А у нас во дворе

Наш дом, в котором мы жили в начале 60-х, по своей архитектуре, относился к так называемой сталинской и был частью архитектурного ансамбля, выстроенного силами, как я теперь вспоминаю и понимаю, ГУЛАГовских заключённых. Центром композиции этого ансамбля было здание Дома культуры с колоннадой из десяти колонн и фонтаном на большой площади перед ним. Вид Дома культуры всегда напоминал мне Большой театр в Москве, который я часто видел на картинках, но это сходство в моём представлении основывалось лишь на схожести вида колонн и наличии похожего фонтана перед зданием. По бокам нашего Дома культуры располагались два зеркально одинаковых разновысоких здания. Эти П-образные четырехэтажки в одной из своих «ножек» буквы «П», той, что находится ближе к зданию Дома культуры, имели по шестиэтажной вставке. Над каждой из них, выполненных в стиле советского сталинского монументализма, в окружении ограждений со статуями по углам возвышалось по восьмиугольной башне, застеклённых небольшими квадратными оконцами, с венчавшим их крышу металлическими ажурными знаменами-флюгерами на высоких «древках». К сожалению, никакой функциональной цели, кроме эстетической, эти две башни в себе не несли, а потому были заселены огромным количеством голубей, которые постоянно кружили над крышами всего архитектурного ансамбля, в изобилии окропляя его голубиным помётом. Мало того, может голуби, а может ветер занесли в монументальные ограждения одной из башен семена клёнов, а те, вдруг найдя там благоприятную почву, взошли и через некоторое время превратились в кленовые деревья – достаточно опасных для здания квартирантов, так как своими растущими корнями стали разрушать строение, как говорится, с крыши.

В правом от Дома культуры и фонтана здании за огромными в два этажа окнами располагалась библиотека. В левом «зеркальном» здании-близнеце за такими же большими окнами находился ресторан, над которым на верхних этажах здания располагалась ведомственная гостиница, не обременённая какими-либо вывесками, а тем более светящимися рекламными надписями, поскольку была подведомственна министерству среднего машиностроения – «ядрёному министерству», такое интересное и своеобразное название я не раз тогда слышал от окружающих. Именно над гостиницей возвышалась та самая башня, увенчанная в дополнение к сталинскому монументализму «самовольной» кленовой растительностью. Оставшаяся половина этого дома была обычной жилой многоквартиркой. Вот как раз в этой части дома и находилась наша квартира.

Своими светящимися надписями и ажурными канделябрами ресторан гостеприимно зазывал посетителей с улицы. А вот продукты в свои подземные хранилища он принимал через наш двор.

Я вспоминаю то время, когда на улицах нашего города было ещё мало автомобилей. Тогда на смену прославившемуся во время войны легендарному грузовику ЗИС-5, прозванному народом за своё название «Захаром Ивановичем» или просто «Захаром», только-только начали приходить новые более современные ЗИЛы. Наш двор часто был полон как старыми, так и новыми «Захарами», привозившими в ресторан различные продукты. Но более частыми гостями двора в то время всё же были повозки, запряжённые лошадьми, летом – телеги, а зимой – сани. Как же мы, ребятишки, любили зимой цепляться за сани сзади и скользить на своих валенках по заснеженному двору. Правда, за наши катания нам порою доставалось «на орехи» от злых извозчиков, которые заприметив наши забавы, внезапно могли хлестануть нас по рукам своей плёткой. А ещё мы очень любили кормить посетивших наш двор лошадей заранее припасённым лакомством – хлебом с солью. В те моменты, когда возницы уходили на склад ресторана и оставляли своих лошадей без какого-либо присмотра, мы гурьбой подбегали к лошадкам и, отталкивая друг друга, пытались каждый подсунуть своё лакомство этим трудягам.

Привезённые продукты выгружались в подвальное помещение под рестораном. Их хранение там, а также вынос пищевых отходов в ресторанный мусоросборник, стоящий за углом глухой стены ресторана, не могло не привести к тому, что в ближайших окрестностях, и в первую очередь в подвалах нашего дома, завелись эти омерзительные животные – крысы. Огромные, размером с хорошую кошку, трёхцветные серо-грязно-бело-коричневые зверьки обитали здесь в большом количестве, несмотря на все безрезультатные, как нам казалось, усилия санэпидстанции извести их, как класс.

Мы, мальчишки, объявили свою войну этим трёхцветным монстрам, часто устраивая свои боевые позиции в прилегающих к ресторанному мусоросборнику газонах и ведя прицельную стрельбу по замеченным в этом районе крысам, используя в качестве оружия деревянные рогатки-прачи, а в качестве боеприпасов – маленькие камешки или стальные шарики от разбитых нами шарикоподшипников.

Был в нашем дворе и ещё один воин, ведущий беспощадную борьбу с этими омерзительными существами. Это был живший у нас в семье кот Барсик.

Я не могу вспомнить ни год, когда он котёнком появился у нас, ни то, кто же из родителей принёс его в дом. Помню лишь, что впервые увидел его маленьким глазастым и шустрым полосатиком, сидящим на спинке дивана. К нему сразу же прилипло имя Барсик, поскольку раскраска его шкурки была похожа на ту, какую носят на себе барсы – эти величественные звери семейства кошачьих. Правда, хвост нашего «барса» далеко отставал по своей привлекательности от хвоста знаменитого эталона – у нашего котёнка он был крошечным, тонким и весьма забавным, поскольку почти всегда стоял «трубой».

Как рос Барсик – я тоже не припоминаю. В моей памяти он почему-то остался большим взрослым котом, очень своенравным, независимым, в меру ласковым с домочадцами и очень уж грозным для всех остальных окружающих – и соседей, и всякой живности – птиц, кошек, собак, а тем более всяких там грызунов.

И сейчас порою перед моими глазами всплывает забавная картинка из прошлого. Моя бабушка стоит с открытой входной дверью и через узкую щель между проёмом и дверью беседует с соседкой Елизаветой Сергеевной, живущей на нашей лестничной площадке в квартире напротив. Своими ногами бабушка снизу закрывает щель между проёмом и дверью с надеждой и уверенностью, что Барсик не сможет преодолеть это препятствие и сбежать из квартиры.

Ага, дудки. Он мягко подкрадывается к её ногам, подсаживается возле них и терпеливо ждёт, когда же бабушка, как всегда продолжительно беседуя с соседкой, устанет стоять в одной позе и станет менять положение своих ног. И дожидается своего. Как только бабушка начинает переминаться с ноги на ногу, его голова тут же просовывается между её голеней чуть выше лодыжек и, шмыг – кот уже на лестничной площадке. Шумные восклицания бабушки и соседки, их топанье ногами уже бесполезны – Барсик пулей летит по лестницам со второго этажа к входной двери подъезда – там его уже никто не удержит, у кота достаточно сил, чтобы просунуть голову и тело сквозь неплотно прикрытую дверь со слабой возвратной пружиной. Всё – на свободе!

Из подъезда – в газон, по пути разогнать зазевавшихся голубей, взлететь на ближайшую яблоньку, подточив когти о её кору, спугнуть воробьёв или синиц, мирно пристроившихся на яблони, и застыть наверху в позе наблюдателя. Наблюдать не долго. Если «на горизонте» есть другие коты-кошки или собаки, быстро вниз и разогнать неугодных со своей территории. Ну, а если в поле зрения нет ни кошек, ни собак, медленно спуститься по стволу яблони обратно в газон и также медленно направиться назад, в подъезд. Но не домой, а спуститься в подвал, благо, что его дверь всегда нараспашку, и устроить там, в темноте, очередной смертельный бой «войскам» подвальных мышей или крыс.

У нашего Барсика было своё отношение и к лошадям, часто посещавшим наш двор. Я не раз видел его недалеко от ресторанного мусоросборника, взъерошенного и застывшего в позе лошадиной подковы. Он со злостью смотрел на мирно стоявшую невдалеке лошадку, ожидавшую своего хозяина. Весь вид кота говорил о том, что он готов броситься в бой и прогнать со своей территории этого непрошеного гостя. Свои бойцовские качества Барсик мог демонстрировать лошади очень долго, вплоть до тех пор, пока извозчик не отправлял свою лошадку в очередной рейс. Отвлечь его от этой «демонстрации мускулов» мог только очередной посягатель на территорию – воробей или голубь, кошка или собака. Не говоря уже о крысах.

У Барсика с этими чудищами была война, что называется, контактная.
Наш кот, убежав из дома через бабушкины «заслоны», пропадал дня на два, на три. И мне не раз приходилось видеть его в «самоволках». Мои оклики и призывы подойти ко мне Барсик игнорировал напрочь. Он тут же быстро скрывался в кустах газонов, либо в темноте подвала, куда он моментально «нырял» через всегда открытую дверь последнего. И уж если он убегал в подвал, буквально тут же я мог слышать кошачий рык, шум погони и борьбы с обитателями подвального пространства.

Как он вел войну с крысами, я воочию увидел всего лишь один раз. Однажды я стал свидетелем того, как Барсик, резко двигаясь в кучах пищевых отходов и картонных коробок ресторанного мусоросборника, с грозным кошачьим рыком преследовал пытавшегося скрыться от нападения и дать при этом отпор огромного представителя трёхцветных обитателей ресторанных подвалов. Схватка продолжалась недолго – минуты три. Закончилась она тем, что Барсик своими зубами за голый хвост вытащил из куч мусора на всеобщее обозрение бездыханное тело поверженного врага. Затем сел, привычными кошачьими движениями «язык-лапа-морда» привёл свою огромную мордаху в надлежащий порядок, поднялся и, гордо взвив хвост в вертикальное положение и не оглядываясь на поле битвы, направился в сторону ближайшего газона, где и скрылся в зарослях кустарника.

«Самоволка» обычно заканчивалась через два-три дня, и голодный, грязный кот возвращался на родную лестничную площадку, где он садился у нашей двери и терпеливо ждал. Либо кто-то из домочадцев, вернувшихся домой с работы или школы, увидит и впустит его в квартиру, либо соседка Елизавета Сергеевна, открыв свою дверь, увидит «беглеца» и позвонит в нашу дверь. А то и бабушка, с намерением вызвать соседку Елизавету Сергеевну на традиционную беседу, сама откроет дверь. Тут уж кот, опережая шумные возгласы бабушки, моментально шмыгал между её ног в приоткрывшийся вход в квартиру. Всё – дома!

Ах, а какими эпитетами награждала его бабушка, когда поймав только что вернувшегося «беглеца» и ухватив своей левой рукой за шкирку теперь уже совсем безразличного ко всему Барсика, несла этого беспризорника в ванну, чтобы смыть с него трёхдневную грязь. А он и не думал сопротивляться. Просто висел в её руке, что называется наотмашь, полностью игнорируя ворчню бабушки. Мало того, казалось, что его морда широко улыбается, а от струи воды, душистого мыла и чистого полотенца в конце процедуры помывки он мурлыкал на весь дом, демонстрируя, что получил огромное удовольствие. Потом, уже чистым, он забирался на спинку дивана, закрывал глаза и дремал, до тех пор, пока бабушка, готовившая ему еду на кухне, не окликала его. Услышав из уст бабушки своё имя, он пулей летел на кухню, мигом с громким урчанием сметал всё, что ему было приготовлено, и уже медленно вновь возвращался на свою любимую спинку дивана. Впереди у него было несколько дней «расслабухи».

Проходило несколько дней, и всё повторялось сначала – побег Барсика, его дворово-подвальная война, возвращение…

Весной, правда, характер войны менялся. Тут играл свою роль инстинкт, который увлекал нашего беглеца совсем на другие приключения, их ещё часто называют мартовскими. Целью этих приключений было завоевать свою очередную подругу, которую Барсик, мог встретить только во дворах соседних кварталов, поскольку в своём дворе все кошки были им зашуганы.

Характер войны менялся, а вот возвращение домой было таким же – опять обессиленный, опять грязный и голодный, весь в шрамах, полученных в рыцарских поединках. В результате всех своих военных действий наш Барсик лишился одного глаза, его голова была покрыта огромным количеством шрамов, один из которых представлял собой глубокое круглое отверстие во лбу, как будто в голову Барсика вонзился клык какого-то крупного зверя, по размеру не меньше волка. Но даже в таком виде он не терял своей воинственности и в своём дворе никому не давал спуска, в том числе и ресторанным крысам.

В конце концов, такой бойцовский характер Барсика был удостоен внимания моего отца, и тот однажды, на своём «Москвиче-407», завёз Барсика в какую-то деревню километров за 40 от города и оставил его там. Но рано радовались и страдали все мои домочадцы – кот вернулся домой через неделю.

К огромному огорчению, вскоре после этого необычайного возвращения наш кот погиб. Переулок, на который выходили окна нашей квартиры, был с очень оживленным движением грузового транспорта. А похождения Барсика проходили не только в нашем дворе, но и в соседнем жилом квартале, и чтобы туда попасть, требовалось пересечь этот злосчастный переулок. И вот однажды Барсику этого не удалось сделать. Видимо потеря левого глаза помешала ему вовремя увидеть приближающийся слева от него грузовик, когда он пересекал дорогу.

– А что же ресторанные крысы? – спросите вы.

Война продолжалась. Поголовье трёхцветных уменьшалось. И в этом была заслуга не только санэпидстанции, но и нас, мальчишек, не дававших спуску врагам, – наши боевые позиции в газоне напротив ресторанного мусоросборника пустовали редко.

Однажды жарким июльским утром дозор на позициях нёс я. Утро было раннее, поэтому я был один – мои друзья-мальчишки, в отличие от меня, любили поспать. И вот, находясь в гордом одиночестве, мне удалось одержать очередную победу. Метким выстрелом был повержен трёхцветный голохвостый зверь, решивший полакомиться на мусорке. Шарик от шарикоподшипника, выпущенный мною из прача, угодил ему прямо в голову.

Мне бы оставить побеждённого там, на «поле боя», но уж очень хотелось мне похвастаться победой, поскольку никто из моих «однополчан» не был её свидетелем. Взяв поверженного (а может быть поверженную) за голый хвост, я пошёл по двору, чтобы предъявить доказательство своей победы мальчишкам. Но, как назло, во дворе никого из них не оказалось, и я стал бродить по двору, держа за хвост своё доказательство и ожидая, что кто-нибудь из мальчишек всё-таки появится. В конце концов я оказался перед окнами кухни ресторана, которая располагалась на высоком первом этаже. Окна кухни были распахнуты. Оно и понятно – утро было жарким.

Я остановился перед одним из открытых окон и пытался разглядеть, что же там внутри. В окне из глубины помещения прямо на меня смотрел высокий и весьма полный мужчина, одетый в белоснежную куртку, а на его голове был надет такой же белоснежный колпак повара.

Мой поверженный враг медленно раскачивался в моей правой руке. И вдруг в моей голове мелькнула сумасшедшая мысль. Следом за этим мои раскачивания стали интенсивнее, и когда раскачивания трёхцветного хвостатого зверя достигли высоты, необходимой для полёта в открытое окно, я отпустил хвост.

Возможно кто-то любит смотреть по телевизору прыжки в воду и особенно повтор уже совершённых прыжков в записи в замедленном темпе. Сейчас, вспоминая тот полёт мёртвой крысы, он почему-то вспоминается мне в таком замедленном темпе. Тройное сальто назад из задней стойки на руках, прогнувшись. Именно такую фигуру, по-моему, изобразила летящая крыса с её прямым попаданием в огромную кастрюлю варившегося на плите борща. В прыжках в воду очень ценится вход в воду без брызг – за это судьи дают высокие оценки. Моя крыса вошла в борщ, что называется с провальными оценками по входу в воду – огромное количество содержимого кастрюли было выплеснуто на грудь и живот стоявшего у плиты белоснежного повара. В моей памяти до сих пор стоят его глаза, с немым ужасом наблюдавшие за полётом, его вскинутые вверх руки, в одной из которых зажат высоко поднятый нож, похожий на меч или саблю, его испепеляющий взгляд, направленный в мою сторону после того, как он медленно оглядел свою забрызганную борщом одежду, и его последующее стремительное движение в сторону запасного выхода из ресторана.

Этот выход в наш двор находился в углу здания. Я понял, что через секунду там появится повар, но прежде, чем успеть подумать об этом, мои ноги, оказывается, уже несли меня в районе выезда из нашего двора, то есть метров за 40 от того места, где я запустил злосчастную крысу в полёт. Перебегая дорогу переулка, разделявшего наш двор и двор соседнего квартала, я успел оглянуться и увидеть разъяренного повара со своей саблей в правой руке, только что выскочившего из двери запасного выхода из ресторана и пустившегося следом за мной в погоню. Больше я уже не оглядывался. Изо всех своих сил я летел к стоявшему впереди в глубине соседнего квартала дому с открытым подъездом, сквозь которую я видел открытую дверь подвала, в темноту которого я и «нырнул», подобно нашему коту Барсику. Цепляясь ногами в темноте за углы подвальных кладовок, каких-то досок, железок, раздирая свои штаны и раня голени и коленки, я летел по подвальным коридорам, как заяц, петляя в его лабиринтах, пока не достиг очень тёмного тупика, где и застыл на корточках, с возрастающим страхом весь превратившись в слух. Мне казалось, что мой преследователь уже давно достиг дверей подвала и уже спускается внутрь, чтобы пронзить меня своей саблей. Но зубы мои стучали, тело дрожало, как в лихорадке, и это мешало мне слушать и понимать, где же на самом деле находится мой преследователь.

Сколько времени я провел в подвале – не знаю. Мне показалось, что не менее двух часов. Когда меня перестало трясти, я, пытаясь бесшумно покинуть подвал, двинулся на выход. Мои глаза давно привыкли к темноте, и я без шума преодолел лабиринты подвала, воочию увидев и успешно преодолев все те препятствия, о которые я ранее разодрал свою одежду и ноги.

Выйдя из подвала и не до конца веруя в то, что мой преследователь давно удалился, я крадучись вернулся в свой двор к своему подъезду. Несмотря на то, что злополучное окно кухни ресторана и мой подъезд, находившийся как раз напротив него, разделяла густая растительность, я с огромной осторожностью и огромным страхом быть пойманным поваром-преследователем пробрался в свой подъезд и вернулся домой. Конечно, дома мне досталось от бабушки и за порванные штаны, и за разбитые голени и коленки, но это было не страшно по сравнению с тем страхом, который я испытал накануне.

Нужно сказать, что тогда моё желание пропадать во дворе с утра до вечера на некоторое время покинуло меня, и мое добровольное домашнее затворничество было украшено чтением книжек. Моя бабушка, видя такие странные изменения в поведении внука, была очень удивлена и замучила меня расспросами: «Что же случилось?». Но я упорно молчал, а мальчишечья память имеет свойство быстро забывать всё плохое. И через некоторое время летние каникулы опять позвали меня в мой родной двор за развлечениями. Но случилось со мной вдруг событие, которое заставило меня навсегда подавить в себе привычный для мальчишки – будущего мужчины – инстинкт охотника. И память, хотя и мальчишечья, не может его забыть вплоть до сегодняшнего дня. А событие это – простое чувство огромной жалости, охватившее меня следом за очередным моим метким выстрелом из прача, когда к моим ногам упал бездыханный желторотый птенец-воробышек. Заливаясь ручьями слёз, я похоронил птенца в одном из газонов двора, а следом разломал свою деревянную рогатку-прач, разорвав на мелкие клочки его резиновые ленты. Никогда больше в своей жизни я не брал прача в руки и сейчас не имею желания брать в руки какое-либо оружие, чтобы направлять его в сторону «братьев наших меньших».

– А что же ресторанные крысы? – опять спросите вы.

А крыс – этих страшных трёхцветных чудовищ – извела в нашем дворе, в конце концов, санэпидстанция.

Меня же до сих пор продолжает мучить всего лишь один вопрос, на который я уже никогда, увы, не получу ответа: «Что же сделал повар ресторана тогда с той огромной кастрюлей борща, когда запущенная мною через открытое окно кухни дохлая ресторанная крыса так метко попала в неё?»



январь 2015 г.