Звезды над урманом книга 2 глава 30
Рейд отряда лисовчиков сильно поднял боевой дух польской знати, ну и, конечно, самого королевича Владислава.
Летучий отряд Александра Юзефа Лисовского черным смерчем прошел по Руси. Пользуясь ослаблением русского войска и практического отсутствия в данное время кавалерии на Руси, Лисовской пожег города и пограбил монастыри. Избрав линию грабежей и убийств, лисовчики не щадили ни женщин, ни детей, вырубая полностью население деревень и городков, оставляя за собой угли и пепел. Такого необъяснимого зверства Русь не видела со времен Токтамыша.
Но ляхи избегали связываться с регулярным и сильным войском, стараясь нападать из засад на отдельные отряды и полки или беря штурмом городки с небольшим гарнизоном, разоряя и сжигая их.
Весной Лисовской одиннадцать недель протоптался под стенами Брянска, но взять город так и не смог.
Сняв осаду, он штурмом взял Орел и Карачев, а в сентябре в засаду попал отряд князя Дмитрия Пожарского и в жестоком бою потерял половину своего состава. Спасая людей от неизбежной гибели, Пожарский предпочел отойти.
Вернувшись, Лисовской надолго стал легендарным героем в Речи Посполитой. Его считали неуловимым и удачливым.
Король Сигизмунд после возвращения из похода Лисовского лично вызвал его во дворец и выдал ему десять тысяч флоринов на сбор нового войска.
Славе Александра Юзефа немного завидовал и королевич Владислав.
Владислава семибоярщина утвердила на русский престол, и в Москве уже принялись чеканить монеты с его профилем. Но, опасаясь гнева Папы Римского, принимать православную веру королевич не решился, да и в Первопрестольную его батюшка не отпустил. Побоялся король, что придушат его медвежатники лапотные. А может, и сам Сигизмунд на троне русском посидеть задумал.
Ну, в общем, проморгали вспышку десницы небесной король с королевичем.
И все-таки от трона просто так не отказываются. Владислав рассуждал:
«Вот возьму Москву, вся Русь и поклонится мне, царю-батюшке. Конницы-то на Руси почти не осталось, всех добрых строевых коней казаки да тати увели, других поели с голоду, одни крестьянские клячи и остались. Пешее войско в основном из мещан да посадского люда необученного собирается. Полков стрелецких по пальцам пересчитать можно. Основное войско ушло в поход под Смоленск. Поссорю царя с ханом в Сибири, и тогда воеводы сибирские подкрепление побоятся выслать. А я к лету еще и поддержкой Запорожской Сечи заведусь. Они давно лелеют себя мыслью о самостийности. Гетман их, Петр Сагайдачный, согласен выйти с пятью тысячами казаков совместно с войском польским.
Но и Сагайдачный просит неприемлемого, то бишь, расширения границ Запорожской Сечи, сохранения православной веры и самостоятельности. Вот и пообещаю ему вольницу, а там посмотрим еще, на чью ложку муха сядет, сейчас бы с Москвой разобраться…»
***
ТОБОЛЬСК
Ваулихан, как и все жители Тобольска, спустился к берегу реки, где уже пришвартовались два ушкуя.
Народ ликовал. Долгожданный обоз из далекой Руси, хоть и водой, но все-таки прибыл – с товаром, купцами и долгожданным почтарем, который доставил некоторым весточки от родных и близких. Прибыл и казначей с казной, а с казначеем – трое товарищей: два дьяка и печатник. Даже сами купцы ахнули, когда, скинув с себя армяки охочих людей, прибывших на втором ушкуе, представители казначейства, оставшись в строгих казенных кафтанах, погрузив казну в телегу, на ней и укатили.
– Ну, надобно же, всю дорогу таились лукавые, и кто бы подумал, что казна сибирская под боком с нами в обозе едет! – удивился стрелец, одетый в кафтан псковского покроя.
Тобольские стрельцы тискали в объятиях московских, радуясь прибывшей замене.
Вдруг кто-то нагло толкнул Ваулихана в лопатку. Посол в гневе развернулся, схватившись за рукоять сабли.
– Здрав будь, Ваулиханчик!
Напротив его, смеясь и подбоченившись, стоял Ваня.
– Ванюшка! Мен искал тебя! Мне поведали, будто сен на Енисей кеткен, – обнимая друга, от волнения путая свой язык с русским, обрадованно затараторил сын Исатая.
– Мен баруга емес Енисей-дэ, – улыбнувшись и освобождаясь от жарких объятий, ответил Ваня, – пойдем-ка, у меня разговор сурьезный к тебе имеется.
– А грамоты?
– Привезли, привезли. Их тебе воевода вручит на днях. Государевыми грамотами на берегу ведь не бросаются. Оне торжественно в главном приказе вручаются.
И друзья в сопровождении нукеров Ваулихана отправились в городок, решив отобедать в гостиной посла.
Отар приветливо встретил молодых людей во дворе постоялого двора, сообщив, что на обед раздобыл пять фазанов и одного гуся, из которых уже приготовили бешбармак.
– Эх, были бы дома, барашка зарезали бы, – сокрушался он, распоряжаясь, куда на дастархан поставить огромное серебряное блюдо и как расставить пиалы с шурпой.
Принесли рушники и медный таз с теплой водой для ополаскивания рук. Ваулихан первый запустил пятерню в горячий бешбармак, но сразу же отдернул руку.
– Горячий шибко, – дуя на пальцы, виновато улыбнулся он.
Ваня, поднявшись, подошел к походной суме, которую, войдя, повесил на крюк. Пошарил в ней и, подойдя к другу, протянул серебряную вещицу:
– На. Дарю. Негоже послу руками кушать.
– Это что за рогатина?
– Вилка это, олух ты царя небесного, ее на Русь жинка Лжедмитрия привезла из Польши. Царицу Марину за то бояре терпеть и не могли. Ворчали, что, мол, не руками ест, а рогатиной в пищу тыкает, бесовка значит. А теперича, почитай, вся знатная Русь сей рогатиной пользуется.
– Ну, испробуем твою бесовскую рогатину на деле, – недоверчиво воткнул вилку в мясо Ваулихан, – и впрямь удобно! – рассмеявшись, похвалил серебряный опус посол. Но взглянув с недоумением на Ваню, спросил: – А ты сам-то пошто руками ешь? Вилки более нету?
– Почему же, есть, но руками сподручнее. Я же не посол, а урманный боялин, – облизывая жирные пальцы, рассмеялся Ванюшка, – сколь народу в твоем посольстве?
– Я, дядя Отар, два писца, пятнадцать нукеров и прислуга.
– Выставляй караулы плотнее. Без охраны по улицам не ходи. Когды грамоты вручит тебе воевода, передай их дяде Отару, пущай отдельно от тебя едет до постоялого двора.
– Пошто так?
– Человек засланный прибыл в Тобольск. Тебя умертвить принародно послан, дабы ваше ханство с Русью поссорить.
– Кому это надобно?
– Королю польскому. Знают Сигизмунд с Владиславом: если не будет у нас дружбы с ханом Есимом, то для защиты рубежей наших от кучумцев и ойратов придется воеводам войско тут, в Сибири, держать. А коль подмога на Русь из Сибири не придет, не удержать Москву ныне.
– Откель ты все это ведаешь?
– Сотник Иван Никитич сказывал про то, что сбирает войско королевич, Литву, шведов и казаков Запорожских подбивая в поход с ним идтить. А про тебя я и сам додумался, – умалчивая о напутствиях Гостомысла, пояснил Ваня.
Севастьяну доложили, что к нему просится молодой стрелец, прибывший с ушкуями.
– Кликните. Пущай зайдет, – не отрываясь от бумаг, переданных из Москвы, кивнув, распорядился дьяк.
– Здрав будь, боярин, не вели гневаться. От сотника Ивана Никитича я, с эпистолой, – низко поклонившись, с порога поздоровался Терешка.
– Ну, давай сюда свое послание и ступай.
– Так нет его, боярин, на устах велено передать.
– Пошто сам-то Иван Никитич не прибыл с ушкуями?
– Захворал шибко. Собрался было в путь, да жар пошел. Велел без него уходить, покуда ветер попутный зачался. Шаман его, Угор, лечит.
– Опять этот шаман поротый на слуху! А пасынок Архипа не прибыл ли часом?
– Со мной на ушкуе плыл, да с послом ушел кыргызским.
– Ух ты, как его вознесло! Ну, ничего, ничего, – Севастьян, зло сверкнув глазами, осекся. Сболтнул лишку – осенило его. На всякий случай, справился: – А ты, чай, не сдружился с ним?
– Немного, сколь дозволил мне Иван Никитич.
– Ну ладно, сказывай, что передал сотник. Да ступай. Вишь, указов сколько из Москвы привезено. Не до тебя ныне.
Но писец дьяка, сидя на лавке в сенях избы, еще долго ждал, когда выйдет молодой стрелец, и про себя рассуждал, удивляясь долгому приему:
«И чего это он, недоросль, такое важное говорит Севастьяну? Пошто шепчутся уж более часа? Даже окошко прикрыли, а ашо меж дверями кошку запер дьяк».
Севастьян был умен. В допросной горенке он всегда держал кошку. Вход состоял из блока двух дверей. И когда дьяк вел важный разговор, то сажал меж ними кошку, которая, попав между дверей на порог закрытого и узкого пространства, принималась громко мяукать и царапаться в щели, через которые брезжил свет, мешая лишним и вражьим ушам услышать, о чем говорят в горенке.
***
ИЗБА СОТНИКОВА
В Сибирь пришла долгожданная весна. Зазеленела трава на пригорках, разлилась Обь по сорам, подняв уровень воды в протоках и притоках. У пушного зверя началась линька.
Архип, вернувшись из тайги, где он снимал ловушки да убирал петли и капканы, внезапно занемог. Тщетно пытался вогул отпоить его травами и снадобьями. Его девяностолетний друг таял на глазах. Силы покидали былого богатыря, который когда-то мог запросто завалить лошадь с седоком и на спор разогнуть подкову.
– Штой-то занедужил я, Ксюшенька, – хрипел Архип, когда на некоторое время сознание возвращалось к нему, и, чувствуя, как гладит жена его высохшую руку, шептал: – Ныне пригрезился сыночек мой, басурманами убиенный. Будто сидит он в одной рубашонке на обочине и плача мамку с папкой кликает, а мимо рабов ведут в Самарканд на базар. И водицы-то никто ему не подаст, и хлебушка горбушку не бросит.
– Да будет тебе, Архипушка. Поднимешься еще. Вон, в прошлую зиму точно так же хворал, но выдюжил же.
– Твои слова, Ксюша, да Богу в уши.
– Молюсь за тебя денно и нощно, любезный мой. Бог даст – услышит Николай Угодник мои мольбы. Он всем помогает. И тебе поможет.
Угор напоил друга отваром, и Архип тут же заснул.
– Пущай спит, сил набирается, ты тоже, сударушка, прилегла бы, почитай, третью ночь не ложилась. Я подле его посижу. Вот токмо Мамарку отправлю за Никитой в избу. Он быстренько обернется. Собак с собой возьмет да ружо, что Ванюша ему у купцов выменял.
– Не боязно-то тебе, Угор, мальца одного в урман отправлять?
– Он не малец, он муж, ему ужо вот сколько, – показав две пятерни и два пальца, поправляя подушку у больного, отозвался вогул.
– Двенадцать, двенадцать, знаю. Пущай у меня в лабазе в дорогу курта наберет в котомку, а то на твоем сушеном чебаке далеко не уйдешь, – улыбнулась женщина, вытирая руки о фартук, – ну, всё, миски, ложки сполоснула, пойду прилягу у Рамили. Если что, позови.
Ксения вышла. Угор заботливо поправил подушку, вырвав из нее пробившее наволочку перо, и на миг решил выбежать из избы, чтоб кликнуть Мамарку.
Дождавшись, когда избушка опустеет, с печи спустился сотник и, присев на чурбак подле Архипа, тихо потряс его за плечо.
– Архип, а Архип. Поведай, где злато Ермака утаил?
Кузнец открыл глаза.
– Поведай, велю! На кой оно тебе на том свете? – еще раз затряс больного Иван Никитич.
– Нет его более, у князя Пожарского оно.
– Не лги мне, быдло холопье! Сказывай, куды девал остатки злата! – уже тряся умирающего коваля двумя руками за плечи, воскликнул в гневе сотник.
– Дырку тебе от бублика, а не злато! Перед воеводой ответ держать будешь за сей интерес! – набрав в себе последние силы, хрипло бросил ему в лицо Архип.
– Так подохни же, смердское отрепье! – С этими словами сотник приподнял за грудки Архипа и с силой несколько раз ударил его головой об лавку. После, подняв с пола упавшую подушку, аккуратно подложил ее под голову убиенному. Выйдя на крыльцо, сполоснул водой из кадки руки и лицо.
К избушке подходил вогул.
– Архип, кажись, помер, поди глянь.
Угор забежал в избушку.
Архип лежал на спине. Черты его лица заострились. Открытыми глазами он угасшим взглядом глядел в потолок.
Шаман прикрыл глаза умершему другу, веки приспустились не до конца. Тогда вогул достал из кушака две деньги и приложил их на веки, да хотел было пойти за Ксенией, как вдруг приметил два небольших пятнышка от больших пальцев рук с обеих сторон шеи. Приподняв голову кузнеца и внимательно осмотрев, разглядел ниже затылка еле заметную полосу от ворота рубахи.
Подняв с пола гусиное перышко, выдернутое им из подушки намедни, зажег его от свечи и прошел, окуривая дымком, по всем углам избы, заунывно напевая песню предков.
Выйдя из избы, шаман сдунул с ладошки на три стороны пепел и, присев на крыльцо, раскурил свою трубку.
Высоко в небе, громко перекликаясь, летела на Север запоздалая стая серых журавлей.
– Душа Архипа с ними ушла, – провожая взглядом стаю и выпустив через нос сизый дым, проговорил он, ни к кому не обращаясь.
Далее, с ненавистью глянув на стоявшего к нему спиной сотника, молвил:
– Я покажу тебе, боялин Иван, где спрятано злато атамана Еремы, а ты за это мне грамоту с тамгой дашь, чтоб ясак на меня и моих чад во веки веков не налагался. Латна? – и продолжил: – По утренней зорьке из Котского городка ушкуй на Тобольск пойдет, с ним отправь своих стрельцов, что для стражи твоей остались. А то, не ровен час, проболтаются они Севастьяну про то, что боялин Иван злато сыскал и утаил.
– Латна, – передразнил вогула сотник, – дам я тебе грамоту, когды злато покажешь.
– Нет, боялин Иван, грамота раньше, злато потом.
– Добре. Будь по-твоему. Когды пойдем?
– Архипа схороним. Девять ден отведем и поплывем. Я, сын мой Мамарка и ты.
Вогул поднялся с крыльца и, сутулясь, побрел к своей избе, куда давеча пошла отдохнуть Ксения, тихо ворча себе в бородку:
– Ну, как поведать-то Ксюше? Горюшко-то како… Горюшко-то како…
*- Мен баруга емес – я не пошел на Енисей.
* - курт – сушеный шариками кислый сыр.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/10/16/354
Свидетельство о публикации №215101000455
С уважением!
Александр Халуторных 29.07.2017 11:25 Заявить о нарушении
С уважением!
Александр Халуторных 29.07.2017 11:43 Заявить о нарушении
С уважением!
Александр Халуторных 29.07.2017 11:51 Заявить о нарушении
Олег Борисенко 31.07.2017 16:45 Заявить о нарушении