Вадимир Трусов Эха - на! роман-антиэссе ч. 4

…………………………………..склейка…вновь разрыв… тем не менеее еще одна попытка….и ещё… вот, получилось-таки, правда с наслоениями… не всегда даже самому сразу  понятными …кто их разберёт… да и вообще, пойди-ка, разберись с этой памятью… казалось бы все еще только произойдет  завтра, а глянешь,все уже было вчера… но, однако же… попробую…итак……Часть  вторая……………………………………………..

Еще только завтра… Уже вчера…

                Да-да,это я, Борисыч. Открывай, родной. Привет, старина, привет. Как говорится, вновь я посетил… приют убого чухонца-гы-гы-гы… Не обижайся, к слову все, к слову. К ней, к словесности нашей изящной. Чего потише7 А-а, у тебя уже кто-то присуйствует? Что? Аланыч с Булей? Так они же собирались в … Завтра поутру рванут на тачке? Странно, не далее чем пару часов тому, у Валечки за столом  мы сидели вместе, буквально рядышком… Как нам еще сидеть прикажете, когда втроем в гости и завалились? А теперь дрыхнут? Вроде , насколько я понял, Аланыч захорошел совсем и Булька его взялась до дому транспортировать, а оказались вот где. Ну, впрочем, понятно,  кавалер изволили очнуться и слегка подкорректировать веселье, точнее, место пребывания в объятиях не только пассии, но и Морфея.Ладно, хозяин добрый,давай-ка треснем, что ли.  Ты, мил дружок, чего изволишь возжелать? Послабее али покрепче? Понятно. «Не счесть алмазов в каменных пещерах». Что? А и ребята с собой притащили? Вот, и эти емкости определи куда ни шло, открывай себе по желанию, а мне вот этот эликсир нацеди. С коньяка начал, им же и продолжу, градус понижать техника безопасности не велит. Градус понижать – сие же моветон, а мы должны выпить за изящную словесность, никак не меньше. За тютчевский путь, за служение, помнишь Иольевич вещал? Кстати, он, собственно, прав. Хочешь или нет, а к этому выводу приходишь. Даже сквозь ерничество и скоморошество. Флер и шелуха слетают саами собой. Да причем тут фронда, протест и всякое такое?! Одно другому не помеха, ведь так? Да,брат, и поздравляю тебя с литературной страницей. Теперь мы все там засветились, мелочь конечно, но немного маслицем на брюшко капнуло…Жаль только, что газетку  мало кто нынче читает, а в стихи нос сунут единицы наверняка. Слушай, братишка, сегодня Аланыч вдруг вспомнил, как ты  купил оленьи рога для вручения обладателю гран-при фестиваля «Большая медведица». Рогатая медведица в результате плюс явная двусмысленность для победителя. Пожелание, так сказать, вернее – предостережение. Не икалось тебе нынче? Да не обижайся,не стоит. Просто в самом деле забавно вышло. Понятно, что положение надо было спасать, и цейтнот, и денег нет. А у нас их на фестивали всегда нет. И не будет, смею тебя уверить. Ну, понеслась душа в рай?
                Б-р-р… Гадость какая, а, сирень персидская прямо… Кстати, что ты думаешь по поводу наших воспарений в кафешке, может быть пореже публику баловать? А то попоривыкли люди, стали являтся к середине вечеров, нос воротить от некоторых программ, не всем, видишь ли, по вкусу. Ну, мы, понятно, прежде всего для себя выкаблучиваемся, чего уж кривить-скрывать. Выговариваться, выплескиваться, выворачиваться на изнанку нам подавай, и хлебом не корми. Собственно, никто и не кормит. Усё бескорыстно до стерильности. А что, прежде по иному было, что ли? Вот Аланыч храпит, слышишь, у них с Мэлом разве не так получалось? Все на общественных началах. Идиотики. Нешто непонятно, что профессиональный рост можно и должно стимулировать, и не только морально. Прошло полтора, ну два десятка лет, и  никакой движухи: скоморохи кривляются, народ слушает благосклонно, это в лучшем случае, ест – употребляет и позёвывает. То есть нам пока дозволяется их веселить. А сделай вход платным, взвоют и ходить не станут. В центре же всё наоборот, на бесплатные  посиделки никого не дождешься. Да и не только в центре, вон карелы рассказывали, у себя на заводе ихний клуб абонементы продавал, раз в месяц концерт, милости просим, а профком заводской приобретал и  работникам раздавал, то ли в поощрение, то ли в нагрузку, но за безценок. И что ты думаешь? А никто  на эти концерты не соизволил  появится. Хоть там и есть на что посмотреть и кого послушать, ты же в курсе. Ан нет, не дождетесь. А вот заплати пару сотен за билет, глядишь и потащишься на мероприялово, ведь денежки плачены. Да-тес, психология. Это из той же оперы, что и метеозависимость наполнения зрительного зала. Приедет кто-нибудь заслуженный-застуженный, но на слуху, столичный, и валом повалят, просто на диво столичное поглазеть, и никому  в сущности нет дела, что сия персона на сцене сотворит. Ботва и так колышется. Я,мол, такого-то видел, ну, вот, как тебя. Словом, приобщился. А своих, кто поблизости, не замечают. Даже весьма достойных. Помнишь, Иольевичу концерт длелали, так нам все одна деятельеая хормейстерша выпевала,дескать, обязательно сообщите, я и афишу у себя повешу и учеников приведу, такого человека грех не послушать,ох-эх-ах… Сообщили… И тишина. Ты же, борисович, ей и звонил, когда концерт уже начался, что она тебе ответствовала? Правильно,-  ой, дорогой, я варенье варю, не отойти… Нормально? Без комментариев. Где логика? И так, и этак, и не так и не этак, по всякому могем, главное  непредсказуемо. Ой, вчера все растаяло, а сегодня заморозок да ветерок, скользко, идти трудно, я дома и остался. Вот и служи, брат мой, как хочешь. Да-да-да, понятно, что служишь иному делу, идее служишь, речи родной… Только жрать охота иногда. Может и Аланычу надо было в центр подаваться, как Мэл когда-то. Понятно, понятно, у того проблемы со здоровьем были, лечение и все такое. Но Аланыч-то получается остался тут один на один со своим фестивалем и усё. Фестиваль тянул-тянул, вытяул в нынешний век, а толку с того? Каждый следующий раз, точно впервые, ни денег, ни… Тем паче сегодня народ  по сети фанатеет, к  стулу седалищем прирос, аж корни пустил, и никуда двигаться не стоит, все на дому. Слышь, Борисыч, а помнишь, когда мы с Григом тебе девицу подогнали, а ты ей стихи битый час на кухне талдычил, довел её ло крайнего изумления. Вот скажи на милость, можно после этого тебя нормальным считать? Ага! Никак не получается. Хоть ты и правильный чувак, и благонравный, особенно на нашем фоне. Правда и аз грешен был, читал, читал и даже песни пел  подругам временным, сердечным  и телесным сдельщицам. Кретин. Так ведь настроение имел соответствующее, тосковал, видишь ли, спектакль устраивал. Собой любовался со стороны. Впрочем, ежели вовсе без подобных сцен, так тошно порой становится, хоть вой,хоть на стенку кидайся. А насчет центра тот же Иольевич , помнишь, как выразился? Да, именно, молодцы мы, дескать, что столицы не штурмуем, сидим у себя в углу самом наимедвежьем, вполне самодостаточны и не теряемся, на слуху кое у кого кое когда. Пойди,разберись, что лучше.
                Воть опять-таки Аланыч, вел студию авторской песни для мелких и постарше, тетюшкался с ними, старался. А у него, ты сам знаешь, немало чему полезному можно было научиться при желании. Ну и где они, последователи, ученички? Да ты не в счет, ты сам себя трактуешь учеником Мэла, у коего, кстати, ввиду расширения ареала обитания, таковых школяров на порядок больше образовалось. Конечно, ежели шелуху отсеять, будет не столь уж и много, а все одно – больше. Да, песни Аланыча и совместные их с Мэлом до сей поры с времен тех дальних на фестивалях звучат, не спорю. Аланыч-то, помнишь, одержим был идеей создать областную ассоциацию авторской песни и фонд фестивалей. Анархист – утопист, право слово, при всем к нему уважении. Для фонда тяжеловесы нужны, имена по крайней мере, если не сразу финансисты. Кто у нас тут таков? Где богатенький  самодур,до ручки обожающий бардов? Правильно, нема. Конечно, Аланыч «хотя бы попытался». И даже одержав неудачу, он достоин уважения… Просто обидно бывает, как подумаешь, что мог бы и повыше забраться. А впрочем, тоже, как карта легла бы неизвестно. Последователи…где оне, миленькаи? Помнишь, прослушку мы объявили для всех пишущих и лабающих, молодых да ранних? Сколько народу явилось? Пшик. А опосля пары встреч и  вообще никого не осталось. Побаловались и хватит. Достал до печенок местечковый наш уровень. Вот кому до фени, так это Григу, обеспечьте ему пивка  в энном количестве и он пустому залу все прочтет. Но и у него сие состояние временное, пройдет обязательно, тоже захочется чего-то более масштабного. Просто он не из тех, кто проявляет инициативу, вот мы и таскаем его за хобот. Да и Михалыч ему подобен, только по-своему. У  Михалыча лень и стеснительность – явления одного порядка. Они друг друга дополняют и оправдывают. Не спешит наш  еще один бородатый друг. А ведь мог бы. Давно пора бы, да видать и хочется, и колется. Профессионализм… гы-гышеньки, такая штука хитрая и жестокая, он ведь жертв требует, иначе не состоишься. А проще говоря, жизнь нужно положить  на дело, вот и вся недолга. Проще простого, казалось бы. Вопрос в том, кто и к каким жертвам готов. Плата за проезд может выйти дороже любого успеха. Высокие слова? Согласен, высокие слова чаще всего отдают низостью. На какие только низости не идут некоторые ради высоких целей.  Ага, фестиваль значит, продаем билеты на гала-концерт, дама представительная такая, прикинутая тип-топ , покупает три билета и немного укоризненно напоследок роняет, мол, что-то  нынче дорого берете. Я  строю удивленную мину на лике своем лучезарном, а она пояняет, что прежде цена билета равнялась бутылке водки, она –де так и привыкла, а сейчас… Пришлось спросить,давно ли она к огненной воде приценивалась в наших лабазах?  Нет, она вообще употребляет  исключительно французское вино. Посоветовал тогда я диве этакой ради интереса на ценники полюбоваться. Вообще-то классная  связка, если  барды, значит водка. Если еще и поэты – тем более. А сами, фифы подобные, потом еще и фе свои высказывают, мол, что это у вас на сцену не бритые исполнители выходят,  в растянутых свитерах, в джинсах, костром пахнут. Господи милостивый, разве её втолкуешь, что если бы мы в концертных костюмах красовались  у микрофона, то билет бы стоил, как ящик водки. Развлекуха публике нужна.Зрелище. Что? Говоришь,Борисыч, от демоса устал?  Хе-хе… Ты бы уж полегче,  маркиз картофельный, ведь  мы этот самый демос и есть. Неизвестно еще с кем тяжелее, с эстетами доморощенными или с работягами? Хотя наверное со всеми по-своему  непросто. А публику в зале любить требуется,даже если ненавидишь люто. Есть ведь и совсем иные аудитории. Вон мы на побережье выступали, так народ в клубе и при свечках сидел. Дизель – генератор в клуб деревенский притащили засветло еще, чтобы для нас картошки сварит, пирогов напечь, чай-кофе сварганить. Потом все, что не съели, в автобус нам погрузили. А выступали мы уже в потемках. Машинку электрическую уже по другой надобности уволокли. Они её по всей деревне так и таскают. И  все равно, люди, и стар, и млад, от души радовались и слушали с желанием, и общались потом тепло. Для них же целое событие. И для нас, кстати, тоже. В поселковом доме культуры холодрыга, отопления  нет никакого, в зале все в шубахь сидят, а мы на сцене  отчебучиваем без верхнего прикида, иначе не солидно. Но, что примечательно, аппаратура работала на пять с плюсом, как в кремлевском дворце съездов. А в заонежье приехали, так по признанию директрисы местной музыкалки, наш визит взорвал городок. Вот так. Ну, пришлось потрудится, четыре  выступления за день. Но и  кайф соответствующий. А там по центральной улице коровы бродят, на школьном дворе  полеживают себе, когда потеплее. Красота! Без шуток. И знаешь, такое ощущение, что ты всегда здесь и жил. Все вокруг родимое, кровное, из детства. На речке полоскальни устроены, как в шестнадцатом веке, и пользуются ими хозяйки местные, не ленятся  на бережок прогулятся. Ни одного пятиэтажного дома не заметил, а храмов сколько! Один, между прочим со времен Ивана Грозного  стоит и ни на один день не закрывался. Даже красные дьяволята на него не покусились. Во как, брат! А игрушки местные, а ткачество, а береста!  Вот там публика, так публика. Вот там и есть народ. Тяжко ему живется, непросто. А когда  просто и легко бывало-то?  Что нам остается? А вот сейчас истину глаголешь, брат мой, остается писать и ничего более. Слово родимое вывезет. Куда? Надеюсь не туда, куда может вывезти кривая. А кто там неудачник, кто везунчик… Неудачник не менее достоин уважения, ибо они, неудачники, в массе создают ту ауру, даже атмосферу, в которой и вызревают гранды, корифеи и всяки прочие мэтры и монстры. По сути неудачников, как таковых, нет. Есть лишь неверная оценка резултата творческих усилий в житейской системе координат. Вот батя мой, к примеру. И публиковался, и издавался… И в антологию вошел. Да, до больших свершений не дотянул, однако, без папани я бы вообще ни малейшей степени не состоялся. А ведь он меня рылом не тыкал и за шиворот не тянул. Он атмосферу создал и поддерживал, питательную среду, ежели угодно, в коей аз и возрос, слава Господу. А критерии, оценки, результаты… Суета сует и все суета, лучше не припечатаешь. Да, борисыч, я же тут нечто новенькое накропал. Вот  послушай-ка, ты знаешь, я нечасто вот так навязываюсь, больше слушаю.

Знать завидная доля досталась мне,               
Коль до сей поры ещё жив- здоров.
Жизнь конечно зануда, но не вполне,               
Есть любимое дело, семья и кров,
И друзья, что братьев иных родней.
Нас великая пестовала страна,
И  о том, что было и будет с ней
Есть врожденная память, на всех одна.
Эта память- совести ипостась.
Обладая  оной, попробуй струсь
Возразить  доброхотам (чтоб им пропасть!),
Отрицающих   наглухо  имя - Русь.
Дескать, вся насквозь она- прах и тлен,
А народец- кабацкая  рвань да пьянь,
Что и прежде-то встать не могла  с колен,   
А сейчас тем более! Гулевань,
Да святыни  гнилые  пинай - топчи,\
Возражения прочих смести спеша,
Мол, довольно лаптем хлебали щи!
Словно туфлей луковый суп мешать
Нам всерьез мечталось с младых ногтей,
(Кто  бы чем там импортным не форсил)!
Только  знают иуды любых  мастей,
На Руси хватает для них осин.
Оттого-то им здесь белый свет не мил.
И не в радость, не в прок серебро в горсти.
Ишь, как рвется сытый свободный мир
Нам готовое счастье преподнести
И лишить нас памяти и тоски,
Дабы  впредь, милейшие  существа,
Мы кромсали бы  Родину на куски,
По указке известного  меньшинства,
За известную цену. Глядишь, а там
И друг дружку  повывели б  заодно…
Но покуда в сердце есть Божий храм,
Хоть церквушка – «обыденка», все равно,
Переможет русский, переживет
Лихолетье, напасти, засилье зла.
Ведь от века в обнимку с бедой  народ,
А  душа  его , в пику всему, светла,
Ибо лишь православия теплый свет
От   звериных   повадок   спасает нас.
И  Господь ( восславим его завет!)
Никому  не по силам  креста не даст.

           Вот таким вот образом, братишка. О, чу, Аланыч затрепетал и  возволакивается к жизни. Курить  приспичило, не иначе. И не только курить. Вечер становится все более и более томным. Доставай-ка, хозяин добрый, боеприпасы. Никуда не денешься, влюбишься и женишься. Стезя наша нонеча такова. Видать по всему, славно повеселимся… надо бы Григу звякнуть для комплекта. А то наверное дома сидит, пучит глаза в телек. Да, я в отпуске совсем запутался, что у нас сегодня? Ах, пятница? То есть настоящая суббота. Тогда, гуляем, коллеги! А там посмотрим…               

                Я стоял в тамбуре слесарки и слышал через открытую дверь, как дядя Вова степенно поясняет Ивану Михайловичу: « Видишь Ваня, как оно бывает: хотел с утра сегодня своей вбрасывание сделать, а у неё- извините- демонстрация…»  Впору было хохотнуть, но смысл фразы доходил до меня туго, хоть сознание четко фиксировало окружающую обстановку. А я торчал, как вкопанный,  и смотрел на Лену, только что сказавшую мне : « Звонила твоя  мама. Сегодня в пять утра скоропостижно умер Вадим Федорович…»  В голове вдруг оказался полнейший вакуум, я тупо повторял про себя- сегодня в пять… сегодня.. в..пять… И еще вновь удивился, зачем это жена прибежала в обед ко мне на работу? Что ей тут делать. У меня же здесь – полный порядок…
                Когда в больничном морге отца  переложили в гроб, вдруг выяснилось, что он мал, точнее мелковат,  глубины не хватает, и крышка не закрывается. Две медсестры- мамины сотрудницы- тихонько, шепотом, заплакали. Боб шепнул мне на ухо : «Не хочет батя так скоро уходить…»  Пришлось срочно звать плотника. Тот принес с собой четыре необструганные  рейки, обернул их марлей и приколотил по периметру гроба. После этого крышка встала на место нормально…
                Парни приехали помочь проводить отца в последний путь рано утром в понедельник. Просто кроме них мне не к кому было обратиться. Я  добрался на электричке до общаги и застал там Тоху, Димулю, Боба, Нечи, да старину У.   Пацаны приехали и помогли. А то, глядишь, и гроб  нести некому оказалось. Соседей по улице я просить не хотел. У отца были с ними, мягко говоря, сложные отношения. Он постоянно колотил морды то одному, то другому во время совместных застолий, и никто не мог  с батей справиться… Нечи позаботился о могиле, накануне была Троица и толком договориться заранее у меня не вышло. Народу на кладбище – битком, где смотритель или смотрительница, шут её знает, вокруг конторки бродят какие-то мужички – бабенки непонятные, ничего  внятного от них не добиться. Деньги сунешь – возьмут и еще попросят, а остальное - в тумане.  Над могилой все молчали. Только какой-то  хмырь пожилой, как оказалось, с батиной работы штатный профсоюзный плакальщик, выполз вперед и попытался сказать речь. Спасибо, сказал почти гладко. А то, что фамилию переврал, ладно. Поправили… Комья вязкой, тяжелой земли  глухо стучали о крышку гроба, и практически не рассыпались от удара, а я стоял у самого края могилы, на глинистом  бруствере, и еще не понимал, что мир, существовавший доселе, рухнул. Исчез. Окончательно и бесповоротно. А впереди лишь неизведанная, черная зыбь.



                Мастером  стройотряда «Фотон », квартировавшего  на противоположной  от нашей окраине поселка, был лаборант кафедры физики Коля Асеев. Да, ни больше, ни меньше. И , очевидно в силу абсолютного сходства по имени – фамилии с автором «Синих гусар», был он натурой увлеченной и даже творческой. Особенно на ниве служения Вакху. Короче, любил Коля выпить. Оттого наверное жизнь его была полна приключений и обыкновенных, немудреных подвигов. Находясь же в особом энергетическом состоянии Коля действовал, подобно древнему викингу,  с «неописуемой непринужденностью». При этом внешность его была абсолютна заурядна. Такой, знаете ли, субтильный, невысокого роста экземпляр с жиденькой белесой растительностью на голове, приплюснутым носом и быстрыми глазками цвета балтийской воды. Из разряда тех,  у кого  внутри больше, чем снаружи. Среди легенд, передаваемых изустно, самой знаменитой было повествование о возвращении Колином с далекого севера, где он находился на какой то шабашке в составе  бригады- ух. Просто Коля, возглавлявший сие формирование, получил по окончании работ всю зарплату и с ней благополучно потерялся в аэропорте, не явившись ни к началу регистрации, ни после окончания оной процедуры. Он исчез, дематериализовался. Поиски в течении суток результатов не дали и бригада, матеря своего руководителя, улетела кое-как, а именно несолоно хлебавши, в Питер. Коля же, как выяснилось гораздо позже, резко загулял, совершенно неожиданно познакомившись в буфете с местной дивой, завис у неё на неделю, имея в полиэтиленовом пакете с ручками ни много, ни мало –  восемнадцать тысяч рублей. И это в конце семидесятых! Самое интересное, что он деньги не профукал,  и со всеми своими коллегами, по прибытии в северную столицу, рассчитался. К тому времени пакет уже поистрепался и деньги прилетели с Колей, находясь в славной авоське, спрятанной за пазуху. Словом, Коля покрыл себя неувядаемой славой и был в институте притчей во языцех. В определенных, естественно, кругах. Но поскольку руки у лаборанта росли из места нужного, то его практические таланты, помноженные на некоторую организаторскую прыть, находили должное применение в ближних стройотрядах или на нашем жаргоне – строяках.. В дальние то ли он сам уже ехать не хотел, то ли его опасались брать. Но и в ближних Коля не унимался. Даже напротив, отличался вновь и вновь.
                В «Фотоне» девчат хватало, у них на факультете вообще с женским полом было все в порядке. Ну, мы  однажды возьми и пригласи нескольких  знакомых барышень в к себе. Как уже упоминалось, наш  отряд стоял на другом конце поселке, располагаясь в бытовом корпусе гранитодробильного производства. Здесь как-то посвободнее было с жилой площадью плюс к тому до озера рукой подать. Однако на деле все вышло немного иначе то есть уже не помню почему, но пришлось нам сначала посетить наших приглашенных барышень, чтобы  потом, вместе проследовать в расположение  родимого отряда. С собой, для затравки, мы взяли несколько бутылок «Кагора», не с пустыми же руками, в самом деле, к прекрасным  дамам  являться! И правильно сделали,  ибо, как оказалось, одну из приглашенных подруг надо было чуть подождать. Дабы не вводить в искушение остальных,  девчата пригласили нас в комнату командира, благо она была свободна, а сам главный « фотоновец» уехал в районный штаб по делу.  Комната оказалась довольно просторной, с минимумом мебели, что вероятно и создавало ощущение простора. Стол  с четырьмя стульями в центре, две кровати с тумбочками  у одной стены и шкаф в углу. И ничего более.  Мы сразу умостились за столом,  так сказать двое на двое, порядок полный. Я открыл вино, протолкнув пробку внутрь, благо ножик с набором нужных причиндал  на поясе висел, правда штопор был давненько сломан, но шило и вилочка пригодились. Приятель перехватил бутылку, начислил по несколько глотков в четыре граненых стакана, которые наши хозяйки принесли с собой.  Я уже хотел было произнести нечто цветистое, из Хайяма, но тут оказалось, что на одной из кроватей кто-то есть. И этот кто-то подал признаки жизни. Мы никого не заметили потому, что поверх байкового одеяла  было навалено какое-то барахло, штормовки, плащ-палатка, две подушки без наволочек. Они и перекочевали на пол,  когда обитатель постельной берлоги заворочался. Девчонки  явно напряглись и затихли, улыбочки на лица натянули и  то и дело на нас поглядывали. А мы с Жекой закурили и решили досмотреть все до конца. Через несколько секунд из под  тряпья раздалось какое то урчанье, и хриплый голос невнятно произнес: « доминасы лысые, е- пэ- рэ- сэ- тэ… какого рефрена….вашу… мать. .. а мне куда девать свое хозяйство». Затем одеяло отлетело в сторону и нашим взорам предстала всклокоченная голова  мастера Асеева. Коля повертел немного башкой и продолжил подъем, в героических борениях с драпировавшим его тряпьем. Представ перед нами, Коля оказался в просторных, линялых, синих семейных, вероятно армейских, трусах и с окурком папиросы меж пальцев левой руки. Нас Коля явно не замечал, будучи пока не вполне вменяем. Возможно он еще не проснулся, просто глазки продрал раньше времени. Затем мастер решил закурить и долго нашаривал под подушкой спичечный коробок. Осуществив задуманное он потянулся, встав с кровати, немного помялся с ноги на ногу, затем счастливо улыбнулся и оглушительно пукнул. Девчонки вскинулись из-за стола и рванули к выходу. Коля глянул им вслед и озорно, и отчетливо  брякнул : « Эй, ты, куда? Я францус-с-ский посёл, а ты моя жена… Сюда иди, как там нага высокая нога?…». Далее он  спокойно проследовал к шкафу, открыл одну дверцу, сделав основательную затяжку, выплюнул окурок и шкаф и… да, приспустив  трусы , зажурчал. Хорошо, что  наши знакомые  уже испарились. Нам тоже в общем было пора. А Коля, сделав свое дело, вновь плюхнулся на кровать, вызвав своим падением  ответную жалобную руладу панцирной сетки.


                Дверь была как дверь, ничего особенного, филенчатая, крашеная, с металлической ручкой в виде условной головы условного льва. Но зато табличка, дверь оснащавшая, искупала всю заурядность последней. Надпись на табличке гласила : Открытое акционерное общество «Тэнахо».  Мне это название сразу пришлось по душе. Нечто ласковое и до боли знакомое сквозило в славном наименовании. И вскоре я сообразил, что именно. Да, именно оно. Уж больно созвучно было имечко той  фразе, посредством коей посылают пусть недалече, но основательно. Акционерное общество «Иди ты на ….й». Возможно так оно и должно было называться? Во всяком случае Ныряич, появившийся вскоре из-за упомянутой двери выразился насчет  акционеров  абсолютно идентично, в том плане что «шли бы они на …й». Просто фирма , где он  тогда трудился имела некие дела с пресловутым акционерным обществом, а я ждал, пока  друг выяснит отношения с оппонентами. Выходит, выяснил. На дворе стоял, с позволения сказать, благословенный январь 1991 –го. Никто уже ни рефрена не понимал в ежедневно нарастающем сумасшествии, но колоссальная  сила инерции, точнее иллюзия этой силы, по-прежнему довлела над сознанием масс, порождая в мозгах центростремительные  позывы к спасению сообща. Только вот созидателей для этого не находилось. На сцену же вскарабкались разрушители, хмельные и куражистые, чуявшие легкую, пусть и кровавую, но искупавшую все невиданным масштабом, поживу.  А люди, человеки, людишки… Да Бог с ними, как гритца. Акционеров общества «Иди ты на …й» судьбы людей не интересовали никогда и никоим образом. «Бабы еще нарожают», правда?




                Сережа  Тропин  разобрал платяной шкаф. Или шифоньер, кто их разберет? Ну, словом, полированный такой  параллелепипед  родом из  нашего неизмеримо счастливого и безоблачного советского детства. За такой шедевр в те годы приходилось побиться. И немало. А то и вообще, подобный полированный гроб становился мечтой несбыточной и предметом  искреннего вожделения. А вот Серега, пока родители на даче, решил отработать удар головой. Уж очень ему хотелось на танцах или на улице, при случае, именно таким приемом в дебюте потасовок действовать. Ну, и разобрал конечно, на дощечки, как говорится. Сначала дверцы с петель сшиб, лбом орудуя. А потом, в раж войдя, и до стенок и крышки добрался. Сзади – то дэвэпэшка была, не считается. Соседи снизу прибегали пару раз, осведомлялись, чего это происходит, мол, Сереженька? А у Сереженьки  на лбу уже приличный  валик вырос, синевой затекший.  Но ничего, выдержал парень, не сдался. Синяки – желваки, они временные, а вот мастерство, обретенное в трудах, не пропьешь. Не знаю, впрочем, как насчет мастерства, но однажды Сережка запил. И не слабо. Жил он уже отдельно от папы с мамой, а поскольку  особой коммуникабельностью и ранее не отличался, научился  жертвы Бахусу приносить в одиночестве. Не то, чтобы принципиально  «по-черному» кирял, просто специально никого не приискивал. А дверь квартиры держал открытой, замок не защелкивал. Кто пришел – заходи, а нет никого, и ладно.  Он с телевизором чокался, когда более не с кем было. Точнее, с диктором. Однажды мы с Бобом к нему «на огонек» заглянули и видим, парень,  почти в ауте, примостился за столом,  вплотную придвинутом к  тумбочке на которой стоял телевизор. Экран нижним своим краем  был как раз вровень со столешницей. Узрев-таки  нас, входящих, хозяин только  махнул  рукой призывно, мол, располагайтесь.  Он, не вставая, молча пожал нам руки и взялся за бутылку, очевидно только, что открытую Я глянул под стол, у одной из ножек на полу выстроились три пустых из под «Столичной». Мы сели по обе стороны от Сереги. Он в мрачном молчании , набычив  упрямую свою головушку со шрамом на лбу, отметиной от того самого злополучного шкафа, пялился в  телек. На экране  как раз пошли очередные «Вести». Хозяин вытянул мосластую клешню с наполненной рюмкой и, чуть привстав, ловко звякнул краешком рюмки об экран, угодив в лоб дикторше, по- моему, Арине Шараповой, а возможно Светлане Сорокиной и  опрокинул содержимое посуды в рот. Затем опустился на стул и некоторое время молчал. А потом… «Вы тут, парни, посидите чутка,- хрипло сказал Сережа - А я пойду-ка его  помою. А то чего-то он грязный.» При этом левой рукой Серега явно пытался ухватить  того, кто по его мнению располагался  на одном из противоположных углов стола, рядом с ящиком телека. «Кого, Серый?»- Боб  пристально поглядел на приятеля и похоже понял. «Да черта… вон того, видишь расселся, а сам, как поросенок»- Сережа вновь попытался схватить видение, черпанув ладонью воздух. Потом он грузно поднялся, обошел стол, и уже обеими руками принялся ловить чертика – грязнулю. И поймал. Удовлетворенно хмыкнул, оглядел нас с видом победителя и крякнув что-то вроде- от так от- ушел в ванную.


                «Люди умирают сами… все остальное делаем мы»,-гласил слоган на рекламном щите фирмы ритуальных услуг. Раньше щитов было два, они висели по обе стороны  от арки в металлической решетке, обрамлявшей проезд с улицы во двор. В соседнем здании находилась редакция городской газеты и телевидения. Телевизионщики, с появлением рекламного шедевра, сделали соответствующий репортаж на эту тему. Реакция руководства фирмы трудно поддавалась логике, один щит был снят, но второй остался незыблем. Ничего не скажешь, крепкие ребята.


                Когда в работой стало совсем туго, Вера, по- случаю, попыталась пристроить Боба в леспромхоз, находившийся в районе, часах в двух езды на поезде от города. Все просто, главный инженер этого леспромхоза однажды прибегнул  к услугам городской наркологии на пути из Питера, где загудел, как следует и откуда уже силком его уволокли командированные специально для такого дела подчиненные сотрудники. Но в пути главному стало совсем плохо и конвой решил сдать его на сутки в ближайшую  наркологию,  чтобы хоть под капельницей полежал, авось и полегчает. Это как раз совпало с Веркиным дежурством, а поскольку клиент по всем статьям был не рядовой, то и внимание к нему было соответствующим. Придя в себя, хозяйственник захотел побеседовать с врачом, Вера отнеслась к его желанию с пониманием, все равно делать было нечего, и в ходе недолгого общения выяснила, что  поселковому леспромхозу требуется механик. Она договорилась, что подошлет мужа недельки через две, а пациент оставил свой рабочий телефон. Боб, собравшись в дорогу, позвонил в поселок, переговорил с будущим работодателем , и отбыл по назначению. Поехал архангельским поездом, тот проходил через город ранним утром, так, что часов около восьми Боб соскочил с подножки вагона на узенькую полоску  перрона в точке прибытия. Было темно, одинокий фонарь горел только у деревянного  станционного  домика, да еще  чуть поодаль  светилось  забранное решеткой окно торгового ларька. Боб кое-как нашел дорогу на автобусную остановку, спросив предварительно в ларьке, ходит ли вообще здесь что-нибудь из общественного транспорта. Продавщица, кстати, вполне милая девушка лет двадцати, заверила, что минут через десять как раз должен подойти рейсовый пазик. Ладно. Искомый леспромхоз оказался  конечным пунктом следования автобуса. Но вот в конторе Боб застал только секретаршу, заявившую, что главного инженера нет и , скорее всего, не будет ни сегодня, ни завтра, а директор в отпуске и вообще вернется через три недели. О договоренностях Боба она ничего не знала и ничем помочь не могла. Боб понял, что главный опять в нирване, вздохнул и поехал обратно на вокзал. На душе было паршиво, точнее – брала досада, что зря потратил время, говорил же он Вере, мол,  пустышку тянем. Выгрузившись на станции, Боб направился к ларьку, за сигаретами. Купив пачку «Бонда» , он еще раз внимательно оглядел витрину и вновь забарабанил пальцами в окошечко, закрытое было продавщицей.  Оно впрочем тут же и отворилось. Боб купил бутылку водки, тушенки и хлеба. А потом попросил девушку пустить его в ларек, дабы позавтракать не только в комфорте, но и в приятном женском обществе, а то на вокзале неуютно, а на улице холодрыга и ветерок противный со снегом. Наверное продавщице тоже было тоскливо и одиноко, ибо она не нашла в просьбе покупателя ничего особенного. Обосновавшись за прилавком, сидя на пластмассовом ящике, поставленном на попа, Боб очень быстро нашел общий язык с девушкой. Звали её Ангелина, хорошее имечко для здешних широт, ей действительно оказалось двадцать лет, а в ларьке она работала попеременно с матерью, являвшейся и хозяйкой торговой точки. Бутылкой дело не ограничилось, открывая третью Боб чувствовал, что ему уже очень даже неплохо, а потом  уже просто ничего не помнил. Он очнулся на перроне, с сумкой на плече, как будто кто-то включил его в сеть. В ларьке не было света, видимо Ангелина ушла. Он похлопал себя по карманам, ага, кошелек в наличии имелся. И паспорт никуда не делся. Уже хорошо. А вот деньжат оставалось совсем чуть. Видимо  выпил  славно. Опять было темно, Боб глянул на часы, они оказывали шестой час. Не хило позавтракал. Голова, на удивление, не болела. А сигареты-то где? Вот они родимые. Боб стал прикуривать, закрываясь полой куртки от ветерка, и тут кто-то похлопал его по спине. Боб обернулся. Перед ним стоял мужик, коренастый, пожилой, но крепкий, в рыбацком прикиде. Рыбак попросил у Боба закурить, мол, вижу у тебя с фильтром, а  мне бы и надо послабее. А то что-то «прима» не пошла.  Естественно Боб откликнулся должным образом. Пока дымили, успели познакомиться. Рыбака звали Коля, направлялся он на Волхов, и путь его лежал, естественно, на станцию Волховстрой. Узнав, что Бобу чуть поближе, он неожиданно обрадовался, заявив, что теперь есть достойный человек, с кем бутылку раздавить можно будет, кстати прямо сейчас и стоит начать. Словом, этот Коля вдобавок купил новому своему попутчику билет на вскоре подошедший поезд, в купе почти пустого плацкартного вагона они очень удобно расположились и… потекла беседа. Когда Боб увидел в окошко трубы  Волховского алюминиевого комбината, он был очень удивлен и даже раздосадован. Но Коля, державшийся  блестяще, вновь купил Бобу билет и спровадил обратно. Остается добавить, что пункт назначения Боб опять миновал, ибо задремал, и выходить ему пришлось на ближайшем полустанке. Добро может быть не только «с кулаками»,но и с «бутылкой». Впрочем, в обоих случаях такое добро имеет скорее отрицательный результат.

Множеству жителей нашей страны
Фазы похмелья, как фазы Луны,-
Вроде обычного календаря,
Дабы, что прожито было зазря,
Переиначить с красной строки
Черным по белому… А не с руки,
Вновь убедиться, что наглухо прав.
Логику спутницей верной избрав,
Можно вопросом задаться от скуки:
Если бы вдруг корифеи науки
Хором похмельный синдром извели,
А уцелел бы спутник Земли?

                Ладно мы, взрослые и вроде бы разумные, порой абсолютно не понимаем друг друга. Куда хуже, что мы не понимаем детей! То есть подчас абсолютно не стремимся их понять. И прежде всего своих собственных. И не тогда, когда они тоже выросли, это «цветочки», в конце концов у каждого- своя жизнь.  Может быть главная беда наша в том, что не умеем и не желаем мы понять  детей  с самого начала, лет этак с шести- семи. Начинаем из малыша кроить некоего вундеркинда, и на этом поприще столько ошибок наделаем - наворотим, что и самим страшно порой становиться. Что, скажете нет? Конечно не скажете, точнее- скажете да. И я скажу. Рефреновый из меня отец поначалу получился. Именно в силу вышеизложенного. Вот у меня сынок с детства настолько отличался от меня характером, что я ни с какую понять этого не мог. Может ли такое быть, спросите? Да конечно же, это как раз из той оперы, когда самое близкое и есть самое далекое. Я вот в детстве очень стеснительным был, оттого нелюдимым и молчаливым. С книжкой где ни попадя приткнусь и, только бы никто не трогал, свалю себе на страницы и шляюсь там, в книжном мире, фантазии хватает. А еще  я ничего  и ни у кого не любил просить. Даже у родителей. В результате я был довольно одиноким ребятёнком, склонным к созерцанию и бессознательной меланхолии.  И вот еще что, я парнишка был исполнительный и довольно дисциплинированный. Конечно, не без флуктуаций,но привык в конце концов все делать с первого раза. Я это вот к чему: сынок у меня  - парень вполне, и даже более того, только не учел я, что это экспериментатор , он все проверяет не глазами, а руками. Вдобавок, любой процесс для него интересен  в игровой форме. И если он заигрывается, то что- либо требовать  от него довольно сложно. Он заиграется, например, с пацанами после школы, и тренировку или музыкалку продинамит.  И ничего тут не поделаешь, хоть лопни, тресни,разорвись.  А я-то по своим давним, еще , меркам сужу, у меня такого почти не бывало, клянусь, я с друзьями на электричке за тридевять земель на борьбу гонял, в любую погоду, шесть раз в неделю, много-много лет подряд. Я на гитаре бренчать ,рассказывал уже, как учился. А мелкий мой знай наяривает свои игры, о деле забывая напрочь, я и начинаю с него требовать то да сё, не учитывая, что он еще совсем в щенячьем возрасте. В итоге он пугается, не зная, что ему делать и как исправляться, и толку пшик. Разве человечек со страху что-то путевое сделает? Ну, раз, ну другой… Я в итоге за такие эскапады  макаренковские   себя возненавидел. Что? У всех так? Или почти у всех? А если у всех, то это всегда правильно? То- то и оно. Как правильно, что делать? Да почем я знаю. Знал бы , как правильно , не откровенничал бы сейчас. Короче, прекратил я силком парня воспитывать, разъяснять старался, сдержанно, хоть и твердо порой. И толка стало куда больше. Лаской нужно, вообще только лаской. И убеждением. Так оно правильнее, просто у нас подчас на эту самую ласку не хватает ни сил, ни терпения, ни, уж извините, души и сердца. Кстати, паренек мой гитару освоил, и балалайку и мандолину. Играет сейчас свой трэш-металл и в ус не дует. Правда дуть еще не во что, до усов дорасти надобно…
                Мне вообще иногда кажется, что я и любить-то никого не любил. В смысле- любил близких не ради них, а ради себя. Боялся  и теперь боюсь их потерять , от одного помысла подобного впадая в панику, ибо себя в таком случае «жальче» всех… А разве ж это настоящая любовь? И пусть тебе уже полтинник,  только зацепился, враз пошло – поехало, тут же начинаешь доказательства сим домыслам отыскивать, конкретные примеры обнаруживать, волосы дыбом порой встают. Конечно, пустая рефлексия. Конечно брошу… Дело не в этом. Я совершил в жизни значительное количество, мягко говоря, не благовидных поступков, в отношении близких в том числе, и не думаю, что их череда завершена.  То ли никто меня любить не научил, да кого же винить в том? Русскую, советскую и зарубежную литературу что ли, коими с детства напихивался? Социалистическую  действительность? Неумение верить в Господа по- настоящему? Разобраться бы… Может и разберусь… Только бы времени хватило.

                На рубеже тысячелетий  существование нашей распрекрасной  ремонтно – монтажной фирмы явно соотносилось с сюжетами романов Ремарка. Чем? Да постоянно умножающимся мортирологом. Смешно? Забавно?  Согласен, и я бы посмеялся. Над сюжетами Эриха Марии, помнится, многие иронизировали. Только люди у нас на участке действительно начали умирать один за другим. Непрерывной чередой. То работник, то близкий родственник работника. Мне показалось, что я схожу с ума, что такого в реальности быть не может. Однако нормальное распределение сиречь функция Лапласа – штука упрямая. У нас парни на ремонтной базе памятники, столики, скамейки, даже оградки на могилу стали делать впрок. Только один комплект  из полуторки, да труб в три четверти дюйма нарубят, нарежут, сварят, покрасят, отгрузят, и сразу заготовки для следующего делают. И сами же при этом шутят по-черному, дескать заготовки  есть, знать скоро и «жмурик» очередной нарисуется. Случалось, что вхолостую работали, тогда отовсюду  и все, что ни попадя старатели тащили в пункты приема металлолома. Вплоть до канализационных люков.  Ну, коли украли памятник или оградку, новые ладить приходилось. Никуда не денешься, в те поры  считалось практически обязательным  хоронить всех причастных  ежели не за счет организации, то с приличной ея помощью.  В общем, утомились мы могилы рыть и гробы таскать. Вы когда-нибудь рыли могилу на Крайнем Севере в конце декабря, в морозец около тридцати плюс ветерок средний, который не сдувает еще, но за пятнадцать минут  тебя скручивает в бараний рог?  Экскаватор  у нас в конторе имелся, но из серии «не тронь меня», не дай Бог, сломается, и тогда летом на теплотрассах работам  каюк, не факт, что его отремонтируешь и к лету. Поэтому на вечной мерзлоте сначала жгли автомобильные покрышки, а потом оттаявший грунт  брали ломами - карадашиками- раз-два, раз- два, тюк - тюк… А тут родственники усопшего поесть принесут, и выпить – помянуть конечно. И после третьего перекура половина могильщиков уже никакие то есть живые трупы. Оттого приходилось вторую смену копателей предусматривать. Дабы выводить её позже первой часа на  четыре. Пришла смена? Отлично. Грузи лежачих и поехали. Счастливо парни ! На объектах ремонта  в такой ситуации враз образуется  нехватка народу в сменах, у заказчика резонные вопросы, мол, где люди? Отбиваешься, как можешь на строительных планерках, обещаешь, клянешься, мол, все выполним срок, а завал все больше и больше… И так далее, и вперед, и с песней. И с проводами в последний путь никому отказать нельзя, дело действительно богоугодное. Ну, мы и не отказывали. После похорон поминки, надо заглянуть хоть не на долго, родственники благодарны за помощь, не присядешь за стол- обидятся, не выпьешь  за упокой души- опять же насупятся. А город маленький, слухи, сплетни, испорченный телефон. Потом девять дней, чуть погодя- сорок. Ладно  однократно, а когда четыре или пять похорон почтим одни за другими? Вот это жизнь, не жизнь, а филиал похоронной конторы «Кролль и сыновья». Мои парни очень скоро стали напоминать детей лейтенанта Шмидта. «Это , что за бандиты- мошенники- разбойники?»- удивленно прогудел однажды один полудиректор  корпоративный, вывалив брюхо из машины и натолкнувшись взглядом на троицу моих башибузуков, приехавших в цех прямо с кладбища, в сауну сходить, копоть соскрести и переодеться.
                Сын Коли Лисицына, одного из лучших на участке, да и в управлении, слесарей и монтажников, повесился, после того, как то ли по пьянке, то ли по обкурке, угнал и вдребезги разбил чей-то мотоцикл. От стыда он руки на себя наложил или еще по какой-то причине, толком никто не разобрался. Да и сложно было что- либо выяснить. Когда я приехал к Лисицыну на квартиру, Коля находился в полуобмороке. Он сидел на табуретке, нахохлившись, съежившись и даже не моргал. Лицо и без того аскетичное, напоминало маску мумии, руки Колька согнул в локтях и прижал к груди, словно боялся, что сердце выскочит наружу. На вопросы он не отвечал, иногда кивал на кухонный стол, где лежала предсмертная записка сына. А потом  вдруг обхватил  голову руками и так сильно сжал, аж вены на ладонях вспухли. И тихо, на одной ноте, завыл. Обиженно, сиротливо и абсолютно беспомощно… обреченно.
                Колю мы отвезли на кладбище ровно через месяц  после смерти сына. Он тоже залез в петлю. Там же, в ванной, зацепив ремень за змеевик полотенцесушителя.   А еще спустя три недели застрелился муж нашей  сварщицы, тети Паши. Он пальнул себе в рот из ручки – пистолета. Был он художник , и довольно известный в городе. Прежде у нас работал, потом на камнерезку ушел, памятники  расписывал – украшал. Так сказать, по- специальности.  Потом  еще кто-то  у кого-то умер, то ли мама, то ли отец. Мы копали могилу под самую «елочку». К тридцатому, если вообще не к тридцать первому декабря. Конец года, надо процентовки подписывать, работу завершать, зарплату закрывать приличную, в  плавильном на конверторах  авария за аварией, у них план летит,  а мы в три смены пашем, испарительное охлаждение восстанавливаем, работа знакомая, в месте разрыва труб ставим две заглушки и варим перепуск, две заглушки – перепуск, две заглушки – перепуск, так их не десять, не двадцать, весь блок раскорячило… А тут нате, еще и скорбные дела. И директорат  наш  умотал  встречать  долбанный миллениум – линолеум куда-то на побережье, дескать пашите как хотите, что хотите – делайте. А нам, генералам, некогда. В конторе полный бардак по такому случаю,  в расчетном баб -экономистов человек десять, из них семеро с утра уже бухие… Да и чем они помогут? Деньгами из тумбочки? Ага! Держи карман… Короче говоря, как я этот Новый год встретил, очень даже помню.  Не спал часов  сорок наверное, разруливая все невпротыки, охрип, отупел, аки валенок, но вроде бы сумел, с мастерами моими, да что там, со всеми мужиками, и похороны обеспечить, и охладитель  газов на пятом конверторе запустить, и бумаги подписать. А бумажки – главное в нашей работе. Бумажки, то есть акты по форме два это зарплата. Мы же наемники, кондотьеры, и «никакой услуги без благодарности». Только за монету, ибо ничто так не развращает человеческую личность, как рабский, бесплатный труд. А материальные и моральные стимулы, они едины и одни без других невозможны. Ладно. Значит, приехал я это, уже тридцать первого глубоким днем, в родную хату, душ принял, сел в кресло, да так  в нем и просидел весь праздник, тупо лупая осоловелыми буркалами  окружающий интерьер, снедь на столе и веселящихся гостей, приглашенных задолго до Нового года. Не ломать же людям торжество, все же скидывались, готовились. Миллениум, ребята – девчата… Вроде гуляем , ура… А сам даже толком не выпил. Так, граммов двести накатил… Не лезло ничего в глотку. Какие-либо желания вообще отсутствовали. Хоть и не в первой мне пришлось авралить, а раз на раз не приходится.
                Месяц передышки  прошел как один день. И опять  началось. Ушел в мир иной  наш старейший бригадир, потом чей –то отец, чей-то брат. Ну, обычное дело, вырыли, изготовили, отнесли, закопали, водрузили, помянули. А  в апреле и того хуже – умер  Олег Немчинов - эпикуреец, рыбак, мастер на все руки. Последние годы работал он  в управе инженером – теплотехником. Мы, кто помоложе, звали его ледоколом и человеком, перефразируя слегка поэта революции с его товарищем  дипкурьером. Олега не стало после тяжелейшего третьего инсульта, но он мог умереть не раз и не два, и гораздо раньше своих без одного года шести десятков.  Но был он с детства невероятно везуч  и непотопляем  в прямом и переносном смысле. Как-то раз, они с другом бороздили на катере акваторию  главного нашего на полуострове озера, наверное в километре от берега. На берегу  их ожидали приятели, несколько недоумевающие, зачем эти двое, проверив сетки и выкинув рыбу на берег, вновь поперлись  ходить на катере кругами. И капитаны и береговые коллеги были несколько не в себе по причине хорошей рыбалки, классной октябрьской погоды, прекрасного настроения, предстоящей трапезы… да мало ли радостей у настоящих мужиков на природе?! И переговоры, то и дело затеваемые с берега, носили явно непродуктивный характер, поскольку катерники отнюдь не все реплики  разбирали, не на все отвечали, а если и отвечали, то очень и очень невнятно.  Катер описывал очередную циркуляцию, когда Олег, неизвестно зачем, резко встал на левом  борте  суденышка. Рулевой, как по команде, однако без какой-либо на то надобности, круче обычного вертанул штурвал, и волей центробежной силы Олег с борта переместился в октябрьскую воду озера, будучи в болотниках, фуфайке и ватных штанах. Как он сумел тут же освободиться от всей этой амуниции, сложно объяснить, однако вскоре Олег уже направлялся к берегу вплавь, успевая орать нечто успокаивающее и тем, кто на берегу, и другу на катере. Друг на катере, кстати тоже Олег, видимо терзаемый  муками совести,  предпринял, опять же совершенно неожиданно, попытку сопровождения пловца параллельным галсом. Однако не рассчитал скорость и маневр, и попросту переехал тезку  поперек, пройдясь по нему  катером, от форштевня до винта движка. Немчинов скрылся в пучине вод, а маломерное судно после наезда отчего-то потеряло ход. На берегу поднялся гвалт, кто-то пытался раздеваться и кинуться в озеро, ради спасения  утопающего товарища. Но тут Олег появился на поверхности и продолжил путь на сушу, отфыркиваясь и крича время от времени: « Мля, рефрен грошовый, доминас, кукуй  старый, бочину пропорол, рыбачок- щука…» Незадачливый судоводитель в это время  опрокинул движок внутрь катера и ,осмотрев консоль, уяснил, что винта нет в помине. «Братан!,- заорал он восторженно вслед тезке- Шпонку, на куафер, срезало… Хубилай ты этакий!». Олег кое-как добрался до мели, откуда и приплелся  в базу, где был встречен восторженными криками товарищей и призовой бутылкой коньяка, выглотанной им в позе горниста  не «отходя от кассы». Уже потом, с похмелюги, наутро, Олега скрутила  боль в боку, не дававшая толком вдохнуть – выдохнуть, и очутившись у травматолога он узнал, что друган и тезка  сломал ему четыре ребра, а еще в двух  обеспечил трещины. Но подвиг был свершен и занесен на рыбацкие скрижали. Ай, ай, ай? Фи-фи-фи? Чем тут восхищаться? А разве я восхищаюсь и вас  к тому призываю? И  в мыслях не было, я же не гаер из трагеди – клаба. Просто убедитесь, что везде жизнь одинакова. Страшна и смешна. Поверьте, и  у вас все точно также, только  по- другому.
                Олег любил жить, любил работать и отдыхать, как следует. А по его разумению, отдыхать следовало не только с хохотом и шумом, но и с пользой, а именно с рыбалкой и охотой, путешествиями на природу и обязательно с приключениями. Олег, кстати, будучи корешем нашего директора еще с времен младости, часто выезжал с ним не только в служебные командировки, но и на промыслы рыбные. Как- то они шли друг за другом по льду протоки, соединяющей два озера, директор впереди, а Олег сзади. Внезапно начало пуржить, видимость резко ухудшилась, Олег ,дабы не потерять товарища, положил тому руку на плечо, что вызвало  со стороны впереди идущего резкий и энергичный протест, выразившийся в неоднократных  его попытках сбросить руку Олега со  своего плеча, сопровождаемых цветистыми пожеланиями  на тему выбора ведомым последующего маршрута движения. И тут, по словам Немчинова, рука его, которую он упрямо  продолжал держать на плече приятеля, повисла в пустоте. Хорошо, что Олег, человек опытный, не думая кинулся на колени и опустил руку вниз, в глубину внезапно открывшейся под ногами  промоины, успев схватить воротник директорского бушлата и рвануть его наверх, так сказать, со всем содержимым. Повезло. Получилось. Обошлось. Стоит ли говорить, что в фирме у Немчинова был особый статус человека неприкосновенного, коему многое позволялось. Впрочем, чихал Олег на все статусы. Он о подобных мелочах и не думал. По пятницам, завидев из окна своего кабинета нас, участковых, подходящих к зданию конторы от автобусной остановки, он кричал в форточку: «Ребята, сегодня ко мне, на гараж! Сейчас берем жижи и вперед! Мне тут кумжу привезли! Не рыба - праздник!». Гараж у Олега был классный, о двух этажах, с холодильником, диваном, газовой плиткой и тому подобными удобствами. В гараже можно было жить, что его хозяин и делал периодически, уставая от прелестей семейной жизни. За ним приходил зять, здоровенный, добродушный, неторопливый парень, звать папу обратно домой. Супруга  Олега в его бунгало не появлялась никогда. По- крайней мере  при мне. А зять, Костя, обычно топтался  у входа и мерно гудел нечто следующее: «Папа, папа, пойдемте домой, а то мама соскучилась. Папа, надо бы уху сварить, а женщины-то все испортят, поедемте вдвоем приготовим…» В конце  концов уговоры обычно действовали и Немчинова старшего водворяли в лоно семьи. В этом  гараже с ним впоследствии и приключилась серьезная беда. Он забрел сюда субботним утром с одним из многочисленных своих приятелей – рыбаков  в поисках чего-то ободряющего и по ошибке хлобыстнул щелочи, налитой в бутылку из под водяры. И прилично хлобыстнул. А его попутчик, увидев, что дело плохо, заорал благим матом: « Олежка, давай и я  шарахну! Ты же меня похмелить-то хотел!». И только после этого вызвал скорую. Лечился Олег долго, после чего никакого алкоголя употреблять уже не мог. То есть в чистом виде не мог, а в виде «отвертки» очень даже продолжал, эмпирически определив нужную пропорцию крепкой фракции и сока, чтобы «по шарам» давало, но не тревожило глотку и пищевод . Следующим испытанием, преподнесенным судьбой, стал перелом шейки бедра, полученный Немчиновым по пути на работу, как водится, в жуткую гололедицу, когда мороз и ветер после оттепели превращали улицы города в один сплошной каток. Тут уж подсыпай песок, не подсыпай, разницы практически нет. Ну, Олег, мужчина немаленький и весом за центнер, навернулся со всей ответственностью и серьезностью. После этого перелома он стал ходить, выворачивая особым образом вылеченную ногу,  получив к прозвищу «ледокол» второе кодовое имя «вертолет». Он первый сам себя так и назвал. С самоиронией у него тоже было все в порядке.
                С уходом Олега в конторе стало совсем кисло и тошно. Поговорить, что называется, не с кем. Тем паче, что все конторские на производственников с участка, хоть ты слесарь, хоть ты начальник,  косились, будто мы враги народа. Это изначально, с незапамятных времен повелось, на участке считали, что штаб забирает себе слишком много денег, а в конторе наоборот, что у нас зарплаты ого-го, не по чину, не по заслугам. Нечто вроде пресловуто- памятной исторической, хоть и абсолютно ошибочной, установки о вечной борьбе между степью и лесом. Так и в нашем случае, конфликты можно было бы уладить и найти оптимум в общении, если бы не природная стервозность представителей обеих конфликтующих сторон. У нас ведь барачно – коммунальное воспитание в почете, а лучшие представители данной педагогической школы неутомимы в сварах и всегда начеку, всегда готовы к бою за любую ничего не значащую мелочь. Тут ведь не масштаб важен, а сам принцип  приоритета во что бы то ни стало. Но, если честно, нас, производственников, обворовывали в любом случае. Точнее – в любых. Кто хлебал сию кашу, тот знает. Остальным объяснять не стану. Штаб всегда окопника обойдет, у штабных преимущество, попросту информации больше и к кормилу они поближе. А левого народу в конторе слонялось- пруд пруди. Какие-то дети одноклассников руководителя, родственники главного инженера, друзья знакомых из корпорации, если таковые в оную не попали, и тому подобная шушера. Понятно, город маленький, времена трудные, жить любому охота с приличным заработком, а всем отказать невозможно, сам потом прибежишь к «отказнику» , мало когда и по какому поводу припечет. Все правильно. Только нам-то легче от подобной аргументации не становилось. Напротив, еще омерзительнее  было. Оттого и антагонизм, если угодно ,не угасал. Да и по сию пору не угас, хоть все дрязги и в прошлом. Житейские обиды - самые опасные, поскольку самые живучие. А неистребимы они оттого, что решение их лежит не в области конструктивных мер, а прежде всего зависит от нравственного нашего уровня и от умения, а чаще всего от неумения  и нежелания понять друг друга, уступить в чем- либо и вообще, сделать первым шаг навстречу.
                Образчик конторского идиотизма:  на одно из Крещений вместо ожидаемой стужи наступила дикая оттепель и за несколько дней снег на дорогах, улицах, тротуарах и тропинках  исчез начисто. Ездили буквально по асфальту или по грунту, там, где асфальт отсутствовал. И на еженедельном оперативном совещании старший механик управления  Цапкин, посверкивая фотохромными линзами очков, с улыбочкой деревенского дурачка, на полном серьезе, при горячей поддержке сквалыги - главбуха, предложил ввести на  производственных участках летние нормы расхода горюче – смазочных материалов. А что, ведь почти лето наступило… Конечно, снег, он растаял. И еще около пары недель  продолжалось бесснежье. Однако сама по себе оттепель-то не продержалась долго и через пару – тройку дней вновь наступили холода, хоть и при отсутствии положенных зимой осадков.  Вывод? Да какой тут вывод. Это  так, к слову больше. Это в общем мелочи и едва ли они сегодня кого-то впечатлят. Молодежь, та совсем ничего не поймет. Согласен, но в мелочах и сидит дьявол. Тот самый, что пытается разубедить нас в своем существовании. Молодые не поймут, собственные дети не поймут? Ничего, зато поймут те, кто пек  хлеб из остатков муки и размолотой пшенной крупы, кто впахивал в цехах и на шахтах практически не жравши сутками, неделями без просыпу, без выходных, когда тебя на ходу шатает, хочешь ты этого или нет, поймет тот, кто собирал окурки в банку и потом курил табак из них в самодельных трубках, а чай спитой  даже не курил, а заваривал пока не обесцвечивал его совсем, а то ведь другого не было, те поймут, чьи жены никогда не получали не то, что материнского капитала, но элементарных пособий на ребенка, те, кого швырнули в пропасть, тем самым заявив, что они не нужны никому, что они – быдло, мясо для опытов, те, кто годами не имел возможности купить своей жене или девушуке, или дочери, элементарные туфли, сапоги, браную шубу из браного мутона или как его там. Курить вредно, вспоминать незачем? Тогда и жить было вредно, и каждый был вправе выбрать смерть вместо жизни…Но мы выбирали жизнь, ибо смерть слишком легка для ушедшего в мир иной и безжалостна именно к остающимся в живых. И  мы могли заползти в еще толком не остывший котел, потому, что ему нужен ремонт , а городу тепло, и по той же причине висеть гроздьями на  магистрали подачи мазута, на улице в минус сорок с ветром, оттого, что если мы не заменим пароспутник и лопнувшие участки, все агрегаты  в цехах корпорации  встанут, схватив «козла», а заодно, опять-таки и отопление в домах исчезнет и тогда… Но мы делали свое дело, и не считали сие чем-то особенным. Зачем мы это делали? А согласно рецептику, озвученному одним донельзя изысканным  дуэтиком, мол «что-то делать надо, пусть неизвестно что…». Только без эстетической эквилибристики  интеллигентной, рафинированной,  певческой супружеской пары, да и прочих, иже с ними, носителей якобы высшего и светлого чувства. Нет, я не против таких легковесов, пусть скачут- пляшут. Козлики пустяшные. Невесомые. Я не против, я за… себя, за таких, как я, я болею за свою команду. По прошествии времени  любые события становятся в определенной мере книжными, почти неосязаемыми. Я никого не в праве призывать к тому, чтобы меня поняли. Но никто также  не может запретить мне вспоминать правду. Не истину, а правду. И у меня она своя. Не хотите, не слушайте, не читайте. Только я не один, и я ничего не забыл… Вот опять накатило. Смирение все-таки куда, как конструктивнее любой ярости, любого гнева, да ведь смирения достичь, не на подножку трамвая запрыгнуть. Бог только и ведает, что для этого нужно. Я вот пока не ведаю. А может догадываюсь, а совладать с собой не могу, с  гордыней своей в частности. Как только сумею, легче станет, уверен, глаза  вновь откроются  и дорога  иная, светлая. А пока… Пока – сотрясение воздушных слоев. Или масс… Без толку.
                А похоронная страда не заканчивалась, то и дело подкидывая нам  внеплановую работу. Пусть не столь уж часто, но с завидной регулярностью. Теперь вот родственником наших сослуживцев провожали. Не верится? Вот и нам не верилось. А поди ж ты, деваться некуда, что было, то было. Просто, кроме нас, основного производственного участка этим и заниматься некому было. В конторе же сплошь прекрасные  и чувствительные дамы, что впрочем нисколько  не мешало им закатывать шумные пьянки – гулянки  за счет фирмы и хаять нас по поводу и без, а в механослужбе мужиков раз – два-три и все постоянно за баранкой или в гараже, в яме, поскольку автопарк изношен  будьте любезны. Я от  этого траурного абсурда вымотался до ручки, мастера брюзжали, работяги матерились, дескать хорош, пусть сами родственники хоронят. Только ведь дело-то… Я не суеверен особо, однако твердо убежден, что , как только пошлешь кого-то  вопреки совести, тебе вскоре и прилетит  аналогичный подарочек…

                Уже с лестничной площадки я слышал, как в квартире настойчиво  заливался телефон. По частоте его воплей было понятно, что это межгород. Я поторопился отпереть дверь и, войдя в прихожую, кинулся к тумбочке под зеркалом, где вскипал в справедливом гневе мой недавно купленный бездисковый  аппарат. Господи, лучше бы я тогда трубку не поднимал. Хотя, какая разница. Все равно узнал бы…  Звонили из Великих Лук. Да- да, Псковская область, вас беспокоят из районной больницы. Вы когда труп забирать будете?  Как чей? Это ведь ваш работник Радин Аркадий Иванович?  Ну, вот, его тело у нас. Вы не в курсе? Он же разбился на машине. Да, лобовое столкновение, мгновенная смерть. Да, возвращался из отпуска. Так когда заберете? Ну, в общем- ждем.
                Аркаша Радин разбился на своем авто, возвращаясь с подругой после отдыха в законном отпуске. В Анапе они зависали по-моему. Во всяком случае он трепался перед отъездом, что именно туда собирается. А на обратном пути  на ночном шоссе под Великими Луками прямо на него вылетел со встречной полосы какой-то ухарь на «Волге». И так это точнёхонько приложился в  левую половину аркашиного «Опеля», прямо-таки снайперски. В результате – сам остался живой, с менее тяжкими  телесными, подруга Аркашина  тоже , считай, в порядке, только лицо посекло осколками разлетевшегося  лобового, а водитель Радин – мертвый. Позже выяснилось, что от удара у него произошел то ли разрыв, то ли отрыв какого-то коронарного сосуда, смерть мгновенная. Теперь его оттуда, из Великих Лук, забирать надо, а кому же, кроме родимого предприятия этим заниматься, ежели Аркаша детдомовский, и родственников у него на грешной  земле нет. Была когда-то жена… Помнится он в отдел кадров пришел оформляться, принес паспорт, трудовую, а его кадровщица наша спрашивает, вы, что, сидели? Она баба тертая была, все записи просекала на раз. А Радин так спокойно ей отвечает, да, дескать, девять лет строгого, было дело. Она  направление на медкомиссию  заполняет, разные бумажки, какие положено, выписывает, и промежду делом, индиферрентно осведомляется, а что случилось, срок-то немалый. А деятель этот ей в ответ спокойно так: «Да ничего страшного, не волнуйтесь. Просто я жену свою убил».  Словом, сирота. Он трактористом к нам пришел на К-700, а то мы на участке уже замаялись без транспорта тяжелого, Бульдозер, он и есть бульдозер, а «Кировец» и телегу с гнутьем к котлу притащит, и снег почистит вокруг рембазы, ежели нож навесить. Вот только с трактористами нам не везло, сплошь хмыри попадались, то один ухарь солярку налево задвигает, то просто пьянь записная или вообще крыша сорвана. Впрочем, Аркаша тоже был не без подобных талантов. Точнее, как потом оказалось, он не сам собой  на участке появился. Нужда в таком кадре была у директора нашего, и соответственно, у стармеха. Правда трактор им надобился для своих интеревсов. В земельке родимой поковыряться, отвальчик какой никакой пошерстить, а отвальчик не простой, не золотой, а одного цветного, очень ценного, металла. Там тогда только ленивый не копался, но в основном кустарно, вручную. А наши деятели нет, индустриальные методы внедряли. Справедливости ради надо сказать, что трактористом Аркаша был хорошим. «Кировец» у него всегда был на ходу, работой на участке он никогда не манкировал, и директорские «командировки» в личных целях не использовал, не борзел и особого отношения к себе не требовал. Помалкивал больше, справедливо полагая, что все вопросы я, ежели что, задавать не ему стану. Мне ведь  не раз намекали, и тонко, и не очень, мол трактор видели в выходные там-то и там-то, но… Я конечно шел к директору, осведомлялся, слыша в ответ  примерно следующее : «Да срочно понадобилось на даче территорию спланировать, а до тебя не дозвонился,  и  сам порешал…» или « Дрова по- случаю подкинули приятелю, телегу прицепили, как раз хватило». Я, собственно, в  принципе ничего против не имел, ты – руководитель, ежели что, тебе и отвечать, а плетью обух перешибать – гнилое занятие. Иначе выражаясь, камни яйцами не бьют,  субординацию и единоначалие никто не отменял не только в армии, но и в частном бизнесе. Со временем у Аркаши явно стали водиться деньги, он приоделся, купил себе  некий автомобиль, по- моему «Фиат» непонятного года издания, стал похаживать по злачным местам. Но работал , тем не менее, вполне достойно. Только однажды явившись с опозданием на полчаса, он попросил отгул, объяснив просьбу необходимостью транспортировки  своего авто в ремонт: ехал в три часа ночи по  Чудовской, а там же камни- рытвины, налетел на валун, выбил подвеску начисто с правой стороны: «…правый рычаг вылетел, как зуб из челюсти…».  А теперь вот все, отъездился товарищ Радин. И придется его по месту жительства доставлять для предания земле.
                «Зря вы так переживаете»,- кадровщица значительно посмотрела на меня и перевела взгляд на главного инженера, молча сидевшего за своим столом и всем своим видом дававшего понять, что ничего решать он не намерен, и что придется мне самому в этой каше разбираться. «Он был сиротой, правильно?- кадровая дива манерно  поправила рукой  некую деталь своей пышной прически и продолжила:  «Значит, где его хоронить, абсолютно не имеет значения. Пусть его там и хоронят. Что здесь за могилой некому будет ухаживать, что там. И вам, как начальнику участка, незачем эти хлопоты». Она встала и, постукивая каблуками модных туфель, продефилировала  по кабинету, до окошка и обратно к столу. Держалась она хорошо, несмотря на приличные уже годы, старалась одеваться соответственно и очень любила эффектно  и авторитетно встрять в разговор. Недоброжелатели правда судачили о ней, что пьет она по выходным и даже под конец  работы, что мужики у неё мрут, троих уже похоронила, или бегут в конце концов куда глаза глядят. Опытная , словом, тетенька. И практичная, не приведи Господи! Вон как  изложила, и проблемы в итоге никакой.  Спорить с ней было бесполезно, а согласиться на столь рациональное предложение я никак не мог. Если подобным образом поступить, меня же в итоге никто за человека считать не будет, мужики на участке конечно смолчат, в массе, но соответствующие выводы сделают. И потом, какой же я тогда начальник, если подчиненного, пусть и бывшего, то есть мертвого, так вот, ничтоже сумняшеся, возьму и брошу?
                Для транспортировки тела нужен был либо цинковый гроб, либо на худой конец  обычный, но находящийся в ящике с песком. Грузовик конечно требовался и водила надежный, и деньги. А именно денег-то и не было. Главный инженер  в очередной раз изобразил из себя мешок с опилками, съехал с темы, под дурачка откосил, разведя руками, что средств нет, будем думать, возможно через неделю… Директор был в отпуске, отдыхал далеко, в степях ставропольских, главный формально его замещал, но старался  острые вопросы обходить стороной. Он был глубоко уверен, что свое отработал- отбегал- отволновался и теперь хоть  формально и на работе, но на самом деле  уже на заслуженном отдыхе. А тут еще  в контору Аркашкина подруга пришла, чуть порезы на лице подсушив, и конечно  тут же в слезы, как только меня узрела в коридоре… Привезите, умоляю, не знаю , что делать, но вы, только привезите, Христом Богом …
                Мы на участке с мужиками скинулись, кое-какую сумму собрали, на гроб и ящик хватило. Нашли частника – водилу, готового, по его же словам, смотаться  за  «двухсотым». Грузовик у него был, обычный ГАЗ -53, бортовой, но с другой стороны, а что еще нужно? А нужна была энная и немалая для нас сумма на бензин, оплату тамошних услуг, мало ли там, оформление документов чего- то стоит, гроб погрузить честь по чести, и собственно оплату труда нашего контрагента. Выручил товарищ Цапкин, Он хоть и производил порой впечатление полоумного не только внешним видом, но и поступками , но тут несомненно испытал просветление и проникся благими намерениями.  После разговора с подругой Радина, когда  я еле-еле отправил рыдающую девушку вовояси, стармех подошел ко мне на крыльце  конторы, тронул за плечо и коротко сказал : «Пошли». Мы направились к нему в кабинет, находившийся в соседнем здании, над гаражными боксами, и там он несколько торжественным жестом достал из кармана и вручил мне восемь тысяч рублей. Потом открыл сейф, секунд десять – пятнадцать рылся там и ни с того, ни с сего извлек на свет литровую бутылку водки «Россия», которую тоже протянул мне, просияв ни с того, ни с сего кривоватой своей улыбочкой. Ладно, дают – бери. Я забрал все, и хотел было свалить, но Цапкин удержал меня и вдруг заключил в объятия. «Спасибо, старик»- неожиданно проникновенно сказал он. «Да, ладно, о чем речь»- я слегка отстранился, тоже хлопнул его по плечу, дескать- держись, и был таков. Ага, щас, спасибо, старик, смотри-ка мы какие кореша оказывается! Интересно, сколько эти друзья поимели с нашего трактора и с нашего тракториста?  Под идиотов каная, дрова, мол, привезти, торф… Ангелочки... Ну, с другой стороны, деньги нашлись, и то дело. Вечером того же дня  наш порученец отбыл в Великие Луки.  Аркашу Радина мы закопали по хорошему, как положено. Быстро конечно все прошло, что уж тут рассусоливать. Тем более, что  машина пришла в город часам в пятнадцати, пока доехали до кладбища, пока к могиле протопали. А чего еще ждать, гроб закрытый, панихиду девушка его не стала заказывать, а нам уже не до того было. На медяхе, за несколько дней до похорон, рванул агрегат автогенной плавки, крышка абтейка аж кровлю цеха прошила, блоки охладителя пожгло. Короче, аврал очередной. Мы только на пару часов отлучились, дело сделали, перекрестились, по рюмке хлопнули, и обратно  на пахоту. Время, как всегда, поджимало.


                Интересные аналогии выскакивают порой. Царя – реформатора, преобразования  которого воистину изменили общественно – политический облик империи и несомненно послужили во благо народу и стране, постоянно пытались уничтожить маргиналы всех мастей,  а сторонники считали  слабым государем и не предприняли никаких попыток к спасению  истинного освободителя земли русской. А ведь он это – отнюдь не только раскрепощение крестьян! Двадцать два года от Крымской войны до Русско – Турецкой что-то все-таки значат! Это был комплекс реформ, пробиваемых кстати государем сквозь косность враждебной дворянской оппозиции,  предательство и собачий лай интеллигенции, непонимание и патриархальность крестьянства. Причем ему, как впоследствии его сыну и внуку приходилось идти совершеннол неведомыми путями, опыта преодоления коих в государстве российском не существовало дотоле. Ошибки? Да, они неизбежны. Но это святые ошибки. И вот вопрос: а кто же был с государем? А были те, кто ясно понимал, что нет у России альтернативы  прогрессивному монархическому правлению, были люди, подобные графу Алексею Константиновичу Толстому, Федору Тютчеву и  князю Горчакову, позже- Победоносцеву, и даже бывшему государственному преступнику, петрашевцу Федору Достоевскому, ставшему духовным лидером русского народа, неподдельным, истинным.  Повторяю, были люди. Но в обстановке  благоприятной, в атмосфере действительной свободы без ограничений, как на дрожжах, вырастали и пламенные, трепетные, беззаветные, желающие  страданий во имя, всякие там каракозовы – халтурины,  разные желябовы – перовские, вероятно-таки милые и добрые, однако же  согласные на любое зверство, ради удовлетворения эгоцентрических амбиций, выдаваемых  за благородные идеи равноправия и свободы. Этакая братия оттого и побеждает порой, что человеку сложно её понять. А пока не поймешь сути  такой вот гвардии, не сможешь найти противоядия. Теперь иной случай. Знаковый съезд партии коммунистов советской страны, номером одинаковый с веком,  с трибуны коего за разоблачение культа личности взялся один из самых ярых сталинских приспешников, кровавый палач, беспринципный аппаратчик и карьерист . Взялся, понятно, дабы шкуры свою и подельничков – сторонничков спасти, дабы лапшу народу на уши повесить и тем заслужить добрую  память потомков благодарных. И забегали радостно  желавшие перемен прогрессивные, с позволения сказать, личности, детишками этого самого съезда позже поименованные. А следом шестидесятники чеканутые, тоже блаародныя, помыслами чистые, сердечные люди. Это все, мол, диктатор виноват. А вот  отец – основоположник, самый человечный человек! А вот его гвардия, а вот красная профессура, а вот, а вот… Гениально? Более чем! Истребление России и русского народа началось с семнадцатого года, а через двадцать лет поубивали как раз  первых революционных палачей, осчастлививших несказанно народ бывшей великой империи российской. Не только их конечно же. Но их прежде всего. А простые люди… Да кто же из этой революционной  героической когорты простых людей считал? Лес рубят, щепки летят. Это даже не цинизм, это за пределами человеческих качеств, самой человеческой сущности. И невдомек в пятидесятые годы интеллектуалам  бесноватым было, как жестоко над ними посмеялись – поиздевались в очередной раз опытные красные  партийцы-вожди - главари – радетели за благосостояние собственного народа. Разве можно принимать милость из рук вчерашних мучителей,  пребывающих в крови замученных ими людей от макушки до пят? Разве можно поверить в искренность этой камарильи? Ан нет, поверили-таки, уж так «швободы»  возжелали, уж так хотелось на «не наш» манер пожить – пофрондировать. Им ведь, стилягам городским, невдомек было, а сколь сладко в советской деревне жить - поживать? Когда пенсию  нашим бабушкам – дедушкам положили по двенадцать  целковых, Когда наши бабки после войны мужиков не дождались и давай  поднимать  детей в одиночку, да на себе землицу пахать. И каково же было удивление многих  облапошенных гениев, когда оказалось, что пресловутая якобы «оттепель» - миф, небыль, морок, бред. В который раз- желаемое за действительное. И все. Сдулись наши прогрессивные  ребята. Иных уж нет, а те далече. А как же Родина? Как же Россия? Что скажете, эмигранты? Что повторяюсь вновь? Ничего. Лучше так, чем по- иному. Может хоть что-то осядет в ваших головах, сердцах и душах.
                А вот дед мой, он  этим кремлевским товарищам никогда не верил. Он хоть и получил высшее образование, но остался крестьянином до мозга костей. Зачем я это говорю? А затем, господа хорошие, чтобы кое-кто не шибко нос к верху драл, какой он прогрессивный да продвинутый. Русский крестьянин – созидатель по определению, оттого дед мой, не  доверяя красной шайке, ненавидеть их не мог, некогда ему было. Он работал всю жизнь, стараясь, как угодно, но заниматься собственным делом, неважно, на земле ли работать, скорняжничать ли, живность разную разводить. Его дело интересовало. Оттого и агитировать крестьян  на защиту родной земли в лихую годину не особо требовалось, они вздохнули, перекрестились и пошли, как тысячу лет ходили, ибо не было у них альтернативы. Они не орали лозунги, не стучали себя пяткой в грудь, не знали ни пафоса, ни прочей пены. Они всю жизнь дело делали. А верить крикунам? Да ни в жисть! Дед вот царские времена хорошо еще помнил, и в его нечастых и скупых рассказах это время – пора каторжного  для всей его семьи труда на земле , но на собственной земле. И это время подъема семьи на ноги, время  начала  её процветания. И дедовские воспоминания поэтому были светлы, и ненависти не содержали.  Там ненавидеть  ему было нечего.  О последующих же смутных  годах дед вспоминал не  с ненавистью, а с удивлением и возмущением. В его сознании не укладывалась логика тогда происходящего. Ибо происходящее лежало за пределами не просто логики, но морали человеческой. Он даже войну не так вспоминал, по крайней мере без недоумения и разочарования. Редко вспоминал, неохотно. (И не только он.) Но по- иному нежели все остальное, происходившее со страной и с людьми. И вот еще что, «отца народов» Георгий мой Данилович  не особо поливал. Во  всяком случае я  никаких филиппик не слышал от него по данной теме. А на мой взгляд благодарить апологета кукурузы за «ликвидацию культа личности» все равно, что благодарить ставропольского  мыслителя за перестройку и гласность. Разве это  он разрешил мне, разрешил нам всем, говорить и мыслить свободно? Вот спасибо-то! Дозволил, так сказать, красный барин. Сделал дела и давай пиццу рекламировать, да юбилеи по островам справлять. Да только услышав прозвище  «горби» , руководитель страны должен был минимум в отставку свалить. А иной и застрелиться бы не погнушался. Эх, честь, честь матушка, что ж это мы, грешные, с тобой сделали, куда запихали…


                В салон Пазика не всякий стол влезет. А стол нам был необходим. Иначе как же в автобусе нормально профессиональный праздник отметишь? Какой праздник? А День энергетика. Зима, 22  декабря, самый короткий день в году, холодно, блин горелый, как в антарктике наверное … летом! Ха-ха-ха-Гы-гы! Да, шучу. Но мороз собачий действительно. А нас в соседний городок коллеги с тамошней ТЭЦ пригласили, ехать недолго, но на сухую  грех. Ведь мы еще с полудня у себя в конторе за стол уселись. Но до уничтожения всей снеди пока далековато было, нанесли- накупили, мама не горюй! Не оставлять же закуску киснуть на ночь! Вот и прилетела кому-то в головушку идея, стол в автобус впихнуть и ехать как  цивилизованные люди. Впихнули. Ножки отвинтили, в салон занесли столешницу, ножки на место прикрутили, стол сервировали сообразно обстановке и условиям предстоящей эксплуатации, и тронулись. Не быстро, с осознанием торжественности момента. И пока ехали, ничего  не пролили и со стола не уронили. Одно слово – квалификация. Прибыли к соседям, там посидели часа два у них за столом, глядь, а у большинства уже шары залиты хорошо, поэтому решили, что не мешало бы проветриться. А как вышли на крылечко, кто-то из наших в автобус полез, за сигаретами, остальные за ним потянулись, хозяева диву дались  на наш достархан глядючи, и тут не помню кто, предложил прокатиться теперь уже к нам, с кайфом. Ну, добавили пития да снеди, и стартовали. К моменту возвращения , половина  застольников уже валялась по сиденьям в салоне пазика. Но ничего, водитель поставил его между зданием конторы и складом, там ветерок помене шалил, еще посидели. Однако, поскольку движок  водила вырубил, салон очень скоро продуло и холодновато стало, мягко выражаясь. Тут и наши спящие попросыпались. И пошли мы опять к нам, в контору. Со стола все поснимали, ножки от столешницы отвинтили, а далее и рассказывать нечего. И так все понятно.


                Когда верные ленинцы отнимали  хлеб у русских крестьян и отдавали зерно, драгоценности патриаршей ризницы, сокровища русской культуры своим западным покровителям и просто  финансовым аферистам, когда главный апостол революции и его подручные открывали памятники христопродавцу иуде и стремились уничтожить православие на Руси, патриарх святитель Тихон решился на беспрецедентный шаг: обратился к папе римскому  и  лидеру протестантской церкви с просьбой о продовольственной помощи  измученному голодом российскому народу. Духовный авторитет святителя был столь высок, что помощь действительно организовали. Она перестала поступать лишь тогда, когда представителям западных религиозных конфессий стали доподлинно известны факты торговли большевиков тем же российским хлебом. Патриарх Тихон  и перед лицом надвигающейся гибели сумел остаться истинным пастырем и русским патриотом, а борец с культом личности, находясь на вершине власти не сумел ничего лучшего, кроме постановок очередных экспериментов  над собственным народом: целина,  кукуруза, ядерные учения на Тоцком полигоне, ликвидация личных крестьянских хозяйств… И в результате глобальная, окончательная и бесповоротная утрата продовольственной безопасности страны. А в это самое время, в Курганской области, простой крестьянин Терентий Мальцев уже давно пахал землю безотвальным плугом и так здорово и продуктивно  работал на  земле, что казалось, неминуемо должен был бы погибнуть в тюряге или в психушке, ибо таких успешных одиночек в стране советов не терпели и считали врагами и вредителями.  Бог сохранил народного самородка, стал он почетным академиком ВАСХНИЛ, да только вот хлеба в Союзе отнюдь не прибавилось. Человека, ладно уж, приветили, оценили, не укатали, наградили, но систему менять ни-ни. И думать забудьте.  А то ведь набегут кулибины проклятые, главарям - руководителям жизни не дадут. Им ведь, этим талантам народным, все по- справедливости подавай, им до классовой борьбы дела нет, они ведь как маленькие в мечту, да в сказку верят… Верят, что «Бог не выдаст, а свинья не съест». Постойте! Это кто же свинья-то получается.  Да известно  кто. Все те  же, А вот, что «Бог не выдаст…», на Руси верить как-то привыкли. Ничего иного просто не оставалось. Нас убивали и убивают, по- разному ведь можно это делать, а мы что?  А мы, как у Николая Мельникова:
   Поставьте памятник деревне
   На Красной площади в Москве,
   Там будут старые деревья,
   Там будут яблоки в траве.
   И покосившаяся хата
   С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
   И мать убитого солдата
   С позорной пенсией в руках.
   И два горшка на частоколе,
   И пядь невспаханной земли,
   Как символ брошенного поля,
   Давно лежащего в пыли.
   И путь поет в тоске от боли
   Не протрезвевший гармонист
   О непонятной "русской доле"
   Под тихий плач и ветра свист.
   Пусть рядом робко встанут дети,
   Что в деревнях еще растут,
   Наследство их на белом свете -
   Все тот же черный, рабский труд.
   Присядут бабы на скамейку,
   И все в них будет как всегда -
   И сапоги, и телогрейки,
   И взгляд потухший... в никуда.
   Поставьте памятник деревне,
   Чтоб показать хотя бы раз
   То, как покорно, как безгневно
   Деревня ждет свой смертный час.
   Ломали кости, рвали жилы,
   Но ни протестов, ни борьбы,
   Одно лишь "Господи помилуй!"
   И вера в праведность судьбы.
                Однако странная у нас нынче судьба. И память странная, ей Богу. Мы не имеем ни права, ни возможности  забыть начисто красный  парадиз, мы не имеем ни права, ни возможности забыть все, что было в советском раю, а это ведь и Великая Победа, и полет Гагарина, и Афганистан… Да мало ли чего еще? Перечислять устанешь. Но ведь нельзя выдрать из исторического контекста  более семи десятков лет. И каких лет! Вот только дать им правильную оценку невероятно трудно, а порой попросту невозможно. Эмоции превалируют над  разумом, над любым системным подходом. Слишком боль свежа. И вот это красное кровавое пятно заслонило напрочь ту Россию, что мы потеряли почти столетие тому назад. Но без неё, почти забытой сегодня, более того- незнаемой, неведомой многим, нам тоже не будет жизни. У нас без неё не будет завтрашнего дня. А это отнюдь не грядущий рассвет и должное непременно взойти утреннее солнце. Ибо настоящий рассвет наступает в сознании, в душе и в сердце. И такое возможно только при  наличии врожденной памяти, точнее- при её возрождении, если угодно, очищении от скверны заблуждений и сиюминутных  резонов, служащих текущим человеческим потребностям. Вот когда фрондировать и модничать перестанем, вспомним и  вновь ощутим истинное значение православия, как религии , так и  культурной русской традиции, когда оценим вновь и справедливо личность государя – императора, трагедию и жуткий грех дьявольского убийства царской семьи, вот тогда, возможно, и настанет утро, и солнце взойдет. А пока у нас сумерки. Фонари полыхают и прочее освещение, а все одно – сумерь.  И на душе не светло. Сколь бы так называемые продвинутые прагматики не орали об обратном. Рассвет, дорогие мои, еще и заслужить нужно. А просто солнце? Ну, что солнце? Яркий свет это обратная сторона тьмы. Так же слепит, так же неприветлив и неуютен. Вообще, с годами, как-то все труднее и труднее верить яркому, кричащему, настырному.  И еще, никто из нас не должен забывать, и понимать четко обязан, что «Советский Союз это – не Россия. Россия была оккупирована  Советским Союзом». И по-иному не было и не будет.


                Я повернул ключ в замке и тяжелая металлическая дверь сразу «сыграла»,
упруго подалась на меня и чуть просела. Черти, я без злости, с легкой досадой, сплюнул в сторону, наверное раму варили не по месту, диагонали проема  не замерили, вот и перекосило её при установке. Лень им было, коблам, сюда сварочник притащить, и материал подать на отметку. А могли бы и попросту от точки запитаться, цеховой трансформатор – постоянка как раз под нами, точек хватает, только кабель протяни. Ладно. Теперь уже поздно «боржоми пить, когда печень развалилась», но огрести вдогонку эти умельцы должны. При встрече, которая не за горами. Я нашарил в полумраке выключатель на стене слева от входа и включил освещение  слесарки. Две ртутные лампы вспыхнули в полнакала,  им время нужно раскочегариться. Я шагнул внутрь помещения и тут же  резко затормозил, точно налетел на  прозрачную стену. В центре  кондейки  на полу высилась внушительная груда «окорочков», проушин, отбитых кувалдой у медных анодов. Они формой отдаленно напоминали куриное бедро, ну их и нарекли окорочками.  Окорочка  укладывали по несколько штук в противогазные сумки, вешали через  плечо на себя  под верхнюю одежду, ватник, а лучше суконку, и сдавали кому нужно прямо на территории комбината. Впрочем, некоторые и в город исхитрялись их протащить, в городе они шли дороже. Господи, наверное только ленивый  этим у нас не занимался. Мои-то архаровцы  понятно, не для наживы большой эту карусель затеяли, просто зарплату у нас уже третий месяц задерживали. Кстати, насчет карусели, воистину верно, эти аноды на так  называемой карусельной печи и отливают. Как это, помнится, мы шутили студентами на литейной практике, дескать, желающие отлить, отливайте в кокиль, пожалуйста.  Однако все это лирика, а ежели кто- то стукнет  в  службу экономической безопасности и режима, то мало никому не покажется. Всю бригаду пропусков на территорию корпорации лишат и  приходи кума любоваться. Ну, паре- тройке человек, положим, удастся прорваться за периметр вновь, например, сменив фамилию на материнскую хотя бы, получив паспорт, но не факт, что у всех это прокатит. Нужно поскорее  брать за одно место хозяев медной горы и пусть тащат своё богатство куда хотят. Деятели. А вообще-то в корпорации тащили все, что плохо лежало, в смысле продукции. Начиная с рудного двора и заканчивая цехами электролиза. Ну, у организованных команд   все обязанности были распределены. Одни  прут в цехе, другие из цеха вывозят, прячут  в промежуточной нычке, например в подземной галерее кабельных трасс или между сэндвичами обшивки стеновых металлоконструкций зданий, да мало ли еще где?! Третьи  уже вывозят за территорию комбината, четвертые реализуют.  А такие кустари, как мои слесаря- сварные,  тырят, аки  карта ляжет, на повезет – не повезет. Недавно вот один ухарь тащил в руках  по паре сумок противогазных  с этим добром, в смысле- с окорочками, а как завидел охранников, просто груз из рук выпустил, закурил и дальше пошел. Те подбежали, попался , мол, ворюга. А  он в ответ, выбирайте выражения, господа охраннички, ничего я не нес, шел себе спокойно с работы, ни о каких окорочках не ведаю, да если бы и нес, то пока не попытался за территорию комбината их вынести, ни о каком хищении  речи нет. И стоял на своем крепко, его отпустили в конце концов и даже без последствий обошлось. А вот в другом цехе, там-таки уволили всю бригаду и крановщика в придачу.  Накрыли их, когда они аноды никелевые собирались из цеха отгрузить  неким деловым пацанам. Всех по «горбатой» вышвырнули с работы. Мужики потом несколько раз судиться пытались, но так ничего и не отсудили.  Корпорация - фирма  солидная,  упрется - не сдвинешь. Особенно в подобных ситуациях. Я правда и обратные  результаты видел. Бригада «водяных» на медяхе  с моими парнями всегда торчала на ремонтах охладителей газов. Что на печке отражательной, что на конверторах. На подхвате, так сказать, особенно во время гидроиспытыний, но тем не менее, вредность ей должна была идти по второму списку. А на деле она им не шла, вроде как сантехники, нет оснований. Ну, бригадир, Коля Малкин, решил это дело прояснить. А прояснив, в суд иск подал. Вовка  Крылов, старший энергетик цеха ему помог грамотно все сформулировать, профком впрягся, адвоката хорошего нашли, бригада вскладчину его услуги осилила, и через пару лет отсудили парни себе вредность.  И так бывало.  А по поводу анодов на медяхе байка одно время ходила, что пошел как-то раз начальник цеха в пересменок  прогуляться по плавильному отделению, посмотреть, что да как, а у транспортера по которому аноды на электролиз переправлялись  нарвался на мужика, который молотил кувалдой по проушине анода, окорочок добывал. Начальник ему строго так, вы что делаете? Как вам не того? Не ай-ай-ай?! А мужик пот рукавом спецовки вытер и с матерком , укоризненно так, в ответ, ты, дядя, помог бы лучше, чем трепать языком попусту. Разве не видно, что я делаю? А ты думаешь это легко, кувалдометром  рефреначить? Помог бы, толкую тебе, лучше! И давай опять молотить, пока не отбил окорочок в конце концов. И за другой принялся. И начальник . потоптавшись немного, оставил старателя в покое. Брехня наверное. Но в каждой сказке, а равно и в каждой шутке…
                Медь из слесарки мои мужики  вынесли через час. Куда? А кто ж его знает! Я у своих не спрашивал, это выходило за рамки производственного процесса, а читать мораль людям, работающим без зарплаты, по-моему идиотизм и ханжество. И никакая  юриспруденция и ментовка меня не переубедят в этом.  В корпорации догадывались, и даже знали, кто и почем ворует. И чем  шире погоны, тем больше возможностей. Эх, погуляли  мужчины, порезвились. Да скромный мастер желдорцеха, на заре девяностых, мог при желании и умении  сколотить прекрасный стартовый капиталец для будущей не совсем скромной жизни. И таки сколачивали, будьте покойны! И теперь вот стали  уважаемыми в городе людьми, предпринимателями, язви их в душу, новаторами  капитализма. Ага. А все новаторство в том, как ладнее металл  умыкнуть. И остаться живым. Впрочем, это уже немало. Признаю. А то некоторых в городке нашем среди бела дня наглухо валили, из калаша, на глазах у прохожих. Тут уж как кому свезло. Это  потом надумали в корпорации и наружную, и внутреннюю охрану вербовать в других регионах, дабы с местными связи не было, и возить вертухаев на службу вахтовым методом. И даже жили охранники в общаге, куда вход был воспрещен и ограда стояла приличная, с колючкой.  А было дело,  в цехе электролиза  обнаружили, что старатели практически очистили от земли и мусора старую  вентиляционную трубу, диаметра вполне подходящего для того, чтобы человек по ней прополз в цех. Она в корпусе начиналась . а выходила за территорию цеха, уже заглубленная в грунт. Ну, парни бравые и попытали счастья. И практически  достигли цели, да, видать, довел  некий доброжелатель о стараниях оных куда следует. А иначе повеселились бы партизаны. Веселья в то время вообще было хоть отбавляй, на каждом шагу веселись- не хочу. Работал у меня сварной один, молодой паренек, белорус. Его так  и звали в бригаде Бульба.  Он не обижался, все логично было, прозвище  по теме.  Работать  Бульба,  в миру Кирилл  Сойка, умел хорошо. А вот думать головушкой не научили его родители, оттого попадал он вечно в глупейшие ситуации по своей же вине.
                Когда охранники погнались за Бульбой, стащившим кусок медяхи, то ли анодной, то ли вообще скраба, он порскнул из цеха зайцем и понесся в сторону проходной, точнее к собачнику, столярке ремстройцеха, где испокон веку собак обитало великое множество, одних подкармливали работяги и держали для  сторожевых нужд, другие забредали сами. Так и повелось – собачник. Бульба бежал из всех сил, но стражи  режима тоже  оказались  прыткими. Расстояние между  расхитителем корпоративной продукции и  двумя крепкими  «секьюрити»  стремительно сокращалось. Не зная, куда деваться, Кирюха , добежав до  проложенных  между собачником и проходной трубопроводов, юркнул под эстакаду и забился поглубже. Причем, этот дурила, со страху  не сообразил кусок  поганой  меди выкинуть  подальше и успокоиться. Нет, он прижимал его к груди, точно  сокровище и не выпустил даже тогда, когда его извлекли на белый свет и стали  охаживать  в два смычка дубинками.  Хорошо еще, что охранники попались вполне адекватные, увлекаться и беспредельничать не стали. Врезали конечно разков по пять каждый, но попали в основном по спине и заднему месту. Только один раз Бульбе по башке перепало, но неплохо, в смысле точнехонько в нос  дубье угодило. А затем поволокли болезного на разборки. Я узнал об этом  постфактум,  вернувшись из командировки, и тогда уже дергаться было бесполезно. Отобрали у Бульбы пропуск и пошел он на городской участок, теплотрассы ремонтировать.  Однако невезуха его  не окончилась. Утонул он летом по пьянке, на городском озере. Как утонул, никто не видел, даже собутыльники, не заметили. Возможно, что помогли люди добрые, конкретные, на дно уйти, всякое случалось, мало ли чего он еще напорол  сдуру-то. Одно слово, бедолага. Сидел бы уж у себя в деревне под Пинском, бульбу свою лелеял.

                Утром ветер стих, а мороз усилился.  Влажность была такая, что воздух хоть рукой хватай. И туман стоял, ну, чистое молоко. Снятое конечно, но молоко, это точно.  Наш  пятьдесят второй «газон», казалось, плыл  в  этом мареве,  без какой-либо навигации,  дома, столбы, дорожные знаки, все становилось мало- мальски видимым только вблизи, метра за два, может быть от силы за три. Единственное, что связывало нас с реальностью, это натужный скрип, который издавал автомобиль при повороте руля. Никола, водитель, крутил его с явной натугой, вполголоса поливая себя самого за то, что шкворни до праздников не прошприцевал, да кто же его знал, что в Новый год работать приспичит. Действительно, утром второго января, когда вся страна еще празднует, выползать на службу по собственной воле было бы глупо. Но, авария есть авария. И кроме нас её  последствия никто не ликвидирует.  А уж когда перемораживают главную магистраль подачи мазута, и на медяхе поэтому  летит к чертям вся система испарительного охлаждения первой отражательной печи, и металлурги в итоге сажают в печь козла… Никуда не деться. Вот только бы народ собрать, одному Богу известно, в каком парни сейчас состоянии?  Есть подозрение, что  большинство придется, что называется, со стакана снимать. С другой стороны, а чего же ещё можно в такое время ожидать? Что все, сделав утреннюю зарядку, сидят в полной боевой готовности так и ждут, когда их на аварийный аврал вызовут? 
                Ефремыча, бригадира, дома, как ни странно, не оказалось.  «За куревом пошел», - коротко объяснила открывшая дверь  квартиры  не вполне причесанная со сна супруга.  И  чуть подтянув пояс халата добавила: «Это тут рядышком, на углу». Понятно. На углу рюмочная круглосуточная  располагалась , знать Ефремыч туда направился. Праздник праздником, а ежедневный ритуал никто не отменял. Любил  бригадир, кстати один из лучших  спецов на всем участке, день встречать, опрокинув сто пятьдесят под бутербродик с килечкой.  Только бы не успел нарюхаться в честь праздника. За сигаретами он , видите ли, направился. Знаем мы его сигареты… Но оказалось, что волновался я напрасно. Ефремыч  как раз выкатился на улицу подымить, когда мы подъехали прямо  к входу, тормознув  буквально в метре от дверей  злачного места. Увидев родимое авто, бригадир сразу все понял. Я выскочил из кабины, пожал  ему руку, тоже закурил. Никола слегка посигналил нам, дескать не задерживайтесь, холодно. Я кивнул ему и махнул рукой: сейчас покатим.  «Что грохнуло?»- только и спросил Ефремыч. «Отражалка,- коротко ответил я и прибавил- На охладителе коллектора разморозило, заглушки  выдавило, питательные по всей трассировке  лопнули, остальное на месте посмотрим».   «Ладно,- бригадир  затянулся  и выкинул окурок-  Я домой уже заходить не стану, моя с утра не в духе, вчера гости приходили, а я что-то нарылся ни к селу, ни к городу. Ты, начальник, ей уж потом сам позвони. Поехали, сейчас Ряпушку  вычислим, потом нерусского, я знаю, где он хату снимает, ну, а после сварных, Леху и Цыпу, поглядим. Может еще кого встретим».  Мы забрались в начавшую уже выстывать кабину и тронулись дальше, собирать бойцов.  Ряпушка, он же Саня Рябов, был застигнут нами выходящим из магазина  с двумя бутылками «Балтики» - тройки в руках. Я приоткрыл дверь и , помедлив секунду, подталкиваемый Ефремычем выбрался наружу. И бригадир не задержался. Он, без лишних слов, скомандовал Сане, мол, давай в кузов и на работу.  Ряпушка, не удивившись, засунул бутылки в карманы  аляски и взялся обеими руками за борт. Секунда и он был уже наверху, после чего  достал пиво и , открыв  её ключом, видимо от квартиры,  с наслаждением сделал несколько затяжных глотков.  Ефремыча он слушался беспрекословно, искренне полагая, что если бригадир сказал, значит действительно надо, поэтому и не спрашивал ничего. Жил Саня одиноко, без жены и без постоянной подруги, пилить его было некому, да и дома сидеть без дела скучно.  Мы двинулись дальше, надеясь отловить еще кого- нибудь из наших. Как ни странно, мои опасения  о сомнительных физических кондициях  монтажников после празднования Нового года,  и в дальнейшем, практически не подтвердились. Нет, Ефремыч конечно не преминул забежать  в лабаз, пока Ряпушка утолял жажду, курил и собирался с мыслями в кузове «газика». Известно зачем бригадир ходил. Как в одной юмореске  в Литгазете писано было: « А вот и сварщик из магазина бежит,  с авоськой. А бригадир ему на встречу. Эх, самого интересного не увидим, дорогие телезрители. Вот, вот, за автомобиль зашли! … Сваривают…»  Ну, Ефремыч секретничать не стал, доложился, мол, прихватил пару литровых  пузырей, в цехе  наверняка холодно будет, коли печка встала, мужики мерзнуть начнут, а пахать, по всей видимости, не восемь часиков придется, а все двенадцать, как минимум. Поэтому, для профилактики, и чтобы никто в город не свалил за тем же самым во время работы. Ладно, я просто головой кивнул. Все резонно,  спорить не о чем. Достал бумажник, порылся, протянул бригадиру несколько купюр, тот было замахал руками, мол, не стоит, сами разберемсяч, но я  все-таки настоял. Так оно вернее. Под шутки – прибаутки водителя, балагура - профессионала, мы неторопливо проследовали в тумане на другой конец города и вскоре были у дома Валеры  Крупнова, п-образной девятиэтажки о восьми подъездах, двор которой был сплошь заставлен автомобилями. Во, растет благосостояние народа. Ишь, сколько консервных банок накупили. Я почему- то вспомнил, как сосед пригнал новую «девятку» и поставил её на ночь во дворе, а наутро на капоте гвоздем или еще чем-то острым было размашисто нацарапано одно слово: «Новая». Порадовался кто-то за соседа. Наш Валера тоже принадлежал к касте автомобилистов. Правда его «шестерка» на элитарность не претендовала. Валера ,например, третий год ездил с неисправным замком левой передней двери, паркуя машину как раз не закрывавшейся дверью вплотную к фонарному столбу.  Неподалеку от Валеркиного авто  Никола затормозил и бригадир, выскочив из кабины, сказал мне, чтобы  я покурил , пока он сбегает на этаж.  Я тоже выбрался на улицу.   заглянул в кузов. Ряпушка допивал пиво. Увидев меня он только развел руками и улыбнулся чуть виновато, такие дела, начальник. Я тоже скроил в ответ ухмылку  и махнул рукой. Туман не рассеивался, да и мороз, судя по всему, крепчал. Ефремыч с Валерой появились минут через пятнадцать,  Николе пришлось прогревать движок на холостых, он погрозил мужикам кулаком в лобовое стекло. Они , впрочем, не обратили  на его жест, никакого внимания. Судя по внешнему виду Валера был не очень дюж, бригадир держал его под руку. Однако на мой вопросительный взгляд,  Ефремыч бодро отрапортовал: «Отойдет сейчас, на морозе. Приедем на ТЭЦ, чаю попьет, нам его маманя тут тормозок собрала, закуска! Говорит, забирайте парня, а то пить сегодня продолжит, какой же в этом толк. А так хоть на работе, не за бесплатно.» . Ну, в общем правильно. Парень молодой, крепкий, поправиться на холодке. Валера в свою очередь протянул мне руку и хрипло поздравил с праздником. Я ответил ему тем же и спросил как делишки, как самочувствие? Валера квакающе хохотнул, закурил и разразился следующей тирадой: «Да, прикинь, Вадимыч, короче, моя гундела тут  перед праздником, мозг мне выносила,  бабки где, мало бабок, как праздновать? Ну я и решил, потаксовать перед Новым годом, тридцатого в ночь, да на следующий день, а потом отоспаться и вперед, под елочку. Ну выехали с братаном, я его для подстраховки взял, мало ли что ночью бывает, эта, покатались до утра, не хило так деньжат рванули, заказов «от столба» хватало. Потом братан домой пошел, я тоже поехал к себе, чаю попил и снова за баранку, до шести вечера катался, тоже поднакосил капусты. Нормально…, - он  основательно затянулся и выдохнул- Бабе часть денег отдал, а  остальные,говорю, пойду на подарки вам с маманей потрачу. Пошел. Да, как назло, встретил одноклассников, затащили они меня в Шанхай,-  тут  толстые губы Валеркины стали расползаться в какую-то дурацкую, клоунскую улыбку, а глаза заблестели по видимому от воспоминаний - И прикинь, начальник, все проферакали мы в Шанхае, до копейки… Вот тебе и подарки, еле домой доплелся. Ну, моя психанула конечно же, ушла куда-то к подруге встречать, мать к соседям напротив, а я , бляха муха, в одну харю давился. Потом уже чувак один нарисовался знакомый, случайно забрел. Так он уже раскладной был и я не очень от него отличался. А вчера по городу полазал, компанию одну нашел… А тут с утра пораньше и бригадир, гляжу, легок на помине…»  Шанхаем назывался один из городских ресторанов, на набережной, с самой разношерстной, порой весьма тревожной публикой. Не настолько , как в баре «Венера», там-то опасность реяла в воздухе и даже спиной ощущалась,  но все-таки обстановка в Шанхае тоже была не вполне уютной. Валеру спасало то, что он там часто терся, будучи практически завсегдатаем. А случайному человеку  в таком заведении делать было нечего. Разве что получить в дыню и лишиться кошелька, что частенько и происходило с одинокими посетителями.  Валера  присоединился  к Ряпушке, и мы продолжили путь, имея в наличии вполне боевое производственное звено. Резчиков хватало, теперь нужно парочку сварных  найти и подносчиков снарядов не мешало бы двух – трех. Тогда мы сварим кашу, и крика не будет, ежели человек восемь  выйдут в такой день. И об оплате соответствующей поговорить можно будет. Правда неясно пока, насколько там все плохо? Наверняка хуже, чем говорили цеховские и энергетики из управления. Ладно , если по мелочи наберется, а вот если насосы  не уберегли… Тогда… Ладно, приедем- увидим.
                «Никола, стой!- Ефремыч  даже руль рукой схватил, достал, несмотря на то, что сидел у двери- Вон же нерусский пилит, смотри!».  И открыв дверь кабины закричал  в туман, откуда выплывал некий силуэт: «Эй, Сухраб, сюда ходи, да! Давай быстрее, рефрен нерусский!»   Силуэт тут же отозвался : «Еферемич, с Новым годом, бригадыр. Что, работат едым? Куда случилось?».  К машине семенил небольшого роста  мужичок, без шапки, несмотря на мороз, правда с густо заросшей курчавым, черным с проседью волосом головой, в приличной дубленке- пропитке нараспашку.  Сухраб Зульфикаров , явившись пару лет назад устраиваться на работу, вывалил на стол с десяток всевозможных удостоверений, от стропальщика до слесаря по ремонту  объектов Котлонадзора  и написал заявление следующего содержания : «Прошу прынят миня на работа качество слесаром».  Его взяли только потому, что народ был нужен на реконструкцию охладителя третьей  печки - каэски, и конечно же  ни рефрена он не умел, по-хорошему говоря. Ну, разве, что с краном еще туда-сюда работать мог, как стропальщик. А уж сальник набить  или резаком что-либо даже просто отчекрыжить, и думать забудьте! Но одно несомненно ценное качество у «нерусского», как беззлобно  прозвали Сухраба в бригаде, все-таки имелось. Он был прирожденным снабженцем,  самородком – доставалой, оттого и удержался  у нас  столь долго. Работа же не на пустом месте делается, а материалов или подсобных средств всегда не хватало, чего-то , да не нет в наличии, даже когда, кажись, всем обеспечены. Сухраб доставал все, что требовалось: доски на подмости, стропы  больших диаметров, что водились  в цехе меди только на шлаковом дворе, дефицитный уголок малых профилей, для шабашек и финишных работ, и наоборот, двутавр или швеллер нужного номера и все такое прочее. Вдобавок, его можно было послать куда и зачем угодно, любой приказ он тут же с готовностью брался выполнять,  перемещаясь своим ходом по территории корпорации, по городу, если требовалось. Словом Сухраб был готов на все, лишь бы удержаться на работе, помимо которой он точно чем-то еще занимался, мы думали поначалу, что металлом, но явных подтверждений этому  так и не нашли.  В общении с ним создавалось у меня , например, ощущение, что он не то, чтобы хитрец,  а все же  не вполне прямой человек, с вывертом, и для меня очевидное, ему не всегда таковым кажется. Он и работал так , и от работы косил аналогично. Однажды я надыбал Сухраба, идущего в пересменок на участок, оснащенного двумя пакетами, содержащими , как оказалось при досмотре, все необходимое для хорошего застолья: три литровых бутыля водки, колбасу, сыр, лаваш, какие- то огурцы- помидоры- баклажаны- салаты в стеклянных и жестяных банках, полуторалитровую кока- колу. На вопрос куда он все это богатство тащит, Сухраб ничтоже сумняшеся пояснил: «Панымаишь, Вадымыч, мине атгул нада. Очен нада. Серёзна. А эта брыгаде тащу. Пуст парни випют, пакушают, за миня порабатают. А то как же мине у них атгул прасыт?». На моё замечание, что отгулы-то не у бригады просят, а у мастера или у кого повыше, он вскинулся и ответил: « Брыгади все равно праставка нада. А вам, Вадымыч, вот- и достал из нагрудного кармана джинсовки  какой-то немыслимой формы нож в кожаных самодельных ножнах, поясняя- Мине папа сказал, что ты, мол, дурак, началныку аружие не дарышь? Мужчине аружие нада падарыт. Тагда будет харашо. Правилна!». В общем нерусского Ефремыч тоже в магазин ближайший отправил, а мне только подмигнул, дескать, не беспокойся , начальник, поработаем, но праздник все-таки. Я только покивал головой, ну-ну, посмотрим. Впрочем бригадир был абсолютно прав, народ ведь мог меня и послать в элементе. Ну, меня, положим, они никогда не пошлют, не те у нас отношения, я их, героев- монтажников, каждого от чего-нибудь , да отмазал, каждому чем-то, да помог. И прикрывал, ежели что. И еще не раз прикрою, коли для дела надо будет. А вот кого другого, мужики и послать имели полное право. И ни рефрена ежового ты им не сделаешь за это, они  отдыхают законно. А вот выводим на работу мы их абсолютно против всяких правил и тем паче законов. Все приказы и основания будут конечно, но уже задним числом. Это ведь производственников можно из-за стола праздничного на работу выдернуть, а чтобы управу нашу, ни-ни, у них, гля – мля - фля, праздник. Да и директор по обыкновению  свалил  на дачу, после Рождества только нос покажет в городе. Все как всегда. И мы- привычные.
                В цехе, на отметках лежал снег. Насыпало намело через открытые проемы, там, где стеклоболки разбиты; это когда печь работала  снег таял, а сейчас…  Насосная, кстати, как мы и опасались тоже оказалась  во льду. Практически на всех трубопроводах участки лопнувшие менять придется, да один насос похоже накрылся, в корпусе трещина. Заварить-то можно, но потом, электроды по чугуну пусть заказчик штатные достает. А то надоело на обычную эмэрку  медную проволоку мотать, как приспичит чугун варить. Ну, сварочник- постоянка у них в цехе вон стоит, стационарный. Ладно, начали  от печки к барабану – сепаратору питательные линии менять, сразу обе нитки, они практически сплошняком полопались. Мы  после  Сухраба еще четверых наших  парней  отыскали - сблатовали. Удачно проехались, что и говорить, Ефремыч тоже удивлялся, вот вам и праздники,  за полтора часа бригаду боеспособную сгарбузовали. Пропан правда то и дело  подмерзал, то ли бутана многовато в нем было, возможно смесь летняя попалась, то ли просто было холодно. Но работать-то нужно. Ефремыч  глянул на меня, спросил коротко: «Костерок?». «Только аккуратно, Коля»,- ответил я. Тут же двое парней, под командой нерусского, были откомандированы за дровами, которые  и доставили через полчаса в приличном количестве. Где-то, судя по доскам принесенным, поддоны из под оборудования нашли и разобрали. Ну, да, вон Сухраб Ефремычу рассказывает, как нашел искомое на своем любимом складе МТО-1. Разожгли костер,  главного снабженца поставили  баллон пропановский греть  да поворачивать, чтобы  равномерно обогревался, и следить, дабы не переборщить с температурой, а то всем аминь настать может очень даже легко и просто.  Так Сухраб и бегал с баллоном в руках  вокруг костерка, подкинет дровишек и опять  начинает перемещаться. Только и отвлекался, если звали пособить, подержать хлыст трубы  или притащить чего. Несмотря на то, что работали споро и грелись у костра, а также изнутри, получая у бригадира раз в час не более пятидесяти граммов боевых, часам к пяти вечера все  прилично задубели. Мороз он и есть мороз, да еще с влажностью, а мы, считай, на улице  крутились  почти семь часов уже. Правильно, пока приехали, переоделись, пока наряд-допуск оформили, в одиннадцатом часу приступили.  А в ночь кого выводить? Вот именно, некого. Всех не соберешь, это раз, многих и в городе- то нет, праздники длинные, разъехался народ кто куда, это два. Придется  сегодня до упора  постараться. А далее в смены по звену распределить, точнее, тех кого завтра с утра  выведу, отпускать нужно через часок. А вторую смену- задержать, извините действительно до упора.
                Утро вечера, как обычно, оказалось мудренее. Мои мастера, тоже мной своевременно об аврале извещенные, пока я с Ефремычем  старался в цехе, побегали по городу, на телефоне повисели, и  еще пару звеньев организовали. А более и незачем,  всех кидать  на один цех, так потом некому будет на других, плановых  объектах  упираться. Набор работ на январь ведь никто не отменял. А на медяхе мы старались аж до Крещения. Ровнехонько девятнадцатого января и закончили. На сквозняк получилась шабашка, без выходных. Деньжат конечно  заколотили сверх обычной зарплаты, не без этого, только, ежели по правде, разве это деньги? Так, пшик с маслицем, для поддержки штанов.  Только в кино профессионалы стоят дорого, возможно где-то в столичном гламуре подобные правила действуют, Но не у нас, на окраине. Нам и выбирать-то не приходилось, в соседних городишках вообще бескормица  стояла, ни работы, ни денег. Выживай, как знаешь. А не знаешь, не выживай.
                В первую неделю существенно потеплело и снег основательно подтаял, а потом вновь врезал мороз за двадцать, и все улицы города и прочие стежки – дорожки превратились в ледовые трассы. Травматологам явно работы прибавилось, и, кстати, кузовщикам наверняка тоже.  Бригада Ефремыча  к этому времени уже вернулась в родной плавильный цех. Все подходы к слесарке заледенели,  и бригадир приказал Сухрабу набрать песка  и посыпать дорожки, как следует. Все было исполнено действительно на совесть, а вечером,  в городе  Сухраб повредил ногу, поскользнувшись на крыльце своего же дома и неудачно грохнувшись с верхней ступеньки  на грешную землю,  драпированную гололедицей. В итоге – трещина  какой-то там кости и лангета на ласте. Будучи человеком веселым, травмированный нисколько не унывал, и частенько захаживал  к коллегам  в слесарку, и после очередного визита в медсанчасть на прием к врачу, и просто так, от нечего делать приезжая на работу среди бела дня.  Ему дали костыли, с которыми он довольно залихватски управлялся, вызывая при этом саркастические пророчества бригадира, обещавшего  нерусскому своему товарищу  дополнительные беды от излишней лихости, не соответствующей  нынешнему положению Сухраба. Тот запальчиво отвечал, что он джигит, и воин, и не Ефремычу, киле рязанской, ему, пехлевану, указывать,  Однако бригадир, оказалось, как в воду глядел. Когда джигита и воина наконец- то выписали, он на радостях приволок мужикам  традиционный достархан  и устроил праздник по поводу своего выздоровления. Дело было в пятницу после обеда, мужики  работали на аккорд - сделали сменное задание и домой. Бригадир уже наряд-допуск закрыл, а тут нерусский  нарисовался, что ж с ним делать. Употребила бригада  питие и снедь, угощающий более всех старался, да так нарезался, что выходя из слесарки на улицу поскользнулся и упал, ударившись о лед подбородком и получив ощутимое рассечение оной части лица.  Крови конечно было… Вот ведь клоун. И главное, что в  медсанчасть ни в какую не пошел, мол, выпивший, только, что оттуда, нэудобна. Орел. Пришлось тряпицу чистую ему выделить, тот же лед приложить, а когда кровотечение кое-как остановили, спровадить восвояси, со строжайшим наказом,  к вечеру, как протрезвеет,  обратиться в приемный покой больницы. Жаль, я не видел этого, Ефремыч, хитрец, позвонил мне с центрального пульта, доложился, что все в норме, пошли мыться. А когда уж узнал, ругаться поздно было, да и зачем? Обошлось все, с Сухраба вновь , как с гуся вода. Ничего ему не делалось, только еще живее становился. Пехлеван, да и только.



                Тема Заваров с детства был  шпаненком уличным и  любил по любому поводу и без оного почесать кулаки. Так ему казалось  проще бороться с недоразумениями, возникающими  то и дело в процессе общения  не только со сверстниками, но и с более старшими товарищами. С годами  привычка  не исчезла, а напротив, стала второй тёминой натурой. В компании и в застолье он был довольно обременителен для окружающих, ибо после определённого количества опрокинутых внутрь стопок не признавал  иного способа общения с окружающими, кроме силового. Работал Тема охотоведом в заповеднике, в городе появлялся редко, что, несомненно, накладывало свой отпечаток на его манеры. По мнению господина охотоведа извиняющим все  аргументом был следующий : «Мы из леса».  Фраза сия произносилась  и к месту, и не к месту, как  придется. Причем внешне Тема не то, что не производил  впечатление человека опасного, а наоборот, был вполне благообразен, особенно , когда начал носить очки. Этот аксессуар  делал его похожим на довольно интеллигентного  сельского учителя, но выходу энергии в соответствующей обстановке это обстоятельство ничуть не препятствовало. Вдобавок, в юные годы Тема вдоволь позанимался  борьбой и, надо признать, сию науку усвоил неплохо, что делало парня еще опаснее даже для друзей – приятелей.  Я не очень близко был с ним знаком, но общие знакомые имелись. Поэтому время от времени мы пересекались, и, как ни странно , встречи наши всегда проходили мирно. Очевидно исключения из правила у Темы все же имелись. Как впоследствии выяснилось, не только в отношении меня.
                Увязался Тёма зимой  на дачу с приятелем, в баньке попариться, водки выпить. Поехал уже не трезвый, в боевом настроении.  Отдыхали парни не вдвоем, а в компании с соседями, мужиками, возрастом немного постарше, и вообще, нравом посолиднее. Тёма по обыкновению задирался немного, предлагал на руках побороться, пресс пробить на спор и всякую подобную чепуху,  надоедая присутствующим, желавшим спокойно дождаться, когда баня наконец дойдет до нужных кондиций и можно будет обратиться к столь приятному и пользительному занятию настоящих мужчин.  Время коротали за столом, пиво там, рыбка хорошая, не нагружаться же крепким перед парилкой. Но Теме и этого хватило, поскольку принимал он на старые дрожжи, и стал сей беспокойный охотовед цепляться к одному из мужчин с призывом выйти на снег и побороться. Ну, приятель давай  дуэлянта успокаивать, а тот  в свою очередь ему по фейсу, раз! Хорошо, мужик  назад  успел податься, кулак Темкин только по кончику носа чиркнул. А в компании  присутсвовал один здоровенный дядя, осетин, напоминавший  ни много, ни мало, а так, скалу.  Невозмутимый, молчаливый. Он до поры, времени на Темины выступления спокойно смотрел. А тут и говорит, дескать, ну, пошли со мной, друг, во дворе поговорим. Темка ему с радостью, поляну уже не контролируя, пошли- пошли. Выскочил  первым  на мороз, дождался оппонента, а мужчина его подвел к забору, развернул боком, одной рукой за шиворот взял, а второй за брюки на пятой точке, и как пушинку ,через забор на улицу, точнее в сугроб прямо и зашвырнул. И обратно в дом ушел. И все молча. Тема, страшно озадаченный  таким оборотом дела, полежал немного в снегу и понял, что начинает  замерзать, что он без куртки, без телефона, без денег, а на улице темно. И ему, в таком виде до города не добраться.  Походил туда-сюда, потом попрыгал, и, окончательно задубев, вновь проник во двор и постучался  в дверь рая, откуда был изгнан.  Дверь отворилась и на крыльце показался  суровый молчаливый страж. « Мужики,- робко и негромко попросил Тема- пустите обратно, совсем замерз».  «Хулиганыть будишь?- строго, но не зло осведомился мужчина. «Не, не буду больше. Извините дурака»,- Тема и вправду раскаялся.  Крепкая и тяжелая длань легла Темке на плечо: «Тагда захады. Толко тыха»- и падший ангел был водворен за стол. А скоро и банька дошла-подоспела.  И далее, сами понимаете, отдых проходил ровно, чинно, без эксцессов. Всегда бы так-то.
                Тема вырос в  военном поселке, где квартировала авиачасть, вдали от шума городского, если можно так сказать.  Город по- близости имел место быть, но являлся таковым разве, что по- названию. Маленький  городишко, если бы не атомная станция, его бы и вовсе не построили. А в военной части и шутки все по профилю,  да со смехом и со слезами, как правило, одновременно. Вот Тема и рассказывал одну байку, уж не знаю, правду говорил или травил помалу, но  речь вот о чем. В ангаре  стоял самолет, скорее всего МиГ двадцать какой-то, не уточнял, не могу утверждать уверенно, какой именно. Поместили его туда, очевидно, для регламентных работ или вроде того. Ну, и  техник то ли не очень опытный попался, то ли совсем дурной, а только любитель он был посидеть в кабине, пилотом себя представляя и тумблерами пощелкать, выключатели понажимать, за штурвал подержаться. Сидел вот он вот так, сидел, играл себе в войну, и увлекшись, включил катапульту. Пиропатроны и сработали. Смекаете, куда его влепило? Правильно. Соскребали аппликацию с потолка…  Представишь, точно не до смеха, Но анекдот.  Или в самом деле вся наша жизнь жизнь примерно вот такая?



                Вспомнилось отчего-то, как  Боб и  Нечи почти пять суток  пропадали невесть где, не появляясь в общаге. А вернувшись, поведали нам, что обретались все это время на Московском вокзале и в скверике за седьмой платформой.  Этого скверика давным давно уже нет, а во времена нашего студенчества  там и в парадных окрестных домов базировалась местная привокзальная гопота. Боб и Нечи прекрасно вписались в этот разношерстный коллектив и даже, как мне пришлось убедиться впоследствии, заняли в нем лидирующие позиции.  Под кого они там косили, не припомню уже, но эти парни могли сочинить подходящую легенду  буквально на ходу. Их пару раз забирали наряды ПМГ, но после проверки документов отпускали, ибо паспорт у каждого был с собой, и штамп о прописке, пусть и на время обучения, в нем присутствовал. Причем задержанный в первый раз Нечи, в отделении  представился  работником службы разведения мостов и в доказательство  выложил спичками на милицейском столе кинематическую схему мотора- барабана, который  ему довелось разрабатывать  в курсовом проекте по деталям машин. Он так загадил мозги ментам в дежурной части, что его отпустили через полчаса, а следом вышибли Боба, выяснив, что они-де вместе. А ведь  лихие, с позволения сказать, студенты трезвыми в тот момент уж никак быть не могли. Держаться они умели, и еще как, вне всякого сомнения, но ведь и милиция не лыком шита, глаз  у патрульных наметанный. Однако везло искателям приключений. Причем на недоуменный вопрос того же  Шынка, зачем же они поперлись в самый что ни на есть гадюшник, Нечи, загадочно улыбаясь, ответил  коротко : «Молодость вспомнить решил». А Боб просто говорил, что скучно стало, вокруг все предсказуемо на десять лет вперед, а там хоть развеяться можно, почуяв себя настоящим бродягой, без роду племени, без крыши над головой, без средств к существованию. Ну, правильно. Чем парни были хуже Горького или того же Гиляровского, бежавшего из вполне благополучной семьи к бурлакам и далее, или Джека Лондона? Касаемо же нашей жизни, Боб был абсолютно прав. В те времена ничего особенного с нами произойти не могло. Учи матчасть, а потом по распределению шагом марш . Увлекательно, аж скулы сводило от тоски. Молодым всегда приключений не хватает, заранее известная ординарность бытия для нас  равносильна  тяжкому наказанию. Мы же не предполагали, насколько все быстро переменится в обозримом будущем. Мы конечно и тогда не пропали, выжили, устояли, одних детей  вырастили, других еще продолжаем растить. А к чему в итоге  причапали? Это вопрос! Четверть века, как корова языком слизнула. Ради чего они пролетели  столь стремительно, что мы их толком и не заметили? У меня с начала девяностых годов  ощущение что « я отступаю от самой границы, а крысоеды прут на бронеходах…». Точнее, кажется, не скажешь. Многие мои ровесники  уже стали считать себя чуть ли не стариками. Ой, да вот уже внуки, да меня на работе  взялись по отчеству величать… Ну, да ничего. Я пока не сдался и впредь не собираюсь. Прошу заинтересованные стороны сие учесть. И быть начеку. Я вам спокойно жить не дам. Пальцем не трону,  звуком не потревожу, сами всполошитесь… Ну, вот опять понесло, опять не удержался. Прости, Господи, гордыню мою мерзкую. Когда же я к смирению искомому приближусь хоть немного? Эхехешеньки-хе-хе…



                «Палыч!- орал  бригадир, завидев начальника участка - Тащи три литра массандры, ежели хочешь, чтобы охладитель к утру заштопали! Всей бригадой в ночь останемся, как  обещали, да еще и сварных свежих подтянем. Только наливай, начальничек. Глядишь и гидравлика прокатит на ура! ».  Массандрой у нас называли спирт, добываемый в военной части,  неподалеку от города. А Палыч как раз был оттуда, раньше техником  служил , у него и хата в поселке оставалась, хоть в городе он квартировал в служебном жилье. Он вообще умел выкручивать у начальства  самые различные преференции , от уже упомянутой квартиры до оплаты предприятием  его обучения на водительские права категорий «В» и «С», плюс к тому оплата работы при досрочном выходе из отпуска, по сути двойная, ибо никакого перерасчета в те поры не делалось, и мотивация во всех случаях была одна и та же, мол, все это для обеспечения производства, дабы  в нештатных ситуациях  меньше зависеть от водителя и прочая.  Он даже ,когда сваливал в среднюю полосу на постоянное место жительства, выпросил у директора фуру , «МАЗ» с прицепом, набил её скарбом под завязку, на прицепе  борта пришлось наращивать  и оплатил из своего кармана только прогон автомобиля обратно, порожняком.  Главбух и расчетный отдел, отдел кадров, плановики и экономисты,  то есть практически все женщины конторы вполголоса негодовали и возмущались наглостью отбывающего восвояси Палыча, но громко  протестовать не могли. У самих рыльца были в пуху. В управе ведь тоже чистеньких не было. И пока мы и наши коллеги на других на участках  упирались и пахали, не имея зарплаты по три месяца,  работнички конторы могли позволить себе, написав заявление об увольнении, в соответствии с законом получить все причитающиеся им денежки и через неделю, не  теряя непрерывный стаж, вновь устроится на работу, на прежнее место.  Аз грешный, будучи не в силах терпеть вынужденную нищету, дважды  кидал на стол начальству заявление об уходе. Но в первый раз меня попросту купили, выплатив, без увольнения, почти весь долг плюс отпускные , ибо очень во мне нуждались: положение  с ремонтами на медяхе было критическое, работяги начали разбегаться и директор был согласен на многое, лишь бы ему   запустили в срок испарительное охлаждение на первом конверторе. А то ведь заказчик  вполне мог и другому подрядчику работу отдать. Все просто в мире капитала. А как же бабки? А положение в обществе, в городской промфинтусовке?  А  прочие конфеты – букеты? Лучше уж полоумному этому заплатить, он же ночевать на работе начнет, но дело сделает. Я конечно же остался, деньги  как-никак появились. Правда до смешного доходило, двенадцать человек приходилось в три смены разводить, а ежели кто вдруг на работу не вышел, по городу рыскать, отыскивая отсутствующего  где только возможно.  Палыч , кстати, был неприятно удивлен тем, что я добился  своего столь радикальным способом. Ну, он вообще не очень радовался удачам других, хоть и относился ко мне хорошо. Еще бы ему не относиться! Да он молиться был должен на своих  старших мастеров! Мы же обеспечивали ему вполне спокойную жизнь, его присутствия в цехах практически не требовалось, так, контролируй ситуацию, будь в курсе дел, помогай с обеспечением, если что. Со временем все задачи моего прямого и непосредственного начальничка свелись к постоянным визитам на склад предприятия с целью чего- нибудь полезное для дома, для семьи , утащить, да, пожалуй, к пристальному контролю за женским персоналом участка,  чтобы экономист , техники по труду и секретарь не уходили с работы раньше положенного срока. Поэтому  Палыч после обеда торчал в конторе, трепался с народом, выкручивал очередной свой интерес, терся возле руководства, а после шестнадцати приезжал на участок, за дамами надзирать. Ездил он на «каблучке», тоже служебном,  заправляясь, конечно, не за свой счет. Каким образом  этот мужчина возрастом чуть за полста умел выкачивать из нашего директора  льготы, я не понимаю.  Директор у нас был человек привычки и настроения. Привычки том смысле, что ежели с самого начала он человека невзлюбил за что-то, это уже навсегда. И можно было хоть подвиги совершать, но ничего не менялось в отношении руководителя к означенной персоне. И наоборот, коли сразу по душе пришелся, многое могло и с рук сойти, и навстречу тебе  директор шел частенько, иногда даже без твоей просьбы. Он был мужик умный, догадливый, многое понимал без слов. С виду и в общении производил впечатление  довольно мягкого человека, однако на деле, если уж вставал на своем, бульдозером не сдвинешь. Спорить с ним бывало трудно, за словом он в карман никогда не лез, и подготовку имел всестороннюю, а техническую - тем более. Так вот, во второй раз, я таки уволился, директор отдыхал на юге, на хозяйстве оставался главный инженер,  коему пришлось против обыкновения не свадебным генеральчиком  пребывать, а действительно поработать, принимая довольно ответственные финансовые  и прочие решения. Прежде всего по расчетам корпорации за выполненные работы. Тогда  наш гран- заказчик имел обыкновение рассчитываться  с  подрядными конторами готовой продукцией. Да, катодным никелем. Мы покупали его по рыночной цене,  получая металл в оговоренном соглашением количестве, и тут же продавали его некоей  хитрой фирма из Питера, по слухам, связанной с той  же корпорацией через определённых  солидных людей, стоявших за спиной  формальных учредителей. Причем, продавать металл приходилось по цене ниже рыночной. Иначе никто и не купил бы. Незнакомые контрагенты еще и кинули бы, уж точно. А так,  денежки у нас появлялись, а плановый убыток  не столь огромная беда.  Вот главному попыхтеть и пришлось, вдобавок народ  опять понемногу  уходить  стал, а работы не убавилось. Словом, уволился я, все положенные расчетные получил, летом поехал отдыхать с семейством, а только вернулся домой, как на следующий день ко мне Палыч прискакал.  Давай-ка, говорит, не дури, устраивайся на прежнее место, шеф, мол, тоже ждет, он все понял насчет твоего ухода, правильно, говорит и сделал, бабки поимел, теперь можно снова их зарабатывать. Ну, я подумал – подумал, и вернулся. Шило на мыло не меняют, а тут по крайней мере  многое известно и понятно. До сих пор себя костерю за эту слабину…  Проторенные дорожки –  одна из самых больших мерзостей в жизни. Сколько народу  на них споткнулось, навернулось, позапропало. А все резоны близкие. Понятные всем и каждому. Куда же дернешься, мужик, раз уж семья – дети? Где бабло еще заколотишь? Неизвестно. А тут вот оно, рядом, почти свое, почти уже родное. За семь верст киселя хлебать, виданное ли дело для солидного человека, для главы семьи?  Я частенько прикидывал – вычислял, а может  весь мой, с позволения сказать, антагонизм, неоднократно продемонстрированный, только оттого, что я в свои годы торчу на мели?  Что сейчас по сути являюсь «свободным художником» с нерегулярными доходами, идущими на подножный корм? А  если бы продолжал  по  накатанному пути  двигаться, то несколько иную точку зрения имел бы. Конечно,  озолотился бы вряд ли, но… на хлебушек и не только с маслом наковырять мог бы. А упакованным будучи, не так запел бы. И я, к сожалению, отнюдь не уверен в обратном.
                А отчего именно массандру бригадир требовал? Так ведь с Палыча хоть что-то содрать – уже удача.  Начальничек наш – мужичок хозяйственный, прижимистый,  рефрен чего допросишься. И  потом, водку привозить подчиненным он опасался, наверное боялся авторитет потерять. Вот дурень  набитый. Не пьянства же ради! Когда работаешь на охладителе газов над конвертором  с раскаленной  футеровкой, невольно обжигаешь  губы, рот, нос, точнее – слизистую оболочку, отходящими испарениями.  И даже вкусовые ощущения меняются, есть нормально не можешь, хлеб  не хлеб, сыр не сыр, колбаса не колбаса. Сигареты вновь сладкими становятся. Точно в первый раз. Дым  табачный с сахарином. И  устранять этот эффект  лучше всего водкой или спиртом разведенным. Вот и выдаешь, и себе, и монтажникам по полста граммов  несколько раз за смену. А после работы оставшееся  зелье  - бригадиру, пусть делит , как угодно. У меня за два десятка лет работы никаких эксцессов из-за подобных  действий не происходило ни разу. Я нет- нет, а предупреждал  новичков, что это мера вынужденная и профилактическая, не для посторонних  глаз и ушей, не повод к дальнейшему панибратству, кто неправильно поймет- пожалеет. И понимали парни в основном  правильно. А нет, так разговор был коротким и ясным. До свидания.  Впрочем, абы кто на авариях со мной и не оставался.  Мусорные людишки не задерживались на монтаже, сами уходили вскоре, либо бригады провожали, путь указывали. Иногда и в глаз могли засветить ко двору не пришедшемуся. Легко. Миндальничать было некогда. Все мы тогда попросту пытались выжить более или менее достойным образом, зарабатывая деньги собственными руками и головой, собственными знаниями и умением трудиться, умением, в котором публично сомневались наши уважаемые либеральные деятели ,и даже диссидентствующие литераторы, вроде автора  книги о  смешных солдатских приключениях. Исполать им! Русскому человеку не привыкать хулу в свой адрес выслушивать. Только опоганить  нас не получалось ни у кого и не получиться, ни теперь, ни впредь.  Вас бы, господа критики, в нашу шкуру, вы бы и суток не продержались, взвыли бы. И то  сказать, дома жена – дети. Их ведь кормить нужно. Да, супруга дражайшая тоже на работку ходит и не бесплатно. Но, вот беда, платят ей хоть и вовремя, но копейки. Куда их запихать для полного счастья всей семьи, объяснять требуется? Нет? Очень хорошо. А у тебя пахота без выходных, ты же сдельщик!, и без денег, за мифические отгулы, коих, все одно, полностью не используешь, да за долг предприятия  в расчетном листке, он все увеличивается, однако  не материализуется. И чем людей увлекать на трудовые свершения прикажете? Вы думаете, я с гордостью вам обо всем об этом вещаю? Как бы не так! Вы считаете, что по-моему пьянка на работе – доблесть? Умницы, коли так. Просто более ничего не оставалось. Либо так, либо вообще никак.  Когда денег  за работу хронически не платят, алкоголь – первейший стимул. И не только у нас в России. Да что там, прежде всего не у нас! До революции  подобные традиции  если и существовали, то лишь в среде маргиналов. Это уже потом, после большевистского переворота в моду  повсеместно вошло. И так, что  вытравить до конца не смогли. Вот мы и крутились, либо лапки вверх задирай и сдавайся, либо крутись, аки способен, но дело делай.  Знай себе, выбирай.
                Когда Валера  Семенюк  пришел устраиваться на работу, никто ничего не заподозрил. Ни аз грешный, ни начальница отдела кадров. Вполне солидный мужик,  сорок два года от роду, почти два десятка из них трудился в смежной подрядной организации, резчик, монтажник, стаж приличный. Почему ушел? Да увольнялся, думал перебраться к родителям, в среднюю полосу. А там не задержался, с работой совсем туго, пришлось вернуться. Хм, история более чем знакомая, многим так вот фартило. Словом, мужик как мужик, не трепач видно, прежде всего потому, что пару слов с трудом связывает, но ведь не диктором ему работать, а слесари опытные  позарез нужны. И решил я - беру. Исполняй формальности, комиссию медицинскую проходи, и милости прошу на участок.  Вот на участке и началось неладное. Валера явился на работу без личной книжки по технике безопасности, которую всем вновь прибывшим выдавали в управе после вводного инструктажа. Он очень удивился, что книжка столь много значит и очень независимо заявил: «Чё я олух что ли? И без книжки сработаю!».  Мастер тут же без обиняков вставил ему фитиль по первое число и принялся оформлять новую книжку, все равно инструктажа на рабочем месте было не миновать. А новобранца отправил к дяде Жоре, получать спецовку и прочие причиндалы для работы. Вскоре Валера явился  уже экипированный, со свертком чистой одежды в руках и осведомился , где бытовка, чтобы со шкафчиком определиться.  Мы  с мастером внимательно посмотрели на него, что-то было не так, не совсем так.  И тут до меня дошло, ведь он пришел на работу  с абсолютно пустыми руками. А где же его нательное бельишко? Эту часть гардероба каждый приносил свою, тем более на дворе ноябрь заполярный, куда без теплой поддевки денешься?  Но Валера браво пояснил, что ему и так хорошо. Брезентуху он надел  на голое тело, не, трусы-то есть , рубаха вот легковата, но одну смену потерпеть можно, носки хэбэшные конечно, однако  ерунда. Он приподнял штанины брезентовых брюк и отбил ногами чечетку. И победно улыбнулся. Да-а-а, фрукт. Мы с мастером вновь переглянулись и , не сговариваясь, вздохнули. Опять мимо. Не везет, так не везет. Ладно, не гнать  олуха прочь. Народ нужен, только непонятно, как же он у смежников столько лет кукарекал и пробкой не вылетел? Вскоре наши опасения получили дальнейшие подтверждения. Валера не стал дожидаться  дежурного «газика» и ушел на медяху через МТО, хоть снега уже навалило порядком и в своих ботинках он в итоге промок по колени. А  через несколько дней, удерживая  с напарником трубу коллектора, пока сварщик прихватывал его на временные крепления для дальнейшей обвязки, Валера без предупреждения отпустил свой конец и коллектор едва не придавил ноги и напарнику, и сварщику, рухнув  на площадку с полутораметровой высоты. Юра- сварной молча взял кувалдочку пятикилограммовую, лежавшую на площадке и   навернул Валере по башке, прикрытой  вязанной шапкой и каской. Каска треснула, а Валера упал на четвереньки.  Поднявшись, он укоризненно глянул на Юру и  обиженно  крикнул : « Я же по маленькому сходить хотел! Терпел- терпел. Не утерпел!» . И ушел в никуда. Более на работе его никто не видел. В кадры за трудовой он заглянул примерно дней через десять. Ладно, хоть так обошлось. Но подобные одержимые не обделяли нас своим вниманием и вскоре  пришлось  общаться с новым кексом, почище прежнего. На резонный вопрос, а зачем таких вообще на работу принимать, столь же резонно отвечаю, что когда идет большой ремонт или, еще хуже ,реконструкция, или вообще – капитальное строительство нового объекта, народ приходиться  постоянно набирать и отсеивать. С обычным штатным составом на таких стройках тяжко, загоняешь квалифицированных мужиков  впустую, ведь много грубой и тяжкой работы, всегда чего-нибудь , да не хватает, и с грузоподъемными проблема. Подрядчиков куча, а кран – один. Таскать вручную приходиться или с минимальной механизацией. Тут и пригождаются новички-  подносчики снарядов. А ежели из десяти один остается на постоянку трудиться – великое благо. Вполне сносный процент отсева. Вот так. А еще чужая душа, воистину, потемки кромешные. Сразу не разберешь.  Есть конечно приметы, дающие  возможность кое- кому сразу отказывать. Когда слишком говорливый соискатель попадается, обо всем треплется, себя похваливает, девяносто девять процентов из ста, что пустышка, неумеха. Проверено неоднократно. Или когда слишком зарплатой интересуется или льготами, что да как?  Я  ведь по себе сужу, коли пришел на новое место, трепать языком не след. Поработай, осмотрись, зарплату пару раз получи, оцени адекватность усилий и вознаграждения. Уйти недолго, главное осознанно все делать и без горячки. Я сам таким образом  всегда поступать старался, за исключением  тех случаев, когда в прежнюю реку второй раз заходил. Или в третий. Такое тоже было.
                Нового кадра звали  Эдуард Венедиктович Стружа. В недавнем прошлом -слесарь по ремонту и обслуживанию механического оборудования обувной фабрики. Не нашей местной. Та, на которой Эдуард Венедиктович трудились где –то  в Костромской области базировалась. У нас в городе, кстати, вполне приличную обувь фабрика тачала. Не модельную, понятно, но вот чтобы на работу шляться  изо дня в день, да в агрессивных средах на территории корпорации  пребывать и перемещаться, вполне подходящую, качественную. Только обанкротили фабрику. Да вообще всю местную промышленность похерили: хлебозавод, пивзавод, молочный, колбасный. Понятно, рынок, оптимизация, укрупнение, модернизация, диверсификация… Прогресс одним словом. Но вот подобный прогресс, он хуже упадка, и называется морально – нравственной деградацией. Поколения горожан трудились на этих заводиках, а на что, в результате, жизнь положили? На руины? На пустое место? Об чем, извините за выражение, детям - внукам рассказывать? Как работал – работал, и доработался до закрытия родной проходной, «что в люди вывела меня»? И что  в ответ  потомки изрекут? Известно что. Ничего в лучшем случае. Или, как нам с Григом помстилось, примерно следующее:

Когда беда уйдет, не знаю.
Отсюда некуда идти.
Спасибо улица родная,
Что мне с тобой не  попути…
«Теперь и сам не рад, что встретил
Следы невиданных зверей.
Зачем – зачем на белом свете
Стоит без окон, без дверей?!»

                Ну, так вот. Момент для трудоустройства Эдуарда свет Венедиктовича  был вполне подходящий. Народ требовался, на медяхе  взялись строить агрегат автогенной плавки, а нам, как обычно, все испарительное охлаждение монтировать – обвязывать отдали. А тут, глядь, парень еще вполне молодой, чуть за тридцать, не щуплый, но и не толстяк. Сойдет для нашей местности, а там видно будет. К счастью , уж точно не к сожалению, видно все стало очень скоро. И слава Богу, что до работы на основной стройке Эдик этот не дошел. Там бы он точнехонько  устроил несчастный случай на производстве. Пока суть да дело, определили его на недельку  в бригаду на теплоэлектроцентраль.. Там как раз  день планово – предупредительного ремонта  намечался,  объектов хватало. Звено, где  товарищ, виноват- уже господин Стружа трудился, с позволения сказать, проводило ремонт теплообменника. Крышки там толстостенные, литые, поэтому снимали их не вручную, а  тельфером, предварительно болты  крепления открутив.  Новичку дали простое задание, почистить фланцы на крышке и на корпусе и прокладки новые  изготовить, пока остальной народ трубным пучком занимался. Дали шабер не шабер, а самоделку - напильник трехгранный заточенный, прикипевшие остатки старых прокладок  от металла  отделить, вдобавок щеточку по металлу, нормально, комплект. Ну, чистил Эдик себе и чистил, не особо ловко, но вроде сносно.  А когда пришла пора крышки на место ставить, он вдруг подскочил к одной из них, на полу лежавшей и попытался руками её поднять. Весь покраснел, аж на шее  и на лбу сосуды вздулись, и на голых руках, само собой тоже, он ведь без рукавиц за чугунину уцепился.  Крышку он рванул вверх, но не удержал, и та, рухнув обратно на пол, только чудом единым не переломала ему ступни. Мало того, этот атлет, коротко и внятно произнес: « Млядь! Щука!»- и попытался  все повторить. Оторопевшие было мужики  силком оттащили его от крышки и без обиняков объяснили Эдику, кто он есть такой и как его действия называются. Однако новенький оказался упертым, заявив в ответ, что все равно он эту  тяжеляку одолеет, не сейчас, так в следующий раз. Далее сборка шла в общем гладко, только господин Стружа вновь попытался заняться членовредительством, когда, будучи к тому же без каски, занял такую позицию между фланцем корпуса и примыкаемой крышкой, что рисковал неминуемо  разбить  башку об одну из сопрягаемых поверхностей, пояснив, что решил в момент сборки еще раз пройтись по фланцам, вчистую, лучшее качество обеспечить. Звеньевой, обычно спокойный, молчаливый, очень худой  мужчина, без слов пнул его, согнувшегося  почти под прямым углом, куда следует, и Эдик покинул опасную зону, вовремя вытянув руки, коими все в том же согнутом положении  уперся в стену. Реакция его была и вовсе неожиданной, он захохотал и крикнул звеньевому, что можно было и посильнее пнуть, зад, мол, не голова, выдержит. Конечно, слух о столь ярких кунштюках не мог не дойти до меня и  новобранец был зван на ковер для разъяснений. Однако разговора никакого  не получилось. Эдик с порога заявил мне, что главным в его жизни является силовое троеборье  и он не станет упускать представляющихся на работе возможностей для тренировки. Он и сегодня бы все сделал только своими руками, если бы не спешка остальных слесарей. И вообще, у него немного болит спина, поскольку  и  позавчера, и вчера, он тренировался в пешей ходьбе по улице с пудовыми гирями в руках.  Я  не стал  ни в чем разубеждать Эдика. Просто сказал ему, что в соответствии с условиями приема на временную работу, таковая завершилась для него сегодня, и завтра прямо с утра пораньше он может приходить в отдел кадров за трудовой.  Ответом мне был сардонический хохот и  снисходительный жест десницей, означавший очевидно : «О чем с вами тут разговаривать?!» А на рекомендацию, сменить систему тренировок, и не маяться ерундой, господин Стружа очень эмоционально, даже запальчиво, заявил, что он никогда, вы слышите, по гроб жизни не бросит тренировки! И будет продолжать ходить вечерами  по городу, оснастив  руки  еще  более тяжелыми гирями!
                Вы спросите, а где же нормальные люди? Что это ты, любезный, больше о каких- то идиотиках тут распространяешься? А то и распространяюсь, чтобы четче обозначить  атмосферу  массового помешательства, царившую в те, как нынче принято с улыбочкой кривоватой говорить, «лихие девяностые». Лихие? А революционные не хотите ли? Судьбоносные, достопамятные, не угодно ли? Знаковые? Для кого-то дензнаковые.  Взлетные?  Прогарные? Звездные? Какие там еще? Я намеренно не стал приводить здесь истинные, по моему мнению, определения  тех лет. Обойдемся без сквернословия. Нормальные люди? Да они как раз и пахали изо всех сил, иногда за хлеб без масла, они терпели, они упирались, они выживали. Все их сбережения, лежавшие на сберкнижках, ежели они вообще были, в единый миг стали фикцией. Но столичных  гениев это не интересовало. Они, так сказать, страну спасали, рыночную макроэкономику налаживали. И  наладили, так наладили- любо дорого смотреть. Это до какой же степени нравственного совершенства нужно было дойти  общественному  сознанию, ежели вообще таковое  имелось в наличии, чтобы на любимой многими радиостанции, маячившей в эфире с незапамятных времен,  в двадцать один ноль ноль раздавался ломаный голос, возвещавший: «Евангельё!» и далее начинал нести свою ахинею  маньяк , позже травивший газом зарин соотечественников в токийском метро! На дворе разгуливалась весна девяносто четвертого. О шабашах всевозможных прочих сектантов и говорить нечего. Тоталитарные псевдореглигиозные  общества расцвели, словно сорняки в дождливое лето. От якобы благопристойных  заокеанских баптистов – альтруистов, с их публичными песнопениями и елейными проповедями, до иеговистов, сайентологов  и прочих, помельче  масштабом, но не менее маргинальных, изуверских, криминальных, построенных на оболванивании доверчивых и слабых, на обмане, мошенничестве и насилии. И главное - полный порядок, денег  эти парни не жалели, за аренду огромных залов и площадок платили исправно, дабы  в результате собрать в десять, в сто раз больше. Рынок, время такое… А те, кто стоял у руля, нет не государственного кормила, а хозяйственных  учреждений на местах, очень скоро сообразили, что делать, И начали они заколачивать бабло для себя любимых и дорогих близких. Возможно не все, но в большинстве своем – непременно. Причем необходимо  учесть, что такие  дяди и тети были уже к наступлению золотого времени достаточно упакованы сиречь вполне обеспечены. Ведь партхозактив же, святое дело. И сколькие на ниве рыночного беззакония преуспели! У нас  в конторе, например, руководство попросту на наши денежки покупало личный автотранспорт вплоть до снегоходов, очевидно и недвижимость. А на зарплату денег не было частенько. Но рыба конечно же сгнила прежде всего в центре.  Позора мы хлебнули в те годы- до сей поры противно и больно. Жуткое предательство  своих офицеров из столичных дивизий, посланных  в кавказские горы, помните? Кто не знает или забыл- я поясняю и напоминаю. Сначала либеральные аферисты создали  феномен  одного бывшего генерала, помогли ему наворовать средств на некий финансовый задел, наверняка и себя любимых не забыв при этом, вспомните историю  с подложными  авизо, а потом решили его же и укокошить. Замять дельце для ясности. Не на того, мол, поставили. И навербовав офицеров – вроде добровольцев, послали их на Кавказ, не снабдив, впрочем, конкретными инструкциями и наверняка должным образом не экипировав,  не обеспечив. А когда  боевики их, изначально преданных и отданных на заклание, успешно нейтрализовали, в столице поспешно и трусливо, по-шакальи открестилась от этих людей.  На весь мир, в телеэфире, дескать, таких в вооруженных силах у нас нет. После подобного дебюта первой чеченской военной компании надеяться на государство уже не приходилось. И мы не надеялись. Дальше на войне очередной кавказской были кровь, героизм, подвиги и смерть наших солдат, национальный позор, разгул международного бандитского кагала, и преступная несогласованность действий силовых министров, тоже конечно не имевших общего верховного руководства. А таким генералам, как  командующий пятьдесят восьмой армией, постоянно  и откровенно «перекрывали кислород»  предатели родной земли во власти, оглядываясь на либеральную западную тусовку, откровенно желавшую окончательного краха  своего по-прежнему огромного восточного соседа. Долги ведь перед международными финансовыми организациями! Как же без оглядки? Картина прояснялась в том смысле, что наши новоявленные либералы – разрушители ничем не отличались от застойных коммунистов – демагогов, разве, что риторикой. Но результат- то, результат!  У множества людей в те годы просто в сознании произошел сбой, или нет, сбой у всех произошел, но вот в какой степени, это главное. Кто-то с ним справляться пытался, кто-то прозревал медленно, набивая кровавые мозоли, синяки и шишки, иные и вовсе не делали ни малейших похожих попыток, но так или иначе, все понемногу плыли по воле волн. Нормальные люди? Да не было у нас практически никого нормального. «Дайте мне денег и делайте со мной все , что угодно»,- так выразилась одна симпатичная питерская барышня, улыбаясь призывно в телекамеру. Вот- вот. И большинство было на означенную схему согласно. Пусть не буквально… почти.  Как модно было говорить- возможны варианты. Мы все в той или иной степени через это прошли. Ощущение всеобщего сумасшествия  присутствовало слишком явственно, причем в ежедневной жизни. Верить было не во что. Одна вера, хоть и замешанная на тотальной лжи, рухнула, только вот иной практически ни у кого не было. Осознать заново принадлежность к православию, прежде всего как  к русской культурной традиции,  оказалось очень и очень непросто.  И сейчас  это не произошло в полной мере. Если бы произошло, не было бы ожесточенного сопротивления введению изучения закона Божьего в школах российских,  и по крайней мере литературная программа включала бы обязательное и подробное изучение таких произведений, как «Лад» Василия Белова, а на стыке географии, истории и литературы преподавался бы и краткий  или даже пусть вводный курс этнографии и введения в этнологию. Для ознакомления с теорией этногенеза Льва Гумилева. Сегодня лишь в  самой малой степени  происходит возвращение сознания народного к  истокам родной культуры, впереди долгий и тернистый путь окончательной самоидентификации  русских людей. ( Кто – то не согласен? Хорошо, давайте  ваши резоны, мнения, предложения. Только сами давайте, а не по указке западных модераторов от коих вы кормиться изволите. И вообще, ежели ты в оппозиции, работай в рамках закона, отстаивай свое мнение  без революций всяческих. Вот ведь взяли моду, чуть что- митинг на площади и  обязательно с членовредительством и причинением материального ущерба. Откуда эта прерогатива  силовых действий? Что полезного в этом мире было совершено подобными путями? Да  ничего. Я не говорю об экстремальных ситуациях, когда создана явная угроза жизни мирных граждан, но в повседневной, хоть и политической жизни, что за мода чуть что бегать в полночь и спозаранку за сочувствием  к западным наставникам? Какое моральное право  имеют подобные нанятые оппозиционеры, говорить о земле нашей? Да никакого!) А в ту пору, попросту  некогда было людям, оглушенным окончательно , если вовсе не убитым, дефолтом девяносто восьмого года, думать о высоком. Вновь нужно было выживать. А кто-то не хило поимел  от рынка тех же краткосрочных облигаций  и его обрушения. И до сих пор живет припеваючи. И теперь только Бог им судья. Но суд Божий, воистину, порой вершится самым неожиданным для всех образом. Поэтому я поведу речь не о тех ничтожных толстосумах.  Есть к счастью  человеки иной породы. Настоящей, человеческой. И всегда были.


Реплика в сторонку:
                Были-то они, были конечно. Но вот какая получается « штука капитана Кука»: люди чести и долга очень часто не просто раздражают, но смертельно оскорбляют большинство окружающих, ибо своим примером мешают им поступать подло и гнусно. Вдобавок лишают возможности логичного самооправдания  собственной подлости. Ибо постулат Марка Аврелия: «Делай, что должно. И будь, что будет», несомненно красивый, лаконичный и глубокий, в реалиях чреват гибельными последствиями. А жить хочется, несмотря ни на что.  Алексей Щастный( кто его сегодня помнит?!) спас в восемнадцатом году Балтийский флот, уведя более трехсот кораблей из Гельсингфорса в Кронштадт, совершив знаменитый «ледовый переход», не сдавшись немцам, уже высадившимся на полуострове Ханко. Но и не выполнив приказ Троцкого  по- крайней мере взорвать корабли на рейде, а на деле желавшего, дабы они достались столь любезным для большевиков генрманцам. Поэтому и был товарищ Щастный  скоро расстрелян  по указке неумолимого и несгибаемого  главкома практически без следствия, после  формального суда в Москве. А  пресловутый господин Ильин, в миру известный более, как большевик Федор Раскольников,  со всей большевистской решительностью и принципиальностью уничтожил Черноморский флот, затопив его корабли, и продолжил кровавую биографию на фронтах Гражданской войны, шляясь по стране со своей инфернальной, патологически жестокой, красоткой – комиссаршей Ларисой Рейснер,  продолжая убивать и грабить, и жить, тем не менее, на вполне широкую ногу в  стране, охваченной адским бедствием. Правда, суд Божий над ними все-таки свершился. Оба  заслужили бесславную смерть. Одна - от тифа в середине двадцатых. Другой, в тридцать девятом, при невыясненных обстоятельствах, после трусливой попытки укрыться от  репрессий,  абсолютно справедливо грозивших ему в  стране победившего социализма.  И никакие «знаменитые письма Сталину» из-за границы  роли не играют. Шакалам  шакалово.  Но по странному стечению обстоятельств преступную  красную парочку  всамделишных врагов и палачей  нашего народа и всей России  нынче вспоминают куда чаще, нежели  русского военного моряка,  положившего жизнь свою все-таки на алтарь Отечества, и возможно, ошибавшегося только в одном: нельзя было продолжать службу во чтобы то ни стало, служа в конечном итоге отнюдь не Родине, но большевистской своре наймитов германского генштаба и международной клики финансовых воротил, истинных, упорных и беспощадных врагов императорской, и всякой иной России.
 

                Как-то еще в годы моего старшего мастерства, доблестный наш начальник участка, составив мощный триумвират с председателем профкома и главным инженером конторы, зазвал их по пьяному делу к себе в баньку. В поселке, где он жил прежде, будучи техником  в авиачасти,  у него с прежних времен банька имелась, кроме прочих хозяйственных построек. Ну, казалось бы, что тут примечательного, потащило солидных мужичков попариться, на то и пятница, извините. Да конечно ничего тут такого из ряда вон не наблюдалось, только происходило сие событие  на фоне  доблестных старательств  личного состава монтажных подразделений без выходных и проходных на объектах развивающегося капитализма. И вот уж точно, что положено юпитеру, не положено несчастному быку. Правда всегда крайне сложно разобраться, кто бык, а кто божество, равно, как и распределение ролей  абсолютных не товарищей то есть гуся и свиньи, и конечно  же пальца и пятой точки, которую всегда с этим злополучным пальцем путают. Есть еще божий дар и яичница, но тут все намного яснее. Да, так о чем это я биш… Ага, вот… Не знаю как троица славная печку раскочегаривала, а только сами кочегары нарезались у усмерть еще до помывки. И в самом дебюте банного процесса доблестный предпрофкома, оступившись и стремясь удержать потерянное равновесие, заключил раскаленную печку в свои широкие и мощные объятия. Дальше продолжать? Не стоит, я думаю. А запомнился сей конфуз оттого, что эта же пятница ознаменовалась еще двумя славными происшествиями. Во-первых, при демонтаже доблестными трудящимися нашего участка  рабочего колеса дымососа одного из паровых котлов, произошло столкновение этой не маленькой железяки с головой бригадира, не оснащенной в тот момент каской. Снял человек куску, лысину почесать,  за этим романтическим занятием забылся-задумался и поднялся во весь рост, как раз в тот момент, когда колесо на кран-балке перемещали  в воротам котельной. Вот и встретились два одиночества. Перефразируя классика скажу, что, бригадир устойчив был. Он энергично потер бывалую свою башку в месте контакта с объектом демонтажа, выразительно посмотрел на того, кто управлял кран-балкой и гулко и протяжно молвил: «Вы, что дураки? Больно же!». Однако же после обеда поплелся, матерясь вполголоса, в медсанчасть. Синячина в месте удара натек приличный, вроде петушиного гребня с правого бока.
                Почти синхронно с описываемыми  с описываемыми событиями, еще одно славное и квалифицированное подразделение  старалось поскорее, на аккорд, расправиться с ремонтом кислородно – турбинного компрессора. Оно и понятно, мужики, поршень заменим, опробуем и домой, вернее в рюмаху на старый автовокзал, давно пора треснуть, забыли уже, когда собирались бригадой. Давай парни, давай, живее обтягивай башку, да не путайся ты, лиходел, по схеме тяни… вот так…так, а теперь еще с трубочкой. Плакат видел «Не удлиняй рычага!». Правильный плакат, а только без трубочки не обойтись. Тяни молодой… М –мать моя! А это – то что у вас, доминасы лысые, валяется? Это же поршень новый, рефрен его дери, малина… Вы чё, забыли его поставить или старый впилили? Куда он закатился? Что б у тебя шкурка на одном месте тиак закатывалась, очесок ты овечий… М-м- мляха  буха! Попили пивка, дернули по стоке. Давай быстрее раскручивай, молодой. Да с трубочкой, халтурщик… Я и толкую – рычага не удлиняй, а все-таки с трубочкой, с трубой… Пивка тебе… Гробовых дел мастер.


                Я очнулся от холода. И немудрено. На улице  декабрьская заполярная ночь, а я  маячу на тротуаре в одной рубашке и соображаю, где это все, собственно, происходит. И где все? Где мой Аланыч, медведина бурый, в частности? Как  закончился концерт во дворце культуры, помню, как банкет начался в местном кабачке, тоже припоминаю… А далее – бездна, ага, что местных звезд полна сиречь нас, гостей на творческом вечере коллеги – поэта – моряка. Городок конечно милый, морской, но мне доселе мало знакомый. И что теперь делать, куда следовать, где шмотка и гитара… Веселуха, не приведи Господи. .. О, так я еще и курил , будучи в отключке, и продолжаю сейчас. Интересно, кто это меня табачком ссудил? Еще бы он грел – согревал… Вот тебе и выступили творчески. А теперь – только вперед. Хоть кругами, но от окраины к центру, опять же по рецепту классика, дойду, ежели прежде не околею. Я, хоть уже и вовсю трепеща  или , что то же, продавая дрожжи, ибо к зимнему  природному холоду присоединился  мой личный холод, внутренний, похмельный, все-таки не спеша двинулся вдоль по улице,  пусть приведет туда, куда приведет, там и буду ориентироваться. Вокруг было тихо и безлюдно.  И никакого намека на  такси или попросту мимоследующее авто.  В домах изредка попадались освещенные окна, зато  уличные фонари горели исправно. Почти образцовый этот порядок как раз и был внастоящий момент моим главным разочарованием, у встречных – поперечных можно было по крайней мере узнать, как мне ближе добраться да дворца культуры, а там и кабак, глядишь, нашел бы. Но тут же сплошное белое безмолвие. Я доплелся до  первого на пути перекрестка и отчего-то свернул налево, вероятно следуя  повороту головы именно в эту сторону. Холод становился все более нестерпимым, казалось, что  он сидит уже глубоко в каждом суставе, в костях, даже в крови. Я обхватил себя руками крест на крест за плечи, но тут же понял, что все это без толку и принялся  на сколько мог энергично размахивать руками, даже на несколько секунд вошел в раж и попытался ускорить темп шагов до слабенького подобия бега… Однако физкультура оказалась настолько утомительной, что я вдруг остановился и некоторое время торчал на тротуаре, подобно вбитому в доску гвоздю, переводя дыхание и успокаивая зашедшееся от моих неразумных темповых взбрыков сердце. Дело оборачивалось все более и более скверно…
                Как я не заметил идущего мне навстречу мужика, не знаю. Вероятно слишком был занят собой любимым и отчаянно замерзающим. Возможно и прохожий этот вынырнул откуда-нибудь из подворотни или переулка.  Только вот кажется его в принципе не существовало и вдруг на тебе, материализовался, точно из воздуха, от влажности немного молочного, в коем конденсат вдруг достиг нужной плотности и явил моему изумленному взору офицера в черной флотской форме, да еще с погонами, извините, капитана первого ранга. Или нет, еще раз прощу пардона, полковничьи у него были погоны, просветы на них выдавали сухопутного вояку. Как и положено офицеру такого ранга, прохожий оказался человеком решительным и деятельным. Приглядевшись ко мне, он широко улыбнулся и сдернул с правой ладони перчатку для рукопожатия. Я протянул ему свою трясущуюся, и после крепкого приветствия полковник ,слегка приобняв меня, радостно молвил:
- Вот так встреча! Наконец-то хоть знакомое лицо! А то никак не могу никого отыскать после этого рефренова банкета. Я же где-то в кабаке свою оптику посеял, а  она дорогонько стоит, жалко, ежели потеряю. Кабак, мляха буха, уже на замке, надо теперь до утра ждать. Спать что-то не тянет, супружница дрыхнет, а я протрезвел и теперь ни в одном глазу. Как говорит моя дражайшая Стелла Викентьевна, одно слово – химзащита. А ты, господин поэт и бард, куда в таком  легком снаряжении направляешься? Кстати, я на концерте этом длиннющем, почти заснул уже, жена в бок тыкала-тыкала, мол, очнись, Андрей, так наколотила,  у меня наверное там теперь синяк .  Ага, на боку слева…  А потом ты вышел на сцену, голосина знатный такой, как дунул, я и встрепенулся. Уважил ты меня.
Я вкратце прояснил полковнику Андрею  всю мерзость своего положения, чем привел его в полный восторг:
- Ну, ты даешь, господин артист! Ладно, на ловца и зверь, сейчас тогда шпарим ко мне, тебя в душ загоняем, жена пусть спит, а мы на  кухоньке с тобой по соточке, по соточке,да с пивком, да под грибочки и селедочку… Короче, кругом марш, иных вариантов не предвидится. А завтра, точнее уже сегодня  в одиннадцать кабак откроется, там все и поищем. И мою фототехнику и твои шмотки – инструменты. Ты где разоблачался? У администратора в кабинете? Ну, тогда порядок, у него не пропадет. Только как же ты, бродяга, ушлыдрал на мороз? Перемкнуло?
Получив  мое краткое, энергичным  кивком головы, подтверждение о временном помрачении сознания, Андрей повел меня к себе, развлекая по пути краткими анекдотами из жизни вверенного ему полка противохимической защиты, а также, что гораздо важнее, угостив хорошей папиросой, той марки, что предпочитал скрашивать в трубку известный всем друг детей и отец народов. Откуда он здесь их надыбал? А недавно был в отпуске, ехал назад через столицу, вот по случаю и приобрел в фирменном магазине. Теперь вот по торжественным случаям пользую, в присутственных местах, на банкетах, концертах. А то  сигареты нынче, точно разбодяженные… да и всякая тля, глянешь, с  «парламентом» во рту щляется. А как никак старая марка, генералиссимус не ьрезговал… Может нам сигареты или лучше папиросы выпустить типа «государственная дума» или уж «сенат», чтобы посолиднее?  А вот кстати мы  прибыли в базу. Добро пожаловать!
                Я согревался под душем довольно долго, как мне показалось, не менее получаса. Бьющий  из  широкого грибка с немалым напором почти кипяток казался мне  наиживейшей в мире водой. Да так оно и было бы на самом деле, если бы после окончания отогревающих омовений меня не ждала приличнейшая порция еще более оживляющей жидкости. Пока я плескался в ванной, мой спаситель сменил  форму на домашний спортивный костюм и обрел вполне мирный вид гостеприимного хозяина. Правда в движениях его сохранилась  прежняя стремительность. Вообще, чувствовалось, что Андрей привык принимать решения и тут же очень деятельно воплощать их в реальность. Был невысокого роста, крепкосбитый, светлорусый, с  подернутыми сталью глазами.  По довольно обширной кухне он двигался  стремительно и уверенно, не делая впрочем ни одного лишнего шага или взмаха рукой.  К моему выходу из ванной он почти накрыл стол, оснастив его запотевшей литровкой водки, несколькими бутылками  кольского  пива и обещанными экспресс – закусками.  Вопреки ожиданиям, меня ничуть не развезло, контраст температур оказался даже пользителен для продолжения дружеских посиделок и мы с легкой душой скоротали с полковником ночь за столом. О наступлении утра нам возвестил будильник в телефоне Андрея. Была уже половина восьмого, но спать ничуть не хотелось. Полковник подмигнул мне хитровато, и таинственно произнес, мол. продолжение следует, после чего нырнул в недра квартиры и вернулся с бутылкой коньяка. Я лишь с готовностью подвинул ему наши рюмки.
                Наконец-то, в третьем часу пополудни, забрав из кабака лежавшие и висевшие там в целости и сохранности, куртку, сумку, и гитару,   при документах и снабженный в дорогу необходимой суммой денег, я был препровожден полковником и моими подошедшими в кабак коллегами на автовокзал. Уже трясясь в автобусе я сумел таки  вызвонить  Аланыча. Он ответил мне трубно  и велегласно, голосина у него был поставлен правильно еще с о времени учебы в театральном. Оказывается это непричесанный бурый медведь, не обнаружив меня в кабаке, и будучи уже совсем хорош, упал на хвост кому-то из зрителей, отъезжавших  из города на своем авто. Они довезли его до вокзала в областном центре, где он и остался  ночевать в зале ожидания. Однако его  раблезианский храп  не остался без внимания милицейского наряда и большую часть ночи Аланыч с гитарой в обнимку провел в местном вокзальном обезьяннике, откуда и был безжалостно выпровожен с утра пораньше. Примерно в тоже время, когда мы с Андреем принялись уничтожать коньячный резерв Аланычу уже ничего не оставалось, как сесть на первый  автобус и отбыть к постоянному месту жительства. Я следовал за ним с гандикапом примерно в восемь – девять часов. Встретившись, вскоре после моего приезда в родимый городок, у Аланыча на хате, мы дружно прокляли нашу вечную неустроенность и проклятое безденежье, не позволяющее даже на ночь в гостинице остановиться. Кстати, и у организаторов ни рефрена в кармане не отыщется на подобное удовольствие. Тут уж не до жиру, лишь бы концерт состоялся. Словом, сироты, дети тундр. Слава Богу, что хоть все прошло довольно гладко и без возможных эксцессов. А в городе моряков  можно и ночью гулять вполне спокойно. Проверено – правопорядок на должном уровне.

                Эй, кто там старается продырявить мне руку? Чем он, зараза, тычет и тычет? Ну, я сейчас… Я открыл глаза и ничего не понял.  Во-первых я определенно лежал и надо мной  со всем невысоко маячил крашеный металлический потолок «рафика». Во-вторых я точно лежал, вытянувшись на носилках, без пуховика и шапки, с закатанным рукавом  левой руки. И в третьих, зараза – она же очень красивая и совсем еще нестарая брюнетка, по виду – врач, как раз загнала мне в вену иглу шприца. Я пошевелился, чуть поднял гололву, стараясь оглядеться , уперся взглядом в совсем молодого парня, наверное фельдшера и с нарочитым сарказмом изрек что-то вроде: «Вот это приехали, братцы –кролики». Ничего поумнее в голову  не пришло, там, в голове, вообще пели разноголосые колокольчики – бубенчики под абсолютную анархию барабанного боя. Врач, не отрывая взгляда от шприца и продолжая медленно и верно вводить мне некий препарат отрывисто ответила : «Спокойно, больной. Лежите, не двигаясь. У вас давление  высоченное, сейчас понизим. Только тихо».
Я покорно промолчал, но никак не мог сообразить, что произошло?  Помнится, переходил улицу  точнёхонько по пешеходному переходу, было такое. На ходу повернул голову вправо, пытаясь углядеть номер троллейбуса к этой самой остановке подходящего. И все. Далее – скорая, носилки, игла в вене. Левое веко куда-то сьехало, моргать не могу. Оба голеностопа ноют, не пошевелить. И башка… ох, моя бедная башка….
Врач закончила процедуру и внимательно, оценивающе, посмотрела на меня, определяя моё состояние. У неё был прямой нос и роскошные брови, нет, не брови вороновы крылья, почти сросшиеся над переносицей. А еще  глаза, такие  пылающие и черные, и впрямь - очи.  Наверное так выглядели иранские красавицы. Или туранские?  Однако жена Рустама  являлась матерью Сухраба, который  воевал за туранцев… А Седова вообще была блондинкой. Тьфу, ты, дурак какой,это же про Сиявуша фильм. Таджикфильм, а не «Шах – наме»… Ну, да, «это же вам не лезгинка, а твист». Гильгамеш  победил льва… При чем тут он? А при чем тут лев? А при том, что врач – красавица, впору бы влюбиться, да я уже …Тут я понял, что со мной действительно не все ладно.  Пришлось наступить на горло собственной песне,  отринуть прочь весь мусор сиюминутных бредней и попытаться  все-таки выяснить, как я оказался в столь неприглядном положении.  На мой не очень связный вопрос, красивый доктор ответила, что меня по словам очевидцев, сбил на пешеходном переходе  автомобиль типа каблук, он же иж-москвич, вылетевший на приличной скорости из-за слепого поворота, что предшествовал переходу. Хорошо еще, что он лишь вскольз задел меня, в основном грузовой своей будкой, этим самым каблуком. А скорачи ехали мимо, с ложного вызова, и очень удачно оказались внужное время в нужном месте. Тут красавица улыбнулась, и добавила почти поощрительно, мол, вы, после того, как были сбиты, сами поднялись, оттолкнули бросившихся к вам очевидцев, сделали несколько шагов в сторону удалявшегося виновника  наезда и только тогда уже  вновь рухнули на мостовую. Выслушав сию сентенцию я только крякнул. Н-да, дела, прямо как в анедоте: из под трамвая выкатилась старушечья голова и сквозь стиснутые зубы  выдавила – ни рефрена себе, сходила, шлядь, за хлебушком. Услышав сдержанное и короткое, но все-таки ржание молодца фельдшера я удивленно приподнял голову, чего это он. Врач тоже улыбнулась, дескать, еще и шутиь изволите, а у вас сотрясение стопроцентное, плюс отрыв правого века, плюс наверняка вывих обоих голеностопов и гематома в теменной области. А вы шутить вздумали. А, я наверное вслух анекдотик вспомнил.  Живой значит, только надо Элю предупредить, ей же сегодня в ночь на дежурство, а телефона у нас нет. Если будут в стационар укладывать  - ни почем не лягу.
                Слава Богу, я довольно скоро поднялся на ноги. Эля тогда на шестой курс заканчивала, в общем в медицине шарила уже довольно сносно. И на дому мне лечение обеспечила, лучше не придумаешь. А я все удивлялся. Чего это менты мной не интересуются. Только когда я из больницы приплелся домой, хромая на обе ноги и со сползающей на глаза окровавленной повяхкой, словм еще тот Щорс, участковый вечерком захаживал, осведовлялся не бухой ли я попал под машину. Ну, я то спал, а Эля, как  пантера на мента накинулась, так его отделала, словесно конечно, ч то тот аж извинялся, мол. служба у него такая и вообще он задание получил.  И более  правоохранители ни малейшего интереса не проявляли. Поговорив на эту тему с Бобом, мы решили навестить  доблестных гаишников.
                Упитанный краснолицый старлейт нас поначалу даже не понял. Какое дорожно- транспортное? Какой каблук скрылся с места происшествия! Да когда такое вообще было? А. вы о том наезде у  памятника – танка, якобы на переходе? А, вы потерпевший? Так там никто не виноват. Точнее – обоюдная вина. Что?  Находились на переходе? А зачем вы пошли по переходу тогда, когда  к нему подъезжал автомобиль? Надо было уступать и сберегли бы. Как это он вылетел из-за слепого поворота? А у нас иные данные. От кого? От очевидца, от водителя то есть. Короче, дело закрыто, свидетелей не нашлось…
И  Боба немного понесло:
-Слышь, офицер, что ты тут вешаешь свои макароны на уши? Забашляли вас наверное по полной. Либо у водилы этого родня в ментовке, так? И не надо на меня глазенками сверкать. Времена не те. Мы, один рефрен, сейчас в прокуратуру, а там поглядим еще, кто, кого и в какое место.
Старлейт походил на презерватив с избытком набитый манной кашей. Он  видимо очень на нас обиделся. Уж не знаю, может ли обижаться противозачаточное средство, но в конце концов в одной песне  веселого и усатого шансонье  утверждалось, что два таких вот предмета «унылые висели на крючке». В общем, сопровождаемые неразборчивыми. Но вполне по интонации понятными напутствиями правоохранителя, мы направились туда. Куда Боб и пообещал. Зам районного прокурора, серьезный. Пожилой, худощавый мужик, поздоровавшись, пригласил присесть, указав на стулья и очень сосредоточенно, не перебивая, выслушал мой несколько сбивчивый рассказ. Меня наверное постфактум достало общение со стражем правил дорожного движения, уж больно нагло тот  пытался нас развести на голубом глазу. Когда я умолк,  зампрокурора достал из ящика стола пачку  «Беломора», не торопясь закурил и подвинул к себе стопку дел, лежавшую  на левом краю стола. Практически не глядя взяв верхнюю тонюсенькую папку, он потряс ею в воздухе:
- Вот оно, ваше дело. Я уже вынес постановление о направлении дела на доследование. И предупредил  кого нужно  о недопустимости подобного делопроизводства. Можете не беспокоится. Все подобные ляпы у меня на контроле, мимо не проскочит. Вас обязательно вызовет следователь в самое ближайшее время.  А прокурору я доложу, он только за усиление надзора. Не щелоковские времена нынче.
                Мне действительно вскорости пришла повестка,  молодой следак по фамилии Карасин  тщательнейшим образом  пытался вытрясти из меня самую малейшую подробность случившегося два месяц назад, но беда была в том, что я действительно ни бельмеса не помнил. Однако Карасин дал объявление в городские газеты о поиске свидетелей  происшествия и таковые в итоге обнаружились. Дело осложнялось тем, что водила, так лихо со мной обошедшийся, действительно оказался чуваком со связями. Во – первых,  на момент возобновления следствия его не оказалось в городе, он, видите ли, отбыл в очередной отпуск, а во – вторых, его точно кто-то прикрывал, ибо в характере вопросов следователя, даже в его интонациях  я  с определенной поры уловил некоторую появившуюся  заинтересованность свести вину  шофера к минимальной. Не знаю, чем бы эта возня закончилось , останься в моей жизни все, как есть? Но тут  в миг единый не стало  отца… И даже расположение частей света, кажется, поменялось с точностью до наоборот… Жена закончила универ, получив распределение в свой родной городок, мы вскоре уехали туда и я никогда больше не интересовался итогами  следствия. Оно стало, как и само происшествие, блефом, небылью, мороком.  Иногда я со смехом вспоминаю  обо всем, и прежде всего о блюстителях правопорядка  с чистыми, горячим и холодной, и с особыми чувством и смыслом повторяю  строчку певца весны человечества, что, дескать, «когда такие люди в стране советской есть!»…



-Анюта, я тебя прошу, выключи эту заразу, надоела талдычить, как дятел, про свои круги на воде. Уже в который раз повторяет, что твоя пластинка заезженная… Телевизор, язви его, шантрапу показывают всякую. А Шульженко где?
-Ну, что ты, Федя, это же Кристалинская… Она же так славится… Разве можно такую женщину хаять…
- Да выключи или потише сделай, говорю тебе. Нога вон покоя не дает, ни уснуть, ни встать толком. А тут еще ты с этой, чтоб ей с её кругами…
- Ой, Федя-Федя, потерпи ты родимый.  Тебе теперь терпеть только и осталось, а столетник, он вылечит. Глядишь все и затянется. И Майечку трогать не след. Она хорошая, и уж так ведь славиться, так славиться…
-Славиться, распродушу – бать – ети… Круги на воде. Да что она может знать, молодайка эта, про круги на воде. Меня когда на Одере осколком шарахнуло, так я камушком в воду  и сыграл . Орудия германские  гвоздили будьте – нате. Вот там были круги, любо – дорого смотреть. Как вынырнул, до сей поры понять не могу. Только голову из воды, да воздуха хватанул, а совсем рядом  еще один подарочек с левого берега плюхнулся. Хорошо – мимо. Но вот круги от него опять меня накрыли, думал хана тебе, Федор Иваныч, а вот глядишь ты, живой. Хе-хе… Вытянул Ванька Лыков, дружок. Слегу протянул, а я , не будь дурак, за неё хвать и уж сильнее наверное ничего и никого в жизни не сжимал. Даже тебя, Аннушка Ивановна… Да зачто же ты меня кулачком меж лопаток? Я же правду только и сказал… Вот и пой теперь со своей Кристалинской … И ведь придумают же - круги на воде.
Я, пятилетний оголец, сидел на кухне и слушал  разговор  родителей моего отца. Просто у деда открылась старая рана, полученная зимой сорок пятого, а бабуля лечила могучим народным средством – столетником. Советскому районному  здравоохранению  старики не очень-то доверяли. Да они и на больничном не были не разу в жизни. Я знал, что  в том бою, при форсировании Одера, осколок  глубоко пропахал  деду левую ногу от подколенного сгиба до ягодицы. И деда Федя уже больше не воевал.


                Аланыч, внешне частенько  напоминавший, в разные моменты своей жизни, то доброго, но весьма взлохмаченного  бурого медведя,  то всем известного заслуженного полярника, героя и депутата,родился на десять лет раньше меня. Когда мы познакомились он  был довольно бородат и обладал приличным рюкзаком,  как частенько именуют сию часть тела, носимую многочисленными представителями мужеска пола, в отличии от реального  туристского аксессуара , спереди, а не за спиной . Да, живот там присутствовал уже будьте нате. Причем сам  обладатель  этой емкости говаривал о ней так:  « Утверждают, что  большое брюхо от того, что я любитель пива. А я не любитель, я профессионал». На деле же  Аланыч, будучи незаурядным мелодистом,  писал прекрасные песни на чужие стихи, попутно греша своими, довольно наивными, а кроме того сочинял байки – веселые, короткие, притчеобразные, на основе случаев из собственной жизни. В его байках явственно ощущалось мощное влияние известного всем одессита. Ко времени нашего знакомства Аланыч уже имел статус легенды авторской песни по крайней мере регионального масштаба с известностью  далеко за пределами  своего региона, судя по географии исполнения некоторых его песен.  Язвительный основатель  клуба «Семь кругов», однажды, объявляя выход Аланыча к микрофону, заявил, что его коллега уже превратился из легенды жара в миф. Это был прямой намек, что бородач профессионально относился не только к пиву, но и к более высоким фракциям, частенько являясь пред почтенной публикой, мягко говоря. навеселе. Однако, все мы не без греха, и, кстати, основатель клуба в том числе. Аланыч же неоднократно и  с вполне отвечающим похмельному состоянию исповедальным надрывом, говаривал мне, что его, носителя одной четвертой части сармато – аланской крови, на фестивалях снедает лютая тоска, ибо все стоит на месте, движения нет, молодняк авторскую песню не жалует и прочая, а от  песен старых знакомых, равно и от своих, уже, пардон-тес, блевать тянет. Шутки шутками, но я сейчас свидетельствую, что во многом  этот бородатый медведь оказался прав. У меня сейчас точно такие же ощущения. После нескольких часов пребывания на каком- нибудь фестивальном сборище вдруг неведомо отчего хочется мертвецки напиться. И не мне одному, кстати. Причем окружающие – очень приличные и в массе уважаемые мной люди. Я ничего против них не имею, А куда ни глянь, повсюду бегает небезызвестный электрический пес. Помните песенку? Вот-вот, и я о том же.  Так что мой  друг был не столь уж и не прав. Нажираться до свинства конечно же не обязательно, но в конце концов сие –вопрос темеперамента.               
                В юности туманной пришлось Аланычу поучиться и в театральном и, чуть позже, в «кульке», но вот ни тот, ни другой  вуз закончить не удалось. Должно быть кипучая натура помешала, тесно было ему  в рамках социалистического реализма.  Опять-таки , уверен, немалую роль с этом сыграло  обостренное, а по мне, какое-то лубочное, чувство справедливости. Веру в справедливость  Аланыч сохранил  и в куда более зрелом возрасте. Как, впрочем, и веру в людей, в то, что человеческое начало в людях все-таки возобладает над животным. Этими качествами, и , как  следствие, детской беззащитной наивностью, мой старший товарищ очень походил на моего папаню. Правда ни тот , ни другой в обычной жизни агнцев безответных ничуть не напоминали. Ха-ха. Сейчас! Напротив, Аланыч  мог быть и частенько бывал довольно активен, даже агрессивен, а брутальности ему и  от природы хватало, и жизнь с годами  прибавила. Но при всем при том  он был на редкость добрым и отзывчивым чуваком. Просто он не всегда и не каждому отзывался. И, объясняя свою манеру  абсолютно правильно : «Всех голубей мира не накормишь», постоянно пытался жить вопреки собственному утверждению, от чего его и приходилось практически постоянно удерживатью. И ежели Аланыч  решал тратить на кого-то своё время, силы и энергию, то пренебрегать этим не следовало. Там было, чему поучиться, уж поверьте, и в исполнительском плане, и в музыкальном. Главное же достоинство бородатого барда частенько оборачивалось и бедой, ибо состояло в слишком серьезном и ответственном отношении к творческому процессу и времени, посвящаемом передаче собственных знаний и умений другим. Большинство же его, так называемых, учеников считали игру на гитаре и авторскую песню  не более, чем хобби. Поэтому  в итоге неизбежно бросали это «гнилое», по мнению большинства, дело. Ну, правильно, перебесился и хорош, надо же становиться серьезным человеком, деньги зарабатывать и так далее. Собственно, обижаться и расстраиваться по подобным поводам не следовало,  процент отсева в любой отрасли человеческой деятельности катастрофически высок, в творчестве же и подавно. В итоге из ста учеников дальше по избранному пути идут  считанные единицы. Это, кстати, не намного меньше, нежели отсев принимаемых на работу в моей благословенной фирме. Помните? Но Аланыч все подобное принимал близко к сердцу и действительно  расстраивался не на шутку, теряя своих воспитанников. Просто для него  песня, музыка и гитара были единственно возможным в жизни делом, все остальное  носило временный и вынужденный характер.  Оттого в городе он числился  в категории «городских сумасшедших», как , в некотором роде, и ваш покорный слуга в данный момент. И в самом деле, ну, разве можно считать вполне нормальными людей, пишущих, пусть и самые достойные, стихи и песни и до одури играющих на гитарах?  Да конечно же нет. Ни дать, ни взять полоумные. Как с такими дело иметь? Эвон, одет  как нищеброд, невесть во что. И кроссовки каши просят, и фуболка, точно из пулемета расстреляна.  Позвольте, а чья это песенка вчера звучала, когда клип, посвященный городу в ДК представляли. Ах, его, Аланыча… Как, и та, что на проходной каждый день нам мозг выедает тоже его? И которая к дню города? Надо же… Хм… Да-а…



Реплика в сторонку:

 - «Машенька, да ты никак за господина Пушкина замуж собралась?»
- «Вот еще скажете, маменька! За сочинителя?»



                Итак, широко, хоть и довольно стихийно, образованный Аланыч имел за плечами весьма бурную, а точнее – сумбурную биографию. Кем он только не работал,
рабочим сцены, плотником, инструктором по туризму,  слесарем – ремонтником,  электролизником, заведующим сельским клубом, главной обязанностью которого  была игра на баяне  на свадьбах жителей окрестных деревень… И, скорее всего, перечень не полон. В детстве Аланыч  занимался в балетной студии, учился  в музыкальной школе, которую, кстати,  успешно закончил по классу  все того же баяна, был победителем областного тура одного популярного в свое время  всесоюзного телеконкурса, таланты там искали по всему союзу нерушимому республик.... Аланычу стукнуло в ту пору пятнадцать, и спел он  на конкурсе песню Визбора, но не под гитару, а опять-таки под баян, и был удостоен записи на областном радио. Там он впервые увидел и самого Юрия Визбора. После записи  юный Петрович с  инструментом в руках , отыскивая выход, бродил по коридорам и этажам, и несколько заплутал. Поэтому , услышав за одной из дверей мужские голоса он постучал и вошел в кабинет. В глубине помещения, у окна, за столом сидели двое мужчин. На полированной столешнице перед ними  стояли бутылка коньяка, уже открытая, и две наполненные рюмки.  Мужики глядели приветливо. И Петрович вдруг оторопел, тот что справа – Визбор! Он однажды  видел известного барда и журналиста  на фото и ошибиться не мог. Да, это Юрий Визбор!  Узнав, что парень заблудился, собеседник московского гостя быстро объяснил , где следует искать выход. Аланыч  кивнул и хотел было уйти, как вдруг, неожиданно для самого себя, дрогнувшим голосом обратился к Визбору:
- Юрий Иосифович! Я вот тут песню вашу исполнял, записывал, на баяне, можно я и другие ваши песни теперь буду петь? 
Визбор внимательно оглядел  пацана, улыбнулся, как он умел, широко, открыто, честно, махнул рукой и коротко, но как- то щедро  и ободряюще,  ответил : «Да, пой».
                И Аланыч не просто пел, он еще  играл, не оставшись только «голяшником», как именуют  баянистов в музыкальном мире. Очень скоро им были освоены клавишные, ударные и , наконец, щипковые инструменты. То есть – гитара. Ну, и все. Образ жизни  определился довольно четко: «он играет на похоронах и танцах…». Почему бы и нет. Или «вы полагаете что на гитаре играть легче, чем лопатой работать?». А еще Аланыч стал писать песни. Музыку прежде всего. Стихи писал  Мэл, его друг  и практически брат. Во всяком случае тогда они были «не разлей вода» в буквальном смысле. В квартире, где обитал Мэл и частенько – его соавтор, входная дверь на замок не закрывалась. Правило и одновременно заклинание  «чужие здесь не ходят»,  работало безотказно. А от своих запираться смысла не имело.  Шпингалетом была оснащена дверь в комнатку Мэла, где он мог уединяться от всех в случае необходимости. С девушкой, например. Получалось очень удобно и  демократично по отношению в засидевшимся и  пока никуда не собиравшимся гостям. Обитайте себе, хоть до утра, хоть далее.
                Парни организовали литобъединение, где Аланыч стал завсекцией критики, а его кореш – главой всей затеи. Мэл отучился в универе, получил диплом филолога. Поучительствовал некоторое время, «сея разумное, доброе, вечное» и ушел работать во Дворец культуры. Со временем  окончил профильные курсы, и  вот ,благоволите, « и сам себе и вам- режиссер». Аланыч работал инструктором по туризму, в тургостинице через дорогу от ДК.  Водил тургруппы по озеру на ялах с заходом в горы.  В остальном – сборища для чтения и пристрастного разбора  поэтических опусов, совместные песни, даже джаз-опера и возродившийся к жизни известный всем клуб, вновь нашедших веселье в окружающей действительности… Все шло и все шкворчало. Вообще о том времени мне позже  с весьма ностальгической интонацией поведала одна славная женщина, библиотекарь, поклонница поэзии и энтузиаст поэтических раутов  в своем краеведческом отделе: «Эх, миленький, у нас тут поэзия никому не нужна. Смотрят на меня, аки на дуру- дурищу. Казенщина, рутина. Я намаюсь со своими бабами, от книжной пыли окосею и бегу к  нашим бардам, к Мэлу с Аланычем. Посидишь у них, поговоришь, и сердце на место встает и душа оттаивает. Они вообще мужики славные… Только вот уж больно пьют много… Аж страшно.» Ну, не столь было страшно, как намалевано. Случалось всякое конечно. Но и дела конкретные вершились. У  двух друзей появились « ученики»,  литобъединение работало с завидной регулярностью, а сами наставники – руководители уже активно мотались по бардовским фестивалям, писали, пели, читали, что-то выигрывали, обретали уже некоторую известность среди коллег, тоже не тративших время даром. К тому времени, как уже упоминалось в самом начале повествования, семикружием обозначился и пыхтел вовсю известный заполярный клуб авторской песни  и гремел - погромыхивал   бардовский  фестиваль в окрестностях крохотного городка с самым наверное поэтичным названием в нашем краю.  А потом  Аланыч и Мэл основали всем нынче известный  бугорок на волжском берегу, из года в год до сей поры не пустующий в первую неделю июля. Но до этого они тоже придумали и сделали свой фестиваль, коему была уготована долгая и странная жизнь.
                Мэл вполне справедливо считал себя первым городским пиитом. ... И  почему- то, совершенно неожиданно, четвертым поэтом среди российских.  Кто там в первой тройке состоял, неважно, сами решайте. А Мэлчик – четвертый и все тут. С таким, извините, «заносом» в сознании, Мэл  познакомился с профессиональными литераторами  в областном центре и был приглашен на заседание областного  ЛИТО при отделении Союза писателей. Куда и отбыл в назначенный день, для знакомства и обсуждения шедевров.  По словам Аланыча, он ждал   кореша с трепетом  и всерьез  готовился к торжественному вечернему приему. В том, что четвертого поэта России  ожидал триумф среди коллег по перу, друг - музыкант не сомневался. Чего уж тут сомневаться?!  Скоро поди и книжку издадут. По Сеньке и шапка. И вместе с тем, то и дело накатывало на барда какое-то предчувствие, нет, не предчувствие даже, просто тревога поганенькая, смутная. Он гнал её, растворял в пиве, потом в пиве с рюмкой водки. Ась, вроде и свалило предчувствие гнилостное. Не-е, все будет орр лайт!
                Аланыч  окинул требовательным оком накрытый стол и улыбнулся. К началу торжественного банкета было все готово. Или почти все? Во, минералка и пиво в холодильнике, а водка степливается на столе. «Витя,-  окликнул  Петрович помогавшего ему товарища- Витюша, притащи  напитки на стол, а водяру обратно в морозилку. А то закипит.» Друг выглянул из  кухни,  оценивая обстановку, затем кивнул и вновь исчез в недрах камбуза. Было слышно, как чмокнула истрепанной  резинкой дверца старого «ЗиЛа» . Одновременно раздалось некое шуршание в прихожей. Или показалось?  Аланыч повернул голову  и обалдел от удивления. Не пороге комнаты стоял Мэл.  У него был вид «Титаника» уже ложащегося на дно. Львиная шевелюра словно исчезла, сгорела. Она стала скорбной метлой и совершенно не подходила  властителю дум.  Даже щеки у Мэла безысходно обвисли. А щегольская обычно борода сгодилась бы теперь разве, что на паклю сантехникам. Глаза поэта были до дна вычерпаны жутким разочарованием.  Четвертый поэт российский  постоял в дверном проеме несколько секунд  и, ни слова не говоря, не раздеваясь, с сумкой на плече ,проследовал стремительно в свою комнатку. Но не забыл при этом смахнуть со стола белую бутылочку, унося добычу в когтях, подобно охотничьему соколу. Оба встречавших, Витя едва успел водрузить на стол пиво и минералку,  кинулись  следом.  Мэл  уже плюхнулся на кровать и поглощал  успокоительное из горлышка в позе горниста на привале. 
«Что? Брат? Что случилось? Что с тобой? Отчего так рано приехал? – Аланыч пытался добиться хоть небольшого комментария.   И вдруг понял.  Не зря он тревожился, места себе не находил..Зарезали. Разобрали на части четвертого поэта России. А возможно и всего СССР. На сколько, интересно, частей? На четыре? Ай-ай, ё- моё. Тут Мэл прервал процесс пития и не прошептал, а просвистел: « Ф-ф-фуки! Ф-ф-фучары!». И вновь припал к голышку бутылки. Ничего более членораздельного друзья в этот день не услышали. Стол они конечно же реализовали. И даже на троих, ибо пиит , явно проголодавшись,  в конце концов проявил интерес к гастрономическим гармониям. А дело , собственно, было пустячное и обыкновенное. Профессионалы быстро указали не знавшему доселе  серьезной критики Мэлу, где у него в стихах собаки, блохи и тараканы. Но, как  оказалось, все было исправимо. Просто доморощенный еще поэт не ожидал ,да и не изведал еще профессионального разбора полетов. Через сутки после тихой истерики, накрывшей бедного пиита, он в разговоре с Петровичем сам признался, что «…нет, ну пару – тройку стихотворений они правильно деранули…» Еще через пару дней  «пара – тройка» стала  чем-то «около десятка…». А по истечении еще одной недели  от всего поэтического собрания осталась «пара – тройка стоящих вещей»… Так Мэл был  посвящен в  поэты, кем он окончательно  и стал довольно скоро. И навсегда истинным поэтом и остался.  Все его последующие шаги только служили сему подтверждением. Книги, фестивали, песни, мастерские, книги, фестивали, песни… Интересно, а вот детишки, пляшущие у нас на городских сценах под песни двух друзей,знают что либо об авторах? Вот что они знают : ничего.



Реплика в сторонку:
                Люди публичного образа существования, множество  из коих, так или иначе,  определяются нынче, как «звезды», при личном с ними знакомстве умеют чаще откровенно разочаровывать, нежели  искренне восхищать. Будьте покойны, мною, например, сие неоднократно проверено.как говориться, «сиживал за столом, не беспокойтесь, сиживал». Ну, что же, и звездные человечки, они ведь по сути своей, всего на всего и прежде прочего – только люди. Причем люди, изволите видеть, уже упомянутой публичностью утомленные и оттого нервные чрезмерно. И все бы оно ничего, да частенько нервенность эта переходит в откровенную грубость и хамский плебейский снобизм. Нет,оно понятно, ежели оппоненты – поклонники сами виноваты: настырничают, скребут по сусекам,шныряют, норовят исследовать беспардонно все закоулки звездных юбочек и штанишек, точно в надежде найти там нечто из ряда вон выходящее, алчут жареных подробностей… Впрочем, как известно, в шоу-бизнесе антиреклама самая яркая реклама и есть., и всякое лыко там в строку, ибо все предназначено на продажу. А бабосы, лавэ, табаш, навар и прочие определения материальной выгоды, выраженной в денежных знаках, являются корневым, истинным, глубинным смыслом всей этой затеи. Поэтому терпите, известные, и сдерживать  врожденное и тем более благоприобретенное хамство втуне. И не нужно его пароксизмы, принародно свершившиеся, принародно же и объяснять крайним напряжением сил и жутчайшей измотанностью души и тела, ибо звучат такие объяснения еще более нагло и беспардонно, ибо смешны они невероятно отвратны одновременно. Терпите, милые, добрые, ласковые звезды. Лады? А теперь, для перехода от преамбулы к сути необходима хорошая классическая цитата. И она имеется, к счастию нашему. А именно : «Наличие в руках фагота или Ромена Ролана не дает хаму надежды, что перед ним интеллигентный человек». Сию сентенцию мы можем трактовать и более абстрактно, заменив слово «хам» на более общее, например «никому». Следуя избранной логике, остается вместо фагота взять гитару. А прогрессивного левака от французской литературы вымарать из строки совсем, ибо его здесь и сейчас  не нужно вовсе. В результате имеем утверждение: «Наличие в руках гитары не дает никому надежды, что перед ним …» и так далее.  Теорема сформулирована. Вот теперь пора бы и к самой сердцевине подступить.
                Известный бард Грам Свищов был издавна и тепло принимаем в относительно узких кругах почитателей авторской песни старшего и среднего поколений.  Он всегда находился, как это принято выражаться, в обойме, общей картины не портил, производя на сцене должное впечатление, сочась профессионально генерируемой энергетикой и  комсомольского еще оттенка задором: ах,эта нестареющая душой старая гвардия! Сколько лет, сколько зим, а все не унывает, по- прежнему в строю! Уже вон, изволите заметить, левое стеклышко очков каким-то бельмастым стало, а сам владелец окуляров старинных не унимается, ишь, курилка, и даже способен еще на резкости и афоризмы едкие в пылу полемическом. Да и с непринужденностью суждений все в полнейшем ажуре. Настолько, что можно без обиняков заявить конкретному конкурсанту – соискателю, в процессе работы творческой поэтической фестивальной мастерской поклявшемуся в верности заполярному краю, буквально следующее : «Да вы со своего севера не бежите, не уматываете только потому, что у вас денег нет и ехать толком некуда!». А ведь достойно, не правда лит? Не в бровь, сами понимаете, а прямо туда, куда и следует. Лихо отбрил, по-молодецки, а главное – профессионально, по теме, совершенно в дырочку. И опосля отповеди подобной какая – такая – сякая возможна «заполярная дружная вахта», к тому же, по наглейшему заявлению автора, «конца не имеющая»? А мэтр наш, в жюри столь квалифицированно присутствовавший, полжизни по этому северу несчастному шлялся в экспедициях, лучшие песни там накропал, до сих пор от своих «разведок» отойти не в силах, а истинный лик свой за белесыми стеклышками очков скрывать не стал,  в столичном духе решил действовать. И верно, чего с провинциальными дурнями церемонится, проглотят, пережуют, переживут, не сдохнут. А мастер хоть душу отведет.
               Как выяснилось несколько позже  звезда в тот злополучный день пребывала в раздраженном состоянии. Это подтвердилось при встрече уже упомянутого раскритикованного  с известным всем разведчиком Свищовым на пыльном проселке, когда недавние оппоненты следовали по разноименным обочинам дороги навстречу друг другу. То есть бывший конкурсант возвращался после обеда из столовой к себе в палаточный лагерь, а звезда всеми траченными квалифицированной работой  лучами стремилась как раз к источнику питания, будучи сопровождаема моложавой своей супругою.  Супруга явно в чем-то перед известной личностью проштрафилась, ибо виновато так семенила рядышком и вполголоса что-то торопливо и сбивчиво  пыталась дражайшему супругу втолковать. Однако оголодавшая звезда, пребывая в крайнем раздражении, никаких доводов не принимала, принципиально и профессионально  ответствуя своей половине : « Люба, да пошла ты в  гопу, понятно? Пошла, я тебе говорю, в дупу кобылячью!». И следовал неумолимый известный бард далее, слыша в ответ: «Грамушка, миленький. Если бы я только знала… Я же там не  была, просто не успела. В чем же я виновата?». И вновь и вновь отвечал он жене неразумной  строго и внятно : «Я же ясно сказал, пошла ты в гопу, дура!». Оставалось лишь запоминать и учиться у гения – ветерана непосредственности и доходчивости изложения своих посылов и пожеланий. Учиться, пока время есть, а то ведь , как бы поздно не оказалось.

                На дворе, точнее за окном моим, заполярная майская ночь. Она и сейчас куда белее прославленной питерской, и вполне справедливо именуется в обиходе полярным днем. Это ведь только время ночное на часах, только время, и циферблат лишь условность,формальность, не более. Я сижу на кухне. Мне не спится… Во, сказанул! Да, как романтично! Просто напросто у меня традиционная похмельная бессонница. Дама сия по обыкновению заходит в гости, венчая завершение периода  значительных возлияний. Я не сплю толком уже третьи сутки, лишь изредка  погружаясь в невнятицу повторяющегося  кошмара. Там, в мороке, я настойчиво и безрезультатно ищу свою гитару, шляясь по какой-то заброшенной и забытой Богом стройке. Подозреваю, впрочем, что это не стройка, а просто развалины неких зданий, ибо куда ни глянь, всюду лишь груды строительного мусора и  остовы  домов. Я часто спотыкаюсь, я вообще очень плохо держусь на ногах. Ноги какие-то кисельные и непослушные, управлять ими – сущая пытка. Я то и дело падаю, ловлю выставленными вперед ладонями осколки кирпичей, куски щтукатурки, щепки, даже осколки битой посуды. Потом долго и неуклюже поднимаюсь, зная, что вскоре вновь растянусь во весь рост. Мне отчего-то не хватает воздуха, я не умею дышать полной грудью, в легких моих торжествует неумолимый , разрывающий плоть, кашель. Вокруг толпятся люди, их лица мне знакомы, но я не  в силах точно сказать, кто они и откуда, тем более вспомнить имена, фамилии, прозвища.  Судя по гримасам на их лицах, они не  понимают моего поведения, а объяснится с ними я не могу. Речь мою сжирает все тот же чахоточный лай, сотрясающий тело от макушки до пят, лишь соберись я слово произнести. Это наваждение уж точно не сон. Это месть измученного организма моего вдрызг промотавшей все состояние душе. Это не сон, ибо, очнувшись, я долго и мучительно соображаю, где и когда это происходило наяву. Пока не догадываюсь и не прихожу в себя окончательно. А может и не прихожу, а только догадываюсь. Нормально заснуть можно  лишь под «колесами», но и это – путь в тупик, поскольку не всякая таблетка успокоительного или снотворного меня  срубит. А увеличивая дозы, недолго и шнурки завязать на веки вечные. Маюсь, одним словом. Да- да, именно словом, писанина лишь и выручает. То очередные вирши наплывают, то вот эти самые «канделябры – кренделя», коими и занят сейчас. В перерывах валяюсь шпалой на диване. В левой, свисающей к полу руке, пульт от телека. Перелистываю каналы, ни на одном подолгу не задерживаясь. Вариации картинок и звуков отвлекают от настоящего. Думать при этом некогда. И не о чем тут думать. Нешто голову пеплом посыпать? Да бросьте, вы! Это ли покаяние?! Нет конечно. Все было известно наперед. И вообще, ничего просто так не происходило и не происходит.  Не которое время  назад  я, будучи в полном сознании, сознательно же «продинамил» презентацию третьей своей книги в областной библиотеке. Сначала сам обо всем договорился, а потом…Только меня и видели. Вернее – не видели. Спросите – отчего же? А вот тоска вдруг  захомутала – спеленала и в одну минуту весь мир вдруг опротивел. И окружающий, и мой собственный, внутренний, с вашего позволения. И стало мне понятно, что никуда я не поеду- не пойду, что нынче «без меня большевики обойдутся», что не о чем мне сейчас с кем бы то ни было разговаривать, и что-либо «впирать» насчет творчества и стихосложения, ибо не объяснить  толком, чего мне все это стоит. И я отключился от реалий. Сначала изучал «Очерки русской смуты» в части, касающейся имеющихся в книге  статистических данных. Затем – личные характеристики  персонажей. Потом ронял восхищенную слезу над «Соляным бунтом». Потом «Евангелие от палача», потом… А, неважно, что потом. Размышлял я. И до, и после, и вместо то есть во время чтения…
                Что, если угодно, следует из поговорок «муж да жена – одна сатана» и «милые бранятся, только тешатся»? Очевидно то, что в любой семейной драме, а равно и в триумфе, вина и заслуги делятся точь в точь пополам?  Угу то угу, да ничего похожего! Мужик, он всегда виноватее, а женщина- всегда заслуженнее. Какие бы дела мужчина не сотворил, в совокупности умо и телодвижений, он подсознательно руководствуется принципом интерполяции и дифференциации. И, замахнувшись на нечто глобальное, решает множество частных задач, результаты решений которых благополучно суммируются отнюдь не всегда. И результат может вообще не соответствовать затраченным усилиям. Так гора порождает мышь.  А «слабый» пол всегда интегррует и экстраполирует. Женщина рождается уже взрослой, а мужик – до седых волос на известном месте пацан пацаном.  И в конечном счете слабый якобы пол реализует глобальное предназначение  продолжения рода человеческого  и сохранение условий его существования, чем бы в принципе не занимался в текущий момент.
                Время от времени я превращаюсь в брюзгу. И довольно агрессивного, раздражительного. Сижу себе, резонерствую. Между прочим с телеком беседую. Да- да. Чего скрывать, грешен.  Очевидно все-таки возраст есть возраст. Начинаю понемногу стареть. Становлюсь ретроградом? Консерватором – рутинером? А что, очень может быть. Кто из нас  и от чего застрахован? Сам же и замечаю, как порой в разговоре реплики мои являют лишь отражение слов собеседника, не более, словно не я сам их произношу, а некое устройство, спрятанное в голове подыскивает дежурные фразы и  транслирует их в пространство.  Возможно я просто выпал из современной жизни? В какой-то мере это наверняка так. Слишком многое в ней меня  не устраивает, слишком многое чуждо и не интересно. Только вот привилегии заниматься лишь тем, чем хочешь и общаться лишь с теми, кто тебе по сердцу, - сказочное благо, на деле абсолютно недостижимое. А жаль. С возрастом сложно терпеть подле себя кого попало. Можно до поры абстрагироваться и от этого, но долго не протянешь, не выдержишь. Не хочется тратиться на случайных персонажей. Нет точек соприкосновения. И смысла в общении нет ни малейшего. Я ведь, в свою очередь, не склонен никому себя навязывать. Даже близким. Наверное это очень плохо, но по-моему навязываться еще хуже. Я стал гораздо молчаливее, жена обижается, дескать не хочу с ней общаться. А дело обстоит совсем не так, просто я  доставляю ей в жизни столь мало радостных минут, что порой мне просто неловко просто так болтать с ней о чем-либо. Совесть-то никуда не денешь. Даже такую, как у меня, весьма конформистскую и лицемерную. А Эльку свою я все равно люблю, уж какой там любовью, не знаю, но больше жизни…В остальном же, часто меняю работу, иногда довольно долго вообще сижу без работы, заработки мои более, чем случайны, а творческими усилиями  практически исключены, за редчайшими  эпизодами, кои легко по пальцам сосчитать. Я часто пью и скандалю , причем сам себе напоминая обиженно лающую на всех подряд прохожих собаку. Всякое бывает. Иногда мои якобы благонравные соседи вызывают наряд милиции, дескать я очень громко себя веду и мешаю им отдыхать, как-то вот этажом ошибся, дверь выломал в секцию ведущую…  Непорядок. О том же, что подобных дверей по правилам пожарной безопасности быть не должно, вспомнят лишь тогда, когда лишняя переборка в случае пожара станет причиной чьей-то гибели… Не оправдание. Согласен. Но… вы сами-то, прекрасные, добропорядочные,законопослушные, не так ли? Вот и я говорю…А мне  в свою очередь иногда кажется, что  любые сильные эмоции этим людям вообще не присущи. У них все в жизни регламентировано, они хорошие и тихие, как паучки - носсе. И живут за шкафом. Впрочем, дай им Господь здоровья.  И не забудем о том, кто водится в тихом омуте.


               
                Две недели назад Мэлу стукнуло шестьдесят. Аланыч младше на год и одну неделю. Мы сыграли в музыкальной школе концерт, посвященный ушедшим братьям. В городской газете напечатали мою статью  к юбилею Мэла. Не раз в ней был упомянут и его друг - соавтор. Говорить об одном, не упоминая другого, практически невозможно.  В результате выступления собрали небольшой взнос на памятник Аланычу. За вычетом оплаты аренды зала и работы звукача. По прошествии года, последовал аналогичный концерт на юбилей Аланыча. И статью я написал, а как же. И фестиваль в январе провели.
                С небес Мэлу наверное видно, что Крым, слава Господу, опять российский. Красавец полуостров – последнее места жительства Мэла и его последний приют. Аланыч лег в родную заполярную землю, под мерзлоту. Между могилами друзей две с половиной тысячи километров. Впрочем, это не существенно. Они наверняка уже встретились и теперь  точно не расстанутся.
                Отчего-то  вспомнилось такое вот изречение: « Дайте мне идеологию, а уж партию под неё я и сам сколочу!». По свидетельству Аланыча подобным образом в молодости любил говаривать Мэл. Нетрудно поверить автору  таких строк:

Нам кормить мух
И даже не на кресте!
Нас больше двух,
Хотя и силы не те!
Но зато честь!.
И ,если Бог мне не врет,
Шанс у нас есть
И, значит, только вперед!

Не случайно  все это. И вспомнилось намеренно, хоть и подсознательно. А на первый взгляд – сущая бредятина! Какая  там партия, какая  идеология?!  О каком шансе речь?! Куда « только вперед»? Зачем?    А вот зачем! Точнее- почему. Но прежде скажу, что сии строчки из песни, посвященной, как , кстати, и упомянутый уже фестиваль, одному замечательному барду и актеру столь же известного, сколь и скандального доселе театра.
                Все это Мэлом сказано и написано в благословенные семидесятые, ныне представляемые многими и многими, как светлое, видите ли, прошлое. И не отпирайтесь, камрады- товарищи, есть такая тенденция, с позволения сказать.   Ну, ностальджи по молодости, это конечно же святое. Никто и не посягает. Однако… Однако не стоит всех звать туда, то есть обратно. А некоторые, еще очень ретивые, зовут, и весьма настойчиво. И вот, в ту благословенную пору, один  молодой и весьма одаренный человек, еврей, ежели интересно, отчего-то выражает свой молодежный протест против окружающих его реалий, заверяя посторонних, что любая партия будет моментально им создана при наличии подходящей идеологи. Что если хоть один «шанс у нас есть – значит, только вперед». Что сие означало? Да только то, что  все равно как, лишь бы не так, как оно есть! Это же ведь аналог «Ждем перемен!», только переиначенное немного. Молодость всегда желает  неких изменений. Только вместо ожидания  Дэл предлагал действие. Не конкретное, а просто некое действие. Из разряда « …но что-то делать надо, пусть неизвестно  что?».  Действие предполагалось хирургическое. Автор был уже настолько разумен, что в искренность происходящего вокруг не верил ни в  какую. Его религия – неверие, веры-то настоящей по молодости лет он еще не обрел. Со мной и моими сверстниками творилось тоже самое, но с разницей в десятилетие. Нам врали в глаза, в лицо, и , ежели кто –то слушал эти враки с открытым ртом, тому непременно плевали в рот. И мы разучились верить  существующей жизни, и до сих пор практически никому и ничему верить не склонны.  Хорошо, что у нас есть православие. Не только церковь, но культурная традиция и культурное наследие… Но этот путь нами еще не начат. Мы лишь готовимся сделать первый шаг. И сие уже много, а предстоит еще больше, еще намного и намного больше. И не стоит обольщаться, что у нас, восьмидесятников, на все хватит времени и сил. Кое-кому уже не хватило…
                Мэл наверняка улыбнулся бы, услышав это. Он был добрее и мудрее меня. Да и Аланыч  тоже. Но я ведь намеренно сгущаю краски. Нам понадобились годы для поиска и осознания истинности единственно возможного человеческого пути – пути мирного, пути к Богу, пути с Любовью в сердце. Мэл и Аланыч отыскали  свои  маршруты. И прошли ими до конца. Их долг исполнен, их песни звучат, задуманное и сотворенное ими продолжено многими, теми, кому они указали путь, их любят, чтут и помнят. Надеюсь, что и я к сему причастен.
                Эх, хорошо сказал! Не без пафоса, но сдержанно, точно… В том смысле, что в жизни всегда есть место… что прожить ея надо так, чтобы… Особенно при таком количестве употребленных внутрь «крепких, крепленых и слегка разбавленных»… Только вот к повседневной жизни человечества это никакого отношения не имеет. И не имело в прошлом, и не будет иметь впредь.  Все просто: для нас она за кадром, для тех, кто в ней полощется,  наоборот. И практически никаких точек соприкосновения. А следовательно и взаимопонимания  не найти. А может быть и не надо? Оно и к лучшему?


Реплика в сторонку:
 
Будучи студентом я как-то прочел в одной из центральных газет короткую заметку о знаменитом  писателе – фантасте Айзеке Азимове.  Там, в частности, упоминалось, что Азимов неделями может не покидать своей нью- йоркской квартиры, занимающей целый этаж в одном из небоскребов Большого яблока. Мол, не за чем: работает он дома, новости  узнает их теле и радио передач,  а для остального есть службы сервиса. И нет никакого повода для контакта с внешним миром. Только работать, работать, работать. Как в том анекдоте. Помниться, я тогда был немало удивлен подобным образом жизни автора «Транторианской империи». И даже пожалел старину Айзека,  вот ,дескать, бедолага, живет наверное скучно, одиноко, вообще ужасно. Как же это возможно, ни с кем почти не встречаться, не общаться… Глупец какой-то, хоть и знаменитость.
                А сейчас, знаете ли, я вполне солидарен с Азимовым. Все он делал правильно. Я нынче тоже способен по нескольку дней не покидать своей  «двушки -распашонки» на седьмом этаже. И мне есть, чем заняться. А постоянно присутствовать там, внизу, совершенно не обязательно. Не всегда нужно,  да и желание редко возникает. Я отлично знаю, что там, внизу. Ничего нового. Одно и то же:  обман и насилие. В самых, что ни на есть цивилизованных формах. Вежливость там принимают за слабость. Искренность за придурь. А еще любят искать и находить ломовых тягловых лошадей и мальчиков для битья. Это вроде спорт такой.  У взрослых и их детишек. И никому, по большому счету, нет иного, кроме, корыстного, интереса к ближнему своему.

                Аланыч в своей жизни немало спотыкался, много раз падал, но это лишь служило причиной для еще более быстрого подъема на ноги. Этому способствовал его довольно легкий нрав, в том смысле, что практически все испытания  и неурядицы  сходили с него, как с гуся вода. Уж больно сноровисто он умел начинать все сначала. И в малом, и в большом. И век свой прожил, по мнению многих, порхая непринужденно, даже беспечно.  Впрочем, даже если оно и так, это ведь не означает никчемности и бездумия.  Просто Аланыч плохо вписывался в повседневный бытовой контекст  нормальной,  с позволения сказать, жизни. Временами он находил с  неизбежной затрапезностью существования некий компромисс и тогда становился похожим на добротного обывателя. Но только лишь  похожим, не более. Он не стал покорять столичные  и около столичные города,  не найдя  там достойных якорей еще в молодые годы, и вернулся домой, чтобы обрести новый вектор скитаний, определенный вдобавок поступлением Мэла в университет  одного города, который лишь формально можно было называть провинциальным. Какая  уж там провинция, когда до столицы менее двухсот километров. Мне кажется, что Аланыч всегда оставался в душе мальчишкой и романтиком, мечтающем о чем-то запредельном и невозможном. О чем точно – не важно. Этот образ скорее всего не подлежал конкретной формулировке. Конкретики хватало в реальных действиях, в фестивальных концертах, в каких-то  авантюрных  гастрольных поездках, организуемых самым непонятным образом, в устройстве бардовских союзов, студий авторской песни для молодежи, в сочинении песен и позже баек. Аланыч сам называл себя байкером, перенося на бумагу комические истории из собственной жизни. Его идеалом в литературе был несомненно  бойкий одесский словесный эквилибрист и многие байки создавались именно под влиянием творчества знаменитого  уроженца южного вольного города.. Даже интонации  порой  соответствовали оригиналу. Аланыч издавал байки в компьютерном варианте. Он называл это предприятие «Аланычиздат». Кстати  мои, и не только мои, вирши, впервые увидели свет именно там. Еще до издания полноправных книг. В плане оказания подобной  помощи он был безотказен, свято следуя правилу: «таланту нужно помогать, бездарности пробьются сами». Графоманов Аланыч отваживал как мог. А таковых в нашем  городке и его окрестностях, как ни странно, хватало. Эта неистребимая когорта, обычно, наделена огромным запасом сил и энергии, достойными лучшего применения. И время от времени наиболее активные представители  таких вот «поэтов» и «писателей» принимались требовать от Аланыча полиграфических услуг. Причем задаром. Я давно уже заметил, что у нас, в маленьких городах, товарно - денежные отношения и нынче не в моде. В самом деле, ежели городишко размером с большую деревеньку и ежели каждый третий там  пусть не родственник, но знакомый, одноклассник, сослуживец сосед по гаражам, просто  сосед, да мало ли еще кто!- глупо не попытаться получить от ближнего своего некую услугу, исключая оплату наличными. Это ведь не столица, и даже не областной центр, где меркантильщина торжествует в условиях неудавшегося и незаконнорожденного капитализма! А у нас в Мухоряжске иные дела! Мы сейчас свата напряжем, свояка подпишем, этого еще…как его бишь звали, ну, за одной партой сидели сорок лет назад, подтянем – вызвоним девчонку одну, тоже  сразу имени не вспомнить,, с ней еще помнится …ха-ха-хи-хи..ну, все же не чужие люди! Охо-хо, я бы в большинстве ситуаций предпочел заплатить за конкретную услугу и все недосказанности и условности снять. А то ведь услугу-то в следующий раз тебе придется оказывать. А коли не сможешь? Обида. А обиженный человек, с учетом возможностей современных, на многое способен. Впрочем, я отвлекся. Со временем  и большинство «талантов» , да и впрямь одаренных людей, ушли с орбиты двух сенсеев, ибо  в жизни вообще превалируют центробежные  силы. Вот и Мэлу  пришла пора срочно уехать из города, а потом вообще из страны, чтобы здоровье всерьез поправить. И Аланыч оставался один, не без учеников конечно, но… В малых, хоть и вполне  благополучных, ремесленных слободках, молодежь держится, пока школу не окончит. А там, аки Господь на душу положит. Уехавшие учиться в столицы, редко обратно возвращаются. И верно, что ему тут ловить? В корпорации пенсию льготную выслуживать? Так ведь далеко не каждый  вообще захочет там трудиться, несмотря на вполне сносные заработки. Свет клином на производственном гиганте отнюдь не сошелся, а на городе и подавно. Вообще, лучше всего в этом плане деловитым таким сынкам местных менеджеров выше среднего звена. Ну, отчего же не поработать, как следует, когда должность неплохая, за спиной все схвачено, в семье бабки присутствуют, и остальные блага тоже? Да можно сутками на службе зависать! А мы- то грешные прозависали своё с голым афедроном и жалованием, годившимся разве, что  на подножный корм! Мы ведь металл цветной в крупных или особо крупных размерах не тырили. Дураки? Возможно, возможно. Так вот, молодежь с которой Аланыч возился, закончив школу, мотала далее, продолжать учебу,и в столицах прекращала маяться творчеством, вкусив новых реалий самостоятельности. В самом деле, гитарки- песенки- стишата это неплохо, но ведь нужно и делом заняться. Словом, картина аналогичная уже мною упоминаемой в части , касающейся трудоустройства на монтаж, то есть, когда, ежели из десяти, а то и двадцати человечков, один стоящий мелькнет- это счастье великое. На ниве творчества ничуть не лучше. Появилась было у Аланыча ученица, явно с будущим девица, ибо действительно впечатляюще песни исполняла, и с инструментом вполне сносно дружила, так  он с ней успешно  проехался по детским и юношеским площадкам, что важно – за пределами области, ближе к центрам российским, и  росла его воспитанница прямо на глазах. Еще немного и могла бы взрослую сцену окучить с полным триумфом. Так ведь вышла замуж и адьё, прощайте, авторская песня. Приезжала потом несколько раз в гости, вечерами за столом на гитаре лабала, в тоске по былому и не случившемуся. Но и только. Муж, что вполне понятно, увлечениев подобных не одобрял, со всеми, извините уж, вытекающими… Мог и навесить пару раз справа-слева, для полного вразумления и от творческого зуда излечения. А жаль… Но история-то самая абнакновенная.  Зачастую же учеников и просто людей, избранных Аланычем себе в помощники по делам  тем же фестивальным, организационным прежде всего, отталкивала от гуру его привычка жить  непоседливо, слишком подвижно, хмельно и весьма безденежно. Отношения Аланыча к  финансам определялось суворовским правилом: бить, а не считать. И в данном направлении  наставнику сопутствовала крайняя щедрость, переходящая в расточительность.  А в понятии большинства, вполне оправданно, присутствовал  надежный, спокойный достаток или хоть отдаленное, пусть время от времени, подобие такового. По крайней мере, как идеал  существования. И к тому же крутиться на ниве эфемерных мероприятий, на общественных началах, бесплатно,  и мало того, расходуя собственные средства, идиотов почти не находилось. Оттого рейтинг городского сумасшедшего  не снижался, и претендентов на сие звание кроме Аланыча не имелось. Юродивые были, но они – другой коленкор. Но сами посудите, если этот непоседливый и для многих непонятный чувак создал ,совместно с Дэлом, несколько знаковых, брендовых для города песен, ставших его визитками, и  не получил за сии дела никакой внятной благодарности, кроме сакраментального советского «спасиба», он ведь и впрямь не в себе, точнехонько. Одно слово – алкаш. И что толку, что композитор? Не может быть у нас своих композиторов! Эти парни  все в центре, в области вон был один, официальный, пока не помер! А так – все приезжие. Приезжему, столичному и деньги заплатить можно, не каждый день приезжает. А чего своему, местному платить? Только баловать. Он ведь всегда под рукой. Самородок? А часом не самодурок?  И это имеется? Ладно, пусть его самородок! И задарма хорош…  Н-да-тес, и ничем эти окаменелости не расколотишь. Так было и так есть. И, смею утверждать, будет. Никто не хочет видеть того, что у него под носом, под ногами. Все в даль смотреть норовят. На перспективу, мол, большое на расстоянии видица… Вот именно – видица! И хочеца сказать вам, граждане, что ни рефрена –то ежового у вас не получица. А способны вы лишь обгадица и все такое в подобном ключе. Без применения  возвратного суффикса. Теперь вот бегаете, вздыхаете то и дело, что без Аланыча пустовато стало на земле, не хватает порой чего-то, рановато, рановато ушел, ну и бегайте дальше. Вы теперь сколько не пробежите, а все вхолостую, на месте останетесь. На прежнем. И с прежним же успехом, сиречь ни с чем. Раньше надо было бегать. Может, добегались бы до ума.

                Первый катер на острова уходил в четыре часа пополудни. То есть катер, на который не нужно было покупать билет, ежели ты заранее подал заявку на участие в фестивале.  Волонтеры оргкомитета  стояли у трапа со списками в руках и  попросту сверяли данные паспортов  у выстроившихся на посадку. С  достойным упоминания трудом протолкавшись через хаотические скопления гитар, палаток, рюкзаков и  обладателей всего этого скарба, к борту  видавшей виды посудины, я огляделся и обнаружил, что Аланыча нет, ни за моей спиной, ни поблизости. Все попытки высмотреть его в толпе  оказались тщетными. Я внятно и хлестко выругался, и стал пробираться назад, досадуя и продолжая вполголоса поливать  старшего товарища щедрыми пожеланиями добра и здоровья. Сейчас катер уйдет и следующий будет только в полночь. Что делать прикажете?  На пристани толком приткнуться некуда, местность всюду открытая, солнышко печет, ветер  опять же, тот самый, который « с моря дул» и не слабо, словом - красота. А за бабки ехать на пароходе, так брат мой, храбрец, пустился в путь, вообще не имея денег, в надежде диски свои успешно продать на острове.  И я узнал об этом только на вокзале. Нормальный ход, что и говорить... Ага! Вот оно! Узрел-таки я Аланыча. Ну, понятно, что теперь можно и дух перевести, не волнуясь и без суеты. Теперь точно до полуночи ждем-с! Мой коллега в полном обмундировании  то есть с рюкзаком и палаткой на спине и зачехленной гитарой в обнимку мирно спал, растянувшись на краю дощатого причала. И даже похрапывал. Так сладко ему почивалось. Я постоял над ним немного, посмотрев сторону катера, посадка на который шла полным ходом, и сбросив свою поклажу рядом с методично сопящим телом, уселся на краю причала, свесив ноги вниз. Торопиться было некуда.
                Уж больно скорым оказался утренний старт. С места в карьер. Точнее с порога портового кафе. Оно видать круглосуточно функционировало, поскольку мы прибыли на пристань в седьмом часу утра и сразу же воспользовались услугами  заведения, вполне демократично расположившегося в  странного вида строении, судя по всему, имевшем основой  строительный вагончик. Внутри , за стойкой, на фоне некоего подобия зеркальной витрины с алкоголем и прочим пивом – лимонадом,  стояла дородная немолодая  женщина с вялым,  помятым лицом, наверное спросонья,  а за одним из столиков  в глубине зальчика  расположился светловолосый мужик в штормовке. Его высокий рост угадывался даже в сидячем положении, он вытянул ноги мимо столика, на который опирался левым локтем. Аланыч, лишь только глянув на него, раскинул приветственно ручищи и радостно возопил : « Пашуля! Пашечка!».  И бросился обниматься,  приведя встретившуюся на пути пластиковую мебель в легкий беспорядок. Знакомый Аланыча, Паша Колосков, был известным в бардовском мире , тем более в Питере, человеком, классным музыкантом, склонным к разного рода звуковым изыскам.  Количество струн на его гитаре порой доходило до восьми, на что не пойдешь ради извлечения нужных звуков и  достижения должного музыкального эффекта. Паша поднялся навстречу  Аланычу и несколько флегматично пожал ему руку. Я подошел следом и был представлен питерскому мастеру, как весьма успешный дебютант.
                Мы угнездились за пашиным столиком и тут выяснилась одна небольшая, но раздосадовавшая Аланыча деталь, Его знакомый, уже несколько лет пребывая в состоянии завязке, крепче кофе ничего не употреблял. В доказательство сказанного Пашей на столике  сиротствовала  чашка с растворимой версией названного напитка. Мой же спутник наверняка очень надеялся на небольшой банкетик в походных условиях , и, выслушав удручающую весть, принялся  одаривать меня выразительными взглядами, означавшими  неутолимое желание принять на грудь с утра пораньше. Ну, понятно, своих денег у него пока еще не было. Пару своих дисков он  все-таки продал проводникам  в поезде, но тут же и посвятил вырученную сумму в жертву Бахусу, получив сакральную  жидкость у тех же проводников. Когда же нетерпение моего спутника было столь взвинчено, что в ход пошли почти возмущенные мимика, жестикуляция и даже бурчание, я понял – испытывать его терпение дольше нельзя, придется мне купить бутылку водки. Я подошел к стойке, выбрал соответствующее зелье по средней, не самой дешевой, но и не очень уж задранной цене,  внимательно осмотрел бутылку и утвердил её на столе перед Аланычем, что-то  оживленно втуляющему питерскому Паше. Аланыч на секунду замолчал, покосился на поллитру и, укоризненно глянув мне в глаза, заявил, что мы еще толком не завтракали, а кофе бы он не очень горячий даже залпом выпил бы. Что тут скажешь? Мне и самому уже хотелось кинуть в желудок нечто съедобное. Пришлось вернуться к стойке и сделать хороший заказ. Получив сдачу, я пересчитал всю наличность и вздохнул. Если бы Аланыч  раньше признался, что едет гол, как сокол, я бы вел себя несколько по- иному. Или оснастил бы себя более значительной суммой. Но не бросать же его  в такой ситуации. Друг , как никак. Как никак старший товарищ и почти брат.
                На улице тем временем солнышко, не на шутку раскочегарившись, уже припекало  отнюдь не по северному. А в кафе  вентилятор на стойке только гонял нагретый воздух, ничуть его не охлаждая и даже не освежая. Аланычу впрочем вскоре все это стало  по-барабану. Он со вкусом выпивал, ел очень мало, зато смолил одну за другой крепкую «Арктику». Опасаясь, что вскоре мой попутчик  захмелеет, я стал наливать и себе, но угнаться за асом  не мог. Менее чем через  час опустошенная бутылка была опущена на пол  подле ножки стола, а легенда авторской песни  пришла-с в необычайно комфортное расположение души и тела. В том, смысле, что желал продолжения праздника  в более крупных размерах. Положение усугубилось тем, что к этому времени наших людей в кафе и на пристани существенно прибыло. Подгребли москвичи и питерцы, среди тех и других у Аланыча отыскались знакомые, которых он и собрал вокруг.  Музыкант – экспериментатор  нас внезапно оставил, сказав, что пойдет побродит по окрестностям. Скопление не вполне трезвых и активных коллег его явно тяготило. А возожно и провоцировало. Развязать. Не дай-то Бог. Словом; Паша кивнув Аланычу , а мне отчего-то пожав руку , спешно покинул присутственное место. Мой же кореш  расчехлил  гитару и запустил её по кругу, опять же  раскрутив  предварительно кого-то из столичных на очередную выпивку. Он был окружен плотным кольцом в основном незнакомых мне людей,  кто-то уже занял и мой стул, пока я выходил на свежий воздух, и теперь пробиться к Петровичу не было абсолютно никакой возможности. Но меня такое положение ничуть теперь не огорчало, пусть себе гужбанят, я успею, а пока  - вновь на брег морской, наполним грудь бризом, ощутив романтику дальних странствий. Вот только засмолю сигаретку…  Я плюхнулся на скамейку  у входа в кафе. Однако насладиться одиночеством мне  не позволили. Вскоре в дверях возникло некое существо  в намеренно рваных джинсах и растянутой, белой некогда, футболке, доложившее, что дескать нас, если мы такой-то, требуют внутрь немедленно. Я швырнул окурок в сторону урны и ,раздражаясь на ходу, нырнул в заведение. Оказалось, что Аланычу вновь захотелось выпить, ибо вторая бутылка  иссякла почти мгновенно. Конечно, ведь пересохших «после вчерашнего» глоток существенно прибавилось! Но вот солидарности  по данному вопросу мой друг и брат у меня найти уже не смог. Я просто развернулся и вновь  вышел на улицу, порядком уже заведенный. Скандалить конечно не хотелось, но пары ласковых  мой визави заслуживал явно. Что вскоре и произошло. Через несколько минут  я, меряющий безо всякой цели шагами причал, был настигнут взбешенным Аланычем, сходу заявившим, что он не понял, что за дела? И где это я шляюсь?  Мне оставалось только послать его по всем известным в народе адресам и пояснить, что я не нанимался ни в спонсоры, ни в лакеи  ни к нему, дорогому, ни к приезжей гопоте. Тем паче, что с такими темпами расходов,  мы очень скоро с голым задом вынуждены будем валить домой, лабая по дороге за кусок хлеба , и не достигнув искомых островов. В ответ мне был задан вопрос, кто я , собственно, такой? И вообще, если без году неделя в подобных поездках, слушай и делай, что говорят, дилетант, школяр. В завершении отповеди Аланыч резко вскинул вверх левую руку с раскрытой ладонью, дескать, да я тебя сейчас… Я не успел ничего сообразить, правая рука согнулась в локте и полетела вверх от пояса без замаха, а правая нога, спружинив, перенесла вес тела влево одновременно вворачиваясь носком в доски причала. Неплохо, видать, меня  учили  вузовские друзья – боксеры. Аланыч рухнул  снопом, словно наповал убитый, как-то обреченно, что ли. И не издав при этом ни единого звука. Ну, вот, приехали! Я-то тоже, воин членов… Товарищ мой  лежал , не подавая признаков жизни. Я присел рядом, наклонился к самому его лицу, неужто так сильно махнул? И тут же услышал легкое похрапывание. Очевидно Аланыч мой выключился чуть ранее, чем его подбородок, вернее борода, встретилась с моим кулаком. Я сел на причал и закурил. Злость на Аланыча улетучилась, мне даже стало его жалко и я вполне искренне досадовал на собственную торопливость. Самое интересное, что дело было даже не в деньгах.  Найдем мы деньги, не вопрос. Мне лишь хотелось без проблем добраться до пункта назначения и поставить палатки честь по чести, а не в пьяном угаре. Да и не привык я в дороге квасить, слишком накладной  может оказаться подобная пирушка на колесах. А на перекладных тем более.  А еще я знал точно, что в ситуации обратной этот заслуженный бард,  не скупясь, просадил бы все свои сбережения и никогда бы о случившемся не пожалел. Но вот позволил бы он  и мне заливать за воротник аналогичным образом, не уверен. Ладно. Тащить спутника не представлялось возможным, пусть спит себе здесь. Я только сходил за нашими вещами, парни из кафе помогли мне дотащить их за один раз, и расположившись рядом с маститым мелодистом, уже раскатисто храпящим, стал ждать у моря погоды. То есть прихода катера и пробуждения друга.
                Ничего подобного меж мной и Аланычем более никогда не происходило. Случившееся мы дружно отнесли к категории нелепейших недоразумений.
Ссоры и размолвки у нас случались, и нешуточные, однако вспыхнув, гасли очень и очень скоро. Причины разногласий всегда были творческие или около творческие. А импульсивности и ему , и мне было не занимать. Тем не менее, мы  в итоге сделали главное - написали песню, он музыку, я стихи, которую сегодня поют не только в нашей стране. Не все поют, согласен, но парни из поисковых отрядов – точно. Самое странное, что песня  создавалась по заказу. Наши городские поисковики попросили сочинить такую вещь, чтобы  с равным успехом исполнялась  и в строю, и у костра. Попросили, собственно, Аланыча, который с важным, как всегда в подобных случаях, видом, несколько свысока изложил мне  суть поступившего заказа.  Он дал мне неделю для написания , пусть и вчерне, первой строфы, дабы, получив её, начать  музыкальные наброски. Однако дебютное восьмистишие я выдал ему через два дня, и сразу в окончательном варианте. Он прочел, хмыкнул удовлетворенно и одобрительно качнул  бородатой своей башкой, так, мол, держать. Через неделю все четыре куплета были готовы. Потом Аланыч некоторое время тормозил с мелодией, несколько раз, с короткими перерывами, предаваясь вакханалиям, а я пока пел иногда новую песню  как сподобит. Затем мой соавтор встрепенулся и выдал наконец классную музыку, после чего марш наш пошел по стране, неторопливо, но верно. Он вошел сначала в альбом местной композиторской тусовки, нам даже выделили некоторую сумму денег на аранжировку и запись, эту версию услышали в столице, там нас три года тиражировали в двойном сборнике песен о войне… А мы стали время от времени, конечно же предварительно приняв на грудь некоторое количество веселящих капель, повторять прицепившийся к языку рекламный слоган – «кто может, пусть сделает лучше».

Пусть о тебе и обо мне
Иные лишь пожмут плечами:
Что, дескать, проку в той войне,
С какой бы радости-печали
Тревожить прошлое теперь,
Когда своих забот хватает?
Да только боль былых потерь
Сквозь годы в сердце прорастает.

Речь не о лаврах и цветах,
И не о пригоршнях салюта.
О тех, кто сгинул на фронтах,
Лишен последнего приюта.
Едва ли наша в том вина
( Ответ, присущий посторонним).
Нет, не окончена война,
Пока солдат не похоронен!

И если память под ружьем,
Судьбу в обозе не пристроишь!
И нам смертельный медальон
Дороже всяческих сокровищ
Вдруг расшифрованной строкой,
Души нетленной изваяньем!
(Неси ей, Господи, покой
Наш поиск, наше покаянье!).

Он для тебя и для меня
Стал чередою рукопашных!
Мы вновь налинии огня!
Во имя без вести пропавших!
Во имя нынешних живых,
Во имя всех, идущих следом,
Дорогой мирных штыковых
Навстречу будущим победам!

                Мы выиграли несколько фестивалей солдатской и патриотической песни, от регионального до международного. Марш некоторое время тиражировался на компашках одной московской фирмой.  Денег нам, естественно, не перепало, но авторские диски два года подряд присылали, а на третий  мы их не дождались. Видимо парни  из центра решили, что с нас достаточно. И ладног.  Потом мы написали еще одну песенку, на этот раз не столь знаковую, больше шуточную. Но в целом удачную. Тандем наш вполне состоялся. Не количеством, так качеством. Мы намеренно не торопились с совместной работой. Именно тогда Аланыч стал время от времени  с апломбом повторять, что он теперь пишет исключительно хиты! И не собирается размениваться на дежурную шелуху. Ведь так, братишка, мы же сделали вещь? Пусть попробуют сделать по крайней мере не хуже! Думаю, что иногда я просто помогал ему вновь испытывать те же эмоции и ощущения, что и в пору близкой дружбы с Мэлом. Вторая серия, если хотите. Все, по ходу пьесы, совершенно не так, как в первой, но в итоге очень похоже. И любые  размолвки  вплоть до мордобития выглядят в данном случае лишь сопутствующими явлениями. Неприятными, необязательными, неприглядными, согласен. Но это уж как Бог на душу положил, так и вышло. Творчество – процесс во многом стохастический. Уж извините.


                Эти звуки рождались из ничего. И являлись из ниоткуда. Тем не менее они  настойчиво  тиранили мне слух своими проволочными лапками, неумолимо стремясь  забраться внутрь черепной коробки и изорвать, искромсать, уничтожить мой несчастный мозг  с жалким, желавшим в данный момент лишь непробудного сна, разумом. Однажды мне показалось было, что они вдруг исчезли, разом, точно по команде. Но вскоре все началось сначала. Господи, как я хочу спать. Я ведь только лег… Почему они изводят своей пыткой именно меня…
                Я открыл глаза и ошарашено огляделся вокруг. Я дома. Мои все в отпуске, я один. А почему сижу в кровати? А, кажется понятно, я просто сел, не открыв еще глаз. Ну, конечно, лег около пяти, читал  чеховскую прозу, рассказы… И такая меня тоска взяла… Позвольте, а что же это так противно трезвонило? О! Вот оно! Так ведь это мобила мой наяривает. Но откуда столь мерзкая мелодия? И номер совершенно незнакомый.  Ясно, оттого и музон жуткий, я же его специально не настраивал.А, все одно, уже проснулся, отвечу…
                Оказалось, что меня настойчиво тревожили из редакции корпоративной газеты. Точнее, одно  весьма милое создание, коллега по совместной работе на местном телевидении. И что же вам, сударыня, нужно в такую рань? Ах, окстись, уже полдень? Пардон, мадам. Ну, да, творческий челаэк, одно слово – богема, неправильный образ жизни. Что, говорите? Моя помощь требуется? Конкретнее. Да, я в курсе, что корпоративный праздник послезавтра. Да, знаю, что в областном центре будет сбор представителей всех филиалов. Вы сняли видеоматериалы о буднях корпорации. А вам приказали превратить это все в клип для песни. На какую мелодию? Трехмушкетерскую? Бургундиянормандияшампаньилипрованс. Ар-р-ригинальна… А текст вам зарубили, сказали, что лажа. Вы знаете, мадам, не глядя, не читая, думаю, что ваше руководство правильно и сделало. Подправить текст? Так. И записать песню в студии, во центре культуры? Звукач ждет? На всё про всё четыре часа? Ха-ха. И сколько вы мне будете готовы заплатить? Ах, не  с вами об этом… Понятно. Ладно. Через час жду у меня.
                Дама позвонила в дверь за пять минут до установленного времени. Она заметно нервничала, видимо всей редакции и пресс-службе  наверху хорошо накрутили хвосты.  Оснастить же фитилями все жизненноважные места им пообещали в случае провала задания. И видимо на полном серьезе посулили, ишь, как коллега руки воздухом моет, и от кофе отказывается, глазены, что у твоей кошки, по семь копеек. Понятно, почему она меня вызвонила, я же внештатником  в ихней корпоративке подрабатываю, по три сотни за тысячу строк. Так что ближе меня у неё по всем статьям помощника  и нету. Ну, свои действия она наверняка согласовала, испросив на то разрешения у начальницы всей пресс – службы. Той волноваться нельзя, она через пару-тройку недель в декрет собралась. А тут ведь запросто можно и пробочкой вылететь из своих кресел, в пустоту, в никуда. У корпорантов старших; то есть у менагеров разговор короткий, ежели что. Там ведь не хуже; чем в армии, а то и куда лучше, мне кажется. Где же  Лика – Римма – Софа такие денежки еще поднимут? Как со мной давеча слесарь знакомый с медяхи откровенничал, дескать за такую зарплату можно и… очень многое можно стерпеть, дорогой, ибо подобных бабок ни окрест, ни далече не сыскать. Да, он совершенно прав, стерпеть можно, просто иные не могут, не считают нужным, лучше сдохнуть сразу, поскольку, как только ты стерпел вот так единожды уже окочурился. Снаружи вроде бы и ты прежний, а внутри…Интересно, а во что же эти делашки мои усилия оценят? Они, как и вес им подобные, не способные к экстремальным усилиям и на диво хорошие в спокойной, штпатной обстановке, нас, авральщиков, обычно сторонятся. Мы же как работаем, так и отдыхаем. И потом, пока есть в тебе надобность, ты хороший и необходимый. А дело сделал, и всякий интерес к тебе улетучился, ты мешаешь и вызываешь у прочих чувство неловкости. Ты напоминаешь им об ихней слабости и никчемности, пусть даже эпизодической. Так ведут себя не только такие вот Лики, но и многочисленные служивые гуманитарии, учителя. библиотекари… Помоги им галочку за проведенное мероприялово нарисовать в плане работы законным способом и все, адьё. А в ином качестве ты им не нужен и обременителен. Хотя нет, что же это я клевещу, а как же , помнится, звонок на восьмое марта из дальнего библиотечного филиала, дескать, Длинный, мы тут с девочками сидим – отмечаем, а на восемь нас красивых, ни одного мужика. Бери гитару, подъезжай, мы с удовольствием тебя послушаем, подпоем. Стол накрыт, прямо – таки ломится… Я на их территории несколько раз выступал с творческими вечерами и небольшими концертами, и в основном по их, библиотечной инициативе, они на мне и некоторых моих товарищах реализовали наверное добрую треть годового  плана работы с читателями. И вот на тебе, еще кунштюк… Неслужебный. Внеклассное чтение. Продлёнка…То ли простота хуже воровства, то ли … Да нет, именно так. И будто бы невдомек звонившей, что у меня вообще-то супруга есть, что я именно её в данный момент поздравляю с праздником, что добираться к ним билиотеку в праздничный день долгонько недешево, и с что я не обязан приходить в восторг от каждого подобного предложения. Или вы подумали, что я  за бутылку и постель скоморошничать стану? Очень может быть и стану, вполне сие допускаю, но не в данном случае, мадамочки мои благообразные, серенькие, бестактные, недалекие… Оборзели вы на мой счет, не послал я вас прямым текстом, и ладушки. Однако же  мои резонные объяснения вызвали на том конце провода легкое недовольство и недоумение, мол, не едет, а мы же зовем, мы, не кто-нибудь! Почему не едет-то? А я, кошечки мои малоумные, стою дорого. Очень. Такую цену вы не способны заплатить никогда. И благодарите судьбу, что вы и не узнаете о существовании подобных прейскурантов. От меня по крайне мере.
                Я проводил до лифта откровенно и все более страдающую Лику, растерявшую всю  завивку  своей роскошной блондинистой шевелюры, то ли от треволнений, то ли от влажности - сыро было на улице,  дождь принимался уже неоднократно, а возможно и от того и от другого. Перед тем, как нырнуть в кабину, она быстро глянула на меня - в зеленоватых, кошачьих, глазах, под патиной тоски, затеплилась надежда, что все уладится. Я лишь ободряюще похлопал её по плечу – вали подруга и не трясись, заслуженные товарищи не подведут. Она должна была вернуться за мной часа через полтора. Вернулся я на кухню, отхлебнул остывшего порядком кофе и глянул в листок и ихними виршами. М-да, я же говорил, что правильно их взгрели. Это же ни дать, ни взять канцелярский документ, а не текст песни,  хоть и для служебного сиречь корпоративного пользования. Вот за этим я им и нужен. Я всем за этим нужен, когда прорыв, когда аврал. Ты только помоги, родима-ай! А уж мы тебе… Знаю, мы тебе поленом по губе. Ладно, поехали.
                Глянул в листок с текстом, от коего несло откровенной, прокисшей, безграмотной, канцелярщиной.  «Клянемся дать продукцию…», «повысим обязательства…», « и не  уроним качество…», «и дорогая наша корпорация!».  Без бутылки подобное творение не осилить, но попробую, даже интересно. Времени в обрез, но попытаюсь. Так, вот здесь, неплохо бы привязать восход солнца и понятие «выдавать на гора», где-то я даже встречал такое выражение «выдать солнце на гора». Ну, слизывать впрямую не стану, а смысл обыграю по иному. Хм, а судя по ритмике  избранной мелодии, «дорогую нашу корпорацию» придется оставить. Ну и пусть её. Теперь вот это…
                Полтора часа, десяток сигарет и  четыре чашки кофе. И готово дело. Я напечатал свой вариант на компе и отправил полученный шедевр на печать.  А вот и Лика тут как тут, названивает в дверь, отрывисто, нетерпеливо. Протянул ей лист прямо в прихожей  и пошел одеваться. Из спальни слышал, что она по мобильнику  сбивчиво диктует кому-то строки, торопиться, повторяется. Потом замолкла и почти крикнула мне, можно ли, мол, отправить все это по электронной почте её начальнице. Об чем речь, милая? Отправим. Только вот джинсы напялю… застегнусь… Все, готов к труду и обороне. Диктуйте  «мыло»…
                Около шестнадцати тридцати я пожал руку звукачу и мы с Ликой и записанным треком на её флешке покинули студию. Звукача Влада я хорошо знал и по совместной работе на концертах в центре культуры, и по неоднократным записям песен на вверенной ему аппаратуре, он  частенько помогал нам с Аланычем явочным порядком, без высочайших соизволений, за долю малую, тем паче, что в ту пору директора в центре менялись примерно раз в год. Отправленный по электронке текст, в полчаса был согласован  и, мало того, полностью одобрен где- то наверху, в нескольких инстанциях, после чего моя Лика явно воспрянула из пепла, расслабилась и явно похорошела, разве, что завивку вновь не обрела, но при её богатой шевелюре и так было хорошо. Записались  мы с Владом примерно за час. Экспресс – режим ничего не испортил, получилось вполне сносно, во всяком случае для широкой аудитории, которая к тому же на момент демонстрации видеоклипа будет уже прилично навеселе. Нет, без дураков, ляпов  трек не содержал. Когда  клип увидела – прослушала беременная женщина Римма, начальница всей корпоративной пресс – службы, она, не глядя на меня, облегченно изрекла : «Вы нас просто напросто спасли. Ни более, ни менее…Огромное спасибо». И, справившись с благодарными порывами души, продолжила после небольшой паузы : «Во сколько вы оцениваете свои усилия?». Я замялся, прикидывая что к чему. А она  поинтересовалась  моей зарплатой за прошлый месяц. Я назвал сумму и меня тут же спросили, насчет  выплаты аналогичного  единовременного вознаграждения за срочную творческую работу. Мне оставалось лишь кивнуть, дескать, договорились. Нет ожидал, честно сказать, подобной щедрости. Отчего не ожидал? А «работа наша такая, забота наша простая…»  плюс к тому, немало пожито и всякого добра поклевано. Однако же представьте, они таки заплатили. Перевели на карту всю сумму сразу, изрядно удивив при этом мою супругу, у которой сработало оповещение мобильного банка. Пришлось объяснить золотой своей половине, что чудеса, хоть и небольшие, иногда  все же происходят. И даже столь безнадежная личность, как я, порой способен воплотить чудо в конкретной сумме билетов национального банка.
                Через пару – тройку дней, начальник мазутки, Коля  Скрябин, высокий, массивный, в усах, пиджаке и при галстуке, встретив меня на улице, без предисловий  раскинул руки для объятий и почти заорал: «Длинный, золотко ты моё! Мы же с мужиками твой голос сразу срисовали на празднике! Сам написал? Ну, ты, мушкетер! Пойдем- ка отметим это дело, пока впечатления свежи и чувства искренни! Пойдем-пойдем… Не отвертишься теперь, будешь знать, как песни петь!». Мне оставалось лишь подчиниться. Глас народа, он как известно…






                Когда в восемьдесят восьмом Мэл и Аланыч придумали и провели первый фестиваль , посвященный знаменитому, действительно тогда народному, поэту, барду, таганскому актеру, он назывался «Встреча друзей». Собирались друзья, барды, поэты, сочувствующие, из местных городов и весей, с привлечением карельских и питерских кадров,  три раза в год, на дни рождения и смерти Владимира Семеновича, и еще в апреле. Но в итоге остался один фестиваль, зимний, в Татьянин день или в первые выходные после оного, если знаковое число  выпадало на будни. Аланыч руководил процессом двадцать пять лет. С Божьей и прочей помощью. Он ежегодно  поговаривал, дескать все, уйду на следующий год на покой, сам ( это он мне) будешь всем крутить- вертеть. Я в ответ полушутя -полусерьезно посылал его в… скажем, в генеральный штаб, ибо знал, что никуда он не денется, будет бегать, по-прежнему, как настёганный и всюду влезать. Натура такая, кипучая -могучая. Кстати совсем нередко фестивалили у нас люди  не то, что не слабые, а попросту мэтры жанра, из первого ряда, из когорты тех, с кого все начиналось. Алексеевич, Моисеевич, Илинична, Владимирович, Львович, Черсанович… И гала-концерты  шли не только у нас в городе , но и по области. А главное, начинался любой такой сбор благотворительными выступлениями в школах и прочих учебных заведениях города. Чаще всего, правда, получалось, что  в итоге мы не только не сводили затраты к нулю, но оставались в некотором, порой довольно ощутимом, убытке. Вплоть до личного. Денег не хватало  и хронически не хватает до сих пор. Смешно? Наверное, поскольку столичные наши коллеги в толк не могли взять, как это на фестивале денег не срубить?  Ну, Аланыч, и аз грешный, и те, немногие, что были с ним до моего прихода, и нами после  оного, изворачивались хором, как  только могли, и было нам не до заработков. На расходы наковырять бы, и то – виктория.  То проектик однажды написали и областной грант выиграли, мелочь, а приятно. То спонсоров нашли, генеральный  корпорации лично помог, то мэр города, то коммерс очередной расщедрился в пределах разумного, то отделы администрации городской навстречу шагнули, то колледж спортивный. Так на общественных началах и крутились. Только тяжко это. Морально тяжко. И неблагодарно. Бегаешь по инстанциям, хвостом метешь, выпрашиваешь, выкруживаешь… А у самого на душе – паскуднее некуда. Некоторые, взвешенные и тверезые,  на тебя смотрят и ждут, когда споткнешься, сломаешься, когда фестиваль треснет по швам. Мы же вне официоза, вне какой бы то ни было статусной команды. Так, картель свободных художников. Ну, можем вполне профессионально стихи – песни сочинять- исполнять. Но данный вид деятельности в народе не считается  полноценным, ибо доход от него мизерный. А большинство уважает и приветствует лишь доходные ремесла, в подоплеке являющиеся ничем иным, как разновидностями проституции, облеченными в благопристойные формы. Член Союза писателей? А денег-то дают? Нет? Зачем тебе  тогда лишняя головная боль? И вообще, как моему коллеге сказали однажды на его службе: «Вот вылетишь отсюда, будешь свободным художником вокруг помоек шляться и стихи свои, вонючие, читать».  Это не кому-то левому, это как раз члену Союза писателей России трёкнули в лицо. Ладно мы. Однако Аланычу и Мэлу город просто обязан за все их заслуги памятник отгрохать. За песни, для города сотворенные, брендами, с позволения сказать, ставшими, каждый местный ребенок их знает чуть ли не с колыбели. Можно ведь ради такого дела и раскошелиться на памятник или мемориальную досочку, совместную, на двоих, как в жизни.  А пока посвящены  нашему , светлой памяти, другу и брату  следующие хулиганские строки, приведенные в адаптированной форме конечно же, авторство коих принадлежит  одному заслуженному  и беспокойному  барду из широко известного   квартета, носящего, как уже упоминалось в начале повествования, имя весьма известной коронованной особы.

Клубился над сопками звездный башлык,
Когда мы махнули по лит- тару,
Примерились стилосом к твиттеру,
И дружно поехали кушать шашлык
На дачу, к нему, композит- тару…

Главное, так оно и бывало. Практически чистая, как зимняя фестивальная заполярная ночь, правда. И ничего, или почти ничего, кроме…  Кроме того, что на берегу огромадного, вырытого еще ледником, озера стояла база отдыха одного из цехов корпорации, коей ведал батя Аланыча, где и проходили фестивали девяностых. И то сказать, все практически задарма, ночлег  вполне приличный, застолье обеспечено, водка – селедка и прочие деликатесы, камин полыхает, празднуй – не хочу. Ну и праздновали себе, не тужили. И правильно. Чего тужить-то,  пока ресурсы позволяют веселиться и ликовать? Тужить позже стали, когда лафа завершилась. Когда базу сняли с баланса предприятия и раскатали по бревнышкам, когда пришлось фестиваль размещать на «дальнем пограничье», примерно в семи десятках километров от города, когда пошли заморочки с транспортом и вообще, с финансами. Когда выяснилось, что поиск толстосумов, виноват, спонсоров, процесс неблагодарный, почти напрасный, попросту гнусный, ибо просить  тяжко и унизительно, а выслушивать бредовые советы  денежных умников невыносимо. Тут суметь бы сдержаться и не послать  советчика  далеко - далёко либо в харю не заехать… Та еще работенка. Вот и получается, более четверти века фестивальной жизни, бесплатных и не очень, залихватских концертов, хмельных и братских гитар по кругу, факельных шествий, костров памяти под колокольный звон, да просто веселых посиделок, ценой постоянных просьб, хождений, утрясаний, уговоров,  согласований… А в основе такое, знаете ли, легонькое, неявное «покорнейше просим…», унижение некое, кокетливо – стыдливое, разведение ручонками, ухмылочки, хмыкания понятливые. А что делать? Не мы такие – жизнь такая… Вот – вот.  Точнее, ну-ну.


                Михалыч был настоящим поэтом. Тонким, лиричным, оригинальным.           « Хочу тебя немедленно, и медленно хочу!»,- так может сказать лишь истинный  художник слова. Нас с ним, кроме прочего, объединял еще и тот  факт, что он когда-то тоже забил на презентацию  своей  книжки стихов. Правда первой и, к сожалению, пока единственной. Сборник Михалыча увидел свет  в глухие девяностые, когда аз грешный о публикациях никаких и не мечтал, терпеливо складируя написанное в ящике стола. Тираж книги был конечно крошечным, сотня экземпляров. Но выпустило её областное государственное издательство, а в те годы это удавалось далеко не каждому. Да попросту мало кому. И на презентацию  издания своих стихотворений Михалыч имел полное право. Событие все-таки, не шуточки. Итак, автора в назначенный заранее день, ждали в одном из областных учреждений для представления общественности своего детища. А далее, со слов Аланыча, произошло следующее :
« Мы с Михалычем тогда работали сторожами в сельмаге , который, знаешь, в Дачном  и сейчас стоит – пыхтит - работает. Моя смена была с пятницы на субботу, а следующая ночь- Михалыча. Мы и договорились так, что я после работы у себя на дачке останусь, попилю - поприколачиваю там, чего подвернется по хозяйству, а он, с презентации вернувшись, приедет на дежурство и даст мне знать. Посидим с ним ночью, мангал зарядим, шашлык – машлык, отметим  событие. Дело святое, да и уникальное. Со времени выхода первой книги Мэла у нас подобного не происходило. Ладушки, смена у меня выдалась спокойная. Мужики пару раз за киром  толкнулись и более никаких поклевок. Проснулся я что-то в шестом часу. Умылся. Кофейку сделал, закурил, и на крылечке расположился. Солнышко светит, тишина, только птички нечто праздничное татахтят, на озере полный штиль, гладь воды  идеально зеркальная, хоть брейся в неё глядючи, на том берегу озера, точно напротив меня, горы стоят словно на картине, чуть влево от них, подальше конечно, гусеница товарняка ползёт, свист тепловоза и перестук колес еле- еле доносятся. Парадиз, одним словом. Я сижу себе, покуриваю, не спеша, по глоточку, кофе  тяну. Ты же знаешь, я остывающий кофеек предпочитаю. Ага, именно остывающий, а не остывший. И тут слышу, непонятно откуда возникшее, ритмичное такое кляк - кляк, точно стекло о стекло бьется. Не понял, думаю, что это? Прислушался получше, со стороны городской дороги звуки идут, явно оттуда. Хм, что же это за акустические загадки с утра пораньше? А склянки раздаются, между тем, все ближе и отчетливее. Я встал, на верхнюю ступеньку поднялся, крыльцо довольное высокое, отсюда наверняка  пораньше увижу источник моего беспокойства. Ну, правильно, через пару минут из-за поворота мужик какой- то появляется. В правой руке авоська, откуда и клякает стекло в такт его шагам. Мужик в костюме, ого, галстук красный, рубашечка снега белее… Ба! Михалыч! Я к нему кинулся. А он словно меня и не видит. Я за  плечи его хвать, встряхнул пару раз, он голову всклокоченную поднял, на меня глянул, глаза безумные, а под левым роскошный фонарь полыхает- переливается. И ни слова из мужика не выбить. Только сопит шумно. Ладно. Я авоську у него из ладони выкрутил, внутрь глянул, там две бутылки конины, в одной уже на самом донышке, «Столичная» пустая и три пива нетронутые. О как! Крепко гульнул. Повел я Михалыча в сторожку, уложил спать.  Остатки коньяка из бутылки в кофе себе плеснул, пустую тару в ящик спровадил, мало ли пригодится хозяйке, и стал продавщицу дожидаться. Или саму матушку  владелицу. Суббота, могла и приехать. Временами в сторожку заглядывал, как там болезный, не проснулся ли? Он хоть и не алкаш записной, но после таких доз может вопреки всему почивать тревожно и недолго. А Михалычу выспаться было просто  жизненно необходимо. Нужно хоть разобраться, что у него стряслось? Вот вам и презентация!  В конце концов все выяснилось. Шерше ля фам, у меня подобная догадка мелькнула кстати. Михалыч, решил накануне  презентации , вечерком, к даме сердца своей заскочить.  Должно быть за благословением. И за всем остальным, что в подобных случаях полагается. А там, у дамы в квартире, лыцарь некий на кухне сиживал. И шампанское на столе, уже открытое. Сначала слово за слово,  далее по- схеме всем известной то есть в рыло. Оппонент у Михалыча достойный мужчинка оказался и в итоге победил. Результат  был, как говорится, налицо. Михалыч обиделся конечно же. И на даму, поправшую большое и светлое чувство поэта, и на весь мир наш несправедливый. Зашел в лабаз, затарился, на берегу озера в городе еще начал, когда же до кондиции  наелся, двинул в Дачное пехом. Вдоль дороги всю ночь плелся, прихлебывая понемногу. К утру дошел. До дачки и до ручки. Он, когда проснулся, молча вытащил из кармана пиджака книжку свою, типографией пахнущую, и, покопавшись в ней, протянул мне разворот. Там на листе было напечатано такое вот четверостишие:

Педагоги вместе с завучем
По добру, а не со зла,
Десять лет тянули за уши…
Вот и сделали осла.

Я у него спросил, помнится, ты может хоть в дороге стихи вслух читал, презентуя свое искусство природе, флоре и фауне малой родины? Он только буркнул, что не является приверженцем теизма и повалившись на топчан отвернулся лицом к стене. А мангал мы все же наладили. И ночь в итоге прошла замечательно. К нам на огонек пришли какие-то девчата из дальнего садоводства, были они под хмельком и от предложенной выпивки, тем более от закуски, не отказались. Михалыч понемногу раздухарился,  стал общителен и разговорчив, читал стихи напропалую, подарил всем слуштельницам по экземпляру  книженции, снискал  их горячее уважение и пылкую любовь одной вполне приличной  девушки, на пару с которой и доохранял объект до утра. Правда запершись в сторожке».
                Лихо, нечего сказать. И обязательно кто-нибудь хмыкнет, мол, нашли чем гордиться! Сплошная чернуха. Пьянки – гулянки и сопутствующая мерзость. Да ведь, миленькие мои, никто и не думал этим гордиться. И я намеренно  порой оставляю позитив за кадром. А все, что пишу, считаю своеобразной платой за проезд, за некий, если угодно, успех, пусть и сомнительный во многом. А напиши вам сплошь позитивное, еще хуже выйдет, объявите лжецом и ослом. И будете правы, кстати.  А так, песенка на мотив и тему: «Слышу голос из дурацкого далека. Только именно откуда, нее пойму…» . К тому же, разве то, о чем умолчали, перестает существовать? И ежели убрать все постыдное и несуразное  из жизни, оная станет достойной? И останется только светлое и прекрасное? А возможно вообще ничего не останется? И еще один аспект. Такое повествование не даст мне ни малейшего права в старости, коли таковая грядет и, надеюсь, наступит, драть нос вверх перед поколением младым и незнакомым, А ведь именно старики очень любят подобное занятие и дорожат им, превращая оное в смысл существования. А я не стану. О любом человеке судили, судят и будут судить по делам. Вот и судите нас, в смысле меня и моих коллег по изящной словесности  в соответствии со свершениями. Кое-кто уже в курсе, большинство же еще в неведении. Поэтому, ежели интересно, милости прошу, познакомимся. Пусть сделано немного, но сделано же. А я  и говорю, что хвастаться особенно нечем. Возможно и есть, не мне судить. Сами судите, судьи, но помните, что сами и судимы будете. Каламбур? Ни Боже мой. Просто опять –таки «…кто может, пусть сделает…».

                Наши с Аланычем отношения строились просто: мы как-то быстро всё  или, по крайней мере, очень многое друг о друге поняли и вопросов более не имели. Никаких, кроме творческих. Мы вместе написали несколько песен, выступали и розно, и дуэтом, очень много беседовали  на темы, «не имеющие отношения у к ужину при свечах…»,  попросту говоря, не связанных с подножным кормом и житейскими  радостями. Очень много и порой довольно часто пили… Вместе разумеется. И, будучи по сути, как  большинство людей самообразовавшихся, профессиональными дилетантами, ощущали некое родство душ. И потому же не умели совершенно обижаться друг на друга. Самая длительная наша ссора продолжалась что-то около часа. И все.  В связи с этим Аланыч очень любил изречение :  « Обижаться на кого –либо, значит попусту тратить свои нервы из-за его глупости, ошибки или заблуждения.»  И он искренне  не таил грубости и зла. Между прочим, ему тоже очень и очень многое прощалось.! Да практически все. Мною, а равно и другими.  Легкий он был товарищ. Не легковесный, отнюдь нет. В данном направлении было все в порядке о обеих смыслах, прямом и переносном.  А только Аланыч  умел жить легко. Я  так никогда не смог бы. И не могу. 
                Пока я покупал в вокзальной кассе билеты на поезд, мой друган  осаждал в зале ожидания  продуктовый ларёк, с признаками  общепита : микроволновкой, тем, что в ней разогревают, одноразовой посудой, пивом в разнообразной таре, а также  чаем и кофе  в разлив. Однако из всего  довольно обширного ассортимента продуктов мой приятель выбрал полторашку «Жигулевского» и несколько пирожков с мясом, кои  были помещены продавщицей в полиэтиленовый пакет и разогреты в упомянутой  СВЧ-печке. Правда тетенька в силу суетливости собственной перестаралась: пытаясь одновременно обслужить двоих клиентов, она минуты три грела несчастные пирожки и практически их раскалила. Поэтому ,схватив пакет, торгашка взвизгнула, обжегшись, и, помянув вполголоса чью-то матушку, швырнула злосчастную выпечку на прилавок. Аланыч с покупками  в руках, шумно сопя, плюхнулся на жесткую  фанерную скамью радом со мной. Пакет, лоснившийся  масляно и внутри , и снаружи, не причинил  ему ни малейшего беспокойства. И немудрено, ежели учесть в каком  состоянии находился этот наидостойнейший человек еще пару- тройку часов назад. Дело в том, предвкушая радость от поездки на долгожданный карельский фестиваль, Аланыч решил, за неделю до вояжа, это дело отметить. В одну харю. Что и было им исполнено со всей серьезностью. Вдобавок сей проконьяченный бард отчего-то вообразил, что сумеет найти авто, дабы  оно  бесплатно, именно бесплатно, доставило  нас на вокзал к поезду. Последние, перед стартом, сутки, он провел между очередными тостом и телефонным звонком  от воображемого водителя мифической тачки,  и даже в дорогу не собрался толком.  Мне конечно удалось пинками и руганью, уговорами и угрозами, привести его в чувство в самый последний момент. Но не до такой степени, чтобы Аланыч обжигался какими-то презренными пирожками из вокзального ларька. И даже из микроволновки вокзального ларька. И даже из пакета  ничтожного. Ага, правильно, после основательного глотка пива, он пытался закусить пирожком не вскрывая упаковку, с полиэтиленом вместе.  Но видимо почуял неладное и остановился. Я подумал огорченно, что у нас вновь наметился веселенький вояжик. Но заслуженный товарищ  практически опроверг все опасения своими дальнейшими поступками.  В поезде он  безропотно завалился на нижнюю полку в обнимку с баллоном пива и вскоре уснул. А утром, по прибытии на станцию пересадки, Аланыч  вдруг доверительно сообщил мне, что впопыхах  сборов надел брюки на голое тело, пустившись в путь без трусов. Поэтому  ему срочно нужно навестить ближайший универмаг, куда он вскоре и отправился, через некоторое время вернувшись обратно с двумя парами носков в руках. На мой вопрос, все ли в порядке, Аланыч , загадочно и с некоторым превосходством усмехнувшись, многозначительно кивнул. Но, как впоследствии выяснилось, трусы себе он так и не приобрел и проследовал на фестиваль без оных. Пойди – пойми  человека. На первом же фестивальном концерте , за кулисами, Аланыч подошел ко мне и с плохо скрываемой тревогой произнес : «Как же я на сцену  выйду, а? В таком виде?». На что я вполне резонно возразил, дескать, а кто же узреет из зала обратную сторону луны, когда  сие в принципе невозможно, брюки –то на что? Так и концертировал  почетный гость фестиваля, без трусов по умолчанию. Но пел очень прилично, будучи, что называется, в ударе. Я смотрел на дорогого моего бородача из-за кулис и думал, а может и  мне трусы снять, для пущего вдохновения? Когда без столь важного аксесуара, пусть и под брючным прикрытием, точно – обратной дороги нет. Ну, ладно, сцена там, понятно, дело публичное, формально, хоть и не вполне обоснованно, а все-таки можно и поволноваться по поводу отсутствия части нижнего белья. Но совершенно необъяснимым образом Аланыч стал испытывать схожее волнение перед походом в баню на даче председателя оргкомитета фестиваля, куда нас любезно пригласили сразу по прибытии  в город. Он отчего-то запаниковал, повторяя, что вот, в баню идти сейчас, а он без трусов, блин горелый, какая же в самом деле незадача. Мне с большим трудом удалось воззвать к его рассудку, некоторое время талдыча и вколачивая в его лохматую головушку непреложную истину, что, как раз в бане, такие детали туалета никого не интересуют, отчего именно там все равны, и генерал, и рядовой. Еле достучался, честное слово.
                Аланыч умер чудовищно быстро, в несколько часов, от обширного инсульта. И я  долго потом повторял про себя знаменитый афоризм создателя теории этногенеза : «Меняю одни инсульт на два инфаркта».  Отчего? Да не знаю. Аланыч  сам любил подобные изречения. Образцом завязки действия короткого рассказа для него служили такие вот строки:  « В больнице жили два кота. Одного звали Анамнез, а другого Эпикриз». Тот же несравненный отец этнологии  говаривал  частенько, что существуют два вида человеческих существ, те кто отдают, и те, кто берут. Так  вот первые - люди, а вторые – упыри. Мой старший товарищ всегда  отдавал больше , нежели брал, передавал свои знания и умения, помогал найти себя и свой путь, сопутствовал, сосуществовал, делился, вкладывая в иного ближнего своего всю душу, до последней духовной копейки. Доказательств не требуется. По- крайней мере здесь их приводить не стоит. Многие знают об этом. Кому интересно – узнает и оценит, а если кому-то все равно – зачем тратить слова?!
                Когда все, живущие на базе отдыха, с хохотом и гитарами втиснулись  фестивальный автобус, дабы ехать на обед  в город и далее на концерт , дорогу ПАЗику преградила черная «бэха», солидно и почти бесшумно вползшая  в ворота « Бригантины». Затем, очень медленно, в два приема, точно птичье крыло, отлежанное на земле, раскрывалось, отошла в сторону правая задняя дверь и на свет Божий выбрался, ногами, пардон, вперед, Серега Беленький, немалого роста, сухощавый, почти до глаз заросший черно, увы, щетиной. Чуть расправив усталые члены, Сережка согнулся пополам и вновь погрузил руки и торс в салон авто. По движениям, совершаемым оставшейся  снаружи частью  тела  было понятно, что  там, внутри, Сереге  приходится выполнять некую , очень для него нелегкую, физическую работу. Порядочно повозившись, Серый извлек-таки  на всеобщее обозрение вдребезги хмельного  Аланыча. Смотрелись они ого-го-го! Тощий , «три метра сухостоя», Беленький с красный и вспотевшим лицом и бледный,  приземистый, пузатый Аланыч, безразличный к окружающему миру. Я попытался пробираться наружу, но в сделать это было затруднительно, и к тому же автобус в этот момент тронулся. Поэтому Аланыч остался на попечении попутчика. И собутыльника наверное. Оба в город умелись спозаранку. Зачем? Так ведь на турбазе, на ресепшене, только пиво, хоть и круглосуточно  О событиях, произошедших после нашего убытия в город, мне и остальным стало известно очень скоро. Кое-как проводив Аланыча к нашему домику, Беленький завел его внутрь, и стал доставать ключи от комнаты,  предусмотрительно оставленные мною «на вахте» перед отъездом. В похлопывании по карманам Серега задействовал обе руки, отпустив Аланыча на несколько мгновений… Роковых мгновений. Сначала опекаемый качнулся чуть вперед, а затем навзничь рухнул назад, выбив дверь и хиленький косяк в комнате напротив, где и опочил окончательно. Бухому Беленькому было совершенно не под силу водворить  Петровича  в иные координаты. В  аннексированной комнате жили две приветливые  дамы - нижегородочки , и обижать их столь решительной интервенцией было преступно. На место прибыл вскоре вызванный звонком Беленького главный распорядитель всего фестивального действа, организовавший переправку тела бездыханного восвояси, а также ремонт  искалеченных  двери и косяка. За это организатор заплатил из своего кармана, вдобавок плотник, на поверку оказавшийся племянником директора базы,  в наглую потребовал оплаты своих усилий  по двойному тарифу, потому, как суббота. В довершении всего Аланыч не заплатил за проживание на базе,  при расселении сославшись на то, что бабки будут на карте только завтра, а при отъезде просто забыв об этом презренном, ну согласитесь, воистину ничтожном , вопросе. И оргкомитет вновь раскошелился, лишь впоследствии мягко попросив  гуляку все же компенсировать  данные затраты, прислав ему счет по электронной почте, от чего Аланыч и не собирался отказываться.  Дело чести. И не стоит скалиться, дорогие товарищи. Всякое в жизни происходит. Слава Богу, корпоративная солидарность порой еще присутствует. Даже в бескорыстных формах встречается вне прайдов деловых особей. Организаторы, кстати, порой ссужали нас деньгами на обратную дорогу, понимая, что мне трудновато сохранить «казну» при таком веселом друге. Кроме того я и сам бывал хорош. Правда без вредительства и причинения материального ущерба. Сами «орги» были по уши, по макушки, в финансовых проблемах, но…  «Мстили» мы им, организуя парням концерты  на городских подмостках, когда карелы приезжали к нам  в гости. Бартер. Удел безденежных «пролетариев умственного труда».



                Опять  валяюсь на диване в бессилии и бессоннице. Понятное дело, после трехдневного фестиваля, вернувшись домой, фестивалил с другом еще неделю. Остановится не могли. Праздника желали. А весь праздник – сплошной портвейн пополам с водярой. Нет бы вискаря дорогого шарахнуть солидно… Вот я  и говорю – нет у нас на вискарь. Смешно сказать, вот у меня друган, госинспектор лесничества получает двадцать тысяч на руки. Здорово! И полтора десятка лет стажа лесного у него повисли при переходе на работу из заповедника в лесничество. А за такие, честно им зарабатываемые, бешеные  бабки  можно только спиваться. А вот жить невозможно, да и нельзя. Аморально так жить. Только что очнулся от очередного морока - привиделось будто бы я нахожусь   в местах не столь отдаленных , отбывая некий срок   в  странном полу режимном поселении. Причем половина лиц тамошних мне знакома. Но вот они меня признавать не желают. Мало того, пытаются всячески достать, унизить, чтоб уж ниже некуда, превратив в раба, в ничто без имени и роду племени или просто извести. Напрочь. Насмерть. Кто-то насыпал в мою миску с баландой толченого стекла, а в койку запустил гадюку… А в кирзачи  налили воды и выставили на мороз. Спасибо, что только воды… Потом рядом со мной, на стройке грохнулось пару кирпичей, якобы сами собой слетевшие с верхотуры, где велась кладка. Потом…потом…потом…И вновь это жуткое ощущение собственной полнейшей немощи. Я ничего не могу! Ничего не умею! Порой двинуть рукой-ногой не в силах. И наплывает ужас, мол, кирдык тебе, приятель, отбегался. И вдруг жутко хочется жить. Любой ценой. Душа вопиет и сопротивляется, а плоть немощна и труслива, и вдобавок существует  вполне самостоятельно , независимо от духа моего.  А  еще, я и наяву в подобном состоянии не в силах выдержать ни криминальных убойных новостей, ни даже киношного насилия.  Истерик. Полный псих. «…А кто не псих?....А вы не псих?»

                Странное тогда настало время. Прогорклое. И жизнь пошла какая-то странная, с гнилостным привкусом. С виду же полный порядок, и должность не хилая, и работы навалом, и волочешь её как надо, и дома олл райт.  И вдруг, в самый неподходящий момент  накрывает тебя озарение, что  при всех имеющихся достижениях и заслугах, убиты почти два десятка лет на всевозможную муть, и нынче ты не человек, а кибер, андроид, безвольно следующее заданной программе полное ничтожество. Только с растущими благосостоянием и титулом. А вскоре, еще лет через пятнадцать  и это все станет весьма условным. Ты и сам начнешь становится весьма условным. Ты уже сейчас весьма условное понятие.Это в лучшем случае. А наряду с подобными выкладками, исподволь, то и дело   заглядывает в гости, на огонек, необъяснимая  апатия, и становится всё абсолютно  «по барабану»,фиолетово, и хочется , и можется, лишь валяться пластом на лежаке , игнорируя телефонные звонки и не желая визуального общения ни с кем. Впрочем вскорости апатия  сдает смену дикому приступу гедонистического разгула с театральными элементами погружения в валгаллу, уничтожением некоего количества алкоголя в компании  якобы друзей или хороших знакомых.  Но дело все-таки есть дело, траектория  вновь замыкается, образуя петлю, точнее  известную лямку, которую  и тащишь, согласно установленным нормам и правилам. Среди них главное – сколько нужно бери, но делись с ближними, как  с верхними, так и с нижними. И главное – с посторонними. Такова, в целом, структурная схема  пресловутых «откатов», прочно к описываемому  времени  вошедших в нашу производственную, с позволения сказать, деятельность. И главное что? Главное – если ты в меру умен, и  в меру жаден, все пребывает  в ажуре. И овцы сыты, и волки целы. В противном случае все равно так и будет, но не с тобой, а с другими. А ты окажешься вне схемы. Хочешь честно работать? Помилуй, а кто же против-то? Но делиться нужно. Вас много, а достойный заказчик один. Давайте жить дружно, стимулируя заказчика к дальнейшим свершениям с вашей, коллеги, помощью. Так и жили. Только порой тошно становилось  долю в конвертике человечкам таскать. Человечки те - нашего уровня, не приезжие, из местных, прежде с тобой по отметкам шныряли, на эстакадах уличных околевали, в котлах  сажу глотали… А теперь, извините – подвиньтесь, ни дать, ни взять, господа разрешители  работ. И ты уж, любезный, не изволь ерепениться.  Если сие воспринимать легко, как данность, и не заострять внимания своего на деталях, можно  и такое безобидное в целом унижение считать частью технологического процесса. Не подмажешь – не поедешь, известное дело. А не хошь , милок, унижаться, вали отсюда куда угодно. Хоть в частный бизнес удалой, хоть на помойку. И то сказать, страдать абсолютно не из-за чего. Все же взрослые люди, работа такая, время такое. Конечно, обстановка меняется. Прежде ценилось твое умение  реально делать реальное дело, монтировать, варить, реконструировать, латать. А нынче в чести  во время  и правильно оформленные документики, в соответствии с…, и суммы в конвертиках.  И никаких гвоздей!!! И пошел ты в анус к лошадке со своими душевными схватками, очень напоминающими геммороидальные колики. А дураков у нас и так в избытке. Но это наши дураки.
                Тускло? Оно и понятно, что тускло. Но, уверяю вас, так и должно быть. В нашей с  вами мелочно – деловитой, сугубо утилитарной, плебейской постсоветской ежедневности  никогда не было ярко. Тут яркость излишняя вообще всех пугает и считается бедствием. А взоры умиротворяет и ласкает чадящий фитиль керосинки. В полумраке все на одно лицо и вполне симпатичны, ни уродов, ни красавцев. Полное равенство! Демократия  а ля натюрель! И никакие героические девизы вроде «делай, что должно и будь, что будет» здесь не канают.  Они для иных подмостков.  Нам же сполохи мешают, калеча глаза, смущая  пищеварение и вызывая томление в грудях и нижней части живота.
                Зато, имея определенное терпение, а также  иммунитет  к чувству собственного достоинства , ведущий к коммуникабельности и гибкости, помноженный  на определенный профессионализм, вы получаете  прекрасный фундамент успеха, который вкупе с терпением дает в итоге блестящие результаты. Какие именно? Да, вы, что,  не в курсе? Хорошую пенсию, возможность обосноваться куда южнее своей нынешней заполярной параллели, вполне упакованных детишек… Не мало, согласитесь. И данный вариант  вполне зауряден. А если… а если…а ежели вдруг  ещё и…   Ого!...О-о-о!
                До поры, до времени, меня на все вышеперечисленное вполне хватало. Не без спонтанных текущих глупостей  разумеется. Но без последствий. В конце концов жить -то надо. И когда дела идут в гору, грех  останавливаться. Любой разумный человек подтвердит. Ну, в соответствии с рациональным мышлением, я и пер почем зря. А потом в единый миг иссяк. Точно скорлупа треснула и осыпалась, и на свет вышел абсолютно иной человек. И началось. В сравнении с собой прежним я хромал теперь на обе ноги. Для обеспечения у окружающих иллюзии о себе вчерашнем понадобились костыли. Таковыми оказались  инерция силы воли и некие доводы разума. Впрочем и то, и другое  требовалось время от времени  подпитывать. Запасы, как известно, имеют свойство заканчиваться. Помощь окружающих маловероятна  и, даже в случае оказания таковой, не эффективна. Реально помочь тут может лишь обращение к духовным ценностям православия. Но путь этот непрост. Тем паче, что смирение, как  идеал духовного и нравственного состояния истинно православного человека, большинством людей трактуется абсолютно искаженно, механистично. Словом, пребывание в новой ипостаси  оказалось еще более невыносимым и опасным.  Я толком успел сие лишь осознать. А предпринять ничего не смог. Все  свершилось само собой. Так всегда, не найдешь дорогу к Господу, дьявол обязательно  отыщет тебя сам.  И ты поймешь, что пропал пропадом отнюдь не в этот миг, не сейчас, а давным давно, когда пренебрег собственной тропой и побрел широким пыльным трактом, ведущим, как считалось, на разгульную, удалую, богатую ярмарку, где только и возможна жизнь, достойная настоящих, умных и деловых людей. И ради таких радостей можно пожертвовать очень многим, в первую очередь «разумным, добрым, вечным». Ошибка лишь в том, что не просто можно, но неизбежно придется. Таков закон жанра. Ибо гораздо актуальнее на данном пути лозунги «быстрее, выше, сильнее» и « пришел, увидел, победил». А на деле вышло совсем по-иному. С точностью до наоборот. Помнишь стишок:

И жили бы скромно
В городке пыльном Rovno…
Но, как назло, понесло в Krivo,
Гулкий, огромный, красивый…




                - Дяденьки, а вы правда десантники?  - Мы  разом обернулись на ломающийся, полудетский еще, голос, раздавшийся  откуда-то сзадиЭ за нашими спинами.  Я, Боб и Цветик  сидели за столиком  на улице около кафе «Парус» и отмечали день ВДВ. Собственно, к десантуре  имел отношение один только Цветик, он и упросил нас уважить старого товарища и составить ему компанию. Как положено в праздник, ветеран  облачился в тельник и берет, залихватски сдвинутый на затылок. Мы же с Бобом постарались одеться  в самое, что ни на есть легкое. Было жарко и душно. Влажность окружающей нас атмосферы я в конце концов опоэтизировал следующим изречением: «Сегодня воздух был такой, что хоть хватай его рукой…». Уже совсем стемнело. Фонари горели выборочно. Комментарий Боба по этому поводу звучал так: « Коммунальные службы стремятся  любыми средствами обеспечивать неуклонный рост показателей преступности в нашем славном городе. Ибо темнота воистину друг не только молодежи!». Наверное именно поэтому  народ, не уехавший из города  на дачное раздолье, с наступлением сумерек повалил на улицу валом, в мир удовольствий, в ночную жизнь. Все столики вокруг были заняты галдящим народом самого разного вида и возраста, поглощающим не менее разнообразные напитки, при практически полном пренебрежении  не только едой, но и просто элементарной закуской. Жара брала своё, кусок действительно в горло не лез. Однако тот же Боб в самом начале наших посиделок строго изрек: «Жрать не хочется, но жрать надо», и мы сделали надлежащий заказ, вполне удовлетворивший официантку, уставшую таскать посетителям лишь бутылки с крепким  и кружки с пивом.
                Как оказалось, нас окликнула девчонка. На вид ей было не больше тринадцати, щупленькая, в шортах и футболке, курносенькая. Обычная девчонка из соседнего двора. На первый взгляд. Но что-то в ней сквозило не домашнее, сиротское, неприкаянное. В глазах , что ли, нечто недетское притаилось?
-Конечно, доча, десантники- Цветик заворочался, попытался встать, произведя сотрясение стола, и наконец осуществил свое намерение, все же опрокинув легкий пластиковый стул.
-Самые настоящие, а что, есть сомнения?
-Помогите нам пожалуйста. Мы с подружкой вон там, на скамейке  сидели, а к нам мужик какой-то подошел, пристал, по-тихому, поехать к нему предлагает, деньги обещал.  Мы его посылаем, а он прилип, ни туда, ни сюда…               
 -А чего ж, ты, заинька - Боб достал пачку «Bridge» и стал её вскрывать -  Что ж ты милицию-то не кликнула? Вон пэпээсники мотаются , клиентов ищут.
- Да не надо нам милицию- девчонка замялась- мы с Княжьего озера. Свалили в самоход, а то надоело в лесу сидеть. А тут…
Ну, все ясно. На Княжьем озере, в довольно живописном месте, считай в лесу, но совсем неподалеку от города, есть интернат.  Там живут и учатся ребята из трудных семей или вовсе сироты.  Набраны он, по моему, из наших северных краев, поскольку само заведение относится к нашему ,заполярному, областному управлению образования. Ну, конечно, какой-никакой, а режим там существует, вот и шастают  интернатовцы в самовольные отлучки.
-Ладно- Боб  небрежно бросил открытую пачку на стол, деловито прикурил извлеченную перед этим сигарету и встал- Веди, показывай. Разберемся.
Я тоже поднялся и мы двинулись вслед за беглянкой, гуськом пробираясь меж довольно тесно стоящих столиков.  Метрах в десяти -пятнадцати вглубь микрорайона, у соседнего с «Парусом» дома стояли две прекрасно нам знакомые скамейки.  Сиживали мы на них бывало, до самого утра сиживали. Песни орали под гитару, народ спящий полошили. Давно это было. На одной из скамеек сидел   мужик, что-то  втолковывавший то и дело отодвигавшейся от него девчонке в клетчатой юбке. Она очень походила на одну из «татушек», черненькую, как там ее звали ? Впрочем неважно,  а только  судя по виду, деваха  могла хоть сейчас  рвануть с места в карьер с криком : «Нас не догонят!». К другой скамейке был прислонен велосипед. Цветик, шедший первым, обернулся и ,поймав взгляд нашей  спутницы, которую Боб вел за руку, вопросительно вскинул голву, этот что ли? Она молча кивнула. Мы подошли к сидящим с трех сторон, так, чтобы ловелас встать  и свалить уже не мог. Цветик плюхнулся рядом с сидящей девочкой, Боб потеснил  ухажера, а я взял за рога велик, коротко спросив у мужика, мол, твой, и , получив утвердительный ответ, взгромоздился в седло и , перебирая ногами по асфальту, подкатил ко всей группе.
-Ну, чё, дядя, зачем дочек-то полохаешь?- спросил Цветик и погладил девчонку по голове.
-А он этот, брательник Чикатиллы, да?- поинтересовался Боб и коротко, но ощутимо хлопнул  соседа по загривку.
Мужик посунулся носом вперед и вновь откинулся на спинку скамейки.  Был он довольно пожилой, но на удивление подтянут, даже спортивен. Чувствовалось, что следит за собой товарищ, лицо ухоженное, чисто выбритое, пепельные волосы причесаны аккуратненько, спортивный костюм  «Reebook» и кроссовочки одноименные, совсем не самопальные. Нос тонкий, губы тонкие, глазки глубоко сидящие, блеклые, когда-то видимо серые, взгляд совсем непростой, с колючкой и с наглецой. Вот понятно, что перепугался до смерти, а нагловатость эта во взоре присутствует. Мужик вдруг поднял голову и уставившись на меня, быстро вполголоса затараторил.
-Мужчины, мужчины, вы зря. Я не совсем это и хотел. А  то ведь можно договориться. Одну. Вон ту, себе оставьте, а я подружку заберу. Я её не обижу. Не оби-а-а..
Он захрипел и выпучил глаза, ловя ртом воздух. Это Боб ткнул его в бок кулаком.
-Ну, с тобой все ясно – я слез с велосипеда и  опрокинул его на асфальт. Глаза у мужика совсем побелели от страха, и наглость куда-то пропала. Вот только бить и калечить его мы не стали. Хоть и следовало наверное.  И ни одного милицейского «уазика»  поблизости не наблюдалось.  Нет, пока мы с Бобом сосредоточенно гнули - ломали его велосипед, вполне успешно и квалифицированно  атакуя раму и вилки крепления колес изгибающим моментом с вполне приличного плеча, Цветик немного поучил козла уму- разуму, но так, чтобы следов не осталось, открытой ладонью в подбородк.  Вторая девочка уже стояла рядом  с подругой. Они немного испуганно наблюдали за всем происходящим. Дело у нас спорилось .Сначала мы почти сломали раму пополам то есть хорошо так её надломили, трещина получилась основательная.  Затем камнем навсегда искалечили колеса, обе вилки и руль.  Останки агрегата вручили порядком уже потрепанному  ветераном- десантником извращенцу и пинком , с соответствующим напутствием отправили его восвояси. Педофил – эксцентрик  исчез так быстро, точно испарился.
-А он не накапает ментам? – спросили девчата почти синхронно.
-Вот вас , дочки, как зовут?- Цветик браво  подошел к ним и взял за плечи.
-Меня Соня -сказала та, что сначала подходила к нам- А её- она наклонила голову в сторону подружки- Инна.
-Во! Имена- то какие красивые! И сами красавицы. А если еще и умницы, то поймете, что нам ментов бояться нечего. Во- первых это- наш город, а во- вторых наше дело – правое. Поэтому победа всегда за нами. И вообще- никто кроме нас!
Знаменитый десантный девиз Цветик почти уже прокричал. Боб похлопал его по плечу, дескать, не быкуй. Потише.
-Ну, что, гулены, домой поедете? А деньги-то у вас есть еще?- спросил я.
-Не- а. Да и было немного. Мы пешком. Думаем к утру дошлепать.- сказала Соня.
-Боб, звони своим таксистам. Пусть девочек отвезут. А вы вообще откуда родом, зайцы?
-Да я из Мурмашей, это под самим Мурманском, а Инка из Никеля, там до Норвегии рукой подать. Она с бабушкой раньше жила, а потом умерла бабуля. А у меня мама папку топором по пьянке шарахнула насмерть. А сама в тюрьму села. Ну вот сюда и отправили. Ой, спасибо вам огромное. Я почему-то сразу как вас увидела, поняла, что можно попросить помочь. Спасибо…
Мы молча переглянулись. Ну, впрочем, удивляться не приходилось, бытовуха - штука на самом деле страшная. Основная статистика тех же убийств – бытовые конфликты, семейные свары. Тем временем подъехало такси. Боб объяснил коллеге задачу, сказав, что расплатится потом, деньги вот у халдейши разменяет и тогда… На прощание Цветик погладил девчонок по головам и , скинувшись со мной, дал им по стольнику, на конфеты.  Мы вернулись за столик, официантка знала Боба и не волновалась, что мы крутанем «динамо».  Накатив по одной, мы дружно молча закурили. Цветик после первой затяжки выпустил дым через ноздри и, взяв у Боба из рук пачку «Bridge», долго её  рассматривал, шевеля при этом губами, очевидно пытаясь прочесть название. Потом довольно улыбнулся и глянув почему-то на меня изрек удовлетворенно вопросительно: «Бридге? Вкусные наверно?»
Я молча кивнул. Странный осадок оставило у меня это происшествие. Интернатовские - ребятки тертые. Извращенец такой подружкам вряд ли мог быть страшен. Куча вариантов защиты. Могли бы просто свалить и все, воистину-«Нас не догонят». Скорее всего подсняться девчоночки хотели, желательно к взрослым. Но к шибко пьяным страшновато, и результат не прогнозируем. А тут на тебе, такой случай подвернулся. Дяденьки, в смысле нормальные. Они ведь тоже разные попадаются. Некоторые очень даже не прочь разок – другой с соплюхами покувыркаться. А там, перспективы есть, если  поляну сечешь и не стремаешься. Во речь. Хоть стой, хоть падай. Я поделился своими сомнениями с друзьями. Цветик меня не очень понял, просто мимо ушей пропустил. А Боб подумал немного и в целом согласился. Свет огней больших городов и в малые доходит, особенно в период недоразвитого бычьего капитализма. Опять же на улице  редко встречаются искренность и благородство, ибо проявление человеческих чувств здесь чревато самыми тяжкими последствиями… Проверено на собственной шкуре. Хотя вполне возможно, что зря я на девок клепал. Чужая душа – потемки, пойди- разберись.


                По одному из популярных телеканалов шла популярная программа. Встреча с интересным человеком, ведущий задает острые вопросы, гость отвечает, обычное дело.  Как всегда в прямом эфире  телезрители звонят в студию, тоже интересуются, то да сё, пожелания озвучивают. Очередной такой звонок - от некоей женщины из поселка Никель. Услышав это название, ведущий вдруг ернически улыбнулся и обратился к гостю в студии, уж не помню к кому именно: «Кстати, а вы знаете, что такое никель?». И тут же, через мгновение, прыснул : «Это же десять центов!». Смешно конечно. Опять же в такте и вежливости столичных обитателей никто и никогда не сомневался. Подобные качества, столь ярко продемонстрированные известным телеведущим, настолько органичны для них, что сами  жители главного российского города их просто не замечают. И когда, общаясь с ними, вы это вдруг явственно  ощутите, ни в коем случае не обижайтесь и не стремитесь сразу заехать в рыло. Поверьте, они не со зла, они не хотели. Просто без снобизма и хамоватости, без обязательной покровительственной интонации они, в большинстве своем, уже обойтись не могут. Попросту не умеют. Наследственность- штука всесильная. По нисходящей, сие явление распространяется и на представителей, уж извините за прямоту, нашей культурной и северной столицы, и даже на обитателей региональных центров по отношению в малым городам и прочим весям. Такая вот особенность.

И пусть года бегут к полста,
И полость рта уже не та,
Мои ущербные уста
Щебечут, что жива мечта.

В зубах имеючи убыток,
Согласно прожитым годам,
Как прежде ловок я и прыток
Касаемо прекрасных дам…

                Хорошо бы, когда лишь вот так, и никак иначе. А то хочешь – не хочешь, кренит – кособочит в мистику. У меня зуб выпал, ну, понятное дело, пародонтоз, а на следующий, по- моему, день Боба не стало. Вот и думай, что к чему. Да еще и строчки , мною написанные, в стихотворении, Бобу же посвященном, лезут в башку: «… у нас в ремесленной слободе нетрудно накрыться годам к полста…».  Суеверие? Возможно, возможно… Пока лично тебя не касается.




                Яшка Алексеев был сыном  отцовского приятеля – одноклассника,  дяди Алика, жившего по соседству, через четыре дома от нашего вглубь по улице. Будучи с женой давненько уже в разводе обретался дядя Алик бобылем, работая  впрочем в рембыттехнике,  по  специальности, в юности технарь успешно закончил по холодильным установкам. Временами он прилично поддавал, в основном по выходным, а если  был трезвым, любил почитать чего-нибудь, как он сам говорил, «про шпиёнов». За книжками он частенько к нам и захаживал. Яшка жил с матерью, к отцу своему стал наведываться уже будучи довольно взрослым парнем. Он поступил в тот же техникум, что и дядя Алик в свое время; мы не были близко знакомы, так, здоровались, не более, Яшка и на улице не появлялся толком, чужак и есть чужак.  Потом он в армейку загремел, на остров свободы угодил служить после учебки, потом дяди Алика не стало скоропостижно…  В общем, достался Яшке  с матерью  дом с участком по праву наследования. К этому времени Яшка уже дембильнулся  и, пока суть да дело, бил потихоньку баклуши, полагая, очевидно, что еще успеет потрудиться аж до опупения и, стало быть, незачем с этим делом торопиться. Он частенько теперь торчал в отцовском доме, куда наведывался то с приятелями, то с подругами, устраивая там вечера – посиделки с музыкой и горячительными напитками под вареную картошку и прочую нехитрую снедь. Я, тоже бывавший в родительском доме наездами, как-то столкнулся с Яшкой на улице и неожиданно  разговорился.  «Зацепившись языками», мы протрещали  о том, о сем, более четверти часа, что само по себе уже немало для мужиков, и он пригласил меня вечерком зайти к нему в гости, мол, народ будет, посидим – покалякаем, винца треснем. Я прикинул что к чему и согласился, все равно никаких иных планов у меня не было.
                Забежал вечером на предложенный огонек. Огонек, как огонек, ничего особенного. Круглая печка вовсю раскочегарена, на плите картошка в кастрюле кипит, две девчонки, по виду и ухваткам совершенные пэтэушницы, салат крошат в большую эмалированную  миску, Яшка с приятелем торчат на диване, пиво пьют, покуривают. Присел я к ним, огляделся, старые обои были расписаны некими сентенциями, гости очевидно пыжились – старались нечто мудреное из себя выдавить. Яшка заметил мое внимание к письменам, вручил мне фломастер, мол, отметься тоже, старик. Ломаться , отказываться, мне показалось не вполне удобным, пришлось извернуться, вспомнить латынь, начертать с умным видом  tres muliers  fasiunt nundias,  у папки моего книжка хорошая была, там этих афоризмов древних – пруд пруди, вот я и нахватался. Яшка, шевеля губами, прочел непонятные слова, осведомился, что же сие означает. Трое женщин создают базар, ответил я. Он повертел головой, кивнул в сторону девчонок, мол, у нас-то двое пока, можно жить. Я согласно покивал и вновь плюхнулся на диван. Закурил, посидел молча. Потом, слово за слово, разговорились все-таки понемногу. Игорь, приятель Яшкин, стал анекдоты травить, иногда удачные, иногда с бородой, Девчонки,, покончив с салатом, присоединились в нам, принеся из холодильника еще пива, потом, когда сварилась картошка, мы переместились за стол, в ход пошли более серьезные фракции,  а еще чуть позже нашего полку прибыло, пришли подруги с дальнего конца нашей улицы, жившие в двух последних домах, за которыми начинались густые заросли ивняка и прочего кустарника вплоть до самой речки. Были они кажется двоюродными сестрами, но в кампаниях уличных до сей поры я их как-то не замечал, а может быть просто не попадались они мне в последнее время, я ведь сии, не вполне родные, места тоже не очень часто посещал. В общем пришлось мне сгонять за гитарой, потому, что наметившаяся было партия в кинга, толком не начавшись была скомкана и свернута в виду явного оппортунизма слабой половины компании, оказавшейся в большинстве и настоявшей- таки на своем, а именно, что играть в карты скучно. 
                Намаялся я в тот вечер. Сначала одну из сестренок, Янку,  развезло слегка. Хотели сначала её поспать уложить, но она уперлась и стала рваться домой. Пришлось мне помогать второй сестре, Катюхе,  доставлять её до хаты. Пока суть да дело, уже детское время прошло, стемнело порядком, а вышли мы из гостей не с пустыми руками то есть гитару мне пришлось у Яшки оставить, а вот бутылку  тринадцатого портвешка я с собой прихватил. Катя недвусмысленно намекала на продолжение банкета, но возвращаться обратно было далековато, а домашний плацдарм, по её словам, второй месяц занимали родственники – погорельцы из близлежащего поселка, у которых по недоразумению с газовым баллоном, чуть было не взлетела на воздух четырехкомнатная изба с пристройкой, полыхнув, однако, основательно. Вот теперь они здесь  кантуются, пока домину в порядок приводят. И поэтому, мил друг, пошли на сеновал. Я вздохнул и согласился. Классика жанра конечно и весьма романтично смотрится со стороны. Только сеновал сеновалу рознь и вовсе не всегда это столь уж удобно и привлекательно.  Особенно, когда сено больше напоминает солому, жесткую и колючую, и, ко всему прочему, ты, чуть начиная двигаться, понемногу, но неумолимо проваливаешься вниз, теряя нужную ориентацию в пространстве, а главное, относительно предмета своего обожания. Катерина конечно же стоически маялась вместе со мной, но мы были молоды и упорны, мы явно нравились друг дружке и были одержимы  неукротимым стремлением обратить симпатию в любовь. И  еще портвейн! Ого, а ведь сие немаловажно! И тут дело было вовсе не в количестве выпитого, когда, как известно из классической мужчинской мудрости, мол, «некрасивых женщин не бывает, а бывает мало….». Вино само по себе служило тогда незатейливой нашей романтике, тем более мы и сделали лишь по паре глотков прямо из горлышка, и то больше для порядка. Но вполне обычная с виду девушка Катя, в меру курносенькая, светло русая, с короткой стрижкой, еще по девичьи худенькая, казалась мне тогда единственной в мире красавицей, и никакие дивы с ней рядом не стояли. А вполне ясный, несмотря на выпитое вино, взгляд серых с синевой глаз, ободрял меня и не было в нем ни похоти, ни лжи. Он честно говорил мне о том, что я должен сейчас делать, он был ободряющим и одобряющим. В конце концов, и довольно скоро, совместный человеческий гений победил  и мы уже не замечали никаких неудобств сеновала, напротив, нам стало легко и уютно, и любил я Катю в те мгновения более, чем Ромео свою пассию,  любил абсолютно искренне и навсегда, так, что  австрийский гений психиатрии должен был переворачиваться в гробу и скрежетать зубами от злобы, оттого, что все не по «евонному» происходит. Слушай, Катюша, а ты классная, умная и очень красивая, о, что это у тебя, родимое пятно? Это самое прелестное  пятно, из тех, что я когда-либо видел. Дай-ка я его поцелую. Да что ты, что ты? Стесняешься? Не надо никого и ничего стеснятся, я же говорю, ты – красавица. В каком месте, спрашиваешь, именно? А во всех местах, без смеха. Странно, что я раньше на тебя внимания не обращал. Конечно, не обращал. Вы в футбол на зенитках гоняли, да картошку с наших грядок таскали, чтобы после игры в костре испечь, уток бабушкиных на удочку ловили, даже. Помню, поймали пару раз, а мой папа вас шугал с ружьем, солью по вам шарахал. Я же в первой школе училась к тому же, не в вашей восьмилетке… А потом  в Питер уехала учиться, сейчас правда на заочное перевелась, на фабрику устроилась, к мамане Шарика в бригаду. Ну, милый, это же не голова, рукой так ерошить. Да, да, это называется эротическая стрижка, не смейся, научили умные подруги, неужто плохо? Катя, да разве я смеюсь, я просто улыбаюсь, мне  очень здорово с тобой, котишка – тишка. И мне хорошо, да не убирай ты руку никуда, оставь так, милый, только колется  очень это сено несчастное, кто его выдумал? А может быть нам и вправду, как кошечки – собачки? А  что такое шестьдесят девять знаешь Нет, не сейчас, потом, а сейчас вот так, правильно, давай, можешь посильнее. Может так удобнее? Конечно же, так лучше… лучше… лучше… отлично… мо – ло - дец… И захлестывали меня солнечные волны радости, безотчетной и абсолютно искренней, наверное это и есть то самое мимолетное счастье, какое  только и бывает в молодости, и ты не знаешь, что оно совеем скоро улетучится, словно и не налетало никогда, но об этом некогда и незачем думать, ибо есть кого любить и есть кем и чем восхищаться  до одури, и от души, до хрипоты хохотать  оттого, что тебе повезло в жизни, как наверное никому…
                Стояла середина августа, я уже несколько недель был совершенно свободен после завершения заводской ознакомительной практики, торчал  в родительском доме и частенько сиживал в гостях у Яшки. Мы обычно расставляли шахматы, но  редко, когда завершали партию  внятным исходом. Чаще, за трепом о том, о сем, оставляли фигуры на доске в тоскливой неопределенности,  обсуждая  в основном книжные новинки, почерпнутые в журнале иностранной литературы, до коего оба были большие охотники. Иногда понемногу выпивали, не особенно гоняя , впрочем, лошадей по этой дорожке. Случалось, приезжал Игорюха, яшкин кореш, мутноватый такой, на мой взгляд, паренек, производивший впечатление, будто постоянно высматривает, где что плохо лежит.  Почему Яшка с ним дружил, я не вполне понимал, на вскидку их вообще ничто не могло связывать. Яшку как никак, отличал определенный уровень общения, довольно, кстати, высокий по меркам Торфяной улицы, а у Игорюхи что? Хи - хи ,ха - ха, выпить, закурить, картишки, телочки, и еще как бы бабосов по- легкому срубить. Они очень комично смотрелись вдвоем, рослый, довольно спортивный Яшка, с короткой стрижкой, развитым торсом, крупным носом и чуть вывернутыми губами и костистый, невысокий, с ехидным каким-то ликом и хитроватыми глазками Игорь. Тем не менее  этот карманный кондотьер прочно держался в компании, умеючи её в целом не портить, разве, что сострит невпопад порой,  по- ефрейторски, а в остальном…
                Ночь оказалась теплой и тихой. На улице, понятно,  даже редкими прохожими не пахло, окраина, чужим тут делать нечего, а свои все уже по домам сидят. Фонари  в массе своей не горели. Так, если с пяток на всю улицу наберется и то праздник. Мы втроем вышли от нечем заняться  на прогулку и теперь восседали на бревнах неподалеку от пруда, неизвестно почему именовавшегося в народе крокодилом. Я вполголоса лениво травил про то, как в саду неподалеку тырили когда-то облепиху, стоя прямо на прясле забора, а оно возьми и подломись, и мы с приятелем  слетели вниз, ободрав физиономии о тычки, у него вся левая щека в ссадинах, у меня симметрично – правая. Следы были буквально налицо, нас и вычислили по ним, да еще по следам на песке, подсыпанном под изгородь, кеды тогда продавались с глубоким ромбическим рельефом  на подошве, сложно спутать с чем либо. Яшка выслушал моё повествование, похмыкал солидарно, и тут Игорюха вдруг протянул : «Э-эх, яблок бы того, поесть, какие послаще…». Сказал он это, как будто в никуда и никому, но намек  прозвучал вполне отчетливо. Я помолчал, вытащил сигарету, задымил. Яшка сбоку несколько раз на меня  глянул вопросительно, это я заметил. Яблок хотите?  И явно ни к кому не обращаясь, я просто объявил, что яблок в округе полно, бери  не хочу, у кого угодно. « Так ведь, соседи же,- завел рака за камень Яшкин дружок. «А что, соседи? Они разве родные – близкие? – я выкинул окурок и от все души сплюнул, искренне и презрительно – Половина с детства на нас крысами смотрят, еще в детскую комнату на нас постукивали, дятлы. А бабки некоторые, те вообще еще моего папаню школьником в ментовку сдавали. Соседи… А у нас не воруют, что ли? Да за милую душу, и не только яблоки, в парниках роются, даже дровами не брезгуют. Отец конечно заявлять никуда не заявляет, воспитание не то, просто, если вылетит с ружьем и застукает, шмальнет не задумываясь и мало никому не покажется».  Яшка вполголоса засмеялся и отчего-то  с довольным видом несколько раз  вполне отчетливо хлопнул в ладоши.
                В огороде у моих соседей слева росло несколько яблонь на которых к середине лета обычно высыпали в несчетном количестве мелкие желто-красные яблочки, очень интересного, кисло-сладкого вкуса. Яшка с Игорем  захотели набрать именно таких. Я показал им, как лучше наведаться в соседский огород, сзади, с ничейной земли, там между заборами осталась с войны, уже порядком заросшая, воронка от бомбы – полутонки, с одного из краев которой имелась узкая полоска вполне твердой земли. Вот оттуда и нужно было посягать на вожделенные яблони. Я  оторвал несколько тычек от  подгнивших прясел и, пропустив налетчиков вперед, пролез за ними сам. Пришлось конечно  проинструктировать  приятелей, чтобы не перлись по грядкам, не оставляли зазря следов, и обозначить взмахом руки примерное направление, как короче пройти. Сам же я остановился у куста крыжовника, пощипал немного зеленоватые еще ягоды и вскоре покинул чужую территорию. Я ждал парочку новоявленных квакинцев у проема в заборе, ждал надо сказать, довольно долго, уже начиная раздражаться, чего они там тянут кота за это самое?  Сколько этой бранной китайки им нужно?  А когда они появились, я понял, что  в буквальном смысле пустил козлов в огород. Приятели натрясли совсем немного яблок, насыпав их за рубахи , но зато эти олухи унесли из вольера трех  вполне взрослых белых кроликов. Зачем? Понятно зачем, чтобы сожрать, диетическая, фляха – кормуха, закуска.  Я посмотрел на них, как на  врагов народа, но ведь с темноте никакие взгляды не разобрать. Тогда я глухо пророкотал, почти прорычал: «А теперь валите назад и верните животин в клетки. С утра соседи ментов вызовут, к бабке не ходи. А они порвут нас, как грелку. Вычислят на раз». «Да, как они вычислят?- раздраженно отозвался Игорюха – Кто нас видел-то, где свидетели?». «Да не нужны тут свидетели, идиот, во всей округе молодняка- раз, два и обчелся.  Никого же почти, кроме нас, и нет. Есть конечно, но те – мальцы совсем, уж им не до крольчатины!- я шагнул к Яшке и протянул руку к одному из двух пушистых зверьков, которых Яшка держал за уши. Кролики то и дело дергали задними лапами, пытаясь вырваться, абсолютно точно предчувствуя дальнейшую свою участь.  Яшка в ответ на мой жест, попятился : «Длинный, Длинный, харэ балдеть. Ничего страшного, добыча есть добыча, тем более мы там на клетке запор сломали, куда их посадишь теперь? Чего ты взбеленился? Нам , что , из-за них в драку теперь лезть, что ли?» Я плюнул, в сердцах только и ввернул, мол, видать ты у себя в поселке ни рефрена не наелся, по мясу скучаешь, хубилай ежовый, вернул на место тычки, наугад, но верно вставив гвозди в отверстия, и, не прощаясь с алчными  кретинами, ушел домой.
                Проснулся я от настойчивого стука в дверь. Дома, кроме меня, никого не было, родители, известно, на работе, сестренка  в гости к подруге уехала на пару дней. Я оторвал подушки тяжелую еще голову, прошлепал, как спал, в трусах, босой, на веранду. По пути глянул в едва занавешенное окно, на крыльце стоял Яшка и какой-то незнакомый молодой мужик. Мент, не раздумывая, определил я и поплелся открывать.  Предчувствие меня не обмануло. Жадных  идиотов накрыли буквально в течении часа, доброхотов на улице с утра пораньше уже хватало, соседи естественно вызвали милицию, те, прибыв на место происшествия, вполне резонно отправились на обход домов, ко мне, как оказалось, тоже в дверь колотили, хоть звонок и работал, но безуспешно, крепко я почивать изволил. Опрошенные жители четко показали, кто на улице из группы риска обитает и где именно, к приезжим то есть к Яшке и Игорю, особенно пристальное внимание. Кондотьеров накрыли в полчаса, они конечно же спали, а искомые кролики шныряли вовсю по веранде. Только я не понял ни грамма отчего эти ухари меня с собой потянули, со страху или…? Так или иначе, но дело было в шляпе. Яшка по дороге еще имел дурь шепнуть, мол, надо молчать, в несознанку и все… Я  глянул на него, парень неслабый, вроде не дурак, а несет невесть что и глазами шныряет испуганно. Ночью так лихо меня отвадил, добыча, все такое, а теперь. Я лишь головой покачал и спросил негромко, мол, а животин он сам вырастил? А следы у клеток  Пушкин оставил? Накрыло парня с головой, вот и несет невесть что. Игорюха, тот молча, воровато озираясь по сторонам. Ничего я конечно же скрывать не стал, тем паче, что майор, начальник нашего угро, с порога  огорченно заявил, мол, ущерб получился плевый, никакой вообще, не то, что там менее пятидесяти рублей, а вообще, менее трешки наверное. Поэтому никаких уголовных статей к нам применять не станут, нужно заплатить потерпевшим червонец, за страхи, ахи и охи, и ничего более. А вот по месту учебы – работы сообщить придется обязательно. Так оно и вышло, пришла на меня в деканат к началу семестра соответствующая телега. Хорошо, у нас куратор с профильной кафедры дельный был мужик, и замдекана тоже, правильный, до сих пор их с благодарностью вспоминаю. Замяли наставники это дело без лишних разговоров, только мне кулаки по очереди под нос сунули. Ни Яшку, ни его друга  я более не встречал, да не особенно и хотелось, даже злости на них, чтобы в рожу зхаехать, не ощущалось, пустота и ничего более. Вот с Катериной, да, мы долго еще не расставались. И оба были этим очень и очень довольны, а  к сеновалу привыкли так, словно сроду лишь там и обитали, и никаких неудобств более не испытывали.  Потом Катя уехала учиться, поступила в институт  где-то в средней полосе, родственники у неё там жили, так оно по всему выходило выгоднее.  Но долго переживать мне не пришлось. Ведь её сестренка, Янка, осталась. И сеновал  никуда не исчез. Чем я хуже Ромео? У него тоже ведь была не одна возлюбленная. Правда «до». Ну, а у меня «после». Разница небольшая.


               
                Тоха окончил институт с красным дипломом и остался в аспирантуре, на профильной кафедре. Быть бы ему кандидатом, как минимум,  а там глядишь, и докторскую смог бы защитить, его бы на такое  хватило, как пить дать, способностей выше крыши, упорства и трудолюбия не занимать стать, и наставники  к нему благоволили,  но грянули веселые годы  всеобщего торгашества на фоне любви к ближнему и заботы о судьбах  униженных, оскорбленных и нуждающихся.  Все торговали всем и со всеми. От родины до сигарет, от юрких иностранных аферистов, первым делом кинувшихся  к нам в объятия, до соседей и родственников. В этой связи аспирантура стала некоей абстракцией, утратившей былую перспективу и не приносящей реальной пользы и Тоха просто вынужден был сменить специализацию. Стипендия аспиранта и подработка оператором в институтском вычислительном центре его явно не устраивали. Оно и понятно,  отходил своё в школярах, ждать у моря погоды – дело гиблое, верить в святые научные цели и к ним стремиться, это при повальной продажности и оголтелой жадности коллег, - просто глупо, не более, не менее. И занялся вчерашний аспирант и краснодипломник  валютными операциями в размерах, определяемых его финансовыми возможностями и деловыми способностями, при всем при том, что стаью за валютные операции, с соответствующими возможными вердиктами и конфискациями имущества отменили только года три спустя. А вот  коммерческая жилка у Тохи явно присутствовала, он еще будучи студентом занимался книготорговлей, чему перестройка весьма способствовала, ибо запрещенные или преданные ранее забвению авторы вновь стали востребованы и довольно остро, так, что добыча и продажа книг  считалась вполне выгодным занятием. Правда  в бизнес Тоха вносил известную долю романтизма, он мог сработать и без прибыли, ежели симпатизировал очередному клиенту, да и на друзьях не зарабатывал. При  этом был он в общении нарочито желчен и с лихвой ироничен, чем порой приводил в замешательство людей, близко с ним не знакомых. Любил Тоха слова переиначивать, что и делал буквально на ходу. Стоило например кому-то упомянуть в разговоре трудовые резервы, как  тут же в ответ слышалось презервы, медали мигом превращались в педали, опять-таки  презерватив и резервуар в его интерпретации звучали как презервуар и резерватив. И голос у Тохи был  непростой, с подковыркой в интонации, вякающий, язвительный. Помню Крот жаловался, что «с этим книжным маклером нельзя нормально общаться, он тут же фонтанирует  какими-то  дурацкими остротами, точно  грязью брызгает». Надо сказать, что внешность у Тохи  была соответствующая: лицом он очень походил на одного , широко известного в то время исторического романиста, а ухватками частенько напоминал ловкую, сильную обезьяну. Такой вот интеллектуальный, жилистый, выше среднего роста тарзан. Однако все его выверты, по большому счету, смотрелись довольно  беззлобно, на деле Тоха был вполне порядочным и добрым парнем, ну, а манеры манерами и оставались, не более.
                Во время оно наравне с валютой шла торговля ваучерами, в чем Тоха тоже участвовал активно, сколотив за пару лет приличный капитал для более серьезных занятий. Однажды возникло в его делах существенное претыкание, когда он деньги ссудил под честное слово, да не тем людям. Сумма была по тем временам очень приличная, а должники наоборот, о приличиях имели довольно отдаленное понятие и в результате попросту кинули кредитора. Попытка вернуть долг с помощью неких тревожных личностей  успехом не увенчалась. Должники и самодеятельные коллекторы быстро договорились между собой: одни отстегнули долю вторым, оставив Тоху у разбитого корыта. Он покряхтел конечно, попыхтел, но решил, что продолжать разборки себе дороже. Не прибегать же в самом деле к радикальным методам, вроде стрельбы и прочая. То есть прибегнуть то можно, но вот куда ты прибежишь в итоге, не вполне ясно, а на ум неизвестно отчего лезут всякие неутешительные мыслишки. И Тоха  без особых колебаний принял предложение  приятеля заняться мелкооптовой торговлей сигаретами дорогих марок. В Питере это имело смысл, аппетиты большого города  обеспечивали приличный оборот и неплохую прибыль, а работоспособности Тохи, как уже говорилось, можно было только позавидовать.  Тем более, что отсутствие у него каких-либо пороков, требующих больших трат, позволяло вкладывать заработанные деньги опять же в бизнес. Выпивал Тоха очень умеренно, а, приняв на грудь, довольно быстро хмелел и ложился спать.  И вообще на досуге любил он поиграть  в волейбол или в пинг – понг, или просто совершить пробежку по просторам Купчино.  При этом имел  Тоха одну странную привычку, перед пробежкой налопаться  сладкого, мороженного например, и напузыриться кофе до бровей. В результате частенько, вернувшись  с джогинга , он сообщал : «Мляха, опять пришлось блевать на дистанции. Наизнанку всего вывернуло после пары километров». Но увещеваниям посторонних, дескать бегать лучше на пустой желудок, часа через два-три после еды, физкультурник наш внимать не хотел ни с в какую, упрямо следуя собственной изуверской методике.
                На площадках, где сдавали ваучеры, никто и от валюты не отказывался. Правда народец там толпился в основном мутный и левый. Серьезные люди собирались совсем в других местах, они в основном знали друг друга в лицо, что и являлось относительной гарантией нормального обмена ценностями. А на рынках и площадях  кого только не было. От мелких мошенников, норовящих поприжать несколько купюр в процессе расчета до вполне квалифицированных кидал, работающих не в одиночку, а как минимум вдвоем или втроем. Тоха предпочитал  контачить с проверенной клиентурой, поэтому сдавать ему  те же ваучеры было выгодно, что я и Боб с успехом и делали время от времени, когда набирали  приличное количество этих самых приватизационных чеков, которые приобретались у населения  в основном по три тысячи рублей за бумажку.  Имея связь с соседями в близлежащих областных и республиканских центрах, мы следили за биржевыми котировками  ваучеров в регионах, то и дело срываясь в очередную поездку, сулящую выгодную реализацию чеков в каком-либо смежном регионе. В таких случаях мы поднимали и закупочную цену, дабы увеличить оборот и соответственно прибыль.  Конечно  уровень наш и при самых пиковых объемах оставался откровенно кустарным. Ну, обеспечивали мы себе и семьям  подножный корм плюс еще немного, да откладывали  некоторое количество денег на  совершение новых сделок. Но раскрутиться  по – крупному все же не могли, инфляция перла как на дрожжах, а курс гринов подрастал из дня в день. Где уж нам с нашим плюгавством было за ними угнаться! Тем не менее мы с Бобом с некоторых пор завели привычку прогуливать десять процентов от полученной прибыли, чтобы фортуна не сочла нас жмотами и не поворачивалась к нам спиной или чем похуже  впоследствии. Придумали такую бяку не мы, а наши знакомые – Швед  и Жора  Корф, весьма удачливые деляги. Чем они конкретно занимались мало кто знал. Что-то таскали с территории местного завода, совершенно прекратившего к тому времени  какую бы то ни было производственную деятельность. А что там можно было таскать? Металл в первую очередь, медяху, латунь, сплавы всякие, вроде баббитов. Тогда, в начале девяностых город наводнили прибалты, скупавшие всю цветнину подряд, и можно было не хило раскрутиться на таких поставках. Швед с Жоркой одно время вполне преуспевали на криминально – коммерческом поприще, даже по рабочим делам раскатывая на единственном в городе «Форде Сьерра», и  сумев начать строить себе по двухэтажному дому каждый, причем  эти коттеджи конечно же отнюдь не походили на традиционные, бревенчатые, кособокие от времени, избы, в избытке доживающие свой век в старых городских  кварталах. Мы иногда пересекались с этой парочкой по незначительным, хоть и деловым, вопросам,  и поэтому наверное отношения наши были вполне безоблачными, приличные деньги между нами никогда не стояли, а значит и повода для размолвок не возникало. От наших удачливых знакомых мы и взяли моду  отмечать очередной успех в своем карманном бизнесе, принося искупительную жертву госпоже удаче. Справедливости ради нужно сказать, что  Жорка и Швед  были пацанами правильными, вели себя без излишней крутизны, охотно приглашали нас на свои гулянки, даже когда у нас не было  средств на подобные кунштюки. Корф неплохо рисовал, даже писал маслом, изредка продавая свою «мазню», как он сам называл картины и рисунки, в Питере. Наш ровесник, он, отслужив в известной южной стране, располагавшейся «за речкой», почти до дембеля, все-таки угодил в плен и провел полтора года в Пакистане, где чуть не помер с голодухи и от малярии,  а вернулся домой чудом, при участии  какой-то   гуманитарной  миссии, то ли  Красного креста, то ли  что-то вроде. Вначале его переправили в США, потом в Швейцарию, а домой он попал месяцев через восемь после окончательного вывода наших войск. Такой вот «Пешаварский вальс»  у него  станцевался.  Одним словом о европейской жизни он единственный среди нас мог судить не по наслышке, но не особенно о ней распространялся. Во всяком случае широту души закордонная жизнь в нем нисколько не убила и вообще никаким европейцем этот обрусевший немец не стал.
                Итак, заимствованную от наших более удачливых знакомых и коллег традицию, мы одно время использовали , что называется, на полную. Конечно же в пределах установленной десятой доли прибыли. С одной стороны жаба порой душила, все-таки деньги прогуливаем. А с другой, мы довольно быстро усвоили, что ежели не отдыхать и не расслабляться вовсе, то в итоге расслабуха  спонтанно и врасплох все равно нас накроет, но с гораздо более значительными  затратами в итоге. Была во всем этом изрядная доля временного помешательства, охватившего в те годы большую часть дееспособного населения нашей сказочной державы. Люди стремились заработать любыми возможными способами и прежде всего торговлей и посредничеством. А в подобных делах уж, как повезет, то  поднялся ни с того ни с сего, то пролетел и остался с голым афедроном. Денежки-то многим башни сносили начисто, все казалось доступным и возможным. Оттого и внезапное прозрение  действовало гораздо сильнее ледяного душа в знойный день. И частенько  не просто отрезвляло неудачников, но ввергало в долгий ступор и беспросветную хандру, следствием коей являлось  все тоже пьянство, дикое и безудержное. И это в лучшем случае. Нас с Бобом вообще-то, если честно, Господь по большей части миловал. То есть подсказывал, когда остановиться нужно и куда влезать не следует.
                Тоха  на поприще коммерческом не уступал  другим  и  опережал многих. Оставив табачную торговлю, он перешел на продажу информационных носителей, проще говоря, дискет и компакт-дисков, а затем  развернулся в музыкальной отрасли, благо попёр тогда, как на дрожжах, русский шансон, расходившийся буквально « в лёт». Да и «металл»  ему не уступал.  Однако необходимо было искать и находить продукцию, как можно дешевле, иначе ведь неинтересно работать. Мы же не Европа  занюханная, где за десять - пятнадцать процентов прибыли горбатятся, считая такой «выхлоп» вполне достойным. У нас, в новой свободной и , тьфу ты, прости Господи, в ту пору насквозь пролибераленной  родной стране, из рубля рубль вытаскивать, как минимум, следовало, а то и больше. Тогда  и жить становилось веселее. Поэтому поиск поставщиков Тоха поставил на широкую ногу, найдя выходы за рубеж, в страны бывшего соцблока, где аналогичных предприимчивых новаторов появилось ничуть не меньше, чем у нас. И вот, как-то раз, возникла необходимость срочно отослать своего человека  в одну из братских славянских стран для налаживания контактов с некоей фирмой, обещавшей поставки аудио продукции по ценам весьма заманчивым, товар конечно был откровенно пиратским, что впрочем и требовалось, бизнес есть бизнес, бабки есть бабки, а что до морали, то покажите мне хоть одного высокоморального  успешного коммерса… Переговоры явно имели смысл. И как назло ни у Тохи, ни у его компаньонов в тот момент не были оформлены загранпаспорта. Тут и пригодился Кулёк, подобным документом обеспеченный. Куль к тому времени  уже давно покончил со своим персональным распределением, не проработав на определенном ему  по окончании института заводе ни дня. Чем он конкретно жил все это время, мы толком не знали, да и не интересовались особенно. Химичил как-то где-то, по мелочи, на жизнь  ковырял - зарабатывал. В глазах родителей он, по его же признанию, давно уже стал «позором семьи», но едва ли был подобным фактом удручен или  хоть в самой малой степени озадачен.  Болтаться свободным агентом в Питере ему явно нравилось. И на предложение Тохи скатать в загранку по делу  Кулёк откликнулся самым живейшим образом.
                Прибыв вечером в столицу одной бывшей братской страны, он определился в гостиницу, созвонился с контрагентами и договорился о встрече у них в офисе в полдень следующего дня.  Свободного времени  было вполне достаточно для ознакомления с городом, тем более, что поздняя осень, в родных пенатах неуютная и промозглая, здесь, на европейском юге, оказалась практически летом. Куль решил, что обязательно  устроит себе глобальную пешеходную прогулку, вот только подзаправится малость, а то что-то проголодался. С подобными намерениями он и спустился в гостиничный ресторан. Поначалу все шло гладко, официанты сносно гомонили  по- русски,  посланец отечественного бизнеса сделал заказ, без алкоголя, какой там алкоголь, завтра же дела делать,  и вдруг… Да, собственно, ничего особенного, просто подошел администратор  и сказал, что ежели  господин клиент не против, то к нему за столик определят хорошенькую посетительницу женского пола.  Ну, а чего противиться? Кулек согласно кивнул и вскоре уже мило беседовал с милой блондиночкой в недлинном  красном платьице, также намеревавшейся поужинать. К этому времени , очень кстати, в ресторане заиграла музыка, начал  работать местный ансамбль, добавивший легкой романтики в обстановку в целом стандартного общепита. Очевидно проникшись лирикой момента, Кулек неожиданно для самого себя заказал бутылку  игристого вина, явившегося аналогом положенного в подобных случаях шампанского. И его новая знакомая, оценив мужской, с претензией уже на определенную широту, жест, согласилась без жеманства составить компанию столь галантному кавалеру. Наверное девушку мучила жажда, ибо от Кулька она в питии нисколько не отставала, и на столе, взамен опустошенной, очень скоро возникла еще одна бутылка.  Да и третья не задержалась. А образовавшаяся в столь краткое время пара, баран да яра ,уже  успела несколько раз отлучиться  на тацпол, словом, знакомство достигло уровня вполне доверительного общения. Но, как известно, игристое вино – напиток в высшей степени коварный. Четвертую бутылку, появившуюся на столике  посланец российского бизнеса  еще помнил.  О дальнейшем же  он, а равно и  Милена, так  представилась его новоявленная пассия, могли судить лишь приблизительно. В полицейском участке, где они с удивлением вдруг себя обнаружили, парочке  довольно четко объяснили, что когда девушку стали пытаться пригласить на танец некие молодые люди, тоже приезжие между прочим, Кулек быстро вспомнил недавнее боксерское прошлое и, впав в состояние берсерка, основательно потрепал троих слишком назойливых кандидатов в ухажеры, которые тут же ретировались, опрокинув пару столиков и сбив с ног метрдотеля. Однако Куль и Милена отделались в общем-то легким испугом,  поскольку особенных претензий им не предъявили и оштрафовали больше для порядка. Тем более , что  прекрасную половину можно было счесть потерпевшей, ибо в потасовке ей слегка надорвали подол платья и  поставили  элегантный, дивной густой синевы с чернью, фингал  под левым глазом. Истинных же дебоширов, как выяснилось, задержала полиция соседнего участка, на территории коего они также успели начудить. Ко всему прочему  местных блюстителей закона весьма  обрадовал и тот факт, что у парочки нашей сладкой оказались на руках обратные билеты восвояси. Да-да, и у барышни тоже. Звали её, как выяснилось, просто Елена, без всяких нотных префиксов, и следовать ей предстояло в славный город Кострому. Не думаю, что Кулька это сколько- нибудь расстроило. Ночлег в его номере устраивал и прекрасную Елену, словом все получилось, как нельзя лучше. Что же до переговоров с контрагентами, то на следующий день, прибыв-таки  в назначенное время к офису нужной фирмы, Куль увидел  неприглядную картину ареста полицейскими  местных бизнесменов , торговавших довольно крупными партиями  пиратских  «компашек» , о чем даже  сообщили чуть позже   в криминальных теленовостях.  То есть межэтнический бизнес – контакт умер , не родившись. Представитель заказчика , решивший , дескать довольно с него общения с  правоохранителями,  по- тихому с места событий слинял и вскоре  благополучно отбыл до дому, до хаты. Куда подевалась его дульсинея, он в последствии  не распространялся. Дай ей Бог здоровья.



                Когда мы с Бобом и Тохой ввалились к нему на хату, был уже поздний вечер. А в квартире находился не вполне трезвый Кулек, которому хозяином здесь был обещан ночлег и заранее выданы ключи от пристанища.  Наш беспокойный друг - боксер куда-то сосредоточенно и целеустремленно названивал по телефону, сопровождая сей процесс витиеватой руганью. Очевидно на том конце провода было постоянно занято. Нам он лишь кивнул и состроил подобие ехидной улыбочки, дескать, занят, уж извините, что не обнимаю.  Скинув куртки, мы оставили Кулька в прихожей и расположились на кухне.  Все необходимое для веселья было приобретено по пути в базу, и процесс  жертвоприношения фортуне, начатый  еще днем, следовало немедленно возобновить.  На длительное продолжение банкета ни я, ни Боб не рассчитывали, ибо предыдущей ночью в поезде  толком не спали, да и в течении дня помотаться пришлось изрядно. А Тоха, как обычно, больше нашего не выдюжит, вот сейчас побазланим чуть и на боковую. Тем паче, что на грудь уже принято неслабо. А поутру можно и к домой лыжи вострить. Благие намерения, язви их…
                Судя по обрывкам фраз Кулька, долетавшим на кухню из коридора, наш пострел  звонил в так называемую службу сопровождения, от коей добивался не просто абы какой сопровождающей, но в  точности соответствующей его, заказчика то есть всегда правого клиента, требованиям. А именно : «Чтобы высокая стройная брюнетка, в ботфортах… Да и обязательно с раскосыми глазами.. Ну, мля, я же толкую- азия… юго- восток…».  Да, хорош братец, ничего не скажешь. Где он-то набрался? Хотя вопрос сам по себе глупейший. Мало ли где! Да где угодно! И совершенно спонтанно. Отсутствие конкретных занятий частенько приводит именно к такому повороту событий. Потом и не разберешь что к чему. А головушка бо-бо и денежки тю-тю. Но останавливать приятеля или мешать ему в обретении высокой и стройной азиатки мы не желали. Во- первых , это абсолютно  бесполезно, видно, что человека перемкнуло слегка, и он не успокоится просто так, а  во – вторых, ничего особенного, из ряда вон выходящего не происходило. Вот  и пусть  оно идет , как идет. Над нами не каплет, сидим спокойно на кухоньке,  как говорится, «никого не трогаем, починяем примус».  А там посмотрим.
                Посмотрели  мы вскорости. Куль, закончив наконец изнурительные переговоры, присоединился к нам. Особо разгуливаться ему не следовало, он вполне мог нарыться  до прибытия свой пассии,  разбирайся потом с сопровождающим. Поэтому Боб плескал  в рюмаху Кулька по половинке и через раз, что впрочем не вызвало у того никаких возражений. В разговорах ни о чем, прерываемых  краткими тостами «за нас» и «за удачу» прошло минут сорок – пятьдесят.  Потом, довольно неожиданно, в дверь позвонили.  Вот сколько не ожидай этого сигнала, а раздается он именно тогда, когда о нем не думаешь. Еще одно подтверждение правила, гласящего, мол, если хочешь чего-либо дождаться, перестань ждать вообще, даже думать об ожидаемом прекрати, и оно тут же явится, предстанет или свершится. Кулек, срываясь с табуретки, возвестил прогорклым, но уже довольным голоском: «А вот это ко мне!» и нырнул  в прихожую. Я прикрыл за ним дверь, убавил звук магнитолы, вещавшей голосом  бородача эмигранта про то « как было клево той весной» , и объявил присутствующим режим тишины, демонстративно приложив палец к губам. Мы слышали, как чавкнул замок  входной двери, и прихожая тут же наполнилась приглушенной бубнежкой пополам с некоторым топтанием, означавшим перемещения  вошедших и встречавшего друг относительно друга, для удобства скорого разговора и расчета, завершавшего первую фазу всей операции, так называемого сопровождения томящегося одиночеством нашего общего друга. Вскоре разговор иссяк, дверь вновь хлопнула, прибор, ея запиравший  повторным чавканьем возвестил о том, что граница на замке и судя по всему Куль с барышней скрылись в одной из комнат, не удостоив нас посещением. Впрочем, оно и понятно, незачем полохать понапрасну труженицу, еще помстится ей невесть что. Пусть милуются. А мы пока…
                Вот именно – пока. Пока сила примера помноженная на залихватское настроение, инспирированное приемом веселящего зелья унутрь, не повлекла нас на принятие мер к оптимизации своего застолья. Точнее – застольной компании.  Так ведь частенько бывает, сначала все дружно собираются посидеть мужским коллективом, мол, ну, их, этих баб, сплошная с ними морока, а впоследствии не менее солидарно  выражают желание пригласит девок, хоть бы и для мебели, с ними, дескать, веселее, а что до прочего, посмотрим.  С другой стороны  правило «рожденный пить, любить не может» тоже  оправданно, ибо зиждется на многовековом опыте предыдущих поколений. И опять же, как работаем, так и отдыхаем - истина непререкаемая. И ежели сложить все вышеупомянутые постулаты, претворяя их в реальность, то весьма возможен такой гоголь-моголь, что лучше бы и не собираться компании вовсе. Тут конечно же немалую роль играют субъективные факторы, как, например, «ты не так сказал, косо посмотрел, вообще сидишь вызывающе настолько, что и молчишь весьма обидно», вкупе с вариациями на тему «ты меня уважаешь?», «давай, на руках поборемся», «давай, пресс пробьем»  и прочая, и прочая.  Короче говоря, спонтанно возникающее застолье частенько чревато неведомыми, но чаще всего негативными последствиями. В подобных делах даже экспромт лучше готовить добросовестно и заранее.
                Взгляды приглашенных жриц любви отдавали легким недоумением и некоторым снисходительным презрением  к не вполне понятным клиентам.  Подобным образом взирают на мир только истинные в своем деле  профессионалы.  Я впоследствии не раз убеждался, что в наших палестинах, по установившейся с совдеповских времен традиции,  настоящий мастер должен по крайней мере слегка презирать клиента. Даже не то, чтобы презирать, но относится к оному с легким небрежным снисхождением, аки мэтр к профану или, в самом лучшем случае, как взрослый к не вполне еще разумному ребенку. Оно и понятно, клиент, даже самый искушенный, всех тонкостей обслуживания знать не может, да и не должен. Еще чего! И уж коль скоро ты  самый, что ни на есть подлинный дока во вверенном тебе заведовании, клиента, кроме всего прочего, еще и обштопать грамотно обязан. И чтобы овцы были сыты, и волки целы.  Истинному же мастеру любой обращающийся за помощью по большому счету мешает. Почему? А потому, мешает осознавать и лелеять этот самый профессионализм и сопутствующую оному элитарность. Бред? Возможно, возможно. Только это как посмотреть, дорогие мои товарищи. А на поверку частенько именно так и выходит- выползает- вылезает. Вот, положим, работал я некогда грузчиком в различных торговых сетях, и к любой прибывающей под разгрузку фуре или  чему-то поменьше размером ничего, кроме благородной ненависти и презрения, не испытывал. А отчего? А оттого, что был я со своими коллегами  истинной элитой торговли российской, без нас, встань мы столбами, весь процесс бы замер. Хоть и не насовсем, а все-таки. Пока там других найдут! А я на работе не употреблял, пойди отыщи враз второго такого. Прямо скажу,подобный поиск  - процесс  не скорый. Менагеры и разные там товароведы, они к творчеству на погрузочно- разгрузочных не способны, а хороший грамотный грузила – человек по всем статьям уважаемый, и водилами, и своими же продавцами, и опять-таки товароведами, кто же, кроме него, грузчика,  им поможет скоро и правильно товар принять, кто им ящики, коробки, мешки, сетки грамотно ворочать будет, да быстренько нужный товар на складе отыщет и в торговый зал подаст? С  хилосом и вдобавок, по жизни тормознутым, никакой каши не сваришь, одна мука всем смертная  и путаница, откуда вытекают скандалы с покупателями и меж собой. Вот и смекайте, как же мне не смотреть чуть свысока и на вышестоящих, и на покупателей, среди которых попадаются идиотики, искренне верящие, будто бы «клиент всегда прав». Он прав конечно, только не всякий и далеко не всегда. У нас ведь не запад гнилой, слава Богу, и уже давным- давно не соцреализм. Словом, состояние нашей общественно-политической формации  если и определено  в каком-либо направлении, то прежде всего в чиновно- бюрократическом, к коему большинство граждан касательства предпочитает не иметь, поскольку таковое себе дороже выходит. Ну, да ладно, о чем биш я? А, вот…
                Пока Боб накручивал диск телефона и разбирался с призывом к застолью достойных компаньонок, я успел смотаться в лабаз и основательно пополнить  и разнообразить набор напитков и снеди. На кухне к моему возвращению торчал вполне умиротворенный Кулек, напряженно впрочем размышлявший «продлевать или нет»?  Однако, сомнения его вскоре разрешились сами собой. В дверь кухни постучали и на пороге возникла  ничего себе такая фея, действительно в ботфортах и с красивыми раскосыми глазами на скуластом, вполне , лице.  Она спокойно поздоровалась и в двух словах объяснила, что служба её закончилась, она теперь два дня выходная и может, если мы не против, просто так с нами покуролесить.  Боб предложил девушке присесть и выдвинул ногой из под стола запасную табуретку. Звали её Алла, во всяком случае она так представилась. Было понятно, что никакая она не Алла, просто имя настоящее обнародовать ей нет смысла, а мы и не настаивали. Алла, так Алла. Исполать ей.  А нашего полку  вскоре еще прибыло. Представительницы службы сопровождения  сидели, покуривая, переглядываясь, чуть заметно пожимая плечами и пока еще настороженно наблюдая за всем происходящим. Мы с Бобом и Кульком реорганизовали стол, выдвинув его на середину довольно просторной кухни и принеся недостающие стулья из гостиной. Тоха все это время  маячил у окна. Он основательно нагрузился и вожделел пока только свежего  воздуха из открытой форточки. И то сказать, кухонная атмосфера на время весьма сгустилась, табачный дым смешивался с испарениями от жарившегося на здоровенной, заслуженной, в смысле – основательно закопченной, чугунной сковороде мяса, кипящей в алюминиевой кастрюле картошки и жарким дыханием присутствующих. Наконец, все было готово, Боб  наполнил рюмки и фужеры, и праздник вошел в новую, весьма многообещающую фазу.
                Через некоторое время я, судя по всему выключился, а включившись вновь, обнаружил себя стоящим на балконе с потухшей папиросой в руке. Было довольно холодно и промозгло, ночное небо источало гадкий  сырой снежок, подгоняемый порывами  ветра, налетавшего, как мне казалось, из- за угла дома прямо на балкон. И на меня, этот балкон в данный момент населявшего. Несомненно, далее пребывать здесь не следовало. Я решил вернуться в квартиру и еще собираясь толкнуть балконную дверь услышал некие не внушающие оптимизма  звуки, долетевшие до моего слуха из распахнутой по прежнему кухонной форточки.  Судя по всему, бывший праздник грозил перерасти в выяснение отношений или того хуже в потасовку. На кухне я обнаружил только Тоху, довольно раздраженно что-то выпытывающего у одной из девчонок, загнанной им у угол, к самому холодильнику.  Наша гостья  весьма плохо соображала, что от неё хотят и только беспомощно разводила руками и повторяла : «Да я не знаю, да ,что я-то?». Она и рада была бы дать стрекача и из кухни, и из хаты, но не могла, ибо хозяин нависал над неё всеми своими ста девяносто пятью сантиметрами  роста,  при этом держа что-то в правой руке и явно пытаясь применить сей предмет для скорейшего вразумления  непонимающей.  Я подошел к Тохе вплотную и взял его за руку, в ладони его покоился муляж «эфки».  С таким же успехом можно было угрожать барышне булыжником. Впрочем и булыжник, как известно, при определенных условиях становится оружием пролетариата. Спасибо товарищу скульптору Шадру, вразумил.  Я без лишних слов отобрал у  Тохи  «болванку» и после недолгих расспросов выяснил, что  гостья наша обвиняется в краже трехсот баксов, лежавших до сей поры  на холодильнике, куда их определил между делом сам хозяин хаты. Убедить довольно нагрузившегося Тоху, что девушка к краже непричастна, было совсем нелегко, точнее практически невозможно. Тут существовал лишь один способ, а именно - найти пропавшие деньги. Но никакого желания  заниматься их поисками  я не ощущал. Я вообще мало, что ощущал, кроме  собственной головы, ставшей почему-то  огромной и ватной, к тому же болезненно реагирующей на любое беспокойство извне. Но остатки соображалки  все-таки еще в ней теплились, поэтому я решил вопрос кардинально, а именно – порылся в карманах и вернул Тохе искомую сумму, благо она у меня как раз присутствовала. Ничего иного в данный момент мне не оставалось, ибо девицу следовало вывести из под прессинга, а то не ровен час прилетит ей в дыню, потом  маеты не оберешься. А деньги наутро поищем совместными усилиями, авось найдутся. Кстати, а куда  остальные-то парни-девицы подевались? Где Боб, Куль и еще две подружки – пивные кружки?  И почему это свет стал меркнуть? Кто там развлекается  с выключателем? Да и выключатель какой интересный! Люстра, то разгорается  понемногу, то гаснет плавно- плавно… И тесно как стало вдруг, ни повернуться, ни рукой шевельнуть…
                Боб, навалившись сзади, накрепко обхватил меня обеими  руками, замкнув их в кольцо на моей груди. Я вяло дернулся пару раз и больше не стал оттого, что оторопело уставился на сидящего на полу Тоху. Лицо  у него было в крови, по- моему и нос расквашен, и бровь рассечена. Кто это его? И за что?  И тут до меня дошло, что это сотворил я. Но когда успел? И что стряслось, собственно? Я же помню , как всё было. Да-да, Тоха деньги потерял, наехал на девку, а я его остановил и деньги вернул из своих. Или не вернул.  Боб, очевидно почуяв, что сопротивление моё иссякло, отпустил меня. Я глянул на свои руки. Костяшки на правой  были слегка сбиты, а в левой пясти я стискивал те самые, зеленые… Значит собирался отдать и не успел? Девчонка по-прежнему  сидела на табуретке в углу. Складывалось такое ощущение, точно она туда влипла намертво, впаялась так, что никакими усилиями уже не оторвать. Глаза её были  пусты, ни испуга, ни облегчения, ни чего-либо иного отыскать в них не представлялось возможным. Вероятно и она плохо понимала, что творится вокруг.
               Боб  сзади похлопал меня по плечу и подтолкнул  к Тохе. Ну, правильно, надо же  помочь ему подняться. Я наклонился к сидящему  и протянул руку. Тоха глянул на меня и,ухмыльнувшись,  протянул свою. Я плавно потянул его лапу на себя и чуть вверх. Он встал на ноги, вздохнул и помотал головой. Боб уже притащил  вату и перекись,  он знал, где Тоха держит аптечку,  пользоваться которой Бобу приходилось не один раз, мало ли, что с ним Питере происходило.
- Ты живой?- спросил я у раненого
- Да жив- жив- проворчал он в своей обычной, чуть сварливой манере
- Зря только ты мне карточку  подправил
-Брат, не знаю, как вышло? Не помню, честное слово.
- Да как- как. Так, как обычно. Ты бабки достал, а я в это время решил шалаву эту напоследок пугануть, и не рассчитал дистанцию немного. Если бы ты меня не перехватил, я бы этой Зое…Зине… ой, как её там… А ты успел.  Может быть оно и к лучшему.
               Как выяснилось вскоре, Боб и Кулёк с подругами выходили проветриться на улицу, тем более, сигареты закончились, вот и решили прошвырнуться. Боб просто  вернулся первым, пока девчонки и Куль  курили у подъезда. Вошел в хату, а тут активное боестолкновение. Самое смешное, что три бумажки, по сотне баксов каждая, были найдены этой самой Зиной- Зоей, я так и не уяснил её имя, аккурат под холодильником,  через десять минут после  описанных событий. Они были заколоты канцелярской скрепкой с левого угла и оттого  столь хорошо спланировали с крышки холодильника под самый край его днища. Видно порыв ветра из форточки их потревожил, в хате  сквозняк, входили – выходили, дверь туда-сюда, вот тебе и на. А меня чуть перемкнуло, я на балконе охолонул и малость в себя пришел, но, оказалось, что далеко не совсем. Иначе повторного, хоть и короткого замыкания в кухне, со мной не произошло бы. Но вот Тоху при его настрое, намерениях  и действиях  в любом случае держать пришлось бы. А там уж  всякое возможно.  Девчонку же ни при каких обстоятельствах  прессовать не следовало. Во- первых такое мы вообще не практиковали  в подобных случаях, а во- вторых, мало ли с кем после этих прессингов придется разбираться. Мы например свалим с Бобом, а на парней, на Тоху с Кульком наедут почем зря. Кто наедет? Найдется кому. Есть такая публика, без юмора и воображения. Любители даже в спокойной обстановке человека на год рождения развести, например.  И потом, если наедут, не столь страшно, Кулёк и не в такие переделки попадал по боксерской своей молодости, просто мы для себя уяснили, что тратить время на пустые и тупые разборки, кто круче, кто самее, занятие – глупее не придумаешь, и всей жизни не хватит. Тем паче в ситуации, когда твоя правота более, чем сомнительна. Я вообще давно за собой одну штуковину стал замечать, если я понимаю или считаю, что по большому счету неправ в данной конкретной ситуации,  то защита себя любимого дается мне с трудом. Не всегда, ох, далеко не всегда я готов в подобной ситуации лезть на рожон. Вот и сейчас. Неважно, что я деваху ту защищал, а Тоха наоборот, если допустить  крайний вариант, для возможных наших оппонентов мы все одинаковы окажемся.  Что, собственно, абсолютно правильно. Так зачем глупейшее недоразумение возводить в степень и на выходе получать готовый эксцесс  с весьма неясным результатом? А кровь человеческая льется по идиотским и пустяшным  причинам гораздо обильнее и чаще, нежели в связи с действительно серьезными обстоятельствами. Опять же кулаки сразу распускать не по-людски совсем. Мы и без того грешники.

                На год рождения простаков  путали так. У человека  спрашивали, какого он года рождения? В ответ обычно слышалось двузначное число, кто же будет полностью все произносить?  Как правило и говорят: « Пятьдесят седьмого или  шестьдесят третьего». Ну, кажется , абсолютно верно.  Но в споре на деньги все имеет значение. Выслушав такой ответ, путающий заявлял, что он- де просто уверен, что ответчик ошибся. И никаким пятьдесят третьим или шестьдесят пятым  годом рождения похвастаться  он не может. В пустых препираниях, ибо будущая жертва принималась пламенно уверять оппонента в своей правоте, проходило несколько минут, в течении коих ответчик попросту заводился и несколько терял над собой контроль. Это легко объяснимо, представьте себя  в подобном споре, когда некий ферт оспаривает у вас очевидные и прописанные в документах даты. Мало того, ответчик очень часто предъявлял либо паспорт, либо военный билет. И уверенный с своей правоте вдруг слышал абсолютно хладнокровное и окончательное возражение, вроде такого: «Пардон, приятель, но вы ведь тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Но говорили, что пятьдесят пятого? Я и удивился. Разве это одно и тоже?». Тупо? До кретинизма. Но работала сия уловка практически безотказно. Можно было упираться, но  существовало и продолжение, человека продолжали заводить далее и затеивали следующее демагогическое пари, теперь утверждая, что и полное число, называемое в качестве года рождения, ошибочно. А когда  спорщиков, сцепивших руки, нужно было «разбивать», буквально перед самым  «разбитием»  путаник выкрикивал в фальшивом азарте : «Кто прав, тот платит! Так?». Его визави, утративший всякий контроль за ситуацией, в горячке обычно отвечал , мол, так. конечно так. И естественно платил. Можно было и отказаться, однако ситуации разные случались. И компании всякие попадались. С виду шалость невинная, а за базар ответить придется. Не ответишь, грех на душу возьмешь. А грехи обычно искупать приходится. И ничего смешного. Ничегошеньки. В среде, где практикуются  такое, люди  с великодушием не знакомы. Они даже мыслят  по-иному. И одна и та же фраза, произнесенная таким вот деятелем и  тобой, будет толковаться вами абсолютно по разному.  Досадно? Еще бы. И тратить время на общение со столь великолепными ребятами бессмысленно и слишком расточительно.


Реплика в сторонку:
                Однако , это, конечно же, из разряда « кому, что нравится». Точнее, не что, а кто. Одни, слышу и читаю  регулярно, бардов хают на чем свет стоит. За то, что их «лыжи до сей поры у печки стоят».  Другим десантура, очевидно, свет белый застит, они вэдэвэшников кроме , как  интеллектуалами  разбитых о башку бытылок, не величают. Очевидно коробит эстетов, когда бутылкой по башке себя кто-либо хлещет. Ну, правильно, умники спят себе сладко или по клубам с телками зажигают, а недоумки помирают, за  них в том числе, в горах да в песках.. Все аки всегда. Ничего необычного и нового. У меня складывается такое впечатление, что действительно  никаких новостей в мире нет. Есть довольно предсказуемые, вполне ожидаемые и ничуть не интересные известия  в основном, даже подавляющем числе, о насилиях, изменах, подлости и прочих доблестных  действиях людских. О хорошем, воистину человеческом, сообщают гораздо меньше. Да и верят  подобным сообщениям не столь охотно. Всегда приятно сознавать, что твое падение не столь уж велико и глобально, вон, что творят, а я-то, я-то разве… О-хо-хошеньки-хо-хо.

 
                Как  и ожидалось, наша с Тохой эскапада  никакого дальнейшего развития не получила. В том смысле, что ничуть не сказалась на наших с ним дальнейших, вполне дружеских, отношениях. Нет, врать не стану, некоторое время чуял я себя не вполне ловко, когда находился с бухим приятелем за одним столом. Повторения не хотелось совсем, но мы предполагаем, а Господь не просто располагает, а порой и попустить может.  Но поскольку Тоха тоже вел себя с оглядкой, не столь отвязано, как частенько его заносило, все в конце концов обошлось и встало на свои места. Если это и в самом деле были свои места. Кто их разберет?
                Написал гимн одного рабочего городка, на конкурс, к юбилею. Победителю обещали двадцать штук, нашими бабками конечно, отвалить. Все было бы здорово, но высокое жюри ожидало от меня нечто более лиричное. Не столь, очевидно, имперское.  Либералы рефреновы… А песенка ничего себе получилась, народ слушает -не морщиться, телевизионщики трек этот в свой фильм документальный, к юбилею города, вставили, в самую концовку. И даже аж три тысячи  отечественных талеров за это мне выдали явочным порядком. Святые люди, хоть как-то отметили мои невероятные художественные усилия. Ага, только в кармане все одно дырка.
                Тут дружок мне рассказал рассказочку: он по работе связывался с областным ведомством природоохранным, (уж не буду силиться поименовать  таковое полным титулом ), и в частности некоей даме – ведущему специалисту, передавал координаты  каких-то ориентиров в массиве своего лесничества, то ли  мест, где были возгорания лесного массива, то ли еще каких-то, уж не вспомню точно.  Так вот, дама сия не могла понять как эти градусы- минуты- секунды на бумажке зафиксировать. Ну, не знала специалистка  условных обозначений. На полном серьезе, он ей толкует, дескать, градусы обозначаются маленьким кружочком справа и чуть сверху от численного значения, минуты- один штришок, секунды, понятно, двойной. На том конце провода полный ступор. Эта областная  дива не дотумкала даже буквами сокращенно записать  «град»- «мин»- «сек». Почесал репу мой дружок и трубочку осторожно  вернул на рычаги, как говориться. А говориться о том, что фея эта  прелестная, сидючи в областном комитете получает зарплату, наверняка, вдвое больше, нежели  госинспектор лесничества, имеющий вполне профильное образование за плечами.  И отмантуливший по лесам почти два десятка лет. Это я к тому, кто и как бабки заколачивает. Завидовать этой жар-птичке  не хочется, да и человек она, вполне возможно, неплохой, вне службы. А все равно, а-абыдно, да? Иногда.
                Безусловно, могут ведь и возразить, что не в силах я словесностью себе на жизнь зарабатывать, поскольку словесник такой, слабенький. Спорить не стану, отвечу следующее – постоянным спросом на рынке пользуется  жареное, всем понятное, тепленькое, основательно «взмыленное», влечение с легкой долей беспомощной эротики. Но куда удобнее и прибыльнее -заурядная, привычная, оригинальность вроде фантастики из разряда «что хочу, то и ворочу». Или детективчика на исторической канве. Тут при определенной настойчивости и умении пользоваться современной базой связи и информации т.е. всемирной паутиной, главное -  научится пристраивать свои «потуги» . И неважно, что ты там конкретно наплел, главное - людей особенно не тревожишь, не пробуждаешь у них думы напрасные, вдобавок намек на разумное- доброе- вечное имеется между строк и этого вполне достаточно. А у меня тут же вопрос к таким  книженциям, точнее – к авторам, мол, а зачем сие произведение создано? Ты, создатель, можешь сказать? Не можешь. Значит сразу протух? Поздравляю. Тиражи есть, пусть и небольшие, кой- какая известность тоже наличествует. А книжек нет. Хоть упишись по уши. Протухнуть вообще легко.  Свежесть  потерять, и не ту, о коей вы подумали. Легче легкого толком не иссякнув – совершенно исписаться. На какой слог ударение, стоит уточнять?  И конечно же, талант найдет себе дорогу, сам нахожу, кое- что получается, кое что совершенно нет.  И тем не менее. Давайте, оставим эту «балалайку школьную в покое». Как сказал Аланыч, применив уже известную сентенцию,  напомнить? Извольте:

В стремленьи жить под небесами
(Давай, мой друг, себе не лгать), 
«Бездарности пробьются сами,
Таланту нужно помогать.».

И  тему прикроем, чтобы зазря не сквозило. А не то договоримся до черт знает чего. Тоже мне философия.


                Вот еще поливка смешная, да не очень. Я тут подумал - прикинул  недавно, и решил на время вернуться  к работе по своей изначальной специальности. Годик потрудиться  мастером или даже слесарем, глядишь, и деньги вновь заведутся в кошельке. Ну, иначе у нас в  городишке уж больно тощо на круг выходит.  И почти было уже устроился.  Почти да не совсем. Резюме ( Господи, какими словами мы  теперь пользуемся!) свое я на пару солидных сайтов закинул, ибо напрямую  к бывшим коллегам - сослуживцам бежать, я не способен и теперь, когда нищенствую, точнее частенько иждивенствую. Лучше бутылки собирать, нежели  этим добрым людям кланяться, лом им в грызло, дабы головушка от счастья не гуляла из стороны в сторону. И здоровья на всю оставшуюся жизнь. Ибо они-то хоть разбираются в своем деле. А на меня , в результате нескольких «поклевок», вышли два мужичка молодых и сладкоголосых. Представители фирмы «Реминал», сиречь «ремонт и наладка», и один из них, Антошка, величал себя ни белее, ни менее,  как директором. А своего подельника Витеньку никак не величал, но чувствовалось, что сей субъект – правая директорская рука. Десница ,значит. Встретились мы, пообщались. Я в разговоре несколько настораживающих моментов отметил, внутренне поморщившись. Фирма зарегистрирована по месту Антошкиного проживания,, о проектах  производства опасных работ они ( руководители!)   не ведают ни бельмеса, сами спрашивают, умею ли я читать чертежи на монтаж технологических  трубопроводов, слышите,  сами спрашивают и с улыбочкой. Смеются, что ли ,думаю. Потом выясняю, что структура ихняя, «тока – тока»  созданная, на субподряде работает у крупной строительной фирмы из Питера, недавно с корпорацией дело заимевшей,  но вполне солидной. Ладно, договорились так: мне пропуск оформят на промплощадку, я подъеду в нужный цех, познакомлюсь с объемами и условиями работ, поручкаюсь с генподрядчиком, пройду инструктажи  и оформлю трудовые отношения с моими  молодыми – начинающими работодателями. Причем Антошка вскольз как- то обмолвился, что, дескать, решим, позже решим по договору подряда мне  работать или же по трудовой оформляться на постоянку. Я кивнул, решим- решим, пропуск делайте.
                Питерцы, кстати, оказались солидными людьми, нормальными строителями и монтажниками. Общались мы на одном языке и остались довольны друг другом. О фирме «Реминал», созданной по их же инициативе, парни из северной столицы отчего-то отзывались довольно прохладно. И мне сказали, что ежели  не надумаю с Антошками – Витьками дело иметь, могу обратиться к ним напрямую, может чего и обломится мне от щедрот головной организации. По словам питерцев, главным достоинством их «субчиков» было желание работать. Но ничего кроме желания у них не имелось, вот в чем беда. Они явно не понимали, куда лезут, ведь на опасных производственных объектах таким бизнесменам шею себе свернуть легче легкого. Один несчастный случай с тяжкими телесными и прости- прощай, родной завод. Это в самом наилегчайшем варианте. А есть еще иные подводные камни, коих немало.  Питерцы это уже явно осознавали, но чуял я, что заинтересованы они в создании подобных «фирмочек». Понятно, отчего такой интерес? Не стоит  сейчас углубляться. Все определяет  бабло- бабки- бабульки- табаш- капуста- хабар… О, Боже, думаю, а люди-то все те же. Только еще хуже. Кто о чем, а лысый о расческе в любое время года и даже суток. Жар загребать  положено лишь чужими руками, и чем больше таковых, тем лучше. А в пиковом случае недолго от них и откреститься, мол, вот какие недобросовестные – халатные субподрядчики попадаются! Ату их, но мы тут не причем. И съехать на дураках без особенных скандалов и потерь. И других идиотов подыскать.Тем не менее  с этими питерскими  деятелями мы расстались вполне довольные общением. Ну, профессионал профессионала чует и понимает. Несложно говорить, когда и по умолчанию смысл доходит.
                А вот Антошка - Витя подкачали. Когда я в телефонном разговоре упомянул об официальном  своем  приеме на работу, директор спросил: «А может покамест так потрудишься, без договора, пару недель? Потом и оформим». Я был краток и объяснил ему без обиняков, что лоха пусть ищет по другому адресу, а я без оформления и приказа о приеме  на работу шага не сделаю. В ответ мне объявили, что у них в фирме все люди без договоров  трудятся. Во кретины! Спросите кто? Да все! Дегенераты нашли друг друга и горят желанием влететь по-крупному. Словом, мне пришлось подытожить общение, установив завтрашний день в качестве крайнего срока решения столь очевидного , но и столь же запутанного вопроса. Антошенька заверил, мол, Витя завтра встретиться со мной и все оформит. Ну, было уже ясно, что ничего никто не оформит и меня хотели на голубеньком глазике развести. И самое смешное, что Витенька наутро , не поминая и звуком мое окаянное трудоустройство, заявил о своей готовности показать мне фронт сентябрьских работ. Я  же в ответ, «включив дурака», сладко спел ему, что непременно с ним встречусь, но не сегодня, и не завтра, и не знаю точно, когда именно. Тут у меня друг помощи попросил, вот закончу с ним, а потом уже…Обалдуй – десница директора гундел еще нечто  смутное о большом объеме работ, но я сказал: «Перезвоню»- и отключился. Вот и поработали. Друг-то, якобы попросивший у меня помощи, во время идиотских переговоров сидел рядом, на водительском сидении тридцать первой «Волги» и ошарашено  вздыхал. Ему вообще не верилось в реальность происходящего. А какая реальность- две жадные и глупые твари пытались меня наколоть и заставить работать на них  даром. А отчего бы и нет? Бизнес- дело жестокое. Я  бы им наглядно сие продемонстрировал два десятка лет назад. А сейчас – не-а, не буду. Сунуться сами, отбрею. А  я уже не по таким делам. Мои – они совсем иные. Плюс творческая нищета, которую не продашь, ибо никто её не купит. Просто мало кто понимает, что она такое.



                «Волжану» у друга отобрали слуги закона. Нет, действительно по делу отобрали, претензии тут можно только  себе предъявлять. Особенно, если бухой за рулем, хоть и полночь осенняя на дворе, и поехал за лекарством народным в круглосуточник, где  весь город ночью пасется, ну не весь, вот треть страждущих – абсолютно верная доля, поскольку в городишке три подобных оазиса. А на перекрестке, где ему влево нужно было нырять со светофора, не пропустил мой дорогой дружок один такой слегка наверченный джип, стоявший на встречной полосе и имевший законное преимущество, поскольку прямо следовать собирался. А  кореш на своем корыте цвета баклажан ,ничтоже сумняшеся, сверкнул перед носом крутышки влево и был таков. А через полминуты, максимум секунд  через сорок пять,  у него на хвосте мигалка уазика пэпээсного заморгала.  Со всеми вытекающими.. Авто на штрафстоянку, водителя на освидетельствование и на протокол. Ну, ладно.  Тем паче, что друг мой  второй раз так влетает. Конечно, денег ему придется отдать не меряно по его-то доходам, он когда тачку со  стоянки выталкивал, семь штук только за выезд из ворот отстегнул. Плюс еще две с половиной за транспортировку  к дому. Плюс штраф сам по себе немалый. Цветочки все это, мог бы и хуже приехать. Куда хуже! Вот только ничего подобного и вовсе не случилось бы в ту ночь злополучную, кабы не «Чероки»  тот подозрительный. Некий чин там присутствовал, отношение к власти  имеющий. Если даже просто дать сигнал через дежурную часть, дескать меня бухой водитель на «Волге»  подрезал в наглую, пока менты бы раскачались, пока нашли бы, упомянутый лихач давно бы уже до лабаза добрался и салон авто покинул бы. Все. Инцидент  почти «исперчен». А тут патруль прилетел, точно молния. Среагировали, представьте себе. Вряд ли упёрлось бы просто так наряду  подобное  счастье, причем друган отнюдь не гнал, со скоростью у него все в норме было. Мало ли народу пьяными ездит ночью? Что, всех приземляют? Ничего похожего. Сам не раз наблюдал. Не пойман – не нарушитель, свято! Плюс к тому еще и пресловутый административный ресурс работает. Звук пустой? Как бы на так! Я помню, когда был у нас  один представитель закона,  чувак с фамилией, словно у чеховского персонажа, так он на черной «узкоглазке»  и днем, в усмерть пьяный, светофоры сшибал. Меня даже предупреждал кое- кто, скажем, поверенный в делах гайцов в городе, что  нужно опасаться черного японца, ибо водила там – без башни напрочь, но с большими возможностями, и ежели что, отбрыкается в шесть секунд. А сыновья- жены- братья- дочки бонз различного пошиба? Да я могу  сходу историю рассказать, как  десятку таксиста на стоянке  пьяная супруга одного корпоративного менагера  в среднюю стойку   на мерине своем поцеловала со всего размаха. Потом он с ней года два по судам воевал, еле доказал, что не верблюд, и правды добился в итоге, и денег с этих жирный стряс неплохо, но у него случай показательный. Там у  ответчицы вариантов отползти не было практически никаких. А случись несколько иначе? Во-во. Да и потом, каждое такое разбирательство - в любом раскладе - нервишки, эмоции, сердчишко, давление… А дядя-таксист человек не молодой, склонный к полноте… Кондратий Касьяныч чекалдыкнет прямо в зале суда, и кому они нужны, денежки твои выигранные?  Согласен, пьянство за рулем – грех тяжкий и покаяния серьезного требует. Жаль, что не для всех. Вот , когда детки премьеров, министров, генералов, губернаторов, этих, элиты от бизнеса, и они сами будут на одной доске со мной стоять в любом случае, тогда я поверю, что в стране – счастливая аркадия.  Что, ерунду порю? Конечно. А я намеренно сие совершаю. Вы же порете свою ахинею направо и налево, публично, не стесняясь никого. Еще и навар лопатой за это гребете. Давайте вместе, а, расписные мои? А то мне со товарищи тоскливо  ваши веселые художества лицезреть, да еще и раскланиваться по- джентельменски. Презрение, к слову, требует не меньше энергии для поддержания его на должном уровне, нежели ненависть. Опять-таки ненавистного и полюбить вдруг можно, нежданно – негаданно. А вот презираемого – никогда. Даже пожалеть не сможешь. Даже, если захочешь пожалеть. Уж, поверьте. Прости меня, Господи…  Но еще одна реплика. Отчего это наказание за нарушения правил дорожного движения у нас ужесточается, а на дорогах по-прежнему месиво, кровь  и смерть? Отчего в любом городе страны  обязательно встретишь пару - тройку, минимум, остонадоевших всем мотоциклистов, носящихся  по самым центральным   улицам на запредельной скорости при полном попустительстве честнейших и ответственных сотрудников соответствующей организации? Кто знает ответ? 
               
Реплика в сторонку:
                Память мелеет, как речка – ровнотечка  засушливым летом, хоть и подпитывается оная  городом неустанно. Летом народ на юга шарахает, и стоки естественным образом оскудевают. И память тоже мелеет все-таки. Как даже речка- ровнотечка знойным, пыльным,  промышленным летом. Радость ежедневного существования  ускользает куда- то.  Вот многие любят говорить, мол, ничему не удивляюсь уже… И  в ответ, дескать, лучше все-таки не разучиваться удивляться жизни, чудесам. Я за собой отметил, нет, удивляться могу и по сию пору. Но не хочется отчего-то. Наверное  по причине неукоснительно отвратной окраски  испытываемых  удивлений. Не стопроцентно,  но весьма часто…А жаль собственно. Радоваться жизни ежедневно – просто здорово и очень правильно. И своих близких этим радовать, и не вполне своих.  Пойди, попробуй. Тоже нюансы есть не малые.
                Считаете, что время исповедей прошло? Увы, оно еще и не начиналось. Те выверты, коими кичится кое-кто с телеэкрана, это не исповеди. Откровения, возможно. Допустимо. Но, не исповеди. Этому роду повествований вовсе не положено быть ни ужасным, ни пестрым. Вот какое есть, такое и берите. Я просто говорю, и не ловите меня на несоответствии церковному  определению.  Бывает такое, когда обиходное толкование с каноническим  не совпадает. Исповедь не может быть истеричной. Не тот огонь она использует. Тут ты просто знаешь, о чем и когда говорить. Практически не задумываясь. Правильно, как Бог на душу положит, оно ведь не о взбалмошых  дуроломах и болванчиках.  Хм. Далее, по логике следует , точнее, должно бы следовать, примерно этакое изречение : «А Господь никому и никогда зря ничего на душу не положит»… Во! До чего можно допрыгнуть. Сказал - далее некуда. Вершина философических изысков. Господи, не осуди. Не хотел. Просто открыто нужно  говорить. Чинится и такт – пиетет демонстрировать не особенно охота, да и перед кем.?  Ловкачи оборотистые за слабость сочтут и насядут опять, в вечных, неустанных поисках «мальчика для битья» или «вьючной скотины». Большинству же все до лампочки. А кто оценит, может и промолчать.  И уже молчанием  одарит. Твоей милостью.   
                И не стоит ,опосля всех «выкладок» моих, отмахиваться и фыркать в ответ : «Спорно и неавторитетно. Философия нигилиста и неудачника».  Я говорю не полемики для,  на бесспорность не претендую, и чеканных философем не изобретаю Я, как и любой иной, имею право на озвучивание самых различных своих ощущений, ассоциаций и прочая. И право сие реализую. В каком- то направлении, возможно, точнее – надеюсь, выстраивается некая более или менее стройная цепь умозаключений,  но чаще, наверняка,  она извилиста, прерывиста… штрих – пунктир… Ничего страшного. И потом, я в своей жизни кое- что все-таки  сделал, добившись  вполне определенных результатов, пусть и не великих, но конкретных. Поэтому никой философии неудачника исповедовать не могу. Не умею.  Оттого именно и чужой «мудрости» мне  даром не надо.  И «откровений» всяких – разных ни у кого не прошу. А когда меня этими «благами» пичкать пытаются извне, я от таких благодеяний зверею. Нас ведь с завидной регулярностью откровениями своими одаривают всяческие заслуженные мастера от различных искусств. Р-раз и нате, очередной шедёвр преподнесли. О ком, о чем? Да оказывается о нас же, грешных. Рассказали – показали, как мы неправедно живем, библейских аллюзиев  насочиняли, забугорных ценителей удовлетворили, эк – какие эти русопятые пьяные да неумытые, мы в точности так себе их и представляли, н-нате приз, господин автор, за верность идеалам общемировым идеалам гуманизма. 
                Вот в газете вполне еще авторитетной, близкой к литературе и искусству в целом, имел аз счастье прочесть статью  бывого деятеля государственного.  Сей господин занимал в свое время посты высокие, кремлевские,  и в представлении едва ли нуждается. Так вот удивляется господин  и в  толк взять не может, чем это русский человек от прочих отличается?  И в качестве примера повествует о своих впечатлениях от  посещения выставки – праздника русских народных промыслов. Ну, говорит, что я там увидел :ну, гончары, ну, плотники, ну, кузнецы, ну, рукоделье – ткачество.… А что тут именно русского? Такого, чего у прочих народов нет? И резюмирует – ничего. Вывод: незачем нам выпячивать русскость свою, если  таковая  в природе вообще присутствует. Это сытому экс- чинуше не втолкуешь, не объяснишь, что он божий дар с яичницей смешал. Что действительно, ремесла, в частности, у всех народов в целом схожи, да только всё одно, у каждого -  своя изюминка, которую изничтожь- и нет народного колорита в любом деле. А ведь народные промыслы это даже не ремесла, это искусство. Господин деятель отставной явно созрел для тура по таким городам и весям русским, кои славу страны и её лицо издревле составляют. А иной человечек прочтет подобную  статью, да в плюгавстве разумном  и согласиться,. Ведь и правда, что тут нашего, русского? Вашего, возможно, и ничего, поскольку вы русский только по имени -фамилии -отчеству.  Объясняю – лапти тут наши, пироги тут наши, церкви, плотниками сработанныес помощью одних лишь топоров, игрушки глиняные, ткачество бранное, рукоделие берестяное, душа  чистая… Достаточно, тетёха прозападная?
                Я на портянку молиться не стану. И квасом умываться  тоже. И слезой умильной  не сочусь, чуть что. Но как же нужно  вылинять -  самовытравиться, чтобы  на свою землю, на свою историю, на кровь свою, брехать?! Травили самобытность русскую, убивали почти век целый, а ныне вопрошаете, где она? А я вам подскажу, где она. Поезжайте на Енисей, там есть большое село, в среднем, примерно, течении великой сибирской реки. Там все сами увидите и , надеюсь, поймете.  В крайнем случае документальный фильм посмотрите, поищите и обязательно найдете такой, многосерийный и честный. О том, где она и какая она, родимая сторонка.

И еще одна реплика, туда же:
                Помните  девочку поэтессу с именем греческой богини победы и звучной фамилией семьи булгаковских героев? Наверное большинство и слыхом о ней не слышало. Вольно же было нашим великим  от поэзии  возносить бедную девчушку, по сути – малыша, сразу на вершины пиитеские.  Не совестно было «гениалить» понапрасну неокрепший  дар ребенка? А , что если и дара-то особенного не было? То есть иссяк он быстро. Механическая аналогия с голосом одного итальянского мальчугана. Только в случае с русской девочкой  цена оказалась запредельно жуткой.  Никому она оказалась особенно не нужной. Нет, люди, пытавшиеся хоть чем-то помочь, были. Но ведь не с них все горе-то началось. А там, с головушкой проблемы у девочки, там семья должна была горой стоять. Да где ж её возьмешь, семью, из пальца не высосешь.  Поматросили и бросили. Словно котенка, который надежд не оправдал. А могли бы и участие попринимать. Побороться за ту, которую сами же искалечили. Не, куда там. Пусть на Ваганьковском лежит. Там и компания подходящая. А уверен я, что не нужно такие выволочки устраивать даже здоровым детям, вечера поэзии, биеналле  венецианские, публикации, интервью, фильмы. Это в десять –то лет? Гений! Юный гений! Результат? Психиатрическая клиника, пьянки, полет с балкона, затем- второй. Двадцать семь годков и в гроб. Славные люди вы, господа великие литераторы . Знатоки душ человеческих! Да вам бы разобраться в одной лишь метущейся детской душе. Она ведь как бабочка, схватишь грубо, сожмешь посильнее, а  с крыльев уже пыльца и содрана. Как кожа. Да девчушке врач был необходим, внимание  и любовь. А вы? Специалисты! Знатоки! Впрочем, как любил говаривать один умный и достойный  мужчина : «У каждого из нас достаточно сил, чтобы пережить страдания ближнего».

Взяли   Нику Турбину
И оставили одну,
Дескать, больше не нужна…
Exite, Ника Турбина.

Есть такое понятие – плата за успех. Я бы немного по иному сказал – плата за проезд. Если разобраться, платить приходиться и за неудачи. А еще я думаю, что платы за успех и не успех  абсолютно одинаковы. Просто  одна вычитается из суммы  триумфов, а вторая из разности фиаско. И очень многое зависит от того, сколько и чем именно в итоге вы готовы заплатить за взлет на вершину. А то ведь можно плюнуть на все и с гнилым делом вовремя и навсегда завязать.  Только, как бы потом, по прошествии времени не начать локотки  грызть – кусать. От того, что мог, да не смог, могла, ан не смогла.. Хуже нет состояния, коль убедишься, что кто-то сумел. А ты- увы…

                Был  вопиющий случай в истории советского искусства, когда присутствовавшие при вскрытии могилы Гоголя писатели и искусствоведы растащили вещи из гроба. Кто взял себе на память саван, кто туфли и еще по- мелочи уцелевшие предметы, лежавшие в гробу вместе с останками гордости русской литературы. Это случилось в начале тридцатых годов прошлого века… Менее, чем сотню лет назад. Рядышком совсем.  Так сказать, плановое осквернение святых могил. Впрочем, красные же срывали целые кладбища героев первой мировой. Белогвардейцы и амба. Так постарались, что не оставили ни единого кладбища павших за Бога, царя и отечество. Ни одной могилы по всей- то России. На Поклонной горе в столице правда открыли памятник героям той Великой и забытой войны. Но сие, собственно, абстракция, хоть и правильный мемориал конечно. А как же персоналии? Многих и многих солдат, матросов, офицеров, адмиралов и генералов. И впоследствии белых, и впоследствии красных. Вот тогда будет ажур. А просто памятник просто войне… Паллиатив, не более. Забвение, забвение, забвение. И я не понимаю иногда, где первое забвенье, где последнее?  И несть им числа. Ладно воины истинной, императорской России. Их красные всегда приравнивали к белой гвардии. Но отчего белорусские партизаны  лишь в семидесятые годы дождались официального признания их величайшего подвига? А минские подпольщики? Особенно первое подполье,полностью  погибшее в борьбе в абвером и гестапо. Вот о ком рассказать бы! …Нет. Нииизя. Их вообще в НКВД долго –долго врагами почитали.И кто же их сейчас-то  разберет?Пусть так лежат. В забвении. Отчего наши женщины – фронтовики двадцать лет после Победы не надевали своих боевых наград? Почему один высокопоставленый партаппаратчик посоветовал им поскорее забыть военные годы? Почему их, вернувшихся домой, в массе считали офицерскими … язык не поворачивается это слово произнести. А нынче забвение. Или, что не лучше, вновь полуправда.  Так, оно надежнее. Верно, может и  надежнее. Подобная надежность сыграла огромную роль в национальном расколе триединого изначально русского народа. Отсутствие исторической памяти рождает сон и души, и разума. Что следом происходит понятно без объяснений. Оттого- поздравим себя. Более. пока, ничего не остается.
 
               
                Григ оттрубил в своем заповеднике полтора десятка лет государственным инспектором охранной зоны. Окончил соответствующую академию «без отрыва», как раз по специальности и трудился.  О себе говорил, что биолог не только по призванию, но по убеждению и внутренней душевной организации. То есть любил он свою работу. А вот начальство его не любило. Ни начальник охранной зоны, ни директор заповедника. Они должно быть считали, что молодого сотрудника следует держать в ежовых рукавицах, дабы  исправен был во всех отношениях. Молодой сотрудник отвечал руководителям взаимностью. За глаза директора иначе, как  эректор или дыректор не называл. Позже вообще осталось только кодовое наименование - дыр. Или дырявыйа если точнее – дыравый. Григ иногда писал о нем шуточные четверостишия. Чаще всего в непристойных выражениях. Когда мы, волею судьбы, познакомились поближе, он стал отсылать  эти коротенькие стишки сообщениями со своего мобильника на мой. Я отвечал, сначала от случая к случаю, затем втянулся. Теперь мы с Григом общались только рифмованными эсэмэсками. Писать их прозой считалось  у нас, по умолчанию, неинтересным и низкопробным. В подобных перекличках, со временем, стали участвовать некоторые  наши друзья, с коими  мы пересекались  на фестивалях или совместных концертах. Один наш приятель , отставной офицер флота, работал на свалке ядерных отходов. Мы с Григом  не раз изводили его сообщениями, начинавшимися одной и той же фразой: «Когда хоронили ураны…». Адресат наш тоже был не промах в плане стихотворных ответов и постоянно увещевал нас, уверяя, что он не имеет  к захоронению урана ни малейшего отношения. Мы откликнулись  на такое заявление серией четверостиший с неизменной первой  строкой : «Ура! Не хоронят ураны…»  А потом, при встрече выяснили у нашего визави, что же он там у себя на полигоне «хоронит». Он ответил, что, в частности, цезий 137. Я тут же завел шарманку: «Не таскай к себе домой цезий  137-й…» , и  серия продолжилась. Другой наш хороший и давний товарищ, Борисыч,  некоторое время трудился на хлебозаводе. Моё четверостишие «Коль гранёным вышел каравай, ты бери напильник, не зевай…» так пришлось ему по душе, что он принялся цитировать его  коллегам по работе. Окончилось это тем, что стихотворный призыв, распечатанный на листе формата А-3, был вывешен в кабинете главного инженера завода, в качестве  стимулирующего лозунга для технологического и ремонтного персонала.
                Однажды Григ  выписал по почте  семена кедровой сосны. Такой вид в наших широтах не водился, произрастая в Сибири, и Григ хотел высадить и вырастить хоть одно дерево у себя в заповеднике. Под окнами избы, где он квартировал. Что и было сделано. И вполне успешно. Молоденькая сосенка стала первым детищем прирожденного биолога и конечно же его радостью и гордостью.  И все-таки Григ продолжал опасаться, что местный климат окажется в итоге слишком суровым для гостьи из южной Сибири, и очень трепетно её опекал. Но, как обычно, опасность таила не мать – природа вовсе.
                Заповедник регулярно принимал экскурсии, в том числе и школьные. Как правило зимой ребят возили в гости к деду Морозу, а летом  водили по усадьбе и ближайшим окрестностям. Заповедник есть заповедник, а дети есть дети, за ними и в обычных условиях глаз да глаз, а на лоне охраняемой природы тем более. Особенно, если сопровождающие их взрослые по глупости не объяснили детворе, как себя вести в заповеднике. Дети наверное попросту не знали, что в лесу, куда они приехали ,даже листок с дерева сорвать нельзя. Молодая учительница  торчала каланчой в стороне от своих воспитанников и лениво хихикала в мобильник, не желая замечать, что детки ощипывают иголки с какого-то непонятного хвойного кустика. В этот момент на крыльце своего домика появился Григ и, увидев творящееся беззаконие, сразу гаркнул так, что несколько мальчишек и девчонок порскнули в стороны от сосенки. И только два пацана, до крайности  увлеченных исследованием, не оставили своего занятия. Хозяин леса спустился  вниз и без церемоний , схватив обоих  нарушителей за шиворот, присоединил их к основной массе экскурсантов. Пытавшуюся поднять хай училку Григ  внятно изматерил последними словами, прибавив, что еще  одно возражение и она пойдет под протокол, и штраф заплатит немалый. И только убедившись, что незваные гости уходят, покинул место происшествия.
                За этот подвиг Григ получил выговор с занесением и лишился половины положенных в конце месяца премиальных.  Учительница попросту накатала на него телегу в адрес директора, а тот, недолго думая, покарал невежу – подчиненного. Письменное объяснение Грига на дырявого не возымело ни малейшего действия.  Он только заметил, что  государственный инспектор обязан быть вежливым в любой ситуации, ибо представляет не себя, не дядю, а государство российское, и к тому же  душой и  сердцем должен исповедовать принципа гуманного отношения не только к природе, но и к детям, цветам жизни. На сию сентенцию мы с Григом откликнулись совместным стихотворением, начинавшимся такими строками:

Цветы и дети, в глубине веков,
Творимые не то, чтобы руками,
Побегами зеленых стебельков
В горшки либо из них проистекали.

Вполне понятно и общеизвестно:
Во благо людям почва и вода…
Когда б вы знали, из кого места
Ползут стихи, не ведая стыда…

 Материального благополучия сии вирши и по сей день ни мне, ни моему другу, не обеспечили, однако на момент создания принесли  некое моральное удовлетворение, явившись все-таки каким никаким, а ответом на произвол руководства биосферного учреждения.
                В заповеднике, а точнее на усадьбе южной охранной зоны, постоянно толклись какие-то важные персоны и пронырливые нужные людишки помельче. Из нашего города, из прочих, что недалече, из областного центра, и даже столичные, по случаю, гости. Мэры, директора, прокуроры, менты, завы, замы… Все они приезжали на рыбалку водки выпить. Кто на дальние кордоны стремился, кто просто по озеру на лодке пошляться, спиннинг  покидать, с удочкой посидеть. Очень многие, так или иначе, пользовались хоть раз помощью Грига и в ответ при случае могли существенно помочь с решением возникших  у бедного лесовика проблем, от медицины и прокуратуры до ремонта авто и приглашения погостить например в первопрестольной. Да, люди бывали в лесу непростые, но среди них и довольно щедрые попадались.  Гонять их отсель и покрикивать было нельзя. У нас же эта, как её, демократия…виноват- коррупция. Впрочем, это синонимы, почти  сакральные термины.. Смир-р-на! На кра-а-ул! И аминь. А вот Григ  ездил в Москву в отпуске, помниться, гостил там у одного  воротилы промышленного, с которым в свое время помотался по кордонам и озерам.  Привечали инспектора тогда многие. Нужный был человек Григ, на хорошем месте состоял. А вот ушел из заповедника, уж так случилось, в иное, хоть и тоже лесное, ведомство, и отпали от него все значительные  персоны. Связи остались конечно, но и они до поры, до времени. Старой памяти у нас немногие верны. Есть хорошая восточная мудрость: «Что стоит услуга, которая уже оказана?».
                А областная дама из министерства охраны природных ресурсов продолжала, тем временем, свирепствовать. Так, очевидно, и не постигнув таинство записи географических координат, она  все-таки ревностно стояла за соблюдение установленной формы отчетности. За ея высокой подписью во все региональные лесничества полетела однажды раздраженная телеграмма, содержавшая требование, дабы  сводные таблицы, представляемые в высокую областную инстанцию  были «Единтичны», а не оформлялись аки  вздумается! Во как трудиться надо во имя всеобщего блага! На своем месте чувиха… тьфу меня… специалист, конечно же. Мало того, ведущий специалист.  И заведет любого туда, куда легендарный Макарка своих телятушек ледащеньких вовек не гонял. Будьте уверены, заведет. Она такая заводная… Наяда…нимфа… ундина… Вот именно – ундина.

                Стармех  Осокин в январе месяце закрыл водителю Сереге Травинскому голый тариф. На возмущенный вопрос последнего, с какого перепугу  эта  лабуда, стармех с кривой улыбочкой ответил : « Понимаешь, Сережа, мне тут пару раз сказали, что ты на работе пьяным ходил». И без того человек полнокровный, Серега  побагровел от столь убедительного объяснения и секунд пять только  хватал ртом воздух, а справившись с собой, выдохнул: «Ну, Семеныч, мне в городе три раза говорили, что ты с мужикам  того, спишь, понял. Но я же не бегаю, не ору, мол, ты, мляха – пуха, доминас!». Произнеся сию достойную реплику пошел Серега по интстанциям то есть к директору, на несправедливость жалится. Выслушал его директор, ухмыльнулся, потом возмутился, пропесочил стармеха… А вот вернулся ли к водиле его недоплаченный заработок, не знаю. Как-то все потом затихло и на тормозах съехало. Вот так. сказали, что видели пьяным и все. Пожалуйте бриться. Дурдом в натуре!  Боже, о нас с Бобом или Аланычем тоже небось чего только в плане пьянок – гулянок не наплели! Судя по доносившимся отголоскам – мама не горюй грузили! Хорошо хоть, что сплетни не могли никак повлиять на снижение наших заработков. Правда и на повышение в равной мере. Да, не шоу- бизнес авторская песня, поэзия тем более, увы.
                Отыграли ежегодный дачный концерт. Первый без Аланыча. А так уже двенадцатый. Аланыч в свое время и придумал такое представление для дачников, благо поселок огромный. В середине августа  огородникам  особо делать нечего, поскольку урожай собирать еще рановато, а всякие прополки и окучивания уже завершены. Но, поскольку еще лето, на дачи массово ездить продолжают каждый уик-энд. Не в каменных же джунглях торчать! Вот Петрович и решил делать в таверне местной камерный такой концертик. В зале, для распития пива и чего покрепче, не особенно просторно, но при желании человек до сорока втиснуть можно. Самая ,что ни на есть, классическая для авторской песни аудитория. И аппаратуры никакой не требуется. Начинаешь обычно в начале восьмого вечера, а когда закончишь это еще вопрос. Бывало и до полуночи приходилось лабать. С перерывами конечно. Здесь, как на стройке, пятьдесят минут работаешь, десять куришь. Народ же в большинстве своем не на сухую сидит, возлияет время от времени. Порой отдельные лица,  а случалось, что и небольшие коллективы, заливали бельма до памороков и требовали продолжения концерта до первых петухов. Ответ тут самый простой – ради Бога, песня – сто рублей и мы ваши, хоть до  самого утра. Как правило, гуляки стихали сразу же. У нас не столица, тут люди  платить,чуть что, не привыкли.
                И сработали  в этот раз хорошо, и пока пели – играли настрой был  тот, что нужен, легкость и радость я чуял, хорошую радость, без глупой эйфории.  И то, что народа  к началу  маловато пришло, нас не расстроило. Так частенько в прошлые годы бывало, подтягивались зрители по ходу  концерта. Или придут в магазин, тут ведь и сельмаг и пивной зал в одном флаконе, да и останутся до конца, заинтересовавшись. Многим, кстати, по душе именно такой формат. В зале полумрак, столы и скамьи стоят по трем стенам ,образуя букву «п», Четвертая стена свободна, у неё мы и выступаем, стоя спиной к  портьере,  закрывающий арку – проход в торговый зал. Слева от выступающего еще одна арка –  основной вход – выход.  Опоздавшие к началу тихо проскальзывают мимо  солирующего и плюхаются на свободные места. Или тащат стулья с собой. Стены зальчика  темно – коричневые, неровные, они отделаны панелями под древесную кору. Под потолком раскинул лопасти  старинный столовский вентилятор, между прочим,  действующий.  Здесь в открытую не курят, но возможно избранные личности и смолят по тихому, когда никого более нет, ибо ощущение некоторой прокопченности помещения все равно присутствует.  Зрители сидят  в полутора метрах от нас, а сие очень объединяет. Точно за одним столом находимся. Напрягаться никому не нужно. Ни поющему- читающему, ни зрителю. Возникает некое взаимное доверие, а значит легче понимать друг друга. Оттого люди  и приходят сюда довольно охотно.  Однако, как выяснилось, не в этот раз. Даже постоянные клиенты  нынче подтянулись  далеко не все. Бывает. И реклама отличная получилась, и афишки, и две радиостанции и по телеку. Не приплыл карась. Мы-то надеялись еще энную сумму на памятник  Аланычу собрать, как в апреле. Глядишь, с двух концертов  десятка получилась бы, потом еще добавили бы- вот и есть контакт. А тут – копейки, смешно с ними  и соваться к родным. Легче прогулять в той же таверне, ночью. Так мы и поступили. Я плохо помню эту ночь. Какие-то пришлые парни, уже после концерта, пытались лезть знакомиться и брататься, я сцепился было с одним, но нас растащили. В памяти остались жалкие  обрывки  ночных посиделок, а в город мы вернулись около шести утра. Интересно, чем же я все остальное время  занимался? Артист.
                Ладно я, и ,что я вообще такое? У нас артистов – скоморохов , кроме меня грешного, выше крыши. И какие! Титулованные, маститые! Они вам любой кабинет, трибуну, страну в балаган дешевенький превратят, если волю дать. А главное – мы им в этом всегда помочь готовы. А потом бегаем с голым афедроном и орем, мол, продали Россию, олигархи проклятые, чиновники  продажные, депутаты  - бездельники и краснобаи. Ну, скажите мне, что я должен чувствовать, узнав о том, что в столичную думу избраны – очередная  певица дудкина и  некий внук  депутата фуганкина? Как я должен к этому отнестись? Да никак то есть плюнуть в сердцах, вновь удостоверившись, что наихудшие  красные традиции живут и побеждают.  Как  в свое время известный сатирик  ерничал по очень похожему поводу: « Мы за преемственность. Вот например инструктор райкома Сидоренкова. Пусть и дочь её будет со временем тоже инструктор Сидоренкова. Но не выше». Или в анекдот : Сын у полковника спрашивает: «Папа, а я стану полковником?». Папа в ответ « Конечно, сынок!». Сын : «А генералом?».  Папа:  «Нет, сынок, у генерала свои сыновья имеются».
                Я не против трудовых династий, только не пойму, на кой ляд депутатство певице там или актеру? И что мог бы сотворить этот  сопливый внук, лет двадцати с хвостиком, кабы не дедушка «евонный»?  Совсем не смешно. Тошно и досадно. Вы нас вновь за дураков держите,оспода?  Ах, и не преставали держать…И то верно. Память человеческая коротка, уроков люди из жизненных коллизий не извлекают… Чего уж церемонится.



                Когда Тохина фирма  заимела структуру холдинга и «встала на крыло», войдя в общероссийскую топ-десятку себе подобных, пришла пора вновь обрести международные контакты. Оные, после «холостого» выстрела то есть после неудачного вояжа Кулька, не налаживались более ни с кем.  Необходимости такой не возникало. Обходилась фирма  отечественными партнерами. Однако  аппетит не только приходит, но и растет во время еды. В зависимости от разнообразия и качества последней. Долго ли, коротко ли  трудился Тоха со товарищи, но сговорились они с одной, ныне довольно известной, финской рок- группой о записи   очередного альбома. Наверное суомлайнены  прикинули, что цены  у соседей ближайших все-таки пониже, чем в стране тысячи озер. А возможно, перед российским большим турне нужно было музыкантом русским духом напитаться, в особенное состояние придти.  В общем, о причинах такой сделки  точно не скажу,  а вот, что до состояния особенного…
                Рокеры, а значит по определению – горячие финские парни,  въехали в бывший стольный град  аж трех, к великому сожалению,  революций, на собственном  белоснежном, с розовыми  вкраплениями, автобусе.. Как они растолковали Тохе при встрече, приобрели технику совсем недавно, и с пылу- с жару в путь, не успев перекрасить в подобающие их музыкальному направлению колеры. Однако уже смогли уяснить, что автобус имеет характер и может  преподносить сюрпризы своим независимым поведением. В чем сие выражалось конкретно, Тоха толком не выяснил. Гости, поскольку  номера забронировали в «Астории», лихо вкатили на Исаакиескую площадь, и  вывалились, едва автобус остановился, наружу , в пасмурное питерское утро. Выехали из Хельсинки они еще ночью и, чтобы скрасить  дорогу употребляли квантум сатис  известную горячительную смесь, именуемую в наших широтах «ерш». В общем, судя по их боевому состоянию, музыканты были  целиком и полностью готовы к  общению на высоком деловом уровне. Что и подтвердилось в самое ближайшее время.
                Эх, вы, контакты деловые… В то , уже довольно позднее, смурное, почти дождливое утро, укреплять деловые контакты  по-настоящему был способен разве, что водитель злополучного транспортного средства.  Однако он, перекинувшись с музыкантами несколькими  короткими репликами, закрыл дверь автобуса и куда-то исчез. Общение гостей с Тохой шло на смеси ломанного русского и довольно приличного английского, благо Тоха знал язык туманного Альбиона более , чем сносно. По крайней мере в технических переводах он был силен, даже корочки соответствующие имел. Тем не менее контакт  осложнился тем обстоятельством, что чудесное веселящее снадобье  у гостей и у встречающей стороны иссякло очень скоро и практически одновременно. Тоха уже было собрался сбегать, но Лаури, лидер – гитарист, уверил его, что у них в автобусе еще достаточно и пива, и вискаря, и даже пожевать есть кое что. Но вот  без Пекки, чтоб его, перкеле, вороны склевали, открыть  входную дверь у них никак не получится. А-а-а,  перкеле, зато вот открытое окно. Ну-да, форточка, а у нас ударник худой , как палка.  Яри, иди сюда, хватит глазеть на  девок, они все равно далеко шастают. Лучше залезь-ка в салон и попробуй открыть дверь. А не откроешь, перкеле, так хоть  забери выпивку и закуску.
                Яри действительно подходил на роль форточника. И хоть роста был вполне среднего, но действительно худой и  даже на вид, в одежде,  жилистый, точно из проволоки скученный. Словом, он производил впечатление человека, способного пролезть в игольное ушко, если потребуется. На нем была футболка и шорты, все в обтяжку. Тоха отметил, что носки у него ярко синие и тут же вспомнил: «Тот Куллерво, сын Каллерво, в синих юноша чулочках…». Тьфу, а «Калевала»  здесь причем?   Лаури и басист  Эйно легко подсадили товарища и тот  точно ввернулся в узкий  открытый проем верхней части  окна. Внутри Яри управился практически моментально ,  несколько мгновений и  наружу выпросталась его длинная рука  с двумя  пластиковыми пакетами, украшенными  логотипом группы. Снедь была немедленно  и бережно принята , а Яри, видимо решив не возиться с дверью, стал выбираться следом и тут подкатил  уазик пэпээсников.
                Менты, привлеченные красочным зрелищем, очень походившим  бы на кражу, если бы не абсолютная публичность происходящего,  все-таки решили выяснить в чем дело. Пока Лаури с Тохой объясняли им что к чему, вместо выбравшегося наружу Яри в автобус стал тем же путем проникать бас- гитарист, а за ним и клавишник. Последний для таких форточных маневров был явно грузноват, но  дал понять, что альтернативы у него нет, ибо ему срочно понадобилось в туалет. А ближайший был как раз в автобусе. Прапорщик с калашом на плече несколько оторопело просмотрел документы финнов и паспорт Тохи. Потом спросил, а где будут квартировать столь интересные гости? И узнав, что гостиница в двух шагах, порекомендовал скорее там разместиться, дабы не  устраивать переполох и сомнительные перемещения в столь  знаковом для города месте. Яри, тем временем  извлекший из пакета бутылку и несколько раз к ней приложившийся,  вдруг ринулся  горячо объяснять блюстителю закона, что Пекка, чертов водитель, чертова автобуса, ушел куда-то , а куда не сказал. А дверь, перкеле, закрыл, а они…В конце концов им выпить надо или нет?  Они музыканты… Наш милиционер , не понимая  по -фински ни бельмеса, был впечатлен горячей интонацией  ударника и вполне сочувственно кивал, удерживая   Яри на дистанции левой рукой, ибо правая была занята паспортами.  Ремень калаша в сутолоке соскользнул у него с  плеча и повис на локте. Автомат  покачивался  на ремне у колена  служивого. И тут появился Пекка. Он мельком глянул на своих пассажиров, вздохнул легонько и открыл дверь. На этом все и закончилось. Спустя несколько минут  прапор козырнул, пожелал удачно провести время в «нашем славном городе»,  посоветовал «быть аккуратнее то есть не нарушать» и отбыл вместе с экипажем  на охрану правопорядка. А Тохе прямо сказал, чтобы тот  не жрал более водку с  иностранцами,  « а то  заберем как миленького, буквально через полчаса заедем и проверим, как тут и что». И все пошло- поехало своим чередом. Наутро Лаури шутил, что ударник может взять палочки и, положив их на барабан, лишь расслабить руки. И руки в треморе  сами выстучат любую партию.  Словом, альбом был записан в срок. Об остальном можно только догадываться. Если  у кого-то есть такое желание, милости прошу.


                Губерния раскошелилась. А именно, госпожа губернатор пригласила в наши широты с визитом нескольких столичных  писателей либерального толка,  уже отмеченных  премиями  соразмерного масштаба  книги. Мало того, для местных  библиотек у писателей были закуплены их творения в достаточно значительных количествах, что приезжих литераторов приятно удивило и даже озадачило. Это же надо!  Не часто в наше время такое встретишь. Приятно, черт возьми, когда твои труды вот так, валом  приобретают. Приятно, ничего не скажешь. Кроме областного центра  маршрут вояжеров предусматривал посещение  нескольких городов, претендующих на звание  развитых, в коих на встречу с гостями можно было собрать приличную аудиторию.  Не миновала чаша сия и наши палестины.
                Мне позвонила директор   городской библиотеки и очень попросила, она сама так выразилась, де очень просит, прибыть  в назначенное время в читальный зал и поучаствовать в общении со звездами современной литературы, вопросы позадавать и всякое такое. Ладно думаю, пойду. Тем более, что среди  литераторов этих есть даже участник знаменитого антицензурного проекта, человек, которого судьба свела в жизни и с Палычем и с  Макарычем, друг друга, мягко говоря, не переваривавших. Есть о чем спросить мужика. Наверняка будет интересно. А у дамы - профессора вон гляди- кось,  какая тема докторской,  « Великий князь……….. в русской литературной мифологии». Отнюдь не тривиально.  Хоть и не совсем «наши люди», либералы они  и есть либералы с ихними «прозападными» свободами, но все же   эрудированные  профессионалы.  Пообщаюсь на «высоком идейно – политическом …», как любили выражаться в нашей социалистической империи  еще три десятка лет тому назад.
                Помните в «Золотом теленке»  Остап Бендер демонстрирует своему экипажу содержимое акушерского саквояжа, где, кроме прочего, есть афиша с портретом самого сына турецкоподданого в шальварах и чалме? Надпись на афише гласит примерно следующее: «Приехал жрец. Сын крепыша. Знаменитый брамин, йог. Любимец Рабиндраната Тагора. Иоканаан Марусидзе», и далее мелким шрифтом перечень  демонстрируемых чудес. В частности «…пророк Самуил отвечает на вопросы публики…». И Бендер, поясняя  суть написанного, говорит такую фразу: « Мне лично претит быть любимцем Рабиндраната Тагора. А пророку Самуилу всегда задают одни и те же вопросы: «Почему в продаже нет животного масла?  и «Еврей ли вы?». Зачем я пытался все это цитировать? А затем лишь, чтобы  определенно сказать - со времен великого комбинатора ничего не изменилось. Ибо на пресловутой встрече в читальном зале я едва успел задать пару вопросов гостям, желая искренне выяснить, является ли наш высокий гость Ник Енисеев  прототипом  одного из основных персонажей знаменитого фотографического романа Палыча, и  как тот же многоуважаемый прототип общался с двумя Василиями, на дух друг друга не переносящими, и что подвигло Лиру Каретину  писать диссертацию на столь уникальную тему?  Кое как они мне ответить успели. Но и только. Не желая целиком «стягивать одеяло на себя», я передал инициативу  другим участникам встречи, дабы и они могли пообщаться с писателями. И началось.
 - Скажите, как вы относитесь к принятию  в странах Европы закона об однополых браках?
- Лира , вот я учительница литературы. Что вы посоветуете моим ученикам выпускного класса насчет того, как лучше сдать единый государственный по литературе?
- Скажите, как вы относитесь в творчеству  Рахата Отклеина? А еще Ливвера  и Нелепова?
              Господи, помилуй! Ну, какие однополые браки? При чем тут, в данный момент, вообще Отклеины, Нелеповы и прочие иже с ними?  Это же по меньшей мере бестактно, не интересуясь творчеством сидящих перед тобой писателей, расспрашивать их о творчестве других? Да, люди вы мои дорогие, перед вами человек, участвовавший в первом не подцензурном проекте, можно хаять этот альманах или не хаять, но поинтересоваться, а как все происходило на самом деле, неужто не интересно? Какой такой  единый экзамен? Да пусть твои школьники книги читают запоем, вот и сдадут тогда этот экзамен несчастный. Точно сдадут. Между прочим Лира  бедная Каретина, слегка оторопев от вопроса, нечто подобное и молвила. А что тут еще сказать?  И потом, хочешь знать отношение литератора к явлениям общественной и политической жизни общества, читай , опять- таки, его книги. Там все сказано.  Вот и беседуй с ним о книгах его, а не о чем попало.
               Встреча была скомкана конечно.  А закончилась вполне мило. Все искупила очередь читателей за автографами на приобретенных книгах. Ладно. И писателям бальзам на жабры, и, даст Бог, купившие книги, в конце концов их прочтут. И, возможно, впредь не станут более вести себя столь бестактно в аналогичных ситуациях. А может быть и нет. Психология потребления  штука неумолимая и практически необоримая. Как сказал  бы Иуда  после двадцатого съезда: « А я и не раскаиваюсь. Время было такое».
                Против времени конечно не попрешь. Я  в том смысле, что игнорировать технический прогресс, тем паче отрицать оный, по меньшей мере  наивно, ежели не глупо вовсе. Ну, создал я группу в социальных сетях, группу нашего «Цеха изящной словесности». А в качестве девиза использовал  такую строчку из стихотворения одного знакомого и довольно известного, питерского ныне, поэта : «Да здравствует диктатура русского языка!».  Казалось бы, яснее ясного сказано. Какие могут быть возражения? Ан нет. Могут, как вскоре выяснилось. И еще какие! Мне бы подобная аргументация и  в голову  не пришла. Пишет  в группу мой хороший товарищ, прекрасный бард и поэт, дважды грушинский лауреат : «Дружище, при всем моем уважении, в такой группе активно присутствовать не могу. Конкретно возражаю против твоего девиза. Диктатура русского языка? А почему не языка суахили? Почему не хинди или идиш? Я в принципе против  диктатуры в любом её проявлении…» Ну, и так далее. Поскреб я затылок обескуражено. Хм, вот, что значит реплика, вырванная из контекста. Пришлось  отвечать, дескать, имеется в виду диктатура русского языка  на сугубо персональном, личностном уровне для человека, занимающегося изящной словесностью, дабы берег он и чтил русский язык и  писал ответственно, не разменивая русскую речь на пустое словоблудие. Ведь диктатура русского языка  не созвучна любой иной диктатуре. И аналогии, например с диктатурой пролетариата, чтоб ей ни дна, ни покрышки, здесь неуместны. Возможно, это единственная для художника слова диктатура, имеющая право на существование. Вроде объяснил. Товарищ тут же откликнулся :  «Рад, что ты не обиделся, мой друг».  Ну, обижаться было не на что. А  все-таки  я солидарен с автором строк о диктатуре языка родного еще вот в чем: «Империя не может умереть. Имперский дух неистребим в народе…». Предвижу настороженно – озлобленную реакцию некоторых. Опять империя? Опять великодержавность? Ну мы тебе сейчас! Ладно, ладно, остыньте. Я могу сказать только, что  с девизами, и в самом деле  нужно быть аккуратнее. Провозглашение чего- либо  чревато неожиданными последствиями. Впрочем, обозначение какой бы то ни было позиции всегда требовало определенного самообладания. Ибо не заклюют, так заплюют.  Да и в повседневной жизни такое не редкость.

                Сначала разбирались вроде бы честь по чести, трое на трое, не до первой конечно крови, не девочки тут собрались, а пока одна из сторон пощады не запросит, признав, таким образом, свое безоговорочное поражение. Итак, на  футбольном поле, именующемся с самой войны «зенитки», ибо  стояла здесь когда-то немецкая зенитная батарея, вступили в противоборство два боевых звена: Пучок, Гипапал, Буба и Лобок, Матюг, Помойка. Что до фамилий второго трио, то на самом деле звучали они вовсе не так, а именно: Колобок, Битюк и Намойко, однако в школе, стоило этой троице появится, им  вмиг придали новую, четкую и ясную форму. Парни были не  местные, а из поселка при авторемонтном заводе, располагавшемся в полутора десятках километров  от города, их отчего-то перевели из первой школы в нашу, вторую среднюю, только что построенную, а точнее  существенно  недостроенную, в половине классов не были настелены полы, не висели на стенах радиаторы отопления, а туалеты работали только на третьем этаже, что свидетельствовало об оригинальной логике  выполнявших сантехнические работы спецов.  Парни держались втроем, обособленно, ибо  являлись откровенными чужаками, что им оставалось, кроме как друг за дружку цепляться? Но с другой стороны,  за них перед  школьной  «кобылкой», в частности перед нами,  балашовскими пацанами, ходатайствовала не кто - нибудь, а наша  прелестная Люба  Рубалова,  обладательница таких чудесных форм, что  по ней явно рыдал телевизионный балет тевтонской демократической республики. Люба была своя в доску, вдобавок лабала на синтезаторе в школьном ансамбле,  и умела за себя, ежели что, достойно постоять.  Даже шпана, не отводившая от неё сальных, глупых, вожделеющих взглядов, относилась к девушке с определенным почтением, и просьбам её уделяла должное внимание. Эти сексуальные маньячишки давно её где-нибудь зажали бы, завалили, но  Любаня наша  вела себя очень разумно, не пила спиртного и  общалась с очень ограниченным контингентом  друзей и подруг. К тому же, мы за любую  одноклассницу  могли навалять конкретно, а уж за такую  и подавно. Любка сказала как-то, что в нежном возрасте ходила с вновь появившейся у нас троицей в детсад и жила  в одном с ними доме  до переезда в город, и дескать, пацаны они вполне нормальные, хоть и со своими загонами конечно. Чего они не поделили с Пучком, мы толком не знали. Наверное, как всегда, ничего существенного, Пучок вообще  любил затеять потасовку ни с того, ни с сего, зацепившись за небрежно оброненное слово или даже за пристальный взгляд. Заводился он далеко не на каждого, действуя с подлым расчетом, чтобы наверняка не проиграть. Был он на два года старше нас, компанию водил с еще более взрослыми пацанами, но иногда снисходил и до общения с младшими. Подойдет потихоньку, встанет у кого-нибудь за спиной, остальным покажет, мол тихо, палец к губам приложив, и слушает, что  парень болтает, а потом, раз и прицепится к фразе или слову, и давай чувака докапывать, что он там имел против того-то и того-то, в конце концов стремясь какую никакую копеечку стрясти с якобы трепача.  А еще была у него фишка, с девчонкой пройтись вечерком по улочкам, надыбать пьяненького, посубтильнее, мужичонку, пристать к нему по пустяку и неожиданно пару-тройку раз в рыло залепить. Девчонка в экстазе, еще бы, с таким мушкетером под ручку чапает,  а Пучок в кураже, теперь можно подругу и на максимум крутить.  Пара ударов, тут против истины не попрешь, у него была вполне грамотно поставлена и отработана,  занимался он в свое время боксом немного. Вот Пучок и пользовался этим, да еще старался бить первым и неожиданно, он мог затеять  для этого тягомотный разговор и посреди нейтральной фразы вдруг врезать со всей дури расслабленному своему визави. Я старался с этим деятелем поменьше общаться, ибо тогда не был уверен в полном успехе нашей с ним, ежели что, дуэли. Он же, порой наоборот, приставал с разговорами, поскольку на улице я был, пожалуй, единственный читающий кент, а Пучок, как ни странно, читал много и  любил при случае щегольнуть  почерпнутой из книг информацией, как там звали дельфина человека – амфибии или полное имя  героя  произведений  пары знаменитых одесситов, или еще чего-то в подобном роде. А с парнями из авторемонтного получилось так.  Саня Битюк фамилию свою во многом оправдывал, будучи совсем не слабым физически чуваком, и в общении особой обходительностью не  отличаясь. Меня, например, коробили его нарочито брутальные манеры, я даже имел с ним по этому поводу некое подобие стычки, закончившейся однако ничем, поскольку  мои претензии к нуворишу поддержали парни из не только из моего, но и из параллельного класса, и тянуть на толпу Саня не рискнул. Но он не упускал возможности  при случае отпустить тупую реплику, выдающую в нем откровенного кобла, например, с конским ржанием выдавая точно глубокое откровение : « Я же знаю, что все бабы – шахны и прошляди. Их только и нужно, что шарахать».  Его друган Эдик по фамилии Колобок напротив был довольно флегматичной личностью, в основном погруженной в  себя. Он имел вид человека, погруженного в глубокие и напряженные размышления. Обычно более энергичный товарищ Битюк  постоянно  вытаскивал его из эмпиреев в реальность, то и дело окликая и тормоша. Валерик  Намойко был из всей троицы самым  изящным, а прямо говоря, дохлым. Зачем злопыхательный  Битюк, он же Матюг, втравил его в свару, мы объяснить не могли. Толку в таком деле от Валерика ожидать не приходилось. На большой перемене,  обе троицы  столкнулись в курилке, точнее  на заднем школьном дворе, ограниченном  одноэтажным здание мастерских, где проходили уроки труда, и небольшим садово – огородным участком, вотчиной  преподавателей ботаники. Пучок в свойственной ему нагловатой манере   решил стрельнуть сигарету, окликнув  одного из авторемонтных друзей по прозвищу, мол, эй, Помойка, ну-ка угости дяденьку  «авроринкой». Тот спокойно и даже покорно полез за пачкой в карман, но тут вмешался  Битюк, без обиняков пояснив Пучку, что  рефрен ежовый, завернутый в газетку, заменяет сигаретку, а если тебе, доминас  горбатый, курить нечего, то жди себе, может оставим, если в гопу не вставим. Такой наглости  Пучок сносить не стал и в излюбленной своей манере  с разворота засветил в рыло о чем-то размышлявшему Колобку. Тот от неожиданности  сел на пятую точку, у него тут же закапало  из обеих ноздрей, а Битюк, опешивший от такого поворота событий, стоял, точно в землю врос, и в следующий момент пропустил довольно жесткий пинок в район священного, мужского своего достояния. Первый раунд остался явно за вероломным и коварным Пучком. Самоуверенного Матюга  обманула внешность соперника,  небольшой рост, некоторая грузноватость, довольно упитанная откляченная задница, словом, не производил  Серега  Пученков впечатление атлета и героя. Правда глаза  зачастую выдавали  его подноготную, все намерения и стремления. Гнилые у него были глаза и взгляд прогорклый, с явным корыстным  и нездоровым интересом, словно прощупывал он  человека, слабину искал, за которую можно зацепиться  и чего-нибудь с этого поиметь.  Матюг отдышался, но бросаться на обидчика не стал, поостерегся, народ поблизости толокся разный, ему далеко не сплошь знакомый. Тем более, что в это время прозвенел звонок, из здания школы его было неплохо слышно. Но  забиться о встрече дуэлянты успели, условившись встретиться у нас на «зенитках» в семь вечера. Причем старина Помойка, как ни в чем не бывало, вот же олух царя небесного, а может святой, в  смысле – юродивый, в итоге протянул Пучку сигарету и спросил, будет ли тот курить? Теперь уже удивленный до крайности  Серый ничего не успел ответить, а в это время, восставший из праха Колобок, отряхнувший брюки на заднице и прижавший к ноздрям платок, свободной рукой  выбил у Валерика сигарету и, взяв друга за плечо, молча швырнул его на  протоптанную по газону тропинку, ведущую к школе. Мы, впечатленные хитросплетениями  столь краткого, но удивительно насыщенного и неординарного общения, двинулись следом, условившись тоже быть на месте дуэли в назначенный час, ибо встреча планировалась на исконно нашей территории, на Белашовке.
                Я смотрел на приготовления сторон к стычке и вспоминал, когда в последний раз Пучок обжигался на незнакомых противниках? А-а-а, кажется прошлым летом, когда к  Шарику приехал дядька на мотоцикле с коляской, в которой с ним прибыл его мелкий, рыжий сын, шариковский двоюродный или даже троюроджный брат. Генка, так его звали, оказался шустрым и совершенно не трусливым чуваком, охотно гонял с нами в футбол вот здесь, на этих самых «зенитках», лазал за облепихой в огород к дяде Коле Мироеду,  шлялся на  туго накачанных мазовских камерах по прудам, проверяя мережки,  отчаянно и ловко резался в банку. Свой пацан оказался, что и говорить. А Пучка он разделал буквально в считанные минуты, как бог черепаху.  Это и произошло  во время очередного баночного кона, Генка водил и запятнал Серегу, тот решил такое дело у приезжего  с виду хиляка оспорить, слово за слово, рефреном по столу, сцепились.  Рыжий атаковал первым, очень ловко и напористо, он сразу попал Пучку куда следует, расквасив носопырку, пробив солнечное сплетение и добавив ногой в колено.  А далее последовало добивание рухнувшего на землю- матушку противника, пока тот не запросил милости и снисхождения. Никто из присутствующих  в драку не вмешался и за обиженного Пучка не вступился. Все происходило по- честному,  и симпатизировать побитому было некому.  А вот сейчас, чем все закончиться, неизвестно. О, гляди-ка, Гипапал  начал словесную перепалку. Вот уродец. У него и кликуха уродская. Хоть у авторемонтников  ничуть и не лучше. Просто Гипапал заработал свое прозвище  после того, как выяснилось, что  темно – лиловых королей хард-рока, в ту пору именуемых у нас, как «дип паппл», он  искренне считает солистом – исполнителем, носящим фамилию «гипапал». Так и прилипла к знатоку сия кликуха. Впрочем в те времена все мы были еще те грамотеи.  Тогда на улице среди парней можно было услышать такого рода диалог:
- Вот, зырь фотку, сечешь кто? Ага, придумал, шиш тебе, это же сам Сюзикватор. Видишь, на басухе шпилит?
- Так он же бешено популярен там, в Америке!
- Рефрен тебе, популярен. Это он в прошлом году был популярен. А теперь он ни фига не популярен…
 И только потом мы все узнали, что  Сюзи Куатро – довольно миниатюрная  женщина,  и слухи о её популярности здорово преувеличены.
                А Буба Касторский вообще ни с кем драться не хотел. Он и Валерик Помойка  явно стояли  в  этот весенний вечер на твердых пацифистских позициях, пытаясь перевести разборки в фазу переговоров, пока Гипапал  поливал Лобка вдоль и поперек, а то в ответ лишь презрительно качал головой и кивал, мол, ага, ага, давай, давай, мели, Емеля, твоя неделя, сам такой, от такого и слышу, твоя фамилия… Пучку и Матюгу, таким образом, пришлось сначала  призывать и приводить к порядку  свои  не вполне боеспособные звенья. И то сказать, могли бы один на один разобраться, чего этих убогих было приплетать?  Им –то за какие коврижки друг друга метелить? Тут Гипапал  захотел наверное отлить  и, резко оборвав диалог с Лобком устремился в зарослям на краю поляны. Помойка очевидно имел аналогичную надобность, но  отчего-то не решался выполнить столь естественные в мужчинской компании действия, а тут устремился вслед за более решительным  представителем команды противника и встал с ним рядом, так же спиной к прочему обществу. Мне отчего-то вспомнилось, как на танцах в ближнем совхозе одна вдребезги бухая девка орала  ищущей кусты, тоже нетрезвой, подруге: «Галина, я тебе говорю, сцы тута! Да не бздо, Галенька, я же только, что сцала!». Я даже вполголоса заржал  и тут, как по мановению волшебной палочки, дуэль наконец стартовала. Гипапал, расправившись с пуговицами ширинки  поднял голову и увидел, что Валерик еще ковыряется в причинном месте обеими руками, совершенно при этом расслабившись и точно позабыв о цели своего здесь присутствия. Поэтому Гипапал  молча  схватил Помойку в охапку и повалил его на траву, тут же взгромоздившись сверху и принявшись охаживать поверженного противника  по моське. Правда он не бил даже, а скорее в неумелой ярости тер кулаками  по скулам Валерика, победно хрипя и пытаясь выкрикнуть нечто  презрительное, унижающее достоинство  оппонента.  Буба, время от времени рассеянно  вертевший башкой по сторонам и оттого пропустивший момент истины, был атакован  внезапно пришедшим в ярость Лобком, бросившемся ему в ноги. Они сцепились клубком и покатились по траве, шумно дыша, всхлипывая и попеременно оказываясь то сверху, то снизу.  И лишь Пучок с Матюгом  старались соответствовать серьезности момента и, приняв некое подобие боксерской стойки,  перемещались на дистанции, выбирая подходящий момент для атаки. Наконец  Матюг прыгнул вперед и достал Пучка длинной своей ногой, угодив ему в область живота, после чего, сразу же махнув левой-правой, попал-таки  Серому вторым ударом в левое ухо. Пучок в ответ, практически без паузы, кинулся к врагу, невзирая  еще одну ощутимую плюху, с кровавым от этого ртом, порвал дистанцию и вплотную приблизившись к Матюгу без всяких мудрствований  вцился ему правой в мотню, а указательным пальцем левой зацепил  угол рта, явно собираясь располосовать его до уха, если повезет. К этому моменту на поле брани осталась лишь одна, главная пара бойцов, две остальные расцепились и прекратили  бестолковую возню. Рожи у сподвижников  с обеих сторон были расцарапаны, рубаха Бубы лишилась пуговиц, а у Помойки лопнула на спине от воротника до пояса. Бывшие противники сидели рядом и пытались совместить процесс прикуривания сигарет с восстановлением  спертого дыхания. А я опять вспомнил, вспомнил, как когда-то  падла Пучок с поддатым старшаком пытались стравить нас с одноклассником на потасовку, поскольку у ни у меня, ни у него не оказалось требуемых полтинников, а они, скоты, обещали, что победителя отпустят, а на проигравшего повесят весь рубль. Мы встретились с ними по пути из школы, по окончании уроков второй смены, на дворе стояла осень, на улице- темень египетская, при полном отсутствии горящих фонарей. Спутник Пучка – здоровенный биток – недоросль, якобы учился в путяге, на деле даже там появляясь довольно редко, в основном за стипендией, все же семьдесят рубликов, считай половина инженерной зарплаты в те славные годы.  Я помнил, как его на улице кто-то спросил, дескать, гопник, на кого хоть учишься? А он в ответ долго стоял, напряженно наморщив лоб и собирая в зачатках уме некое подобие приличного ответа. И выпалил в итоге : «А рефрен его знает, на какого-то спойщика, что ли?». На деле спецура называлась – монтажник связи, спайщик. Они с Пучком, по-моему тоже выпившим, прицепились к нам, как клещи, один бы я мог попросту свалить огородами, но вот вместе с Игой вряд ли. Можно, нет нужно, нужно было засветить обоим хоть камнем, хоть чем попало, и валить без оглядки. Но я промедлил, упустил момент, а потом понял, что уже поздно, что вот  пополз меж лопатками  едкий и сладковатый страх, чередой мурашек сообщавший о бесполезности радикальный решений, о возможности все-таки договориться…  Мерзкая привычка, частенько не успеваю вовремя собраться, особенно, если в момент опасности оказываюсь расслаблен и нахожусь словно в ином измерении. Мы с Игой тогда вполне благодушно беседовали о загробной жизни, обсуждали некую статью на данную тему, прочитанную недавно обоими в журнале, соединявшем науку и жизнь, и думать не думали о возможном на нас нападении со столь вздорными требованиями.  И откуда у нас по полтиннику? Лишний гривенник воспринимался , как невероятная удача, шутка ли, половина стоимости билета в кино! И когда Пучок  с со слюнявым интересом подзуживал то меня, то приятеля, мол, ну, давай, начинай, вмажь ему со всей дури и полтинник  с куста, я жутко его презирал и ненавидел себя, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. У Иги вообще слезы навернулись на глаза, а приятель Пучка, хохотал, орясина безмозглая и никак не мог прикурить папиросину , ломая о коробок отсыревшие спички…  Потом мы им надоели и нас пинками спровадили восвояси. Потом все само собой забылось. А вот сегодня всплыло наверх, точно утопленник, освободившийся от груза и поднявшийся на поверхность воды с самого самого дна, обмылившийся и бесформенно раздутый, утративший  человеческое обличье, какого я однажды видел, на реке, по весне, после схода льда. Господи, я и не знал, что память может быть куда хуже зубной боли, зуб хоть вырвать можно, а тут ничего не поделать и от бессилия исправить давно минувшее тошно втройне, невыносимо, до одури, до рвоты.
                Пучок, не достигнув успеха в разрыве рта соперника, тактики членовредительства не оставил и чуть не выдавил Матюгу глаз. Соратники, бросившиеся их разнимать, вновь затеяли потасовку, в которой пострадали Гипапал, утративший зуб в результате хорошего пинка ногой в голову от Лобка и злополучный Помойка, получивший  основательный  синяк на правой скуле. По всему видать коленкой ему закатали в  сутолоке или сам налетел. Основные дуэлянты тоже не уберегли свои мужественные лики. И не только,  ибо покидая поляну, Матюг то и дело хватался рукой за промежность , что-то там сосредоточенно поправлял, основательно при этом морщась, и дергая  то одной, то другой ногой, даже пытаясь присесть на ходу. Пучок был куда сдержаннее, но все же держался за брюхо и плелся чуть внаклоку. Кто же победил в итоге?  Мы то есть зрители- секунданты сошлись на том, что пока  победила  дружба, и, значит, не за горами продолжение банкета, через пару – тройку дней, как пить дать, дольше никто ждать не будет, полученные обоюдные травмы вопиют и требуют отмщения.
                Дуэлянты рефреновы усвистали вперед, и порскнули в разные стороны. А я чуть поотстал от своих и плелся нога за ногу, в настроении, откровенно испоганенном воспоминанием о той  мерзостной встрече с Пучком. Я ведь тогда, по наивности, считал его если не другом, то уж весьма близким знакомым, который никак не должен повести себя столь дерьмово.  Треклятая моя, обременительная, простецкая привычка доверять людям. Вечно она меня подводила, с самого раннего детства, даже когда  задницей чуял, что нельзя доверять человеку, что  гнилофан перед тобой, что продаст при первом же удобном случае или наколет даже на пустяке распустяшном. Нет, сидела в душе и в сердце занозой извечной вера эта дурацкая, мол, не должен человек  столь низко пасть, что он, доминас последний, что ли?!  Прежде всего я никак не мог усечь мотивацию проявляемого скотства. Обычно игра свеч нисколечко не стоила и служила просто спонтанным проявлением потребности того или иного субъекта самоутвердиться, хоть и на канве ничтожной, презренной, за счет олуха, который почему-то  субъектом этим не помыкает, не запугивает его, не возвышается, и очевидно, он сам – слабак, и нужно таким случаем воспользоваться на полную. Остальное, как правило,  было делом техники. Стандартный, на удивление, дебют - обман и скудоумные пакости, а вот эндшпили могли разниться в зависимости от того, насколько быстро доверчивый олух, я, конечно же, я, зверел и переходил в контрнаступление. Но вот беда, месть меня никогда не вдохновляла, мне становилось жалко, прижатого к стенке обидчика, и чаще всего  ответные действия заканчивались ничем. Я остывал и прощал пакостника. Даже в минуту опасности весьма сложно расставаться с иллюзиями, столь долго и сладостно тебя занимавшими.Или  есть тут нечто от врожденного, впитанного  от поколений предков, православия? Не знаю. Я помню у родителей отца, моих деда и бабки, была икона пресвятой богородицы в серебряном окладе. Только оклад был на треть обрезан снизу. Бабушка как –то обмолвилась, что в голодный год на исходе гражданской, когда хлеба не осталось ни крошки - все припрятанное выгребли продотрядовцы, мой прадед, отец деда, откромсал  от оклада иконы широкую серебряную полосу и обменял её на муку, чтобы семья не околела с голодухи. А его супруга, моя прабабка, будто бы  сказала тогда, что грех этот тяжкий  ляжет на  всю семью жутким  проклятием и совсем не просто будет  его искупить, даже  потомкам.  И что любое несчастье отныне нужно расценивать, как справедливую  кару за  богохульное отношение к святой иконе. Так или иначе, но с той поры горя и невзгод  в семье моего отца хватило бы не на одну семью.               
                Стоит только заговорить об изучении православия в школах, и тут же встает лес несогласных и яростно, брызгая слюной, до хрипоты протестует хор поборников демократических, читай – либеральных ценностей и прав человека. Исполать вам, господа! Права человека конечно святы. Только у меня и моих православных земляков, и у наших детей тоже эти самые права имеются. Можно ведь в школах такие занятия факультативно  проводить. Не просто историю религии, различных конфессий, а именно православие, и историю его, и Закон Божий, и культурное наследие. Не хотите, пусть ваши отпрыски не ходят. А ежели желающие есть? Мне талдычат, что ребенок, видите ли, сам должен, ежели что, принять решение к какой религии или даже к какому мировоззрению ему обратиться. Да? Ну- ну, дообращаются до безбожия, атеизма и прочих изуверств. Было уже, знаем. А вы мне вот на какой вопрос ответьте. Я человек ,собственно, не воцерковленный, просто ощущающий свою причастность к русской православной церкви, посты не соблюдающий, к исповеди не ходивший ни разу, а как услышу молитву Пресвятой Богородице, тепло ощущаю сердцем, на душе светлее становится и слезы на глаза набегают. И счастлив я в тот момент безмерно, что не минула меня чаша сия, что православный я и русский, слава Господу.
                По настоящему православная земля наша обретет полное право на возрождение только после того, как будет юридически и морально признано смертельным грехом и чудовищным преступлением  по отношению к стране и народу подлое, гнусное  и жуткое убийство царской семьи  и родственников царствующего дома, а также   обретет статус государственной измены  склонение государя к отречению от престола и доведение самодержца, божьего помазанника до оного, когда будут четко и внятно названы все виновники этих ужасных коллизий, приведших великую нашу империю к катастрофе, равной которой не отыскать в истории. А доселе мы лишь топчемся на месте, лишь собираемся в путь, невозможный без покаяния, несущего нам истинное прозрение и возможность  вновь увидеть свет и понять свое истинное предназначение на этой земле.


Реплика в торонку:
                Генерал от кавалерии А.А. Брусилов, не вполне обоснованно и справедливо считающийся героем Первой мировой, Великой, как её наконец-то стали  именовать, войны, в своих записках пренебрежительно обмолвился о государе  - императоре, что-де, самодержец не  умеет должным образом обращаться к войскам, что он  не демонстрирует должной уверенности, как главнокомандующий, и так далее, в том же духе. А мне вот интересно было бы у генерала поинтересоваться,  осознавал ли командующий Юго- Западным фронтом, какой гигантский груз ответственности  за судьбу державы и народа лежал на плечах Николая Александровича?  Особенно, если император  вдруг почувствовал, что опереться ему практически не на кого. И чего же в конце концов желал от государя Алексей Алексеевич? Чтобы тот гвардейским рыком поднимал полки в атаку? Странные люди они были, наши высшие военачальники. В высшей мере странные.  Казалось бы все ясно, хоть ничего и не ясно. Как это, спросите? А вот как. Ты от государя погоны широчайшие получил? Получил. Ты присягу давал? Давал. Какого  же рожна, ваше высокопревосходительство, еще желаешь?  Не устраивает  что-то, ну есть генерал Алексеев, он в Ставке заправляет, рви его в клочья, требуй, доказывай, отстаивай. Государем недоволен? Добейся с ним встречи, коль скоро о самодержце  столь вольно высказываешься, пробейся сквозь придворную камарилью, и опять убеждай, и вновь  добивайся принятия необходимых и срочнейших мер по исправлению ситуации, военной и политической, жертвуй репутацией, погонами, наградами, аксельбантами, спасай Отечество, империю, императора. Трудно? Я больше скажу – архитрудно, практически невозможно.  Но у вас, генерал, другого пути не было, кроме, как «честно служи, ни о чем не тужи». Вот и докажи, что возможно все, ежели есть энергия и желание.  Докажи либо погибни. И тут одним Брусиловским прорывом дело не ограничивается. Ты – командующий фронтом, не хухры – мухры. Тебе фрондировать и политиканствовать не пристало по чину. Ты по долгу своему обязан быть опорой трона и слугой государя, а значит и России.  И совсем не зря все чаще знаменитый прорыв именуют Луцко – Буковинским, называя истинными его героями двух командармов : генералов Платона Лечицкого и Алексея Каледина. И правильно, справедливо. Эти господа присяге не изменяли, строя не ломали, в республиканской мерзости не испачкались. Каледин застрелился, ибо понял со всей ясностью и отчетливостью, что с добровольческими деятелями ему не по пути, но остался чист. А у комфронта что в итоге?
                А в итоге  не пойми что. В итоге – переход на службу к антихристу и позорное существование в так называемой РККА, в положении тюльпана в проруби  при громадном недоверии большевистской банды. И проклятие сослуживцев, тоже в большинстве своем  заигравшихся в либеральные свободы и присягу не исполнивших, но все- таки избравших путь вооруженной борьбы  с  красной заразой, во искупление греха измены Богу, царю и отечеству. Присяга, она ведь не просто клятва. Это почти сакральное заклинание. Нарушишь – не только срама не оберешься. Проклят будешь, и потомков своих на проклятие обречешь. С нами-то грешными так и получилось. Формально, мы все, присягавшие на верность СССР – изменники и предатели. Да, согласен, то страшное государство не имело более права на существование. Да, согласен, оно было целиком построено на дьявольских принципах, на крови и вранье. Но, товарищи, присягу – то никто не отменял. И обязаны мы были  блюсти ея и долг свой исполнять. А мы ничего такого не сотворили. В очередной раз, подобно большинству предков наших, оставивших на произвол судьбы государя  и империю.  Предательство порождает предательство. Понятно, это ежели по- гамбургскому счету судить.  А иначе , по какому прикажете?
                Я ведь и себе любимому подобный счет предъявляю. Хорош бы я был, иначе. Большинство из нас присягали  довольно бездумно, по инерции. А так ни в коем случае нельзя. Верность присяге соблюдавшие до конца  ныне в могилах лежат. А остальные ,извините, в1991-м, блаженной памяти,  году оную клятву нарушили. И спорить не надо. Не о чем тут дискутировать. Нельзя просто так присягать, без ума, без сердца. А патетические чувства не всегда истинные, чаще всего они навеяны антуражем соответствующим. Потом начинается… Да не следовало бы, коль скоро мы так  отрицали красную империю, вообще ей  присягать. Честно по- крайней мере. Бесспорно, поимели бы большой геморрой  в биографии и прочие , с позволения сказать, неприятности. Но не шли бы против клятвы впоследствии, не сжигали бы партбилеты в прямом эфире. Пяткой в грудь не колотили бы себя, мол, каемся, каемся. Покаяние ведь тоже выстрадать нужно. Право на покаяние каждый имеет конечно. Только не всякий понимает, что оно означает ,это право, чем заслуживается, к чему обязывает. И отнюдь не все активно кающиеся к этой процедуре были готовы.
                В 1993-м, в год всеобщего сумасшествия, я был относительно молод и безоговорочно поддерживал новый режим. Сказывалось проклятое желание жить как угодно, только не  по- совдеповски, не в красном государстве. Сказывалась религия неверия ни во что. Щенок ! Просто сопливый, ограниченный, самодовольный щенок! Будь мне тогда столько лет, сколько сегодня, я не стал бы огульно хаять защитников Белого дома и  потакать  так называемым демократам. Но поздно. Просто напросто поздно.  Все логично и банально. От безразличия, с коим я принимал реалии советской власти до предательства самого себя всего-то один шаг. Вот и ползаю теперь неприкаянный. 


И еще одна, но в другую:               
             -Милый! Милый! Помоги! Мне страшно. Только ты сможешь…
- Что случилось, красивая, отчего ты бледна? Милая! Говори! Говори же!.
- Слышишь! Они идут сюда! Они растерзают меня! Втопчут в грязь! Они сказали, чтобы я принесла деньги через час! Иначе мой долг  вырастет вдвое!
-Господи, не бойся. У меня есть деньги. И потом, я сначала поговорю с ними. А ты, ты пока возьми этот камень и встань в нишу. Они придут и я постараюсь, чтобы расположить их спинами к тебе. По моему знаку… нет, лучше я скажу : «Эх-ма, тру-ля-ля», если понадобится , ты выйдешь из укрытия и начнешь лупить их камнем по затылкам. А я  шарахну спереди.
-Да? Ладненько. Ого, камушек-то ничего себе. Но удобный, держать сподручно. Давай, попробуем, отрепетируем. Да, кстати, а кого лупцевать в первую очередь?
-А тех, кого знаешь в лицо, милая. Шагай в нишу, я буду стоять как те, кто тебя преследует.
-Кого знаю? Так ведь, милый, я и тебя прекрасно знаю. Так, все я в нише. Встал? Па-а-а-ехали!
-Милая! За что же ты разбила мне голову? О! Зачем молотишь мне по темени. Я же помочь хотел… Я же… эх, милая… э-ма, тру-ля-ля… а еще дочь Гипербореи…
-Лежи, лежи, паря. У меня, понимаешь, проблемы. Не до нежностей. О душе после. Да и стоит ли она, твоя душа, денег? Ты-то у меня чудной, навроде блаженного… Кто ж виноват. А мне жить надо. Опять же и порошок целебный, мне же без него кранты, он ведь не за красивые глаза. А если уж и за красивые, то не глаза уж точно. Так, ага. Вот и бабки.  Ну, все. Увидимся, дорогой.  Потом… если сможешь…


                Я едва держался, чтобы не заснуть прямо на лекции самым решительным образом. Цикл охраны труда завершался какой-то дребеденью о юридических аспектах этой дисциплины, информация была сугубо ознакомительной, и лектор давал её  с более, чем бесстрастным видом, бубнил в пространство  с монотонной беспрерывностью казенные фразы, определения, снабжая их примерами из  практики. Среди прочего рефреном звучало заверение о «пятнадцати рублях от государства на погребение» , я не особенно вслушивался, но понял, что речь шла о несчастных случаях на производстве со смертельным исходом. Бр-р-р… Я встрепенулся, огляделся по сторонам. Народу в аудитории  было не  много, примерно половина потока. Большинство сидело с индифферентным  видом, кто-то плюнул на все и откровенно дремал, уперев подбородок в грудь и автоматически  чиркая  ручкой в тетрадке  не поддающиеся расшифровке иероглифы. В состоянии дремы пишешь без должного нажима, от таких  стараний   остаются слабенькие хаотичные линии и кучерявые каракули, сползающие обычно к краю тетрадного листа, вниз и вправо. Как у нас говорили по этому поводу – в тетради поработал китайский криптограф. Те же, кто оказался покрепче, либо читали, либо играли во что-нибудь,  вплоть до классических - морского боя и крестиков-ноликов. И тут я с удивлением  обнаружил, что расположившийся на одном ряду со мной, только с левого края, Кэп, увлеченно строчит в тетради – конспектирует лекционный материал, время от времени с явным интересом поглядывая на препода. Ну, Капитан, неужто его так вштырило, что решил поучиться на склоне лет студенческих? Да нам такие конспекты по сроку службы  записывать не положено, хватит, натерпелись. Меньше года осталось, а там …   Ревет, дымит родной завод! А нам-то, что? Дробись он в грот! За этими размышлениями меня и застал сигнал об окончании первого часа увлекательной и поучительной лекции. Я решил, что пора заканчивать с этим декадансом, и захватив пакет с несколькими тетрадками и книжкой Маркеса, стал выбираться из аудитории. Лучше уж следующий час провести в буфете, пользы, однозначно, будет больше. Проходя мимо  места, где усердствовал Кэп я взглянул в оставленную им раскрытой тетрадку. Весь разворот  был исписан хорошо мне знакомым, вполне каллиграфическим, почерком друга. Строка за строкой  содержала  лишь одно единственное изречение,  коим заявлявлялось категорично и безапелляционно : «Мой мир – музыка!». Вот на что потратил Кэп свою энергию. Ай, молодца… Я спустился вниз по лестнице и, выйдя в коридор, направился в туалет, на перекур. Там  и Капитан толокся с беломориной в зубах. Он поглядел на меня  отсутствующим взглядом и обреченно, почти не раскрыв рта, обронил : «В звезду…», после чего  замолк и докуривал, не проронив более ни звука. Я, зная парня, как облупленного, ничего отвечать ему не стал. Ответ в данной ситуации не играл существенной роли ни для меня, ни тем более для  Кэпа. Он выкинул бычок в писсуар, помыл  руки под краном, разбрызгивая довольно сильную струю воды  в эмалированной, щербатой раковине,  времен первых пятилеток, сполоснул лицо и, вытираясь  измятым носовым платком  с красный цветочек, громко провозгласил : Кеша Смоктуновский!». Потом достал из внутреннего кармана пиджака очки, нацепил их на седловину  своего курноса, тут же академически  утвердив дужку на переносице средним пальцем левой руки, и ушел восвояси, сильно хлопнув дверью. Разве не прелесть эта охрана труда и в особенности ея юридические аспекты, коль скоро они способны были вызвать у врожденной флегмы Кэпа столь бурную реакцию и невероятно красочные аллюзии.




«Короткая  городская сказочка  о человеческих качествах и о любви, естественно продажной…»

                С виду, на вскидку, все нормально шло. Да какое там нормально, просто отлично, тип – топ. Конечно  Глеб не походил нисколько на этих, у которых «пальцы веером, зубы шифером, машины широкие, бабы в раскорячку… все продаем – PAL –SEKAM – напалм». Но и  к занюханной технической интеллигенцией   он себя уже не   причислял.  И то сказать, когда у тебя подчиненных , как в двух ротах армейских, да зарплата  ого-го даже по здешним заполярным меркам… Когда в своей конторе тебе, пусть и формально, до самого до верхнего этажика один шажок… Какой ты, к бесу, интеллигент?!  Тебе завидуют, побаиваются, уважают даже, не без того,  считают, что ты на своем месте, ибо промашек ты практически не делаешь, но все – таки, по большей части, втайне ненавидят.  Не за что-либо конкретное, а так, для порядка.   Не любить же, в самом деле, начальство! И плевать всем слюной на твои достоинства, плевать на то, что ты работяг  не обираешь, не накалываешь, что ломишь, как проклятый, и  мастеров подчиненных  также заставляешь впахивать. Последнее ,кстати, большинству итээровцев совсем не по нраву. Они свои задачи на свой лад и трактуют. И напрягаться особенно не желают. Помнишь, как один тебе молвил как-то за столом, в минуту откровения: « Ты, командир, на работе гореть привык. Проблемы решать во что бы то ни стало. А я так не умею, не могу, не хочу и не буду». Глеб, помниться, тогда только плечами пожал в ответ. Гореть на работе? По его мнению, ни рефрена он не горел, просто делал свое дело, как  смолоду научили. Он всего-то на всего любил и умел  работать с опережением инициатив и указаний, поступающих сверху. Это не всегда нравилось руководству, ибо подчеркивало излишне глебову независимость и лишало  главных начальников возможности фантазировать и воплощать свои, частенько вполне безумные, фантазии в реальность. Но обычно, самостоятельные решения Глеба, основанные на четком знании и понимании обстановки, оправдывались конечным результатом, устраивавшим всех, и нижних , и верхних, а именно – денежным эквивалентом приложенных усилий. Когда рабочие с заработком, тогда и генералы сыты, освоенных объемов на всех хватит. И судачить более не о чем. А кому охота, милости просим, на роток не накинешь платок.
                Работа работой, а отдыхать тоже нужно. Вопрос лишь в том, как  отдыхать? И тут думай – не думай, а  схема « как работаешь, так и отдыхаешь» срабатывает в подавляющем большинстве случаев, даже против твоего желания. Город не родной, а значит, сколько тут не живи, настоящих друзей заведешь едва ли. Нет, хорошие знакомые появятся, приятели очень приличные, товарищи крепкие, но настоящие старые друзья, коих совсем немного, на поверку трое – четверо, они далеко отсюда. И частенько, испытывая желание зайти к кому-то, дабы просто так посидеть, потрепаться, вдруг понимаешь, что зайти  и не к кому. До такой степени не к кому, аж оторопь берет. И тогда  по-настоящему  ощущаешь, что означает одиночество. С семьей, кстати, все в порядке, семья тут вообще не причем.  Только для мужика, занятого довольно рискованным и непростым делом, все в жизни семьей не исчерпывается. И ежели семья – тыл, то с фронта не всегда в тыл попадаешь. И не всегда сие необходимо. Порой расслабуха  требуется иная. Вам не требуется?  Значит, вы абсолютно счастливый человек, повезло вам, дал Бог. А  у меня все не столь радужно. Я в семейном кругу не всегда  вправе расслабится и отдохнуть. Чтобы близких не пугать, не расстраивать. А куда чернуху –то сбрасывать? Она ведь копится- копится,  потом – р-р-раз и наружу хлынет. Хлопот не оберешься, если  этот процесс на самотек пустить.                - Так, добрый вечер, господа. Вот, две красотки, как вы и заказывали. На час?  А-а-а, на два – три. Ну, давайте, вы за два заплатите, а потом, при необходимости, уже продлите. Лады? Да. И еще, я смотрю вас тут больше, чем двое… Давайте поаккуратнее, девок не обижать чтобы, они же на работе…
- Да не беспокойся ты, Илья, мы-то на работе, но это же клиенты старые, в смысле нормальные, проверенные. Тут ничего плохого не случится. Проверено- мин нет. Кто о чем, а лысый о расческе…Ха-ха- ха… Езжай себе уже, пока-пока.
                Способов развлечений только на первый взгляд великое множество. Соберутся, бывало, сторонники активного отдыха и давай языками чесать о турпоходах, о рыбалке – охоте, о ски – альпинизме, кайтинге, каякинге.  Или еще одна категория туристов, поедем на ботнику - не  таиланд -так  кения -  сингапур - финка, шопинги, зоопаркинги, ресторанинги, атракционинги, на оленях прокатинги, дедморозинги, сафаринги, таймассажинги, трансвеститинги… Конечно,  если с детьми , то вояжировать  вполне определённым образом можно и нужно. Ребятишкам в той же финке лафа насчет  отдыха. А я, чего я там у них не видел? Навкалываешься на очередной-корпоративной- актуальнейшей донельзя стройке  пару-тройку месяцев практически без выходных, ни о какой Суоми и думать не тянет. И рыбалочка со ски – альпинизмом и прочей лабудой – проблематичны. А все оттого, что прибудешь на озеро или в лес, в избушке обоснуешься и первым делом ка-а-ак дашь копоти, чтобы забыться, напрочь из реальности выпасть. Что? Вы  вообще не пьете? Ну- ну. Вот, что я вам скажу, любезный. Кто не пьет, тот не монтажник.  Вы смену отбарабанили  по-честному, а там домой шасть, и хоть трава не расти на дёрбаном производстве. Так? Так. А у меня коленкор совсем иной. За мной две сотни с лишком мужиков, и почти у каждого - семья: жены – дети, они все кушать всего такого прочего хотят, а ты то есть я, обязан всегда об этом помнить и думать, как в очередном месяце денег срубить. Чтобы работяги были в порядке, чтобы мастера мои,  и бабоньки – экономисты- техники- секретарши  не куксились, чтобы я сам  при бабках оказался.  А спотыкачей, мешающих оному раскладу, сколько угодно. И не было в сутках такого часа, чтобы я не вернулся к теме службы моей и ея проблемам.  Воистину ненормированный рабочий день. Да нешто я один такой? Куда там! «Нас тьмы, итьмы , и тьмы…».  Намаешься  от отпуска до отпуска, аж света белого не видишь уже, и обычные радости человеческие  не цепляют. Отрешиться бы от реальности и только. А как отрешаться? Да огненной водой.  И давайте без ханжества. И многие мои коллеги и сослуживцы, подтвердят с полным основанием – ни в одной стране мира нет альтернативы  подобному способу релаксации. Наркота не в счет, она – болезнь тяжкая, мука невыносимая, без вариантов. И ведь как-то слабо верится людям по всем статьям положительным. Нет, бывает, когда  человек хворает хронически. А  в противном случае что? Не пил, значит нюхал? Ну, ладушки, не стоит углубляться. Не о том речь.
                Я тут прерву немного  «изложение на  тему…» и вновь отвлекусь. Есть прекрасная категория от рождения позитивных таких, вдумчивых добряков, в меру гедонистов, у таких все в меру, советующих многое и многим, но в частности, «бороться не «против, а «за». Так, мол, конструктивнее. А ругань, при всей  увлекательности, ничего хорошего  в итоге не дает. Согласен полностью. Но  у меня, как обычно, вопрос: а, собственно  «за» бороться это как? «За» за что конкретно? Отвечают – за Россию. Спрашиваю : за какую? Ответ : Россия она всегда Россия. Не спорю, но все- таки? Далее- обычно либо пожатие плечами, либо демагогия в пять этажей. Причем, смешивающая божий дар и элементарное блюдо, из яиц приготовленное. Тут полемисты завзятые ручонки, вспотевшие в предвкушении скорого триумфа, потерли довольно, да? Щас, горлопанишка, мы тебя и уделаем. Покажем на примере как оно «за» и за что за». И давай о сугубых частностях , о конкретных делах, решение коих сомнений не терпит: помощь социально не защищенным, тяжко больным, пострадавшим.   Правильно. Согласен. Сам же обеими лапками за. Не против, ни Боже мой. Только от задора вы разумом поплыли, коллеги. Я разве о конкретике? Да, нет, ребятушки. Конкретное  благое дело, слава Богу, мы заделать как раз в состоянии. Всем миром. И даже в очень недолгий срок. Но есть ведь и более широкие темы. Я вот знаю, какую Россию не приемлю, ибо она в подобных случаях лишь  химера под привычным названием. Верно, Россия не может органически быть коричневой, красной и либеральной. А если сможет, мы имели случай убедиться наглядно, то это уже не Россия. Хорошо, «против» чего бороться я примерно уяснил. Но знаю ли я, «за» какую Россия я хочу и должен бороться всей своей жизнью? Эх, даже влезать в рассуждения боюсь. Так и подмывает брякнуть, дескать за монархическую конечно…  Попытки однозначно ответить на сей вопросик и приведут к словоблудию безответственному и бесполезному. И приводят  то и дело некоторых талантливых и уважаемых людей. Тоже примеров тьма. Стоим – сидим- толкуем- расплетаем с телеэкрана… клоуны. Сами себя в клоуны и произвели. И ведь обидно, что так обстоят дела и с религией, и с литературой. И с искусством в целом, и прочая… Словом, помочь я хочу слепому дорогу перейти, только не знаю какую именно дорогу, да и слепой этот – я и есть, собственной персоной. Попусту, благостно  и рассудительно трендеть многие могут и умеют. Я вот не  хочу  пока. Просто зла не хватает. А вам, господа – рассудители, наверное хватает, с запасом.
                Так уж сошлось, ибо городишко крохотный, что трудился Глеб с отцом  Ника, своего нынешнего ближайшего товарища,  на одном предприятии. Через батю, кстати Глеб с Ником и познакомился, что вполне естественно. Сын  имел пристрастие к коротким вариантам имен, объясняя это тем, что так и запомнить проще и, соответственно, напутать и ошибиться куда сложнее. Поэтому папку сынок именовал Вик. Вик  Леоныч правда не производственник был, трудился  лаборатории, в группе качества, но пересекаться по службе с Глебом им  приходилось, контроль - шмонтроль и все такое. Вот уж кто и обликом, и ухватками напоминал  пожилого интеллигентного технаря, так это Леоныч.  В сущности он и был этим самым технарем. Его образование в мутеляжные, продажные и безграмотные девяностые годы вполне можно было считать академическим, причем  большинство теоретических знаний  успешно применялись Виком на практике; был он немногословен, до поры, до времени, пока окончательно не достанут, вполне сдержан и благородно худощав. Рост его, куда выше среднего, последнюю особенность только усиливал. Леоныч  порой  мог показаться незнакомому человеку занудным, но сие впечатление являлось только следствием его скрупулезности  в любом мало мальски важном деле. Работой Вика загружали не регулярно, а в особо сложных или казусных случаях, когда требовались его знания патентоведа, спеца по расчетам на прочность, по гальванопокрытиям  и вообще по гидрометаллургии  или очень приличного технического переводчика с немецкого. В остальное время Леоныч читал.  Книгами его снабжали немногочисленные  коллеги – библиоманы. Иногда и Глеб что-то подкидывал. Вик любил расположиться в довольно низком, обтянутом коричневым кожзаменителем, кресле  у дальней от входа в кабинет стены, почти сплошь занятой стеллажом с техническими справочниками  и клее- какими  приборами. Он вытягивал свои длинные худые ноги так далеко, что ему приходилось уже не сидеть, а полулежать на своем троне. В левой, чуть на отлете, руке  умещалось очередное чтиво, а кончик  несколько севрюжистого носа венчали вполне аристократические легкие очки с узенькими  стеклами без оправы. Мало ,что могло заставить погруженного в недра литературы Леоныча поменять позу или даже вздрогнуть. Один мой коллега шутил, что если в соседнем кабинете взорвать гранату, Вик наверное лишь переведет взгляд с книжной страницы в ту сторону, откуда загрохотало. Потом вытащит сигарету, покрутит, помнет её ствол в желтоватых, длинных пальцах, следом уместит фильтром на нижней губе в углу рта и вновь вернется к чтению. А сигарета будет прикурена минуты через три. Это в самом крайнем случае. При внешнем беспокойстве меньшей интенсивности у старого, заслуженного и весьма ученого, искушенного в жизни, варана только веки слегка дрогнут. Не более того.
                Когда  Леоныча заодно с другими пенсионерами предприятия дружно «ушли»  на заслуженный отдых, этот еще совсем нестарый и дееспособный мужик крепко сел на мель. В смысле финансов. Ну, субсидии всякие там- шмубсидии не в счет, ибо пенсию с прежними зарплатами не сравнишь. Оказавшись по случаю у Вика в гостях, Глеб увидел, что тот использует для записей  разрезанные на прямоугольники сигаретные пачки. Понятно, с изнанки, где картоночка оставалась чистой. Глеб конечно не стал шумно удивляться, но хозяин и сам догадался о произведенном на приятеля  впечатлении. Леоныч только хмыкнул и развел руками, а Глеб , бросив, мол, я мигом, выскочил из квартиры. Через пятнадцать минут он привез Леонычу  пачку вполне приличной бумаги для записей и еще одну, для светокопий. Бумагу, понятно, Глеб не в магазине покупал. Ага, разбежались! У него в кабинете имелись кое-какие запасы. Сэкономленные  материалы, как говаривали в эпоху развитого справедливого трудового строя. И никаких тебе  колебаний да угрызений. Во-первых Глеб искренне полагал, что директор и главбух всех остальных один  рефрен поимели и еще раз поимеют  до маячившего  не за горами банкротства, а во-вторых, нечего было людей на пенсию вышвыривать, как хлам, утиль или в самом лучшем случае - вторсырье. Вик конечно был впечатлен, при его рачительности такие подарки казались  роскошью. «Эх, ты, папаша, старый, ты, нищеброд!- грубовато, но вполне дружески поддел его Глеб. «Нищета конечно, Глебушка, рефрен тебе, не хлебушка! Плохо бабушку  ведёшь, на картошке проживёшь,- бодро отозвался  Леныч- Но если бы ты знал, какой это кайф- просыпаться утром, как по будильнику, и осознавать, что на дёрбаную службу ползти не надо! И дрожать от счастья! Дожил, не подох!».
                Спросите, зачем пенсионеру столько бумаги? Известно зачем, для систематизации  жизнедеятельности. Да, нет,  не для того, о чем вы подумали, дуболомы. С туалетной разновидностью все было как раз в порядке. Просто напросто Вик  наш Леонович, будучи человеком методичным и въедливым, привык очень многое доверять бумаге. От написания  планов всевозможных бытовых и прочих житейских дел до фиксации получены знаний в виде тезисов и схем. Короче, мужик  всерьез увлекался историей, в частности – военной, зачитываясь трудами Керсновского,а позже, и академика  Тарле, и еще многими, вплоть до Троицкого. Кстати на историко – литературной почве они с Глебом и подружились, невзирая на очевидную разницу в темпераментах. О Глебе  Леонович отзывался в том смысле, что выносить сего товарища долго не может, но и его отсутствия терпеть  опять- таки долго не в состоянии. И не раз- не два, за рюмкой чая сиживая, изводили Глеб и Вик, кроме известного напитка и его производных,  немало  бумаги  и сигарет «Арктика» ,до хрипоты обсуждая битву при Пуатье или Грюнвальде, или  кутузовский фланговый марш – маневр на Старо- Калужскую дорогу. Да  что там, Глеб как – то в полемическом, хмельном конечно же, безумии пытался доказать, что эскадра  тихоокеанская номером вторая могла избежать  жуткого, на весь мир, поражения  умело и нагло сманеврировав южнее архипелага японского, следовать курсом на наш огромный остров, половину коего мы в итоге уступили противнику по условиям мирного договора, а там, отбункеровавшись  углем из  местных шахт, уже рвануть в искомую бухту, одноименную  знаменитой константинопольской.. Да где же тут бумаги напасешься?
                Ник, старший сын Леоновича, еще в школе, с батиной подачи конечно же, стал завзятым рыбаком. И лет в четырнадцать придумал некую кормушку для рыб оригинальной конструкции. Пришел к папане, гляди, мол. Тот посмотрел, похмыкал, подправил кое-что в деталях, а потом оформил заявку от имени сына на изобретение. И направил оную куда следует. В назначенный срок  юному изобретателю было выдано авторское свидетельство установленной формы. Нормальный ход. А главное - узнаю панентоведа по  соответствующей хватке. А  кроме прочего Вик был мужиком рукастым. В квартире его первой супруги, матушки Ника, до сих пор бытует вешалка личного дизайна и собственноручного исполнения Вика Леоновича. Не говоря уже о полочках-стульчиках- табуретках  малых нестандартных форм  сообразно особенностям интерьера его однокомнатной «хрущобы», стены коей украшали декоративные поделки хозяина сработанные им под настроение из древесных корневищ или капа.  А на рабочем  столе - лабораторная установка для пайки металлов ( да проще говоря, всяческой ювелирки), работающая на  бензине высочайшей ректификации. Она сработана еще до появления  горелок с баллончиками. А Вик всем конторским дамам серьги – цепочки ремонтировал. Даром конечно. Считал себя не вправе обирать сотрудниц. Ага. А те наверное стеснялись мастера отблагодарить. В данном случае Леоныч в точности напоминал  Глебу тестя. Тот был вообще на все руки дока и редкий добряк по натуре. Его квартира напоминала филиал городской  рембыттехники,  куда все знакомые и не очень тащили  свою домашнюю приборную рухлядь, дабы Александрович продлил ей жизнь. А то ведь новые утюги- пылесосы- стиралки – телеки  покупать, денег не напасешься. Опять же, когда дефицит  всего и вся в стране свирепствовал. Это ведь еще в блаженные застольно – застойные времена началось, не вчера. Тесть действительно мог починить все. Работая старшим механиком узла связи он, кроме прочего, ремонтировал телетайпы в горисполкоме, налаживал огромные стиральные машины в прачечной, мотался по району, приводя в порядок то и дело отказывающие средства передачи информации. Знал Александрович  свое дело досконально и любил до самозабвения. Любая техническая новинка, попавшая на его ремонтный стол, была для тестя неким новым космосом, подлежащим немедленному исследованию, полной расшифровке и освоению. Глеб помнил разочарование и досаду тестя, когда тот, впервые взяв в починку корейскую магнитолу, не обнаружил внутри ничего кроме штампованных плат с микросхемами. Непонятно, впрочем, что Александрович собирался там найти? Он ведь, как настоящий мастер, хоть и теоретически, но был прекрасно  осведомлен об устройстве  подобных агрегатов. И все же батя, именно так обращался к нему зять, точно лелеял  в душе детскую надежду столкнуться  в кои-то веки с техническим устройством  по- настоящему необычным, если не уникальным. Всем нам необходима вера в чудо. Даже старым, искушенным мастерам. А вот золотых гор, при золотых-то воистину руках, тесть так и не нажил. Он даже деньги брал в редких случаях. Тем паче, что по неписанному, но общепринятому закону, все клиенты ,как один, тащили в качестве платы за неоценимые порой услуги, канонические поллитра. Тесть  брал конечно, но к выпивке так и не пристрастился. Нет, от рюмки он не отказывался, напротив, был совсем не дурак поддержать хорошую компанию либо пропустить боевые сто грамм за обедом, но  разве это выпивка? Эх, вы, мастеровые мои русские, от рождения безсеребренники, неудачники по расхожим жлобским меркам, верные стезе избранной… А потом тестя не стало и Глеб  опять, как после смерти отца, очутился во власти оглушающей  пустоты, и понял, что он осиротел окончательно. Старших мужиков вокруг не осталось. Это ведь младшие на старших и вообще на стариков гундят – обижаются пока те живы и молодняку  кишки мотают порой, жить  на современный лад мешают. А  когда уходят старые, становиться  вдруг до  безысходности одиноко, и на клеточном уровне ощущаешь свое бессилие, неспособность что-то исправить, вернуть, переиначить. Не зря, ох не зря совсем, стариков  своих наши предки до сивых волос слушались. Может и поступали потом по – своему, а вот слушались и точка. Потому, что женщины женщинами, им любовь, почет и уважение, исполать одним словом, а мужики в семье должны быть не в единственном числе. Мужиков должно быть много, от прадеда дремучего до правнука в яслях. Да так оно и было когда-то. За это нас и ненавидели. И лупить почем зря стали, и почти на нет свели.
                Вечером в одну из пятниц, когда Вик имел обыкновение зазывать Глеба к себе на доверительную беседу, явился нежданно- негаданно к Леонычу еще один гость. Хозяин был занят на кухне нехитрой стряпней  и, когда коротко взбрыкнула трель звонка, крикнул Глебу в комнату, мол, открой, посмотри, кого там принесло? Глеб  повернул ключ  замка наружной двери и медленно её отворил, чтобы не задеть стоявшего на откровенно тесной лестничной площадке человека.  А стоял там сам Томас де Торквемада собственной персоной. Или по- крайней мере кто-то очень близкий  Великому инквизитору по духу и крови. К тому же капюшон, хоть и принадлежал он стандартной вполне, болоньевой куртке, но сидел на голове пришельца уж очень по- средневековому, по- монашески ,безжалостно и категорично. И глаза на костистом, скуластом лице  современного доминиканца  производили впечатление нарисованных . Странные такие, даже на открытые глаза мертвеца непохожие, словно нанесенные  кистью, которой водила не самая умелая рука, лишь на мгновение озаряемые  какими-то непонятными окружающим болью и тревогой, и вновь застывающие бледной, водянистой акварелью.
                Впрочем на поверку все оказалось не столь уж зловеще. В тот вечер к Вику заглянул старинный его приятель и коллега по младости гидрометаллургической, весьма крупный специалист в теории и практике электролиза цветных металлов, кандидат наук, товарищ Горющенко. Когда впоследствии Глеб узнал, что и Леоныч смолоду звал Горющенко  Торквемадой, то нисколько не удивился. В само деле было в облике этого, как очень скоро выяснилось вполне безобидного, человека нечто зловещее. При взгляде на него Глебу начинали мерещится застенки инквизиции, слезящиеся от сырости каменные стены, чадящие факела, дыба, испанский сапог… Тьфу, дурь какая.  Осталось только вспомнить «перчатки великомученицы Паты»  от замечательных братьев – фантастов… Но Леоныч потом рассказывал, что  в действительности Горющенко вполне успешно мог бы служить, например,  следователем прокуратуры. Он от рождения наверное обладал  холодным разумом и абсолютной логикой. Способность к анализу у него была потрясающая. Там, где другие буксовали, тщетно силясь найти ошибку в расчетах, в технологии …да где там еще, кто его знает,- Горющенко  разбирался быстро и четко, раскладывая все и вся по полочкам. Его с некоторых пор перестали звать оппонентом на защиту проектов и диссертаций. Он был способен безо всяких эмоций и видимых усилий  раскритиковать практически любую подобного рода работу. Одна только беда преследовала этого поборника чистоты научных методов все его жизнь. Обладая способностью аналитика, Горющенко был абсолютно бессилен на ниве созидания. И все свои изыскания и начинания  хоронил еще в самом зародыше. Поэтому дальше защиты кандидатской двинуться напрочь не смог. Впрочем сейчас все эти перипетии не играли никакой роли. Перенесший инсульт, научившийся заново говорить, пенсионер Горющенко был уже вне игры. Жил он одиноко, вот и навещал время от времени  немногочисленных старинных приятелей. Была у него, кстати, еще одна особенность. Несмотря ни на что Горющенко, даже после болезни, очень  прилично  владел гитарой. Он не пел, исполняя только инструментальные пьесы. Несомненно  окончил музыкалку, подумал, услышав его впервые, Глеб, сам приверженец гитарных аккордов. Оказалось – шиш с маслом. Этот уникум выучился когда- то давным давно по самоучителям, изредка беря уроки у профессиональных спецов. Правда его одиночество еще более явственно проступало именно в минуты  общения с гитарой. Глеба сие не удивляло. У нас, у людей всегда так: с одной стороны - «не лишайте человека его одиночества»,  с другой «вокруг толпа, а рядом – никого». Сейчас масса пенсионеров сидит в сети, освоив худо – бедно комп. А на рубеже тысячелетий  ничего подобного еще не было.  Так перебивались. Горожане вообще в этом плане бедолаги. На селе хочешь- не хочешь, пашешь до последнего. Скучать некогда. А в каменных джунглях, если нет увлекухи какой- либо, вроде рыбалки или клуба по интересам, да того же, без всякого смеха, хора ветеранов, то пиши пропало. Долго не протянуть.
                Торквемада Горющенко, подобно Вику,  был довольно  - таки молодым пенсионером. И, как однажды оказалось, перспектива у него имелась, и  вполне реальная. А Глеб, помнится, никак в толк взять не мог, отчего это потомок инквизитора  бурчит сам с собой и рассматривает некое фото? Первым спросил об этом у старинного приятеля Леоныч, дескать колись, чудила, кого там разглядываешь, чего бубнишь. Может умишком тронутся пора настала?
-Старик, ты не представляешь, я просто не знаю, что и думать- Горющенко оживился, всегда, даже после третьей и последующих опрокинутых внутрь рюмок, бледный  со снеговым отливом, с синевой, он сейчас даже немного порозовел и пытался закурить. А подобного за ним Глеб вообще не замечал.
- Это фото моей дочери. У меня в Н- ке оказывается подрастает дочь. Ей недавно шестнадцать исполнилось и она прислала мне письмо и фото. Я сначала и не поверил. А теперь, чем больше на неё гляжу, тем больше сходства замечаю. Помнишь, я туда , в Н-к,   часто одно время в командировки мотался, месяцами жил там. Ну, вот, с её матерью на работе и познакомились, да зацепились друг за друга. А разладилось все как-то само собой. То да сё, я реже стал приезжать, потом  и вовсе перестал, закрутился со всякой всячиной, а она не настаивала. И ведь не сказала ничего о ребенке. Обиделась наверное. Адрес мой она знала, я же здесь на одном месте торчал всю жизнь, не переезжал никуда. И повторяюсь, а ничего не поделать, когда письмо пришло и поверить не мог, а теперь, чем больше на фото рассматриваю, тем  яснее вижу – моя дочка. Вот позвонить хочу, да пока боюсь, что ли, не знаю. У меня же тетка в Питере недавно померла, квартиру мне оставила. Вот я её  Сашеньке, так дочуру зовут, отдам. Ей ведь поступать скоро. А я все соображал, что с хатой делать. Сам поеду по весне, приведу её в порядок и пожалуйте Александра Александровна…  Смотри, Сашкой назвала, может помнит до сих пор? Может еще и  с ней, с Зойкой увижусь…
                Глеб, слушая исповедь Торквемады, отчего-то вспомнил одного  своего работягу, прежде бухавшего по-черному, до памороков, растерявшего за этим увлекательным занятием все, и семью, и жилье, и прежних друзей – товарищей, угодившего на кичу, и только потом резко тормознувшего и пробующего теперь выбраться из руин буйного  прошлого. Мужик, между прочим, оказался вполне дельным, только поговорить иногда любил. Точнее, выговориться, чтобы кто-то его россказни посидел- послушал.
- Начальник, вы знаете, как мы пили! Я сейчас и вспоминать боюсь. Моя терпела – терпела, потом в одночасье собрала манатки, детей в охапку  и за порог. А я ведь тогда еще работал на приличном месте и получал очень даже ничего  по тем временам. Покуда мои кунщтюки начальство терпело, мол, руки у товарища на месте, возьмем на буксир, испытательный срок, до первого загула… Где там… Я бывало с утра   беру пивка и баллон стеклоочистителя, отверткой его р-раз и струю в кружку. И залпом. Б-р-р-р…  Я это к чему, начальник, мне бы отпуск на пару недель за свой счет. Моя  лет десять назад отсюда  к себе на Вологодчину свалила, с ребятами,  я чалился тогда, толком ничего и знать не знал. Не общалась она со мной, я не в обиде, понятное дело - с кем ей было общаться? С алкашом и зеком? И зачем?  От козла молока ждали, а толку пшик.  В общем, время прошло, вот мне уже полтинник, и ей конечно около того, она тут на переговоры меня вызывала, как адрес узнала не соображу, я же в общаге кантуюсь.  Оказывается у неё, у Катерины сердце пошаливать прилично стало, так она меня к себе жить зовет, чтобы помогал еще и с хозяйством справляться. Там дом, скотина, участок. Старший – то уже работает, армию отслужил, я с ним парой слов перекинулся, тогда на телеграфе. Басит в трубку, мол, батя давай, приезжай. Или помнит добром? Не знаю. Вот и думаю, начальник, съездить для начала на пару недель, а потом может и с концами  к своим. Навсегда. Может еще с Катюхой поживем?   
                Что мог ему тогда сказать Глеб. Только то, чтобы бросал все и орлом летел в этот  городишко с соколиным именем, к семье. Чего тут думать? Чего еще желать? Разве есть что-то более ценное. Или бесценное? Ну, словом, ясно.  Мужик вскоре действительно уехал насовсем. Через год  в контору забегал, вернулся за какими-то справками – свидетельствами- полисами, Глеб толком не запомнил, без надобности.  Изменился Гаврилыч, сразу видно, что семейной жизнью зажил. Внешне крепче смотреться стал, взгляд  такой потеплевший, успокоенный, уверенный. Ворочает, говорит, на сельской ниве с ура до ночи, без продыху, но с кайфом, фермерствует вроде как, в доле с родственниками  тамошними.  Супругу обихаживает. Подлечивает, напрягаться не дает. Младшая в институт поступает, в Вологде. В эту, Академию мясо- молочную, имени  брата  художника, который масло знаменитое изобрел… На прощание Гаврилыч полез  к Глебу с объятиями и спасибами за добрый совет и содействие, и вообще.. Глеб еле отбоярился. А когда  новоявленный вологодский фермер наконец-то  ушел, на подоконнике в своем кабинете Глеб обнаружил литровую банку с медом.
                Глеб любил свою жену.  Звучит издевательски. Прямо-таки «Деточкин любил детей…», однако с подленькой подоплёкой.  Тем не менее, касаемо Глеба, иначе и сказать было сложно. Только ведь, если брать некую абстрактную любовь в чистом виде, ничего в ней и нет, кроме туманных обобщений, превращающих самое великое  чувство в наформалиненный препарат для  узких специалистов. Конкретика  же порой такова, что со стороны может показаться, мол, о какой любви вообще идет речь? Это разве оно? Точнее – она? Короче, и так, и этак можно, смысл не меняется. Вот именно пресловутая конкретика порой конечно же давала о себе знать, но благополучно в итоге преодолевалась  в первую очередь крепкой, еще до оформления отношений возникшей, взаимной привязанностью. Другое дело, что мужик, он и есть мужик, то есть существо, наделенное, с легкой руки психиатров, тоннельным мышлением, и куда позднее своей золотой половины взрослеющее, что бы там не происходило в жизни. Женщины  быстрее расстаются с иллюзиями юности туманной, с младой романтикой… А скорее всего у них она, романтика, своя, наособицу от якобы сильного пола. И пока мужик еще резвится, женщина, в большинстве случаев, уже строит гнездо. Однако все эти дисбалансы и противофазы  не столь уж страшны и опасны, ежели любящая жена достаточно мудра, а не менее любящий муж  все-таки сдерживает время от времени  «души прекрасные порывы», не стремясь порвать эту самую душу вдоль и поперек. Сам-то Глеб знал накрепко, что он по характеру однолюб. Ничего не поделаешь. Это уж кого Господь чем наделил. Один подруг меняет «как перчатки», и над другим смеется, мол, «всю жизнь на одной кобыле ездишь». Не желая дискутировать и вообще с кем бы то ни было откровенничать на эту тему,  Глеб был до одури, до боли сладкой, рад, что есть одна по- настоящему единственная женщина в его жизни, и других не надо. Она пришла именно тогда, когда до него стало доходить, насколько тоскливым может быть порой одиночество. Почему именно  Кира, именно такая, и никакая другая?  Сие, опять-таки, лишь Творцу известно. И Глеб не терзал себя поисками причин. Значит не зря встретились,  приглянувшись друг дружке  практически сразу же.  И не случайно при первом же  расставании накатила на Глеба такая тоска, какой он никогда  еще не испытывал, светлая какая-то, но не грусть, а именно тоска по ней, по Кире. Значит, определенно, без Божьего промысла не обошлось Оттого наверное  и о том, счастлив он или нет, думать не приходилось. Попросту повода не представлялось. И  счастлива ли с ним жена, Глеб также не особенно размышлял. До поры, до времени. Относясь к повседневной жизни  довольно легко, он ощущал её процессом преодоления предлагаемых извне обстоятельств. По молодости лет и в виду отсутствия  заранее накопленных средств к существованию, Глеб  не мог эти обстоятельства полностью и наглухо игнорировать. Приходилось  с ними бороться всеми доступными способами. Все это очень походило на некую игру, и возраст не давал возможности оценить её возможные последствия, надо было выживать, каждый день, каждый час, даже ежеминутно. Начало девяностых, если кто помнит, время всеобщего безумия. Но бесконечно так продолжаться не могло.
                В семье, известное дело, дети рождаются. И слава Богу, так и надо. Иначе  половина смысла совместной жизни  дымом с копотью в небеса уходит. Не без флуктуаций конечно. Глеб знавал некоторых, с позволения сказать, экземпляров, с шумом и треском отмечавших окончание выплаты алиментов  своим отпрыскам, по случаю достижения оными  восемнадцатилетнего возраста. Подобные торжества обычно проходили под девизом: « Ну, тля, все! Отмучился! Теперь рефрен им ежовый  на лопате, ни копеечки не получат!». Стоило ли вообще бодягу когда-то затевать, чтобы вот так позориться?! Впрочем, не суди… Глеб и не судил. Просто не обращал внимания. Своих крючков хватало, ежедневных, привычных, преодолеваемых вполне успешно.  Да и к себе время от времени прислушиваться следовало. Так, он вполне четко и ясно вдруг осознал, отчего у наших предков  считались оптимальными брачные союзы с возрастным гандикапом в полтора, а то и два десятка лет. Когда жена молодая, а мужику под сорок. Все очень правильно : мужик готов к отцовству не от рождения, он должен до этого мироощущения дорасти, созреть, приготовиться. Ему следует самому вдруг и ощутить, и понять, что нуждается в именно в таком чувстве то есть  дети ему жизненно необходимы, что без короедиков сопливых ему край. Ну, а то, что к сорока годам мужик уже на ногах стоит более, чем прочно, само собой подразумевалось. Молодость супруги также объяснений не требовала. Чувство материнства у женщин как раз врожденное, они к нему готовы сразу и навсегда. Конечно же подобная схема не исчерпывала разнообразия жизненных коллизий. Эка, загнул! Это в том смысле, что всякое бывало. Не без того. А еще Глеб на собственной шкуре ощутил, что отцовство нужно  заслужить : выносить, вынянчить, взрастить в себе самом. Понятно,  что не механически. Что ты - инкубатор ? То-то и оно. И он и супруга были старшими детьми в своих семьях, а старшим, как известно больше «на орехи» достается. Глеб понял, отчего же так происходит. Родители  просто сами еще молодые и частенько решают все вопросы « с плеча», « влёт», резко и даже неосознанно  жестоко, хоть и любя, конечно же. На кого все шишки в итоге? На старших. Другое дело, когда между старшим и младшим  десяток лет пролег. Тут уж каждого по отдельности растишь, волей- неволей. Так само собой происходит. Возможно и к лучшему.
                Ну, хорошо, а как насчет кризиса среднего возраста у мужиков? Имеются мнения зачастую полярные. От категорического «нет» до не менее твердого «да». Тут человеческая натура сказывается. Попадаются  иногда непрошибаемые ничем  особи. Хоть кол на голове теши. Но в массе  мужики гораздо эмоциональнее  слабого пола. А то, что вида порой не подают, еще ни о чем не говорит. В итоге женщины в массе,  оказываются  крепче минимум  на порядок. А лыцаря иного хлебом не корми, дай ножками посучить, покукситься, раскиснуть.  Не всё столь просто и схематично, однако… Глеб и сам прошел через подобную ломку, и за другими  симптомы ейные замечал. Тот же Ник довольно долго удивлялся, помнится, чего это старшему товарищу спокойно не живется, почему вдруг потащило его во все тяжкие, откуда она, дикая ежедневная житейская несуразица вместо былого стройного существования? А по прошествии энного количества времени его же самого так накрыло, что света белого не взвидел. И до сей поры оклематься толком не может. Кругом какая-то зыбь, ступит чуть в сторону  и точно в песке тонет. С семьей наперекосяк, с работой ничуть не лучше. Почему? Кабы все так просто можно было понять, кабы объяснялось все в присест единый!
                А пришла – наступила  распутица сия  не сразу, исподволь, смутными намеками, неясными предательскими догадками, досадными озарениями.  С некоторых пор стал Глеб замечать за собой, что буксует понемногу, что работой, вполне успешной и спорящейся, тяготиться начинает, - иной раз рукой не шевельнуть, ноги не поднять, не сподвигнуть себя на вполне понятные и давно освоенные, доведенные до автоматизма, шаги, что при одной лишь мысли о многократном повторении  привычных жизненных действий охватывает его скука и  патокой горькой заливает  душу и сердце ощущение бессмыслицы  происходящего. При всем понимании  и признании рациональной  и неизбежной цикличности повседневного существования, режим «пони бегает по кругу» становился для Глеба все более обременительным. Служебные перспективы  уже не казались заманчивыми,  они были практически исчерпаны, заранее предсказуемы и неинтересны. Деньги?  Признаться, они оказывались на поверку не столь уж и большими, скорее – пока еще туда- сюда- в общем ничего себе. Дальнейшее увеличение заработков могло достигаться двумя путями: либо начинать своё, наособицу, дело с новой командой, либо  опуститься сознательно и вполне расчетливо до уровня баклана помойного у начальственного корыта и хватать, что швырнут в поощрение за полную утрату собственной ,хоть изначально и  неидеальной, позиции. Первый вариант  представлялся тупиковым  ввиду полного отсутствия средств и невозможности сколотить команду. Единомышленников вокруг просто не было. Никто не горел желанием  новых начинаний, а если и не возражали бы, то лишь с целью использовать нового дурака – энтузиаста в личных целях. Глеб, не имея ничего против своих коллег, вполне ясно понимал, что они совершенно другие, из иного теста, люди. Настолько другие, что точек соприкосновения не найти.  Такое случается. Впервые Глеб столкнулся с подобным явлением еще в молодости, когда пришлось ему поближе познакомиться с питерскими торгашами и бутлегерами. С этой когортой он так и не научился общаться. Найти общий язык  в принципе не представлялось возможным, даже значение обычных слов и стандартных фраз  в той среде имели свое толкование. Они, эти парни и бабы, чаще всего ровесники, смотрели на Глеба, аки на олуха царя небесного, но с известной опаской, ибо  не видели в нем существо себе аналогичное то есть понятное и предсказуемое. Впрочем Глебу их камарилья  тоже казалась сборищем нежити , ледяной, мелочной и не знающей ни капли жалости к ближнему, существами из чужого, неведомого мира.  Нечто подобное, хоть и не столь радикально, происходило и теперь. Нынешние коллеги Глеба, как и прежние знакомцы, категорически не  хотели производить  никаких действий, ежели те не приносили им пусть самую мелкую, но скорую, лучше всего  сиюминутную, прибыль. Работы же на перспективу они не признавали ни в какую. Опять же  Глеб не считал этот городок до конца своим, хоть и прожил здесь уже достаточный срок. Конечно, два десятка лет не шутка, а все одно -  не местный. В поселениях такого  масштаба  означенная  подробность имеет  порой решающее значение.  Второй способ  выглядел еще более эфемерным и окончательно мерзостным, несмотря на то, что и до этого  Глебу частенько приходилось  ходить  совсем не прямыми тропками, выкручивая  финансы  из цепких лап заказчиков. Существовал в принципе и третий путь – поменять шило на мыло, уйти  с одной работы, найти другую и дело с концом. Но по сути ничего не изменилось бы. Как там девушка – комбинашка бывая  пела: « В нашем  городке не спрятаться, не скрыться».  Вывески разные, а внутри все одно и тоже. Вдобавок очень трудно, как оказалось, бросить в одночасье  все, что создано в том числе и твоим  радением, старанием, нервами, если угодно. Проклинать, проклинаешь, а уйти сразу и навсегда  духа не хватает. Думаешь, вот, еще немного, чуть- чуть, а потом – гори все огнем. А время тянется, ползет… Но вся штука именно в том, что рвать с чем-либо, особенно с прошедшим или уходящим, нужно сразу, окончательно и бесповоротно. Иначе – трясина окончательно затянет и уже не отпустит.
                Так и тянулось - ползло до поры: Глеб с прохладцей, но в целом результативно, исполнял свои «уроки», принося ежемесячные «объемы» в контору,  и сквозь пальцы поглядывал на мелкие «безобразничания» починенных, означавших  скромное воровство различных цветных отходов, в основном нержавейки и титана. Он даже способствовал иногда таким «забавам», выделяя грузовичок с путевкой или  пропуск на вывоз материальных ценностей. Не бесплатно разумеется. Долю ему приносили регулярно. Иногда случалось  сработать халтурно на стороне, подкормив немного  достойных слесарей и сварных, мастера дельного и себя конечно. А если отвергнуть с негодованием подобный образ действий, ничего ведь не изменишь. Просто тебя обойдут, сумеют, не сомневайся, вычеркнув из схем обеспечения и прикрытия, вдобавок еще и заработаешь себе репутацию  идиота, а главное – жлоба, стремящегося всё и всех под себя подмять, а денег-то и не заработаешь. При случае же, а таковой представится очень скоро, тебя обязательно либо  продадут, охаяв перед той же дирекцией, настучав ,чего взбредет кляузного, охране, либо подставят на объектах не раз, не два, не три. Техника безопасности, качество работ, срыв сроков выполнения…Пусть по- мелочи, но в совокупности хватит, дабы с работы выпорхнуть, «звеня» на всю округу  шелудями. Варианты в таких делах неисчислимы. Иди потом, разбирайся. Но Глеб, как раз, и  не отличался жадностью с детства, напротив – брал всегда не более, чем предлагали, ежели сам парадом не командовал. А когда  вожжи в руках имел, никого  не ущемлял, давая возможность остальным самим  увязывать мелочи  претензий при дележке  заработанного. Так оно спокойнее, считал Глеб вполне искренне, а значит – вернее и безопаснее.
                Как ни странно, но и при наличии «левака»  финансовая свобода, пусть относительная, пусть вообще формальная, оставалась утопической, антинаучной мечтой. А в виду невозможности четкого распределения имеющихся в руках средств по нескольким статьям расходов, неизбежна ситуация, обобщенная народной эмпирической мудростью : « то рефрен длинный, то рубаха короткая». Далее неминуемо  налетает на тебя залихватское такое раздражение и ущербная по сути удаль, опять- таки определяемая издавна нашими пращурами  девизом «не жили, фляга- муха, и это не жизнь., не куафер и начинать». Сие означает лишь одно : «Братва, гуляем! Нешто мы не люди?!». И гуляли, эх, в гробину бать- кути, каково гуляли! Глеб  в подобных случаях денег откровенно не жалел. Его поведение прикрывала  и некоторым образом оправдывала его же собственная многолетняя калькуляция пропитых- прогулянных грошей по отношению к общему количеству заработанных. А итог  сих расчетов показывал, что в пиковых случаях  расходы составляли не более пятнадцати – двадцати процентов от личного совокупного валового продукта. И то верно, у собутыльников ведь тоже задницы - передницы не голые, а складчина – штука могучая, миром, да хоть бы и мирком, ого-го чего можно натворить, выйдя из любой жидкости, начиная с воды, нет, не сухим, как раз, но с остатним запасом ресурсов. Что и происходило с завидной регулярностью, но пока без разрушительного, нетворческого, скучного фанатизма. И казалось, что так будет всегда. Почти. В ближайшей перспективе, по крайнему разумению. И то сказать, ведь все в сравнении постигается. И рассудите-ка ,люди добрые, что означают  упомянутые ,с позволения молвить, оргии относительно  вполне реально осуществляемых почти еженедельных кутежей на курортах черноморского побережья, куда некоторые знакомые и коллеги Глеба улетали в пятницу вечером, дабы к полудню  самого отвратного  дня   недели  уже сидеть на оперативном совещании у себя в управе?  На тачку и в аэропорт, там припарковался на стоянке и в небо, дальше по схеме: море-кабак- водка- бабы- море- кабак-водка-бабы – сон. И очень ранним утром, почти еще ночью южной, слегка  лишь потерявшей свою абречью, нечесанную темень, вновь на самолет  и домо-о-о-ой!  А чё, собственно, все реально для реальных пацанов. Настоящих, не этих, телеублюдиков недоношенных. 
                Такие ухари  не табунами конечно же шлялись  на юга,  штучно, точнее парами – тройками.  Однако в городе шибко никто подобным фортелям не удивлялся. Ну, посудачат,  обхают сжирубесящихся по маме и всей родне… Что еще-то? А, канонические  строчки обязательно произнесены будут, про : « Теплую водяру пить? На пляже? Из мыльницы? С потными бабами? Нет! Не откажусь!»  и все, пожалуй. Возможно , куда следует , те кому положено, от зависти и злобы сигналить - сигналили, только везде у нас, куда ни глянь, ни плюнь - люди, а люди – существа, умеющие понять многое и войти, так сказать, в положение ближнего. Особенно себе почти  во всем подобного. Чего уж там, в одной сауне пьем, тьфу- мля- гля- тля, с девк… да что такое, восстанавливаем тонус, и даже недавно к одной и той же «булочнице хаживали аккурат напротив страстного четверга». Как зачем? Вестимо, за калачами- бубликами. И ухари продолжали свои пиратские набеги на южнобережье, как ни в чем не бывало, если здоровье и кошельки позволяли. «Покуда сердце бьется, пощады нет блям- бдям!». Но не любовью единой  сбивали окалину с сердец своих дымно – пламенных титаны- гедонисты, пытаясь украшать вакханалии эффектными завершениями. Однажды  знакомый Глеба, чувак   по прозвищу Саша Сволочь рассказал, как он с тремя друзьями крутанул ха-а-рошее «динамо» в кабаке одного курортного города, куда кампания завернула скоротать вечерок перед отлетом за Полярный круг. Глеб точно не запомнил наименование злачного места,  что впрочем не имело существенного значения. Четверо мушкатёров ,определив перед началом кутежа  очередность покидания  веселого заведения с помощью детской считалочки вроде : эне – бене – раба – квинтер – финтер – жаба, отлично провели за столиком  пару  часов, по истечении коих приступили к претворению коварного плана в жизнь. Будучи  кстати, уже порядочно «на взводе», надо заметить, ибо попробуйте -ка просидеть в кабаке столько же, очень ритмично наливая, и даже закусывая в том же темпе, и вы обнаружите, что состояние «почти никакой» очень напоминает ваше. Впрочем, тогда друзей – приятелей хватило на подвиг, причем двое последних нагло и неспешно вышли через главный вход, якобы выкурить  по сигаре, да, именно сигары  оснащали их чуть оскаленные рты, поскольку  понты иногда выручают, оказывая на окружающих, даже на персонал кабацкий, останавливающее действие. Саша Сволочь, по его словам, отвалил через кухню,  первым, а четвертый эпикуреец – самый миниатюрный и верткий штурмом взял окошко в туалете. Расположение окна, более напоминавшего форточку под потолком на голой стене, его не остановило, а лишь раззадорило. Это я –то, да от халдеев не свалю?! А, ну, дай-кось!...Воссоединившись вновь в боевую квадригу, ибо квартетом бухую четверку назвать в тот момент  никто  не рискнул бы, парни тут же воспользовались услугами нормального извозчика  такси и , не угомонившись, отправились на поиски следующего увеселительного заведения.
                Саша Сволочь, по его словам, очнулся, точно вынырнул из пучины  огнедышащей и смрадной, причем не вверх выныривая, а как раз в противоположную сторону, подобно из облака выпадающему парашютисту  у коего парашют этот самый вовсе и не раскрыт вовсе. Однако в следующий момент Саша уяснил себе еще одну причину  неожиданного своего пробуждения: выпал он столь внезапно  из зловонного пространства своего  и очнулся по причине  дичайшего, внезапно  подкравшегося  к нему ,  подспудного изначально, удивления. Было отчего удивляться, придя в себя  в абсолютно незнакомом пространстве, в позе, характеризуемой как «буква зю»: ноги до коленей – на кровати, туловище на полу, причем голова под стулом, интересно зачем он тут поставлен? А все остальное т.е. бедра, от коленей до пятой точки –  вертикально. Стул, кстати, так неудобно и непонятно стоял оттого, что припирал дверцу  старинного платяного шкафа. Если стул убрать, дверца с беспощадным скрипом неспешно, но неумолимо открывалась. А замок, когда-то конструкцией предусмотренный, ныне отсутствовал. Пустое гнездо в торце дверцы напомнило Саше о недавно выдранном зубе… Впрочем все это Саша уяснил для себя минут через десять после пробуждения, когда сумел толком разомкнуть отягощенные похмельем вежды, никак поначалу не реагировавшие на мысленный сигнал открыть глаза, казавшиеся пельменями с пылу, с жару. Но все эти мелочи вмиг померкли в тот момент, когда Сашенька узрел нечто, висящее на спинке стула. Он долго  и с невероятным трудом осмысливал увиденное и покрывался липким потом, не в силах сообразить, где это он, чудила грешный, очутился и как сие вообще трактовать следует? А дело все было в милицейском кителе с капитанскими погонами. Китель, как китель, малоношеный, судя по всему, не очень большого размера, висит себе на спинке стула, чуть поизмявшись от контакта с дверцей шкафа… Саша потряс головой и тут же сжал виски ладонями: в башке, тяжелой, как наковальня, но гулкой и пустотелой, раздался  перестук  неведомых молотков, и поплыл препротивный, перемешанный с подленькой, размытой какой-то болью, звон.   Да где же он находится, прах его побери? И отчего ни пера не помнит? Голову так ломить может скорее всего от злоупотребления винным продуктом из числа портвейнов. Но что случилось-то. Ё-ё-ё, а самолет? Ему же лететь нужно было… Впрочем, едва окинув взглядом комнатку, Сашенька узрел на столе некую записку, сообразив, что цидулка сия никому кроме него адресована быть не может. Неверным движением  поддавшейся общему волнению организма  похмельной руки он сграбастал  тетрадный листок и  не без труда, механически шевеля губами, прочел : «Привет, поросенок! Не волнуйся, билет я тебе  на завтра переоформлю. Пиво, и не только пиво, в холодильнике. Буду часам к трем – четырем .Еще похохочем. Пока что твоя – капитан  Солодухина». Под текстом была нарисована кошачья мордочка и рыбий скелетик: голова, ребра, хвост. Саша плюхнулся задом на кровать и тут же повалился на спину.  Да, что же такое с чердаком твориться?! Ни присесть, ни встать!  Наверное вместо мозга, там окаянный, раскаленный шар. Точнее – пузырь. И плавает – купается он не иначе, как в серной кислоте… Полежав неподвижно пару минут, гуляка  осторожно приподнялся на локтях, подождав секунду – другую, с опаской сел, поводил башкой из стороны в сторону, продолжая изучать обстановку своего неожиданного и гостеприимного пристанища.  На старенькой, с резными стойками, этажерке в углу комнаты узрел некую фотография в простенькой рамке. Прищурился, вглядываясь, потом все-таки осмелился встать и приставными шагами приблизился к снимку. На него , фальшиво лучась напряженной, точно  нарисованной, улыбкой, глядела женщина с весьма заурядным лицом , явно его постарше, в милицейском кителе с капитанскими погонами.  Да, ничего вроде тетя…  Даже симпатичная. Вот только попробуй угадай, кто кого снял? Саша закряхтел, опережая действие, готовясь таким образом все же достичь холодильника. Для поправки необходимо было принять на грудь необходимое и достаточное количество эликсира… А некрасивых женщин… ой, ё – моё, башка, башка… не бывает некрасивых женщин. И точка.


Реплика в сторонку:
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и , разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.)Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?
Ничего подобного. Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские – нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента».
С.Довлатов «Зона»
Ну, как вам сентенция? Ничего  характерного и прискорбного не заметили?  Меня- то, скудоумного, давным  давно  вопрос один мучает. При всем моем искреннем пиетете  к автору. На каком таком основании «простые советские люди» безапелляционно, автоматически, однозначно отождествляются лишь с  русскими? Что, представители иных наций  и народностей страны победившего социализма  не грешили доносительством? Стукачей  и провокаторов среди них не было? Или приспособленцев всех мастей? За что это лишь русским такая честь гнилая? Ведь именно русский народ  стал первой жертвой бесовской  «советизации»! Ведь именно русская ( не либеральная думская!) интеллектуальная и религиозная элита первой пошла под топор красного террора! Вместе с офицерским корпусом( генералы – масоны, изменившие Богу, государю и Отечеству, не в счет!) славной русской императорской армии! Вместе с истинными трудягами – крестьянами и казачеством, уничтожавшимися  большевиками с зоологической жестокостью. Какое невежественное великодушие – приравнять русских к красным, смешав  жертвенность и палачество. Только сие невежество далеко не безотчетно. Напротив, оно злонамеренно и провокационно. Поймите правильно, это не упрек  прекрасному русскому литератору, но  его реплика – отличная иллюстрация  навязанного нам стереотипа мышления, стереотипа антирусского и провокационного, исподволь калечащего историческую память и сознание людей. Разве не так? Ежели не замечать подобные кунштюки и не задумываться, отчего они возникли и возникают,- пиши пропало.  Просто забудем, что мы от рода русского… Впрочем очень многие уже
забыли.

                Вик Леонович явно скучал. Причем находясь во власти смутных романтических чаяний. Проще говоря, был он слегка под шофе и желал ни много, ни мало, женской ласки. Бывали такие моменты, вполне естественные конечно ( нешто мы не мужики?), когда разговоры на батально – исторические темы  довольно еще молодого,  свежеиспеченного пенсионера  не вдохновляли. Он как-то нервно прохаживался по комнате, отлучался на кухню, тут же возвращаясь назад  мурлыча впоголоса строчки, сочащихся откровенными, хоть и риторическими, нигилизмом и разочарованием: «Какая, на пер, может быть любовь?! Какая, на пер, вера в человека?! Из человека сделали калеку…».  Глеб  ощутил состояние  старшего товарища еще  во время телефонного разговора, по категоричности и краткости  призыва срочно прибыть в гости и захватить чего ни будь с собой, поскольку того, что в холодильнике припасено, будет, явно недостаточно.
                На  амурном фронте у Вика Леоновича  царила  откровенная  партизанщина. Никаких планомерных  действий. Никаких стройных тактических  построений и  приемов. Набеги, набеги, набеги. Причем  набегали в основном на него. Глеб помнил, впрочем довольно смутно, что была некая бойкая соседка, затем не менее бойкая вполне взрослая дочь еще одной соседки и еще одна «так, знакомая», страдающая отчаянными запоями и являвшаяся лишь с дикого бодуна. Поэтому, когда Вик  сходу попросил у возникшего на пороге его жилища Глеба раздобыть некий  контактный телефонный номер, прибегнув к которому, можно было скрасить мужское одиночество, тот ничуть не удивился. Только хмыкнул двусмысленно, мол, без комментариев.  Затем  минут десять понаблюдал за слоняющимся в томлении  по квартире  Виком и снял-таки трубку телефона. Узнать искомую комбинацию пяти цифр было не трудно, кто-то из приятелей, помнится, говорил Глебу, что  таковые имеются  в нескольких фирмах такси. Сказано – сделано. Через некоторое время служба психофизиологической разгрузки  сработала, предоставив в распоряжение страждущего рослую крашеную блондинку гвардейского вида, вполне однако недурную собой.  Надо думать, что в течении  отведенного для  лечебной  процедуры времени, заказчик убедился в том, что «счастье есть и его не может не быть». Вик заметно повеселел и даже приосанился. Жизнь  в этот летний вечер явно пошла в гору, и к полуночи  ясно дала понять, что участникам  организованного   застолья требуется  по крайней мере еще один сеанс  гормональной разгрузки.  И Эрос вновь восторжествовал, благо средства позволяли. И главное, основательная алкогольная эйфория  не давала возможности  ощутить жуткую скуку  и утомительность  подобных занятий. 
                Меж тем жизнь продолжала давать трещину. Сборы и посиделки у Вика на квартире происходили все чаще, а толку от них  было все меньше и меньше.  И на этом поле обозначилась явная пробуксовка. Глеб понимал, что еще немного и он вообще разучится радоваться чему-либо в этой жизни. Даже воздух начинал казаться затхлым.  Причем  материальных причин для подобных «ощущениев» и «страданиев» вообще не существовало. И все-таки бытие определяло сознание. Откуда-то, а точнее отовсюду, куда ни глянь, куда ни сунься, накатывало на Глеба ощущение тупика и ступора. Еще пару лет назад  он  умел от души порадоваться, например, удачно, без сучка и задоринки, проведенному монтажу  того же  охладителя газов. И в самом деле, шутка ли сказать, за полтора часа взгромоздить почти тридцатитонную громадину на опорные балки над конвертером! Настоящая мужчинская работа! Она всем видна, она впечатляет любого. Глебу тогда действительно  казалось, что «он вполне нашел себя». Но, как  выяснилось, и это может  наскучить. Годами одно и тоже, попробуй вытерпи. Все освоено до такой степени, хоть с закрытыми глазами работай. А большинство вопросов решаются по телефону, благо заработанная ранее репутация позволяет. Знай, командуй. Царствуй, лежа на боку. Ха-ха-ха…  Тоскливо все это до рвоты. Плюс коллеги, язви их… нет, дай им Бог здоровья, они же все понимают по-своему, и свои интересы выкрутить стремятся. Чужая душа – чулан темный, пойди, разберись, что у кого в загашнике припрятано?  Нормальный производственный коллектив – сборище людей, где каждый сам за себя, а за других лишь в случае крайней необходимости. Контактировать крайне  утомительно. Вдруг понимаешь, что всех хочется послать подальше, а отдельным выдающимся личностям и в морду плюнуть, не  велик грех. До поры, до времени,  побочные  эффекты подобного рода компенсируются вполне приличным заработком. А потом – бац, и он вдруг не радует. Или пришла пора сменить жизненное поприще? Только сие лишь на словах хорошо. А в реалиях – куда же ты, родной, денешься, с подводной лодки-то?  Резкие повороты в твоей биографии  не пройдут  бесследно прежде всего для тех, кто тебе действительно близок и дорог. Но еще более калечит их жизнь  паскудное  и малодушное, сегодняшнее твое бездействие в надежде, а может все само собой устаканится?  Ведь столько сил и времени потрачено! Неужто впустую? Но тогда зачем оно было вообще, это второе двадцатилетие твоей жизни?  Сорокалетний мужик в болоте рефлексии. Как ни крути, патология.  И пагубные ея  последствия  не замедлят сказаться. И не замедлили.
                Откровенно говоря, нужно было самим догадаться, что  эта сивая дылда не прочь вмазаться. Но поначалу повода не представилось, если ты не по этому делу, то и думать не думаешь о подобном варианте.  Нужно воочию убедиться, тогда уяснишь, отчего это Наденька порой так странно себя ведет? Например, с виду трезвая, вдруг выключается прямо за столом и будто засыпает, подпирая  кулаком очугуневшую в момент голову, которая  то и дело срывается с неустойчивой опоры, норовя попасть прямо в стоящую перед девушкой тарелку, обязательно полную какой-нибудь снеди, ибо Надька ни крошки еще слопать не успела. Глебу пришлось как-то по необходимости побывать у неё на хате. Интересная  хатка, что и говорить, прямо  хатка- йога.  Записная хрущоба, крохотная  прихожая – вдвоем не развернуться, дощатые крашенные  в прошлом еще веке полы, проходная, не избалованная избытком мебели, комната, набитая  сплошь молодняком, внешне впрочем вполне прилично выглядящим, и на первый взгляд, просто  слушающим  техно или рэп, причем не под пиво даже, на столе лишь банальный чай. Однако, ежели пристальнее приглядеться ко всему происходящему, привлекало  внимание  какое-то настойчивое копошение субъектов на кухне и регулярные отлучения парами – тройками в ванную, откуда через некоторое время появляются  персонажи  с  совершенно убитым взглядом, устремленным внутрь себя, и мультяшными жестами.  «Здорово,- хмыкнул тогда про себя Глеб – Просто замечательно». И правда, таких идиотов, как они с Виком нужно было еще поискать. Поправочку сразу следовало делать на возможные флуктуации и поразборчивее быть  при выборе подруг. Городок хоть и маленький, но  столь  бездарно угодить прямо в цель с первого выстрела! Уметь надо.
                Надя Пятакова, она же в обиходе – Пятерня, была, само собой, отставлена и забыта. Незаменимых у нас, как известно, нет, и свет клином ни на ком не сходится. Соответствующий контингент в ту пору кадрового голода не испытывал. Шут его поймет, то ли миллениум повлиял, то ли время подошло, то ли прежде  интересоваться не приходилось, но дефицита в «негритянках», как их нарек однажды Ник, действительно не существовало. Глебу случалось заставать на кухне у Леоныча целые  выводки девиц, количеством до пяти человек, привезенных на смотрины. Процедура  сия носила самый, что ни на есть вольный характер,  толстая бандерша, отзывавшаяся почему-то на абсолютно неподходящее к её внешности прозвище Килька, расхваливала своих подопечных с завидной непринужденностью.  «А, ну-ка, Машера, твой ход! Предъяви аргументы и пусть народ убедиться что это еще и неоспоримые факты! Нет, вы посмотрите только, Сабрина здесь не канает! А ноги? Ноги! Они не из ушей, прямо из темечка  тянутся!  Маня же, гля, спортсменка, карате пять лет изучает! Щелбаном кошку может замочить! Кавалер, как за каменной стенкой! Не за деревянной, учтите, соображалка пашет тоже, учимся заочно! И Неля тоже очень –очень. Правда с зубами у неё проблема пока. Так она же на зубы и зарабатывает! Хи –хи. Без зубов ведь тоже удобно, это самое… всё! Ша, молчу». Сцены эти  устраивались конечно же не на трезвую голову. Порой Глеб, Вик и прочие возникающие в расположении его квартиры  приятели вызывали эскорт просто для компании, чтобы за столом не только мужики сидели, чтобы особо никто не лютовал. Присутствие даже таких барышень почти всегда  удерживало  слишком горячих джигитов от боевых разворотов и желания, не сходя с места, немедленно совершить  славный  какой-нибудь подвиг. В общем сумасшествия хватало на всех. Глеб  следил только за тем, чтобы шибко не  гуляли, мебель не калечили и все такое. Случались конечно эксцессы. За гостями уходящими однажды дверь толком никто из остающихся  не закрыл, по причине усталости, и все дружно выключились, кто где приткнувшись. Хорошо хозяин очнулся вовремя, ибо в прихожей уже маячил некий хлюст с явным намерением  вынести с собой, что под руку подвернется. Вик разбудил Глеба, и тот без лишних слов вышиб незваного визитера на площадку вульгарным пинком. Хлюст и не сопротивлялся даже. Отнесся к фиаско  стоически, дескать здесь не получилось, поищу ,где получится. А без смеха если, нехороший это был звоночек. Да что поделаешь? Бог пока миловал. Стали конечно повнимательнее  к запиранию дверей относится, но разве вычислишь заранее, что и когда тебя подведет?
                Как выяснилось, намаявшись в   повседневной трясине  праведных трудов на фоне легкого поведения,  многие  девицы, подобно  ищущим их общества мужчинам, желали праздника.  И самые, очевидно, желающие   приходили в гости к Вику, сдав  вахту своим  товаркам. Ничего удивительного, здесь они чувствовали себя комфортно и в безопасности. В том смысле, что зазря никто  быковать не станет, а в остальном, как получится. В конце концов почему бы и нет, если согласие обоюдное имеется. Застольные разговоры в такой компании  для стороннего слушателя показались бы полным безумием. В  считанные минуты  штурм крепости на великой европейской реке, перетекая в очередной анекдот из жизни  рабынь веселья,  в итоге  оборачивался рассуждениями о причинах гибели  фолкнеровского героя-летчика  и надеждами очередной гостьи на скорую поездку в стольный  северный град на длительный срок. Подобные вечера, которые, как водится, столь «упоительны» в нашей стране,   устраивались  конечно спонтанно, когда и как придется. В будничной жизни их попросту не существовало. Они являли собой теневую параллельную  реальность. Глебу порой казалось, что все это происходит не с ним, или попросту снится. Честно говоря и  в ежедневных копошениях  фантасмагории хватало с избытком. Точно со стороны происходящее наблюдаешь, и не особенно веришь, что оно – действительно  явь, а не морок, не наваждение. Зарабатывая деньги во что бы то ни стало, не только для себя, ведь за спиной  множество народу «колосится», приходилось то и дело наступать на горло собственной песне, сдерживая порывы, идущие от души. А вот так промолчишь - промолчишь, ради пользы дела, когда надобно бы  правду – матку шарахнуть во всеуслышание, душой покривишь, подстроишься под нужного человечка, волну его принимая безоговорочно, тактическую грамотность демонстрируя, и превратишься, очень скоро, в незнамо  кого, в персонажик  пусть и успешный, но  напрочь самого себя  позабывший. Самое плохое в том, что сердцем еще продолжаешь чувствовать всю фальш совершаемых компромиссов, а сознание ,меркантильностью уже  переиначенное – переломанное , резоны близлежащие на тарелочке преподносит, смущает, блазнит, манит. И растет где-то в глубине души, против воли, огромное к себе  неуважение, если не презрение вовсе. И одолеть –то его никак не получится, и оно тебя ни к чему хорошему не приведет. Оно ведь тоже следствие искреннего  себялюбия и  восприниматься может в виде мазохистского поощрения, мол, вот я какой,  самокритичный и всепонимающий.  Да лучше бы ни бельмеса не понимать, не чувствовать. Всем проще было бы.
                У Вика на кухне сидели две  задрыги, забежавшие ненадолго, по их же уверениям, так, покурить только – даже чая пить не будем. В итоге, выдувая по третьей чашке и дымя очередными  «гвоздиками» , девицы гундели вполголоса о нелегкой своей доле.
- А я,  прикинь, да, с утра, как заведенная, на заказах, чисто – белка в колесе. Еще и клиенты – шелудятина какая-то, ни одного порядочного. У того денег не хватает, у этого разменивать нужно. Третьему говорю, незачем, дяденька, брызгать – белье и меня пачкать, девушка нынче вменяемая, что положено, там, где нужно, поставлено, ни один живчик не проскочит, аля-улю-гони гусей! Не залётные мы нынче!А он, зудила великовозрастный, ни рефрена не слушает, так, мол, к безопасному способу привык. А мне опять в душ идти, просто вытереть не могу, аж мурашки от темени до пяток. Бардак! И муж еще с ночной смены, на нервах весь, ведь он меня на заказы-то возит. Еле-еле успокоила, все-таки выручку не хилую сегодня ломанули, оттаял в конце. Ща поехал в гаражи,  на шиномонтажку и еще куда-то. Но работа – задери козу, точно  окопы рыла.
-Да, что ты, Лизавета, хочешь? – худощавая, белокурая  Томка энергичным жестом стряхнула пепел с сигареты и в упор взглянула на коротко остриженную, кругленькую, пухлую  коллегу – Если вот так мотаться по городу, хоть у нас и не столицы, намаешься  хуже землекопа. Я же не зря хотела на дому клиентов принимать. Ну, так, типа салона  определенных услуг. А чё, ничуть не хуже прочих там конторок,  все на хорошем уровне, бар, чай-кофе-потанцуем, прейскурантик…  Хотела кредит взять, потом у пацанов денег попросить,  чтобы хату  купить, четверку конечно, посолиднее, да видишь вот, еще не получается. И пока не раскрутишься – дороговато содержать эту недвижимость, не халупа же, метраж немалый.  Вот бегаю все… Перемещаюсь. Мой-то  хахаль, да мужик мой бывший, расслабься, новых не предвидится, рожу пока воротит от этих дел. А чем, я его спрашиваю, заниматься прикажешь?  В магазине  за прилавком остодубеть?  А в корпорацию меня  не возьмут, пробовала уже. Не подхожу чем-то. Не тем местом вышла, хи-хи-хи. Мотаемся, подруга, лазаем где ни попадя, и нам лазают куда попало. Хорошо вот к мужчинам нормальным  можно забежать, дыхание перевести. Хоть люди серьезные, с такими не грех и  стрельнуть разок – другой, не совсем вхолостую. А? Ха-ха… Чего молчишь? Сама же…  ладно. Але, хозяева, у вас какие планы на вечер? Может организуем забег в сторонку?
                Вик отозвался на призыв неопределенным возгласом, вроде  там видно будет, но интонацией означавший скорее одобрение  прозвучавшего их кухни предложения. А Глеб, пялясь невидяще в телевизор, вдруг в который уже раз подумал о практически полной схожести  образа своей деловой жизни  с копошением этих вот фиф. Да и вообще, разве только в нем дело? Эти, разбитные и ушлые, если разобраться , тоже ведь трудятся не покладая… не будем уточнять чего именно. И тем не менее, они ничем не хуже остальных. Все по сути продаются и разница в продаже самих себя лишь внешняя. Да, у бабочек круглосуточных само по себе занятие предосудительное, порочное и всякое такое, ясно … А у кого-то, при самом благороднейшем деле, способы  исполнения оставляют желать лучшего. Ведь для большинства главное – результат. А что у нас показатель результативности для всех времен и народов, на все века и времена? Правильно – бабосы. А как там они заработаны, дело шестнадцатое, главное , чтобы без шума и пыли, без скандала, шито-крыто. И все. Но тогда любой из нас, зарабатывающих деньги так или иначе, способен на некие, не вполне чистоплотные действия, оправданные конечным результатом. И, уж будьте покойны, каждый, хоть единожды, хоть слегка, но таковыми согрешил.  Иначе не получится. Система так устроена. А , как известно, единожды солгав… Да и то сказать, разве Глеб не видел, не знает людей, которые ведут себя похуже любой из рабынь веселья? Сколько угодно, особенно за вознаграждение, кстати весьма скромное.  Измордуют невиновного, оплюют чистоплотного, затопчут даже стойкого. А он сам? Хорошо, намеренно никого не топил, подлости сознательно не допускал, если кого и растер в порошок, в основном за дело. Но откатики в конвертиках носил? А как же! И продолжает? Естественно. На своем уровне все в данном направлении ясно и схвачено. К главным спецам корпорации конечно соваться не по чину, а вот к начальникам отделов ремонтов, таки да, его уровень. И ниже, вплоть до цеховых итээровцев по профилю. Зачем? А затем, чтобы самому без штанов не остаться и работяг по миру не пустить. А есть ведь еще инспекции различные, начиная от трудовой и до различных технадзоровских. И там тоже вопросы ой, как неоднозначно решаются! Клеветы конечно не допустим, но  и отрицать ничего нельзя. Всякое случается. И в остальном, разве  уж все столь прямо и честно происходит? Да лишь начни по-честному  дышать – балакать- шагать, назавтра же окажешься в вакууме. Родня, и та сбежит. С враньем, ведь в основном во спасение лгем-то, полегче, поудобнее, конструктивнее и продуктивнее, в двух словах. Вопрос, чем мы, чем ты конкретно, лучше этих барышень? Ответ – ничем. Абсолютно ничем. То –то и оно.
                Жизнь , вопреки расхожему утверждению, давно уже не походила на зебру.  Более всего напоминала она Глебу  бесконечную стиральную доску.  Съезжаешь по ней на известном месте, иначе, в полный рост например, не удержаться, а сидючи - только голова равномерно вскидывается, да тело вибрирует ей в такт.  И чем дольше вот так  едешь, тем привычнее процесс становится. То есть  со временем трясучка эта постоянная уже воспринималась, как состояние покоя, хоть и не вполне комфортного, но довольно сносного. Не один же ты  подобным образом бытуешь.  Остановки же внезапные и действительный, даже кратковременный, покой, напротив, откровенно тревожили. А чего же не трясет-то?  Или случилось что-то? Или уже не в теме, не в тусе? Не-е, надо, чтобы  потряхивало, хоть маленько. Ягодицы уже основательно измозолены, их  ничем гладким не проймешь, ими ты процесс прочувствовать обязан досконально, иначе морального удовлетворения не будет. А так, башка и афедрон  аж гудят, родимые, и значит, движемся вперед на всех парусах или там парах, какая разница?! Главное – пульс времени ощущаем, живем, ё-моё!...
                Конечно же ни одна эскапада у Вика на хате бесследно не проходила. И не могла пройти. Семью ведь, когда она  и впрямь семья, на кривой кобыле не объедешь. А с этим у Глеба был полный порядок. Не хуже, чем у других и лучше, чем у многих.  Глеб, правда, прекрасно сознавал, что крепким тылом он обязан своей супруге, и только ей. За собой он в этом плане  особых заслуг не числил. Ну, да, зарабатывал, обеспечивал, к жене был не просто привязан, искренне любил  свою  Киру, по крайней мере абсолютно в сие верил, долгих разлук не выдерживал, волновался за неё по любому поводу и даже без оного… Когда дочка родилась, а Кира после кесарева приходила в себя, всю готовку- стирку-глажку-уборку взял на себя, даже с удовольствием, не просто по необходимости.  Другие девчонки?  Ну, что же греха таить, как большинство мужиков, засматривался, оценивал… Но при одной мысли о дальнейшем развитии событий в известном направлении становилось Глебу не то, чтобы противно, нет, а скорее неинтересно, скучно, и  гасло все в зародыше, гибло на корню. Другое дело Кира! Его иногда гусиной кожей обкидывало от одного взгляда на жену, о прикосновении и говорить нечего. Она определенно   обладала колоссальным, необъяснимым  внутренним магнетизмом, и, кроме того, Кира стала ему женой истинной, и, Глеб искренне  в это верил, неповторимой.  А после рождения дочки, он вообще стал называть Киру – супермама.  Нет, она совершенно не походила на курицу-наседку. И в детях не растворялась.  Это называлось как-то по иному, Глеб даже не мог точно определить, как именно. Врач по  образованию с законченной с отличием заочной физматшколой при  столичном универе, Кира заранее сумела перелопатить гору книг для молодых матерей  от споковской классики  до современных школ раннего развития, и, с  максимальной пользой для дочки и родившегося много позже сына, применить знания на практике. Глеб прекрасно понимал, что его заслуг в изначальном воспитании детей практически не было. Все держалось на энергичной, грамотной, ласковой и умной маме, знающей что, когда, где и как, и успевавшей все. Он лишь помогал Кире, не проявляя никаких особенных инициатив. Да  и какие такие инициативы, если даже выходные приходилось проводить на работе? Сдельная оплата, все в твоих руках,  знай- паши. Даже  в болоте кризиса неплатежей, когда по три месяца сидели без налички,  наставал час  выдачи вожделенной зарплаты. И жизнь  переставала выглядеть черно- белой, вернее серой. Это и являлось главной функцией Глеба. В деталях конечно все было несколько разнообразнее, но суть  оставалась незыблемой. Дом и семья держались на Кире, на её искреннем желании и умении жить с пользой для  самых родных своих людей. Правда, иногда Глеб  чувствовал, что  устает от конструктивных инициатив супруги. Тогда он даже раздражался и бунтовал, но не от принципиального несогласия с Кирой, просто зачастую он слишком  выматывался, и не то что ноги еле волочил, но пребывал в состоянии крайнего притупления  нормальных человеческих  желаний и отсутствия возможности  спокойно  и раздумчиво реагировать на любые раздражители извне. Но скандальные вспышки  очень быстро иссякали и гасли, во многом от рассудительности и такта Киры. а Глеб, успокоившись, вновь и вновь убеждался в  её правоте , и в который раз осознавал насколько же ему повезло с женой.
                Ну, разве нормальный мужик от такой  половины будет бегать? Не должен вроде бы, нипочем не должен… Только вся штука в том, что бегают не от кого-то, бегают лишь  от себя самого. Остальные, даже самые любимые и близкие тут практически не при чем. При чем конечно, но «причёмность» их, если она и есть, ничтожна,  и потому винить, кроме себя, никого не стоит. Весь секрет правила «как много девушек хороших, но тянет что-то на плохих» состоит в том, что дело вовсе не в девушках. Дело в себе. Вот жил да был у хороших хозяев один вполне приличный кот. Абсолютно домашнее существо, улицу видел только  в окошко глядючи. Кормили его соответствующе, жаловаться грех. Мало того, баловали, тетюшкали, как же, всеобщий любимец.  И вот совершенно случайно, когда хозяйка замешкалась с сумками в дверях квартиры, котище юркнул украдкой на  лестницу и очень скоро оказался  во дворе. Попал в «зеленую волну»,  летним вечером дверь в подъезд оказалась распахнутой настежь и припертой камнем. В общем исчез кот. У хозяйки, понятно, чуть ли не истерика, всё семейство «на ушах», питомца ищет. Обнаружили беглеца через три дня у мусорных баков. Грязный и  порядком спавший с тела  он  с аппетитом  поглощал некие помойные яства и вовсе не желал возвращаться к прежнему образу жизни. Кое-как его конечно  отловили и  водворили в дом родной. Только с той поры следить за усатым гуленой приходилось  не просто в оба, но именно во все  совокупно имевшиеся в семействе глаза. Любыми правдами и неправдами стремился кот на  шмыгануть на вольные хлеба, пренебрегая   прежде милым его существу благополучием и комфортом. И  время от времени  побеги ему удавались. Что это? Нищая воля всегда предпочтительнее золотой клетки?  Но то кот, а у людей что, неужто эффект  аналогичный?
                Участившиеся забеги Глеба в ширину не просто насторожили Киру.  Она и прежде  не испытывала восторга от подобных  вариантов  отдыха, но до поры сносила  их, хоть и не безропотно. Изменение в поведении мужа она почувствовала сразу и несколько раз попыталась по доброму и откровенно с Глебом поговорить на эту тему, но  результат оказался нулевым. А каким он еще  мог быть, если Глеб и сам толком не мог понять, что именно с ним происходит?  И подходящих слов для объяснения с женой  у него попросту не имелось. Но Кира, женщина не только умная, но и весьма дотошная, своих попыток не оставила. Глеб в ответ  не находил ничего лучше, чем вновь и вновь пресекать, и довольно грубо, все разговоры в самом зародыше. Сие у него получалось далеко не всегда, он психовал, не зная, что делать дальше. Будь на месте Киры другая , она бы давно уже схлопотала   пару оплеух. Впрочем и Кире не всегда удавалось их избежать. Да, водился за Глебом такой вот грех, обычно по пьяному делу, если себя помнил уже еле-еле или вообще «планка падала».  А характер и  обостренное чувство собственного достоинства жены не позволяли ей, при случае, пасовать. Напротив, она точно с цепи срывалась и тоже лезла на рожон. О том, что Глеб, протрезвев, потом искренне каялся в содеянном и казнил себя всячески ,и переживал  по-черному, говорить не имеет смысла. Да, каялся, казнился, переживал по-черному… И-и-и  далее? Посыпание головы пеплом постфактум  вообще есть  театральный акт малодушной, пакостной, жалости прежде всего к самому себе. Что он может принести человеку, тобой оскорбленному не просто словом, но конкретным рукоприкладством?  Ровным счетом ничего. Сделанного не воротишь. Оправданий в принципе не существует. А ты, как ни выворачивай ситуацию, однозначно и бесконечно виновен. Кира прощала мужа, и только одному Богу известно, что у неё в душе творилось, и чего стоили ей эти прощения.  Кто способен до конца понять женщину? Тем более русскую. Как-то  сходили на нет последствия всех подобных художеств, жизнь обретала привычную колею  согласно формуле «пять через два», и в семье опять воцарялись мир и согласие.  Все-таки   Глеб и Кира дорожили друг дружкой не по расчету. Тишь, да гладь… Если в морду не дать.
                Наверное единственной своей заслугой Глеб мог считать то, что всего  в жизни он добивался сам. И кое в чем действительно преуспел, без явной посторонней помощи. Да, всегда находились люди, оказывавшие ему содействие и поддержку. Но в большинстве своем они шли на это из вполне меркантильного расчета,  увидев в  парне, пришедшем ниоткуда  качества и способности, весьма пригодные для решения  своих конкретных деловых задач. Очень удобная позиция: ты, давай , чувак, дерзай, мы с тобой, ежели что, обращайся. Понятно, самим-то лень или, считай, уже не почину  колготиться, а тут  есть  конкретный  партизан, надо бы его продвинуть немного.  Он, судя по всему, больше пользы нам принесет, нежели себе. Для него и так за счастье  попасть в наш круг, точнее в тамбур, далее пускать нет смысла, опасно, уж больно прыткий, влезет куда не надо, начнет интриговать… ну его от греха. Дистанция  не помешает.  Но у парня ниоткуда было весьма ценное качество, по возможности  не обращать внимания  на  любые  явления и процессы, лежавшие за пределами  его  деловой орбиты. Возможно  такое свойство являлось обратной стороной легкомыслия.  Но у Глеба элементарно не было времени  для участия в подковерных играх. Он совершенно искренне, при всем имеющемся  в загашнике арсенале  житейского цинизма, не мог и не хотел понять, что подобные занятия  могут кого-то увлекать и радовать. И поэтому  намеренно  не замечал  мелких подлянок и кляуз. А  когда терпение и выдержка стали ему изменять, понял, что далее жить так, как прежде, он не сможет.  И для того, чтобы покончить с прежним существованием, ничья помощь не требовалась. Все потери он  намеревался устроить себе сам. Однако мир не без добрых и участливых людей.  Они всегда найдутся и помогут. И помогли.
                «Стучите, и будет вам отворено». Прекрасная формула, афористичное отражение  традиций  диктатуры пролетариата  и выпестованной ею советской действительности. «Без стука не входить!», и  правильно, нехорошо совсем уж втихаря, однако «стучать без входа» отнюдь не возбраняется и даже приветствуется и поощряется. Главное, чтобы своевременно и в нужном направлении. Актуализация, господа, актуализация. Предательство, да пребудет, пока существует мир. Это, как минимум, занятие ужасно увлекательное и вдохновенное. Но, что особенно ценно, содержание  инвариантно  при всем многообразии форм. Предают обычно самых преданных. Но и совершивший предательство не только вправе, но просто обязан  рассчитывать на точно такое же действие в отношении себя. 
                Голос в телефонной трубке звучал надтреснуто и как-то гниловато.  Глеб  сразу подумал о том, что лицо говорившего с ним  должно напоминать  порядком оббившееся яблоко. Такое, сначала сорвавшееся с ветки на землю, потом подобранное кем-то и скатившееся на пол с кухонного стола, и еще откуда-нибудь, раз несколько, все в темных железистых пятнах, очень похожих на синяки. Но ладно лицо, внешность часто обманчива, а вот  столь  мерзким  голосом, даже  в очень вежливой манере,  можно было сообщить лишь дурные и более того, мерзопакостные, новости.  Что тут же и подтвердилось.               
 - Слушай, только внимательно, и не перебивай. Кто говорит, узнаешь потом, сейчас  не важно. А важно для тебя то, что мы, люди серьезные и разумные, и  у нас достаточно информации о твоих похождениях и кувырканиях на известной тебе хавире. Адресок напомнить?  Что?  Да не лепи горбатого, Глебушка. Твой телефон во всех справочниках указан, и люди добрые его знают. Вот добрые люди нас и просветили. И фото  имеется, и аудио. Конечно, можешь трубку и бросить. Но волна-то гулять пойдет. Домашних твоих просветим, на работе тоже кое-кого. Оно тебе надо? Короче, предлагаем встретиться через пару часов и перетереть проблему, если не желаешь скандалов…
                Трубка в руке Глеба захлебывалась короткими гудками. Он же, не обращая на её истерику никакого внимания, уставился в стену и  мог бы со стороны  показаться совсем окаменевшим, если бы второй  рукой не щелкал выключателем туда- сюда. Свет загорелся- свет погас, раз – два, раз – два… Наконец, справившись с первой оторопью, он  швырнул трубку на рычаг телефона и неловко, но слишком резко  обернулся почти кругом, опрокинув при этом  обычно довольно устойчивый и  тяжелый пуфик. На шум из темной залы выглянула Кира, баюкавшая там младшего сына. Открыв дверь, она слегка сощурилась от яркого света и полушепотом спросила в чем дело. Глеб буркнул в ответ что-то нейтральное, потом  погладил жену по щеке, потом чмокнул в другую щеку и прошелестел невнятной скороговоркой : «Это с работы, наверное ехать придется, ты ложись, а я подожду еще звонка». Кира покачала головой, спросив вслух, мол  серьезное что-то? Он пожал плечами - на месте  видно будет, но  уж точно не до утра.  В это мгновение  Глеб вдруг почуял , что  липкая, жесткая, неумолимая, точно из колючей проволоки, паутина  лжи  заключила его в свои объятия и  уже скручивает душу и сердце  в жгут, в бараний рог, что еще немного и затрясет его  неизлечимая лихорадка стыда за собственное малодушие, коему ничего противопоставить он не в силах. . И он в очередной раз перестал себя уважать. Потом взял  пачку «Арктики»  и вышел, еле сдерживаясь, чтобы не выпрыгнуть,  на лестницу. И вновь это  обессиливающее  ощущение собственной неправоты, глухая глинобитная стенка, скрадывающая любые звуки, сколь ни молоти её кулаками или хоть тараном бодай, не поддастся ни за что, ибо нет за тобой той мощи, которую дает правда,, ибо ты кругом виновен и грешен, и во искупление свершения этих  не драка нужна, но покаяние. Тогда, возможно, не все еще потеряно. Да и как драться, когда толком не за что.  За свой страх и позор разве? И любые разговоры, о чем, мол, раньше-то, мил друг, думал, зачем в эти хляби сомнительные полез? – бесполезны, поскольку нет  нормального объяснения свершившемуся, кроме предельного износа души и сердца, кроме  хронического не обретения  веры во что-либо стоящее, дающее стержень и ориентир.  И нет в этом никаких высоких материй, настоящая вера всегда конкретна и внятна, и тем именно высока.
                Первой сигареты  ему хватило  затяжек на пять. Табак конечно был сухой, аж потрескивал  слегка, и Глеб не заметил, как досмолив  её  аж до самого фильтра, обжег пальцы, уронив окурок на пол. Странно, даже ободок с маркировкой скурил, что ли? Ладно. Не об этом сейчас. Итак, что мы имеем? Попытку конкретного наезда с целью  отъема денег у «фраера ушастого». Откуда такая прыть у пацанов?  Значит, где-то конкретно протекло и продолжает капать.  Тогда  какова причина? Или причины? Кто-то, ущемленный и таившийся до времени, решил насолить бывшему начальнику?  Гнилухи   конечно  встречались, но в большинстве своем хронь забубённая, таким не до кляуз, лишь бы сшибить на опохмел, да и слушать их никто не слушает. Вспоминай, вспоминай, кто  тебе обещал при увольнении или еще отчего-нибудь, дескать, не заржавеет, отдача замучает  вскорости и всякое такое.  Так, стоп, стоп, стоп. Сходу и не вспомнить, надо сосредоточится. А дабы сие совершить, необходимо сначала  расслабится немного, отрешиться от реалий, пусть в голове прояснится. Времени-то, времени, шиш да ни шиша! Два часа, это же в полтретьего ночи  пилить на стрелку придется. Тляха –муха, четвертая подряд истлела- скурилась. Во рту уже  сахара -гоби -такла- макан вместе взятые. Впору ящериц  за щекой разводить. Тьфу. Всякая плесень в башку лезет…  Он осекся, и сел на ступеньку.  Подложить бы картонку какую, не то… а, сойдет и так, «настоящие мужчины не боятся простатита»… Ну, не кретин, нет? Опять прибаутки ? А ведь скоро не до этого будет. Кто же, а? Кто? Девки очень даже могут быть. Например,  просто трепанулись  неудачно, мол, есть хата и солидные люди гарантированно с некоторыми суммами в лопатниках. Впрочем для этого «батальона жизни» все, что больше штуки уже богатство. Могли, кстати, кому-то из лиходеев задолжать, а в счет долга тему подогнать, вроде перспективную. Ну, хорошо, а какая разница вообще, кто именно. Узнать- не узнаешь, а разбираться уж не со стукачами придется в любом случае. Ладно, а  как с  романтиками  честной наживы  быть? В иное время и  в ином месте  их можно было бы перестрелять. И ничего удивительного. Нашлось бы из чего шмальнуть без лишних слов. Да, не наглухо конечно, так, по ногам и все такое. И слинять спокойненько, из города, точно и не было тебя здесь никогда, пусть ищут, разбираются. Не с бухты -барахты  хипеж устраивать, само собой, подготовиться стоило бы должным образом. Но сейчас это полная утопия, город не твой, ты, хоть и давненько здесь обретаешься, а все одно приезжий, чужак по сути, но ведь семья за тобой, разве семьей  вообще рискуют? Ты и так уже ,считай, подставил  самых родных и любимых своих людей. Исчезнуть просто непозволительно. Глеб  не мог и теоретически допустить, чтобы с женой и детьми что ни будь из-за его влета произошло. А по-большому счету  ничего исключать нельзя. Наркоша  доходной за вмазку может запросто кислотой плеснуть в лицо и поминай , как звали. А и поймают, без толку все. Дело-то сделано.  Глеба внезапно передернуло, точно и впрямь кислотой окатило, нет, своих он сбережет. А посему придется идти, разговаривать… И  как-то даже мысли, самого малого её проблеска,  у него не возникло насчет варианта обратиться  к ментам за помощью. Во, «школа жизни - школа капитанов»! А чё, извините за словечко, делать? И кто в том  виновен, если с младых ногтей  в крови у тебя растворено, точно закон жизни, – к  блюстителям ни-ни, Господь, от них оборони! Откуда такая криминализация сознания, мышления, ощущений, поступков? Да все оттуда же. И не стоит  дезавуировать  правило  «не верь, не бойся, не проси».  По всему выходит, что в жизни нашей оно работает неуклонно и очень результативно.  Только вот следовать ему не у всех и не всегда получается. А получается что? Как цыганёнку – мстителю в знаменитой киноленте  поп бандитский изрек : «Все мы немощны, ибо человецы суть».
                Вот и все.  Еще раз « вот и все». Благородный счет подобным фразам давно потерян..  Коготок у птички вязнет один раз. И вся она тоже лишь единожды пропадает. И обязательно навсегда. Помнишь, киношка была очень приличная «Единожды солгав»? Правильная картина в целом. Глеб сидел на лестнице и понимал, что он уже проиграл, что придется ему  рядиться с шантажистами, что все одно, так и так раскрутится он на бабосы , что одним разом наезды не закончатся. Он конечно не мог сейчас знать напёред, что вся бодяга  затянется ровно на два года, прежде чем ему удастся  соскочить, что он, однажды, едва сдержавшись, все-таки не отлупит директора своего до полусмерти, за недвусмысленные намеки  о глебовском залете во время корпоративной пьянки, что Кире обо всей случившейся мерзотне расскажет в итоге Вик Леоныч,  и встречаться  приятели станут все реже, пока вовсе не прекратят, почти забыв друг о друге, а Вик как-то очень быстро и существенно постареет, и заимеет обыкновение брюзжать на любых визитеров, считая их заранее в чем-то, да виноватыми перед собой, не говоря уже о Глебе, в котором он  вдруг увидит источник практически всех своих житейских  неурядиц. А вот  на Киру доклад Леоныча не произведет должного впечатления и она оставит все как есть. Без последствий.  И Глеб вновь почувствует себя  падалью и предателем  возможно единственного по настоящему близкого ему человека. Но всем этим осознаниям будет грош цена, о чем Глеб знал и  ранее, и осознает еще и еще, И поймет в итоге каким  примитивным  истериком и слабаком он способен время от времени становится. И  все нахлынувшие разом прояснения   не покинут его впоследствии, они повиснут на шее, на руках и ногах , неподъемными  веригами, и освободится от них  Глеб уже не сможет никогда.
                Господи, помилуй! Ну, казалось бы, с чего переливать из пустого в порожнее. Влетел мужик, с кем не бывает! Прошло – проехало, забудь! Как говориться, не гоняй порожняк. Живи и радуйся. Мало ли, что с кем происходит. Ведь по сути сухим из водички мутной вылез. А коли повезло, не гневи Бога, крути шарманку далее… Легко сказать? А в чем вопрос-то, сам рассуди, никого не убил, не искалечил, ничего не украл. За  пьянки – гулянки платил честно и сполна. Гулеванил на свои кровные, между прочим. И как гулеванил! Многие за счастье бы почли подобным манером почудить хоть разок в жизни. Да, помог несколько раз от чистого сердца деньгами  сомнительным  личностям слабого пола, думал, по мужицки, дескать, добро делаешь. От добра добра не поимел в ответ, а наоборот, измену словил лютую? Но ты же не гангстер, не аферист профи, чтобы всегда быть готовым к мелким и крупным пакостям в ответ на искреннее участие. Твоя промашка, спору нет, но не  настолько жуткая. Было и прошло, запутался- выпутался, не ты первый, забей  и забудь! Скотов неблагодарных судьба накажет, они, тебя кинув, не ведали, что им все отольется. И очень скоро. А сунется кто ни будь с прежними  потугами на претензии, отшей не думая. В данной ситуации ты более прав, нежели виновен. Забей и забудь!

                Легко сказать…

                По большому счету, да, что там, по любому из всех возможных счетов, Глеб мог отыскать тех деятелей, кто устроил ему  сию увлекательную встряску. Стоило лишь приложить  некоторые усилия и… пожалуйте  бриться, господа и дамы. Он поначалу рыпался, строил предположения, пытался их доказывать или опровергать. И если бы продолжил  в том же духе, раскрутил бы процесс до логического завершения. Тем более, что его оппоненты, промежду делом, двоемыслием, намеками, незавершенными репликами, направление поиска обозначили. Не больно ,значит, дорожили они своими информаторами, за людей уж точно не считали. Бригадир этой шушеры, с тремя ходками за плечами, однажды даже позволил себе  с явным сожалением изречь, мол, что ж ты такой доверчивый-то, мужик, кого ты пожалел, кому помогать стал?  Бакланью помойному. Они же маму родную  вломят за долю малую, и, стопудово, кто-то из коллег твоих подсуетился… Глеб прикинул  кое что, сопоставил… и прекратил  вычисления.  Стопроцентно  ничего и никому предъявить он не мог. Вернее, не хотел. Есть в жизни случаи, когда победа не приносит ни пользы, ни радости. Определив лишь себя виновным в случившемся, Глеб  посчитал возможным исходом  только поражение. Да так на поверку и выходило, сколько ни суетись, ты все равно в минусе. Значит единственно благоприятный исход – спустить все на тормозах. На этом позорном  ристалище  одержать верх несравнимо  хуже, чем вывалиться из седла. Какой там верх, когда ты изначально измазан дерьмом и грязью. Остается  в перьях изваляться, а нет – сами прилипнут, перья-то, и готово всеобщее пугало- посмешище к услугам почтеннейшей публики. Впрочем, компромат, который ему в конце концов, понемногу вернули, оказался не столь уж убедительным. Но в том и штука, что Глеб в принципе не желал, чтобы самый  ничтожная  сплетня, неясный слушок, случайная фраза, просочились бы наружу. Но и оправдываться он не мог, не считал себя вправе. Успешное оправдание добило бы его окончательно. И даже с четверенек, на коих он в тот момент находился, подняться не удалось бы вовсе. Разве, что распластаться окончательно  и подохнуть. И дело было не в тех, кто его сдал, и уж точно не в тех, кто наехал, и вообще ни в ком; кроме него самого. Все остальные действующие лица по боку, вообще – всё и все по боку. Есть только он  наедине с собой. Не самое приятное рандеву. Попробуйте , если кто не верит. И ведь расскажи Глебу кто-нибудь несколько лет назад о подобном случае, похмыкал бы сочувственно, да, влетел гражданин в болото, сострил бы непременно на тему «каждый мужчина имеет право налево», подытожил бы, мол, ерундистика это все, и забыл бы накрепко. Чего только не происходит в жизни, и не упомнишь. А вот поди ж ты…
                Неубедительно? Вполне допускаю. Только убеждать никого и не желал вовсе.. Неблагодарное дело – убеждение.  Глеб  довольно долго всерьез считал себя мертвецом. Голем остался, а душа – ау – испарилась. Он не ощущал себя вправе жить,  даже способности такой не чувствовал за собой, он и не жил по сути, чисто механически, по инерции, продолжая двигаться во времени и пространстве. Ледяной, обжигающий стыд начисто уничтожил его волю, породив моральный ступор и непонимание, а что же дальше? Он не мог, сколько не пытался, заставить себя рассказать о  произошедшем самым близким друзьям, а ведь они в состоянии были помочь, и вполне реально. Но язык  его точно каменел при одной мысли о подобном разговоре. Правда забежавшему как-то на огонек Длинному вроде было уже кое-что ясно, но Глеб и ним, даже с ним, не стал на сию тему откровенничать. Посидели, покурили, помолчали, похмыкали… Длинный только и обмолвился, дескать, тяжко, ежели не прав на самом деле и знаешь об этом на все сто, поэтому, братан, держись, а если бабки нужны – обращайся, чем могу…  Глеб не мог даже толком разобраться, чего он стыдился более, своего свободного времяпрепровождения или все-таки самого по себе бездарного влета в банальнейшую трясину элементарного шантажа?  Подсознательно он ощущал, что второе  вероятнее. Ну, в самом деле, ведь он действовал без обмана, за удовольствия, пусть и сомнительные, честно платил, мало того, помогал чем мог падшим, по его мнению. И вдруг нате вам… Господи-Боже правый, да разве в прежние годы могли его обуревать подобные прамблемы, как говорит водила на работе. Да он перебил бы в десять минут всех этих шантажистов и амба… Ему никогда не составляло труда перевести любого соперника в тоскливое сидение на пятой точке с расквашенной моськой.  А сейчас не получится,  напрочь сменились обстоятельсва места-времени- действия… Наверное ему было очень жаль себя.   Да нет, абсолютно точно - более всех остальных было жаль себя. И других конечно, и вообще жаль, что так все получилось, но себя-то жальчее. А потом понемногу все выправилось. Вроде бы... Ах, какая трагедия. Единственным утешением можно было считать фразу Ника, которую тот по пьяной лавочке любил повторять, мол, когда ты, братан, гулеванил, денег ты не жалел, широко шагал, этого не отнять.

«… так дайте ж милостыню ей!»

 Реплика в сторонку:
 Узнав об отречении государя –императора, генерал от кавалерии граф Келлер  в письме попросил его, мол, ваше величество, лишь прикажите, мой корпус придет  на выручку и восстановит справедливость. И получи Федор Артурович хоть малый намек от Николая Александровича,  не только изменникам – генералам пришлось бы туго. Очень возможно, что никогда не совершили бы своих гнусных деяний, ни Керенский, ни Гучков, ни прочие масоны из ложи Великого Востока народов России, ни конечно же Ленин, Троцкий, Свердлов и вся большевистская камарилья. Но Николай Александрович, будучи глубоко православным человеком не мог  и не хотел  в принципе  допустить даже в малейшей степени самую малую усобицу и намеренное кровопролитие, причиной коих был бы он сам.  И то, что огульная молва приписала слабодушию государя, на самом деле было истинно христианским подвигом, вознесением своего, данного свыше, креста на Голгофу. Государь как-то сказал, что Господь не по силам креста не дает…А вы бы так смогли, нынешние хулители последнего русского монарха? Сомневаюсь, крепко сомневаюсь. Даже более того – уверен, что не смогли бы. Жаль, что государь наш посчитал своих смертельных врагов людьми, способными на великодушие и благородство. Ни либеральная дума, ни большинство генералитета, вовсе не собирались оставаться верными присяге. А сохранившие преданность Богу, Царю и Отечеству, сохранившие  честь и совесть незапятнанными, как Лечицкий, Каледин, Врангель, Каппель, Дроздовский, либо наглухо забыты, либо прокляты до сей поры. И никакие абстрактные памятники абстрактным  героям той же  Первой мировой  положения исправить не могут. И трудно спорить с почти кощунственной мыслью, что все, кто не дожил до кровавой замятни семнадцатого года, положив жизнь на полях Великой войны, счастливейшие люди на белом свете. Они непричастны к краху нашей империи, они его не увидели, выполнив свой долг с усердием и рвением, достойными всяческого почитания.

                В этой комнате, нет, нет, вовсе не « …пахло тряпьем и сырой водой…». Начнем с это была трехкомнатная квартира в  сталинском доме, соответствующего эпохе возведения вида: траченная временем имперская лепнина по фронтону, наборы знамен на остроконечных древках, звезды, снопы колосьев… Ну, а само по себе жилище на третьем этаже, с высокими потолками, длинным коридором, впадающим в обширную, что было заметно издалека, можно сказать, шикарную уже одним лишь своим масштабом, кухню, такое жилище, при всей относительной  не ухоженности,  отрицательных эмоций ничуть не пробуждало. Мало ли таких не только в Питере или Москве, по всей стране  настроили во времена здравствия отца народов и друга всех детей?! И потом, все-таки отдельная квартира, а после общаги -  практически дворцовые палаты, не меньше. Попал я туда можно считать случайно, точнее  по конкретному  поводу. Отмечали мы день рождения однокашника, и в момент  затухания всеобщего веселья по причине усталости  большей части празднующих, в ответ на серию моих удрученных вздохов, дескать, и чем же займемся далее, силы и средства присутствуют, надо лишь отсечь выдохшихся, все одно толку от них ноль, виновник торжества  хитро подмигнул мне, и произвел успокаивающий жест рукой, мол, не сифонь, брат, сейчас сообразим продолжение, перспективка имеется.
                Квартира оказалась не просто обжитой, но и прилично заселенной. Уже в коридоре нас встретил целый квартет детишек, светловолосая девчушка лет десяти, курносая  кареглазка в легком платьице  на котором веселые котята ловили сачками  глазастых , весьма разбитного вида, бабочек. И котята, и сачки были гораздо меньше  предмета охоты. В руках Женя, так звали девочку, держала плюшевого чебурашку. А за ней  стояли рядком трое насупленных  пацанов , абсолютно одинаковых с лица и облаченных в очень схожие  шортики и футболки с какими-то  лейблами, расшифровать которые можно было лишь при ближайшем рассмотрении, уж больно замысловато они были затканы: геометрический орнамент, латинские буквы нестандартного вида. Один пацанчик  был вооружен детской хоккейной клюшкой, другой, пока мы здоровались и знакомились с детворой, несколько раз стукнул о пол  резиновым зелено – красным мячиком и протянул его мне. Пришлось взять неожиданный презент, поблагодарить гостеприимного человечка  и вернуть мячик, но уже третьему мальцу, протянувшему  к игрушке ручонки. Тут и хозяйки подоспели из кухни. Их было трое. Три девицы под окном, вспомнил я не очень к месту.  Как вскоре выяснилось, Тая и Мила, смешливые, невысокие, крепенькие  - сводные сестры по отцу. Девчушка Женя была дочкой Милы, а  близнецы Колька, Петя и Семен соответственно  сынишками  Таи, родившимися  в течении сорока пяти минут. «За урок управилась, как примерная ученица на контрольной,»- со смехом пояснила Тая.  А третья особа, школьная подруга Милы, по имени Влада, высокая, худощавая, фигуристая, выглядела  несколько  угрюмой. Она, еле кивнув головой, полушепотом поздоровалась, и сразу же ушла назад в кухню. Мамы, пока мы с приятелем Ванькой разоблачались у вешалки, спровадили детвору в одну из комнат, предварительно отобрав у ребятишек  те шоколадки- конфетки, которыми  мы успели прямо с порога их оделить. « На сегодня выдача сладкого закончена, завтра, за чаем все получите, а сейчас брысь,- фыркнула на загалдевший возмущенно выводок Мила и добавила, обращаясь к нам – Тайке сегодня в ночь на смену, надо крольчат наших спать уложить пораньше, а то  не дадут спокойно пообщаться. Так, что вы, парни, дуйте пока на кухню со своими пакетами, разберитесь там, Влада поможет. А мы сейчас отбой организуем и придем».
                Влада курила в открытую форточку,  сидя боком к окошку на широком кухонном подоконнике , утвердив  на его многократно крашеной доске  согнутую в колене правую ногу и свесив левую почти до самого пола. Она лишь взглянула на нас, когда мы с Ванькой вошли, и тут же отвернулась, уставившись в не занавешенное еще темное окно. Ванька хмыкнул, покачал головой и поставил  пакеты  на стулья, окружавшие овальный стол, располагавшийся почти в центре  кухни.
- Как жизнь, подруга дней моих суровых?-  чуть кривляясь, спросил он у девушки- Чем дышать изволите,  какие проблемы? Сейчас мы вас веселит будем, обхохочетесь.
- Жизнь, мон шер, как обычно, нерегулярно – не оборачиваясь, с глухой хрипотцой отозвалась Влада – А веселья у меня и без вас хоть отбавляй. Устала ржать, скоро от смеха  пресс до квадратиков накачаю. Ну и вы поможете наверное.
- Кстати, а  Длинный- Ванька кивнул в мою сторону- Он у нас на гитаре  лабает,  дай Бог каждому. И стихами наизусть  шпарить может – не остановишь.
Влада  медленно повернула голову и посмотрела на меня безо всякого, впрочем, интереса.  Взгляд её производил впечатление безнадежно застрявшего  сразу после выхода из исходной точки. Буксовал у девушки взгляд, ни назад, ни вперед, не знала она как и куда смотреть ей нужно, и нужно ли вообще. Я  подошел к окошку  и, увидев на подоконнике медную пепельницу- туфельку,  положил рядом пачку «Космоса» и коробок спичек, которые до сего момента держал в  некрасиво и неудобно оттопырившемся от этого кармане брюк. Пепельница стояла вплотную с аккуратной, узкой  ступней Влады. Белые носки с медведем, фирма «Кarhu». И спортивный костюмчик, что на ней, кстати, той же марки. Спортсменка что ли?  Помнится студенты – железнодорожники на лыжных соревнованиях   щеголяли в таком облачении, ярко контрастируя с разномастной,  «кто во что горазд», формягой  соперников. Я поднял голову, Влада наблюдала за мной безо всяких эмоций, сигарета её пальцах  тлела ускоренным темпом, темно- красный огонек  полз к фильтру, оставляя за собой длинный, чуть кривоватый столбик сизого пепла. А табачок-то тоже из-за бугра. «Житан».  Упакованая, видать, девушка.  Наши взгляды встретились, она смотрела на меня с каким-то неясным сожалением. Если честно, она мне сразу понравилась. Чем? Да шут его знает, чем именно.  В ней не было ни грамма  эталонной, бездумной, кукольной, красивости. Ни малейшего намека на кокетство и желание произвести впечатление. Прямой, не очень крупный нос, явно волевой подбородок, миндалевидные, едва ли не раскосые, глаза, чуть более обычного обозначенные скулы. Хорошее русское лицо, с явно степными инспирациями, куда же от них денешься. Только чувствовалась в очень симпатичной этой Владе  внутренняя надломленность и усталость не по возрасту. То-то глядит, точно в себя, внутрь. Однако совсем не так, как это у нарокотов бывает. Сия  девица – краса просто никуда более смотреть не желает, с собой разбирается, по всему видать. Заговорить с ней , что ли?
- Влада это Владилена? – спросил я, практически не думая.
-О! Смотри-ка ты!- Ванька, начавший было выкладывать  на стол продукты и ставить бутылки, встрепенулся и дурашливо захихикал .
- Редко сразу отгадывают, Длинный. Почему-то большинство Владиславой зовут. Польский след в истории. Ха-ха. А, ты сразу в точку.
- Да, именно так- Влада затушила окурок в пепельнице, соскользнула с подоконника и подошла к столу. – Папа был комсомолец – доброволец, целинник и все такое. Он на десять лет старше мамы, в первом наборе в Казахстан умотал. За идею вкалывать.  Вот и настоял, чтобы меня так нарекли. Он вообще-то сына ждал. Был бы Владлен. А мама  до сих пор Леной зовет.- Влада принялась сортировать напитки и закуски. Ваньку она определила резать хлеб и докторскую колбасу, наказав, чтобы кромсал потоньше.
- А вы, правда на гитаре играете?- обратилась она ко мне негромко, одновременно изучая этикетку на бутылке португальского портвейна «Старые друзья».
-Балуюсь, тренькаю понемногу, для себя. Хвастаться нечем,- Я тоже отошел от окна и включился в процесс сервировки стола, намереваясь разобраться по крайней мере с картошкой, что девчатам руки пачкать.
- Тогда оставьте нож и корнеплоды,- приказала – попросила Влада. И объяснила уловив мой  немой вопрос – Я сейчас гитару принесу, у сестренок есть. Только её посмотреть надо, настроить. А насчет детей если, то не слышно ничего, хоть криком кричи. Стены толстые.
                Я возился с гитарой, оказавшейся вовсе не безнадежной. В ту пору и подобные образцы  считались вполне приличными и на каждом шагу не продавались. Нормальный вполне инструмент, стоимостью  около четвертного. Гриф поднять до нужного уровня и без ключа нетрудно, порожки, разделявшие лады на грифе высоковаты, как всегда, эх, обработать бы их наждачным кружком или бруском для заточки ножей,  да-да, именно таким, ага, струны подходящие, попробуем ,ми- си-соль- ре-ля- ми, строй есть, а по ладам, на пятом в норме, а на двенадцатом? Порядок. Поехали «…цыгане, не догонишь…» .
Я играл вполсилы, пел приглушенно. Пришли, одна за другой, Тая и Мила. Мила плотно затворила дверь в кухню и ободряюще махнула мне рукой, мол, пой - не стесняйся. Ванька с Владой уже почти закончили хозяйственные хлопоты. Водя, в кастрюле с картошкой заклокотала на плите, бутылки водки и вина стояли откупоренными и ждали  только прикосновения твердой руки разливающего. Колбасу Ванька все же не смог порезать до конца изящно, относительно ровные и довольно тонкие кружки чередовались на большой плоской тарелке  с откровенными ломтями.  Актуальность колбасной темы подчеркивал и сыр, гордо, в виду схожести формы, именовавшийся колбасным. Что там еще? Консервы, ого, скумбрия и сайра! Да мы с Иваном пижоны! Ну, кабачковая икра само собой, закуска эпохи развитого социализма, ея на стол конечно, будет, в чем локотками елозить – разъезжаться, вот конфекты всякие, лимонад «Буратино», это убрать, детишкам наутро. А, ну как же, как же, зельц белый,  в просторечии  «рога и копыта», уцелела немалая часть  приличного куска( благо девяносто две копейки за кило), коим мы по дороге закусили, употребив малёк  «на ход ноги» и для «согрева». Он тоже пригодится, вполне приличный продукт, едали и более отчаянную провизию.  Сплошь пошлая роскошь и непозволительная расточительность, если учесть, что в пакете еще пара «Сибирской», шампанское, пиво наутро. Живем, команчи!
                В общем дальнейшие события развивались так, что Тая решила на работу не ходить, по телефону договорившись с напарницей о подмене.  Ей повезло, та согласилась сразу, оговорив такую же рокировку в удобное для неё время. А сидели мы довольно спокойно и не старались ураганить. Но  разговор как-то шел сам собой, Ванька в меру дурачился, я иногда ему помогал, девчата  вполне искренне смеялись, сестры открыто, от души, Влада сдержаннее, но и она, кажется,  стала оттаивать. Я чувствовал, что алкоголь сегодня меня не возьмет, есть такое интересное состояние, когда можно ,понемногу добавляя, длить праздник очень и очень долго. К тому же я был, что называется, заигран,  и гитару из рук практически не выпускал. Даже курил , не прекращая песни, Влада прикуривала  сигарету и подносила к моим губам во время проигрышей, я делал несколько быстрых затяжек, потом она притушивала остаток в пепельнице до следующего раза. Я частенько ловил на себе её взгляд, да и сам посматривал на неё все чаще. Мы смотрели друг на друга спокойно, без улыбок, точно примериваясь друг к дружке. Милка, по-своему истолковав наши переглядки, во время паузы, когда я отложил инструмент, под каким-то, уже не вспомню точно, незначительным предлогом выманила меня за собой из кухни и в коридоре  шепнула: « Вы, если получиться что-то, Владку приголубьте. Она у нас с загонами, всё только всерьез, ну в смысле отношений, такая, книжная в общем. Просто сейчас у неё полный  кошмар в личной жизни. Ну, сама расскажет, ежели что. Ладно?». Мне оставалось только кивнуть  самым убедительным образом, сопроводив кивок несколькими успокоительными жестами, мол, понял – порядок – все будет джаз.
                Из разговоров за столом я уяснил, что муж Таи  моряк, сейчас в рейсе и вернется в лучшем случае месяца через четыре, а Мила уже год, как развелась со своим благоверным и у них с моим приятелем Ванькой нечто вроде романа. Вот пока Тая без мужика мается, сестра с дочкой  живут у неё, так легче и хозяйство вести, и с детьми разбираться. Сестренки сразу категорически заявили, что незачем  нам куда-то на ночь глядя ломиться, все равно метро скоро закроется, а через весь город на тачке пилить – деньги на ветер. Они рассудили вполне здраво: Иванова хата и моя общага на другом конце города, умаешься добираться. А здесь  места вполне хватало, три комнаты, куда уж больше.  Да  мы не особенно и сопротивлялись, так, для приличия  отказались вначале, и сразу же позволили себя уговорить.
                Она сама обняла меня. Во сне. До этого мы лежали исключительно порознь, по краям довольно широкой тахты, на которой нам постелили хозяйки, не спрашивая  нашего согласия, по умолчанию, как сказали бы теперь. Довольно милый и весьма пристойный , на удивление, вечер незаметно перетек в  позднюю ночь, все утомились и, кажется, даже слегка протрезвели. Ванька с Милой  покинули застолье первыми, Тая тоже не задержалась, с хитренькой улыбочкой пожелав мне и Владе удачной ночи. Именно удачной, а не спокойной. Сама она направилась отдыхать в детскую, где кроме пары двухъярусных кроваток имелся, по её словам, и вполне сносный диванчик.  «Мой Геша сам ребятам кроватки смастерил. С перспективой. Он еще одного ребятенка хочет, дочку. А котята наши страсть, как любят эти двухэтажные лежаки. И мне места хватит, я почти всегда с ними в комнате сплю, когда муж в рейсе»,- ответила Тая на мой вопросительный возглас, мол, а ты как же?
                Мы с Владой остались курить у окна и допивать чай. Она вновь сидела на подоконнике в своей излюбленной позе, а я расположился рядом на стуле.
- Ты в желдоре учишься? – спросил я, сочтя молчание вполне продолжительным для начала хоть какого-то разговора и, увидев, как брови её чуть приподнялись, обозначив подобие удивления, продолжил:
-У тебя форма «от фиников», я такую экипировку встречал только у сборных оттуда.
А, ну, да – Влада усмехнулась уголком рта, и её лицо, уже ставшее для меня по -крайней мере милым, вдруг на мгновение превратилось в безжизненно – кукольное. И наверное не от ухмылки в первую очередь, а оттого, что зрачки расширились, взгляд потемнел и вновь притормозился. Впрочем, метаморфоза сия длилась несколько секунд, а затем все пришло в норму и Влада, теперь уже на «выкая», продолжила:
-По твоей логике и сигареты  «не наши» мне там же выдали? Я в текстилке учусь. А шмотки и прочая дребедень – остатки прежней роскоши, следы недолгих матримоний- она смотрела не на меня, а в окно, в стылую, февральскую, питерскую темень и речь её то и дело прерывалась, будто стреноживаемая многоточиями уличных фонарей, вяло источающих ртутное мерцание на исходе  промозглой ночи.
- Папик у меня был богатенький. В смысле – муж. Он меня на четырнадцать лет старше, по возрасту к моей мамочке ближе, чем ко мне. Внешнеторговый чувак, постоянно с капиталистами якшается, в загранке торчит подолгу. Вот он-то меня и одевал. До поры, до времени.
Она повернула голову, что-то поискала на столе взглядом, но промолчала. Я, тоже без слов  поднялся, взял бокал из сушилки  и , налив чая, подал ей. Наградой мне были дружеский кивок и легкая улыбка. Ничего себе такая улыбка… Пойми их, барышень питерских, то сидит аки манекен, то вдруг одарит –ободрит и надежда не робкая тут же оживает не только в сердце. Владка, а я про себя уже звал её именно так, сделала три маленьких,аккуратных, кошачьих, глотка, поставила бокал на подоконник и достала из пачки  новую сигарету. Я щелкнул зажигалкой, её зажигалкой, лежавшей рядом с пепельницей, не хотелось «газировать» воздух сернистыми спичечными запахами. Она глубоко затянулась, основательно задержав дым в легких, и силой, нарочито сосредоточенно выпустила серую, плотную, почти не клубящуюся струю.
-Познакомились мы случайно. В театре. Он мужик обаятельный, вежливый, не суетливый и не слюнявый. Места оказались рядом, в антракте пригласил в буфет, на кофе. Произвел впечатление, язык хорошо подвешен, но не трепач. Начитанный – подкованный, Чехова во всяком случае  знает  до цитат. И по виду крепкий такой, не хлюпик. Ухаживал умеючи, но  коней не гнал, без истерических страстей. Денег, как я сразу поняла, по нашим плюгавым меркам у него – море. Стали встречаться. А на меня словно ступор напал, как замороженная – завороженная себя вела, напору его не противилась,  обалдела наверное подсознательно. Он, когда к нам гости пришел впервые, мамочку мою дорогую  сразу и навсегда очаровал.
Тут Влада опять криво усмехнулась. Но никакого кривлянья я  не заметил. Злость не злость, разочарование  некое, беспомощное, а если  ненависть в усмешке и сквозила, то уж точно детская, беззащитная. Мне оставалось только ждать, когда она вновь заговорит.
- Предложение сделал, кроме мамули, от такой перспективы прямо воспарившей до потолка, тетки налетели, зачирикали, зажужжали, что, дескать, думать, не будь дурочкой, такие мужики на дороге не валяются. Один шанс в жизни может быть… Мне тогда еще подумалось, что мой шанс они уже и  своим посчитали, с такого зятя не шерсти клок можно поиметь, а целую прорву…  Свадьбу вполне шикарную закатили, но в меру, без цыган. Родственнички мои, заводские ударнички  и тому подобное, прямо в обморок падали штабелями от дивной такой кайфухи. Папик-то  и с ними общий язык найти сумел, дипломат прямо. Это у него профессиональное. Жили потом  в его квартире и на даче в Рощино. Жили… За год  вместе около четырех месяцев  вместе и провели… А спортом я и вправду занималась, но в основном для себя. Гимнастика вначале, художественная, с четырех лет ломалась, но рост в итоге все же великоват оказался. На плавание переключилась.  А экипировочку эту мой Алекс дражайший по случаю подогнал, на восьмое марта. Прошлым летом я уезжала из Питера, к подруге в гости после практики. Она из Ейска. Муж как раз в очередную командировку укатил.  Он на неделю раньше меня обратно вернулся, а я сначала думала поездом назад, но потом решила на самолете. И прилетела на три дня раньше  обещанного. Ну, дальше – классика жанра. Застала их в постели. В нашем семейном гнездышке. На столике три пустых бутылки из под «Шампанского». Они спят в доспехах Адама и Евы, в обнимку. Видно порядком умаялись и поздно улеглись. Постояла я , посмотрела, чего же, думаю, счастью мешать? Вещички собрала кое какие, сигареты вот, три блока прихватила. Теперь иногда тяну понемногу, берегу… ха…как память. Ушла тихонько, дверь захлопнув. Ключи от его квартиры на столике, рядом с бутылками, оставила. И от её тоже.
- Её? Кого её-то? – механически переспросил я
- Как кого? Зять ведь с тещей в обнимку почивал. С мамочкой моей мамулей родненькой. Он её не  намного и младше, я же говорила… Кровное родство, что и говорить, теперь уж не разольешь ничем, крепче не бывает…
Влада  соскользнула с подоконника,  поставила бокал с чаем у мойки и вышла из кухни.  Судя по всему она направилась в ванную, и вскоре я услышал приглушенный звук падающей воды. Я сидел себе на стуле и шибко впечатленным её повествованием себя не ощущал. Был я конечно вполне еще лопоухим субъектом, но ведь не в теплице вырос. Понасмотрелся уже всякого. Пламенно с первых мгновений реагировать ни любую информацию отучился еще в школе, точнее батя, спасибо ему, посоветовал однажды никогда сходу на информацию не реагировать, прежде помолчать, прикинуть, подумать, а у меня и получилось. Владке я мог только посочувствовать втихую, ни слова не говоря. О чем тут говорить вообще? Вздыхать прикажете?  А дело-то, между тем, житейское. И не такое случалось в наших необъятных палестинах, а уж в басурманских, тем паче. К тому же мне было вполне недвусмысленно, хоть и не впрямую заявлено, что «для поцелуев повода нет», как позже в песенке пелось, и уж тем паче никаких прочих перспектив  не предвидится. Ладно. Будь спок, подружка, нет так нет.  Жаль конечно, но…
                Она обняла меня сама. Во сне…  Мы улеглись спокойно, без условий и объяснений.  Она на правом краю тахты, я слева. Пока я, в свою очередь,  плескался под душем, Влада облачилась в длинную, почти до пят, очень целомудренную, истинно девичью, ночнушку. Она заснула почти мгновенно, едва мы обменялись подчеркнуто прохладным «спокойных снов – приятных сновидений». Моя визави  лежала на боку, спиной ко мне, судя по всему положив ладошки под щеку. Как в детском саду укладывались, прямо девочка – припевочка, отметил я для себя, без всякой насмешки, с неожиданной даже теплотой. Я валялся на спине – руки за головой и смотрел в потолок. С улицы  уже начал понемногу просачиваться в комнату неспешный, не деловой шум субботних автомобилей, мягко и влажно шуршащих по не укатанному пока, свежему  снегу. Была середина февраля восемьдесят седьмого года. Я лежал и ни о чем серьезном и связном не думал. Я очень многого еще и знать не знал, и об очень многом не догадывался. И не мог, и не очень-то хотел предвидеть, что будет со мной , скажем, через год или два.  Я просто таращился в потолок и был в полном порядке, еще раз  с удовольствием отметив, что прошедшую встречу можно записать себе в актив. Никакого гусарства с битьем посуды и чьей-то , а возможно и моей, морды, никаких вырубаний из сети прямо за столом… Класс! В итоге и намека нет на «вертолеты – космосы», когда потолок, вращаясь начинает «черным вороном» падать на тебя , обездвижено лежащего, а следом накатывает волнами прибоя неудержимая рвота… Бр-р-р. Нет. Сегодня все на уровне. А ведь на грудь приняли прилично. Ели правда хорошо, закусь – одно слово – всему голова.
                И все- таки я понемногу ощутил себя невесомым и парящим, очевидно некая полудрема – полуявь приключилась со мной. Я парил на вот этой вот самой тахте в неведомом  пространстве, возносясь в неизвестность,  Потолок надо мной не исчез, но он не ограничивал  моего полета, он теперь напоминал небо. Влада дышала тихо- тихо, ровно, она крепко спала. А я плыл в странном океане неясных, не толкуемых никак  в этот момент,  предощущений. И вся земля, как и положено, парила в пространстве вместе со мной.
                Далеко, более, чем за тысячу верст отсюда, в Заполярье, наверняка колобродили с друзьями и подругами, Дэл и Аланыч. Они опять собрались в никогда не запиравшейся на ключ квартире Дэла. Он уже был автором тоненькой книжки стихов, уже ходил в гениях, и был гением, а свой фестиваль они с Аланычем еще не придумали. У них в запасе был еще почти год для этого. И чуть более времени, чтобы основать своё знаменитое ныне стойбище на всем известном фестивале и чтобы в соавторстве написать свои отличные песни. А литобъединение уже существовало, пыхтело, жарило, варило, кого-то вышвыривало на помойку, а кого-то возносило к небесам.. Дэл  там нелукаво мэтрствовал, а Аланыч  на  секции критики восседал – председательствовал. Кроме того, он трудился в местной тургостинице инструктором , водил группы в походы на ялах по озеру  с радиальным заходом в горы, пока Дэл режиссировал понемногу на ниве городской культуры. Они вместе катались по бардовским, вновь набравшим силу, фестивалям, писали джаз – оперу, делали  программы некого клуба, собиравшего  под свои знамена пока еще веселых и некоторым образом находчивых. Им еще только предстояло стать настоящими художниками слова и музыки, они как раз обретали силу на этом пути, но людьми, как говориться, нашими, они уже были. К ним поневоле тянулись ( а кому и чему  еще, простите, тянуться-то, кроме ложки -вилки, лопаты и кайла?) ровесники и младые, одержимые неясными еще, не оформившимися четко, желаниями  найти себя и единственно свою дорогу в грядущем, сотворить нечто благородное и полезное для остальных, пусть не в материальном выражении, пусть энергетически и  смыслово. И за первыми поэтами и бардами города шли многие, прежде  всего, что характерно, те, кому просто нравилось быть в теме,  в тусовке, в массе своей, конечно же, по дороге отставшие, но разве в этом дело? Каждый сам выбирал и выбрал. А Дэл и Аланыч той  февральской ночью  тоже плыли в неведомое, хоть  географически и отдельно от меня, но по большому счету – вместе. И галсы наши уже тогда  начали неуловимо медленно и незаметно, но неумолимо сходиться, дабы через много лет пересечься в нужный момент, в правильной точке.
                И моя будущая любовь, о которой я тогда и представления не имел, моя единственная жена и верная боевая подруга летела себе в неизведанную бесконечность, постигая секреты врачевания человеческих тел в карельском своем универе и отказывая, как специально, всем пылким и не очень соискателям её сердца,  а до нашей встречи оставалось как раз полгода.
                За океаном, в абсолютно недоступной мне стране, один блестящий  Донатович  уже печатал в «Ньюйоркере» свои рассказы, а его питерский еще приятель ничего не подозревал еще о предстоящей нобелевке, и мне только предстояло познакомится  с их удивительными творениями, вначале безоглядно влюбившись в эту литературу, прежде чем действительно трезво и внятно оценить её. Я практически ничего не знал и о них самих, как толком  и о позднем  звезднобилетчике, сотворившем к тому времени  свои романы о легендарном острове и   , поливавшем на чем свет стоит  блистательного Вадима Валерьяновича  и впечатляющего Юрия  Поликарповича,  в свою очередь снисходительно  бросившего свой  плащ поэта всем недоброжелателям с предостерегающим напутствием и объявившим, что  в женской поэзии есть три пути : истерика Марины Ивановны, рукоделие Анны Андреевны, а также нечто соединяющее и то и другое. Я же ведать не ведал, как через несколько лет буду взахлеб глотать блестящие  творения мастеров русского слова, многих и многих, открывая для себя каждого в отдельности и русскую литературу целиком, вместе  И не написал тогда еще известнейший «тихий лирик» своего потрясающего приговора времени и человечеству: «Я устал от двадцатого века, от его окровавленных рек. И не нужно мне прав человека, я давно уже не человек», он лишь обмолвился «когда я после смерти вышел в город…». И совсем немного оставалось до того воистину священного дня, когда  коренной помор,  бородатый радист первого атомного, писатель, поэт, подвижник русского слова, со товарищи сотворит чудо и явит нам День славянской письменности и культуры, тогда лишь на берегу никогда не замерзающего моря, а праздник сей в конце концов станет официальным и единственным государственно-церковным. О, Боже, скольких и сколького я не знал- не ведал тогда! И слава Господу, что несть им числа, учителям моим. А кто там кого любил и ненавидел, и кто как кого послал-обозвал, ныне уже история. Н-да, история… с географией, они, как  и положено, неразлучны. В исторической этой географии или в географической истории или как угодно, в чем, я только начинал разбираться, ибо сказывался недостаток знаний и опыта. Откуда мне, чудильнику грешному, было знать, что там на самом деле происходило с академиком , отцом водородной? И что произойдет с ним уже очень скоро, на трибуне этого так всеми долгожданного съезда? Разве мог я быть в курсе, что и в мое время  кто-то еще погибал  в тюряге за свои убеждения? Или, например, откуда это пошел гулять по стране анекдот, завершавшийся  репликой ,мол, я не знаю, кто такая Чили, но пока Луиса не отпустят с карнавала, я на работу не выйду.  Я же в ту пору только -  только по-настоящему начал открывать для себя «Мастера и Маргариту», напечатанную Тохой во время ночных дежурств в институтском вычислительном центре  и подшитую в картонную папку «Дело №». А о потрясающем самородка  земли нашей,  о творце второй в русской литературе поэмы в прозе я разве мог  тогда знать? Откуда?  Господи, мутеляга и туман в моей голове сначала должны были достичь крайней степени турбулентности, чтобы начать отстаиваться, рассеиваться, разделяться на фракции и  выкладываться в первичную картину  внятного мироощущения, которая  практически сразу же была смазана  наплывом новых событий, известий, эмоций… А нашим солдатам и офицерам предстояло еще целый год  воевать, калечиться и гибнуть в буйной и расколотой на части  азиатской стране, прежде чем  пересечь заветный мост через  реку в далеком узбекском городе. Чтобы  тот же академик , осудив публично афганскую войну в целом, волей-неволей поставил под сомнение доблесть ,честь  и совесть солдат и офицеров, людей , как никак, присягнувших, выполнявших  и выполнивших до конца  свой долг, и оставшихся в живых, и павших под раскаленным небом  этой воистину странной державы. Чтобы  руководители  организации ветеранов той войны гибли в бандитских разборках уже в девяностые, взрывая друг друга в священной борьбе за льготные таможенные пошлины и презренный желтый металл. А потом, потом рванут мальчишку журналиста, но зато во здравии останется  его тезка, нареченный, по издевательской иронии, генералом, в бесконечном ряду  наглых и оголтелых  временщиков той поры, возникающих подобно грибам после хорошего дождичка в насмешку над всеми нами. И заварится вновь дьявольская каша, замешанная из человеческих трагедий на подлости, корысти и крови. Собственно, коктейль  известный, по старинному рецепту, но  разве я мог  предположить  нечто подобное  тогда, возносясь в неведомые эмпиреи?  Наивность пожалуй самое сильное качество человеков, и самое опасное, расслабляющее и рождающее индивидуальную безответственность за происходящее не с тобой. Пока жареный не клюнет известно куда.
                И мой  отец, который об те поры был на год моложе меня сегодняшнего, и моя красавица мама, тоже летели в неизведанное, еще полные надежд и верящие в счастье, вопреки уже проникшей в их сердца разрывающей, мучительной, безысходной усталости от разочарования прошлым, таким еще бесспорным вчера, и столь смутным, удивляющим, шокирующим, даже постыдным порой сегодня,  принявшемся понемногу сползать в пропасть  отрицания и неверия вместе с все более и более абсурдным настоящим. И мой единственный оставшийся к тому времени в живых, дед, потомственный истинный крестьянин – труженик, офицер Великой Отечественной, ничем и никем не сломленный за всю свою жизнь тоже  парил  вместе со мной. Впрочем, и он, и родители, в столь раннее для меня утро, уже наверняка не спали и были заняты конкретными, повседневными хлопотами. Да разве только они?
                И тихонько спала в кровати моя младшая сестренка, и, как миллионы других младших сестренок, видела сон – мечту, о счастливой своей жизни, где она будет лечить зверушек, любить прекрасного принца и нянчить детишек, и уж где, абсолютно точно, и в проекте не бывало забытой всеми  коровьей фермы с привозной водой, с хлевами, промерзавшими за ночь до гвоздей, и кривоногим, щупленьким, сморщенным уже от времени,  трактористом, оравшим с утра пораньше любой проходящей мимо скотнице или доярке:  «Семеновна, готовь семёна своего! Дедушка исчо в самоём соке. Малое дерево завсегда в сук растет!».               
                А я лежал на тахте – самолете и не знал, что очень скоро, через семь месяцев, познакомлюсь с потрясающей девушкой, впоследствии ставшей моей единственной и поныне женой. И догадываться не мог, как, глянув на неё впервые, пропаду навсегда, и не просто втрескаюсь по уши, а пойму – вот он, человек, роднее которого  не найти. И это могло бы стать моим главным достижением в жизни, но не стало, ибо мне еще лишь предстояло догадаться, ощутить, испытать, въехать, врубиться, насколько  серьезна и неотвратима любовь, в коей невозможно ни лгать, ни изворачиваться, где все только по-настоящему. И ни намека на легкомыслие, никаких ля-ля-тополя, ибо истинная любовь это такой праздник, что по сравнению с ним каторжный труд – отпуск и безделье. Я не мог думать (зачем вообще об этом думать?), что мы с женой будем неотвратимо меняться, понемногу старея, напитываясь усталостью, разочарованиями, непониманием явлений и людей, и даже, да-да-да, все чаще, друг друга. Что порой, ощутив бессилие достучаться до неё, так, чтобы быть понятым, я буду крыть её последними словами, а она, из гордости и достоинства, не станет уступать, и  тут уж станет нам не до общего языка. И я буду пускать в ход кулаки, чтобы потом, ё – моё, кое- как выправлять ситуацию с ощущением рухнувшего мира, непоправимой трагедии и собственного, неизбывного ничтожества. И  в итоге мы оба вдруг ощутим: наша любовь, истинная, помилуй Господи, и искренняя, может вот-вот обернуться всепожирающей, беспощадной, необратимой ненавистью. Но, как? Отчего? И когда  все произошло, когда началось?  Мы же ни за что не желали   в любви ни лгать, ни ожесточаться, ни изворачиваться… Ведь у нас настоящая семья, очень хорошая, по сути, семья, и дети, как дети, не хуже прочих… Пусть, но вот в жизни, в ежедневной, серенькой, иногда не очень, год от года все менее радостной,  и лгать, и изворачиваться пришлось  постоянно. И оттого – тяжесть неподъемная, никому её не передоверить, и помощи просить не у кого. Я не думал о том, насколько уже замусорена моя пока еще коротенька жизнишка, и совсем не  ведал, какие тонны хлама накопятся в ней впоследствии. И от  мусора подобного  попробуй избавься! Ни боже мой! Ибо дрянь сия, тоже твой капитал, твои заслуги и достижения. Искупления им  нет и быть не может. А индульгенции вроде «брось, старик, с кем не бывает, у каждого, ерш твою меть, склетов в шкафу – батальоны» - унизительны и в переводе означают « не ты один в грязи измазан, все мы немного подлецы, прикажешь ободраться и не жить?»… Вот они, настоящие долги, жуткие, невозвратимые, чаще всего  из-за мелочной своей обоснованности, подленькой, но согревающей, сиюминутной выгодой, которую доселе, до первого подобного случая, ты теоретически чурался и в мыслях не имел, брезгуя ею от души, а вот, поди же, стоило столкнуться с таковой на деле, и вдруг оказалось – трудно, почти невозможно спорить с дерьмовой, но столь уютной корыстью, четко вписывающейся в повседневность и большинством окружающих вполне одобряемой и поощряемой. Лишь пока ты не отягощен осознанием и ощущением неистребимости постыдного этого мусора, можно верить безоглядно в лучшее, ибо в себе нет никаких пока сомнений. И не умеешь ты еще, не научился, не привык почти по любому поводу зловеще пришептывать, мол «чистеньких меж нами нету и поздно нынче из себя девочку-фефелку строить».
                А я той ночью, уже перетекающей  в утро, никого из себя не строил. Я плыл в неизвестность  и просто безотчетно верил в её непременную чистоту. Наивная, подсознательная жестокость молодости не позволяла различать полутона, не допускала и появления мысли о существовании таковых. Оттого любые цвета, сколь ярко они не полыхали бы, ранжировались в два разряда : мрачные и радостные, черные и белые. Конечно, два цвета, красный и голубой уже тогда и выглядели, и звучали, сомнительно и одиозно. Но частности мало занимали молодое сознание, требующее ясности, лаконичности, четкости, чеканности. А их-то и не суждено было отыскать очень и очень долго, а  если и найти, то уж далеко не во всем конечно. Время «за» истекало, уступая место времени «против». А умением  сводить противоположности воедино без аннигиляции никто, уж пардон-тес, не обладал и, мало того, не желал обладать.
                Да и, помилуйте, что я мог сказать о себе точно? Что довольно скоро закончу свой институт, а пока, кроме прочего, пытаюсь писать стихи и бренчу на гитаре.  Так и сегодня играю, правда три с половиной десятка лет как, на гитаре и  пишу песни, стихи и даже прозу с публицистикой. С перерывами , но тем не менее. А что еще? О чем говорить?  Только о том, чего мне  мои занятия стоили. О пьянках – гулянка по поводу и без. О странности сделанного однажды выбора между имевшимся относительным благополучием и желанием начать практически с нуля. И то, не уверен в соей искренности. Скажу ли всю правду, и правду ли вообще? Правда на поверку может оказаться желаемым оправданием, еще одной попыткой  среди многих. Разобраться трудненько будет. А в описываемую пору толком и разбираться не в чем было. И я не пытался. Пытался конечно, но в более глобальном смысле, в мироустройстве вааще, что, однако, вовремя пресекалось более конкретными и насущными желаниями, потребностями и позывами молодого организма.
                Но вот в чем – в чем, а в выдержке мне уже тогда отказать было нельзя. Лежать, дурак – дураком, в одной постели с красивой, хоть и спящей, девчонкой и не производить  ни малейшей попытки  реконструировать ситуацию… да что там попытки, и мысли такой не допускать! Ну, будьте покойны, мысли в означенном направлении все же проскакивали, и с завидной настойчивостью, однако имели характер более мечтаний, смутных грез, нежели руководства к действию. Куда же их денешь, да и зачем куда-либо девать вообще? Я же нормальный, правильный парень! Но при всем при этом я  не признавал вероломного, без объявления, нападения на мирно спящую соседку, и по сей день, кстати, не признаю, памятуя и не раз убедившись, что «согласие есть продукт при полном непротивлении сторон». Да здравствует монтер – алкаш, вещий управляющий гидравлическим прессом!  А с мыслями конечно же можно совладать, тем паче при поддержке уже начавшего одолевать меня законного сна, переводя мое невоспаленное воспарение в новую, подсознательную фазу, несомненно более полезную во всех отношения для утомленного организма…
                И тут она обняла меня сама. Все-таки сама. Хоть и во сне. Я и не заметил, как Владка подкатилась ко мне под бок. Отвлекся, расслабился, потерял бдительность. Между прочим, потеря бдительности в нужный момент – качество из категории талантов. По счастью, я в то утро им обладал. Барышня положила  свою изящную, тонкую руку мне на грудь, а я не шелохнулся, я затих еще больше, точно кот в охоте за мышкой, или наоборот, как мышь, застигнутая кошкой. Не все ли равно?! Чуть погодя, не более полминуты наверное, на меня была самым откровенным образом заброшена горячая голая нога. Длинная рубашка пребывающей в царстве Морфея Владе не помешала четко выполнить это движение, ибо, как я понял и ощутил, задралась  ночнушка основательно, собравшись в складки гораздо выше коленей моей невольной искусительницы. Отменный и сладкий получился капканчик. Вот и поспал, подумалось мне. Но не будить же её с бухты – барахты! Не тот случай. Пусть будет, что будет. Положившись на родной авось, я крутанулся на бок, оказавшись лицом к лицу с Владой, и тоже легонько обнял её и чуть притянул к себе. Её дыхание было безмятежно свежим, а объятия жаркими и непререкаемыми. Оказывается именно таких мне и не хватало, чтобы выскочить из яви окончательно, беспробудно и умиротворенно. Как младенец, припавший к матери? Как с единственно обожаемой возлюбленной? Определение и сегодня не дается, ощущения лежат за пределами возможностей анализа и опыта вообще. Благословенная, дремучая трансцендентность и ничего более, ничего более,  кроме произошедшего потом. Только давайте  без причмокивания понимающего, сальностей, цоканья, без подначек псевдомужчинских : « Понятно, а дальше вы , словно брат с сестрицей, то ты её…., то она у тебя…». Обойдемся. Не к месту все это.  А к месту утверждение, что нет на белом свете никого, кто бы не нуждался в ласке и нежности. Абсолютно всем их недостает. И нам с моей случайной пассией они тоже были необходимы.  Но ей, я знал точно, в гораздо большей степени. 
                У Влады была чистая и гладкая кожа, не сухая, не влажная, а чистая, гладкая и горячая. Мы очнулись почти синхронно и тут же прянули друг от друга, не разомкнув, к счастью, заветного кольца объятий. И вдруг я увидел, что она улыбается мне, улыбается одними глазами, но Боже мой, сколь желанна была мне такая бесконечная, ясная улыбка! Настороженность битого зверька, усталость и опустошенность, презрение к себе и недоверие к посторонним более не отягощали Владкин взор. И я, клянусь, невероятно обрадовался растаявшему льду, возможно лишь на некоторое, пусть краткое совсем, время, но исчезнувшему без следа. Вместо льда увиделось мне чистое, ясное небо, озаренное еще не взобравшимся в зенит, но уже  истинным солнышком, не оставляющим сомнений в реальности происходящего волшебства, и заранее узаконившим продолжение оного. Нам обоим стало легко и радостно. Вначале мы чуть стреноживали наши устремления, нарочно не давая прорваться наружу их истинному буйству. И правильно делали, добиваясь отчетливости нахлынувших эмоций, чтобы все случилось наверняка, игра и сладкие мучения по обоюдному согласию, мы понимали абсолютно все, и абсолютно все правильно угадывали, без единого слова, почти беззвучно. А когда намеренная, невероятная маета взошла к нестерпимости, мы бросили поводья и понеслись вскачь по неоглядным, рассветным нашим  полям, без седел и стремян, слившись в одно - единственное целое, неразделимое ничьей, кроме как Божьей, волей, вперед и только вперед, навстречу единственно возможному, редчайшему во всем свете, безбрежному счастью.
                Потом мы вновь заснули порознь и опять проснулись, обнявшись, и тихонько, радостно засмеялись. И в ту субботу, я никуда, ни в какую общагу, конечно же не уехал. И все вокруг казалось почти родным, во всяком случае очень свойским, словно было таким вчера и обязательно будет завтра. И те недолгие часы были ,пожалуй, самыми лучшими в моей тогдашней жизни.  И позже, покидая гостеприимный дом, я мысли не допускал, что больше не вернусь сюда, навсегда распрощавшись с его милыми хозяйками и потрясающей Владой. Но именно так все и произошло. Радость той февральской встречи еще долго не покидала меня, но как-то не очень верилось в малую самую возможность повторения случившегося чуда. Жизнь моя  покатилась по проторенной колее, сессия, госы, практика, сборы. А потом на свадьбе у Боба произошло истинное чудо, и я познакомился со своей будущей женой и с тех пор ходил, словно молотком огретый, ошалевший совершенно от такой везухи, и «до сей поры с времен тех дальних» таким и хожу. Хоть и не всегда, конечно. Но ВСЕГДА…
                Позже, не раз, не два, вспоминая то утро, я до исступления силился понять, было ли это на самом деле? Или все-таки просто помстилось? Или путаюсь в событиях? Очень возможно, что и помстилось. Наяву. А ежели в чем и путаюсь, то, значит так и надо.
               
                Такси притормозило  метров за тридцать до нужного мне строения. Водила кивнул  прямо в лобовое стекло и объяснил, что дальше остановка запрещена, как и стоянка любого не служебного транспорта. Я оставил ему деньги за проезд, попросил подождать минут десять, мне, собственно, в этой конторе делать было особенно нечего, так, отдать - забрать  документы, и выбрался на свет божий. Действительно на стойке неподалеку  от места остановки моего такси была укреплена внушительных размеров металлическая табличка, предупреждающая о том, что стоянка левых авто строго запрещена. «За нарушение – штраф 1000 рублей»,- подытоживала предупреждение строка о грозящем нарушителям ущербе. А чуть ниже по самому краю  была сделана приписка от руки, крупно и  очевидно черным маркером : «Или абсасём!». Что это, угроза, поощрение нарушений или очередное свидетельство того, что запретами ничего хорошего не добьешься, а народ наш воистину непобедим в своем оптимизме? И вообще, если буква «б»  на самом деле «т», изображенная лихим росчерком…  Я не успел толком разобраться в данной теме, ибо в кармане  куртки сначала завибрировал,  а в следующее мгновение разразился колокольчиком «дарвалдая» мобильник. Судя по сигналу, звонил кто-то совсем чужой, не определённый мною ни в какую из нескольких групп телефонного справочника. Ага, и номер не российский, а чей же? Так, германский это номер. Послушаем.  Я нажал на прием звонка  и  поднес трубку к уху. И по первым же раздавшимся звукам понял – это же герр Питер звонит, Петька Нос, naze, мой давний институтский приятель, не подававший признаков жизни уже добрый десяток лет.  Петя – среднеазиатский немец, крупный, мосластый, нескладный, с сорок растоптанным размером ноги, чуть сутулый, большеголовой, обладатель россыпей веснушек по всему телу, негустых рыжих кудрей и капитального носа – колуна, коим впору  бревна  половинить или сучковатые  большущие чурбаки. Петька со всей родней перебрался в фатерлянд в самом начале девяностых, еще и союз благословенных не лопнул, обосновался на земле пращуров в маленьком городке неподалеку от Дортмунда, работал механиком, ездил в командировки, занимаясь монтажом турбинного оборудования, в отпусках путешествовал по Европе, а однажды заглянул  и в Россию. Очутившись в Москве Петро  начал встречаться с однокашниками, работавшими в основном в области, и довстречался до того, что женился на одной знакомой девчонке со своего потока. Она была родом из районного городка в области, соседствующей со столичной  и поначалу с готовностью подалась за благоверным  на тевтонские хлеба , у них  вроде дочка потом родилась, а Петя с тех пор давал о себе знать существенно реже, должно быть семейные заботы стали его все больше и больше, а потом мы и вовсе перестали общаться.  Он мне звонил в ту пору только на стационар, мобилы у нас в обиходе встречались еще нечасто, а его координаты я как-то не записал. И вот на тебе, нарисовался.  Жив, значит, здоров, загранец этакий. Как жизнь, герр Питер, как она, молодая наша житиё, чем дышите там в евросоюзовской тусе?
-Длинный- голос собеседника  звучал все также глуховато и немного разобрано- Живу я один. Где работаю? Нигде не работаю. Чем занимаюсь? Я алкоголик. Дочка через год университет заканчивает.
-Ну, Петро, дорогуша, удумал чем нас удивлять! Подумаешь, алкоголик! Ты, как меряешь, по-нашему или мерками и стандартами  земли Северный Рейн – Вестфалия и вашей объединённой в целом? Мы сами – алкаши, дай Боже каждому. Не пылил бы зазря.
- Я тут в интернете полазал- сообщил Петя, слабо прореагировав на мою тираду, - Песни твои поскачивал, что послушал – понравилось. Потом пацанам нашим позвонил, они твой номер дали.
- Спасибо ,брат. Слушай на здоровье, я тебе еще пришлю.
- Цветы жене купи- брякнул он ни с того , ни с сего.
- А «дитям- мороженное»?
- Ты знаешь, Длинный- Петька двигался своим , непонятным мне, курсом мысли- Я тут год назад вашему президенту письмо написал,
- Господи, Нос, ты о чем?- вот, пожалуйста, письмо он президенту  сочинил, а мне теперь ихнему канцлеру строчить в ответ, в знак дружбы – фройндшафт, как встарь, когда еще дойче демократише републик была?
- Как о чем? О тебе написал и о Ежи. Чего это, спрашиваю, господин Путин, такие ребята  торчат в заштатном Мухопрокске? Не дело это? Надо бы по- справедливости их оттуда вызывать.
- Петя, ты грибы часто употребляешь? – я аж ногами затопал от удовольствия, поневоле утаптывая рыхлый снег на обочине дороги. Приятно, черт подери, когда такую заботу о тебе из Германии проявляют.- Куда нас вызвать? В Кремль? В Георгиевский зал? В Грановитую палату? В администрацию президента?  Чем, мол, помочь можем, Владимир Владимирович? Вы уж работой нас загружайте, не стесняясь, справимся. Лишь содержание соответствующее статусу определите. Или как, Петро? Нам теперь вызова ждать? Хоть бы предупредил, братан.
- Ну, моё дело было, написать, Слесарь. А там пусть думают.
Петька еще довольно долго и пространно  говорил, вспоминал общих знакомых, я, поддакивая (а что еще мне оставалось?), с прижатой к уже взмокшему уху трубкой, успел сходить по делам и вернуться в такси. Уже сидя в машине я- таки выудил  из него полезную информацию: адрес электронной почты, который и зафиксировал в записной книжке, опираясь на «торпеду». Наконец, мы распрощались. Нечего сказать побазарили. Вот и думай, что там с мужиком происходит?  Может  ему обратно пора возвращаться? Больно крутой коктейль получился, смесь  рейнского  с поволжским, или со среднеазиатским, или... Без бутылки, оно конечно, не разобраться, а с ней, родимой, и подавно заплутаешь.

                И как не заплутать? Вы думаете время вновь окончательно сменило  направление с «против» на «за»?  Ну-ну, а не находите замену мнимой? Памяти у нас, как не было, так и нет, вот и не стали вспоминать по истечении двух десятков лет о начале первой чеченской войны. Правда, здорово? Достойно и справедливо во всех отношениях, особенно в преумножении лучших традиций красной пропаганды:? Молчать и заколачивать в небытие все то и всех тех, о чем и о ком вспоминать крайне нежелательно. Стыдно видите ли. У нас сейчас все вери вэлл, дружба – фройндшафт, нес па? Да ради Бога, я вот тоже за дружбу, но забывать-то ничего не стану. Память, история, материи тончайшие, порвешь – попробуй, склей. Опыт печальный имеется. Вкривь да вкось. Грабли все те же и они постоянно под ногами. Но мало ли что там было, в девяносто четвертом-пятом и так далее? Мы с вами живы и по сей день, верно? И ради комфортного существования своего ничего не пожалеем, а какой-то памяти ( и то, чуть вспомни – сразу крики, споры, аналитики… ну их) и подавно.
                Пройдет время и придет время, и все былое неким порядком  устаканится, расставится по полочкам, вновь родившиеся историки раскассируют и оценят и события, и личности. И воздастся всем по их заслугам. А пока – тс-с-с. Зазря шерудить-копошиться не след. Процесс восстановления исторической справедливости идет своим чередом, тут ведь без прагматичности шагу не ступить: вот признали же  первую мировую, Великую и забытую, памятники ставим, правда или вовсе без персоналий, или кому попало, однако же и это – достижение. Следуя означенной логике, осталось нам ждать совсем недолго, лет этак сто, разберемся и с событиями девяностых, назовем всех преступников государственных и героев. Вот только дайте помереть спокойно и желательно не сразу,  чтобы побольше начудить. А как помрем, после нас… Только путь  с несмываемым клеймом неискупленного греха  - дорога в ад. 
                И не надо мне про объективные причины, условия, интересы, втюхивать. Я их учитывать не обязан. Пусть их мудрецы-модники  учитывают. А вы им в рот пяльтесь вытаращенными до непотребности буркалами . Авось чего и высмотрите нового… Взвешенность подходов, сбалансированность…  Я лицо сугубо частное и имею полное право на свое частное, пусть сверх меры эмоциональное, мнение. Его и высказываю. И очень спокоен насчет того, что оно, мнение мое, кому-то, а скорее всего большинству, попросту до феньки. Сие абсолютно естественно, не страшно и говорить не мешает.  Достучаться до большинства и не надеюсь. Насильно мил не будешь, даже если ты – Федор Михайлович с Николаем Семеновичем, вместе взятые. Кстати, полезно – таки нам всем миром  перечесть и того, и другого сызнова, о дневниках не забывая ни в коем разе. Уважительно и вдумчиво. Может быть наконец поймем  нечто  главное и важное? Не особенно верится, однако  робкой надежде место всегда сыщется. Буду надеяться.

                Я не знал что со мной творится и отчего все это? Неодолимое, незнакомое прежде отвращение вдруг свернуло меня жгутом, а в следующий миг практически вывернуло наизнанку. Натурально, я вдруг ощутил, что желудок вот-вот вырвется, нет, продерется наружу своевольным, брезгливым, живым мешком, не желающим более иметь со мной никаких дел, и тут же издохнет, не в силах одолеть весь тот гной и яд, коим  начинен по моей вине. Я валялся в какой-то жуткой  луже, лицом вниз, в жидкой грязи, начиненной  тошнотворным букетом ароматов и вкусов извести, солярки, тухлой воды, масляной краски и еще чего-то весьма впечатляющего и знакомого, очевидно кошачьей мочи. Собравшись с силами  я все-таки чуть приподнял голову, и тут, сквозь полуоткрытые веки, явилась моему осоловелому взору, стилизованная под рядно, обшивка родного дивана, серая, в темных пятнах вытекшей из моего ( а чьего же еще) рта, слюны. Опять помстилось все? Но запахи! И хруст песчинок на губах! Даже стекло вроде бы попалось однажды… В итоге что? В итоге, гори оно огнём, похмелье, день третий. Да, если стал впадать в забытьё и кошмары ловить, третий, не иначе. Без всякого снотворного, без барбигорионаогнемтуратов там разных. Я почти не встаю с дивана, просто валяюсь шпалой, тычу пультом в телек. Опять.  Как всегда. Любая попытка осмысленного контакта с любым живым существом рождает мгновенно вскипающее, плохо контролируемое, и оттого дикое, истерическое раздражение. Мне еще пару суток лучше лежать  в одиночестве и молчать. Это все от невозможности совершения каких-либо осмысленных, самых элементарных, практических действий. Период полезных дел, желание непременного и продуктивного движения придет позже, когда начну действительно засыпать  без снов часа на два, на три,  а просыпаться от протестов сморщенного от опустелости, истомленного голодом, несчастного моего желудка. И начнется кухонная эпопея, не без некоторых даже изысков, в рамках  умеренного гурманства, затем стирка – уборка, хоть после общения с пылесосом валишься ,обессиленный и взмокший, на диван, усмиряя дыхание и заячьи эскапады подзагнанной уже сердечной мышцы. А потом… А потом венец всего процесса воскресения, сиречь удачно и с удовольствием проведенная  серьезная хозяйственная операция, например, прокладка нового антенного кабеля, легкий сантехнический ремонт, даже ремонт мебели и все такое прочее. Все. Здравствуй жизнь! По всем признакам пора за стол. К перу. К бумаге. К клавиатуре с монитором и… И всё понесется по кругу.
                В обычном своем состоянии я не испытываю не то, что восторга, но даже особенного желания заниматься всем вышеперечисленным, в смысле по хозяйству. За исключением кулинарных хлопот. Это не лень, вовсе нет, надо – делаю, но радости никакой не испытываю. Сказался, вероятно, синдром профессионального подрядчика, за долгие годы работы на производстве я перестал испытывать нежные чувства не только к любому заказчику, но и к работе, совершаемой не по собственной инициативе.  Отвратное свойство, а впрочем я охотно и добросовестно, без проволочек выполняю все, что требуется например детям, и моим, и не очень. Шутка. Ладно. Не будучи идеально рукаст, имею кое-какие  навыки, соображалку и опыт, вполне достаточные для дома, для семьи. А в остальном, с удовольствием занимаюсь лишь  своими виршами,  песенками, статеечками, записями.  Да, в свое время я получил  отличное образование и прошел весьма солидную  профессиональную школу. Именно так. Но вся жуть состояла в том, что мне, как выяснилось в последствии, были необходимы совершенно иные, да, отличные и солидные, но, иные, и образование, и школа. В результате менять вектор движения пришлось по ходу пьесы, не снижая набранной скорости, теряя в зарослях неумолимой,  хищной, ржавой колючей проволоки прежних стереотипов, житейских схем и установок, лоскуты кожи и клочья кровавого мяса отвергнутой своей ипостаси, наяву  хлебая болотное гнилье привычных уже, обжитых, вполне, по общему мнению, комфортных трясин и топей, отчего-то именуемых в толпе командными высотами, при этом, что самое невыносимое, изматывая убийственно самых близких и самых любимых. Именно изматывая и чуть ли не убивая, ибо начинать новый путь приходилось хоть и не без багажа, с определенным, приличным капиталом, но все-таки от линии старта с нулевой отметкой. Я по крайней мере знал, за что мне все эти шишки, синяки и  материальные ямы. А они? Причем тут вообще они? Неплохая плата за проезд, а?
                Далеко ли уехал? Кое где, кое кто считает, что у меня вполне получается писать приличные стихи, иногда песни, а также довольно сносные статьи и рецензии. Однажды мне позвонила одна моя коллега, очень сильная поющая поэтесса, и ничтоже сумняшеся заявила мне, что прежде считала меня чуваком легковесным, а вот сейчас прочла внимательно и вдумчиво мои сборники, кое над чем даже всплакнула слегка, и поняла, дескать, что…  Подобные сентенции  с теми или иными вариациями   слышал я довольно часто. Особенно по первопутку. Мне они были тогда, не скрою, вполне приятны, бальзам на душонку, еще бы в рот – тушенку, поэтому я постарался научиться  оные реплики быстро и навсегда забывать. И, слава Создателю, мне это удалось.
                Не удалось другое, гораздо более важное. Много лет подряд, я, по натуре, с детства не особо жаловавший шумные компании и вообще коллективные затеи,  вынужден был проводить большую часть своего времени именно в компаниях, командах, подразделениях , коллективах. У меня никогда не лежала души к каким бы то ни было соревнованиям,  но на людях я вынужден был стать достаточно агрессивным и напористым, дабы не быть затоптанным и понукаемым. В результате я привык играть на опережение,  привык добиваться поставленной  конкретной цели, со временем став тем, кого сейчас принято называть менеджером среднего звена, даже поднявшись было еще на одну ступеньку, научился, вопреки изначальному нежеланию, успешно руководить вверенными мне подчиненными… И в результате растратил свой административный ресурс в довольно короткие строки, ощутив пустоту  в душе и сердце, бессмысленность карьерных  кульбитов и стойкую ненависть к  коллективному разуму. Возможно, коль скоро на безрыбье и рак сгодится, всем вышеперечисленным тоже можно в определенной степени удовлетворится и в какой-то мере даже утешится.
                Ну, вот! Попробуй тут закончить треп и не отреагировать на очередной перл. С нашими  инициаторами общественной пользы и радетелями за народное благополучие не соскучишься.  Некий регионал – законодатель забегал с очередной новацией, а именно – предложением вернуть наказание за тунеядство. Дескать труд должен быть не просто правом, но и обязанностью, дабы каждый, трудясь, налоги государств отчислял. Ату его, трутня, у к ногтю! Ну-ка, изменения в конституцию и вперед,  заре навстречу. Господи, дай мне сил и терпения! Этот достойный и добрый человек, явно с наклонностями прорасти в политического гения, вновь хочет вернуть союз нерушимых голодных и вшивых… царство рабского, принудительного, унизительного труда за полушку и грош, ибо ничего более достойного в случае одобрения евонной инициативы получиться не может.  Вы полагаете, что уже нельзя, что подобное не может повториться? Учите матчасть, господа мои.  На самом деле сие много проще, чем кажется.  И запомните, на  шнобелях своих распрекрасных зарубите: возведение общественной пользы в абсолют в конце концов   отменяет императив совести. Стремление создать нечто подобное различным городам солнца всегда приводит к оруэлловской антиутопии. Утилитарность в пределе – обыкновенный фашизм. Особенно с подобными деятелями в наличии.  Столь же опасно и крайнее увлечение свободой личности.  Самое главное – результат достигается аналогичный только что упомянутому. Как было бы здорово, если бы «только совесть на свободу надевала кандалы». Тоже утопия? В таком случае я  уже утверждал и продолжаю утверждать :

Видишь, цветут умельцы, якобы малой кровью
Выстелить столбовую в жуть золотого века.
Наперекор достижениям в области просвещения,
Чертовски  разнообразен животный мир человека.
Правило украшают досадные исключения.

              Незадолго до ухода в мир иной один большой русский актер в завершении своего, наверное последнего, интервью сказал такую вот фразу: «Жизнь пролетела, как один день… Ну, что вы на меня так смотрите? Надеетесь  услышать что-нибудь мудрое?».
А знаете, ведь он был абсолютно прав. Даже  если эта жизнь не закончилась, а все еще пролетает и пролетает… И самое главное - редко, кому  из людей удавалось и удается прожить свою жизнь действительно до самого конца.
                Мончегорск  2011 – 2015