвайной остановке, цепляясь без повода, конечно же, к кому придется. Ему не отвечали и явно сторонились. Кто его, африканца рефренова, разберет. Может сынок ихней шишки какой-нить, потом хлопот не оберешься, международный скандальчик расхлебывать. Время-то на дворе опять непонятное, контора
 всем известная в фаворе, министр внутренний сам себя, без суда, как говорится, и следствия, к высшей мере… Ну и значит по всему лучше с этим пьяным гостем не вязаться.  Мы с Ныряичем подошли на остановку около полуночи, вынырнув из метро. Припозднились, в кино ходили, там сдвоенный показ был, сначала «Пацаны», а потом «Генералы песчаных карьеров», вот, решили детство вспомнить. Пора бы конечно уже и трамвайчику подгрести, а то крупка льдистая с ветерком, да все в лицо, как ни повернись, и желудок  сигналит, ужина требует, право слово. Клоун этот темнокожий тоже заманал мелькать, судя по всему так просто он не успокоится. Вот опять у мужика прикурить просит, так, а теперь девчонка ему понадобилась. Достал угнетенный, его концерт точно добром не закончится.
- Эка его распирает. Точно вквасил не меньше пары стаканов без закуси. Правда, он кабаняка здоровый,- Ныряич недобро ухмыльнулся, не отрывая глаз от снежка, шмыгнул носом.
- Это у него революционный кураж. Сбежал с плантаций, вот и веселиться, волю чует. Ему только большой белой женщины не хватает, для окончательно самоутверждения, - ответил я и решил все-таки, несмотря на погодку гадкую, закурить.
- За девчонками дело не станет, найдутся интернационалистки. Во, Слесарь, и трамвай подходит, стоило только тебе зажигалкой клацнуть… И гляди, гляди, этот явно  к  нам рулить намылился. Давай только спокойнее, не психуй, а там распишем по си бемоль,- Ныряич любил порой употребить красивую фигуру речи. Примечательно, что подобное выражение я слышал однажды из уст  трубача военно-морского оркестра.  Трамвай в один вагончик, сыпанув на повороте стекляшками звонка, подкатил к остановке. Мы с Ныряичем внутрь не торопились, пропуская народ перед собой. Снежок и вправду направлялся к нам, он несколько раз махнул призывно рукой явно в наш адрес и как-то само собой получилось, что я оказался на входе в вагончик сразу следом за ним. Он вполголоса бормотал нечто на своем птичьем языке, затем вдруг резко обернулся и ухмыляясь попытался похлопать меня ладонью по щеке.
                Левая моя рука уже лежала на поручне, я только вцепился в него посильнее, отклонившись чуть назад от пощечины, и в следующее мгновенье подпрыгнул повыше, оттолкнувшись и от поручня и, встав вровень со снежком, тут же врезал ему справа, почти прямым  в область скулы. Он явно не ждал такой развязки и упал ничком, задев затылком  плнксиглассовый  колпак билетной кассы,  и растянулся в проходе, проворно освобожденном стоявшими там пассажирами. Я стоял и смотрел на него не испытывая никаких эмоций, цвет его кожи не играл сейчас никакой роли, с соотечественником в подобной ситуации я тоже не стал бы церемониться. Ныряич ткнул меня кулаком в бок и вполголоса пробасил :
-Ну, ты, Слесарь ,зверюга. Убийца и бандит, ни рефрена не интернационалист ,- и весело захихикал.
Трамвай между тем тронулся и набирал ход. Люди в вагоне одобрительно гомонили, показывали на меня пальцами, среди красноречивых жестов преобладал кулак с поднятым вверх большим пальцем, дескать, во, знай наших!  Какой-то бугай в форме гражданского летчика похлопал меня по плечу и одарил поощрительной улыбкой. А потом  наклонился к закопошившемуся на полу снежку, одним рывком руки поднял его на ноги и выпихнул в удивительно вовремя. открывшуюся на остановке дверь. В общем на четыре остановки я стал всеобщим любимцем, потом еще хлебнул недолгой популярности в общаге, ибо мою эскападу видели знакомые девчата с младшего курса. Ехавшие в этом же трамвае, только заходившие через переднюю дверь и наблюдавшие все на расстоянии. А потом все закончилось. И правильно. Как позднее сказал один киногерой: «Зачем нам слава? Нам слава не нужна». И жизнь впоследствии  не раз еще предоставила возможность убедиться в справедливости  этой весьма разумной сентенции. 
               
                Поначалу уроки  в 9-х классах  нашей, только что открытой, средней школы, превращались для молоденькой химички Жанны Валентиновны  если не в кошмар, то в  весьма близкое его подобие. Да и разве могло быть иначе, если ученикам по шестнадцать, а учителю двадцать один. У неё за плечами-то что было? Десятилетка и четыре года педвуза.  Как ей справиться с толпой дураков, достигших половой зрелости и желающих видеть в молоденьком педагоге  лишь весьма привлекательную  особу женского пола. Чего мы только не вытворяли! Постоянно уводили Жанну от темы урока, задавая бесчисленные дурацкие и двусмысленные вопросы, насчет мужа, поклонников, кавалеров, домашнего адреса, предлагали проводить домой, осведомлялись, что она делает нынче вечером, приглашали на танцы, и даже за грибами, и на рыбалку, игнорируя при этом возмущение одноклассниц, не раз срывали лабораторные, смешивая-сливая все реактивы в одну кучу, со всеми вытекающими – выплескивающимися - воспламеняющимися последствиями. Доходило даже до откровенного хамства, когда некоторые особенно обиженные  совершенно по делу  влепленным бананом то есть неудом, а то и откровенным колом, вполголоса и даже громче произносили  имевшую хождение в те годы издевательскую строчку : «Ума нет – иди в пед».  Однажды, найдя в химической кладовой невесть откуда там взявшийся ручной компрессор, мы притащили его в класс и понаставили девчонкам и кое- кому из парней синюшных колечек, присоединяя тоненький шланг  то к шее, то к руке и крутя при этом колесо компрессора в обратную сторону, создавая разрежение. Попытка  Жанны Владимировны устроить нам разнос успеха не имела, мы просто вслух предположили, что ей завидно и тоже хочется  заиметь пару- тройку таких «засосиков», пообещав, что можем устроить, после урока, в кладовке. А когда она выставила Горшка, Шулю и меня из класса, то вслед за нами , по собственной инициативе устремились Захар с Барином, объяснив, что им скучно без нас, а так хоть в теннис настольный поиграем, двое на двое и судья. Надо отдать химичке должное, она никогда не жаловалась на нас завучу или директору. Она терпела, обижалась, переживала, но  вообще никого не сдавала. И мы очень скоро это оценили должным образом. И как-то не сговариваясь, перестали пороть ерунду. Напротив, помогли повесить в классе  новые карнизы и шторы, покрасили дверь и так еще , по- мелочи, отремонтировали кое-что в кладовой, и впоследствии не отказывали Жанне в помощи, даже сами вызывались, опережая просьбы. Да и учиться стали  вполне сносно, в общей массе.  Сплошная идиллия на фоне  гомологических  углеводородных рядов, бензольных колец , жирных кислот и полимеров.  Виват, Жанна! Гип- Гип- Ура!

                Странно, я пожалуй впервые за долгие годы начал столь подробно вспоминать школьные годы и детство. А прежде обращался к  ним крайне редко, точно табу какое- то имелось.  Свое отношение  с детством я определил однажды так:
Детство я не то, чтобы не помню,
Просто я о нем не вспоминаю.
Между тем ничего особенного, в смысле страшного, там не было. Все нормально, все как у всех.  А вот поди ж ты…

                Шахтерский заполярный  город, детский сад «Теремок», мне три с половиной  года. Я стою в раздевалке и слушаю, как воспитательница  выговаривает отцу, пришедшему за мной:
- Ваш сын совершенно неуправляем, он  меня не слушает, делает все по-своему,  он и еще три- четыре ребенка , мальчика  то есть, играют отдельно от всех, никого к себе не подпускают, надо что-то делать, мы даже в угол их ставим. А ваш убегает из угла…
Воспитательница  глядит на батю снизу вверх, высоко задрав голову, иначе она бы говорила ему в живот.  У неё мелкие черты лица и волосы забраны в узелок на затылке. Даже я, трехлетний шкет, ощущаю, насколько  моя наставница миниатюрна и ,вместе с тем, несносна. Я просто не хочу находиться рядом с ней, поэтому всегда стараюсь забиться  в укромное место, чтобы меня там не трогали. Аналогичным образом  поступают и мои невольные товарищи, те самые три-четыре пацана. Просто эта тетя нам не подходит, а мы не подходим ей.  Но мы молчим об  это   потому, что… да не знаю я почему. Папка говорил, мол жаловаться и ябедничать - последнее дело, мужик так не поступает. Тут я понимаю, что отвлекся  и вновь прислушиваюсь к монологу  Марины Викторовны:
-Очевидно Вам, как отцу следует больше уделять внимания воспитанию сына в духе уважения к старшим, вы должны принять меры иначе мы их примем и вам придется искать для вашего ребенка другой детсад….
У меня в шкафчике, на полке для шапки есть пистолет, сейчас я ей устрою…
Батя потом неделю или больше рассказывал, хохоча, всем друзьям, как сынок  за него вступился  и, что теперь он за свою старость спокоен, защитник растет.
                Я шагнул к шкафчику и, открыв дверцу, пошарил рукой на полке под шапкой. Рукоятка пестика сама легла в ладонь. До сих пор помню перекошенный рот  Марины свет Викторовны и панику в её глазах. А все потому, что я прицелился в неё, держа пистолетик в вытянутой руке, и угрожающе звонко отчеканил: «Если ты будешь еще раз кричать на моего папочку, я тебя застрелю». В другой детсад родители  определили меня дня через два  после этой эскапады. В «Березке» я прижился сразу и ничего подобного там уже не происходило. Напротив, там, кажется, я даже бывал счастлив.  А нынче  вот так:

Я счастливый обладатель
Сумасшедшего добра:
Как пропел один старатель,
На окне, мол, ни пера.
Заявляю, не жалея,
Что использую клише,
Ибо много тяжелее
Жить « с геранью» на душе.

                Однако же «что такое счастье, это каждый понимал  по- своему»,  и  оспаривать сие заявление не стоит. Пожалуй тут бывший чоновец, обеспечивавший, по юношескому недомыслию, безоглядно и не чинясь в средствах, благополучную жизнь не доросшего до столь высоких истин  собственного народа, впоследствии блестящий, хоть и неоднозначный совершенно,  детский писатель,  оказался полностью прав. Определение  сущности счастья столь же бесполезное занятие, как и определение сущности любви. Можно пенять на обстоятельства, стенать и посыпать голову пеплом, но все это из области  натужного, бездарного лицедейства. Вдобавок  у  меня просто нет времени на подобные занятия.  Самокопание или, как модно выражаться, рефлексия в той или иной степени  конечно же присутствует, но имеет характер спонтанный и естественный. По аналогии с работой желудочно – кишечного тракта я бы назвал  такой процесс мозговарением.  Котелок, слава Богу, фурычит покуда, душонка трепещет то и дело, значит и  факт существования особи  рода человеческого налицо. Мыслительный процесс  безусловно подконтролен и вариативен в том смысле, что возможен диалог с самим собой. Альтер-эго еще никто не отменял. И опять-таки главное не увлекаться. Рефлексируя, можно пойти на поводу у сиюминутных эмоций и тогда….

Змея, поужинав хвостом,
Башку сложила под кустом.
Чего не съешь, оголодав!
Когда б заморским был удав,
Клянусь, так думал бы и я.
Но это русская змея,
И значит дело не в харчах,
От рефлексии гад зачах 
И хвост по шею откусил.
Не всякому хватает сил
«Из кожи вон»  всю жизнь ползти,
С этапов «светлого пути»
Имея «кислой шерсти»  клок,
Точнее сброшенный чулок
По всем статьям, казалось бы,
Надежно сотканной судьбы…

Ну и далее примерно в том же духе.

Я родился как раз в год Змеи. Мне нравятся змеи.  И еще крокодилы. Фу-у-у?  А почему,  собственно,  фу-у-у? Разве гады виноваты, что родились гадами? К тому же  я, кроме прочих зверюшек, люблю зайцев и котов. Соблюдаю, так сказать, динамическое равновесие в своих привязанностях, не отрицая и вполне уважая закон не убывания энтропии. В свое время я  сбросил старую кожу, но голым не остался. Значит процесс был  оправдан и необходим.  Зато в новой ипостаси своей я получил возможность ходить сам по себе, подобно коту. Не самый дохлый вариант в наших джунглях.
                Наверное, с учетом вышеизложенного , я очень легкомысленный человек. Даже - скорее всего, ибо  в свои  годы, для иных  вполне солидные, веду  довольно беспечную жизнь, по крайней мере с виду , выдаю иногда некие публицистические статейки, но чаще вирши и песенки, не упуская случая проорать свои шедевры со сцены , желательно при возможно большем скоплении почтеннейшей публики, иногда весьма злоупотребляю спиртными напитками и не имею прочной материальной базы.  Я пишу эти строки, обуреваемый  попутно размышлениями на тему возвращения долгов своему издателю и прочим кредиторам на фоне  назревшей необходимости побывать наконец- то  с визитом  где-нибудь в центре, ибо давненько не выбирался. Сейчас  денег на паломничество нет и где их искать пока не ясно. Вообще  мои с коллегами  вояжи  на всевозможные литературные форумы и фестивали авторской песни напоминают  песню : «Ехали калеки на поминки. Вез их  безколесый грузовик…». Хронический финансовый цейтнот, если допустимо  так выражаться. Большинство граждан нашей сказочной страны, а равно, уверен, и остальной части земного шара, считает  труд поэтов и бардов никчемным занятием. Точнее, наверное, уделом слегка тронутых. Только вот советую вспомнить  мудрую реплику одного киноперсонажа : «А вы полагаете, что на гитаре играть прще, чем лопатой работать?». Исполать вам, деловые люди! Но смею в свою очередь заметить, что на мой взгляд нет в мире участи более жалкой и ничтожной, чем судьба современного среднего класса. И первые, и последние его представители просто напросто рабы, рабы, сумевшие  выгодно заложить собственную жизнь в ломбард кажущегося благополучия. Они программируемы и абсолютно управляемы. Они прозаичны до серости. Они скучны и пропахли нафталином  прописных  резонов. Они  внешне деловиты, но лишены свободной воли, они из муравейника, где каждый делает то, что ему велено, вне зависимости от согласия или несогласия. Ибо надо, ибо все так делают.  Они до поры до времени благополучны и обеспечены. но  ведь и

Крысы, при случае,
Купят благополучие.

И я не умею им завидовать. Слишком много мерзостей на земле  сотворено именно под девизом-  так надо, так необходимо,  не себя одного во имя, но во имя народа. Знакомая мотивация, даже слишком знакомая. Куда мы угодили с подобными лозунгами, и самим не разобраться, и со стороны- темный лес. Ан нет, коллективный разум живуч и популярен. Многим кажется, мол, гуртом, оно легче.  Но нет ничего опаснее толпы.  Толпа никогда не сознается в совершенных преступных ошибках. Толпа всегда  будет неосознанно права, а когда рассыплется розно, каждый в отдельности тем более найдет себе оправдание. Правда, пролитой крови и загубленных душ нельзя уже будет ,ни счесть, ни вернуть. И это вам не теория, это существовавшая и существующая практика. К сожалению.  И вот после всего сказанного, резвые, язвительные оппоненты на меня так и накинуться, ага, мол, толпы не любишь, а сам-то, сам-то, вспомни, как всем кагалом на дискотеку рванули, в общаге, сержанту – в рыло, комсомольских активистов – в сторону! Гуртом ведь, гуртом, а?  Да, было дело. Не отпираюсь. Но кто же Вам, дорогие мои, сказал, что я рассказанным горжусь? И рядом не было. Я лишь поведал вкратце о жизненном эпизоде, имевшем место в действительности. Там одна дурь родила другую. Иллюстрация к идиотским запретам и  ограничениям, и адекватным по идиотизму попыткам с таковыми бороться. Не более.
                Кстати, я тут плакался – плакался, а намедни вернулся из культурной столицы, где имел честь отыграть сольный концерт во вполне приличном банкетном зале одного из весьма презентабельных кабаков. Вот видите, и на моей улице случаются праздники. Опять же заработанные честным выступлением деньги компенсировали очередную безгонорарную публикацию в очень уважаемом литературном журнале. Так, что все оказалось тип-топ. Конечно же, само собой ничего не происходит, сестренка моя со своей товаркой всё организовали, с усердием и пристрастием, любой  такому вниманию  позавидовал бы. Я сам устроил не один десяток подобных выступлений, поэтому могу оценить степень усилий и количество совершенных действий. Впечатляет. Афиши достойные, буклеты, билеты, какая-то лотерея с моими книгами в качестве призов… Когда в дело впрягается русская женщина – тушите свет и сливайте воду… И в сторонку…. В сторонку… А то зашибёт ненароком.

                Мэл,  «во всей красе и преподобии», с лунообразным от бороды и шевелюры ликом, с ног до головы популярный и всеми любимый- уважаемый, в очередной раз прибыл на заграничный один фестиваль, как ни странно русской авторской песни, а один небольшой городок  очень спокойной и уравновешенной страны тысячи озер. Несмотря на имеющийся  до известной степени языковой барьер, российские барды пользовались здесь приличной популярностью и гала-концерт регулярно посещали не только обычные жители города, но и его мэр со свитой муниципальных чиновников. Оно и понятно,  событие по всем статьям для городка немалое, и русских  окрест и подальше хватает, опять же  играют – поют  барды очень прилично, отчего же не послушать?!  Мэл, являясь по всем статьям поэтическим лидером движения, и здесь, с подачи организаторов удостаивался особого внимания. Одна бойкая и продвинутая в русском языке  молоденькая журналистка взялась переводить его стихи на язык родных сосен. Журналистку звали Мериё или Мерие, оставим дифтонги в покое, была она, судя по всему, человеком душевной организации, и так её вирши Мэла впечатляли и поражали, что она порой плакала над переводами, в чем не стеснялась признаться тем же нашим организаторам. По приезду почетнейшего гостя, хозяева фестиваля решили поведать ему, автору, о столь удивительном факте , пусть, мол, оценит, каков успех -  Мерие плачет! А? Вот именно эту фразу  девушки, а организаторы были сплошь прекрасного пола ( как и в моем случае, я же говорил, не мешайте русским дамам!!!), и повторяли на все лады несчетное количество раз.  Мэл был действительно растроган, и впрямь, шутка ли, если уж мэрия плачет в полном составе, чиновники, казенщина, а вот поди ж ты, проняло! А? Мэрия плачет! Успех! Успех! Ай, да Мэлик, ай, да …  Выяснилось все, конечно же, довольно скоро. Пришла журналистка, её представили предмету поэтического обожания, до коего  и дошло-доехало, в чем собственно дело. Смеялись долго, наши по русски, Мерие по своему. И никакого перевода больше не требовалось.

                Тем летом я гостил в питерских окрестностях, изредка совершая набеги в пределы города трех, что б им ни дна, ни покрышки, революций, при этом неминуемо встречаясь с Тохой. Гудели конечно же, куда денешься, гулеванили.  Сидим вот мы с ним как-то в летней кафешке, принимаем не торопясь, под шашлыки – чебуреки, беседу ведем солидную, застольную, одновременно прикидывая, куда потом  податься, чем заняться. Тут Тоха и говорит:
-Слушай, Длинный, я все придумал, сегодня поедем в область, не в пригород, говорю, а существенно южнее, у меня же там дом куплен, жилой кстати, с семьей там регулярно отдыхаю, а завтра вечером в местном боулинг – центре я концерт устраиваю, заранее с хозяином добазарился, а парни приедут, двое шансон лабают – поют, а третий – солист групешника эстрадного, этого, как его, которые про «моя любовь жива…», ну, понял? Як чему веду, давай-ка ты это трио разбавишь авторской песней. Будет по-моему самое то, разнообразно.
-Тоха, - я собственно был не против, но…
- Во-первых у меня гитары нет, а во-вторых там в этом боулинге что, кабачок есть? Ну, вот, видишь, и кто же будет  в кабаке авторскую песню слушать. Начнут быковать…
- Никто там быковать не будет, оговорено все с охраной, быков за дверь сразу же. Опчть же денежку немного заработаешь, ведь нелишняя, а ? А гитару парни с собой привезут обязательно, я еще звякну вдобавок. Но там, судя по всему, Диня с Валькой будут под минусовки  стараться, а Петяша, как раз, под инструмент, он сам играет.
Я согласился конечно. Чего ломаться в самом деле, коли так. Не впервой, зовут – споем, сыграем. Мы посидели еще часок за столиком, потом взяли тачку, снарядились в дорогу, заехав в круглосуточсник, и отбыли в  областные пространства.
                Ресторанчик в боулинге был совсем небольшой, слева от входа, вдоль всей стены простиралась барная стойка, напротив, через зальчик с двумя десятками столиков,  располагался подиум, служащий сценой, в центре которого до самого потолка конечно же, высился хромированный шест недвусмысленного назначения.  В самом углу стояла трибунка с микшерским пультом, а около нее сиротливо притулилась стойка для микрофона. Мы поинтересовались у администратора, можно ли убрать  шест?  Коренастый, краснолицый, какой-то весь тугой, он ухмыльнулся и успокоил:
- Да куда его убирать. А вдруг кому-то поплясать захочется, в смысле, из публики. У нас регулярно девки на подиум рвутся, такие заводные по пьяни, я прямо не могу. А вас послушают и вообще растаять могут.
Мы переглянулись, пожали плечами, ладно, и впрямь небольшое препятствие. А вот на стойке не оказалось ложемента под микрофон, пришлось сбегать в канцтовары за скотчем, примотать  радийник  на колхозный манер. Хорошо хоть, что джэк был в порядке и пульт рабочий. Нам ,чтобы не скучали, накрыли отдельный стол, в стороне от посетителей.  И все получилось весьма пристойно. Парни Тохины оказались вполне коммуникабельными,  без понтов и зауми, мое участие в программе  они восприняли спокойно, очевидно количество выступающих не влияло на обещанный им гонорар, гитара у Петрухи была отличная, совсе новенький «Токомин»,электроакустика, спел я в итоге, вполне успешно, семь песен,  посидел - выпил – потрещал с коллегами за столом, получил от кореша некоторую сумму за труды праведные… Парни вскоре укатили обратно, а мы с Тохой остались до утра за тем же столиком, торопиться было некуда, а обстановка располагала. До дома добрались уже почти засветло, рухнули, не разоблачаясь на диваны, вырубились… И сразу, как нам помстилось, врубились, ибо в дверь недвусмысленно, хоть и не в наглую, барабанили. Так, вежливо, но очень настойчиво, даже методично. Пришлось открывать. На пороге стояла  худенькая, лет пятидесяти женщина, с заплаканными глазами. Оказалось, соседка из дома напротив. Просьба её была конкретной, но специфической:
- Вы знаете, мужчин в доме нет, только мы с дочкой, А у нас ночью бабушка умерла, а эта машина приехала, её забирать, но сотрудники, санитары или как их там, из дома до машины бабушку нести не хотят, деньги требуют. И ни в какую. А у меня все деньги на карточке, ну куда я сейчас пойду, до банкомата, сами знаете, не близко…
Мы толком не знали, что до банкомата отсюда далече, спасибо, теперь будем знать. Она и не попросила толком ни о чем, но все и так было ясно. Надо бабушку из дома в автомобиль отнести. Тоха сказал соседке, что через минуту мы будем, пусть нас не дожидается, и закрыл дверь. Глянув на меня весьма выразительно, он достал из под стола бутылку  беленькой, с хрустом крутанул пробку и мы, поправившись и хлебнув водички из ведра  на веранде, кое как выбрались на улицу. Было пасмурно, и моросил мельчайший, дотошный дождичек, такой, что капель было толком не разглядеть, просто  влажная дымка, неплотная завеса, и все. Бабушка, царство ей небесное, показалась  мне совсем крошечной, она лежала на кровати, свернувшись калачиком, точно уснула, и было даже как-то неловко тревожить её покой. Мы вынесли её на простыне  и положили на  каталку у крыльца. Два ражих мужика кивнули нам и покатили  каталку с телом к буханке уазика. Соседка всхлипнула было, осеклась и сказала нам, чтобы мы чуть обождали. Она нырнула в дом и вскоре вернулась с бутылкой хорошего армянского коньяка. Тоха было затряс головушкой, отнекиваясь, но она настояла на своем и всучила нам коньяк чуть ли не насильно, и за помощь, и на помин души бабушки…  Тогда мы поблагодарили её и пошли восвояси. Спать вдруг расхотелось. «Тем более, коньяк и повод есть»,- резонно заметил Тоха.

                Только  когда эти двое  разом накинулись на меня, я понял насколько был пьян.  Поэтому и сосредоточиться не сумел. Я не испугался. Скорее - удивился. Чего это они? С ума сошли? Тут мне так врезали в переносицу, что, следуя боксерской терминологии,  «лампочка встряхнулась» и заполыхала ярче яркого.  Я понял, что она очень скоро может и вовсе перегореть, а отключиться в подобной ситуации означало гибель. В головушке моей забубённой  на все лады перекликались колокольчики – бубенчики и, под их разноголосие, я стал пробиваться к выходу из комнаты. Какой там бой! Нужно было срочно отступать, я упустил инициативу и уже проиграл. Теперь победой могло стать лишь бегство. Я увернулся от обрушенного на меня стула, оттолкнул его обладателя и рванул на себя дверь. О, господи, дверная ручка осталась в ладони, а «сим- сим» так и не  открылся. От  досады я изо всех сил саданул по двери ногой и только тогда она, видимо чуть спружинив,  слегка отошла от косяка. Я ухватил  её  за край самыми кончиками пальцев и все-таки сумел   распахнуть, получив напоследок пару тумаков по спине и  затылку. Путь к отступлению был свободен. Чем я и воспользовался на все сто пятьдесят процентов. Мои оппоненты, как ни странно, в погоню не устремились. Очевидно Бахус и для них оказался неодолим, утомились грешные, запал благородный иссяк.  А я убрался в берлогу переживать позор и зализывать раны. Карточку мне успели помять основательно, синяк в пол лица и расквашенный дважды нос. Интересно получилось кино.  И главное - обидное, половины событий, а именно увертюры к потасовке, я не помнил наутро, хоть убей.  К середине дня я был основательно изглодан  досадой  на собственную дурь, в виду последствий  коей  не мог показаться на люди. Злости к тем двоим я в общем-то не испытывал. Сам виноват, более некому.  Четверть века спустя, мы с моим  другом, поэтом  Григом написали совместные вирши следующего содержания:

Он в драке жаждал утвердиться.
Чем славу «лыцаря» стяжал.
Но, уязвленный в  ягодицу,
С тех пор не многим угрожал.

Его пример- наука прочим,
О том ведь, собственно и речь,
Что как бы фронт ваш не был прочен,
А тыл полезно поберечь,

Явив не доблесть, но искусство.
Тем паче с тыльной стороны
Гнездится в нас шестое чувство.
И мы внимать ему должны,

Остаться целыми желая.
Рецепт сей накрепко усвой,
И обернется доля злая
Успешной крысой тыловой.

Так был завершен процесс извлечения той давней занозы. Все-таки глубоко она сидела, до времени не давая о себе знать, а тут в одночасье прорвала все покровы и вышла наружу без гноя, лишь с небольшим количеством желчной  самоиронии. Очевидно так прощаются с прошлым, пусть даже с самым незначительным эпизодом.  Впрочем, попробуй, разберись  сходу, что было по-настоящему значимо, а что не очень.

                На глаза вдруг упала пелена, воздух стал белесым и даже осязаемым, плотным, не пропускающим ни единого звука, киселем. Все движения стали очень плавными, нарочито замедленными. Я словно со стороны увидел  как мои кулаки три раза подряд, левый- правый- левый, воткнулись Корчаге  между глаз, в самую переносицу, точнехонько, и он, мой обидчик, мешковато повалился на пол школьной раздевалки. Голова его, уже лежащего, запрокинулась и  приложилась затылком к метлахской плитке пола, и только через  мгновение я услышал  сырой «чвак» удара.  И пелена сразу же пропала, в перепонки  вонзился  школьный гомон, девчоночий визг и восхищенно- одобрительные возгласы пацанов, свидетелей драки.  Корчага валялся у моих ног, уже перекатившись на живот, уткнув лицо в ладони.  Я не толкнул, а просто отодвинул его ногой немного в сторону, не соображая еще, что можно было обойти поверженного врага или просто отступить  назад. Корчага вдруг тихо заскулил, опять перевернулся на спину, и отнял ладони от лица. На пол уже натекла кровь, и он испачкал в лужице  роскошную свою шевелюру  цвета  прошлогодней соломы.  Два кровавых сопливых  сгустка ,тянулись у Корчаги из ноздрей, через губы до подбородка, алела внушительным рассечением переносица. Он был на два года старше меня и видимо решил, что этого достаточно для  лидерства. Позёр и по большому счету  трус, Корчага комфортно себя чувствовал в окружении таких же шакалов  из своей  компашки, они отбирали у мелких деньги в буфете, липли к нормальным девчонкам, изводя их своим слюнявым вниманием, ну и могли отпинать  безответных одиночек, не умеющих дать сдачи. Я поначалу тоже был одиночкой, поскольку перебрался в этот городишко с севера вместе с родителями совсем недавно. Но терпения моего хватило ненадолго. Когда в раздевалке после уроков он попытался стребовать с меня пятиалтынный,   я  послал его куда следует. Он попытался пнуть меня по яйцам, я успел увернуться, а следом произошло то, что произошло.  Я, признаться, впервые  испытал подобный транс и был немало этому удивлен, ибо действия свои не контролировал, все случилось само собой. Наверное в такое же состояние впадали берсерки в бою. Не уверен, но вполне возможно. Вообще-то  драться я  никогда не любил, ежели месился, то лишь при крайней необходимости. Как впоследствии  выяснилось, необходимость таковая с возрастом стала возникать все чаще и чаще. Корчагино же побоище  должно было иметь  неминуемое продолжение. На следующий день после  уроков меня встретили делегаты из его кодлы, секунданты, как я их окрестил про себя. Соотношение сил было четверо на одного, но я вовремя успел подобрать с земли  деревянный  дрын и довольно увесистый камешек , после чего общение наше стало более конструктивным. В конце концов я выразил готовность встретиться с Корчагой еще раз в любое время, один на один, после чего начались долгие и бесполезные разговоры, имеющие  весьма отдаленное отношение к делу. Так всегда, если сразу не  стали махаться, то пиши пропало, базары – вокзалы можно хоть целый час  разводить, все без толку начинается выяснение, кто кого знает и кто кого круче, и кто кого  порвал, как грелку. Драться со мной еще раз Корчага не стал. Он вообще более ко мне не приближался. А  пелена падала мне на глаза еще только раз.
                Кстати в похожей ситуации. Правда я уже  учился в десятом, тогда выпускном классе. И мой визави, после недолгой словесной перепалки, неожиданно толкнул меня  так, что я, разбив затылком стекло окна, к которому стоял спиной, здорово, аж до самого хрящика, рассадил себе мочку левого уха. И вот тогда… Тереха был парень крепкий, одного роста со мной, несговорчивый и упрямый, но я вновь, как  когда-то Корчаге, первым же ударом  попал ему между глаз. В тумане я только видел как он отскочил, помотал головой и опять кинулся на меня. Я выбросил руку со сжатым кулаком ему навстречу, почти не целясь, и попал! Попал! У Терехи из носа хлынула кровь, воротник моей рубахи тоже был  хоть выжимай, мочка уха место кровавое. Он кидался на меня  не менее пяти раз и я встречал его  прямыми, то левым, то правым, и попадал, попадал, попадал… Потом в спортивную раздевалку ворвался физрук, Алесей Алексеевич. И кое-как  прекратил потасовку, схлопотав при этом по уху от Терехи и по затылку от меня.  И это был по- настоящему мужественный поступок с его стороны. Не знаю, что на Алексеича нашло, ибо отвагой он не блистал никогда. Мужик он был ничего,  к своему предмету относился с пониманием то есть с известной долей иронии, никого особенно не муштровал, соблюдая золотую середину в отношениях с учениками, особенно со старшеклассниками. Вдобавок он был не дурак опрокинуть стаканчик- другой, и частенько  являлся в школу с ха-а-рошего бодуна. Нет, безусловно, Алексеич  маскировал свое состояние,  всегда чисто выбрит, наодеколонен, рубашечка, галстук, пиджачок и все прочее.  А на урок  в спортзале он вообще появлялся  облаченным в то ли чешский, то ли болгарский спортивный  костюм и в кроссовках, по-моему,  «Цебо», а может в каких-то других, но не  скороходовских. Мы-то знали, когда Алексеич хворает, мы вообще изучили физрука досконально. После окончания восьмого класса нас, тех, кто собрался  в девятый, и автоматически переходил  в новую, только что построенную, вернее - недостроенную школу-десятилетку, откомандировали  вглубь района, в картофельные деревни, в совхозный рай. Там, на полях, окружавших центры сельской цивилизации, именуемые  Залужье, Сельцо и Крынкино   мы помогали  местному населению обеспечить достойный урожай  в условиях рискованного земледелия советского нечерноземья. Нашим вожаком на стезе трудовых свершений и был  физрук Алексеич. Вел он себя прилично, в смысле шибко не усугублял, но «под шафе» находился регулярно, обнаружив  в местных мужиках   верных товарищей, исповедующих  тот же «модус опреранди», что и он.  Поначалу все шло более-менее  гладко.  А потом нас понесло  в Залужье на танцы.
                Прямое  столкновения с аборигенами  первоначально не предполагалось. Всё вышло, как всегда, само собой. Деревенские кавалеры, среди которых были и наши ровесники, и вполне взрослые мужики, практически поголовно хмельные, оказались проворнее , чем мы думали. Несмотря на то, что с некоторыми мы уже познакомились в процессе  благородного крестьянского труда, нам  сразу же пришлось  ограждать одноклассниц от агрессивных знаков  внимания   работников  земли родной. Они свято проповедовали и старались немедленно  претворить  в жизнь , очевидно прочно укоренившуюся в этих местах, схему ухаживания: сплясали, выпили, сплясали, выпили и вперед  к уединению  в укромных складках  деревенского ландшафта.  В результате, стараясь избежать мордобоя, чреватого для нас, в виду превосходящих сил противника, неминуемым фиаско, мы сумели  все-таки организованно отступить, прикрыв наших  подруг, порядком уже напуганных настойчивым вниманием  местного рыцарства. Алексеич, прилично к тому времени поддавший с председателем сельсовета, поначалу слегка отстал, а сообразив, что может  нарваться на неприятности, оставил окосевшего собеседника и  во всю прыть пустился нас догонять. Мы ускоренным маршем - почти бегом, уходили по проселку, а самые активные то есть любвеобильные преследователи наши, прекрасно ориентируясь в родных пенатах, двинули в погоню короткой дорогой через лесок, и вышли  нам во фланг на околице  Крынкино ,  где мы квартировали в большом ,барачного типа,  доме. Алексеич, окончательно запыхавшийся, но еще бухой, попытался было  остановить  станицу молодецкую, выступив с увещеваниями, но нисколько в этом не преуспел. Напротив, один из мужиков едва  не отправил физрука в нокаут, но слегка промахнулся, чиркнув ему  кулачищем  по макушке. В ответ, Алексеич резво отскочил и устремился прочь, скрывшись почему-то в деревянном пенале туалета, стоявшего  неподалеку  от крыльца барака. Воспользовавшись паузой, мы  завели девчонок в дом, а сами остались на улице, рассчитывая в конце концов мирно завершить свой анабазис. Пока я , Горшок, Шуля со товарищи вели с оппонентами  демагогические  разговоры, сводящиеся к фразам вроде: « А вы чё? А мы чё? А она причем? Да это моя девчонка! Так и чё?  Чё- гопа по- китайски. Мы же ваших не трогали. Не трогали? А кто с Танькой  мацался, пока медляк гнали? Так это же просто так. В танце. Знаем мы ваши танцы- шманцы- обниманцы! А вы сами чё, не так? », - Захар попытался вызвать наружу нашего  шефа: «Алексей Алексеевич,  выйдите  к нам. Их вон сколько, здоровенные все. Правда пьяные, можно справиться, если начнут.». Но в ответ из сортира донеслось: «Знаешь, Захар, вы ребята молодые, вам еще расти и расти, и вся жизнь впереди, а мне и годков уже порядком, и у меня семья, детишки. Я рисковать не могу, не имею права. Вам не понять. Сами там давайте…» Оспаривать его логику было трудно, да обстановка  к осмыслению  столь гениальной тирады  ничуть не располагала.  В итоге все прекратил участковый, прикативший к месту конфликта на велосипеде. Он повел себя, как истинный хозяин положения, нас без лишних слов спровадив в дом, а своих подопечных отправив по матери «на хутор бабочек ловить». Глухо ворча, местные нехотя двинулись восвояси, на прощание зафитилив камнем  в окошко нашего жилища. К счастью прицел  у швырявшего явно сбился и камень просто отскочил от наличника  в придорожную траву. Участковый в ответ на это только усилил «коллоквиальную  речь», пригрозив определить кое-кого на пятнадцать суток.  Вскоре они скрылись из виду. Мы высыпали на крыльцо, Шуля и Горшок закурили, присев на его ветхие ступеньки. Я остался стоять, прислонившись спиной к двери. В этот момент из туалета показался Алексеич. Он не торопясь, даже как- то по-хозяйски, важно, приблизился к нам и милостиво повелел ложиться спать. « Мы бы давно легли,»- ответил я-« Да писать охота, а вы туалет заняли.»  Алексеич  глянул на меня с явной укоризной и, покачав головой, прошел в дом. Через минуту он вновь появился на крыльце с полотенцем на шее, велел парням бросить сигареты и объявил, что идет купаться, а за старшего оставляет меня. Я взял «под козырек»,  вскинув левую ладонь к виску.  «Не утоните, Алексей Алексеич»- каркнул Шуля. Физрук  в ответ  сообщил бодренько, что дерьмо не тонет,  и покончив с самокритикой, пошел  со двора прочь, и карман его брюк заметно оттопыривался. До озера было метров двести, я почему-то подумал, что поллитры ему должно хватить и на обратный путь.
                Тереха, после нашего столкновения  спортивной раздевалке неделю не появлялся в школе.  Я отделался пятью швами на мочке левого уха и парой- тройкой синяков  . На следующий день у меня состоялся довольно неприятный разговор с друзьями Терехи, явно намеревавшимися отмстить обидчику кореша. Но я уже остыл и драться не хотел. Словом, сумел соскочить. Пошли они подальше, я не гладиатор - со всеми  дуэлировать. Так и сказал, мол, хорош, мне тоже хватило, не только ему, а  начал Тереха первый, причем не по делу завелся. Он прекрасно знал, что я не курю, но требовал спичку и попытался обшарить карманы моих брюк, висевших в раздевалке на крючке. Это борзота, никто бы не стерпел. Реакция оппонентов во многом определялась тем, что кое кто из моих одноклассников недвусмысленно маячил поблизости. Глухо ворча и предрекая  мне вполне возможные в недалеком будущем неприятности, они все-таки  отступили. Еще дней через пять, я столкнулся с Терехой в электричке. Оба ехали на тренировку. По слухам Тереха где-то, чуть ли не полу подпольно, постигал каратэ. Не знаю, я не заметил за ним особых навыков. Просто кабаняка здоровый, упорный, терпеливый. Он было попробовал опять завернуть поганку, предложив  мне выйти в тамбур и продолжить дуэль. Выйти, я вышел, а в тамбуре без обиняков послал Тереху на кукуй, сказав, чтобы сначала научился  без кодлы своей позорной обходиться. Он в ответ залопотал возмущенно и сбивчиво, пустился в пространные объяснения, из которых я понял лишь одно, драться он более не станет, просто на понт пытался взять, с налета, авось я скиксую. Вот же человек! Добрый, тактичный. Вежливый и отзывчивый.

 
                Дверь в комнату была чуть приоткрыта, и я , лежа на кровати, волей- неволей  слышал  разговор в коридоре. Председатель студсовета Петя Кондаков  пытался призвать к порядку, причем безуспешно, Диму  Васильева  , жившего  в соседнем блоке. Судя по всему они стояли даже не в коридоре, а  в холле, неподалеку от лифта. Наверное  Димыч  намеревался куда-то уйти, но Петя перехватил его, поднявшись в лифте  к нам на этаж. Судя по доносившимся  репликам,  речь шла о каком- то Димкином проступке в плане нарушения режима и присутствия некоей посторонней  в его комнате  во время  комендантской проверки. Дима был человек до крайности романтичный, он постоянно находился в состоянии восхищения кем или чем-либо,  пытаясь , порой довольно навязчиво, поделиться своими эмоциями с окружающими. Стоит ли говорить, что влюблялся Димон чуть ли не ежедневно,  и , будучи по природе своей человеком действия, доставлял  своими ухаживаниями немало беспокойства  прежде всего очередному предмету обожания.  Помнится, он и его подруга Катя, вылакав приличное  количество  шампанского пополам с коньяком, собрались было сесть в лифт на седьмом  и спуститься на дискотеку в столовую, но… Димка, в порыве страсти нежной, схватил  свою Лауру на руки и , прокричав: « Катюша, золото, я люблю тебя!», ринулся с драгоценной ношей вниз по лестнице, решив, очевидно, что так оно быстрее и эффектнее. Пару пролетов они одолели вполне успешно, а потом Дима, оступившись, рухнул, как подкошенный, по инерции  выбросив руки, в коих  базировалась его пассия,  далеко вперед.  Катерина  сосчитала несколько ступенек  различными частями тела и влипла в стенку самым серьезнейшим образом, сломав два ребра и ногу, а также украсив лоб приличным кровоподтеком. Дима же отделался легким испугом и несколькими, правда весьма глубокими, царапинами на физиономии, полученными от ногтей благодарной, сразу ставшей бывшей, возлюбленной. Но это происшествие его  ничуть не изменило, он продолжал активно таскаться за барышнями, и сейчас отбивался от Петькиных  нотаций  с присущим ему апломбом, только заикаясь сильнее обычного. От справедливого негодования, не иначе. Кондаков, хоть и  гнилофан, но парень сдержанный, говорил негромко, а Димон  голосовых связок не жалел.  Только вот аргументация у него была несколько однообразной.
- Дима, я еще  повторяю, тебе надо явиться на студсовет, за нарушение  мы обязаны назначить тебе взыскание, хозработы например или просто на вид поставить. Ты подходи завтра к семнадцати. Неявка - отягчающее обстоятельство.
- Пе-петя, а м-мне  по- фиг,я ди-дире-е-ектор  ти-тиатра!
Ага ,директор театра, прямо Карабас-Барабас.  Просто несколько дней назад Димка стал руководителем студенческой театральной студии. Вот и поливает теперь почем зря. Опять же, судя по залихватской интонации, пан директор слегка «под газом».  Тем временем  из коридора донеслось:
-Пе-петя,а  мне по самый, по кукуй! Я ди-ди-директор ти-и- атра!
-Дима, ну, что ты горячишься? Ведь комендант может  в деканат сообщить, а там в комитет  комсомола. Зачем тебе эти заморочки? Сходи на студсовет, получи свое по- тихому и все.
- Я ди-ди – директор! Ти-ти-атр за меня горой! Ни реф-френа вы мне не с-с-сде-е-лаите!
Кто та-а-агда будет с-с-с-спе-е-ктакли   с-ставить? Х-хоть с-стучи, х-хо-оть  о-обстучись…
Я встал с кровати и вышел на балкон покурить. Интересно, сколько они еще вот  так будут препираться? Петенька наш -  чмо конечно, но упрямства ему не занимать. Он эту кляузу может  раздуть до размеров, соответствующих строгачу по линии комсы.
К тому же он давно имеет зуб на наш двенадцатый этаж. Помнится, год назад мы с Бобом и Нечи объяснили ему, кто здесь рулит, посоветовав  не возникать, иначе, мол, худо станет, хоть ты, Петя, и каратист. Мы сами еще те спортсмены и уж как- нибудь с тобой справимся. Да еще и коллективную телегу накатаем, не только от нашего, но и от смежных этажей, плюс на женских сторонницы найдутся, мол злоупотребляет предстудсовета  своим положением, волюнтаризм, высокомерие и прочая. И Петенька наш завял. Он ведь не дурак, все понял сразу. Кровь  у всех одинаково течет. Постфактум  конечно сможет нам подарочков подогнать, стуканув, куда следует. Если будет, чем стучать к тому времени.   На этаже  Петюня стал появляться крайне редко, а с нами лишь подчеркнуто вежливо здоровался. Но наверняка он и шестерки его постукивали на нас, да разве только на нас, в деканат или ещё куда- то. Мы отмечали недавно день рождения Ныряича, тихо отмечали, посидели в кафешке, потом в общаге продолжили, не базланили, никого не били, так песенки попели и только. А на следующий день, в деканате, куда я заглянул по пустяковой надобности меня ласково так, со скрытым ехидством, спросили : «Ну, а что же вы вчера так погуляли-то слабенько? Не разбили ничего, никому фонарь под глаз не поставили?». Очевидно  кое-кто еще, кроме штатных радистов, свято следовал  традиции основательной , добротной морзянки, регулярно закладывая  своих однокашников  старшим товарищам. Ничего удивительного, все в порядке вещей, бдительность прежде всего. Не устану повторять, что предательство и доносительство – увлекательнейшие занятие, стоит лишь начать и уже не остановишься.  Достойное воспитание молодого поколения  в духе преданности идеалам бесчестия и позора. « В интересах революции», как в одной песне поется.  А потом  удивление безмерное и фразы вроде:
Ну, откель у нас глисты.
Если помыслы чисты?
                Я  потушил окурок о край жестяной банки из под консервированных голубцов, служившей  пепельницей и, вернувшись в комнату, прислушался, не закончилась ли содержательная беседа?  Увы, директор театра и Петя продолжали словесную дуэль еще минут десять. За это время Димка использовал свой контраргумент не менее  семи-восьми раз и скорее всего Кондаков просто устал от бесплодных препираний. Он вдруг замолчал и по всей видимости вышел на лестницу, чтобы спуститься к себе на восьмой. Дима, оставивший поле поединка за собой, побурчал  еще немного  неразборчиво и возмущенно,  потом пришел лифт и увез  театрала в неизвестность. Да мало ли куда может себе позволить отправиться человек, доказавший, что он  действительно директор театра.
                Вскоре в коридоре раздались шаркающие шаги, кто-то вошел в наш отсек и остановился, вероятно  отыскивая комнату с нужным ему номером. Так во всяком случае мне показалось сначала. Но тут раздался глухой звук удара  кулаком в стену, заставивший меня покинуть роскошное ложе, оснащенное панцирной сеткой и выглянуть в коридор. Шагах в трех от моей двери, у противоположной стены стоял , покачиваясь, Зелёный. Он явно видел перед собой кровного врага, поскольку, ударив в стену еще раз, перешёл к словесным угрозам.
- Я говорю тебе, пшёл отсюда, я говорю. Чего – чего? В атаку на кукуй? Давай! Иди на  куафер. Я сказал! Понятно? Нет? Да? Да или нет? Н-н-а-а!
Последовала  двойка в воображаемую голову, от второго удара  на стене осталась вмятина, сухая штукатурка на оргалите  не выдержала  бойцовского натиска. Я стоял, прислонившись к дверному косяку и  спокойно следил за происходящим, ничего не опасаясь. Во- первых Зеленый, он же  Андрей Кравцов, был моим близким другом, а во-вторых, надо было дать ему возможность растратить боевой задор. Дон Кихот сражался с мельницами, Зеленый, хоть и по пьянке, бьется со стеной.  Разница между ними  невелика.  Оба не в себе. Хорошо, что хоть в подобном состоянии мы, молодежь восьмидесятых, способны сообразить, что враги, непременно к счастью, и  у нас имеются. Наличие врага означает отсутствие равнодушного отношения к окружающей действительности, пусть это и частность. Не поддаваться же тенденции, выраженной в сакраментальном изречении:

Молодежи  двадцатых было всё  по плечу.
Молодежи восьмидесятых всё по феферу.

 Всё, да не всё. Ну, ладно, об этом позже.  Я окликнул Зеленого, успевшего еще трижды атаковать стену. Пора бы ему и кулаки поберечь, разобьет в кровь или, того хуже, суставы повредит. Но Андрюха, глянув в мою сторону, знакомства своего со мной ничем не обнаружил. Пришлось взять его под белы рученьки и с  ласковыми увещеваниями  отвести  в комнату, где он квартировал. Зеленый  положил  тяжелую свою руку мне на плечо и запел « Эх, дороги…». Я вспомнил, как под эту песню,  он и Чушка , идучи в обнимку, вдруг ни с того ни  с сего  свернули с этажа  на лестницу и на третьей ступеньке кубарем покатились вниз.  Одолев таким образом лестничный марш  друзья-приятели сначала синхронно  впилились головушками в стену и тут же  сочно чокнулись лбами, после чего на некоторое время отключились, раскинувшись на площадке в театральных позах убиенных  Гамлета и Лаэрта.  Мне тогда показалось, что придется вызывать скорую, но все обошлось. Спустя несколько секунд  они закопошились и уже на четвереньках  продолжили : «Знать не можешь доли своей, может крылья сложишь посреди степей…». Одиночество , в смысле падения с лестницы,  директору театра явно не грозило. Я довел-таки, хоть и не без усилий, почти богатырски сложенного Зеленого до его комнаты, она оказалась открыта, и, уложив друга на кровать, пошел к себе.  Вторая половина дня началась довольно живо и весело. Возможно вечер будет еще веселее. Пятница нынче. А как говорится, настоящая суббота это именно пятница.
Конечно, технология  веселья в пределах общаги укладывалась  в приблизительно следующую схему:
 
Пили водочку из риса,
Начинали материса,
И рубали сгоряча,
С самурайского плеча.
А потом с похмелья в бану,
После баны икебану
Составляли с гейшами,
Девками нагейшими.
В результате харакири.
Счастья нет в подлунном мире.

 Тем не менее возможны были самые разнообразные вариации.  А неизбежной  была например поломка лифта в результате всеобщего разгула.  Вдобавок Кулёк повадился   с некоторых пор  именно в лифте бить прежних ухажеров своей Иришки, а равно и новых  кандидатов в таковые. В результате  в воскресенье утром лифт частенько был залит кровью, створки его  не сходились, и  функционировать он начинал  только в понедельник после полудня.  Это считалось в порядке вещей и никто особенно не возмущался.  Ну, ладно, Кулёк, он в общем- то по делу разбирался. А вот некоторых именно  алкоголь побуждал к  спортивным демонстрациям, абсолютно невозможным для  них в трезвом состоянии.                По холлу  двенадцатого  этажа нарезал неторопливые круги бухой Тит. Круги его конечно  не были кругами в прямом смысле слова , а  на самом деле являлись замкнутыми, очень извилистыми кривыми. Тит в процессе разброда и шатания  курил «Беломорину» и  пытался напевать что- то похожее  на  « Держи-держи вора. Поймать его пора».  Судя по всему он был вполне доволен собой и окружающей действительностью, и чувствовал себя  комфортно. Однако последующие события стали наглядным примером того, к чему может привести любого из нас бесцельная и безмятежная праздность. Откуда и куда следовали в тот вечер  Ша  и  Микита, вывалившиеся  в холл из открывшегося лифта, осталось неизвестным.  Да и спрашивать их о чем либо было абсолютно бесполезно. Ни тот, ни другой лыка уже  практически не вязали, что впрочем не мешало  приятелям оживленно полемизировать  по поводу правильного  технического выполнения  броска через бедро.  Серьезность спора подчеркивалась борцовской курткой в которую был облачен Бухарин и поясом к ней , находившимся  в руках приятеля. Увидев Тита, они приветствовали , как брата, и  попросили  рассудить  зашедшую в тупик дискуссию. Тит  в ответ только улыбнулся и, качнувшись, заорал : « Пятнадцать лет  я отсидел как полагается…».  Тогда Ша, обронив пояс на пол, обнял певуна правой рукой за талию, а левой подхватил его безвольно болтавшуюся  десницу и со словами: «Микита, смотри, это делается вот так», швырнул Тита через бедро на каменный пол. Тит рухнул долу точно манекен и  некоторое время  оставался в лежачем положении, пытаясь осмыслить все происходящее. Бухарин посмотрел на него с глубокомысленным  видом  исследователя- экспериментатора, затем, схватив за плечи, помог  встать и тут же  повторил  бросок, повалившись сверху на  поверженного  Тита. «Нет, Ша, вот так бросать нужно»- с видом победителя сказал  потомок революционера, поднявшись. Ша вытащил папиросу и закурил. Тит лежал на полу и не шевелился. Микита  легонько пнул его ногой: « Братан, вставай. Чего разлегся- то? Давай еще попробуем, разобраться же надо!». «Я уже разобрался… на запчасти»- ответит Тит совершенно трезвым голосом и , встав на четвереньки,  засеменил  в сторону кухни. Некоторое время спорщики внимательно смотрели ему вслед. Потом Ша крикнул : «Леха! Ты живой?»- и, очевидно  желая убедиться в этом, тоже поплелся на кухню. И Бухарин  не задержался, а вскоре из кухни донеслось: «Тит! Давай-ка вставай! Пить будешь? Я спрашиваю, будешь пить?». Леха должно быть ответил утвердительно, ибо вскоре вся троица вновь появилась в холле залихватски выводя хором : «Пари- ру тач- тач- тач, пари- ру- яру! Одесса- мама первернулась гоп- ца- ца!». Технические  нюансы борьбы самбо никого  более не интересовали.

                На строевом смотре Клепе не повезло. Он стал объектом пристального внимания заместителя начальника кафедры, капитана первого ранга  Казарина.  Точнее сначала не он сам, а его брюки, мятые и в пятнах, явно не знавшие утюга и щетки по- крайней мере  пару недель. Казарин, мужичок небольшого роста, с цепким и колючим  взглядом,  несколько раз продефилировал мимо Клепы и, наконец   остановившись перед ним,  поднял голову и столь вопросительно глянул курсанту, как нас именовали на военно -морскорй кафедре, в глаза, что тот отдал честь и чуть дрогнувшим голосом отрапортовал:   
- Курсант Бахирев! Первый  взвод!
- Не вижу, что курсант- зловеще откликнулся каперанг, и ткнул  указательным пальцем  в Клепины брюки.
- Нет здесь курсанта. Есть бомж, разгильдяй, сырьё для  будущего спившегося интеллигентика. Это не брюки у вас, а мешковина. – Казарин отступил на шаг и  вновь уставился на Клепу.
- В общем так, Бахирев, вы я вижу не служили ещё?   Значит послужите! Армия вас научит  уму-разуму.
- Виноват, товарищ капитан первого ранга- Степа просто-таки ел глазами начальство, всем своим видом выражая готовность исправиться прямо сейчас, не выходя из строя.        – Больше этого не повторится!
- Так, дорогуша!-  неизвестно отчего, но Казарин вдруг смягчился.                - Значит сейчас вон из строя, даю тебе десять, ладно - двадцать минут, чистись  где хочешь, чем хочешь, но  чтобы твои портки  заимели стрелки и блестели как  у кота что?
- Яйца, товарищ капитан первого ранга!-  гаркнул Клепа испуганно  и  совсем по-детски, окончательно растерявшись.
- Охо-хо!- ухмыляясь, замотал головой Казарин.                - Да где же вы, товарищ  курсант, видели, чтобы у кота это самое место блестело? А? Глаза! Не яйца, а глаза! Понятно?
- Так точно!- облегченно отрапортовал Клепа.
- Выйти из строя! Бегом марш и чтобы через пятнадцать минут обратно!
Нарушитель  исчез с плаца, словно испарившись, как будто его здесь и не было. Казарин, довольный собой, ушел, приказав курсовому офицеру проверить выполнение Клепой его приказа. А в это время  каперанг Коршунов ядовито выспрашивал у кого-то из второго взвода:  « А с какой это радости у вас, курсант, нет комсомольского значка? Вы к какой партии принадлежать изволите? Национал- сексуалистов?  А может быть сексуал- демократов?». Строевой смотр он и есть строевой смотр. Разновидность медосмотра, только на плацу и без  контактного исследования скрытых полостей  тела. Впрочем, настоящий офицер сумеет  настоящим образом добраться до самых сокровенных мест подчиненного  даже акустически, при помощи командного голоса и отработанной веками командирской фразеологии.  Примчался, с опережением графика,  запыхавшийся Клепа, брюки его были почти мокрыми, поскольку пришлось чистить их, намочив ладони под краном, и таким же манером формировать подобие стрелок. Но никому уже не было до этого дела. Главное - профилактические меры приняты, кого надо вздрючили, пора и честь знать. Чрезмерно усердствовать не следует. Пусть бобики  стараются. Капитан третьего ранга Бобиков смерил вернувшегося в строй пристальным взглядом, усмехнулся, и ни к кому будто бы не обращаясь, словно роняя слова под ноги, вполголоса произнес:
- Клепа, что это ты, куда это ты… Клепа?! Клепа! Опа! Опа! Опа! А ну, пацан, давай!

                Жил да был один дуст, которого охватывало поэтическое вдохновение в самые ответственные  моменты жизни, а именно тогда, когда он отправлялся в туалет.  Прихватив с собой ручку или карандаш, он напряженно высиживал на унитазе свои гениальные вирши, фиксируя их на туалетной бумаге.  Но поскольку  он был очень самокритичен и взыскателен  к собственному творчеству, то по завершении процесса  применял бумагу, испещренную  письменами,  по прямому её назначению.

                На третьем курсе я вновь, уже осознанно, попытался писать стихи. Все юношеские опыты были не в счет. Первая попытка  рифмованного выражения своих мыслей и наблюдений  относилась к далекому уже первому же классу средней школы. Потом я грешил прозаическими  инсинуациями на темы произведений Александра Беляева. Особенно  подробное развитие получил « Последний человек из Атлантиды». Я даже выдумал  генеалогию  царского дома атлантов. Далее- писал  исторические отрывки о событиях бесконечной кавказской войны девятнадцатого века, используя впечатления от произведений  Бестужева – Марлинского, Лермонтова, Толстого, Гиляровского.  Затем последовало возвращение к  поэтическим попыткам   самовыражения, весьма убогим и косноязычным, что впрочем не особенно меня расстраивало.  Я с детства много читал, а  со временем стал просто глотать книги одну за другой. И понемногу, исподволь, количество прочитанного и усвоенного переходило в определенное качество  осмысленного и написанного  собственноручно. Я обнаглел до такой степени, что стал рассылать свои вирши, отпечатанные на отцовской пишущей машинке «Москва», в литературные журналы, в « Юность», «Аврору», «Звезду» и даже, подумать только!, в        « Наш современник». Как ни странно мне приходили ответы от сотрудников отделов поэзии означенных изданий. О содержании ответных писем  распространяться не стану. Я читал их, пыхтел от возмущения, будучи разочарован тем, что меня не захотели понять, что не оценили « души прекрасные порывы», но терпел и продолжал пачкать бумагу. Самым благожелательным был отзыв из  популярного молодежного журнала.  Сотрудник отдела поэзии  сообщив, что мои стихи пока не могут быть опубликованы, как-то очень доброжелательно и тепло посоветовал мне не отчаиваться и не бросать перо. Позже я узнал, что сотрудник этот  – прекрасный поэт, мощный, ироничный, умный. Я прочел в журнале его поэму и некоторые строки цитирую до сих пор. Впоследствии, уже у себя в Заполярье, входя в профессиональную литературу, я познакомился с человеком, работавшим в популярном молодежном журнале в те же годы и прекрасно знавшего ответившего мне  коллегу. Мир воистину тесен. Иван, тоже поэт, вернувшись из Москвы, где участвовал в торжествах по поводу юбилея литинститута сообщил мне доверительно: «Слушай, тут встретился с седым, сказал ему, что его, дескать, у нас отлично знают и помнят и наизусть читают. А седой  даже приосанился и плечи расправил: « Надо же, меня еще помнят! Не зря, выходит,старался!».
                Но все это произошло потом. А пока , во студенчестве, мои опусы годились разве что для курсовой стенгазеты « Факт», да и то с натяжкой. Я, пользуясь случаем, резал правду- матку по любому предоставленному  поводу, как и положено пламенному трибуну.  Вот например о работе в студенческих научных обществах, где порой наши активные и пронырливые однокашники зарабатывали себе  оценку на экзамене, занимаясь черте чем.

 Вы пример берите, дети,
Со студента Васи.
В кафедральном кабинете
Парты он покрасил.
За научную работу
Вася, парень тертый,
От доцента- идиота
Получил пятерку.
Он ученый, он всезнайка,
Жить ему не тяжко.
С детства, братцы, развивайте
Гибкость и растяжку.

Понятно, что терпеть подобные  выкрутасы наши  наставники не могли и стенгазета приказала долго жить. Мы не расстроились, просто плюнули и забыли. Имели мы ввиду все эти санкции. Не хотите, не надо, пусть шестерки комсомольские пишут, что положено. А нам и так хорошо. Стоит ли упоминать лишний раз, что жили мы довольно беспечно, не удосуживаясь строить какие-либо конкретные планы на будущее. Да и вряд ли в нашем положении можно было  всерьез размышлять о чем- то подобном.

 
                Покончив с очередной бутылкой « Адмиралтейского» и спровадив пустую тару под стол, Чушка громогласно провозгласил: « У-ух! Жидкость – основа жизни! Особенно пиво!».  И, вооружившись следующей, теперь коричневого,  не зеленого стекла, продолжил:
- Жидкость- это, как его, мля, тфу-ты, а… субстанция! Во! Элементарная струйка! Ха-ха! Интересно, сколько в этом сосуде элементарных струек?
- Тебе хватит, Чушок- отозвался Ватсон, залезая пальцами в жестяную банку  с селедкой иваси,  напоминавшую  вскрытую консервным ножом противотанковую мину.
- Ты бы, завязывал пиво с такой силой хлестать, вон какой кабаняка! Тебя бы в лес отправить, да с ружьишком погонять, чтобы похудал малость.
- Я, это, уровень жидкости в организме восстанавливаю, чудила!- возмутился Чущка.
- Мне  бабка на экзамене столько крови выпила, чуть не сдох! Сейчас бы еще «Бычьей крови»  глотнуть, гемоглобин поправить.
Чушка  и вправду сдавал гидравлику не раз, не два, не три, а целых семь.  И бабушка Сухих в ранге доцента  вымотала его основательно, Хотя, как знать, кто на самом деле кого вымотал. Чушка, вот он, сидит, и все ему  как с гуся вода. Гвардеец. А бедная старушенция второго такого наверняка не одолеет. Правда Чушок- экземпляр уникальный, возможно единственный.  На третьем курсе, а именно седьмого ноября, он, вернувшись с демонстрации уже довольно захмелевший, тайком  выпил  наш с Ныряичем одеколон, по-моему «душистый табак», пока мы крутились на кухне, готовя праздничный  обед. Самое интересное, что на подоконнике у нас  стояла водка, но проклятый варяг довольствовался первым, что попалось на глаза. Но только этим его подвиги в тот вечер не ограничились, куда там! Часа через три после упомянутого налета, Чушок вновь появился в нашей комнате, охваченный лихорадкой пиратского стяжательства:
- Слесарь, Ныряич, дайте ложку быстрее. Столовая ложка есть у вас? Давайте, давайте! Там  Хамид  манты сделал, только в пароварку загрузил, сейчас пробу снимем.
- Да возьми , ты, свою ложку, чудо в перьях- Ныряич протянул Чушке  искомый  прибор.
- Они наверное еще сырые, манты твои? Как ты их хавать-то собираешься?
-  Да они - зашибись, Ныряич! Хотите, я и вам притараню штучек несколько? Под беленькую, а, Слесарь? Давай! Нальете?
- Мы тебе и так нальем, дурень. Зачем одеколон опростал, чем  нам теперь хари поливать, скотина?
- Водкой, ха- ха! Да я вам куплю лосьончик  какой- никакой. Не, парни, не обижайтесь. Ну, приспичило, удержаться не смог. Еще и эта дура, краля моя новая, ну, Рыбакова, не дает, я и расстроился. – Чушка, отложив ложку,  напузырил себе две трети стакана «Сибирской»  и продолжал разглагольствовать.
- Я прусь от неё, и она, чую, тоже хочет! А всё, как девочка, хи- хи, ха-ха, мама не велела.  А через её койку рота уже наверное пролетела. Но, зараза, симпотная-я-я!  Короче, люблю не могу. Ваше здоровье!- он выцедил  водку,  воздел руку с опустевшим стаканом над головой, словно хотел грохнуть его о пол, «на счастье», но все-таки аккуратно, даже без стука, утвердил граненую емкость на столешнице. Потом схватил ложку и с воплем : «Закуска! Закуска стынет!»,  устремился на кухню. Я, ухмыляясь, глянул на Ныряича, тот  в ответ только головой покачал.  Клоунов в общаге хватало с избытком, но этот стоял особняком.  И вот какой получался парадокс, Чушка, невзирая на  довольно внушительные габариты, здорово играл в футбол и баскетбол, и, кроме того, имел  второй взрослый разряд по шахматам, на самом деле прилично в них соображая. Однако учился еле-еле, ни бельмеса не понимая в большинстве изучаемых дисциплин.  Наверное по большому счету, ему  было все равно, где числиться студентом. С таким же успехом он мог бы проводить время, ну, скажем, в той же «лисяге», только туда не направляли заводских стипендиатов с его предприятия. Потому наш товарищ, по натуре стихийный гедонист - практик, героически преодолевая возникающие в процессе обучения  препятствия, коротал время в нашей общей альма-матер и  не имел привычки расстраиваться по какому бы то ни было поводу. Ватсон был прав, своей внезапной стремительностью Чушка и впрямь напоминал  кабана- секача, кроме того, я никогда не видел, чтобы он по- настоящему  чего-либо испугался.  Одолеть его в потасовке могли у нас очень немногие,  разве, что Толян, боксер- полутяж, да еще  пара друзей неразлучных. Венер и Глебыч.  О том, что «рука Венера, хуже револьвера» у нас  слышал бы, наверное, и глухой, кабы в наличии имелся. Глебыч же  с определенного времени  стал в общаге просто «притчей во языцех». Лицом  он походил на вполне дружелюбного львенка,  и вообще был спокойным и  добрым парнем. До тех пор, пока  не допекли окончательно. Вот тогда становилось действительно жарко.  Глебыч, сражаясь  в одиночку , успешно обращал в бегство превосходящие силы противника, в частности – все мужское население тринадцатого этажа, насевшее было на него по пустяковому поводу и размазанное по полу и по стенам при помощи  деревянной лавочки, удачно подвернувшейся  герою под руку. В другой раз, он ехал в трамвае и  стал объектом пристального внимания трех подвыпивших  чуваков, решивших, что называется, докопаться до одиноко стоящего на задней площадке  пассажира.  Три остановки, от  метро Купчино до Будапештской,  Глебыч  мирно уговаривал  парней  успокоиться, мол, дать закурить он не может, ибо не курит, да и дымить в трамвае не след.  Но в ответ  агрессоры  распалились еще больше и Глебычу ничего не оставалось, кроме ,как предложить им выйти и разобраться в ситуации неподалёку от  строящейся клиники « Микрохирургия глаза».  Глебыч вышел первым, а парни то ли намеренно, то ли нет, но замешкались, и в итоге трамвай тронулся, увозя их от места предполагаемой дуэли.  Бухие  кретины корчили рожи в заднее стекло,  смеясь над простачком, оставшимся  с носом. Они просто не знали с кем имеют дело. Глебыч   рванул из всех сил  за трамваем, успев по дороге подобрать валявшуюся меж рельсов полутораметровую доску. От Будапештской до угла Бухарестской и Гашека, где  располагалась следующая  остановка  было совсем недалеко, и Глебыч  практически не отстал от трамвая, а беспечные задиры, утратившие контроль за ситуацией, на свою беду решили  выйти именно здесь. Мститель не заставил себя ждать и , используя приобретенные в юности навыки хоккеиста,  стал орудовать доской как клюшкой,  молотя по задницам и спинам обратившихся в паническое бегство  обидчиков.  Прогнав таким образом живые шайбы  около сотни метров, Глебыч остыл и  прекратил погоню. А, в прямом и переносном смыслах, дураки набитые, скрылись где-то в недрах микрорайона, нырнув  за здание профтехучилища.  Все произошло как в анекдоте: « Ми же вас прэдупрэждали!». Понятно, что такой орел не мог не привлекать внимания прекрасного пола. Правда иногда  довольно оригинальным образом.  Глебыч  сам как-то рассказывал:
- Заглянул я  позавчера  в кабачок , в центре.  Ничего особенного  в общем.  Столики все заняты, народу - море. Ну, я  один одинешенек, у  барной стойки  примостился, решил немного расслабиться, без продолжения. Так нет же, минут через десять девчушка  выпившая пристала, пошли, мол, попляшем, а то кавалеры все заняты. Барышня хорошенькая, базара нет, но я без настроения, а она прилипла, как банный лист, и не отклеивается.  Ладно. Повел её на танец, медленный  заиграли, точно по заказу. Она повисла на мне, ерунду всякую мелет, мне надоело, я на половине мелодии  её отцепил и к стойке вернулся. Полтинничек опрокинул,  гляжу вокруг, нет нигде  моей дурочки, вот и славно.  Так ничего подобного, минут через десять  она опять тут, как тут. И даже вроде бы протрезвела немного, но зато стала на меня бочку катить, я, мол, Верочку( Верой её зовут)  бросил , я грубиян , что за мужики пошли  и так далее.   Ну, думаю, вот  и расслабился, чего ей нужно? Чтобы затихла немного заказал ей коктейль и себе взял тоже, «пуншика  коньячного». Потом повторил, потом еще разок. К этому времени мы у же  вполне мирно беседовали, она, оказывается сама из Питера, учится в Политехе,  в кабак с подругами пришла, но те куда-то подевались.  Я чувствую, в головушке  зашумело, решил домой лыжи навострить. Пойдем, Вере говорю, на тачку тебя посажу и сам поеду. До гардероба дошли, а там она опять как с цепи сорвалась. Козел ты, шипит, не нужна мне твоя тачка, тоже мне кавалер, отвязаться хочешь, а  у меня и денег в помине нет. Я отвечаю, что денег дам, а козлить меня не надо, следи за базаром. Она пуще прежнего  на рожон полезла, деньги свои сам  жри, не все в мире за деньги,  не купишь меня, козел. Я говорю, за козла и ответить можно, благодари Бога, что ты девушка. Мы уже на улице были, когда она меня третий раз козлом безрогим обозвала. Я и не сам не понял, как с разворота ей приложил с правой, в последний момент правда сдержался, не со всей дури, но в глаз или около - попал.  Она, бедная, ничком хлоп, и лежит без единого писка.  Я обомлел, ну, думаю, в самом деле, козел, что наделал!  Нагнулся над ней, потом даже на колени встал,: «Вера-Вера, ты жива? Что с тобой. Очнись!». А сам вижу, под глазом у неё уже фонарь разгорается. « Ну, как же так, - говорю, и  голову её приподнял в немного. А она глаза открыла, улыбнулась и полушепотом  восхищенно  : « Ты, настоящий мужчина!».  Руки у меня на шее скрестила и целоваться полезла. Еле поднял её и то не сразу, от себя отклеивал- отрывал, еле смог, цепкая такая! Оба в снегу вывалялись  по макушки. Ну, после этого поехали домой… Сюда, в общагу. Третий день у меня  живет. Не, домой съездила, фингал  замазала кремом тональным и вперед, но вернулась.  Пойду к себе, к ней точнее, а то еще чего  придумает , затейница.
                А для успокоения пьяного Чушки, на случай, если у него планка вдруг упадет,  Кулек  еще до застолья  приносил в комнату большую сковородку и размещал её  так, чтобы  можно было быстро схватить и врезать буяну по лбу. Чушке, как истинному секачу, сомнения были неведомы, ни трезвому, ни тем более  поддатому. Поэтому остановить его подчас можно было только радикальными способами. Он конечно, бывало, и на уговоры поддавался, но слушал очень немногих, чаще  прочих меня да Ныряича, пожалуй, почему-то считая наше мнение авторитетным.  А вот его супруга наоборот  искренне полагала, что мы спаиваем её благоверного и старалась по возможности пресекать  наши с Чушкой контакты  вне учебы. Ерунда конечно, никого мы не сбивали с пути истинного, похлеще нас кадров вокруг  было сколько угодно.

                Доска объявлений в общаге располагалась рядом с почтовыми ячейками, куда в алфавитном порядке раскладывалась вся поступавшая корреспонденция. Время от времени среди объявлений появлялось каноническое: «Внимание,  такого – то числа ,такого- то месяца будет производиться смена постельного белья»,  с обязательной чьей- то припиской : « Восьмой этаж меняется с девятым и так далее в порядке существующей очередности номеров».Автор  очевидно считал подобный юмор  оригинальным и непреходящим , администрация же общежития на него не реагировала. За время нашей учебы  комендант общежития сменился лишь однажды, когда на место  крикливой, напоминавшей базарную торговку, толстушки поперек себя шире, Анны Михайловны пришла Инна Алексеевна, тоже немалых габаритов дама,  Поначалу она, как и предшественница, тщетно пыталась взять нас на  голос и на испуг, сочиняя вздорные угрозы, затем, используя административный ресурс, дважды  инициировала процесс  выселения из общаги  отдельных товарищей из нашей  компании, но  вновь не имела успеха. В ответ на её кляузы мы сочиняли свои, организовывали сбор подписей в защиту выселяемых,  проводили собрания этажей с участием  замдекана по общежитиям, ходатайствовали в деканат и комитет комсомола о  строгих выговорах нарушителям и о взятии их на поруки, в общем -  не просто боролись, а очень грамотно боролись В итоге, Инна Алексеевна устала, успокоилась  и более нас не трогала, убедившись, что и  на кривой кобыле объехать этих  проходимцев практически невозможно.  Она конечно не упускала возможности прочесть кому- нибудь из нас мораль при любом удобном случае, но делала это без  энтузиазма, для проформы. Чаще всего по поводу громкой игры на гитаре в ночное время или  интенсивного лязга  штанги и прочих спортивных снарядов для тяжелой атлетики в  спортзальчике, устроенном нами прямо на этаже, в бывшей учебке.  « Я хотела бы посмотреть не только в твои бесстыжие глаза, но и в глаза твоих наглых дружков»- сказала она Бобу, пришедшему на второй этаж, как раз поменять комплект постельного белья. « Пожалуйста»- ответил Боб и, выйдя из комнаты кастелянши в коридор, окликнул стоявших там четверых первокурсников: « Парни, вас комендант требует». Затем Боб, вернувшись вместе с пацанами обратно, ничтоже сумняшеся, доложил  комендантше: « Вот мои друзья, Инна Алексеевна, смотрите.».  Ну, что она могла сделать? Махнуть  рукой и отвернуться, только и всего.

                Штатными гитаристами в команде молодости нашей были мы с Ныряичем. Он даже школу музыкальную закончил по классу аккордеона, с которым и в институте не расставался. Я же являл собой классический пример барда из подворотни. Впервые гитара попала мне в руки в спортлагере. Я тогда ногу натер и был освобожден от очередного кросса, а чтобы не сидел в праздности, старшие вручили мне инструмент и велели, кровь из носа, к вечеру выучить три «блатных» аккорда, в противном случае  пригрозили лишить ужина. И я стал тренироваться, до боли проминая струнами подушечки пальцев левой руки. Задание в итоге я выполнил  и ужин мой при мне и остался. Позже, вернувшись домой, я некоторое время терзал отцовскую семиструнку, а потом  взял доску, распустил её на циркулярке по ширине гитарного грифа, как следует  отстрогал, и нарисовал лады и струны, согласно мензуре настоящего инструмента, одолженного на вечер у приятеля. И стал учиться брать аккорды. За этим занятием меня и застал однажды  вернувшийся с работы батя. Ни хвалить, ни ругать меня он не стал, просто молча достал кошелек и дал мне пятнадцать рублей, ровно столько стоила тогда самая дешевая «деревяха». Я был вне себя от свалившегося на мою голову неожиданного  счастья. Уличный мой приятель и музыкальный наставник Леха Еремеев тоже обрадовался. « Подучишься, Длинный, немного и будем в две гитары лабать. Все ахнут!».  Леха был правильным пацаном  цыганских кровей, настоящим представителем касты уличной шпаны со своим, впрочем, кодексом чести, коего он строго придерживался.  Жил он в полуразвалившейся хибаре с родителями- алкашами и многочисленными старшими братьями и сестрами, также относившимися  к хмельному времяпрепровождению с должным  пиететом.  Их жилище более походило на шалман, где постоянно терлись собутыльники, соображая  на троих и более. Не в пример родне, Лешка  питал врожденное отвращение  к алкоголю и даже не курил. И дома старался проводить как можно меньше времени,  только ел и спал. А домашние задания он делал в школе, на переменах и после уроков. Вечером он дожидался меня с тренировки и мы допоздна  бренчали на гитарах, летом - на улице, зимой у меня или ещё у кого ни будь из общих друзей.  Я учился  на удивление  быстро, хоть изначально и не ожидал от себя подобной прыти. А первое наше публичное выступление состоялось, так уж вышло, перед Лехиной родней  и её гостями, в той самой блатхате. У  Лешкиной мамы был день рождения,  он и попросил меня, давай, мол, для матушки сбацаем несколько песенок, что разучили. Отказать другу я конечно же не мог. Вдобавок ничего страшного для меня в обстановке дома  Еремеевых   не было.Там меня знали , как облупленного, да и мне было все о них известно. Улица одна, никуда не спрячешься.   Ну мы и сбацали, со звоном, грохотом и вокалом не в терцию. Однако успех был бешеный, полнейший триумф.  Тетя Зоя, виновница торжества, и остальная почтеннейшая публика или, что тоже, дорогие гости, остались более чем довольны  нашим мини-концертом. Нечасто им приходилось выступать в роли зрителей, плюс к тому все они уже прилично «приняли на грудь» и находились в приподнятом настроении.  А нам что, практика никогда лишней не бывала, просто еще одна публичная репетиция.  Через   год я уже бренчал  вполне сносно, и, вернувшись летом из очередного спортлагеря, большую часть свободного времени проводил с Лехой   на  так называемых « бревнах».  Да это  и были самые настоящие бревна, привезенные для строительства кем-то из соседей и сваленные штабелем в самом начале улицы, на полянке  у обширных прудов, коими  улица и начиналась. Мимо «бревен» проходила истинно  народная тропа, ведущая  в бывшее, ныне порядком осушенное болото, поросшее молодыми еще  березками, осинами и соснами, ибо прежние начисто вырубили в войну стоявшие  тут немцы. В теплое время года тропа сия не зарастала круглые сутки, поскольку  лоно природы служило  естественным укрытием для парочек, искавших уединения.  Ну, правильно, а куда же им было еще деваться от пристального внимания  блюстителей порядка и поборников социалистической морали в условия  хронического  жилищного кризиса? Только к нам в болотце.  И все они следовали мимо нас , как туда, так  и , через некоторое время,  обратно, частенько  делая у «бревен» остановку и высказывая просьбу  чего ни будь слабать. И мы лабали. Иногда  даже за деньги, впрочем очень небольшие, самый большой наш навар составил  ровно один советский рубль, а чаще всего  нам предлагали закурить или накатить сотку. Нам тогда это было без надобности, а играть на гитарах нравилось и хотелось вне зависимости от того, платят нам или нет. Вечерами  «бревна» частенько посещали старшие товарищи, актив местной гопоты, Сазон, Ребис, Пудель, Кобыла. Виноград. Они  глушили  дешевое вино, «Белое крепкое» или «Золотую осень» , обменивались новостями,  любили поспорить на различные, чаще всего вздорные темы, иногда даже дрались между собой, если в тот момент поблизости не было «Уазика»  ПМГ под управлением старшего сержанта   Снегирева.  Милицейский наряд, патрулируя улицы, заглядывал  к нам на окраину  в поисках   свободных девиц, готовых к молниеносной, чаще французской, любви, иногда за  небольшое вознаграждение, но обычно без оного. Разве, что опять же выпить  предлагали. Иногда приходил  некто Маля, здоровенный биток под два метра ростом, уже отслуживший  и по этой причине пользовавшийся   авторитетом  у остальных. Маля чаще всего молчал и смолил «Приму». Был он по натуре неразговорчив и на однажды заданный вопрос, дескать как там в армии служилось, ответил  очень загадочно: « В армии там на фер, мля, мля, на фер! Там, ой, мля…» .  По крайней мере раз в два дня мимо нас пробегал сосед дядя Толя, живший в доме неподалеку. Обычно он сообщал, что идет на пруд, топиться, что его стерва  в конец  оборзела  и сил жить больше нет.   В ответ мы проводили ускоренный сеанс психологической разгрузки, пели несколько веселых песенок, начинали травить анекдоты и попытка суицида  в очередной раз откладывалась. «До лучших времен», как  любил выражаться дядя Толя перед возвращением домой.  Словом, мы были иногда востребованы  в этом полусумасшедшем  мирке эпохи развитого социализма. Не скажу, что там  я чувствовал себя  комфортно. Более того, я привык на своей улице быть всегда настороже, мало ли что. Да и доверия к большинству своих знакомцев, за очень редким исключением, я не испытывал. Всякое могло произойти и происходило не раз. На нашей и соседних улицах постоянно множились слухи и сплетни, заключались союзы и рушились прежние альянсы, вчерашние приятели вдруг становились  врагами, а вполне лояльный  хороший знакомый мог  вломить тебя, при случае,  кому угодно, руководствуясь соображениями ничтожной выгоды. Но до поры никакой альтернативы у меня не было. У Лехи тем более. Мы терпеливо ждали  окончания школы, зная, что при первой же возможности покинем  этот чертов городишко. Так оно и вышло. Я без сожаления расстался с ним, окончив школу. Это была малая родина отца, но уж никак не моя, едва ли  что- то   могло   удержать меня здесь дольше положенного срока. С той поры прошло  более тридцати лет и нынешнее место жительства для меня шестое по счету. Место жительства номер шесть.

                Уже не помню точно, кто первым предложил расстреливать из рогаток стекла чердачных окон домов на нашей и окрестных улицах. Кто бы это ни был, ума у него присутствовало самую малость. Как говаривал мой папа : «Свинья, и  та не гадит там, где ест». И то правда, ладно бы хоть в чужой район стрелять повадились… Тем не менее  стрелковые  художества безнаказанно продолжались целую неделю, а потом у детской комнаты милиции дошли руки и до нашей веселенькой компашки. Просто соседи пожаловались участковому, а тот, быстро смекнув, кто бы это мог хулиганить по- мелочи, натравил на нас капитана Прасковью Александровну, опытного сотрудника, специалиста по малолеткам,  всегда выглядевшую утомленной и чуть разочарованной. Очевидно общение с юными преступниками и кандидатами в таковые не прошло для неё даром. Возможно нас не раскололи бы так скоро, но дуреха Машка, единственная девчонка на улице и в нашей команде, на вопрос, гулял ли на прошлой неделе с нами Шарик, прямо и честно заявила Правсковье : «Нет, Шароваров с нами стекла не бил».  И все, мы сгорели синим пламенем. Нас поругали и обязали извиниться перед обиженными соседями, принеся в детскую комнату письменные прощения от потерпевших. За три дня мы обошли все «расстрелянные» дома, кроме одного. Он стоял немного на отшибе, жила в нем весьма мутная пожилая особа – тетя Нюся. Она держала корову, торгуя понемногу молоком, по слухам, упорно циркулировавшим меж местных женщин, гнала самогон и попеременно жила с пришлыми невесть откуда мужиками. Причем бабки на улице судачили, что она  смолоду, еще до войны, любила гульнуть на сторону, что мужика своего в могилу тем и свела ранее срока, и даже при немцах, в войну ничем таким не гнушалась, зараза. Насчет самогона была чистая правда. Наш сосед, дядя Юра, сам правда записной алкаш и тунеядец, на зиму регулярно сдававшийся ментам  по пустяковому поводу для отсидки на казенных харчах в холодное время года, однажды был привлечен участковым в качестве понятого, для оформления протокола изъятия у тети Нюси самогонного аппарата. Причем, по словам соседа,  неоднократные  требования добровольно сдать незаконный агрегат, его владелица  неоднократно использовала в качестве аргумента заявление чисто эмоционального характера: « Гражданин участковый, Северьяныч, миленький, да он ведь у меня старенькай совсем». Впрочем, никакого действия сия тирада не возымела, аппарат отобрали, а через три дня  тетя Нюся не особенно таясь приволокла  невесть откуда еще один. Очевидно – новенькай.
                Тети Нюси в доме не оказалось, наверное возилась с коровенкой или в магазин ушкандыбала.  Нас же троих, меня, Машку и Витюху на пороге встретил  мужичок в старинной застиранной  железнодорожной гимнастерке и тренировочных, явно для него великоватых, штанах с очень оттянутыми коленями.
- Привет, огольцы- бодро крикнул нам дядька и слегка качнулся назад всем телом.
- Что надо, чего ищем?
Мы вкратце объяснили причину своего визита. Мужик некоторое время переваривал информацию, врубался, что-то бормоча под нос, сопровождая нечленораздельную речь свою не менее таинственными, в основном вращательными, движениями кистей обеих рук и отдельных пальцев. Потом, очевидно закончив мыслительный процесс, он призывно махнул нам, дескать, ай-да за мной и двинулся в комнату. Там он уселся за круглы, стоявший в центре, стол и осведомился, есть ли у нас ручка и бумага? Письменные принадлежности у нас конечно же были с собой. Мы протянули мужику тетрадный в широкую линейку листок и шариковую ручку, коей дядя попытался воспользоваться, не сняв с неё колпачка. Убедившись, что ручка не функционирует, он перевернул её и попытался начертать некие символы на бумаге другим концом. Убедившись в бесплодности своих усилий мужик вопросительно уставился на нас, всем своим видом выражая крайнее недоумение, обычно воплощаемое в известной фразе : «Какого уха?». Я отобрал у дяденьки ручку и, лишив её колпачка, положил на стол рядом с листком. Мужик изучил состояние ручки после моих действий, осмотрев  её пристально на максимальном приближении, вновь ею вооружился и соизволил заговорить по делу.
-Пишем так… Я эту бабу, Прасковью, хорошо знаю. У неё еще фамилия какая-то не русская. Как же? А, Ревекца или нет Ревек…Ревак… вакса. Во, …вакса. Я помню, чем ботинки мажут там слышится. Так, чё писать-то? Что прошу простить… Пишу. Ревекца, тьфу ты, Ревакса Прасковья, отчество вот запамятовал, я учился с ней в одной школе. У нас тут тогда всего одна школа была, все вместе со всеми учились, все одноклассники, мать их за… это самое. Так, Ревакса Прасковья, просим…прощаю… они больше не будут. Число сегодня какое? Ага, ясно. И подпись – сам попишу, Нюська нескоро еще… нате. Все. Пока. Прасковье привет. А, вспомнил, не Ревекса, не Ревакса, а Ревица, вот…
Самое интересное, что капитан Прасковья Александровна носила обычную фамилию Иванова. На протяжении сбивчивого монолога и начертания оригинального текста мы не проронили ни слова, только переглядывались с ухмылочками, понимая, что разговоры разговаривать с таким ухарем бесполезно. Снабженные столь гениально написанной индульгенцией мы двинули в детскую комнату. Среди вороха остальных прощений последний шедевр затерялся, Прасковья лишь сосчитала количество записок и с тяжким вздохом отпустила нас восвояси. На учет конечно же поставила. Для порядка, для спокойствия и себе для палочки – галочки, мол, работаем.

                Премудростям английской речи, в основном - технического перевода, нас  обучал в институте Андрей Иванович  Хрулев. Классный  спец, знавший пять языков, очень уравновешенный, даже чуточку флегматичный,  никогда не повышавший  голос на  вверенных ему студентов, он внешне очень походил на крайне упитанного и абсолютно самодостаточного кота.  Мне всегда казалось, что он умеет мурлыкать, но делает это с большим достоинством и только в одиночестве. Наши знания английского, полученные в школах,  оставляли  желать лучшего, за редким исключением закончивших специализированные заведения. Словом, мы в массе были теми ещё англосаксами и Андрею Ивановичу  приходилось практически на каждом занятии сталкиваться с шедеврами  перевода « на русский и обратно».
 - Что же у вас получилось, а?- Андрей Иванович  смотрел на Музю в надежде, что тот распечатает наконец-то уста сахарные  и изречет  нечто связное.
- Там, где не изобретены полимеры, не могут летать космические ракеты- выпалил  Музя и   осекся.
- Вы так считаете? Ну, вообще- то не космические ракеты, а искусственные спутники ,и не там, где полимеры  не изобретены…-  Хрулев   надул щеки и шумно выдохнул – Давайте- ка  ещё разок  попробуем разобраться с этим  предложением. Исходите из контекста и сформулируйте по-своему. Но с сохранением смысла. 
Он  окинул взглядом аудиторию: « Ныряев, вы  что в орлянку играете?
-Нет, Андрей Иванович, текст перевожу- ответил Ныряич, перестав трясти ладонями, действительно  как будто для орлянки сложенными.
-Да? И вы всерьез считаете, что сия трясучка при переводе необходима?- задав явно риторический вопрос, Андрей Иванович углубился в изучение  какого-то иностранного журнала. Ныряич же продолжил свои манипуляции, правда с меньшей интенсивностью. В ладонях он встряхивал  скрученные в трубочку клочки бумажек, содержащих запись значений некоего  вражеского слова в русском переводе. А поскольку  мой дорогой друг зачастую не мог выбрать единственно нужное в данном конкретном  случае, он предпочитал прибегнуть к стохастическому методу выбора. Встряхиваем, бросаем бумажки  на стол и выбираем одну наугад, а там будь, что будет. К  плачевным результатам своего метода  Ныряич относился стоически.  А на мои подначки, мол, и как же ты в физтех  едва не поступил с такими ухватками, он презрительно и высокомерно провозглашал, что только человек, влюбленный в математику и физику может позволить себе перевод с одного языка на другой при помощи теории вероятности в условиях практического отсутствия  статистических данных. И это покруче «русской рулетки» будет.  Оспаривать данное  утверждение означало скатиться в болото софистики и там увязнуть, и я обыкновенно  далее смешков и шуточек  не шел. В конце концов у каждого своя придурь и  отнюдь не всегда столь научно обоснованная.
                - Товарищи дорогие,  рассказ « about my self»  вовсе не предусматривает изложения подлинной вашей автобиографии-  обращался Андрей Иванович  ко всем присутствующим, гладя при этом на скисшего у доски  Луня.
- Не нужно, краснея от смущения, пытаться признаться in English, что «мой папа получает тридцать рублей в месяц». Это никому не интересно, вы не первом отделе. Скажите, что ваш папа – Аристотель Онассис, а мама, соответственно, Мария Каллас или Жаклин Кеннеди. Но произнесите это по-английски.  Правильно. А чтобы произнести правильно, говорите короткими предложениями. Ошибиться не успеете. И аз грешный буду счастлив.
Лунь прославился на одном из занятий, когда, читая совершенно невинный текст, запнулся на одном из предложений и раз десять произнес начальное слово «If», означающее «если».  Хрулев, терпеливо ждавший продолжения, собрался было  прервать  мучения  полиглота, но тут в коридоре внезапно поднялся жуткий гвалт, очевидно затеянный слишком энергичными и праздными студиозами. Андрей Иванович выглянул в коридор и  неожиданно  громко  обратился к  веселящимся  на испанском, как мне показалось. И в  наступившей разом тишине   повторил   уже по- русски: « Не следует пить столько пива, друзья мои. Большой перерыв не для этого!».  По удаляющимся шагам в коридоре было понятно, что раздолбаи ретировались. Хрулев вернулся  в класс и вновь ободряюще кивнул Плетню: «Итак!». « I-i-if-  неожиданно высоким голосом произнес тот и, откинувшись на спинку стула, продолжил: «Фу-у!». 
- If и далее так пойдет, госэкзамен для вас не составит никакой проблемы,- задумчиво резюмировал Андрей Иванович без улыбки и вздохнул.
На занятиях по иностранным языкам учебные группы делились пополам  и каждой половины был свой преподаватель. Клепа и Чушка  с видом явного превосходства говорили нам: « Что там ваш бочонок толстый! Вот у нас Леночка, это да! Девушка- конфетка!» .  Их англичанка, Елена Константиновна, действительно была приятной молодой женщиной, но поводов к тому, чтобы называть себя уменьшительно- ласкательно  отнюдь не давала.  Она вполне справлялась с кобелирующими  дуроломами  , хоть подчас давалось ей это нелегко.  Ну, что можно было сказать Клепе, читавшему абсолютно нейтральную фразу : «Amsterdam is a most  impotant port…», но звучавшую в его исполнении так: « Амстердам из э мост…. Импо… импотент-га-га-га-га!».  Елена  тогда порозовела, то ли от смущения, то ли от возмущения, и, отвернувшись к окну, изрекла: « Бахирев, советую обуздать ваше неповторимое чувство юмора».  Чушку  в языке туманного Альбиона и вовсе интересовали сугубо практические фразы вроде: « Fuc you», «I am drink wiskey and beer», « I love you, ledy» и все такое прочее.  Он, помнится, даже  безобидное слово  факел  превратил в «факал», чему  немало радовался. Веселье пёрло ото всюду. И преимущественно в одном тематически ориентированном направлении. А насчет пива на большом перерыве, Андрей Иванович был не столь уж далек от истины. Тот же Боб частенько предлагал, явившись в курилку на большом перерыве,:  «Слесарь, Кэп, Степыч, может по «рябчику» скинемся? Я сбегаю». Да и бежать- то  в буквальном смысле не требовалось, соответствующих заведений  в округе хватало. Подобная  география не раз сталкивала после занятий  студентов и преподавателей лицом к лицу у входа  с надписью « Шампанское и виноградные вина»  или  « Кафе-мороженное», а то вовсе у пивного ларька. А что такого? Все - люди, все - человеки.

             Лучше нас в общаге на гитаре играли только двое: Рюма и Дербент.  Дима, директор театра тоже неплохо бренчал, но уж больно увлекался, частенько сбиваясь с ритма и затягивая вокальные партии. Был правда еще один  неплохой парень, Юра Кузовлёв, с багажом  навыков и знаний музыкальной школы, только ему лучше удавались классические пьесы, песенная  же  практика  оставляла желать лучшего.  А вот  тот же Рюма «давал стране угля»!  У него, в следствие  травмы, полученной в детстве, одна нога была сантиметров на пять короче другой. Однако физический недостаток с лихвой компенсировался  положительным жизненным зарядом  и  влюбленностью в гитару. Рюма с гитарой производил  впечатление абсолютно счастливого человека. Он мог играть сутки напролет, забывая о сне, еде, воде, да практически обо всем на свете. Об учебе же и подавно. Учеба в техническом вузе Рюму явно тяготила. Плакал по нему «Кулёк» , не наш конечно Кулек, а  институт культуры или что ни будь еще в этом роде. А в Питер из своих дальневосточных краев он прибыл, явно намереваясь сменить обстановку, мир посмотреть и себя показать. После первого курса мы оказались с ним в одном стройотряде и здорово подружились. Я смотрел как он обращается с инструментом, старался  перенять  его манеру звукоизвлечения,  узнал множество новых аккордов и неизвестных мне доселе песен. В основном туристских, дорожных. В своих экзерсисах мы с Рюмой в отряде были не одиноки и очень скоро у нас сложился  струнный квартет с тем же Кузовлевым и Саней  Скуратовым. Юрик вдобавок освоил блок-флейту, а  ритм отбарабанить можно было и на деке гитары, красота да и только! Ансамбль наш очень пригодился всему стройотряду. Во-первых  самим было не скучно, музыканты всегда под рукой, любые посиделки, вылазки на Вуоксу, праздники вроде «Нового года», отмечаемого в строяках в ночь на первое августа, пресловутые  дни «анархии» и «остановки отряда» , всё происходило под музыкальное сопровождение. А во-вторых, когда мы решили обратиться на турбазу «Красного треугольника» с просьбой устроить водный поход по Ладоге ,обещая за все заплатить, для чего и шабашку уже подыскали, то директор базы коротко ответил, что денег платить не надо, а  если можем, лучше дать  концерт для его тури- тура- туристов. Такой расклад всех устроил. Наш квартет освободили от работ на пять дней для репетиций. Я и Рюма быстро накидали сценарий, кое-какие вирши сочинили сами, для связок между песнями, прикинули репертуар. Юра  готовил несколько классических пьес, а также  композиции для флейты и гитары. Одна из них, как сейчас помню, почему- то называлась «Дороги Арканзаса». Почему именно не скажу даже я сам, хоть именно у меня в башке родилось такое название.  А в роли администратора подвизался Женечка  Гусаков, регулярно снабжавший подопечных музыкантов некоторыми дозами согревающих напитков, не забывая при этом и себя. Дело пошло полным ходом. Репетиционный период пролетел, как один день. Сначала мы  дали концерт. На  турбазу прибыли в субботу стройотрядом в почти полном составе, за исключением убывших в Питер, и сразу разместились в ротонде, служившей отдыхающим столовой. Нас ,всех прибывших без исключения,  до  отвала накормили, затем мы вчетвером  выбрали место импровизированной сцены, а Женечка, организовав расстановку стульев для публики,  с ехидной улыбочкой кивком головы пригласил нас  на свежий воздух.  В недрах росших поблизости от ротонды кустов акации нам было выделено по  сотне капель «Сибирской» ( Больше- ни-ни ! Концерт все- таки!), а себя  администратор наградил  стаканом «Агдама», к коему, по его признанию, имел слабость с детства.  Выкурив по сигарете, мы вернулись « в зал», где уже  собрались любители песен под гитару. Стульев всем  не хватило и зрители свободно расположились на полу, возлежа на разнообразных ватниках, тулупчиках и покрывалах. После краткой преамбулы мы начали, на втором куплете у Рюмы лопнула  струна , но песню мы доиграли, чем заслужили поощрение  аудитории. Пока  Рюма приводил гитару в порядок, Юра  шарахнул какую-то потрясную пьесу, кажется из Вилло Лобаса. Затем все шло довольно гладко, отыграв часа полтора мы объявили антракт, и  получили в тех же кустах еще по сто боевых граммов необходимой микстуры. Зрители  в перерыве тоже не скучали. К ним подтянулись свежие силы, у свежих сил  явно « с собой было».  Второе отделение  прошло на более высоком эмоциональном уровне. Из зала стали поступать зрительские пожелания, а когда наша программа была исчерпана, выяснилось, что расходиться никто не собирается. Пришлось продолжить. Женечка  уже не прятал от лишних глаз «Сибирскую» и «Агдам» и походил если не на самого Вакха, то на фавна или сатира уж  точно. Публика тоже особенно не чинилась, выпивая и пытаясь угостить нас. Мы спасались исполнением песен еще пару часов, исследовав все закоулки репертуара. Наконец, утомившись окончательно, мы зачехлили инструменты и переместились вместе с оставшимися к этому времени в живых туристами на берег Ладоги.  И праздник продолжился.  Как я очутился на кровати, в одном из корпусов турбазы, не помню. В комнате спали еще четверо. Трое из них были особами женского пола. Еще одна дама почивала в обнимку со мной. Наша кровать располагалась у окна с довольно низким подоконником, что несколько увеличивало ширину ложа. Вот мы и раскинулись на нем парой и отнюдь не валетом, к тому же полуодетыми то есть без штанов, но в майках. Как звали даму я решительно не мог вспомнить. Впрочем, она так и не проснулась, когда я уходил. Тем не менее все действо окончилось вполне пристойно, пострадавших, как выяснилось в последствии, не было, имущество турбазы тоже не пострадало. Все были довольны.
                Спустя два дня нас снарядили в каботажное плавание по ладожским шхерам. Нам был выделен инструктор по туризму Стас, бородатый человек в тельняшке и  надетой на неё кожаной куртке на меху, а также  довольно вместительный баркас, с бортами, набитыми пробковым наполнителем.  «Непотопляемая посудина» -  авторитетно заявил инструктор, водрузив себя  на носу баркаса.  Посудина  имела   два гребных винта, приводящихся в движение  ручными приводами типа  « тяни- толкай», как на старых железнодорожных дрезинах.  На дне баркаса лежала съемная  мачта со свернутым  парусом, на случай хорошего попутного ветра и четыре весла, на прочие случаи. Щедрые хозяева  снабдили нас  наборами сухого  пайка в совершенно гомерических количествах и  тремя армейскими бачками  с борщом, тушеной картошкой и компотом. « Нам девать это добро все- равно некуда, народу мало на базе, ждали-ждали, а они не приехали. А вам пригодится, сегодня устанете с непривычки, готовить лень будет. А эту стряпню только и надо, что разогреть»- сказал зав столовой и ободряюще подмигнул, дескать, все понимаю, какая там готовка! И мы отдали швартовы.
                Стас знал свое дело туго.  Береговой рельеф и акваторию озера, во всяком случае  той части, где мы ходили, он изучил досконально. Чаще всего инструктор наш сидел на носу  баркаса , как вперед смотрящий, и только при лавировании в узкостях  или   вблизи мелей , да еще пожалуй при выборе места швартовки, становился к рулю. А на открытой воде он вполне напоминал  носовую статую  драккара викингов.  Глаза Стаса были навсегда  изъедены дымом костров, девчата  наши  даже позлословили вначале похода по этому поводу, мол, пьёт наверное беспробудно, вот и ходит не проспанный с вечно красными  буркалами. Увы, инструктор не оправдал их прогнозов. То есть трезвенником он не был, просто знал свою меру и строго её придерживался.  Но расслабится  себе позволял только на берегу и никогда в плавании. Стас имел слабость к изысканным оборотам речи и, протягивая пустую кружку кому ни будь из девушек, обычно произносил: « Мадемуазель, соблаговолите ещё чуточку компота».  Матерными оборотами, опять же вопреки ожиданиям многих, он не злоупотреблял. С нами еще куда ни шло. Но в присутствии прекрасного пола  Стас забывал о том, что на свете существует брань. Он  таскал нас по Ладоге и её окрестностям четверо суток, мы облазали множество островов, островков, шхер, бухточек и  лодочных стоянок. Нам встретился на пути «остров диких котов», где таковых проживало действительно немало. Остров был  довольно большим и находился не столь уж далеко от берега , и мы предположили, что  кошаки  сносятся с большой землей вплавь. А на острове мышкуют или ловят  зазевавшихся птичек. На всех стоянках мы встречали туристов, нигде безлюдно не было, и приходилось сразу вступать в контакт с неизменно общительными коллегами.  Понятно чем и во сколько по полуночи заканчивались посиделки у костров. Наконец мы съели все свои припасы и выпили даже  неприкосновенный запас воды и прочих напитков. Пора было возвращаться в базу. Это был лучший поход в моей жизни, и , смею предположить, не только в моей.  Да и вообще те годы были наполнены какой-то беспечной радостью, не замутненной и не запятнанной  практическими соображениями  и, так часто сопутствующими  рациональному мышлению,  подлостью и предательством. У меня и моих сверстников ещё не  накопилось  ни достаточного  опыта разочарований, ни усталости, ни злости, ни обид. Я даже не припомню, чтобы крупно и серьезно с кем-то ссорился, просто не находилось повода, честное слово. Нет, намеренно его никто и не искал, о подобном не думали. Ссоры и драки были следствием гораздо более локальных  причин, из-за девчонки перемахнулись или  общего языка в данный момент времени не сумели найти, гордость не позволила признать себя не правым, и всякое такое. И даже потерпевший в поединке фиаско  лелеял  мысль о мести таким же способом т.е. мечтая набить морду обидчику. А манера подставлять неугодных  более изощренно, с тяжелыми для них последствиями, пришла, даже для наиболее на этой ниве продвинутых,  несколько позже. Когда, повзрослев, все желающие стали наконец-то добрыми, милыми  и умными людьми ,заботящимися о ближних своих деятельно и неустанно. Ничего исключительного  в таком повороте событий  не  наблюдалось.. Вполне  естественное  расслоение человеческих натур в процессе личностной ориентации и ввиду так называемого взросления.  У меня   сложилось устойчивое впечатление, окаменевшее в убеждение, что это вот взросление означало прежде всего отказ от несбыточных мечтаний, во имя реальных, пусть и мелковатых целей, резкое  оскучнение помыслов и желаний , если хотите, хождение в должность, где, хоть помри завтра, ничего не изменится - не шелохнется, отращивание брюха под брюзжание жены и прочие детали «пыльного»  счастья в виде мотоцикла, лодки с мотором, тачки, пусть и забугорной, или  участка земли в  садоводстве, где домики  расположены так часто и тесно, что дачный поселок очень  напоминает  кладбище. Кладбище  вполне  живых, но сделавших  все, дабы похоронить себя заживо. Самое интересное, что вполне сознательно сделавших, точнее бессознательно, а по сути это одно и тоже.

                А в атмосферу коллективного очеловечивания я впервые окунулся  в довольно нежном возрасте, неполных девяти лет от роду  во втором классе школы. Наша учительница Анна Васильевна обвинила меня в создании тайной организации, имеющей целью нанесение максимального ущерба, в основном физического,  одноклассникам, отличавшимся примерным поведением. Узнав  о столь значительных своих заслугах во время классного  часа  я, признаться, растерялся. То есть сначала я даже не понял толком о чем речь. Учительница велела меня выйти к доске и, поставив лицом к классу, с приторной улыбочкой попросила  рассказать о тайном обществе, главой которого я являюсь,  и о ближайших  планах деятельности  подпольного формирования. А когда я, будучи в самых смятенных чувствах, коротко буркнул : « Да не знаю я», Анна Васильевна  многозначительно произнесла: « А вот некоторые ребята все прекрасно знают. Правда, ребята? Давайте вместе ему расскажем, раз он у нас такой незнайка».  Расскажем? О чем?  Что они такого знают? Что я-то сделал?  Конечно, в классе я дружил далеко не со всеми.   Мы, пацаны из сороковых домов по улице основоположника  нашей красной империи, держались вместе, и по установленным издавна правилам считали своими недругами  ребят с бульвара имени трудяг общепита или улицы  бородатого друга - спонсора еще одного бородатого отца – основателя. Ну, и дрались с ними  при каждом удобном случае. Так ведь все со всеми дрались! Двор на двор, улица на улицу, район на район.  Мелкие находились под патронажем  пяти или семиклассников, тех курировали старшаки  из восьмых- десятых или из ПТУшников, живущих на  той же улице. Четкая система была выстроена задолго до нас, мы лишь соблюдали, по мере сил и способностей, установленные традиции. И в нашем классе  случались размолвки и потасовки. А то и просто словесные перепалки. Мы обязаны  всем улыбаться, что ли? А еще в школе было скучновато, мне во всяком случае. Уроки Анны Васильевны не отличались оригинальностью и напоминали остывшую манную кашу с комками  не сварившейся крупы. А я  грезил тогда историей Древнего мира, вдоволь начитавшись книг Яна, Воронковой, профессора Куна ,  замахнувшись на жизнеописания Плутарха, и сунув весьма сопливый свой нос в «Илиаду» и «Одиссею». Не удивительно, что я стал звать своих близких друзей  именами  античных  героев, и рассказывать о них по любому поводу и без оного, добавляя приличную долю отсебятины, изобретаемой буквально в ходе изложения  усвоенного материала. Пацанам, замечу, мои истории нравились. Мы просто играли, а какая игра без романтического флера? 
- Или может быть  ты сам признаешься, что за тайные знаки с дружками, сообщниками своими рисуешь? Шифры  придумали тарабарские.- Анна Васильевна  явно оседлала  любимого, но да поры неизвестного мне, конька. Сейчас я точно могу констатировать, что в её речах и поведении чувствовалась присутствовала школа, школа жизни, школа тогда еще совсем недавнего прошлого. Я  молчал. Мне было неловко и досадно за мою учительницу. Я еще не хотел до конца поверить, что она может вот так себя вести, взрослая и не столь уж доселе неприятная женщина.  Ну, изобрели мы систему указателей и обозначений, рисуя на стенах, на снегу, на клочках бумаги  маршруты следования  и краткие сообщения, пользуясь своей азбукой.  Ну, звали друг друга не по именам, имея особые прозвища, Ну, давали в классе  кое-кому по носу – в глаз, а кое от кого и получали, известно, дело благородное. С чего это вдруг меня тут выставили? Ах- да, я еще  с недавних пор стал пробовать себя на стезе эпиграмм, не в рифму, но угловато подражая гекзаметру одного  великого слепого и очень древнего грека. Некоторым это не особенно нравилось, и что из того?  Я и мои приятели не  искали расположения Анны Васильевны, так ведь я вообще старался поменьше контачить со взрослыми. Я их просто стеснялся, иногда даже родителей стеснялся неизвестно почему. Я стоял у доски  и  слушал вдруг оживившихся и откликнувшихся на призыв Анны Васильевны  одноклассников.  Нет, не все проявили усердие в деле выведения меня на чистую воду, но и таковых оказалось достаточно. Просто они, эти ябеды поневоле, и сами не подозревали насколько увлекательно  кагалом топить одного, поэтому, охваченные коллективным задором, лепили что ни попадя, стремясь не отстать от остальных. Одна девчушка вспомнила, как я дернул её за косу, Андрюшка Толмаченко, не вдаваясь в подробности  доложил о рассказанном мной неприличном анекдоте,  а потом встал Миша  Шнырков и объявил с кривой ухмылочкой: «А мне он рассказывал стишок,  помню первую строчку, там так- Учительница наша так любит сосиску по прозвищу Кефнер…». Света Кефнер была нашей первой ученицей, и не её вина, что Анна Васильевна к ней очень  благоволила.  Я и писал не о Светке, об учительнице, о её неровном отношении к ребятам в классе, мол, что одним разрешается, для других табу. Возможно начало мне не очень удалось, но зачем  Мишке понадобилось меня сдавать? Света, к её чести, тогда не проронила ни слова. Да и впоследствии претензий в мой адрес не высказывала. А вот Анна Васильевна, услышав  тираду Шныркова, аж вскинулась: «Вот как? Ну ты , дорогой мой, ошибся и здорово ошибся! Я-то как раз сосиски и не люблю!».  «А Кефнер?- это Сашко  Байков прошелестел с задней парты.  Учительница   только и успела  зыркнуть в его сторону и тут же раздался звонок. Я был отпущен с лобного места с обещанием скорого продолжения разбирательства и пошел к своей парте за портфелем. Было гадко и очень обидно, впервые  я чувствовал себя абсолютно опустошенным, хотелось заплакать и я едва сдержался. Сочувствующие приятели молча окружили меня, только Вовчик Панин ободряюще ткнул  кулаком в плечо. А когда к нам  подошел  Толмаченко и в спину мне  выдавил: « Да, не учиться тебе больше в нашем классе наверное», то в ответ Васька Вербей просто отвесил ему пня под зад, благо учительницы в классе уже не было. Анна Васильевна на следующий день вызвала в школу моих родителей…  Отец не замедлил явиться, но после беседы с ним учительница почему-то утратила интерес  к моему дальнейшему разоблачению. Уж не знаю, о чем они с папаней  судили - рядили, но факт остается фактом. А папка, вернувшись из школы, только потрепал меня по плечу , обронив при этом: « Наука тебе сынок. Думай кому, где и что говорить. Люди разные». И более к этой теме не возвращался. А я  впервые столкнулся с тем, что «слухи о моей  отставке  были сильно преувеличены». Эту тираду я, понятно, узнал много лет спустя, но стой поры подобные ситуации  в различных вариантах повторялись довольно регулярно. Наверное оттого одно из стихотворений моих начинается так: « Не врите , гады, что я подох!». Правда я посвятил его Бобу. И оно, к моему прискорбию, сбылось. Там есть строки :  « …У нас в ремесленной слободе легко накрыться годам к полста…». Так оно и вышло. Боб умер во сне. Ему было сорок девять лет. Странным образом сложилась его жизнь. У меня осталось ощущение, что мой ближайший друг, почти брат, отличаясь смолоду незаурядной энергией и нестандартным  сверхкомбинаторным мышлением, потратил все свои ресурсы и дарования на достижение самых  обычных целей и решение абсолютно тривиальных задач. Он попросту расплескал себя ради житейских мелочей, упорно и вполне успешно зарабатывая деньги, и одновременно всей своей жизнью доказывая, что действительно «не в деньгах счастье». Что-то важное постоянно от него ускользало. Неужели в вправду все получилось так, как мне однажды помстилось:
Дорогой грамотей, заточите пожалуй стило
Для примечания где-нибудь на полях,
Тратится жизнь, мол, на всякое барахло, Если не грош цена ей, то, максимум два рубля...
Одна наша общая знакомая, добрая и давняя спросила меня о Бобе, после его второго матримониального фиаско, когда он вновь остался на нуле, без денег и без жилья, так вот она спросила, мол, он, что, действительно какой-то бестолковый? Страно и даже диковато звучал такой вопрос из её уст. Вроде барышня с понятием, а несет  ахинею. Что есть толк и что есть бестолочь? Ответьте мне… Иде они, крытерии, коими все мерять и крыть нужно? Или все вновь и вновь сводится к житейским стереотипам? Тогда я уж лучше в бестолковые запишусь.

Не робейте, будет поздно,
А спастись зимой просто,-
Юркнув от мороза
В свежее дерьмо.

Цель оправдывает средства,
Шевелись, братва!
Нам всего-то обогрется
Надобно! Сперва

Удовольствуемся малым.
Господи, прости!
Глянь, харчей вокруг навалом,
Враз не уплести!

Все, кранты голодным страхам!
Чистый перегной!
Остаемся! Здешний запах
Нам почти родной!

Ну-ка, живо. Смело,ловко,
Обживай мечту!
Точно гвозди в сороковке
Мы засядем тут,

Рассмеявшись бабке-стуже
В белые глаза.
А оставшимся снаружи
Хочется сказать:

«При желании, уверен,
Повезёт и вам!
Лишь бы гадил старый мерин,
Да овес жевал».

                Братишке моему явно не хватало масштабной  проблемы, дабы в преодолении оной Боб смог  обрести должный деловой размах  и  необходимый  ему  уровень умственной нагрузки. Отчего необходимый? Да оттого, что не будешь тянуться – не вырастешь. Только устанешь смертельно попусту. Когда человек все силы и время убивает на поиск подножного корма и другие прелести такого же рода, когда деньги идут только на обеспечение потребностей насущных, ты изнашиваешься и хронически устаешь. А от  усталости такой  лишь одно существует лекарство, да и то никого еще не излечило. Мы все вдоволь отведали этого зелья. И Боб не отставал в этом смысле от других и опережал многих.  Предвижу язвительные ухмылки  позитивных с рождения граждан и  ехидные уточнения: « Это как? Пил , что ли?». Да, в частности и пил, и курил, и с девками дурил, и прочая. И не надо ёрничать. Подобными заслугами у нас никого не удивишь, понятно. И пьянство Боба по сравнению  с забавами некоторых  государственных, так сказать, людей, невинная детская игра. Но, черт возьми, что ж за житуха такая, от которой иных лекарств не предусмотрено? И не только у нас, но и ,смею вас уверить, в остальном мире тоже. Даже у продвинутых с виду всевозможных там альпинистов – теннисистов и ,о священный ужас, новоявленных гэтэошников.А если  по- чести рассудить, то весь бесовский шабаш семнадцатого года , с февраля по октябрь и далее, был осуществлен руками осатаневшей от пьянства солдатни и накокаиненных матросиков, деклассированной  трусливой шакальей стаи, убивавшей  всех, имевших мужество остаться русскими людьми. Да и позже, в двадцатые, пьянство было настоящим бичом как раз того класса, чьим именем называлась дьявольская диктатура, провозглашенная на просторах бывшей великой империи.  Водка такая была,«рыковка», в честь предсовнаркома нареченная , в славные двадцатые, когда по пьянке работяге разрешено было три дня прогуливать, пока злобный диктатор  грузинских кровей   не отменил  столь революционную привилегию рабочего класса, это тоже забыть прикажете? А ведь при царе- батюшке ничего подобного не происходило. И в мыслях ни у кого не было. И своим указом последний наш государь император запретил продажу алкоголя среди малых северных народностей, столь чувствительных к разрушительному действию алкоголя. Споили их красные  дьяволята. В период растерзания природных богатств российских, отданных на разграбление , ах пардон, в концессию  американским и английским фирмам, всяким скотским хаммерам и ему подобным делягам, якобы помогающим голодающим страны советов, в коей голод самой властью и был инспирирован в виду массовой продажи отнятого у населения самым зверским образом хлеба  за бугор.  А опосля «рыковки» ровно через шесть десятков лет «андроповка» появилась. По четыре рубля семьдесят копеек. Достойная преемственность поколений пламенных большевиков, сохранение и преумножение, так сказать, идеалов и символов, прорастание традиций сквозь годы-времена.  Это тоже не помнить  прикажете?  Нет, товарищи, не дождетесь.  Интересно  еще и еще раз спросить,за кого вы нас принимаете?  Быдло? Пусть мрут, «бабы еще нарожают», как изрек глубокомысленно при случае  славный маршал победы. Вновь повторяюсь? Ага, и намеренно. Ничего, товарищи, разберемся.  Вашему вранью  можно и должно противопоставить единую лишь правду. Кстати все эти «беззаветные рыцари революции» как раз ни в чем себе не отказывали, особенно во времена  повального голода и обнищания народа. Уж  чего-чего, а  «пожрать- выпить- с бабами покувыркаться»  предпочитала львиная доля партаппаратчиков и пламенных чекистов и  вояк в высоких чинах. А теперь их респектабельные потомки  учат нас жить прагматично на основе  конструктивно- позитивного мироощущения.   Только ошибочка вышла, господа диктаторы. Как выяснилось, генетическую память тысячелетнюю у человека ни вытравить, ни выжечь нельзя.  С толпой подобные фокусы еще проходят. А вот с отдельно взятыми людьми, извините, никак. И ежели кто-то очень мудрый решил, что с народом покончено, что можно вновь творить что вздумается так называемой элите, то я его разочарую. Это лишь аберрация близости. Когда ложь кажется непререкаемой истиной. Просто времени прошло ничтожно мало, язвы общества, язвы сознания и души еще не лечатся, они и раскрылись- то не вполне. Это процесс длительный, не соразмерный со сроком, отмеренным человеку на земле. Спросите, при чем тут Боб, о котором я разорялся? Да при том, что и остальные. При чем тогда все мы? При всем при том же.  Потому, что за всем, происходившим и происходящим под луной, стоят люди, живые и мертвые. И непричастных  меж нами не сыщется.


                О нашей команде  с  двенадцатого этажа,  в общаге хоть и болтали не весть что, но убогая фантазия сплетников не выходила за рамки  равностороннего треугольника с катетами «драки»-«пьянки»- «глядки». И ежели например  Светка  Кустова  зашла к нам в комнату  и вышла часа через два- три, то кое-кто считал себя вправе сделать из этого факта соответствующие выводы. А то, что девчонка ключи в комнате забыла, уходя на учебу  и захлопнула дверь второпях, а вернувшись, просто коротала у нас время, дожидаясь подружку с ключами, это никого не волновало. Мы же сами её и пригласили к себе, узнав в чем дело.  Тем не менее  некоторые с идиотской ухмылкой могли осведомится у меня или у Ныряича: « Ну, как там все прошло? Нормуль? Светка-то- ого-го!». (Самое интересное, что когда нам бывало нужно, мы могли обставить  личные дела так, что ни один трепач не догадается).  На чужой роток не накинешь платок, умный не скажет, дурак не поймет.  Мы относились к подобного рода шуточкам в основном спокойно. Кому какое дело, как мы с подругами чаем развлекаемся? И что такого особенного, ежели аз  грешный  вошел в запертую дверь, не заметив этого? Да, такой уж видно был замок в одинокой обители  очкастой Людочки, уже собравшейся было отойти ко сну. Каюсь, я по недоразумению этажи перепутал, ибо следовал из столовой, где дискотека, на которую я трезвым принципиально не появлялся Ну, и что? Вы думаете хозяйка была против моего визита. Ничуть, уверяю вас. Тем паче, что наутро, я этот хилый дверной прибор починил и переустановил должным образом. Девушка искренне радовалась, пользы-то сколько даже от не вполне трезвого чувака. И ночь не пропала, и день продуктивный, и вечер, и ночь…. Стоп. Приехали.  И вообще, я-то что! Вот Боб например вообще вышиб дверь у Леночки косенькой, заявив, что закрытых дверей не бывает. И остался во взятой штурмом цитадели почти на месяц.  Шутить изволите? На здоровье! А  переборщите, дадим знать, и наставим на путь истинный. Но  молва не унималась. «Ах, эти, с двенадцатого! Да они то железо свое таскают в спортзале, то мяч пинают. А в остальное время водку жрут и песни горланят». Примерно так. Просто очень многие нам завидовали. Чему именно? А тому, что держимся дружно, своих в обиду не даем, живем весело, с приключениями, иногда на грани фола, но в конце концов выходим из всевозможных  вод сухими, и лучшие гитаристы у нас, и единственный в общаге спортзал  на нашем этаже, и никого мы, собственно,  не боимся, ни дипломников, ни преподов, ни  тем более комсы.  Между тем  мы просто жили своей жизнью, никому  таковую не навязывая, но и не позволяя кому бы то ни было её  перекраивать. Это как армии, если твой призыв боевой, дружный, служить проще. Вот и нам пришлось поначалу отбиваясь от старших, с позволения сказать, товарищей, навсегда отбить- таки у них охоту лезть на рожон в будущем. Мы заселились в новую общагу на втором году учебы, в самом его начале, буквально  назавтра столкнулись лицом к лицу с компашкой  поддатых третьекурсников, решивших было  показать, кто в доме хозяева. Заваруха началась, как обычно, ни с того, ни с сего.  Просто  Микита  и Клепа, кажется они, курили в коридоре, куда с той же целью выкатились из своей комнаты наши будущие противники. Хохма состояла в том, что это были, как выяснилось впоследствии,  земляки Бухарина и Чушки.  В старой общаге мы с ними не сталкивались, что неудивительно,  каждый этаж из тамошних пяти был настоящим лабиринтом, полным закоулков и тупичков, зачастую невесть, кем заселенных, пойди разберись, кто и где обитает. Короче говоря, потасовка вспыхнула в один миг, а когда мы  выскочили в коридор, услышав шум  и крики и почуяв неладное,  Микита  уже загонял  противников на их территорию. Мы последовали его примеру и  влетели следом в комнату чужаков. Ныряич сходу навесил с правой какому- то раскисшему  чуваку , поднявшемуся было из- за стола, тот врезался башкой в стену, оставив на ней вмятину, штукатурка треснула, оргалит видимо тоже. Чушка  в это время дубасил кого- то в углу. Бухарин  занимался тем же, но у окна. Клепа просто стоял  рядом с ним, ошарашено наблюдая за происходящим. Я контролировал двери, чтобы никто не ушел, и пару раз отшвырнул в глубь комнаты пытавшегося её покинуть парня, всем своим видом напомнившего мне морского конька. И лицом с костистым вытянутым носом, и поджарой фигурой. Отброшенный от выхода вторично он плюхнулся на кровать и почему- то посмотрел не на меня, а мимо, мне за спину. Резко обернувшись, я оторопел ,  из коридора в дверной проем, то есть мне в грудь целился  из подводного ружья грузный коротконогий оболтус в тельняшке. Черная шевелюра его была порядком всклокочена.  А раскосые хмельные глаза абсолютно пусты. Ружье было заряжено и взведено самым серьезнейшим образом. Не буду врать, что я не успел испугаться. Успел. Еще как успел! Во рту моментально пересохло, сердце  зашлось - запрыгало, и еще эта предательская слабость в коленях! А  вот вся жизнь перед глазами не промелькнула. Ничего подобного. В башке туман какой-то, оторопь дикая, и ничего более.  Хорошо еще , что Дерсу Узала( несмотря на испуг, я все- таки сохранил способность к аллегории), был основательно навеселе и долго соображал, если соображал вообще, как ему поступить далее.  Я на автопилоте шагнул к охотнику, ухватился за ружье обеими руками  и направил  его в пол. Неудавшийся стрелок замычал, очевидно протестуя против моих манипуляций, но после недолгой борьбы расстался со смертельно опасным устройством. К тому времени в комнате все было кончено то есть мы победили. Общение перешло в фазу словесного выяснения причин и последствий конфликта.
Когда же Чушка понял, что с нами бодались его и Микиты земляки, остатки напряженности  окончательно испарились. Дерсу Узала, он же Костя Пеструхин, присев на табуретку. мирно задремал, а а трое его товарищей достали из под кровати бутылку и предложили  замириться.  Мы со своей стороны не возражали и Клепа сходил  к нам  в комнату за горючим. На столе появилась соленая кета и литровая банка красной икры, дальневосточники пустились уточнять что, где и когда добыто, потом подошли еще какие- то люди со старших курсов… Одним словом, мы поселились. И довольно успешно. Впоследствии не было ни единого случая, чтобы нас  кто- то к нам цеплялся. Установленный паритет соблюдался неукоснительно.  А слухи и сплетни множились и . смею заверить, доходили куда положено и кому положено. Точно и в срок.

                Проснувшись как- то субботним утром, Кулек решил попить водички и обнаружил под электрическим чайником, стоявшим на столе, лужицу. Как оказалось чайник дал течь в месте соединения корпуса и электророзетки. «Ссытся Андрейка!»- бодро заметил Кулек, выцеживая остатки воды в стакан. Затем он обследовал маленький металлический  чайничек для заварки и  удовлетворенно заметил: «А вот Андрей Андреевич молодца! Течей не обнаружено! Крепкий паренек!». Любой посторонний счел бы его тирады не вполне удачными попытками сострить. Но мы-то знали в чем дело. В одной из параллельных групп на курсе учился Андрей Тчальников.  И все бы ничего, если бы не Андрюхина манера говорить короткими очередями, сначала будто накапливая  и основательно перемешивая слова во рту , а затем резко выплевывая их без пауз, не считая очередного вдоха. За глаза бедолагу  звали « Скороговори скороговорку скорей». Это наверное была разновидность заикания и Андрей просто излишне нервничал, стесняясь  своего остаточного дефекта. По указанной причине, свою фамилию он выпаливал не иначе  как «Ч-Чайников», во всяком случае  всепреподаватели первоначально понимали  её именно так. И конечно  с чьей-то, не упомню точно с чьей, легкой руки  мы очень скоро стали именовать чайник Андрейкой. А заварочный, поскольку тот  меньше размером, нарекли Андрей Андреичем, сынок дескать. Мало того, тот же Куль взял за правило говаривать так: «Мы сейтчас были в тчебуретчной. Там заказали отчень горятчие тчанахи, отчень вкусные тчебуреки, а какой горятчий был тчай!. А ты, Андрик, тчто отчебутчил? Опять тчинарики собирал? Или пирог испетчь решил?» .  Подобным сентенциям конца и края не предвиделось, но и Андрюшка не злился, не обижался. Это ведь не со зла делалось, так для смеха, мы с удовольствием смеялись и сами над собой, верно  вычислив, что таким образом вышибаем почву из под ног у всегда готовых покуражиться дружков.
Нормальная боевая атмосфера, прекрасная тренировка а ля «лопни, но держи фасон», всю жизнь оставшуюся этот самый «держифасон». И не моги сдуться  даже на время. Никто не простит, в первую очередь самый любимые и родные. Нет? Таки вот да…

                В перерыве между первой и второй парами толпа выплескивалась на лестницу, дабы не удаляясь слишком от кафедрального входа, засмолить «по бырому» папироску.  В полуэтаже, у окна, стелился по полу  слоистый, сизоватый  туман, и он же, но еще не осевший, разгоняемый энергичными жестами , как курящих, так и просто следующих мимо по лестнице, клубился , возносясь над головами  беспечно  треплющихся студиозов. Табачный, сизый, слоистый туман стелился по полу в полуэтаже, у громадного, со старинной рамой, окна, а выше, еще не осевший, горячий, разгоняемый энергичными жестами, как курящих, так и следующих мимо по лестнице, он возносился  над головами беспечно гомонящих студиозов. Короткий перекур к серьезным беседам не располагал. Так, трепались почем зря.
- Девушка, эй-эй, девушка, а вы местная, а? Ах, простите, я вижу сам, что вы двухместная, извините, прощайте…
- О, гляди-ка Машка с Валькой чешут. Куда это? Ага-ага, знаю, видно плотину прорвало, иначе с чего бы коряги поплыли?! Интересно, где она была, когда бог лица раздавал? Понятно, в очереди за попкой стояла… Во, станок… Как могила. Хочется обнять и плакать…
- Девушка, извините, у вас что-то упало, да-да, сзади… И пар пошел!
- Ну, так подними, не стесняйся… (Это девица остряку врезала слёту - сходу. Ай, молодчинка, не знаем, как звать – величать…)
- Девушка, девушка ,есть газета дефицитная. Как какая? «За рупь ежом» конечно? Ха, «за рубежом» это официальная версия. А мы вам эротическое  к ней приложение предлагаем. Не хотите. Жаль. Придется вам «за трешку раком»  изучать.
Будущая техническая элита страны развитого веселилась, насколько была способна. Дети предместий, пьянственные безобразники, не гнушавшиеся однако традиционными вопрошаниями в пространство по поводу, кто во всем виноват и чё, собственно, теперь делать?   
               
                Рюма  бросил учебу, не окончив второго курса, и улетел домой, в славный дальневосточный свой край. Димон,  директор театра, наслушался записей некоей  рок – группы, какие-то там «горожане – баклажане», и принялся изводить нас исполнением нескольких ея песенных опусов..  В результате я возненавидел  одну весьма дождливую балладу, показавшуюся мне  лицемерной и  слащавой которую позже неоднократно слышал в исполнении   известного очкастого бородатого . Кому на деле принадлежит авторство,  я не уяснил  до сих пор. Собственно, для меня это и не важно. Песни такого рода, когда из всех сил стараются уверить слушателей в собственной предельной откровенности, мне не очень-то по сердцу. Вот еще пеночка, про  миг между прошлым и будущим. Музон классный, не может не зацепить, и недаром, кто ж писал-то, мастер  писал!  А от ,извините, стихов, извините, блевать тянет. Но это меня, поэта… Однако же народ пищит. Впрочем, народ от всего практически пищит. Упомянутая же мокрая баллада в исполнении Димона, с его тягучим вокалом, уводящим самого певца черте куда, была для слушателей сущей пыткой.  И водка не помогала, усугубляя мучение. Я, если не играл сам, отдавал предпочтение Дербенту. Странное прозвище для уральского парня, просто фамилия звучала схоже, а по телеку прошел однажды довоенный еще фильм о танкере ,названном в честь дагестанского старинного города. Вот и прилипло  к чуваку прозвище с чьей-то  шутливой подачи во время очередной поддачи. .Наш Дербент был не низок, не высок, грузноват, при  вполне наметившейся лысине – тонзуре, усат, нетороплив, словом, на общем фоне довольно солиден. Он любил носить костюм, любил при случае щегольнуть поговоркой на латыни и вполне прилично учился, будучи вдобавок сразу же выдвинут в старосты своей группы. Ну воистину «танкер Дербент», пароход и человек. Уже на первом курсе он очень быстро и неожиданно для нас женился на  молчаливой  крупной  восточной девушке одногруппнице.  На лекциях они всегда сидели на первом ряду и всем своим видом, а равно и действиями, символизировали  благополучие и согласие, являя образец студенческой семьи.  Но впоследствии, как-то очень незаметно, исподволь, Дербент стал меняться. Ему вдруг надоело быть примерным студентом и семьянином. Он все чаще стал появляться в нашей компании, без жены конечно же, охотно выпивал  и мог часами терзать гитару, оглашая окрестности примерно такими сентенциями:

Аус-Барбадос! Санта- пылесос!
Нумизматос! Лос- сеньорес!
Чебурашкас- крокодилас-матадорес!

И далее, с потухшей «беломориной» в углу рта:

На меня надвигается по стене таракан.
Ну и пусть надвигается, у меня есть капкан!
Нажимаю на кнопочку- таракан в западне!
Можно выпить и стопочку. Можно выпить и две!

На меня надвигается здоровенная шлядь!
Ну и пусть надвигается. У меня есть кровать!
Нажимаю на кнопочку- шлядь летит на кровать!
Можно выпить и стопочку, можно выпить и пять!

С техникой игры у него все было в порядке, гитару он любил и чувствовал, словом, инструмент звучал как надо, насыщенно и  глубоко.  А еще Олежка мог неожиданно для своей комплекции  перейти на партию второго голоса, томно закрыв при этом глаза и мелко потряхивая головой, чтобы щеки дрожали.

Ах, это прибыл граф Луи.
А с ним бутылочка «Аи».
Но из- за этого Луя
У нас не вышло ни…че..го-ооо!
 
Но, что интересно, он не мог нормально играть кабацкий шансон, составлявший тогда значительную часть нашего общего застольного репертуара, ради такого дела передавая инструмент либо Ныряичу, либо мне. Впрочем так, оно даже лучше было, интереснее. Никаких тебе пересечений, повторений, каждый лабает по своей теме, а почтеннейшая публика довольна и скучать не собирается. А курсе на  пятом, по-моему, учиться Дербенту надоело окончательно. Он  не стал упираться и взял академку. Супруга последовала его примеру. Мы не пытали его с пристрастием, с какой это радости он скис? В конце концов возможно, что просто устал человек учиться. Не беда. Отдохнет и наверстает упущенное. Тем более, что откровенничать он особенно ни с кем не любил, предпочитал тумана подпустить, некую загадочность сохранять. У каждого свои причуды. Возможно, предчувствуя, что времена грядут непонятные, Дербент не особенно спешил расстаться со студенческим статусом и с Питером прежде всего?  Был он нас годами  постарше, и взгляд на жизнь будущую имел  иной, это уж точно. Ибо мы в большинстве своем вообще не утруждали себя никакими взглядами на перспективу.
Как  сам Дербент и пел в одной из песенок:

Ой, душа ты моя, косолапая!
Что болишь, ты, душа, кровью капая?
Кровью капая, да в пыль дорожную!
Не случится со мной невозможное!

Я сейчас и не вспомню, как там дальше сложилось у Дербента с Натиёй.   После академки   они восстановились, а защитили диплом или нет, толком не помню. И куда подались  на ПМЖ , и где сейчас  -  не знаю. Да что Дербент! Я не владею  точной информацией  о том, где обитает Пакля- в свое время бородатый обладатель супруги с прелестными странностями и полупрофессиональный книготорговец.  Внешне старина Пакля производил впечатление ширпотребовской копии мастера  Левши. Он наверняка и сам об этом знал, а потому глядел на окружающий мир с хитроватым прищуром и  деловито топорщил вперед пламенеющую окладистую бородку. Блох он не подковывал, но парень был рукастый, умел переплести старую книгу или машинописную копию редкого в те годы романа, снабдив обложку золоченым тиснением и прочими  «примочками». Книгам он и посвящал  все или почти все время, свободное от учебы. Движение  кустарных книготорговцев в середине 80-х  как раз набирало силу, а поскольку «книжный голод»  лютовал, то можно было и подзаработать при случае. Правда для коммерсанта Пакля обладал слишком романтической и увлекающейся натурой, и не упускал случая выпить как следует в хорошей компании под интеллектуальный разговор. Однажды он решил продать, купленные им «про запас», три бутылки «андроповки», дабы дотянуть несколько  дней до стипендии. При этом Пакля рассчитал, что  если ему удастся продать только две по цене в полтора раза выше покупной, то третья бутылка  окажется бесплатной.  Перспектива  воплотить расчет в жизнь была вполне реальной, ночная торговля с рук в городе буйно цвела круглый год. Из вышеизложенного Пакля сделал вывод, что  он вправе попросту выпить одну бутылку сам, а две продать по цене чуть выше расчетной. Что и было сделано.  С некоторым отклонением от предварительного плана.   Пакля с приятелем, кстати сыном казахских степей и ветераном подводного флота, опустошив  «дармовую» поллитру  совсем уже было собрались пойти продавать оставшиеся две, как вдруг Левша- теоретик заявил, что можно выпить еще одну. А оставшуюся он продасть вдвое дороже, это без малого червонец, до стипендии как раз хватит. Степной подводник нисколько не возражал, напротив, горячо приветствовал столь ценное предложение,  и приятный процесс  общения продолжился с удвоенной силой.  Рассвет застал собеседников спящими в вольных позах на соседних кроватях. Головушки у опытных товарищей не болели, а три пустые бутылки, согласно этикету, аккуратно стояли под столом. По всем статьям бизнес удался.
                И вот опытный  Пакля  женился. Ну, казалось бы, женился  и на здоровье, мужчина уже в годах, вполне серьезный , в общем положительный.  Ан, нет, крылась в данной матримонии  своя изюминка. Изюминкой была Юленька, супруга рыжебородого книжника. Не подумайте чего плохого, просто это милое в целом создание отличала уж больно тонкая и непосредственная душевная организация .Она и внешне имела определенное сходство с готовой сломаться тростинкой. А еще большие , всегда
готовые удивляться глаза за стеклами очков в оправе тоже немалого размера… Юлька, например, очень боялась Ежи, и в девичестве, и будучи замужем. Почему  именно безобидного Ежа? А вот почему: « Я на лабораторной его спросила, что это за  бабочка на осциллографе, а он рукояточки крутит, головой вертит и молчит. Сопит только. Я его так четыре раза, представляешь, переспрашивала. Чуть ли не в ухо дудела, молчит и знай себе что- там регулирует и в журнал пишет. Разок правда голову поднял, ко мне повернулся, прищурился как китаец. Я думала, ну сейчас хоть слово выдавит. А он не на меня щурился. Он время на часах  настенных выглядывал.. Он наверное на меня очень сердится за что ни будь и разговаривать со мной не хочет. А за что я не знаю. Так неуютно и страшно теперь….» Бедный Ежи! Его отличала странная привычка отключаться от внешнего мира в минуты сосредоточенности на чем- либо, например при просмотре футбола по телеку или за чтением книги.  Ежа, чтобы дозваться, приходилось просто тормошить. А Юлю его гробовое молчание привело  в состояние крайнего смятения.  Хотя крайнее смятение и ужас она была готова испытывать по самым  разнообразным поводам.
-Ой! Мальчики, я вот только на занятия иду. А первый час знаете почему пропустила? Поехала  на трамвае. Встала на заднюю площадку. Поглядела на пол. А там в углу дырка. Большущая такая! Правда- правда! Землю видно, ну, булыжнички  мелькают, когда трамвай едет. И тут еще скрежет какой-то… Все, думаю, провалюсь и ноги отрежет или переломает! Страшно перепугалась, это что- то. Пока в себя приходила, три остановки проехала лишних. Вышла, а там ларек и в нем яблоки продают. Я очередь небольшую отстояла, такие вкусные оказались. А обратно я пешком пошла, ну их, эти трамваи. Теперь только вернулась. … Яблоки будете?
                Венцом семейных отношений  Юленьки и дражайшего мужа ёя стал несостоявшийся их поход на   одну из  субботних дискотек. Насколько я мог заметить Палкин довольно строго относился к супруге, судя по происходящим между ними диалогам, при коих, вольно или невольно, мне пришлось присутствовать. Я конечно же лишь механически отмечал это, не придавая значения, не делая выводов. Какие тут выводы, если «милые  и бранятся, только тешатся», и, к тому же , в крайнем случае  «дрались два осла, а между ними третий околел». Но в ту памятную субботу, я ехал с супругами в лифте и сам удивился, услышав как  мастеровой- библиофил ворковал со своей Юленькой, предлагая нынче вечером непрерывно посетить дискотеку, засиделась мол его голубушка, давно никуда не выбирались, отдыхать , так вместе,  он- де только к пацанам за рейсшиной сходит, а она пусть готовится, он вернется, а там, глядишь, и время танцевать.  Юля  лучилась счастьем буквально от макушки до каблуков и не скрывала своего окрыления подобным поворотом событий. Нормальная реакция человека , не избалованного элементарными развлечениями. Я даже мысленно за неё порадовался и пожелал приятного вечера, прибавив, что «на балу» , конечно же  еще увидимся.
                Как я был наивен! Суровость сибирского характера, прочно стоящего на нетленном фундаменте «Домостроя», будучи помноженной на алкоголь в особо крупных размерах, разом зачеркнула семейное счастье в столь радужно начавшийся  субботний вечер. Со слов той же Юли, муженек , как и обещал, покинул её   у входа в семейное  гнездо, пообещав вернуться буквально через три минуты и  милостиво повелев только заварить чайку и готовиться к вечеру.  Стоит ли говорить, что Юленька , в предвкушении праздника души и, уж извините, тела, порхала по комнате  подобно произведенной в феи Золушке. На «приготовление к танцу» ушло совсем ерундовое время, и вскоре Юля  «при полном параде» присела за стол, на котором стояла её чашка с остатками чая на донышке и чашка благоверного , полная до краев. Срок, обещанный мужем для возвращения, давно истек, чай благополучно остывал, а суровый глава семьи не давал о себе знать. Юленька занервничала, хотела сначала пробежаться по друзьям, потом  испугалась, что разминется с Паклей и решила все- таки дождаться его здесь. В томлениях, метаниях, сомнениях и ожидании прошло около двух часов. Затем Юля стала убирать посуду со стола. В процессе уборки рука её предательски дрогнула и коричневая  жидкость из чашки коварного муженька  растеклась пятном  по подолу выходного платья. И как раз в этот момент на пороге комнаты появился любимый супруг.  Левой рукой он терзал, мял, дергал  свою бороду, а правой ухватился за дверной косяк. Оба действия преследовали только одну цель- не   вывалиться обратно в коридор. Цепь ухваток: косяк – правая рука – левая рука – борода, вполне соответствовала общеизвестной схеме « дедка за репку – бабка за дедку внучка за бабку…», но имела обратный знак направления прилагаемых усилий, что лишь подчеркивало универсальность сказочного алгоритма.  Юля вмиг  осознала с каким риском для жизни были сопряжены поиски рейсшины. Но более ничего подумать не успела, ибо вдруг услышала грозный рык своего  повелителя, звучавший, опять же  с её слов, примерно так:  « Ты куда; я…  мне интересно бы… расскажи…собралась... в таком виде…Меня старика позорить…засмеют. Марш переоденься прилично… и спать …спать…»
Резонное замечание жены о планах выхода в свет вызвало у Пакли  саркастическую усмешку : «Какая, на рефрен, дискотека! Дискоболка  нашлась… ты, грязнуля… Ты с кем там собралась крутить, а, пора бы признаться про любов… хахаля своего…». На этом силы оставили его и молочный брат Левши осел на пороге и мирно опочил. Дальнейшее я опускаю, все и так понятно.   Наверное именно в тот роковой вечер союз двух сердец дал трещину, вполне логично закончившуюся разводом. Аминь!
                После института я видел старину  Паклю единожды.. Мы оба приехали в Питер и  встретились на квартире у общего друга, тоже однополчанина. Нарезались естественно, не без этого.  День рандеву был для нас и днем отъезда. Причем не только с  одного вокзала, но и на одном и том же поезде. Пакля следовал к себе на Урал, я  не в пример ближе, ограничив вояж пределами Ленинградской области.  Когда настала пора собираться я выяснил, что вещей у моего попутчика хоть отбавляй, он ведь и приезжал в Питер за покупками. Багаж его состоял из неких картонных коробок с ярлыками, содержанием надписей на коих я интересоваться не стал. Коробки были увязаны в несколько стопок, нести их все  разом у Пакли не хватило бы рук. Тем более, что в нем вновь проснулась та неуёмная логика, которой он в свое время сбил с толку бедную супругу. По прибытии на вокзал этот мешочник, точнее коробочник, почему-то распаковал одну связку своего скарба и некоторое время после этого озирал результат своего действа, очевидно  размышляя, а что же дальше?  Затем, довольно крякнув, он вручил мне одну из коробок и сказал, чтобы я шел в свой вагон, а он сейчас вызовет носильщика,  разместит себя и груз согласно купленному билету, а после этого придет ко мне за коробкой .Возражений моих он слушать не желал, прибавив, что коли уж едем  вместе, то вагона- ресторана не миновать. После чего напутствовал меня  указующим направление движения царственным жестом. Легче было согласиться, чем спорить. Я  выполнил все указания моего приятеля, но по приходу в вагон силы оставили меня и я уснул еще до отправления поезда. Очнувшись через два часа я обнаружил, что коробка все еще при мне. а владельца ея нет как нет.  Не знаю куда он подевался, но я дважды прошел весь состав туда и обратно. А потом мне пора было выходить. Со своей сумкой на плече и коробкой Пакли в руках. Более до сей поры мы не встречались. В коробке оказался клей «Момент», я хотел было выслать груз почтой, но адреса Левши  узнать не смог. Пришлось продать клей местным предпринимателям. Спасибо, Пакля! Дай тебе Бог здоровья! Ты- настоящий друг.

 
                Нет, я признаю, не все  жили столь бесшабашно. Наши девчата выскакивали замуж, за ленинградцев предпочтительно, многие, покончив со студенческим романтизмом, на старших курсах определялись в жены к будущим офицерам или к уже  состоявшимся  лейтенантам, устроившимися служить Отечеству в суровых условиях северной его столицы. Ну, прекрасный пол в этом смысле вообще практичнее мужиков. Ничего экстраординарного. Правда встречались и среди пареньков из народа довольно оборотистые экземпляры, у которых неземная любовь способствовала дальнейшему  приличному жизнеустройству.  Эти находили себе спутниц жизни среди  племянниц проректоров или дочек преподавателей, желательно профилирующих кафедр, на худой конец  близких родственниц  руководителей научно- производственных объединений, НИИ, заводов.  Не берусь судить кто и каким местом в первую очередь думал при этом, но впоследствии у большинства из этих приживал ничего путного не вышло. Не вписались в круг, оставаясь навсегда «homo novus», подъедалами- выскочками. И поделом. Да и с кралями с этими не все просто, нахлебаешься по самое не могу. Мне одна знакомая москвичка, доченька о-о-очень обеспеченных родителей, носившая русскую фамилию мамы, а не откровенно еврейскую отцовскую, пожаловалась как-то в разговоре: « Нет, я положительно не понимаю, зачем  тратить столько сил и времени на уборку квартиры? Ну, если женщина- воплощение нежности и красоты, отчего она должна полы драить, спину гнуть? Не собираюсь я проводить свою жизнь в наклонку. Вот еще…».  Я, озадаченный такой неожиданной спонтанной тирадой, только и спросил, мол, Маша, а кто тогда убирать- то будет?  « Как кто?»- удивилась она.-«Есть же уборщицы, работают же они на предприятиях, в учреждениях. Вот и квартиры убирать могут. Нанять и все!».  Не знаю почему я тогда не обложил эту дуру по- маме, папе и всей родне? Сказал только, что это какой-то фашизм бытовой получается, одни , значит, рождены для красоты, другие для уборки дерьма за красавицами. Вы думаете  до Машеньки дошло? Ни Боже мой!  Плечиком дернула и тему сменила. Во, как надо, детки! Учитесь! А мы- то обалдуи всё о душе, о сердце…  Метались в поисках самих себя,  пытались выяснить наконец –то чего же в жизни хотим, кто мы, что мы? А тут все понятно и никаких метаний- колебаний. Кремень! Броня! Фортификационный бетон! И, как правило, здоровье хоть куда. Все предпосылки для воплощения  жизнь идеалов общества потребления.  За таким не угонишься. Впрочем «…забуксовав в отбросах, эпоха на колесах нас не догонит, босых.» У нас же получилось, что вера в лучшее будущее зиждилась ( в который раз, в который раз…и мы туда же… в лоб нам дедовские грабли…) на полном и решительном отрицании настоящего. Спасибо красным, никуда от этой поганой методологии не деться.  Мы не получили своевременно нормального русского православного воспитания и  осознание, что нет в мире для нас иной дороги, приходило исподволь, сквозь шелуху наносного, сиюминутного. А когда жизненные установки  не созидательны, жизнь такая неминуемо потерпит крах. Невозможно жить и созидать, проповедуя принцип, мол   «…все предыдущее ( якобы мир насилия) мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир ( еще большего насилия и лжи) построим…. А что «затем…»? А затем-  разбитое корыто, усталость неодолимая, опустошенность, развенчанные идеалы, разочарование и недоумение, выраженное в канонической фразе отца - основателя газовой империи : «Хотели как лучше, получилось как  всегда…». Спасибо! Огромное спасибо. Вот при красных тоже строили, созидали, не отрицаю. Еще  как строили!  Это дало повод сказать, де, не все же было плохо!  Ага, родненькие мои, только вы о цене- ни гу- гу! А ведь в ней все дело. И пожалуй в том зачем и ради чего это все создавалось? И всё красное величие как раз и означает невозможность вспоминать этих «созидателей» с благодарностью. Я не могу благодарить милых, добрых и ласковых людей, палачей, как ни странно,  моей страны и народа, всяких там мразиных – ухаревичей – фехлисов – мухачевских – секиров – мерзлячек - дурачанских -  вагановичей- тениных –стронцких -жолотовых- дикоянов- херия со товарищи. Их на мою землю никто не звал. Равно и великое либеральное нашествие( буду повторять неустанно, не обессудьте!) – бедствие аналогичного масштаба, что и большевизм- марксизм- ленинизм… Либералы по сути- продолжатели  делишек радетелей о «вольностях шляхетных»,. Каким образом? А вот каким :главная «шляхетная вольность»- головы правителям рубить и глумится по прихоти над народом,  шляхту эту кормящим. Но под прикрытием различных «декларации  о правах….». Царь или крестьянин или кто там толпиться на крыльце, все на службу «элите», а не то- голод- холод- нищета- кровавый шабаш «спецур»- красная, белая, черная хмарь, как в голове, так и в атмосфере.  Результат один- полная утрата нравственных ориентиров  и заносчивое до отчаянности  холуйство в особо крупных размерах, как способ существования нации. Пример, кстати самый наглядный, ежели наш не подходит пока, предлагаю поискать в истории державы, лежащей  к западу от земли, где очень популярен картофель.

                Избыточная энергия  молодости, стихийно, взрывообразно вырвавшаяся наружу в результате процесса   реализации  «перемен», часто переходит в устойчивую инерцию  разрушения или не созидания. И никакие  отдельные, пусть очень значительные, достижения, на этот процесс положительно повлиять не могут. Уничтожать- гораздо увлекательнее нежели строить. В силу этого и дорвались до власти в  позорном феврале кровавые уничтожители всего русского. Октябрь был все- таки только следствием.  Изменники царю и родной стране, ничуть не чище своих красноперых коллег, добрые и  отзывчивые, истинно гуманные и разумные, сердечные и милейшие морзянко- пилюковы- забоковы- чульгины (вот ведь приживалка большевистская)- кучковы- шпингаревы -  дуришкевичи, несть им числа, да весь цвет генералитета нашего, спасители  земли родной -шмалексеев- морнилов- женикин – хрузсцкий- грусилов… Плохо им было при царе, тяжко, погоны генштабовские не устраивали , особенно голытьбу по- крови. Однако и сословное фрондерство цвело вовсю. А как же! Вольностей много не бывает. Даё-ё-ёшь! Нормально. Шакал не знает благодарности. Он будет  обгладывать лапы раненого одинокого волка. И самое главное, принцип этот дьявольский: «Пчел не подавивши, меду не пить»!  Ну, что, ничтожества, наелись медку до памороков кровавых!
                Перепевки мракобесия? Ничего нового? ДА!  Именно так. Говорил и говорить буду! Я это право осознал и прочувствовал, не просто болваном вызубрил. Я мракобес, ежели под этим кое- кто понимает верность русской  культурной традиции, нашей вере, нашей памяти. Мне приоритет новатора в данном вопросе- до лампочки. Я напомнить кое- кому пытаюсь, дабы не стремились «оне» новомодные «…измы» изобретать, у коих в подоплеке  сызнова  кровь, насилие, грабеж, геноцид и прочие эксперименты над людьми,, и создание очередной диктатуры во имя неких новых «избранных», и забвение истинного прошлого своего, Бога, истории… Новые издревле реформаторы, свеженькие –хоки- чурдулисы- махараи- байдарчики- костиберцовы- потноколотченко- игрули- паркурины -заборные -кандальные- и прочие ничтожества, люди, как правило, добрейшие и  мягкие. Лебералы  настоясчие. Стоясчие… не столь уж дорого.
                В юности этого не понимаешь или не так понимаешь. В юности положено быть по- хорошему «дураком». Мозги по- иному, по-особому фурычат. И сердчишко часто заходится от чувств противоположных. Боже, какие мы были  тогда…

                Остановился как-то у института, напротив входа в главный корпус, огонька у парней стрельнуть. Там как раз троица спинами турникет уличный обтирала. Парни любезно зажгли аж две зажигалки. Я прикурил и рядышком, в паре шагов от  них, примостился, лопатки над ограждением, поясница притерта плотно к нему же, а ноги под углом на  полметра впереди туловища. Стою и невольно прерванный разговор слышу:
«… ну, чую, парни, надо девок разбирать и по норам с ними. В одиночку сговорчивее будут. А то они чего-то манерничать начали, политех, политех, наука- перспективы- аспирантура… Лопочут, креветки. Ну, ладно, Паха беленькую пригласил к себе, я с подружкой остался… То да сё, анекдотики, песенки, вроде контактик пошел немного поплотнее.  Сидим рядышком на коечке, доска от стола под попами, все в порядке, верх уже почти расстегнут у обоих. Тут она и вякнула, милый, помоги пожалуйста босоножки снять, я утомилась немного… Тут я ей и выдал, че, грю, лакей я тебе, жаба? Ты вообще с кем базаришь? Это ты мне ща носки постираешь.. во рту…»
                Я выкинул окурок, нет не выкинул, просто затушил и так его в пальцах до метро и тащил. Господи, босоножки даме снять! Да отчего же нет? Откуда в нас сидела эта презумпция скотского приоритета во всем?  Я бы своей жене по сотне раз на дню  туфли снимал и надевал. И не только туфли. И сейчас, кстати, готов. Только приходилось и приходится  мне это совершать не столь часто. Может недостоин? Не выслужил подобных милостей в гомерических количествах? Тем паче, что жена слишком такого отношения  как раз  заслуживает. Она весьма стойкая, сдержанная и очень целеустремленная. Тоже из разряда «….уж если я чего решил…». Согласно известному правилу « порядочные женщины чаще всего любят откровенных подонков». Делайте выводы…  А еще я практически уверен, что моя жена - гугенотка, по натуре, в самом хорошем смысле. Гугеноты, оказывается, и у нас встречаются.  Причем она – стихийная кальвинистка, но место её истинное - гугенотские войны. Такие как она храбрые, стойкие,  никогда не сдающиеся, вытаскивали с поля боя и выхаживали израненных  лихачей адмирала Колиньи. Почему я так считаю? У неё нрав протестантский, она  всегда предпочтет  закулисье центру внимания, не допустив никакого даже намека на помпезность, скромненько так все, хоть и со вкусом, но потихоньку, не привлекая внимания. Не самая худшая характеристика. Правда вот лютеран хлебом не корми, дай гимн какой – никакой спеть хором… А моя благоверная такого поведения не приемлет в принципе. Русская протестантка? А может быть она и есть настоящая, правильная русская?  Господи, а я тогда кто?

                Жизнь  при замшелой диктатуре, построенной на отрицании и разрушении, одряхлевшей и немощной, но злобной и еще способной калечить, приучает  молодость к абсолютному неприятию любого официоза. К этакой постоянной оппозиционности, скрытой, часто латентной, но устойчивой, готовой перейти к конкретике. Это  с нами и приключилось. Мы конвульсивно, дискретно преодолевали окружающую действительность путем перемещения в иррациональную реальность. И не понимали, что таковая тоже тупик, и еще хуже классического, с тремя стенами и одним выходом за спиной. Чисто поле это не свобода. Это полное отсутствие направлений. Выхода нет, ибо он всюду. А ориентиры на якобы сияющее в якобы небе якобы солнце- лишь иллюзия. А что вообще-то лучше: гибель в забвении безысходности или приспособленческие  дивиденды  холуя ? Вот и выбирала молодежь, не задумываясь… И сейчас выбирает… С тем же успехом. А чё выбирать, если мы- рвань да пьянь, лапотники- тунеядцы безпортошные. И чего нам жалеть о прошлом и настоящем? Не об чем…
Не жалели же никого и ничего. А вот, глядишь, потребляем нынче блага всяческие и бум потреблять впредь.  Каша? Именно каша, Весь прошлый век варилась- выкипала. Тупик он же бесконечность. Молодость выручала. До поры конечно же, покуда не прошла. И явились уныние и бунт. А требовались надежда, вера, смирение и созидание. И любовь. И Господь. Как бы вот так- то суметь!!!   Все смелости не достает.  « Вот бы Бога! Ну, хоть немного! Хоть бы чуточку!»  Наглости в избытке, но наглость не смелость, она - трусость.

Реплика в сторонку: 

 А потом читаешь  в действительно  умной и вообще талантливо  написанной  книжке:

«Прогресс,- сказал он,- это движение общества к такому состоянию, когда люди не убивают, не топчут и не мучают друг друга.
- А чем же они занимаются?- спросил толстый мальчик справа.
-Выпивают и закусывают квантум сатис,- пробормотал кто- то слева.
- А почему бы и нет?- сказал Виктор.- История человечества знает не так уж много эпох, когда люди могли выпивать и закусывать квантум сатис. Для меня прогресс- это движение к состоянию, когда не топчут и не убивают. А чем они там будут заниматься- это, на мой взгляд, не так уж существенно…»

Ага, не топчут и не убивают. Пока что не переводятся  охотники  превратить любого, самого, что ни на есть героического и стойкого представителя рода человеческого в кусок мяса неразумного . Так или иначе, методология обширна, средств- вагон и маленькая тележка. Очень и очень просто вывести человека за кромку поля, за кромку логики, за границу сознания. Или настолько очернить- изгадить- измазать, что сам сгинет с глаз и затихнет где- нибудь в глуши. Не говоря уже о тюряге тут, традиции богатейшие, возможности неисчерпаемые.  Только дай повод  или в нужный момент окажись в нужном месте. Не для тебя, конечно, нужном.  А вот скажите мне пожалуйста, добиваться истины с применением бутылки из под шампанского, установленной  в известную часть человеческого тела, это как называется? И чем эти с позволения сказать граждане российские, такие вот стражи закона, отличаются от «рыцарей революции», тех, что «без страха и укропа» осчастливили в застенках и лагерях в   миллионы  людей? Давайте объявим на всю страну, громко и без ложной, если хотите, скромности: « У нас есть славные, милые и добрейшие люди - наследники  палачей и карателей 20-х- 40-х годов прошлого века!». Не хотите, не стоит? Хорошо. Тогда квалифицируйте подобные действи, как  традиции самых гнусных и безжалостных карателей. Глупо? Пусть. Зато правда. Когда  трудолюбивые и добросовестные товарищи палачи – ударники труда  выводили в расход по две сотни человек за день, когда у жены уже мертвого главного  абхазского партийца например, товарищ генерал с грузинской фамилией лично вырывал на допросах волосы, помимо прочих  адских мучений, дабы она оклеветала покойного мужа, когда...когда…когда… Говорить правду, без экзальтации, пытаясь называть вещи своими именами, не огульно, без пафоса, по делу, оно всегда тяжко и практически невозможно.  Поэтому будем молчать, прикрываясь интересами государства, например, или еще какими- нибудь высшими соображениями, не понимая, что говорить правду, научиться слушать правду, понимать её и осмысливать, делать выводы и воплощать их в конкретные дела- вот истинно государственный подход.  Но у нас безмолвствуют. И народ, что впрочем объяснимо, и власть, что впрочем неудивительно. А настоящая государственная тайна состоит « в том, что её нет» . Точнее она на поверхности- честно служи, ни о чем не тужи. Сказка? Конечно же сказка! А скажите, кто это более всех распинается о служении идеалам добра и справедливости? Кто паскудствует лживыми речами перед детьми нашими? Да мы же сами в том и замечены! И когда меня  спросят: «Зачем,  пустобрех, воду мутишь, чего  людей смущаешь? Опомнись. Не все так уж плохо!»,-   Я  отвечу: «Все плохо настолько, что начинать придется даже не с нуля. Достигнуть нулевого уровня гуманизма  нам еще только предстоит. И сколько надобно трудов положить ради этого, одному Господу известно». 

Откуда мыслишки?
От Бога вестимо.
Господь наделяет,
А я горожу…

                «…помоги мне вырваться отсюда… не могу больше…»- она прикусила нижнюю губу и , повернув голову вправо, уперлась в дверь комнаты невидящим взглядом. Так мы и сидели молча, Лерка на кровати, отведя глаза , я у стола на табуретке. Минут пятнадцать сидели. Я пил чай , курил, то в окно посматривал, то на неё,  размышляя недоуменно, чем можно бывшей пассии помочь и стоит ли вообще помогать. Отчего так? Да оттого, что не мог я толком сообразить и решить однозначно спектакль это очередной или впрямь Лерка такая, непонятная даже себе самой. И действительно ситуацию следует разрулить, кардинально, не мешкая. За время нашего  общения у меня сложилось и окрепло впечатление, что главное Леркино желанием в жизни -  стать, если не вышло сразу родиться, героиней дешевенькой мелодрамы. Мыльной оперы на языке нашего времени. Она не лезла на рожон, стараясь привлечь к себе внимание, и , кстати, была отнюдь не болтлива. Так, некоторая томность во взгляде карих глаз с поволокой ,сдержанный, со скрытой эмоцией, вдох- выдох, плечико порой вверх- вниз,  полу- улыбочка ироничная. Но все неявно, все требует расстановки акцентов.   Голова, несомненно, у  нее мыслила  яснее, чем у многих шахматистов. А лидерские качества напрочь отсутствовали. Начитанность- на уровне, в науках, как у нас говорили, шарит, учится прилично, хоть и неизвестно, зачем такой типине  Спецтехсмех? Я ничуть Лерку не хаю, нет. Но при всех своих положительных качествах, дива эта являла собой тип скрытой содержанки, ожидающей, когда же прекрасный принц её поймает. Именно так, не она его, а он её. Подобная установка на практике постоянно  выходила Лерке боком. Сначала она выскочила замуж за однокурсника, нашего приятеля, парня в целом неплохого, доброго, отзывчивого, но и только. Точнее даже не она выскочила, а Кешка   затащил её  за себя, проявив в этом вопросе не столь уж свойственные ему упорство и твердость характера. Но разве удержишь кого ни будь подле себя одной лишь силой? В свою очередь  Лерка не торопилась бросать мужа первой. Она и здесь, выражаясь языком бокса, работала вторым номером, пользуясь  вниманием и успехом  посторонних рыцарей, несмотря на статус замужней дамы.  Я с ней дружил, хочешь – не хочешь, а пересекались мы часто, поскольку, как говаривал Нечи , круг- то один.  Пару раз Лерка всерьез пыталась поплакаться мне в жилетку, о себе несчастной ,о жизни постылой. Я  слушал её и , как человек достаточно  сентиментальный и склонный верить людям, пытался сочувствовать, от всего сердца пытался. Да и как тут не посочувствовать, когда красивая девчонка,  повиснув у тебя на груди ( а у неё грудь между прочим тоже имеется, и какая грудь, доложу я вам!), сбивчиво шепчет  горячими губами рассказ о том, что  «…а вот мой папа каждый год весной ездит в горы и привозит маме букет подснежников, самых первых подснежников…» ,ну, и прочее в том же духе. Я же не каменный, Лерку приходится обнимать, прижимать к себе, и мы одни в комнате, а  бухой Кешка шляется где-то по этажам и ему сейчас нет  никакого дела до жены… Впрочем, все закончилось ничем, то есть   когда мы с Леркой , впившись друг в друга, как бешеные, уже упали на кровать, в дверь настойчиво замолотили, призывая меня  на славные ратные подвиги, ибо кажется «наших бьют». Отказать братве было невозможно.  И я сменил эроса на ареса. И более  к  Лере не приближался. Иных графинь с лихвой хватало, которые без зауми. И вот, на тебе…
                Как-то приехав в Питер по делам , я заглянул в родимую общагу к своим пацанам, еще тянувшим студенческую лямку. На этаже, где парни квартировали встретил  Телегу, который околачивался в холле по- видимому без дела.  Мы начинали учиться вместе, но потом Телега ушел в академку и теперь  был на преддипломке. Мы перекинулись парой фраз и Телега, узнав, что я возможно останусь в гостях ночевать, пригласил заскочить к нему, если найду, время, прибавив, что жена будет рада. Я кивнул,- ого, да он женился!- и, запомнив номер, комнаты  пошел к своим. И вот зашел на чашку чая… Телега почему-то очень обрадовался и , не слушая, возражений, моих и Леркиных  понесся в магазин за напитками.
- Я больше с ним не могу, поверь, Ну, сглупила конечно. С Кешей развелись, он по распределению свалил, а я до сих пор понять не могу, как здесь очутилась. Скажи, ты сможешь мне помочь?
Пока она говорила, я сообразил, что вариант спасения  этой милой  утопающей, как ни странно, у меня в загашнике был.  Один  мой товарищ по прозвищу Маркиз, из параллельной группы, ныне  трудился в начальником отдела снабжения небольшого завода в одном из районных городишек. Он часто мотался в Питер, где мы однажды случайно и пересеклись. Маркиз оставил свой рабочий телефон и призвал звонить, ежели что. Это  было как раз то самое ежели что… Я поднялся, решив не дожидаться Телегу, где-то очевидно крепко застрявшего.
- Лера, обещать не стану. Но вариант крутануть попробую. Свистну, если срастется,- и ушел.  Знаете зачем я все это рассказывал? А вот зачем. Слушайте. Все сладилось удивительно быстро. Наутро я вызвонил  Маркиза, тот сказал, что через полчаса выезжает в Питер и мы договорились о времени и месте встречи. Выслушав меня, Маркиз хмыкнув, сообщил, что я очень вовремя. У него уволилась сотрудница, а работы хватает, так, что девочку он возьмет, тем паче она нашей школы, да и с общежитием проблем быть не должно. Пусть уже сама Лера должны созвонится с ним через неделю, а далее дело техники.  Да, дело техники. Не трогай технику. Она не подведет. Опять- таки техника любит ласку и смазку. Галиматья? Нет, это не галиматья. А вся галиматья в том, что я не смог передать Лерке  клочок бумаги с номером телефона. И в общагу вернулся. И на семейный этаж гоголем взлетел. А что, человек со связями, девчоночку пристроил. И в комнату к Телеге вперся  уверенно. Хозяин захлопал крыльями, укорял меня, чего ж я вчера свалил, потом схватил чайник и выскочил на кухню. Я сел на вчерашнее место, к столу, а она вновь  на кровать. Я сунул руку в карман, вытащил записку с телефоном и уже протянул было её Лерке , готовый объяснить, что ей делать и как устроилось её будущее… И тут на пороге появился Телега. Я не испугался, некого мне было пугаться. Я только глянул на него и понял, что я ничего Лерке не передам, ни на бумаге, ни на словах. Плавным жестом я вернул записку во внутренний карман пиджака.  И сразу же встал и вышел, не прощаясь,  толкнув плечом в дверях удивленного  хозяина.

Что ж , ты, Галка- зажигалка?
Али газ твой вышел весь?
Если вышел, то не жалко,
Ведь у нас баллончик есть.
Мы сейчас тебя заправим
Аж до самых до бровей.
Да не бойся, не отравим.
Будешь всех живых живей.

                Главным поворотным пунктом в своей жизни я считал, считаю и буду считать мученическую  гибель царской семьи.   Все остальные беды  прошедшего века, включая жуткую, героическую, священную и Великую ,воистину Отечественную, войну, - только следствие  этого  чудовищного  греха, совершенного   оголтелой нелюдью. Стоило нам отвернуться от  государя- императора и Господь отвернулся от нас. И лег  непосильный грех на весь народ русский. И не было у нас сил на покаяние, и смирения не было. И полилась кровь. И настала эпоха лжи и предательства. И с тех пор потешается  над нами дьявол в ослиной маске республиканца.  Попытайтесь спорить, господа присяжные…
                Мой путь –это попытка отыскать  дорогу к храму Божьему. Разменяв шестой десяток лет  жизни, я  могу сказать, что этот путь ещё толком не начат. Началом пути может стать лишь обретение ощущения малой Родины, коей, волею  обстоятельств, я лишен с детства. Нынешнее мое пристанище, шестое по счету. Я прожил в этом городке более двадцати лет и доселе  чувствую себя пришельцем. Я- местный посторонний. Моя отчина далече. Знать бы еще где.  Но лишь там, где душа и сердце обретут уверенность и покой, там , где земля станет наконец  долгожданной опорой. Довольно с меня  болотной трясины и глухих, кочковатых тропинок. А таковых, как ни странно, и в городе хватает. Здесь их даже больше, чем где либо вне.
                Два десятилетия  я отдал работе на производстве. Несмотря на формально вполне успешную карьеру я считаю эти годы прошедшими почти впустую. Они были бы совсем напрасными, если бы я не занимался параллельно изящной словесностью. Но я писал стихи и в конце концов оставил прочие занятия.
Я более никем не хочу, так сказать, руководить, равно и не желаю, чтобы кто бы то ни было  командовал мной. Тем более, что достойные командиры мне  как-то не очень попадались. Как правило, мои начальники были плохими организаторами и вдобавок скучными, и абсолютно предсказуемыми людьми. В большинстве своем они считали, что их дело - личное обогащение , а всё остальное - нечто ,вроде общественной нагрузки, которую , по возможности, следует игнорировать. А чтобы обеспечить  и поддерживать баланс  между первым и вторым, они  и принимали на работу идиотов вроде меня. Нам же, среднему звену, ничего не оставалось, кроме как  честно тянуть лямку, волей - неволей  откармливая сидящих на нашей шее дармоедов в виде многочисленного персонала, наполнявшего  контору.  Не в пример начальству  мои работяги , как правило отличались самобытностью и колоритными характерами. Это не всегда шло на пользу, так сказать, «общему делу», но зато уж скучать с ними не приходилось. Например, любая бригада могла с блеском  выполнить сложнейшую и опаснейшую работу, доставшуюся ей, согласно сменному заданию, и наоборот- сорвать, в усмерть напившись, относительно простую, когда и техника выполнения  не требовала ничего, кроме элементарных навыков, и условия работы были вполне комфортные. Таким образом поговорка «рыба ищет там, где глубже, а человек, где легче»  оправдывалась далеко не всегда.  До поры, до времени я был довольно успешным  человеком, но «… в нашем мире всякий успех- преступление, которое приходится искупать».  Хорошо, ежели только так.  А как жить в мире, где  зачастую  преступление - успех?  Мы в большинстве своем  существуем, руководствуясь обычными человеческими желаниями и потребностями. И доказываем, что « человеческое, слишком человеческое- это всегда нечто животное».  И аз таков.
Расплата «за то, что делаем работу, а не любим её и не бросаем»  неминуема и порой слишком велика, чтобы , расплатившись, не сломаться. Ломаются ведь тоже по- разному, как в минус, так и в плюс. Еще неизвестно, что в итоге хуже?  Зря мы плохо читаем сочинения одного французского летчика, утверждавшего , что « жизнь-это процесс ( в первую очередь- поясн. моё), а не результат, и счастливыми нас делает  то, чем мы становимся сами, а не то, что мы получаем ». Прискорбно, что мы вообще очень мало и плохо читаем, игнорируя опыт поколений, обретая свой ценой «ошибок трудных», ведущих , очень часто, к чудовищным последствиям. А потом рвем на себе одежды и власы, голося об «адских муках», выпавших на долю нашу.  А ведь всё несколько иначе : «Наша трагедия в том, что мы обречены на адские муки. Наша трагедия в том, что адские муки мы не воспринимаем, как муки». Всё верно, пытка повседневностью происходит исподволь, чаще всего без ощутимых мучений. И мы не осознаем, что это как раз и есть настоящие мучения.  Но истинное  сопротивление без осознания невозможно. Иначе не выдержишь и сдашься. Беда в том, что сдаваться частенько выгоднее, а потому приятнее, чем побеждать. А если уж кому и судить победителей, то прежде всего побежденным. Чем оные  с большой охотой и еще большим удовольствием и занимаются. Не мудрено, ведь судить  столь же увлекательно, что и предавать. Ну, а как еще прикажете?  Призовых слонов на всех не хватит. И никогда не хватало. Поэтому- лови момент. А то обойдут, объедут, объегорят, обштопают, облапошат. И ладно, просто оставят ни с чем, это ещё цветочки. Ягодки созреют и соком кровавым нальются, когда всем станет ясно насколько ты чужой. Настолько чужой, что плевать тебе слюной на место в ихнем коллективе. И  на то, что

На Олимпе мало места.
На Парнасе тоже тесно.
Лишь немногим больше квота
Обитателям болота.
               
 И ты уже изгой. А изгоям на Руси со времен Ярослава Мудрого места не находилось даже в болоте.  И все- таки лучше уж изгоем, нежели кем попало.  Только нужно быть готовым, что  твой маневр едва ли кто-нибудь поймет правильно и оценит соответствующе. Многие мои знакомые, и даже весьма близкие мне люди, до сей поры не могут  сообразить, как это я решился оставить довольно приличную должность, с вполне сносной по местным меркой зарплатой, и уйти на «хлеба вольные»?  Лейтмотив : « И с чего ты ушел? Ты же был на своем месте!»  или « Как ты в кабинете смотрелся! Загляденье! И руководил уверенно, вопросы решал. Чего тебе не работалось?!»  Вот так. И никто из доброхотов этих, невольных и  намеренных, понять не хочет, что именно поэтому и свалил я оттуда, аки черт от ладана.  Точнее, не только поэтому.  Прежде всего я понимал, что уперся в стену, которую уже не одолеть. Идти было некуда, в лучшем случае мне предстояли годы до оскомины знакомой и абсолютно освоенной, до автоматизма рутинной работы за «долю малую».  Моего  директора мало интересовали перспективы  развития производства, кроме того, он слабо шарил в ремонтных делах, будучи смолоду технологом. Плюс врожденная недоверчивая  жадность, перемноженная на возраст. Это, доложу я вам, смесь  вполне ядовитая . Я же должен был бы состоять при моем стареющем и дуреющем патроне в должности, определяемой народной молвой как «зам  по нифруям» то есть по любым возникающим вопросам. Словом «звание казачье, а жизнь собачья». Чин шестерки, пусть и высокопоставленной в масштабе нашей конторы, устраивать меня не мог. И потом, я понимал, что хочу, могу и буду заниматься совсем иным делом, и уже не в свободное от основной работы время. А еще я отчетливо однажды ощутил, что более не в силах общаться со своими коллегами, да, что там общаться, видеть их не могу! За исключением одного- двух. Нет, я не имел ни к кому из них претензий, они были вполне приличные люди, не хуже прочих, отношения наши были ровные, а то и вполне товарищеские, но… Постыла мне эта среда. До рвоты, до остервенения. Со мной произошло вот что, заслужив  «погоны», я понял насколько они бесполезны. Вместе с ними я получил в комплекте дикую психологическую усталость и абсолютное неверие в продуктивность своих усилий на производственной ниве. Моих же сослуживцев, и я никого за сие не осуждаю, Боже сохрани, интересовало лишь получение зарплаты,  а рутина очень даже устраивала многих. Так- то оно легче, проще, спокойнее.  А главное- ты остаешься добропорядочным и состоятельным. Никого не интересует, «куплено ли все это ценой моральной деградации» или нет?  И наоборот, мужик за сорок, семейный, занимающийся черт знает чем, вызывает у окружающих по крайней мере недоумение. Ладно.  «Это многих славный путь». Я довольно активно и абсолютно успешно потрудился на ниве провинциальной тележурналистики, был корреспондентом городских газет, и понял, насколько все это ничтожно. Новости, настоящие новости, в палестинах, подобных нашей, случаются крайне редко, о большинстве новостей известно наперед, остается только в кратком репортаже сообщить, как прошло  запланированное событие. Анализировать  же текущие актуальные  проблемы все равно, что камни в трясину швырять. И ладно бы только камни, тут хоть атомную бомбу кинь, в ответ лишь «чавкнет» месиво болотное, тут же сомкнувшись, и более ничего, снова тишь да гладь. Главный редактор одного корпоративного издания мне впрямую сказал, мол, делай себе репортажи, у тебя язык хороший, пишешь быстро, четко, с «оптимистическим цинизмом», что и требуется, а вот с аналитикой завязывай, дело тухлое.  Я и завязал. С журналистикой местного масштаба.

                Дела литературные между тем  относительно и вполне сносно наладились. Сначала меня стали печатать  в   областных газетах и альманахах  писательских союзов, затем помогли выпустить первую книгу стихов, через год вышла вторая и я был принят в Союз писателей России. Были публикации в толстых журналах,  в провинциальных, затем в московском. И третий сборник выпустило столичное издательство. Попутно я дважды становился призером некоего международного литературного конкурса, даже денежный приз по почте получил, почти двести бакинских рублей, много… тем не менее приятно. (Сие конечно же мелочи, действительно  мелочи, вне всякого кокетства, и могут быть упомянуты только в качестве свидетельства производимых мною движений и усилий в нужном направлении, ибо подобных конкурсов на самом деле  довольно много, особенно сетевых). Участвовал в писательских поездках, бардовских фестивалях, записал  компакт- диск собственных песен. Познакомился с редакционными работниками некоторых толстых журналов. Недавно еще один международный конкурс  выиграл, как соавтор – исполнитель песни о поисковых отрядах. Грех жаловаться. Даже при условии, что никаких материальных благ мне все это не принесло. Дело не в гонорарах, просто данный аспект более всего волнует определенную часть  почтеннейшей публики,  обязательно задающую вопрос, а сколько тебе за это платят?  А вот сколько- шиш да кумыш.
 
                Однажды Боб пытался сдаться в медвытрезвитель, чтобы там переночевать. Он был здорово «под шофе», а домой ему  идти не хотелось,  маманя проходу бы не дала, запилила бы насмерть. В богоугодном заведении дежурили два его одноклассника , совершенно не горевшие желанием видеть  школьного товарища  в своем заведовании. Просто они знали с кем имеют дело и справедливо опасались  очень возможных нештатных действий с его стороны. Единственное, что они могли Бобу предложить- это выпить с ними чая.   В смене дежурила  девушка, нарколог- психолог. Сержанты возились с чаем, а она, посчитав , что Боб- очередной рядовой клиент, решила провести с ним беседу на душеспасительные темы. Хорошо, что разговор толком не состоялся, ибо услышав её фразу: « Привод в вытрезвитель может стать для вас существенной психологической травмой…»,- один из ментов решительно пресек общение, веско обронив: «Мила Батьковна, если он сейчас откроет рот, у вас будет пожизненная психологическая травма!». И увел Боба  пить чай.
                В городке, где жил Боб здание милиции располагалось практически напротив наркологического отделения местной больницы. Третьей вершиной  этого достойного  во всех отношениях треугольника был торговый павильон  «Эльсинор», работавший круглосуточно. Время от времени из наркологии  на свободу каким-то неведомым образом просачивался очередной волонтер, сразу устремлявшийся к павильону. Обычно он приобретал несколько флаконов спирта «Cameo» и бутылку минералки. Глотнув живительной влаги тут же у прилавка, он вылетал на улицу и орал во всю глотку что ни будь вроде : « А-у! Мужики! Довженко побежден!». Жестокая реальность торжествовала над  научной методикой  известного нарколога. 
                Служители закона тоже не проходили мимо  заветной торговой точки. Особенно  после полуночи. Наиболее одиозные из них  пытались  заполучить живительную влагу бесплатно. Пальму первенства на этой ниве стяжал   младший сержант  Климкин.  Как –то ночью, часа в три, он столкнулся в павильоне с Бобом. Климкин и Боб учились в одной школе и сержант попытался клянчить  у Боба на бутылку. Боб в ответ предложил сделку, дескать он покупает Климкину литруху, а взамен  тот даст пострелять из своего «макарова». Где? Да прямо здесь, за павильоном, у забора молокозавода. Там были проложены две большие трубы в изоляции, на них можно было удобно расположить мишени- пустые бутылки. Климкин колебался не долго. Видно жажда одолевала его всерьез. После пятого выстрела со стороны здания ОВД послышались крики и топот. Боб положил пистолет на трубу и нырнул обратно в павильон. Прибежавшие коллеги с матюгами потащили Климкина  в отдел. Спустя пять минут в павильон заглянул старшина и поинтересовался, а где она, Гришкина бутылка? Боб молча указал глазами на фуфырь, стоявший на прилавке.

                Один мой знакомый  гулеванил с девчонкой. И все бы ничего,  дело молодое, но понесло их после кабака к этой самой Натахе в квартиру. Натаха была замужем, но муж – дальнобойщик находился в рейсе и ожидался в прибытии дня через три.  Наверное  в память об отсутствующем  рогоносце парочка, возвращаясь домой, задушевно вытягивала на манер эстрадной несмеяны: « Ка-ак жаль, что нам не жить втроём!»Уж не знаю, что случилось с дверным замком в этой роковой квартире, но он, после закрытия, пришел в абсолютную негодность, замуровав веселую парочку в двухкомнатном склепе.  Квартира- то на первом этаже, но на всех окнах и на балконе решетки, просто так не выскочишь. И с замком сразу не разберешься, инструмент у мужа в гараже, дома ни отвертки, ни молотка, ну, буквально ничегошеньки. Знакомый мой, парень опытный, прежде всего принял меры к обеспечению себя и дамы сердца напитками и закуской. По телефону на место происшествия им был вызван двоюродный братан, переговоры с которым велись через балконную решетку. Получив от узника деньги, брат потребовал дать ему линейку, и получив её, измерил ячейку решетки. «Чтобы бутылки нужного диаметра брать в лабазе, а то ведь не всякая тут пролезет»,- пояснил он, уходя. Он так и поступил в универсаме, деловитее  измеряя донышки бутылок, чем поверг в полное изумление персонал торгового центра. Через сорок минут  в квартире стартовало продолжение банкета, затянувшееся еще на сутки, Причем заключенные о замке более не вспоминали. Братишка, приняв близко к сердцу проблему влюбленных,  продолжал действовать и с помощью необходимого инструмента и соответствующей «матери»  отомкнул- таки дверь снаружи.

                Мы торговали спиртом «Royal», покупали и продавали ваучеры и валюту, гоняли в соседнюю область на винзавод, за «Кристалиной»,  возили кухонную мебель, приобретали дешевые сигареты, уворованные нашими контрагентами с питерских табачных фабрик, и гнали их дальше, в Карелию и на вологодчину, где с куревом была дикая напряженка, да и не только с куревом впрочем. Мы ксерокопировали водочные талоны и покупали , с переплатой конечно же, водку, которую если не продавали, то обменивали на ягоды или справки о сданной клюкве и бруснике. На эти справки можно было приобрести шмотку или аппаратуру нормального качества. Мы гнали самогон, и если не было сахара, разбалтывали в стиральной машине  конфеты- карамельки, готовя сироп. А еще мы едва не прогорели на астраханских помидорах, вовремя сплавив их оптом  каким- то заезжим делягам.  Мы даже организовали производственно- коммерческую фирму, назвав её в честь одного из созвездий, и наладили было производственную деятельность, отремонтировав совхозный магазин. А потом наш главбух Елена ушла в запой. Её муж, спортсмен- культурист отказал ей в ночлеге, она три раза попадала в вытрезвитель, и в конце концов исчезла бесследно, наградив на прощание одного нашего приятеля  докучливой  амурной хворью, «архиерейским насморком», а нас оставив с неоформленным балансом и кучей вопросов в налоговой. И тут   наши с Бобом компаньоны  решили, что все силы нужно отдать торговле и выступили против  движения в иных направлениях, вдобавок перессорившись с рабочими из- за зарплаты. И стало так.
                В те блаженные времена на прилавках магазинов и различного рода забегаловок появилась жидкость с парадоксальным названием «Виноградный напиток Цитрон» . Этикетку сорокаградусного зелья украшал ядовито- желтый лимон и было совершенно непонятно, при чем здесь виноград?  И жизнь наша тогда была в точности, как этот напиток, ядовитая и беспредельно  нелепая,  в больших дозах сбивающая с ног, особенно, если без закуски. Мы мало о чем задумывались, мы просто напросто выживали. И не ищите пафоса в моих сентециях. Какой может быть пафос, если среди бела дня нам могли на полном серьезе предложить примерно следующее: «Парни, есть тема, сейчас  из города «Волга» пойдет, номера мы знаем, она бабки повезет для строителей, они там у одного хрена стараются в районе. Есть рабочий ППШ и  газовик под мелкашечный патрон переделанный. Может  встретим машинку-то, а? Бабки поровну.»  Полный бред! И предлагали это не записные бандиты, а вполне нормальные с виду ребята, вчерашние работяги с завода. Мы с Бобом тогда от них отбоярились, а встреча на шоссе все- таки состоялась. Правда, по словам очевидцев, в последний момент ППШ заклинил, и «Волга» пронеслась мимо на большой скорости. Ей стреляли вслед, но пуля из пистолета только по бамперу чиркнула. В другой раз наши неутомимые знакомые  звали нас под знамена  национального неистовства, должном выразиться в неумолимом и массовом опрокидывании лотков с помидорами и прочими овощами-фруктами, коими торговали на городском рынке приезжие избывших южных республик страны советов. И там еще несколько фур стояло со сливами и еще с чем-то похожим, так нужно было  привязать к горловинам бензобаков по гранате, и в урочный час дружно дернуть за протянутые в безопасное  место веревочки, дабы рвануло-полыхнуло залпом. Дурдом в натуре, иначе не скажешь. Самые деятельные неофиты, апологеты  радикальных  разборок, с применением огнестрельного оружия, как водиться, практически не уцелели. Одному, помнится, прострелило голову, второму нос, да-да, нос, и еще хорошо, что пуля от мелкашки оказалась. Но эти хоть живыми остались. А самые отвязанные, посчитавшие, что  отныне и в наших реалиях «мистер кольт» уравнял всех, лежат в земле, погибшие в перестрелках с блюстителями порядка. За что? Да ни за что, по недоразумению, точнее, по пьяному делу. Башню-то ведь сносило на раз, только на жабры капни и пошло- поехало – поплыло…

                Тут терпение Боба иссякло и он стал расстегивать ремень на брюках, толкуя при этом одному из гаишников: « Да я подшитый, как я могу быть бухим? Мне же ни капли нельзя, даже нюхать, и то противопоказано! Ну, парни выпили, а что запрещено? Они же не буянят.  Я их и везу, поскольку трезвый. Да вот сейчас  сам посмотришь, на заднице еще шрам свеженький совсем, только зарубцевался. Сейчас предъявлю тебе эспераль!».  Мы с Сэмом сидели в авто и слушали перебранку Боба и двух гайцов. Встревать нам  не следовало, ибо у каждого  в башке играло примерно по поллитре. А Боб был за рулем и был действительно трезвый, поскольку полгода назад стараниями родных его «подшили».  Он уже повернулся к прапору задом и стал спускать джинсы, когда гаишник крикнул, мол, хорош балдеть, верю. И нас отпустили восвояси. «Боб, а с чего это ты на эспераль подсел?»- спросил я его когда мы продолжили путь. «Да знаешь, Длинный, развели с похмелюги.»- ответил он , закуривая. И продолжил: « Я проснулся как-то , бодун дикий, в глазах круги, сушняк, башка вот- вот расколется, и на грудь принять, дабы опахнуться, нечего. К тому же все на меня гундят, и маманя с батей, и тёща… Веруха моя естественно в стороне не осталась. Ну, и стали хором наезжать, да стращать, алкоголизм, де , не за горами, пропадешь, семья- дети,  и все такое прочее. А я им даже «кыш» сказать
не могу, сил нет. Ну, сидел- сидел, слушал- слушал, а потом и говорю, что хватит меня воспитывать, согласен эспераль вшить, но только сегодня либо денег дайте на опохмел души, либо в кабак ведите. Погуляю напоследок и амба. На том и порешили. Я после этого две недельки чистился,  а потом мне в задницу эту капсулу и закатали. Теперь не пью.»   Жена Боба была врачом – наркологом. Как впоследствии оказалось у пресловутой эсперали, на момент её внедрения Бобу в  ягодицу,  истек срок годности. Вообще-то она предназначалась для одного местного воротилы, страдающего запоями, но тот в последний момент наотрез отказался от столь радикального средства и предпочел пить как и прежде. Ну, а тогда подобные снадобья были еще редкостью, хоть срок истек. А выбрасывать жалко. Вот Боба и купили на «холостой выстрел». Он почти год был уверен, что носит в ягодице препарат, который, смешавшись в крови с алкоголем, непременно превратиться в смертельный яд. И его, Боба, накроет медным тазиком, с концами. Все выяснилось самым неожиданным образом. Уж не знаю,  уместна ли здесь поговорка «не было бы счастья, да несчастье помогло», ибо о каком вообще счастье может идти речь? Однако несчастье все- таки имело место произойти.  Боб и Сэм глубокой осенью погнали свою «четверку» на продажу в соседнюю область, где надеялись продать жигуленок поскорее и подороже. Надеялись, кстати, вполне справедливо, народ там, куда они ехали, жил  денежный, словом, предпосылки к удачной торговле были. Только вот дороги наши, они такая же стихия, что и океан, небо, горы. Все, что угодно может случиться. Вот и случилось. Легкая гололедица, подъемчик, опасный поворот, занос, и авто буквально повисло над обрывающейся вниз метров на пять- семь  обочиной, зацепившись задним колесом за столбик ограждения. Парни кое- как из машины выбрались, осознали степень своей везучести и стало их, что вполне объяснимо, слегка поколачивать. У Сэма была с собой водка. Он открыл заднюю дверцу слегка покачнувшейся при этом «четверки» и выволок наружу сумку с провиантом. Бутылки в сумке жалобно звякнули. Впрочем жаловаться было не на что, все четыре поллитры уцелели. Сэм  выхватил одну из них, отвинтил пробку и в позе горниста  выглотал граммов двести в один присест. А затем автоматически протянул бутылку стоявшему рядом Бобу. Тот не раздумывая поддержал почин товарища, и только минут через десять вдруг понял, что сейчас ему настанут кранты. Не угробились на трассе, так ведь химия- фармакопея свое дело сделает. А может быть пронесет?  Кроме, как ждать, один рефрен, ничего не оставалось. Час был ранний и оживленного движения на этом участке шоссе не наблюдалось. Мобильная связь в те времена была в лучшем случае сказкой,  и Боб, закурив, присел прямо на обочину, рядом с висевшей на столбике  машиной. Выбросив окурок, он с удивлением понял, что с ним ничего не происходит. Он даже не захмелел толком. Это как раз понятно, на фоне стресса алкоголь не оказал своего обычного действия, но почему же эспераль молчит? Где обещанный анафилактический шок или нечто подобное? Где судороги и конвульсии?  Боб потом говорил, что ему даже стало как- то обидно, чего это он не помирает? Вот тогда и осенила его догадка, что не все там в его заднице в порядке с хваленым этим средством. Последующие события, а именно- распитие всех имеющихся в наличии бутылок, только укрепило родившуюся на месте ДТП гипотезу.  По возвращении домой Боб учинил дознание и добился- таки подтверждения  своих подозрений. На имплантированную капсулу  он махнул рукой и вновь кромсать ягодицу не позволил. Так она там у Боба в заднице и сидела, пока не рассосалась   окончательно. И это был, пожалуй, единственный случай подобного рода по всей округе. До и после него наблюдались лишь более или менее успешные попытки преодоления волевым усилием  так называемого «торпедо» или, ученым языком выражаясь, химической антиалкогольной блокады. Но на данном поприще большинство героев- алкашей все-таки прибегали к помощи наркологов и попросту снимали  блокаду за вдвое высокую , нежели установка, цену. Исключением был только Вася Веремееев по прозвищу Печень. Он действительно снял блокаду сам, разорвав ея кольцо молниеносным употреблением ста пятидесяти граммов «Столичной» во время обеда в пельменной  « Урал».


                Господи, до чего же мы беззащитные существа!  И прежде всего не перед природными катаклизмами, не перед  вторжениями из космоса  различных небесных тел, но перед самими собой и друг перед другом!  Жестокость любого из нас к себе подобному  порой настолько беспредельна и неудержима, что  выглядит вполне респектабельно и обоснованно. Она облечена в тогу благородного беспокойства о ком- либо и сопровождается старинными, порядком изжеванными руладами  на тему  « тебе же добра желают». Казалось бы, ну, вот с чего я опять вернулся к своей излюбленной балалайке? Ведь уже обо всем, кажись, подобном упоминал, и там, и сям, и тут, Не-не-не, ребятки, не обольщайтесь  так просто от меня отделаться. Я вам во сне являться буду. Я стану обременяющим вас круглосуточным кошмаром, вроде зубной боли, готовой полыхнуть в любую минуту и с прежним   задором скрутить в бараний рог всю вашу респектабельность и деловитость. Имею право на вечную, жгучую ненависть. Ну, сейчас высунется очередной умник с ремаркой, мол «от любви до ненависти…». Ладушки. Отвечу по- иному, словами морпеха Джерри А. Л. Скотта, каковые тот произнес одному весьма поначалу благополучному и добронравному сослуживцу: « Я буду приставать к тебе, как вонь к дерьму. Или погибну вместе с тобой, или сделаю из тебя человека». ( И не нужно взвиваться во гневе благородном, сей морпех чернокожий  - достойный человек, солдат Второй мировой, ветеран тихоокеанской кампании). Я не столь глобален, оттого намереваюсь выполнять лишь первую часть  обещания, с коррекцией на множественное число в обращении. И никуда Вам, доброхотики мои, от меня не деться. Вы же  люди, как известно, милые и добрые, рациональные, прагматишные, чуть, что стрясется, вы и давай прикидывать возможные последствия. А меня вы побаиваетесь, пытаетесь помочь мне всячески с умным видом,  добра своего не жалеючи, но потряхивает вас при моем появлении. И правильно. Так было, так будет. И да здравствует, в таком случае, «Sex Pistols»  и «Нирвана»,вообще и  Сид Вишез с Куртом Кобейном, в частности. Хоть и здравствовать у них  по определению никак не получится. Это пока Оззи Осборну под силу. А вот то, что понять, значит, простить, не помним ни я , ни вы.  Не умеем мы прощать, даже если и пытаемся. Разве это прощение? Большинство слов  в современном мире вообще утратили первоначальный, истинный смысл. И ничего мы знать не желаем. Конечно «у каждого в глазах своя звезда», но наряду с мудрой поэтикой Хафиза верно и это:

« Возьми комки глины, сложи, разомни,
И сделай фигурки- твою и мою.
Сомни вновь их вместе, водой размочи,
Смешай хорошенько, затем разломи
И снова слепи мой образ и твой.
Тогда во мне глиняной будет
Немножко тебя
В тебе же- меня.»

Гуань Даошен, супруга Чжао Мэнфу, художника, одного из «Четырех великих эпохи Юань».
                Вот тут – то мне и конец. Логиков неумолимых среди моих очных и заочных оппонентов  хоть одним местом употребляй. Много. Они и начнут каверзы мне слать: « Как же это, алкаш ты наш сладенький, стихоплет  провинциальный, можно замешивать в одну посуду панк- рок и верность давным- давно  изведенной, хоть и непрезентабельным способом, монархии? Неувязочка! Ответ готов: «А мне по фрую ваша неувязочка. Равно и все остальные. Если же мои  плосконькие мыслишки в ваши объемные головушки не помещаются, извольте, готов растолковать.
                Стройная философическая система, как и любая досконально обсосанная идеология в настоящее время для нас невозможна.  «Спотыкач»  неизбежен, аки судьба. Логика формальная тем и червива, что при всей кажущейся стройности моделей  дает неизбежное упрощение. А это повышение жесткости любой системы. А жесткость излишняя – есть слабость, ибо неустойчива такая система к любым внешним воздействиям. Я не лом и кайло имею в виду, уважаемые материалисты. Допираете? Притом на  дерьмовом фундаменте, точнее на осколках  коммунистических врак и либеральных «вольностях» ничего хорошего построить нельзя. Кроме очередного варианта фашизма. Да-да, есть ведь и потребительский фашизм, где всё- на продажу, где всё- в употребление. ( А кто не хочет так, того немедленно к ногтю! Ату, его, извращенца! Ишь, какой выискался!) Сожрать, получить кайф, а затем, понятно, мать – физиологию еще никто не оменял. Естественный процесс. Только вот людей при этом не остается. Нелюдь прет, это да. А нелюдь, она всегда живуча, сплоченна, даже безсознательно, и агрессивна. О какой философии , о какой стройной идеологической доктрине речь? «В Россию можно только верить,»- вот он, идейный императив. А поскольку иной России , кроме той, что мы потеряли сдуру , устроив кровавую замятню, то есть кроме православной и монархической, нет и быть не может, то все вопросы сняты. Сейчас мы имеем дело с неким суррогатом государства, являющимся прежде всего наследником громадной империи антихриста, несущим в себе все его грехи и пороки, калечившие нас прежде  и калечащие сейчас. Но « времена не выбирают», поэтому продолжая «жить и умирать» в доставшихся нам временах, считаю вполне возможным, неся в себе память врожденную об истинно русском времени и пространстве, не церемониться порой с существующими перекосами и язвами. Я гноя этого нахлебался вдоволь. И потом, прошу отметить и затвердить, что мои сентенции лежат в области, касающейся сущности человека, его подлости и благородства, ума и безумия, верности и предательства себя и себе подобных. И никаких государственных тайн, ребята. Я морально неблагонадежен по мнению большинства. Возможно, но «политику не хаваю». А чем вы-то лучше? «А кто не псих?».

                И вот, значит, сидит себе ток- шоу в полном боевом, букет вполне обеспеченных, в массе основной московских, жителей, проблему обсуждают. И удивляются, например, на тему «отчего это так редко от пьющих мужей жены уходят». А у половины в глазах совсем иные вопросы нарисованы, из разряда: мой рейтинг, как я выгляжу, насколько я эпатажен, какую эффектную хохму сейчас закачу. Они уже и сами не замечают, что иначе не могут. И понять не в состоянии, что вопрос ими поднятый в общем-то обсуждению не подлежит. Ответ возможен лишь в данном конкретном случае , да и то толку будет пшик. Это же субъективизм человеческих отношений. А сие есть функция стольких переменных, что тут любой математический способ бессилен. Умницы сплошные. Но это оттого, что все на продажу. Или стоят за трибунками друг против друга два деятеля и слюной брызжут, то за господина президента, то за красных, то вообще за европейские , с позволения сказать, ценности. Шабашат все без исключения, порой резвятся даже, попросту заколачивают бабло. И это всем понятно и почти каждым уважаемо.  И плевать, кто более для матери Родины ценен. Как говорится, работай, мать, дети прокормят. А ведь Отчизне и президент, и оппозиция могли бы быть  одинаково не нужны. Так в свое время и было, в позапрошлом веке, проще говоря. И если бы…Понятно, что история не признает сослагательного наклонения и все такое прочее. Или вот еще перл, студенточка  на какой-то встрече спросила господина президента, дескать, считаете ли вы, что стране нужны герои, что герои просто необходимы? Пардон, а что  героев на фабрике-кухне лепят и в свет выкидывают? Или все-таки герой, как человек, сделавший свой морально –нравственный выбор, и поступивший в соответствии с принятым решением, явление объективно и субъективно не зависящее от государственных решений и государственных нужд. А то  у нас порой можно услышать, что матросовы были нужны в Великую Отечественную, и герои-панфиловцы просто позарез необходимы, пусть даже история, сочиненная о них в главной  армейской газете была полностью вымышлена. То есть выдумывать героев было просто-таки  обязательно. Кому вот только необходимо? Власти кровавых палачей собственного народа? Бесспорно. Чтобы народ без счета в землю укладывать. Тогда, господа историки, давайте-ка  внятно и громко назовем всех, на амбразуры бросившихся, всех, свои самолеты горящие швырнувших на вражеские колонны, всех… всех…. всех... Нет, не хотят историки  такой мортиролог  составить и увековечить. Непосильная задача, оно понятно.  А ведь это и есть тот самый массовый героизм нашего народа. Что, без выдумок чьх-то у нашего народа пороху не хватило бы фашиста одолеть?  И ежели солдаты в сталинградской мясорубке  в среднем гибли , продержавшись на передовой не более суток, но, устилая землю своими телами, тем самым приближали победу, они герои  или как? А ведь были еще и мирные граждане,женщины-дети-старики, своих городов не оставлявшие, и под немцем страдающие непредставимо. Они ведь тоже за Родину, если не сражались, то уж пострадали беззаветно.  Но красные историки и те, кто сегодня  упрощает прошлое наше, не считают нужным прилагать усилия к поиску истины и лишают нас и наших потомков настоящего знания, знания, позволяющего избегать ошибок минувших эпох, знания, дающего возможность справедливо оценивать не только былое, но и настоящее. Скажем за это  искреннее спасибо беззаветным и несгибаемым носителям эпохальных чести и совести, партийцам  - большевикам. Это же знаменитый в свое время деятель, чья фамилия до сей поры в наименовании небезызвестного горючего коктейля присутствует,  как- то прямо и недвусмысленно  заявил, что вожди партии считали главными победами своей власти- коллективизацию и индустриализацию, а не победу в народной и священной войне. Вот этим вожденятам кровососущим тысячи матросовых и космодемьянских, кошевых и портновых,и других мучеников, героев, бесспорно, были нужны такими, какими их представляли красные пропагандисты. А народу вряд ли. Народу Вера и Господь был необходимы, что товарищ друг всех детей и физкультурников в лихую годину прекрасно понял и меры соответствующие принял, обеспечил храмы верующим, коих, согласно переписи предвоенной в стране половина населения оказалась. И не побоялись люди назваться православными. Вот это тоже герои, почище многих. И все потому, что героизм народный – явление практически спонтанное, в смысле- естественное.  И является он, повторяю, в результате постоянно совершаемого морально – нравственного выбора, стоящего перед каждым из нас едва ли не ежедневно. Вот о чем нужно знать и помнить.  Хочет власть или нет, но герои были, есть и будут. Но от всего, мною изреченного, образ погибших за родную землю не меркнет нисколько, и не советую пытаться затеять на данную тему оголтелую, популистскую, возмущенную брехню.  Правда никогда и никому еще не помешала, насколько бы неприглядна и жестока она не была. Иного пути, кроме знания правды, у нас с вами нет. А герои… Их должно помнить и чтить, только не выборочно, а независимо от…  Если страна должна знать своих героев, то уж не стоит одних на всех углах вспоминать, а других в небытие заколачивать. И правду пора научиться говорить. А то нам стыдно, видите ли, ея на белый свет извлечь. А врать получается не стыдно. Как можно, голосуя за «Имя Победы» в один ряд ставить Невского, Донского, Нахимова, Суворова, Кутузова, Рокоссовского и других славных воителей и  кровавого маршала Жукова, хрущевско – брежневской пропагандой возведенного в маршалы Победы. Цену его побед помнят Ржев, Сычовка и Вязьма и загубленные им солдаты и офицеры, в частности, 33 –й армии во главе с генералом – лейтенантом Ефремовым, кстати героем истинным. И не только они.  А мы знай себе «кликаем» мышкой за Жукова, вот какой был полководец! Да уж, водил солдат на смерть, не  берег никого.   А вот о генералах Юдениче, Келлере, Лечицком, Каппеле, Дроздовском, Врангеле – о последней  опоре российского трона мы не помним и не хотим. О генерале Каледине тем более. А он ведь герой Первой мировой, вместе в вышеупомянутыми. А о генерале Кондратенко мы помним? О прочих порт-артурцах знаем хоть что-то?  А моряки  обеих Тихоокеанских эскадр, а герои балтийских  баталий адмиралы Эссен, Непенин, Бахирев, Старк? Крымская война, Шипка, Моонзунд? Да сколько же их, героев – то забытых? А Корея? А ближний Восток? Ангола?  Афган?  Чечня? Да кто сейчас помнит имена пулеметчиков настоящей, не киношной девятой роты? А ведь ребята - Герои Советского Союза посмертно. Два пулемета «Урал» ,да десяток «калашей»  и  не прошли никуда хваленые «Черные аисты», отступили,  в первый раз отступили, и не перед кем –то, а перед советской десантурой. Спросите на улице, кто такие подполковник Евтюхин и майор Доставалов? Кто сейчас без подсказки, сходу, что -либо скажет о Сереже Преминине, матросе, предотвратившем ядерную катастрофу? Он и поныне в реакторе подводной лодки, навеки на вахте, на страже нашего с вами покоя. Ответит ли вам первый встречный о подвиге пограничника Жени Родионова, отказавшегося перед лицом мучительной гибели снять цепочку  с  православным крестом? Мальчик девятнадцати лет, замученный бандитами, оказался победителем, в одиночку выигравшим войну у всех этих басаевых-гилаевых-бараевых…  В школах это дети проходят? То- то и оно!  Подвиг Зины Портновой и её товарищей из «Юных мстителей», принявших запредельно жуткие мучения и смерть от рук фашисткой нелюди – героизм абсолютный, фантастический, подвиг «Молодой Гвардии», генерала Карбышева, минского подполья и партизан - непререкаемая истина!  Вне обсуждения! Вне малейшего сомнения! И это только один пример, а им несть числа. Но давайте будем справедливы к нашей истории. К нашим славным предшественникам. Давайте вспоминать. Как можно более, поименно.  И помнить, всех, положивших живот свой за Отечество. И отдавших всю жизнь свою, без остатка, служению родной стране. Разве не подвиг жизнь Александра Блока и Николая Гумилева? Разве не герои своего времени академик Дмитрий Лихачев и еще один Гумилев- Лев Николаевич, или например Татьяна Аксакова- Сиверс? Вот истинно русские люди, вот герои земли нашей, наша гордость и достояние, а отнюдь не  гениальные,  беззаветные, пламенные коммунары – «истребители народа своего». Для этих  надобна другая память, она зовется презрение и ненависть. Ненавидеть и презирать тоже нужно уметь. А помнить и чтить следует тот народ русский, что честно и оттого тяжко, жил и умирал до нас и ради нас, и не следует стыдиться признавать смертельные ошибки и просчеты, множество раз ставившие Россию на край пропасти. Ради того, чтобы на подобные , с позволения сказать, грабли, не наступать более. И если нам такое удастся, никакие экономические санкции, никакая угроза международной изоляции  и даже силовое давление на Россию и народ русский  не возымеют ни малейшего  действия.

Реплика в сторонку:

Любая революция страшна  тем, что на арену, наверх, выплывает прежде всего самая, что ни на есть, придонная  муть. Там конечно же сплошь и рядом чистые и пламенные  сторонники  перемен к лучшему, апологеты гуманизма и народной свободы. Например, женщины – чекисты в гражданскую и начале двадцатых. Потрясающее количество женщин, по доброй воле и с особым усердием занимавшихся  славным делом  борьбы за лучшую народную долю в многочисленных уездных и губернских чрезвычайках.  Поборников красной революционной романтики отсылаю к таким именам как дора евлинская- варя гребеннюкова(немич) с двумя сестричками – ревекка пластинина(майзель) – конкордия громова- роза шварц – евгения бош – нестеренко – ремовер- штакельберг – краузе…  Изучайте, друзья, и потом не говорите, что не сие – вымысел или нетипичное явление для пламенных ниспровергателей общественных устоев.
Вот если и была в истории революций храбрая женщина с пламенным сердцем, так это Шарлотта Корде. Правда она, потомок Корнеля, вопреки всем своим декларациям – контрреволюция в чистом виде.
 
                Но в том и беда, что у нас все вповалку лежат, жертвы с палачами, герои  с изменниками, подлецы   с праведниками и святыми. И практически никто не предпринимает ни малейших усилий  их разделить и систематизировать знания о прошлом, а значит и память в порядок привести, не отказываясь от правдивой, пусть и не всегда приглядной, но собственной истории. Есть конечно подвижники, только их слушают очень немногие, а слышат по-настоящему и того меньше. Среди с позволения сказать специалистов, я уж не говорю об остальных, принято, взяв к рассмотрению конкретный эпизод, сделать из анализа такового вполне глобальные выводы. Странно, не правда ли? Но пока все именно так и происходит. И просвета не видать. И оттого беснуется и не унимается, и смущает юные нестойкие умы и сердца, камарилья всех этих  якобыоппозиционеров , чьи дрыганья оплачены заокеанскими  покровителями. И оттого дают премию арт- группе  маргиналов за изображение фаллоса на питерском мосту, а ряженные девки пляшут в главном православном храме российском. А у меня вопрос не к ним. А к службе охраны храма, каким образом, милейшие, вы это все допустили? Как эти девахи ряженные вообще в храме оказались? Они ведь и без масок были одеты так, что хоть святых вон выноси! Но никто мне, увы, ничего не ответит. А ежели и сподобится, то отделается общими фразами или нечленораздельным брюзжанием. Ну правильно, кто я, собственно, такой, чтобы мне отвечать?! Гиль, микроб, пустое место. Я ведь нефть через биржи не гонял по демпинговым ценам за кордон, никого не убивал и тем более не заказывал, под сильных мира сего не ложился и в командах ихних не был – не состоял, казенных денег не уворовывал миллионами. Дерьмо и грязь, словом. И никому особо не интересен. Вот всем нынче известная девушка Вася, состоявшая в весьма высоких чинах  по оборонному ведомству министра такого лояльного, что впору его Добряковым поименовать,  под судом, выдающая «на гора» рифмованную и изобразительную галиматью, отчего-то нагло именуемую стихами, песнями и картинами, вот она- действительно интересна. Интерес сей зиждется на незыблемой ея уверенности в собственной безнаказанности. В плевках и пощечинах, щедро пожертвованных столь раскованной в поведении подсудимой в наш с вами адрес, посредством  именно своей удивительной раскованности и  широким диапазоном  оставленных за нею возможностей. Именно поэтому  она интересна многим милым, умным и отзывчивым людям, ей же и подобным. Такие имеют выход в эфир и голосят там, что вздумается. И их слушают, с ними разговаривают, за ними право признают.. Докатились мы, граждане, до ручки – до ножки с нашим истеблишментом. Они-де в праве. Где уж мне, горемычному … Но я таки спрошу. А вы, господа, отвечайте! Все одно- придется.

                Вот в молодости меня моя московская пассия отличала  за провинциальную самобытность, что ли. Я то втрескался в неё по уши, дурачок этакий, мне оригинальность моя была по колено. Был я молод, полутонов не признавал и любил чуть что рубануть с плеча. Она была девчонкой неплохой и столь же неразумной как и ея воздыхатель. Но вот импонировала ей моя кажущаяся бескомпромиссность , ну и на гитаре играл, стишата строчил вовсю. Кавалер да и только. У тебя, она говаривала, все по иному, нежели у моих знакомых парней. Ты оперируешь истинными понятиями, независимо от обстоятельств. Сила, решительность, открытость, чуть не по тебе – либо послал, либо- пойдем выйдем. Ни под кого не подстраиваешься. Ага. Вот дуреха-то, ой, дуреха. Ну, и я , естественно, хорош гусь. Да если бы она только понять и представить могла, насколько я одинок и уязвим! Насколько я дорожу её вниманием! И вообще любым проявлением человеческого к себе отношения! Что все мои выверты, драки за прекрасную даму с  выводками кунцевских и щукинских быков, конечно же по сути безобидных, милых и добрых пареньков,  лишь способ скрыть страх подступающего одиночества и непонимания, а как, собственно, дальше- то будет? Работа там и прочая, это понятно. Не в бытовой плоскости дело. Но ведь она тоже нуждалась в опоре и поддержке. И не меньше, а гораздо больше, чем я. Вот так, мы оба нуждались в одном и том же. А помочь друг другу оказались не в состоянии. Ну, и понавязали мы с барышней петель, да все  впустую. Вовремя разбежались, узелков не было, слава Богу. Тут, правда, еще одна причина  маячила, для меня весьма существенная.  Чтобы я в богатую семейку, где папа в ранге замминистра, да приживалкой вечной? Homo novus? Увольте, увольте.

                Кстати, о драках во имя пассий с превосходящими силами противника. Скажу сразу, что несмотря ни на что мне в них везло несказанно. Я думаю, все оттого, что я в минуту опасности просто бросался на оппонентов ,не думая о последствиях. Нет, ножичек в печень получить или еще чего похуже, от такого поворота мало кто застрахован. Так ведь не трусить  же. Тем более, что отступать некуда, с тобой рядом девчонка, а это отличный раздражитель для всякого рода воспитанных и тактичных молодых людей.
                Когда Вера с Элькой влетели в комнату, их лица пылали, а сами они аж шипели от возмущения. Девчата очень напоминали два кофейничка с выкипающим содержимым. Но Эля была моей невестой, а Верунчик - женой Боба. Это решало все. Я приехал из Питера к Эле на выходные. Они с Верой, учились на медицинском и жили в университетской общаге, пятиэтажке, практически упиравшейся в перроны железнодорожного  вокзала. Я недавно вернулся с тренировки и ,чувствуя себя неважно, валялся на  кровати. Не знаю, то ли  нерв защемил, приседая со штангой, то ли давление скакнуло, что уж вообще невероятно. Я с детства занимался спортом, шесть тренировок в неделю, курить начал очень поздно, даже не на первых курсах института. Пить? Ну, как все наши. Не больше, не меньше. Здоровья- то в двадцать три года у меня было ого- го, с кем поделиться, подходи по- одному. Но когда на пороге комнаты возникли девчата, голова моя  старательно и разнообразно давала о себе знать, награждая меня болевыми ощущениями всех возможных видов. Словом я лежал ничком, боясь пошевелиться, и ждал Элю, зная, что мой доктор - мое спасение. Однако по виду возмущенных донельзя  подруг было ясно - надо вставать и идти. Труба зовет.
                Девчонки , как оказалось, поднимались  по лестнице и  на площадке  между третьим и четвертым этажами столкнулись с пьяненькой компанией, расположившейся на подоконнике и прямо на полу. Ну, и один местный маргинал по фамилии Подаркин шлепнул  Верку чуть ниже спины и пока она, остановившись и оторопев, разворачивалась, успел сделать еще несколько шлепков со словами: «Вот, клеевая бабенка». Верка бы ему врезала, да он, оказавшись с ней лицом к лицу, осклабился,  заржал слюняво и шустро отскочил назад. «Ну, ничего, дорогуша. Сейчас тебе мало не покажется!- прошипела Вера и девчонки кинулись наверх.   
                Подаркин с гитарой сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Рядом на корточках базировалась какая- то очкастая биггса, явно пришлая, судя по вульгарным ухваткам и не очень опрятной внешности. Они курили одну папиросу на двоих, явно косяк, ишь , как шмалью пахнуло, затягиваясь по очереди, и о чем-то трепались, то и дело довольно так похохатывая. Подоконник был пуст, видно сдернули некоторые  ребятки, почуяв неладное. Внизу, в дверях третьего этажа тоже маячили местные парни, курили, дурачились трепались. А, бог ними! Говорить было не о чем. Я с левой ноги выбил у ловеласа гитару, её тут же подхватила завизжавшая разом гостья и кинулась вниз. Правой ногой я пнул Подаркина в район солнечного сплетения и очевидно попал, ибо он хватая перекошенным ртом воздух, завалился на бок. А получив  по дурьей своей башке вообще выключился  или притворился таковым. На все ушли считанные секунды. А-а-а, прочухали тему, теперь по мою душу снизу еще лыцари  бегут Ладно… Правая рука на перила, левой ладонью – упор в стену. Колени к груди и обеими ногами – р-раз!- вперед, в набегавшую двойню. О! Как покатились, голубчики. Да еще зацепили двоих, бежавших за ними. На третьем  этаже  заорали  благим матом, раздался топот копыт. Я оглянулся, махнул своим девчонкам, мол наверх, наверх! А наверху- то, мать честная, все перила облеплены прекрасным полом. Прекрасные донны глазенки таращат, не каждый день у них в обители такое происходит. Снизу вновь появились соискатели и я приготовился. Позиция у меня- краше не придумаешь. Как у спартанцев при Фермопилах.  Добро пожаловать, друзья мои, милости прошу.  Пытавшиеся атаковать тоже осознали моё преимущество и остановились на нижних ступеньках. Один из них, коренастый, плотный , крикнул: «Эй, давай вниз, доминас грошовый! По – чесноку чтобы все!». И тут раздался голос, голос, понимавшегося снизу Боба: « Ты кого лечишь, богатырь? Я тебе, колхозник, сейчас и по чесноку, и по луку, и по репе…». Мы взяли их в клещи.  Боб метелил крепыша, я, одолев пролет в два прыжка молотил кого придется. Сверху аплодировали. Вот же дурдом! Через три минуты мы победили. Эти прекрасные  парни, смелые только в кодле, явно не ожидала такого итога. Мы с Бобом молча пожали друг другу руки и поднялись в комнату к девчонкам. Самое смешное заключалось в том, что Боб не знал причины конфликта. А когда понял в чем дело… Я едва удержал его от новой карательной экспедиции.

                Их было четверо, а я находился прилично «под шофе». Поэтому не успел сосредоточиться и пропустил ха-а-рошую плюху. Увесистый кулак  парня  внушительной комплекции очень грамотно вошел во впадину между левой скулой и носом. Точненько, первыми двумя костяшками,  как, наверное, и учили. Кровь у меня хлынула разом из обеих ноздрей, густо так, основательно. Голова вдруг показалась мне ведром, встретившимся с мертвой преградой. Хорошо еще, что дистанция была предельно дальней, как раз на длину его вытянутой руки. Я отпрыгнул назад и, не останавливаясь, попятился еще. Коснувшись лопатками стены, я понял, что вот здесь и сейчас мне предстоит достойно умереть. Бежать  было некуда. Они перекрывали коридор от стены до стены. Но, вот обалдуи, отчего-то медлили с расправой и пялились на меня, трясущего головой и окровавленного. Белая моя футболка на груди уже стала красной. Я поднял кулаки…  Вот он,  «последний парад…»
                Самое интересное  во всей этой потасовке было то, что мне пришлось вновь за Верку вписаться.  Ну, а как, скажите на милость, мне еще поступать, если я вижу как бык какой-то пытается жену моего брата названного вытащить  из-за стола на танец чуть ли не силком? Я  скота этого визуально знал, ваучеры мы скупали на поле чудес, на одной плешке мерзли. Ну, он сразу мне не по душе пришелся, но  там мы  не пересекались. Стоит и стоит себе. А тут… Я конечно встал, к деловому этому подошел. Вера меня заметила наконец- то. А то сидела почти рядышком полчаса и  в упор не видела. Последовал короткий обмен репликами. Я ему: «Поплясать хочешь, ублюдок? Ну пошли, попляшем». Он мне: «Щас ты у меня станцуешь». Я вперед выдвинулся, не оборачиваясь. Слышу, он за мной двинулся. И не насторожило меня, что на выходе из зала  вышибала, хороший мой знакомый, регбист, спросил, удивленно взглянув мне за плечо, мол, может помочь? А я в ответ самоуверенно так, дескать, порядок, Рома, разберемся. А они оказывается за мной  вчетвером пробирались…             
                Я поднял кулаки на уровень груди. Кровь и боль меня только разозлили. В конце концов отметелят меня эти твари, ну в больничку попаду. С кем не бывает? Дело мужское. Еще секунда и ватага кинулась бы ко мне. Некоторое время, до первого пропущенного удара, я бы продержался гарантированно. А там как Бог на душу положит. И тут тяжелая металлическая входная дверь дрогнула  и медленно, с натужным скрежетом, отворилась. В проеме стояли наши. Игорь Каверин и Андрюха Копров. Впервые в жизни я понял, что чувствовала Анка- пулеметчица, увидев несущегося на врага Чапаева во главе своей кавалерийской оравы.  Победа! Я молча кинулся на слегка оторопевший квартет своих визави. И вновь плохо соображал, что творится. На глаза опять, как тогда, в школе, упала  пелена, и руки двигались  медленно, и бык заваливался на землю плавно, основательно, точно  выбирая место для лежбища… Я очнулся, когда Каверин вырвал у меня из рук какую- то веревку, на деле оказавшуюся частью галстука этого, которого я молотил сидя на его туше верхом. Сейчас он валялся уткнув лицо в ладони , спиной вверх. Еще один кент , вырубленный начисто, сидел у стены. Его товарищ стоял на коленях, прислонившись лбом к шершавой стене коридора. Он что- то обиженно мычал и сплевывал кровь через губу. Ясно. Друзья боксеры тоже в стороне не остались.
Профессион де фуа, ничего не попишешь. Опять же и «наших бьют» не проигнорировать.
                Просто Верка с Бобом поссорилась. И она решила, назло мужу, пойти с подружками  в кабак. А я оказался там практически планово, ну встречался кое с кем по делишкам всяким, купи- продай одним словом, а потом решил немного задержаться. Горло промочить. Ну и промочил соответственно.       
                Вера погибла в жуткой, нелепой автокатастрофе через четыре дня после рождения моего сына. Она, будучи в отпуске, решила съездить- таки в Питер, дабы  помочь коллеге сдать годовой отчет. Они с этой женщиной и на кладбище рядом лежат. Ограда в ограду. Теперь и Боб упокоился совсем неподалеку. Вот так.
                А еще лет за пять до гибели Вера развелась с Бобом. Развелась, кинув бывшего на хату, которую он сотворил своим горбом, по-честному, вместе со всем её содержимым.  Не подумайте, что я Верку в чем-либо обвиняю. Тут не она, тут  ближайшее окружение постаралось. Как правило, в семье каждый виноват наполовину. При любых раскладах, если конечно счет гамбургский, а не иной. И Боб , конечно, прав был далеко не во всем. Такого попробуй тронь! Но он-то жену любил, очень. По- своему конечно, но это детали. А она? Это вопрос. Назвать мужа в постели другим именем, это по- вашему что? Вот и я говорю, ничего. Не нашего ума дело. Ирка в принципе  добрая была, только слишком уж легко всему верила и лапшу с ушей снимать отродясь не умела. В конце концов Боб пришел к тестю и сказал, чтобы тот долю ему таки отстегнул. Иначе, говорит, ты же Алексей Тихоныч  через мост на работу- с работы ходишь, смотри, в реке найдут, а мне это встанет баксов в триста, мало ли наркош в городе. Они тебя и за пару- тройку вмазок заделают. Вечера осенью темные, глухие. Освещения на улицах почти нет. Город должен поддерживать благоприятные для уличной преступности условия на должном уровне, что он и делает. Пришлось тестю поделится. Только счастья это никому не принесло. Ладно хоть квартира сыну Веры и Боба досталась. Он там сейчас и обитает, как придется, чем найдется…  В общем- никто ни в чем не виноват. Как и всегда. Живи пока живется, да здравствует любовь…  А в остальном, никто ни бэ-ни мэ- ни кукареку.

 Эй, красавица- визитка,
Соглашайся на визит!
Да живее, паразитка!
Мне ж монашество грозит!
На пороге молвишь- здрасьте!
И тотчас сгоришь в огне
Заказной рабочей страсти…
Значит, истина в цене.

                Боб был по натуре- непотопляемый авианосец. Мобильный, деятельный, изобретательный, чтобы ни случилось. С таким хорошо из ямы выбираться, из самой глубокой и безнадежной.  Но как ни странно, при всей оборотистости, предусмотрительности, даже расчетливости, Бобу не очень- то везло в жизни. Я уже говорил, что мелочёвка его заедала, а крупных целей не появлялось, все больше ради подножного корма изворачиваться  приходилось.Так ведь по мелочи  энергию растерять не мудрено. Суета сует. Как сейчас модно выражаться, Боб всегда был человеком мотивированным, только, очевидно, мотивация его носила дискретный характер. Разбрасываться приходилось, а так устаешь гораздо быстрее.  Я больше скажу, это вообще беда многих из нашего поколения. Мотивация есть следствие веры, веры в цель, в её достоинства, в её жизненную для тебя необходимость. Разочарование в цели, как  в объекте достижения,  накрывало и накрывает многих и очень многих.  Это данность. Механизм веры в мечту был если не разрушен, то основательно покалечен. Понятно, есть люди покрепче, есть послабее. Но факт остается фактом. Я вот знаю одного  карманного , в смысле масштаба, воротилу, смолоду отличавшегося непревзойденным оптимизмом. Он закончил нечто финансовое, толком не помню, и горел желанием реализовать полученные знания на деле. Но только в масштабе крупного города. В данном случае Питера. А супруга его по распределению трудилась  в Заполярье. Жила, естественно, в общаге. Фи, какой моветон, не правда ли? Ну, парень долго не чинился, прибыл к месту жительства жены, покрутил носом, и через некоторое время свалил на волю, в пампасы, точнее в дельту Невы. И велел жене тоже завязывать со своей гнилой работой и собираться в дорогу дальнюю, как только он даст отмашку. Штука состояла в том, что половину свою прекрасную он оставил в далеком северном краю беременной.  Ну, и пришлось все хлопоты по обеспечению переезда взять на себя друзьям и знакомым супруги этого ухаря. А мне выпала почетная обязанность грузить контейнер, обеспечивать авто и грузчиков и т.д. и т.п.. Ну, помочь человеку, тем более даме – святое дело. Однако же, согласитесь, бросать беременную молодую жену, приказав ей переезжать, а самому шабашить, вроде квартирьером, в северной столице… Причем дятел не счел нужным ни с кем из нас поговорить, объяснить ситуацию, попросить по- человечески в конце концов. Делай раз!- и усё. Возможно я не прав, я наверное чего- то не понимаю. Ладно. Отправили человека со всем скарбом. Далее все шло более или менее благополучно. Чувак подвизался  торговать в Питере на рынке самопальным средством для чистки ковров. У него был дружок- химик, дальнейшая схема объяснений не требует. Потом, раскрутившись, большой город съест все , что угодно в количествах неограниченных, он с компаньонами стал торговать какими- то часами. В итоге: квартира в Питере, а-а-автамабиль!, ну, и прочая лабуда.  На все про все ушло два десятка лет…  Двадцать лет жизни! На самопальную химозу и часы.
На хату, тачку  и немного бабла. И развод с первой женой. Ладушки, если кто- то считает, что его жизнь удалась, то я- за. Я, помнится, бухой, безуспешно пытался своей Эльке объяснить, насколько жалкую участь избрал себе этот парень.  Ради проклятой соты в одном из тысячи столичных ульев и сомнительного кайфа присутствия в большом городе он, считай, лучшие годы положил. О чем, скажите, он может своим детям рассказать? Да разве ж только он один? Я подобных историй еще немало могу поведать, да смысла не вижу, ибо по общему мнению я в данный момент несу полную ахинею. Он ведь по всем статьям практически состоялся. Ибо важен результат, и большинству абсолютно по барабану каким образом успешный мало- мальски человечек этого результата добился. Боже упаси меня, осуждать кого-либо, ни в коем разе. Но отношение-то свое я могу  озвучить. И потом, деньги в чистом виде никогда не могут быть целью !Вот в чем загвоздочка. Вам, говорите по фруй моя загвоздочка? Принимаю и понимаю.  Ожидал. Мораль- вообще не характерна для человеческих масс. Да и мораль, признаться, разная бывает. Хоть на самом деле она- одна единственная. Остальные – фальшивки. Что же, спросите , это за мораль такая? Да очень простая, на первый взгляд. Десять заповедей плюс Нагорная проповедь. И ничего более на эту тему придумывать не надо. Да и не придумаешь, сколь бы не пыжиться. Вот только соответствовать не получается, хоть тресни. Может действительно, треснуть немного?
                Что? Я отвлекся? А почему собственно? Я как раз по теме излагал. А самая главная беда в том заключается, что все эти двадцать лет с  начала 90-х и гений вышеупомянутый, и я, и Боб, и еще черте кто, зарабатывали деньги без конкретной цели. Просто, дабы выжить. Правильно, зарабатывали кто как умел, как мог, как позволяла окружающая обстановка. Единственным утешением для меня служит то, что я не всегда старался лишь для себя, что оставил после себя некоторую добрую память, что пару- тройку человек чему –то научил и сделал спецами, о чем они до сей поры не забыли. Хоть так. Конечно, у меня многое и очень многое получалось лучше, чем у иных, но со временем я вдруг стал ловить себя на мысли, что, оказавшись на территории корпорации, я перестаю быть собой и становлюсь своей мультяшечной копией. Это как компьютерная  игра. За деньги и не только. Я играл, добивался некоторых успехов: установите над конверторов охладитель газов весом  без малого тридцать тонн, клянусь, вы ненадолго станете повелителем вселенной. Особенно при соответствующей оплате ваших копошений.  Чистое загляденье до поры, до времени. Одним словом, я играл, мною пользовались… И начальники, и подчиненные… Но каждый из находившихся в этой системе координат был в аналогичном положении. В положении проститутки, ради вознаграждения отпускающей то направо, то налево, то вверх, то вниз. А разве не так?  Кто-то это осознает и уходит, кто-то осознает, но не придает значения, а большинству и невдомек. Только вот уйти очень трудно порой бывает. Я долго тянул, лет шесть, дабы полностью покончить со всем этим и уйти, и  заниматься тем, чем на самом деле мне хочется и положено заниматься. Положено оттого, что Богом дано. Мы частенько истерически стенаем по всевозможным поводам и без оных: «О! Господи, за что мне все это?». Да я знаю за что. Точнее знаю тех, кто знает. «За то, что делаем работу, а не любим её и не бросаем». Частность? Согласен. Но верная частность. Я на своей шкуре, на собственном опыте сие изведал. И  по крайней мере, кроме меня, еще один человек  это точно знает. Вот он и сформулировал свои ощущения. А ешё: «Наша трагедия в том, что мы обречены на адские муки. Наша трагедия в том, что адские муки мы не воспринимаем как муки».  Мудрый японский парень  взял и обобщил заявления , подобные тому, что звучали и в нашей литературе. Проинтегрировал  по всей жизни. Задолго до рыбака - философа, задолго до меня и иных, прочих. Но ведь каждый из нас склонен открывать в своей жизни Америку заново. И если бы только одну Америку! Несть им  числа… Ну, а то, что «вольные хлеба» пока не особо меня кормят, это правда. Изящная словесность- дело рискованное, вроде экстрима.
                Ну, и «кого ты хотел удивить?», господин начётчик? Об этом  ведь спросить желаете, а?  Не стесняйтесь!  У нас в достатке любителей ,чуть что, орать, дескать, «начетчик», хорош цитатами сыпать! А что, скажите мне на милость, что плохого и вредного в цитатах грамотных и  к месту? Реминисценций убоялись, господа мои? Отчего  вдруг стали считать, что если несколько хороших цитат ввернешь в разговоре, тем более к месту, это признак отсутствия своих мыслей? Полный бред. Конечно, меру и здесь знать надобно, ну, так мера во всем необходима.

                В нашей, весьма престижной  на заре семидесятых, новенькой «хрущобе» было четыре подъезда. И по четыре квартиры на каждом из пяти этажей. Мы жили  в первом подъезде на первом этаже. В квартире напротив обитала весьма колоритная пожилая супружеская пара. Тете Зине Калике и её мужу Ивану было лет по шестьдесят, но мне, понятное дело, они казались глубокими стариками. Тетя Зина, Зинаида Николаевна, небольшого роста, худощавая, с претензией на определённую грацию , как в движениях, так и в позах, например  поднося к губам папиросу, глубоко втягивая щеки при затяжке, с легким шумом, чуть приподняв подбородок, выпуская плотную дымную струю. И стоя при этом ни много, ни мало, в третьей позиции, легко и непринужденно. Она носила очки с синими стеклами по причине  некоей глазной хвори, однако же макияж у неё всегда был порядке,  неведомо каким образом. Наша соседка вела себя в общении с остальными с  несколько вульгарной непосредственностью, отдающей впрочем махровым, до времени завуалированным, аристократизмом. Она могла вдруг обратиться к собеседнику настолько изыскано и свысока, что того невольно оторопь брала, а что, мол, такого вдруг стряслось? И голос, голос тети Зины, бывшей примы оперного театра,  впечатлял, сильный, правильно поставленный, глубокий, с модуляциями. Словом, мастерство не пропьешь. А в этом деле Зинаида Николаевна и её супруг Иван Яковлевич, глухой на оба уха бывший силовой жонглер – циркач, знали немалый толк. Были они, несомненно, людьми сложных судеб, впрочем таковых у нас в городе в те годы вообще хватало. Очевидно по старой богемной привычке тетя Зина  у себя на квартире устраивала нечто вроде салона, где собирались различные темноватые личности, какие-то сомнительные деятели от дворца культуры, отставные карточные шулера, просто знакомая пьющая публика. Временами, когда гости до крайности надоедали хозяевам, наша мадам рекамье распахивала дверь и зычно, с имперской интонацией возвещала, указуя перстом на площадку: «Вон отсюда! Прочь плебеи! Иван, холопам в доме отказать!». После чего послушный Иван Яковлевич ловко и без церемоний  выпихивал посетителей из квартиры, как по одиночке, так и парами -тройками. На несколько дней в подъезде воцарялось затишье, после чего салон вновь имел место быть. Супруги, насколько я понял из разговора моих родителей, в свое время угодили по довольно вздорным причинам в лагерь, откуда и вышли по сути калеками. А до посадки они жили где-то в центре, по-моему даже в Питере. Но видимо возвращаться им было некуда. И тетя Зина, и дядя Ваня очень по-доброму относились  к детворе, Зинаида Николаевна могла назвать деточкой даже великовозрастных обалдуев- пэтэушников, и всех подряд  оделяла конфетами, которые всегда носила в кармане пальто. Отец рассказывал мне позже, что  едва перебравшись в нашу хату из пригородного поселка, он отправил меня полугодовалого и маму на юг, к бабке с дедом, а сам решил довести жилище до ума, и первым делом принялся застилать  дощатый пол  древесно – волокнистыми плитами. Так выходило, как минимум, ровнее, да и теплее наверняка. И вот однажды, отложив молоток и закурив, он услышал, как на площадке щелкнул замок соседской двери и раздались с легким шарканьем шаги. Потом последовала явно театральная пауза, а затем прозвучал  возмущенный вопрос: «Это какая же, шлядь, с утра пораньше и колотит, и колотит? Гробы, что ли сколачивать пора пришла? А?». Конечно же, перестук отцовского молотка пробудил ото сна тетю Зину, кто еще мог так изысканно выражаться у нас в подъезде?! Папаня в ответ взял молоток и ударил им несколько раз  по полу, меняя интенсивность и частоту. Затем, для пущего смеха, вообще прошелся легкой дробью и закончил трель жирнющей точкой. На площадке некоторое время молчали, а потом Зинаида Николаевна радостно возвестила : «А! Это же ты, червяк книжный, инженеришка очкастый. Жена твоя…врачиха!».  Впрочем, вскоре после этого случая, отец навсегда заслужил доверие и уважение соседей, он просто помог тете Зине донести две тяжелые сумки с каким-то скарбом, встретив её по дороге, к тому же в беседе  процитировал несколько строк из монолога Джульетты, которые тетя Зина запамятовала, а потом прочел стихотворение Ахматовой по обнаружившемуся поводу. С той поры Зинаида Николаевна  иногда захаживала к нам в гости, выкурить папироску- другую, мама и отец угощали её чаем или вином, если таковое присутствовало в доме и вели  светские беседы о литературе и музыке. Иногда папаня брал гитару или баян, окончательно повергая гостью в крайне растроганное состояние. Теперь, выгоняя в очередной раз своих проблемных гостей, Зинаида Николаевна к своим обычным проклятиям обязательно добавляла: « В этой парадной швали нет. Здесь живут интеллигентные, образованные люди. Не портите им вечер. Подумайте, несчастные, о детях, что могут вас лицезреть! Вон!». А однажды, позвонив к нам в квартиру резко и требовательно, тетя Зина, прямо с порога, попросила отца, открывшего ей дверь : «Вадим Федорович, убейте меня!».

                Боб вообще одно время прекрасно устроился. Он кирял, как следует, а Верка- то врач- нарколог, она с дежурства  вернется, супругу больному аскорбинку с глюкозой шарнет внутривенно, Боб и оживает. В душ сходит, кофейку примет, и ко мне в комнату стучится, Длинный, мол, а не пора ли пива испить? И круг, замкнувшись, начинается заново. Точнее, не круг- петля. И отнюдь не по причине избыточного количества алкоголя, хоть и поэтому тоже. Но сие- лишь горькое и пагубное следствие. Если бы все было так просто. Ну, можно тогда, перефразируя  тираду  одного мудрого американца, зашить все рты. И полный ажур. Только не нашедшим себя и жизни нет никакой. Только этот поиск может очень затянуться  или вообще так и не начаться. Только далеко не каждый способен это осознать. И не потому, что от природы дегенерат. Просто человеку всегда предлагались и теперь  предлагаются в жизни такие условия, в коих он просто не может зачастую заниматься еще и самим собой. Устроили шустрые ребята дефолтик, напакостили  с гособлигациями краткосрочными, пирамидку выстроили,сорвали куш и отвалили, а народу, считаемому ими за быдло, предлагается быть в этой ситуации более гибким, приспосабливаться к новой экономической ситуации. Что? Нет работы? Езжай- ка ты, Вася со своей Машей или без неё, за тридевять земель, туда, где твоя профессия востребована. Не хочешь?  Тогда подыхай с голоду на малой родине. Подход великолепный. А я в толк никак не могу взять, отчего это Вася должен со своей земли куда- то рвать? Он-то как раз эту землю не продал и не пропил, сколь бы не пил горькую с горя. Это вы, господа командиры всех рангов и мастей готовы вновь свой народ в грязь втоптать поглубже. Антураж сменили, терминологию тоже. А суть одна. Ради благополучия кучки  бонз и их ублюдочного потомства можно ставить и ставить эксперименты  на бескрайних просторах страны. Или вот ещё пеночка, боритесь- де, люди добрые, за реформу жилкомхоза, убейте жизнь на подсчет коммунальных услуг и отчислений на ремонт ваших камер, отчего- то именуемых квартирами. Соберитесь гуртом, жильцы восьмиподъездной  девятиэтажки, где по восемь хат на этаже, и всё сообща порешите. Господи помилуй! Я и с соседями- то ближайшими знаком шапочно, а остальных в упор не знаю. А они меня. Может мы с ними по жизни враги злейшие, если разобраться. О чем мне с ними разговаривать? А им со мной? Да и как мы сможем доверять друг другу, если и знать- то друг друга не желаем.  И отчего это я свою персону кому –то навязывать должен. А этот кто-то мне? Даже если конкретный товарищ имяреке  в эйфории  корчится, от первых успехов дескать, вот, дом в порядок привели и прочее, не обольщайтесь. Постсоцдействительность так  устроена, что  все усилия в единый момент прахом могут пойти. И пойдут, рано или поздно. Или законы поменяются, или проворуется кто-нибудь из ответственных товарищей, с него и спрос, а он далече, если вообще жив, или еще Бог весть, что приключится. По судам шляться, сутяжничать  по любому поводу? Да ежели я лишь начну этим заниматься, влезу по уши в дебри коммунальные, то уж точно навсегда. Вылезти обратно не удастся. Ничьей жизни не хватит. Поймите меня правильно, я вовсе не против практики решения спорных вопросов посредством обращения в суд. Никуда не денешься, если припрёт. Но бегать туда, что называется, в полночь и спозаранку, чуть что случилось? А жить- то когда? У меня ведь куча всяческих прочих важных дел. И не нужно меня ни в чём убеждать. Однократно, ради достойной цели можно и до Страсбурга дошлёпать. Осилим, коли очень нужно будет. Но только вот агитировать меня не стоит. Едва меня начинают силком толкать на какие- либо действия, я тут же начинаю упираться.  И убеждать меня в позитивных намерениях власти бесполезно, ибо напрочь не верю не одному слову , сказанному с высоких и не очень высоких трибун. И хотел бы, да воспитание сказывается. Очень хорошо меня с детства вышколили, так, что «не верь, не бойся, не проси» звучит куда  убедительнее любого иного девиза. И не  надо лики благородные, породистые (интересно, а какой именно породы?) кривить, мол тюремное правило не про нас. А про кого же ещё? И про нас, и про вас… А тюрьма? Она да сума на Руси, считай, понятия сакральные.
 Вот, кстати, о суме. В благословенные  девяностые  народонаселение нашей страны либеральные правители  сначала окунули в нищету, отпустив цены, затем довели до скотского состояния кризисом неплатежей,  прошлись по ползающим на карачках упрямцам катком дефолта, а , перевалив в третье тысячелетие,  подсадили на иглу банковских разнообразных кредитов. В итоге - иллюзия благополучия, имеющая в подоплеке  самое обыкновенное рабство. Либеральные нормы жизни воспитывают рабов, только с виду независимых и обеспеченных. На деле- абсолютно управляемую массу, существующую в долг. И это тоже фашизм. Чистейшей воды. А «Декларацией прав человека» давно уже можно лишь подтереться. Её сочиняли намеренно, дабы наивных дураков успокаивать и лелеять. Без дураков скучно.
                Однажды, проснувшись субботним утром на заре нового тысячелетия, Сэм обнаружил, что карманы его пусты. И кошелек тоже. Надо было срочно что-то предпринимать в направлении изыскания средств к дальнейшему существованию. Сэм закурил, прошелся по комнате, встал у окна, отдернул штору и открыл створку рамы. Признаков жизни во дворе в этот час еще не наблюдалось. Скамейка, где обычно гнездились местные алкаши, пустовала. И собачники отсутствовали.  Очевидно сказывался фактор субботы. Народ мирно отдыхал после трудовой недели. Поторчав немного у окошка, Сэм придавил окурок в плоской жестянке- пепельнице , стоявшей на подоконнике, и направился к письменному столу. Стол был старинный, потемневший от времени, с двумя массивными тумбами и ящиками, по три в каждой, снабженными чуть ли не бронзовыми по виду ручками вычурной формы. За  полгода, пока Сэм снимал эту комнату в коммуналке, он ни разу не заглядывал  в ящики стола. Да и теперь открыл один из них скорее всего просто так, без какой бы то ни было конкретной цели. Однако, содержимое  ящика оказалось на удивление современным. Там лежали три паспорта. Ознакомившись с их содержанием, Сэм задумался. Эти ксивы нужно было как- то применить, причем с максимальной пользой . Собственно, как паспорта оказались в ящике стола, его не особенно интересовало. Да и понятно, в общем, как. Владельцы либо за водку их оставили в залог, либо за деньги, необходимые на приобретение  опять-таки водяры. Искать означенных граждан по адресам регистрации представлялось бессмысленным. Нужны им паспорта как пятая нога тому Бобику. Ага, вот кстати гражданин Быкадоров, очень интересный малый. Уж больно он на него, на Сэма то есть похож. И стрижка короткая,  и нос такой же, не курносый, но с определенным намерением вздёрнуться, ежели что, и глаза… Почти брательник получается, этот самый Алексей Афанасьевич. Интересно, откуда такие фамилии берутся? Быкадоров! Корридой явно отдает…  Очень своевременно, а не только современно…Через несколько минут решение пришло само собой. Поблизости, в соседнем переулке неделю назад открылся магазин оргтехники и прочей электронной  лабуды. Сэм видел рекламу, сулившую продажу товаров в кредит, с первым взносом равным нулю рублей. Перспектива вырисовывалась вполне реальная. А что, паспорт в приличном состоянии, чувак на фото очень на Сэма похож, да и отступать некуда. Позади нищета. Сэм принял душ, побрился самым тщательным образом, одел ради такого случая единственный свой костюм и вышел из квартиры навстречу маячившей фортуне.
                Смелость, как известно, города берет, а наглость, при всем при этом, второе счастье.  Задумка Сэма стала реальностью, как по мановению волшебной палочки. Должно быть торговля у нового магазина шла вяло, ибо первого в этот день клиента продавцы, юноша и девушка, встретили очень радушно. Приобрести в кредит процессор, монитор, клавиатуру и всякое такое прочее? Ну, конечно же, какие могут быть вопросы сейчас и оформим. Выбирайте. Со своей стороны можем посоветовать вот.. вот… и еще это и это… Ваш паспорт пожалуйста. Так. Быкадоров Алексей Афанасьевич.. прописка. Ах, да- да регистрация. А где работаете?  Ах, в порту? Понятно. А кем? Матрос – моторист на буксире… Будьте любезны контактный телефончик… По этому номеру вам можно будет в понедельник позвонить?  Ах с одиннадцати до часу дня удобно? Отлично. Итак ваш ежемесячный взнос, Алексей Афанасьевич, составит.. Да, конечно, сумма реальная. Очень удобно…  Всё для клиента.  Всего доброго. Благодарим за покупку, желаем удачи, всегда рады видеть…   Через сорок минут после выхода из магазина Сэм двинул все приобретенное «железо» знакомым коммерсам  на « Апрашке» за две трети стоимости и за наличку, естественно. О том, что его, а точнее гражданина Быкадорова будут искать, он не беспокоился. Пусть ищут, авось найдут. А в порту Сэм  уже не работал. Так, пропуск не сдал при увольнении, точнее сдал и тут же подрезал у зазевавшейся сотрудницы. Мало ли в валютник понадобится  сходить. Пустят, если форму пропуска не сменят. А не пустят, так и рефрен с ними. Он расплатился с ожидавшим завершения его гешефта таксистом и с немалой суммой в кармане пошел пешком в сторону Обводного. Торопиться было некуда. Автобусы в его родной городок отправлялись с автовокзала с утра до вечера. Сейчас пивка где-нибудь тяпнуть, позавтракать, а там и на малую родину  можно выдвигаться. Вот так-то, гражданин Быкадоров. Знал бы ты, какую пользу можешь людям приносить, очень бы удивился.

                Случившейся оказии никто из нас и предвидеть не мог. Дело было налажено отменно, по абсолютно накатанной схеме.  На съемной однокомнатной квартире в ванной выхаживалась брага в молочных бидонах. По готовности она превращалась в первоклассный самогон  посредством ректификации в прекрасном аппарате из нержавейки, установленном на две конфорки газовой кухонной плиты. После этого готовый продукт разливался в пластиковые канистры и вывозился в старый город, где и реализовывался бойкой женщиной по имени Алевтина. Через пару дней Алевтина отдавала нам деньги, а мы переправляли ей очередную партию эликсира жизни, пользующегося непреходящим успехом у местного населения. И вдруг… В общем я очень удивился, услышав в телефонной трубке взволнованный голос нашей компаньонки. Надо сказать, что Аля сия являла собой образец  стойкой и очень тертой женщины и, чтобы сбить её с толку, а  тем более напугать , нужно было   очень постараться.  Жила она с двумя детьми, девчонкой и пацаном, дошколятами- погодками, и с матерью. Муж Алевтины в природе существовал, но в описываемое время тянул срок  за убийство, где-то на строгаче, то ли в республике Коми, то ли на Урале. Схлопотал он немало, лет двенадцать, и сидеть ему еще оставалось добрую половину срока. Вот Алевтина и крутилась как могла. Работала уборщицей в леспромхозе и вела торговлю, в основном ночную. Деваться некуда было, на дворе- начало девяностых, в стране полный бардак, никто ни рефрена не понимает, доллар неумолимо ползет вверх, как господин  Месснер на Эверест, а родной наш, деревянный рубелёк наоборот вниз катиться, вот- вот рухнет. Тогда в городишке, как и в целом по стране, все чем- то торговали. Кто во что горазд. Водка продавалась по талонам и дорого, поэтому  спирт «Royal» и самогон   пользовались  самым живейшим спросом. Короче говоря, из Алькиных речей я понял, что её местные клиенты  предъявили претензию по поводу качества продукции и потребовали деньги вернуть назад. В противном случае недвусмысленно пригрозили подпалить дом. Ну, все- таки женщина есть женщина, напугалась наша продавщица, понятно, из- за детишек больше. Я позвонил своим компаньонам, объяснил им что к чему и сказал, чтобы они заехали за мной через полчаса. Кузены, а звали их так потому, что были они  одноклассниками и однофамильцами, прибыли без опозданий, и мы втроем отправились в старый город на нашем корпоративном «жигуленке» , купленном по случаю в складчину. Алевтина встретила нас на крыльце. Наверное в школе её точно дразнили «каланчей» или что ни будь вроде того. Ростом Аля была не ниже Синди Кроуфорд. Да и в остальном немногим этой английской диве уступала. Еще, кстати, неизвестно, как бы выглядела хваленая британская фотомодель, если бы жила на улице Красных Летчиков, в доме без водопровода и теплого сортира, и в отсутствие дражайшего супруга, мотающего срок  на зоне, поднимала бы на ноги двоих ребятишек, убирая помещения в леспромхозе и торгуя по ночам самогоном. А нашу торгашку в соответствующие условия только помести, через пару недель бы её не узнали, уверен. На любой конкурс красоты могла бы поехать.  Могла бы конечно… Только  вот Аля несла на себе печать какой- то уж больно беспутной, бесшабашной красоты. Прежде всего её выдавали глаза, в зелени которых отчетливо читалась сиюминутная готовность к разгулу и веселью, и вообще ко «всем тяжким». Очевидно прежде всего тело временно одинокой женщины желало праздника, ибо мы постоянно отбивали её попытки закрутить с кем- нибудь из нашей троицы  мимолетный романчик.  Однако мы оставались непокобелимы, ибо дело есть дело, а такой дамочке только дай волю и вмиг  точку сбыта потеряешь. Кузены правда как-то по пьянке  пытались рассуждать о том, что при необходимости можно Алькиным прихотям и угодить, бизнес, мол, дело жестокое, хоть и «для поцелуев повода нет». Но дальше подобных рассуждений  дело не заходило. Мы проследовали в дом, где на кухне в углу стояли наши канистры с самогоном. Одна из них, поменьше, была водружена на стол и открыта.
- Во, попробуйте, чё это,- с хрипотцой сказала Алевтина и плюхнулась на табуретку.
Я поднял канистру и аккуратно налил содержимое в стоявший рядом граненый стакан. Взял стакан в руки, нюхнул. Запаха почти не было. А наш ректификат, шедший на продажу, немного сивухой все-таки отдавал. Конечно, мы же его специально не очищали. Но запах запахом, а качество было вполне приличным. А тут что- то непонятное…Откуда это зелье взялось?
-Так я не понял,- один из Кузенов  протянул руку и я отдал стакан ему- Что, кто- то траванулся конкретно этой бурдой?
-Да нет- Алька пожала плечами и затушила окурок в банке из под кильки- Просто они не поняли, чё бухают. Да еще по шарам , говорят, врезало очень быстро, а не пахнет как обычно. Вот и развопились.
-Ну-ка, дайкось- Кузен выдохнул в сторону и опрокинул содержимое стакана в рот.
-Ты чё?- Алевтина побледнела- С ума сбрендил? А если  там…
-Ху! Там- там!- Кузен помотал головой- Самогон это, понятно? Самогон! Только очищенный и крепостью не сороковник, а градусов под шестьдесят.
-Ё-ё-п…- схватился за голову второй- Это же я Лехе, ну, мастеру своему бывшему, очищал, на рождение дочки. А он, чудила, так и не пришел за ним. Блин горелый. А я забыл. Канистра стоит себе и стоит. Ну и забрали, значит, до кучи. 
В общем все выяснилось. Алевтина на радостях предложила тут же это дело отметить. Пришлось конечно выпить с ней немного ,а  потом категорически отклонить очередное предложение о продолжении банкета с кем-нибудь из нас троих наедине. О, женщины! Одинокие русские женщины! Какие же вы…душевные… Иногда это пугает. А мы?  Мы канистру конечно же с собой забрали, пообещав вместо неё привезти вечерком нормальную продукцию, что и было сделано. Вот так. Лучшее- враг хорошего, сие бесспорно. 
 
                Улица Михайловская была самой, что ни на есть, городской окраиной.  Автобусы сюда не ходили. Ряд бревенчатых, почерневших от времени, покосившихся хибар, за ними поле, а дальше лес. До ближайшей улицы  метров двести. Отшиб он есть отшиб. Да и обитателей унылых жилищ можно было по пальцам посчитать. Только в одном доме жильцов хватало. Странный это был домишко. Жили в нём три сестры. Две родных и одна им двоюродная. По возрасту впору бы их еще девушками называть, да у всех троих детишки были. У одной ребята- близнецы, да у сестер её по девочке. Так и жили – три мамы , да четверо детей, мал- мала -меньше. А отцами в доме и не  пахло никогда. Во всяком случае никто из нас их не видел, ни я , ни Сэм, ни Боб, ни Хусейн.  Я-то с хозяйками вообще был шапочно знаком, несколько раз, по случаю, пришлось мне вытаскивать загулявших приятелей из гостеприимного этого дома, а тот же Сэм частенько туда захаживал и зависал по несколько дней. Сестры где- то работали по сменам , одна в котельной, другая сторожем, третья, кажется, на железной дороге, поэтому в доме постоянно кто-нибудь из них присутствовал, и детишки без призора не оставались. Они даже ходили в детский сад, только на лето видимо их оттуда снимали, дабы деньги не платить зазря, летом  на Михайловской детворе было раздолье. Играй где угодно, автомобиль если и проедет, то раз в неделю по приглашению, а всякие коровы- козы, что паслись  окрест, не помеха. Так и существовал сей своеобразный мини- фаланстер, где мужик был величиной переменной. Как появится, с дровами поможет, за водой на колонку сходит, притаранив  пяток бидонов на тележке, ну и по мелочам, что понадобится, отремонтирует- наладит. А в ответ стол, ночлег и радушие хозяек. Сестрички, если честно, были довольно страшненькими. Не уродины, нет, но дурнушки с виду, это на все сто. О таких  говорят обычно: «За миллион, и то по пьянке». Но , что вообще значат подобные мужские выражения? Пустая бравада, не более. С лица ведь воду пить от века у нас не принято. А с учетом принятого внутрь алкоголя, все женщины  божественно  красивы…Тем более, дамы старались все-таки выглядеть как можно привлекательнее и за собой вполне следили, и что же в том удивительного, если женщина в любых обстоятельствах хочет выглядеть прилично? Любить нужно таких женщин, и, мой вам совет, не воротите носы свои  развратные, на кой ляд вам фотомодельный ряд? Или с фотомоделью можно сотворить нечто  более интересное, нежели с  дурнушкой? Да никоим, братцы, образом, в чем каждый из нас убедился хоть единожды. В общем дефицит постоянного мужского внимания  был скомпенсирован , более или менее, приходящими в гости знакомыми и нее очень знакомыми, являвшимися, надо полагать, именно с целью  более детального знакомства. Жизнь наша не манная каша,  а случай чего, запасной аэродром вот он, под самым носом, хоть и развратным по-прежнему, но… Сидим мы это с Бобом на крылечке, только, что воду сестричкам обеспечив, курим, а Боб и говорит:               
- Помнишь, Длинный, товарища Маяковского, про то «как в наши дни вошел водопровод сработанный еще рабами Рима…»? Ему бы здесь побывать, на Михайловской. И не тогда, а сейчас. Посмотрел бы я, что он написал бы про это… А ведь есть и посильнее объекты. В район съезди, подальше, там в некоторых деревеньках об электричестве еще мечтают только… А может и не мечтают уже. Это на исходе двадцатого-то века! В космос больше тридцати лет уже шляемся, а здесь, будто время остановилось, тишь да глушь. Сейчас вот покурим, дров наколем, печечку наладим и не жизнь начнется, а малина. Пока водяра не закончится, вернее - деньги.
- Так сюда можно было бы и Антон Палыча пригласить,- отозвался я- «Трёх сестёр» подкорректировать или вообще заново написать. А лучше и авторов троих сразу: Чехова, Горького и Островского. Всем нашлось бы, где развернуться. 
 
                У Микиты  в трениках лопнула резинка. Он, будучи в тот момент не вполне трезвым, не стал канителиться с водворением её в штатное положение. Просто, вытащив резинку  наружу, связал порванные концы и сим кольцом опоясал чресла, поверх тренировочных. Не очень удачная конструкция получилась, однако же  штанишки кое- как держались. Протрезвев, старина Бухарин не стал ничего переделывать, и так, мол, все в норме, кто-то предпочитает раздельное питание, а кому-то, в данном случае ему, простому  амурскому тигру, раздельная одежда по сердцу.
                В холле нашего двенадцатого, этажа  дожидались лифта две симпатичные девушки. Каким образом их сюда занесло? Чужаки появлялись у нас крайне редко. Ответа на сей вопрос мы с Ныряичем так и не узнали… Едва Ныряич, выйдя в холл вслед за мной уже было произнес вполне гостеприимно: «О! Девчонки! Какими судьбами?», как из кухни  явился  брутальный и вдохновенный наш Микита . Он пошатывался, жевал мундштук «беломорины» и видимо пытался сообразить, где, собственно, находиться и куда, а главное- зачем, следует в данный конкретный момент времени. Однофамилец  красной балаболки был облачен весьма демократично, в новаторские  свои треники и замызганную, неопределенного цвета, олимпийку. Первыми, кого он увидел, оказались девчата. Вид двух особ прекрасного пола привел Бухарина в умиление. Он осклабился, выронив уже потухшую папиросу изо рта и выставив на всеобщее обозрение свою знаменитую прореху в верхнем ряде зубов. Затем его прилично повело назад и Микита уперся спиной в стену.  В следующий момент  он, очевидно решив привести себя в порядок и приосаниться, опустил ладони на пояс и поправил штаны. Но резинка в самый ответственный момент подвела и тренировочные сползли на пол. Взору присутствующих предстали дивные семейные трусы в цветочек и голые ноги Троцкого, напоминавшие букву икс. «Мадам!- заорал Микита, нисколько не сконфузившись- Пардон, мадам! Мадмазель, щука, конечно… Не бздо - сейчас поправим!» Он быстро присел и , схватив штаны, поднял их до пояса, удивительно сноровисто затем опоясавшись. В это момент девушки уже бежали вниз по лестнице, оставив нас наедине с экстравагантным другом. Мы с Ныряичем  переглянулись и только вздохнули. Так не доставайтесь же вы никому…

Реплика в сторонку:
                Вы думаете старина Бухарин  был спивающимся олухом с поехавшей крышей? Да ничего похожего. Головушка у него была очень даже светлая. И в технических дисциплинах парень волок что надо. Особенно с точки зрения применения знаний на практике. Он, бывало, пролистает перед экзаменом справочник по соответствующей дисциплине, и сдает не меньше, чем на «хорошо». Пять баллов-то ему никто не ставил обычно, на лекции- де товарищ не ходил, практики пропускал.. Понятно.
Просто напросто Микита жил так, что находился у всех на виду. Не таился и не притворялся. Какой есть, такой и есть. Я уже в те годы заметил, что подобным личностям  зачастую расхожее мнение  клеит ярлыки очень быстро и надолго. А уж ославили один разок, отмыться ох, как сложно! И темпераментным ребятам, холерикам, одним словом, тоже  туго в этом смысле приходилось. «А, да мы знаем, он всегда буянит, чуть что- в драку, за словом в карман не лезет, хулиган, наглец, хам…»- и так далее и тому подобное. Всё просто и всем понятно.  Есть кого хаять, есть предмет для битья. В случае чего. А вот тихони, с виду благопристойные, мышки- норушки, при любых раскладах попадают в разряд хороших людей, разумных людей, приличных людей… и плевать на то, что такой паинька на поверку очень часто грязнее и уродливее любого эпатажного  чудака. Плевать, что « в тихом омуте черти водятся». Нет, это всё они, крикуны- шаромыжники, виноваты. А мы- люди  воспитанные, нравственные… Ну да, до поры, до времени. А копнешь поглубже- отыщешь столь неожиданные  клады- сокровища, что и дар речи потеряешь. Вообще, низвести человека до ранга исчадия ада не составляет особенного труда. Подкинь человеку пару чеков наркоты или патроны, да хоть от мелкашки, и стукни, куда следует. Фото сомнительное , а лучше- видео, прекрасно работают. Очень просто нынче обвинить любого из нас, при удобном случае, в педофилии. И никакой презумпции невиновности. Это – пережиток, правовая руина. Теперь в моде презумпция, как раз виновности. Люди, в большинстве своем, готовы поверить во что угодно. А все оттого, что очень приятно вдруг услышать .что имеется на белом свете некто, гораздо более мерзкий, чем ты. И оказывается, что все пакости, тобой сотворенные, мелочёвка, игры невинные, почти детские. И потому, чем более дика и нелепа сплетня, тем легче в неё поверят. Твори, выдумывай, пробуй! Как выразился один литературный герой: «Всё зависит от диапазона и интенсивности принятых мер». И всё! Дело сделано. В самом неудачном варианте- попортишь кому-то нервы и настроение. А ежели с умом, да с перспективой! Тогда можно очень даже преуспеть. И главное- большинство из окружающих поверит во что угодно, даже и в особенности  в самую несусветную дикость. Это ведь очень отрадно, что кого-то, а не меня, замели. Обычный человек, не думающий о возможных интригах и различных каверзах в его сторону, по сути абсолютно беззащитен в подобных ситуациях. А потом иди, доказывай, что ты не верблюд. Доказать можно, но это порой слишком дорогого стоит.  Иногда- всей жизни. Это ведь только в шоу- бизнесе антирекламы не существует. Там всё на продажу! Себя любимого в первую очередь. Самое уморительное, что термин «массовая культура» абсурден в корне, ибо всё, что относят к данному явлению, ничего общего с классическим понятием культуры не имеет.
Ещё один презент от либерального мира. Кушайте, мальчики, жуйте, девочки… И самое страшное- уже едят- хрустят вовсю. До рвоты обжираются, до поноса, до запора. В определенном смысле, в отношении некоторой части населения, бывший советник президента по национальной безопасности шляхетных кровей, чтоб ему ни дна, ни покрышки!,- победил. Ну. что же, тем приметнее  зараженные и больные, тем удобнее остальным. Примеров, как не нужно жить, сейчас  навалом. Правда не всякому легко в них разобраться. Антураж уж больно привлекательный, Материальные, так сказать, блага и карт- бланш на привилегированное существование в течении всей последующей жизни.  Правят человеком не совесть, не честь, не душа, но желудок и задница. Бессеребренники смотрятся дико, вызывая подозрение, либо душевнобольной, либо аферист хитрющий, косит умело, а сам-то, сам! А вы говорите, Микита Бухарин! Да наш товарищ- ангел небесный по сравнению с настоящими оторвами, с нынешними, да и тогдашними!  Ну, выпьет, ну, попадёт в очередную уморительную историю, и всё. Никому он сроду не приносил вреда. А уж подсиживать ближнего не умел по определению.  Воспитанный, как и большинство из нас, на ежедневно наблюдаемом несоответствии формы и содержания  всего вокруг происходящего, он неосознанно избрал  протестом против окружающей действительности уход в иную реальность с помощью известного зелья. О котором издревле говорили, что «веселие- есть питие».  Ежели разобраться, то веселого конечно в этом было маловато. Но куда было бедолаге нашему Миките до представителей так называемой элиты! Он и в мыслях не мог так зажечь, как на деле умели и умеют избранные ! М-да, элита… А мы из иного теста.

«Мать моя- колдунья или шлюха,
А отец- какой-то старый граф.
До его сиятельного слуха
Не дошло, как юбку разорвав
На пеленки, три осенних ночи
Выла мать, родив меня во рву.
Даже дождь был этим мало озабочен
И плевал на то, что я живу.»


                Ещё на первом курсе, зимой, в самом начале февраля свалила Ныряича непонятная поначалу, лавиной рухнувшая на него, хворь. Случилось это буквально в один день. С утра мы еще на занятия поехали, и Ныряич был в полном порядке, по обыкновению изводя меня разного рода ехидностями, впрочем шутки только и ради, а в полдень, он, синюшно бледный, истекающий потом, сотрясаемый неумолимой и неуёмной лихорадкой, с  ввалившимися  глазами, в которых смешалось с явным страданием неподдельное удивление столь резкой метаморфозой,  поплёлся сдаваться в медпункт. Там долго рассуждать не стали и по скорой отправили его в клинику, в район Пискаревке.  Весь следующий день мы тщетно попытались туда прорваться. Больница была еще и базой одного из мединститутов  и располагалась во множестве корпусов. В каком из них находился наш друган, мы не знали. Но и выяснив это, добрались до болящего не сразу. Ломанулись было в наглую, гуртом, а нас, естественно, на входе и тормознули, мол, кто-откуда-куда-зачем?  И выставили вон, толком не дослушав, однако же внятно указав молодым обалдуям, что существуют часы посещения больных. Ха! Так это же вечером синим, а сейчас одиннадцать ноль ноль. Ради чего мы учебу задинамили? Ежели сейчас восвояси убраться, а потом опять сюда! Простите, граждане медики, при всем к вам уважении, этак вот не  пойдёть…
                Рубалово то есть еду  по больничным корпусам  развозили из пищеблока  на уазике –буханке. К тому же  по территории клиники слонялись группы студентов, следующие на место  проведения следующих занятий. Я это к тому, что  топтание нашей гопы в количестве семи человек у крылечка одного из зданий никаких подозрений не вызывало. Ну, толпится молодежь, курит себе, похохатывает… Известное дело, студиозусы, шалопаи, чего с них возьмешь. А мы просто ждали  заветную буханку, ибо время, хоть и ползком, но неумолимо приближалось к обеду. Ага, вот она, медленно , чуть пробуксовывая на укатанном до блеска снегу, вывернула из- за угла корпуса и, остановившись у служебного входа, несколько раз чихнула  с ядовитым выхлопом,  и заглохла. Водила, пожилой  и низкорослый, с обветренным, дня три не знавшим бритвы ликом, выпрыгнул из кабины, окинул нас, приблизившихся к его авто, подозрительным, скорым взглядом и с первым шагом шмякнулся, поскользнувшись, навзничь, да так, что со всей дури  приложился затылком к грешной, хоть и укрытой снегом, земле.  Спасла его забубенную головушку глубоко надетая,  пожалуй даже напяленная ушанка, однако по нашему разумению нокдаун он все-таки заполучил. Полежав несколько мгновений, он поднял голову – аж подбородок в грудь уперся – повертел ею вправо – влево, внятно и без эмоций просипел, мол, вот же  рефрен грошовый – доминас, и почти без усилий вернул себя в вертикальное положение.  Уже  точно по минному полю ступая, он добрался до служебного входа и нажал звонок. Прошло не меньше минуты, прежде, чем ему было отворено. На пороге появилась пожилая, далеко не худенькая особа в белом халате. Далее последовал короткий и довольно нервный диалог из коего мы уяснили, что таскать  увесистые бачки и кастрюли  из автомашины в здание, собственно, некому, ибо водила, ексель –моксель не нанимался грыжу зарабатывать, а тетя вообще хронически заболела еще в утробе матери и девочки у неё, ни кукуя  не штангисты. И тут подоспели мы. Чушка толкнул мужика в плечо:
-Дядя, мы можем подмогнуть, а фуфули нет? Мы же студенты, ага, медики…
И не дожидаясь ответа, пошел к уазику. Мужик засеменил за ним.
-Погоди, дай я покажу, что сначала хватать… Вот обнаглели бабоньки, хоть бы болящих, кого покрепче привкли бы, а тут… Хворые все. Не штангисты они, а я,значит, силач, да у меня у самого пьни вон прямая кишка  в штаны вываливается, потаскаешь вот так, она и по трезвости выпадет, зараза такая… Вот, сначала этот бак, потом тот термос, а потом все остальное.
Чушка мигнул мне и через пару секунд мы уже волокли к двери здоровенную алюминиевую кастрюлю с крышкой, туго схваченной жгутом из какой-то белой ткани, наверное из простыни. Чушка буркнул мне, мол, эти пусть таскают, а ты бери пакет с передачей, еще кого-нибудь с собой и дуй внутрь, ищи Ныряича. А он, мол;с остальными тут распорядится. Прикроет. Я лишь кивнул. Надо же, каким Чушка вдруг оборотистым оказался. Впрочем, он был абсолютно прав. Пока выгрузка провизии шла  хоть и дружно, однако нарочито неспешно, мы с Кэпом рванули наверх. Так, где же эта палата, номер, номер… Вот она. Я рванул дверь и увидел Ныряича, лежащего на кровати. Напротив стояла еще одна, застеленная, но видно, что никем не потревоженная. Ныряич очевидно дремал, он не сразу открыл глаза, сначала завозился под одеялом, несколько раз облизнул видно  пересохшие губы и только потом соизволил глянуть, что там собственно за шум в дверях. Увидев меня и Кэпа он тут  же широко улыбнулся и стал  подниматься, принмая сидячее положение. Я стоял в дверях и молча скалился, как дурак, радуясь, что наконец-то добрался до кореша, что он, несмотря на откровенно замученный вид, на его внезапную исхудалость и даже изможденность, на тлеющую еще во взгляде лихорадку, все-таки живой и даже вполне мобилен. И тут, за спиной раздался свистящий , властный полушепот:
- Вон отсюда. Немедленно. Тридцать секунд и вызываю милицию.
Я резко обернулся, на месте Кэпа стояла  невысокая женщина  с надменным и очень сердитым лицом, облаченная с неестественно белый халат. Кэп уже маячил в коридоре. Я, слегка оторопев, попытался было обосновать  справедливость нашего вторжения  в неурочный час, дескать, вот передача, мы недолго… Ледяное презрение и уже произнесенные слова были мне ответом. Тут Ныряич сказал, чтобы мы валили пока и приходили завтра, а передача не нужна, поскольку у него сахарный диабет и ему теперь ни рефрена нельзя. Я махнул другу рукой на прощание, и мы с напарником  покинули  богоугодное заведение, стараясь сохранять максимум достоинства то есть с явным оттенком барской вальяжности.  На крыльце нас ожидала группа прикрытия. Я коротко объяснил остальным, что нас попросту турнули и двинулся в обход здания, отыскивая окно палаты Ныряича. Он наверняка уже писал нам записку. Чем и на чем? Найдется. Он ведь сдаваться докторам пошел прямо с лекции. Ага, «вон он, змей, в окне маячит»…  Сложенный вчетверо тетрадный листок  медленно спланировал на снег. В двух словах Ныряч сказал, чтобы жрачку пока не приносили, а просил спортивный костюм, шлепки, зубную щетку, книжку почитать и все такое прочее… Мы двинулись восвояси. Чушка с Клепой тут же предложили заехать на Финбан, посидеть где-нибудь в пивняке. Инициатива была воспринята должным образом. Понятно было, что одним пивом нынче мы не обойдемся. Возмущаясь несуразными порядками, царящими в советском здравоохранении и еще сильнее от этого презирая окружающую действительность  мы еще с полчаса торчали на автобусной остановке, курили  и проклинали  глухие эоти места, гда даже приличных заведений днем с огнем не сыскать.

                Я знал, что в этом институте училась когда-то моя мама. Я ведь из семьи потомственных врачей. И мама, и бабушка - врачи, и прадед земский  фельдшер, в свое время, еще с дореволюционных времен знаменитый  не только у себя в небольшом волжском городке, но и на несколько сотен верст вокруг. Его не стало еще перед войной, а мама рассказывала, что и в пятидесятые  его еще помнили бывшие пациенты. Он умер от инфаркта, когда узнал, что арестовали его сына, бабушкиного родного брата,  в ту пору главного инженера ткацкой фабрики. Арестовали по обычному доносу не довольного взысканием подчиненного. Дядя Леня, как я называл его впоследствии, провел  в лагерях восемнадцать лет. Обыкновенная история.
                Ну, словом, подсел Ныряич на инсулин. Ежедневно – смело, товарищи, в ногу.  То в правое, то в левое бедро. Вскоре, на обоих выросли внушительные  шишки от инъекций. Одноразовых шприцев тогда попросту не было в природе, а иглы по сравнению с современными походили на орудие пыток. Шприц Ныряич хранил в наполненном спиртом металлическом никелированном футляре с винтовой крышкой. Стерильность была таким образом обеспечена и кипячение стало ненужным. Короче, я это к тому, что у моего хворого друга теперь  всегда было в запасе горючее, точнее горячительное. В количестве что-то около литра. Иногда мы употребляли половину неприкосновенного запаса по иному назначению.  Необходимый режим питания и вообще образ жизни, положенный больному столь серьезным заболеванием, выдерживать в девятнадцать лет очень непросто. Виталик вообще держался молодцом. То есть так, что окружающие порой забывали о его хвори. Он был большим сластёной и в дни стипендии не мог отказать себе в удовольствии купить какой- нибудь тортик, говоря мне при этом, что, да, мол, он- слабовольная скотина, но нехай, один раз живём. И колол себе дополнительно инсулин, чтобы гипергликемия  не накрыла. С собой ему приходилось всегда таскать несколько шоколадных конфет или три- четыре куска сахара, на случай уже гипогликемии. Но от совместных посиделок с возлияниями дружок мой никогда не отказывался, только вином не грешил, предпочитая более строевые напитки.  Случались правда недоразумения иного порядка.
- Ныряич, Ныряич, у тебя машика есть?
- Какая машинка, Шкряк? Что ты гонишь?
-Да не гоню я. Баян, спрашиваю, имеется ведь?
-Шприц, что ли? Ну, есть, и далее?
-Дай мне на время, я потом вымою его, как следует, верну в целости и сохранности.
- Ты совсем с катушек соскочил, Шкряк. Ничего я тебе не дам… Зачем тебе?
- Да, друг один приехал. Торчок. Ну, ему бы тоже подлечиться малость.
-Это тебе, дурень, нужно подлечиться, голову поменять или мозги. Ты о чем вообще, урод? Вали, пока цел.
- Да я-то ничего. Друг хворает децел…
Южан у нас хватало. Среди них разные экземпляры попадались. Шкряк, тот совсем без башни, например. Он и в Питер выбрался из своей солнечной среднеазиатчины отнюдь не для учебы. Тусануться от души, а там будь, что будет. Но и более адекватные  его земляки понемногу тянули дурь или ходили с оттопыренной нижней губой, то и дело сплевывая фиолетовую, почти черную слюну.
                Периодически Ныряич валялся в больницах, и Питере , и в Подмосковье, куда он распределился после расставания с альма- матер. Одно время я возил ему только появившиеся  одноразовые   диабетические шприцы  с тонкими иглами. У меня была возможность их доставать, пока они не появились в широком обиходе.  А в середине девяностых я получил от Ныряича письмо и, взглянув на конверт,  понял, что случилось неладное. Адреса были написаны явно не его почерком. Как и сам текст послания, начинавшимся словами: « Слесарь, не удивляйся, что пишу не я сам. Дело в том, что адмирал потерял свои иллюминаторы…»   Это называлось диабетическая ретинопатия. Друг мой , проще говоря, практически ослеп. Но не потерял присутствия духа. Помочь ему ничем существенным я не мог. Впрочем, думал я недолго. Купил упаковку аудиокассет и стал начитывать книги на магнитофон. Причем не просто  так, а « с чувством, с толком, с расстановкой».  И сам увлекся этим делом. Сначала сделал  поэтический вариант, записал стихотворения Бродского  вперемешку со своими. В конце концов, чем я хуже Олега Целкова, автора  картины «День рождения с Рембрантом», вызвавшей в своё время  дикое негодование  красных командиров от живописи?  Отослал пару кассет Ныряичу, вскоре сообщившему мне, что все воспринимается  очень даже кайфово. Воодушевленный удачным дебютом я продолжил  литературные чтения и вскоре стал регулярно высылать другу бандероли с аудиокнигами. «Русь изначальная», «Евангелие от палача», «Петля и камень в зеленой траве», «Трудно быть богом», «Москва – Петушки»… Ныряич говорит, что до сих пор, время от времени, их слушает. Мало того, он утверждает, дескать, я читаю Стругацких лучше  одного известного актера.. Думаю, что корешок  просто больше привык к моей манере изложения. Главное - эти посылки пришлись тогда очень кстати. Со временем зрение Виталику несколько поправили, он нашел себе приличную работу, женился, сынишка вот уже в школу пошёл, а папаня тем временем успел заочно отучиться в МГУ.  Он и не думал поднимать лапки вверх и отказываться от нормальной человеческой жизни. От жизни, в которой он уже победил, что далеко не каждому дано. Значит, «все, что было было, было не зря…», как сказал один бородатый поэт по прозвищу Дэл. И если  у меня получилось  хоть немного тому способствовать, я, вероятно, могу считать себя хоть немного счастливым.
                Однако де по большому счету, едва ли, в свою очередь, я смог  кому – нибудь помочь  стать счастливым. Едва ли… Своим близким я уж точно никакого счастья принести не мог.  Я много порой работал, порой много пил… Жил ли по совести?  Едва ли. Во всяком случае далеко не всегда. До мелкой обыденной подлости ведь всегда недалече.  Я выручал кое- кого кое-чем, меня выручали. Я на кого –то злился и  обижался, кого – то злил и обижал. Потом отходил, с кем удавалось – мирился. Не получалось- злобился еще больше, но  заочно. Единственно, чем могу гордиться - никого не подсиживал, и специально никому дерьма за шиворот не вываливал. Да- а, большие заслуги перед человечеством. А счастье… Кто его знает.  С этим самым счастьем, равно как и с любовью, толком не разобраться.



                Геша  передвигался по грешной земле, заметно приволакивая правую ногу, и носил  не вполне обычную фамилию – Пирожник. Здороваясь, он  не протягивал руку, а неестественно изогнувшись,прижимал локоть к поясу и вперед выставлял только предплечье. Ладошка его, узкая и влажная  повисала в воздухе на уровне  брючного ремня, и, чтобы совершить рукопожатие, приходилось приближаться к Геше почти вплотную. Приветствие получалось  каким-то потаенным, чуть ли не секретным. Вдобавок  пальцы на Гешиной ладошке  выгибались наружу и пожимать такую клешню можно было как  справа, так и слева. Что-то, воля ваша, неладное творилось у чувака с суставами, да и с опорно – двигательной, судя по всему. Он любил напустить тумана в разговоре, дабы  показаться очень непростым и деловым чуваком, и любил ни с того, ни с сего  задавать абсолютно абсурдные вопросы. Например сходу спросить такое вот : « Ну, чё? Пятихатку подымешь?» Что он имел в виду, обычно оставалось невыясненным, ибо мы, очень скоро раскусив Гешу, либо посылали его, на что он не обижался, либо отшучивались. Был он парень в целом безобидный, но очень, видимо, желал  иного, значительного и даже таинственного  имиджа. Мы в компании звали его «Ки-и-э-эша!», произнося сие  дурным голосом и со скрипом протягивая гласные.  Стоит ли говорить, что Геша  пламенно мечтал добиться успеха у прекрасных дам,  в реальности не баловавших его благосклонностью. Иногда, ради воплощения  грез в жизнь,  этот наидостойнейший  субъект пускался в авантюры. Однажды ему почти повезло…
                Геша ввалился к нам в комнату – краше в гроб кладут.  Левую половину его физиономии украшал внушительный синюшный отек, аж щека вниз обвисла. Он сходу плюхнулся на стул и минут пять молчал, пытаясь закурить  и ломая по очереди то спичку, то сигарету. Наконец Виталик отобрал  у  него  коробок и пачку  «Ronchill»,  и велел: «Давай, Ки- э-эша, рассказывай, потом дымить будешь, в коридоре.»   Гешенька икнул несколько раз, набулькал в стакан воды из стоявшего на столе чайника и начал:
- Я тут, с телкой познакомился – ничего такая. Ну, я не на всякую западаю, вы же знаете. А тут на дискач попал, во дворце культуры там, вечер отдыха. Народу не особо много, но  тетеньки приличные. А одна такая, прямо как эта, Ким Уайлд. Один в один. Ну, я сначала на танец её, тут же на второй, то- сё, в бар сходили, пуншик коньячный, коктель этот потом, зелененький, как его, а-а-а – Карелия. В общем, чую, наклевывается продолжение. А она уже прилично завелась, я  и предложил, мол ко мне, ну, сюда, в общагу. Она сначала да-да, а на улицу вышли, убедила, что к ней пойти, живет в двух шагах, дома никого. В лабаз только заскочим, говорит, купим  для продолжения банкета … Ну, купили, я-то , козел, лох такой, денег саданул не хило… Заходим в парадняк, поднимаемся на пятый этаж. Она давай в замке ключом ковырять… Тут, раз – дверь на распашку, в проеме лоб  стоит , ну я не знаю, ростом под два метра, лапы, как у гориллы, клешни… мама дорогая! Мариман или нет , не знаю, но в тельнике. Увидел нас, вздохнул, и, подруга охнуть не успела, - он её за нос  двумя пальцами схватил и мимо себя в хату зашвырнул, только и хмыкнул, типа, привет, любимая, вот так встреча! А потом я плохо помню, то есть , как он мне врезал и чем, не заметил. Ну, рукой наверное, я … я… он меня от стенки отскреб, развернул. И пнями до первого этажа гнал… А у меня и ноги отнялись, сбежать бы, а не могу. Вылетел на улицу, тогда только побежал… еле – еле…  Морда  вот отекла, и задница тоже, там наверное синяк …ну, симметрично  щеке. Парни, не посмотрите? Не в обиду, как у меня там дела. Что? Да, Слесарь, не обижайся, глянь… А чё сразу туда-то? Могли бы и не посылать товарища раненого… Ну, хоть зеркало дайте, что ли. Может мне в травму стоит обратиться? 
 Мы посоветовали ловеласу без лишних проволочек выйти на улицу, спустить штаны и сесть в ближайший сугроб, благо морозец стоял приличный. Вскоре Геша, изливший душу и немного пришедший в себя, уволокся к себе, зализывать раны. Виталик на прощание протянул ему пузырек с йодом  и посоветовал нанести на пострадавший тыл  густую сетку. Совет он снабдил энцикликой, дескать, посади свою жопу за решетку, Дон Гуан, не ищи на неё приключений. А я, чуть позже, сообщил народу о том, среди японских гейш самая знаменитая- Гейша- мужик, откликающаяся на странное прозвище- Пирожник. И еще долго после  Гешиного фиаско мы при встрече читали речитативом  куплет из песенки Асмолова :
Вот фарцовщик Киэ-э-шенька
Хорошо живет!
Он конечно грешен, гад,
Дорого берет!
Но зато случается
У него на круг:
Так не получают
И доктора наук.

Очевидно доктора наук так и впрямь не получали. Впрочем, поручиться за всех ученых мужей не  могу. Ибо как выразился  бандит из «Неуловимых мстителей», облаченный в рясу священника : «Все мы немощны, ибо человецы суть».  Как это верно, Ватсон!               
                Ватсон у нас был свой. Не без Шерлока, конечно же. То есть наоборот, сначала Эда прозвали Шерлоком, за несколько англизированную внешность, а потом Андрюху, его земляка,  окрестили на пару. Эдик был  склонен к флегматичности, говорил не торопясь и обладал воистину железной выдержкой. Перед экзаменом, затягиваясь глубоко и медленно сигаретой и оглядывая курящих товарищей он обычно изрекал : « Дайте мне , парни, книжку хорошую. Я и себе ответы передеру, и вас не обижу.»  Шерлок если списывал, то в наглую, держа учебник или справочник почти на коленях, в случае тревоги задвигая его внутрь стола, в отделение для портфелей. На моей памяти он ни разу не попался, никогда не паниковал. Однажды, на резкий вопрос преподавателя, что это, мол у вас в столе, Эдик спокойно встал и демонстративно похлопал себя по бедрам, мол ничего тут нет. Учебник, когда он поднимался, съехал с его коленей в стол, но лишь наполовину. И вполне мог рухнуть на пол. Но обошлось, как обходилось и до, и после.   
                Ватсон был практик до мозга костей. Никакие отвлеченные мысли его не интересовали. На мою начатую было тираду, мол, и как однажды сказал Сократ, соратник Шерлока немедленно отреагировал, дескать, кому сказал? Вот так. Пойди возьми его за рупь двадцать. Увлеченно читать он мог только спецлитературу, вроде «Аэродинамики автомобиля» и тому подобное. Ватсон с младшим братаном мечтали построить свой собственный авто, эксклюзивный, ручной сборки. Чтение любой художественной книги довольно скоро заканчивалось для  автофаната  неминуемым сном. А еще был наш доктор «глубокий эконом». Однажды он приволок из магазина электронные  настольные часы, требующие предварительной сборки перед эксплуатацией. Вроде забавы для моделиста – умельца. На вопрос, зачем ему эта штуковина, Ватсон  авторитетно поянил: «Бате. На день рождения приобрел. А что? Куда дешевле, чем готовые, а старому дома делать не фер – вот и пускай паяет!».

…………………обрыв ленты… и, как следствие… возможно, даже необходимое,…………
…………................................окончание  Первой  части………………………………………