Глава 2 Неприкаянная душа

ДРАКУЛА. ПУТЬ К СВЕТУ

Глава II
Неприкаянная душа.


Утро бьет мне в глаза ярким светом весеннего солнца и, тяжело вздохнув, я открываю глаза. Голова болит так, словно ее разрубили топором. Чтобы понять. где я, мне требуется огромные усилия.

Я в своей кровати. Шторы плотно закрыты, но солнце все равно прорывается в комнату и мешает мне видеть все вокруг. Не припомню, чтобы я когда-либо так ненавидела солнце, но сейчас оно просто выводит меня из себя. Эти его яркие лучи и эта невыносимая жара!

В комнате царит какой-то странный запах. Я втягиваю носом воздух глубже, и вдруг по моей плоти разливается жгучее горячее желание. Этот запах божественен! Он пьяняще соленый и манит меня к себе. Только раз я так пьянела от аромата – от аромата человека, которого всегда любила, сколько себя помню.

Я в плену у этого потрясающего запаха. Я должна найти его источник. Я встаю с кровати и тяжелой походкой направляюсь к нему. Ходить очень тяжело, но, - вот парадокс – я словно бы ощущаю себя пушинкой. Какое поразительное чувство, когда твоя душа парит над землей. Вот только в горле жутко пересохло, будто в глотку вставили деревяшку. Это причиняет большие неудобства.

Я безуспешно пытаюсь сглотнуть, найти слюну в пересохшем горле, но, уже через секунду поняв, что это бесполезное занятие, прекращаю это делать. Ну и пусть печет и сушит, нужно научиться это игнорировать.

И вот я уже стою возле окна. Однако, как же быстро я здесь очутилась! А мама всегда говорила мне, что я жуткая копуша. Видишь, мамочка, ты была не права. Во всем не права. Я способна летать, когда мне это нужно.

Я распахиваю шторы, открываю шире окно, позволяя солнечному свету ворваться в мою мрачную комнату. Яркие лучи озаряют потолок, танцуют на полу, прыгают по стенам, балуются на моей постели. Чудесная симфония неземной радости. Я подхожу ближе, подставляя свое тело небесному светилу, и оно греет меня. Какое великолепное чувство – пьянящее, яркое и непередаваемое – быть обласканной солнцем!

Странно, но горечь во рту почему-то усилилась. В голове будто сотни труб гудят и глаза режет от встречи со светом. Что за дьявольщина? Как же печет это проклятое солнце! Да оно сейчас дырку во мне проделает!

Я стремительно отбегаю от окна и вновь пускаю мрак в свою спальню. Ох, как печет кожа! Руки покраснели, покрылись ожогами. Что произошло? На Землю упал какой-то ужасный астероид, пока я спала, и заразил солнце неведомым ядом? Я стремительно рассекаю шагами комнату. Мне нужно, наконец, утолить эту проклятую жажду, а то в глотке сухо, как в пустыне. Но воды нет. В комнате нет даже пустого кувшина.

- Мама! – зову я. – Мамочка, мама!
Ох, какой у меня ужасный хриплый голос. Похож на скрежет крутящихся жернов. Что, черт подери, происходит?
- Мама! Принеси мне воды, пожалуйста, я просто умираю от жажды! – кричу я еще громче, содрогаясь от новых звуков, вырывающихся из моей груди.

Но мамы нигде нет. Моя мамочка не торопиться спасать меня от жажды. Я шарю глазами по комнате в поисках кувшина с водой. Не может быть, чтобы моя заботливая, прекрасная мамочка забыла принести мне попить. Нет. Мама меня любит. Я – ее единственная дочь.

Я осторожно приоткрываю дверь спальни и заглядываю в коридор. Может быть, мамочка здесь? Но в коридоре пусто. Нет ни сестры, ни слуг. Ни одного звука во всем доме. Не дом, а склеп какой-то.

Я что, умерла? В таком случае, где же ангелы и апостол Петр? Так и знала, что все, написанное в Библии, - глупые сказки и ничего подобного в загробном мире нет. Хотя, что это я несу? Я жива и об этом мне постоянно напоминает жуткая горечь в горле. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы ее заглушить. Ни о чем другом думать не могу.

Я иду по мрачному коридору, точнее, крадусь, словно кошка. Он так темен и так не привычно пуст! В этом коридоре всегда полно народа, но сегодня я путешествую по нему в одиночестве. Да что же случилось с моим домом? Я словно очнулась в параллельной Вселенной, где дом – не дом, а я – не я. Я шарю по коридору глазами, в надежде найти хотя бы одну живую душу. Хм, никогда не замечала, что у меня такое острое зрение. Я же никогда не видела мелких букв в газетах и театральных афишах. Всегда просила Мину мне прочитать.

Мина… От этого имени внутри меня все сжимается. Меня кидает в жар и становится тяжело дышать. Перед глазами, как и всегда, когда думаю о ней, всплывают ее огромные глаза и алые губы.

Я помню поцелуй с леди Джейн. Ее губы пахли корицей и терпким вином, и я едва не задохнулась от восторга. Но одна территория так и осталась для меня запретной: губы Мины. Она не позволила прикоснуться к ним, ощутить их запах, потому что не мне они принадлежат. Ее губы, волосы, ее влажные, огромные глаза, изгиб ее тела и очертания грудей – все это принадлежит кровавому чудовищу Александру Грейсону. При этой мысли меня бросает в дрожь и зубы крепко сжимаются в безмолвном рычании. Ну почему, почему ты так поступила со мною, Мина? Почему оттолкнула меня, наплевала на верного друга, каким я с детства была тебе?

К груди подступает ком. Я хочу заплакать, но слезы застывают где–то на ресницах. Такое странное чувство… Я все еще бреду по пустынным коридорам. Ничто не нарушает тишины. Она настолько идеальна, что я слышу свое дыхание и мое сердце… Стоп!

Я резко останавливаюсь. Что-то не так. Что-то с моим сердцем. Я прижимаю руку к груди и слушаю безмолвие. Секунду, другую. Ничего не происходит. Осознание того, что сердце не бьется, вызывает панику. Я открываю рот будто рыба, которую вытащили из воды, я ощущаю, как все внутри сжимается в тиски… Мне кажется, что я взорвусь, что разорвусь на кусочки, разобьюсь на мелкие осколки… Бежать, кричит мне разум! И я бегу!

Я сбегу по лестнице, словно одержимая, бросаюсь в коридор, превозмогая дикое желание крушить мебель, я одним рывком открываю окно, втягивая в легкие резкий запах крови. Нет, нет, я сейчас проснусь, и этот кошмар закончится!

И только сейчас замечаю массу какого-то окровавленного тряпья, бестолково сваленного в углу. Немая от ужаса и постаревшая на сотню лет, я подхожу туда.

АААААААААААААААА, доносится до моего слуха истошный вопль, сотрясающий небеса. И только через несколько секунд до меня доходит, что это кричу я. Потому что это не просто гора ненужного тряпья. В углу просторного холла, где у нас всегда принимают гостей, свалены в кучу деформированные, обескровленные человеческие остатки – все, что осталось от слуг.

Здесь все они: кухарка миссис Пиггинс, старый дворецкий Дик, и даже маленький сынишка посудомойки Мэттью. Их уже не узнать. Они бледны, их глаза застыли в предсмертном ужасе. Но самая страшная находка возвышается чуть поодаль. На пепелище этих узников Смерти я нахожу свою мать.

Я падаю перед нею на колени, судорожно сжимая то, что осталось от ее руки. Ее вены совсем обескровлены, на шее отчетливо видны следы ужасных клыков. Мама не дышит. Она мертва.
- Мама! Дорогая мама! Проснись! – умоляю я, понимая, что это бесполезно. – Какое чудовище сделало это с тобой?

Я плачу, уткнувшись головой в ее грудь, еще теплую, но уже бездыханную. Моя милая мамочка меня не покинет. Нет. У меня самая лучшая мама на свете. Только она меня понимает.

Только она поддерживает меня. Только она одна указывает мне путь к свету в этом темном мире. Мир жесток. Он не сможет помочь мне. Никогда не поймет и не примет меня. Только мама. Я отрываю голову от ее груди и вглядываюсь в это бледное лицо. На ее губах застыла тонкая струйка уже запекшейся крови. Я хочу ее поцеловать на прощанье. Это желание сильнее меня. Я склоняюсь к бездыханным устам и прижимаю губы к этой красной ниточке. Она так прекрасна! Такое наслаждение ощущать на языке этот чудесный вкус – такой соленый и пьянящий.

Мои губы уже в крови, но ты не волнуйся, дорогая мама. Я все еще твоя дочь – такая же, как прежде. Которую ты любишь, не смотря ни на что. Я очень люблю тебя, мамочка. Ты всегда со мной, мамочка. Ты – только моя.

Я одним рывком поднимаюсь на ноги. Теперь я чувствую себя обновленной. Во мне столько энергии и сил! Ах, как хочется смеяться, веселиться, танцевать! Вот, кажется, из моей спальни доносится чудесная музыка. И я, следуя зову этих чудесных звуков, раскачиваюсь из стороны в сторону, парю, лечу, поднимаюсь над землей. Боже, какое же все - таки потрясающее чувство! Я словно невесомая пушинка, поднявшаяся в небо над суетой. И я счастлива – так счастлива, как не была еще никогда в жизни.

Но что это? Музыка вдруг стихает, и я снова оказываюсь в этом странном мире. Одна. Мне холодно и страшно. Никого нет рядом, лишь горы трупов. И луна, заглядывающая в окна. Когда я спускалась сюда, еще светило солнце. Неужели я провела в этом склепе целый день?

Я поспешно покидаю холл, наступая на останки людей, с которыми провела столько времени. Обескровленный труп моей матери так и лежит вдали от всех, словно напоминая о том, что какое-то чудовище совершило здесь страшное преступление. Я обвожу его прощальным взглядом и смеюсь так громко, как только умею. Мой смех напоминает смертельный хрип: ну вот, дорогая мамочка, теперь ты уже никогда не будешь смеяться, что твоя дочь не такая, как все. Теперь ты не станешь указывать мне, кого любить. Спи спокойно, мамочка, любимая!

Все еще продолжая безудержно хохотать, ведь чувство свободы столь пьянит, я бегу в свою спальню. Я сажусь на кровать, в задумчивости кусая губы. Вот стул, на котором прикорнула мама, охраняя мой беспокойный ночной сон. А в этой комнате все еще пахнет ее духами. И на полу, весь в крови, притаился платок, с которым она никогда не расставалась. Но мамочки больше нет. Да. Мамочка мертва.

Я подхожу к зеркалу и вглядываюсь в свое отражение. На меня смотрит смертельно-бледная девушка, со спутанными белокурыми волосами и губами, обагренными кровью. Ее медовые глаза расширены, зрачки словно залиты красной гуашью, а ноздри подергиваются в неровном дыхании. Мама, мамочка, кто же то чудовище, лишившее тебя жизни? Я продолжаю стоять у зеркала, все еще мечтая узнать в этой девушке прежнюю Люси Вестенра. Проходит немало времени, прежде чем до меня доходит: это чудовище – я. Я убила собственную мать!

Взбешенная собственным открытием, я швыряю стул, на котором еще вчера покоилась мать, на пол. От него со звонким лязгом отпадает ножка. Я рву на части подушки, разрываю одеяло, уничтожаю роскошные простыни. Разгоряченная, я ломаю и крушу мебель, пока в комнате не остается ничего, кроме огромного зеркала, в котором я впервые увидела новую себя. Я мгновенно оказываюсь возле него. Под руку очень удачно попадается та самая ножка тяжелого стула, еще помнящая очертания тела моей спящей матери.

Я замахиваюсь на зеркало и что есть сил, бью по стеклу. Я не останавливаюсь, я бью и бью, пока от него не остается только кусок позолоченной оправы. Мои ноги погружаются в симфонию из крохотных кусочков стекла, но ни крови, ни боли я не чувствую. Ах, ну конечно, я ведь теперь кровавая тварь, совершенно неуязвимая к любой боли.

Ангел стал тварью. Какая ирония. Я сползаю на холодный пол и, подобрав мелкий осколок, продолжаю вглядываться в свое лицо. На меня и правда смотрит хищница с окровавленными губами и глазами-трупами. Я быстро прячу его в складках ночной сорочки. Теперь ты всегда будешь со мной, милый. Будешь напоминать мне о том, кем я стала.
Отыскав в ворохе разорванной одежды старенький черный плащ, я плотнее кутаюсь в него и вылетаю в ночь через распахнутое окно. Я парю над сумрачным Лондоном, сквозь пелену дождя высматривая огоньки в окнах домов. Мне нужно только одно окно. Мне нужна Мина Мюррей и ее Кольщик. Мне нужны те, кто превратил меня в чудовище. Те, кто забрал у меня Солнце и навечно погрузил во Тьму.

*опубликовано так же в группе "Джонатан Рис Майерс : Our love to Jonny"
http://vk.com/all_about_jonathan