Главы 12-13

   Эпистема… Начало двенадцатого дня было отмечено особым случаем, который для Стаса раскрыл еще одну сторону своеобычности Юриного характера. Он во многом был непонятен, как, например, его ярая непримиримая ненависть ко всему женскому полу. Откуда такая нелюбовь проистекала, мужики не особо ломали голову. Стало быть, не повезло Юрию Михайловичу на этом, самом длительном по срокам мобилизации, фронте! Что могло стать причиной крупных неудач и поражений, можно было перебирать до бесконечности. Стас для себя решил, что только мужская несостоятельность стала ее причиной, ибо все остальное, как-то: женские измены, несносность Юриного характера либо его пассий, хроническое безденежье, что особенно сильно удручает женскую половину, или совокупность всего этого не могли привести к такому финалу – один-одинешенек!
 
    Поутру дверь отворилась, и в палату вошел крупный, несколько рыхлого телосложения парень, лет тридцати. Он огляделся и, несколько помедлив, направился к Юриной кровати. Это было для аборигенов палаты что–то новенькое. Все затихли, ожидая необычного продолжения этого визита. И ожидания их были вознаграждены роскошным зрелищем, равного которому они не могли себе и помыслить.
 
   Едва Юрий Михайлович увидел вошедшего парня, как удивительная метаморфоза преобразила его всегда надменное, презрительное лицо. Оно вмиг сбросило маску воинствующего резонера и под ней обнаружилось несчастное потерянное выражение скорбного ожидания и плохо скрытого счастья.
Юрий Михайлович, этот лев сатиры, тигр иронии и сарказма, отпетый женоненавистник, вдруг превратился в старого согбенного  пса, который униженно и смиренно подползает к ноге грозного хозяина.

  Суетливо подбирая одеяло, он какими-то торопливо-мелкими бесцельными движениями обозначил свою растерянность, видимо, перед невероятным для него фактом появления такого посетителя. Парень подошел к кровати и поставил на нее пакет. Затем, пододвинув стул, уселся и спросил, буднично и сухо:

   – Ну, как твои дела?
 
   Юра со странной смесью радости, неверия и напряженности в голосе торопливо ответил:

   – Да, да… дела…  Тут, вот… вроде, как поправляюсь…

   Парень, не дожидаясь окончания Юриной фразы, кивнул на пакет:

   – Там кое-что, фрукты, деньги… посмотришь сам. Я на минутку к тебе с работы. Дел много, так что я пойду. Если что, можешь позвонить мне на работу. Домой не звони…

   Парень поднялся и, вытащив визитку, положил ее на тумбочку:

   – Тут номер моего  мобильного…  Выздоравливай!

   Юра с готовностью закивал головой и, протянув руку, торопливо проговорил:

   – Спасибо, Димочка, спасибо, дорогой! Я буду ждать…

   Парень сделал вид, что не заметил протянутой руки и, пожелав всем выздоровления, ушел.
 
   Во время всего визита, ни позже, никто в палате не проронил ни слова. Юра, опустив голову, казалось, не замечал повисшей в воздухе напряженной тишины. С полминуты он сидел, погруженный в свои думы, затем, как-бы очнувшись, поднял голову, огляделся и, вздохнув, сказал:

   – Сын приходил…

   Он лег на подушку и закрыл глаза, тем самым дав понять, что миссия его сегодня была невыразимо трудна, а посему душа требует отдыха…          
Мужики тактично выдержали паузу, чтобы закрепить значительность момента. Колян, тонкая организация натуры которого не позволяла кому-бы то ни было долго пребывать в унынии рядом с ним, подчеркнуто бесстрастно прервал затянувшуюся паузу:

   – Хм, мне послышалось или я начал страдать слуховыми галлюцинациями, но только что было кем-то упомянуто про вновь образовавшуюся у нас в палате наличность. Если я ошибаюсь, прошу меня поправить.

   Стас с Владимиром мгновенно взяли быстрый старт и с искренним единодушием, в унисон, подтвердили правильность его звуковой информации:

   – Не, Колян, ты не ошибся! Есть правда в твоих словах, но толку от нее не будет, пока некоторые субъекты будут делать вид, что сильно хочут спать…

   Юра приоткрыл один глаз, обозрел алчные лица, с вожделением уставившиеся на него, и хмыкнул:

   – Ну, уроды, грабители, мародеры, от вас не скроешься… Ищите Валеру! У меня сегодня праздник!
            
    Но праздник пришлось отложить не по причине отсутствия Валеры, – тот всегда оказывался под рукой в нужный момент, а потому что зачастили с визитами посетители, медперсонал с обходами, внезапными уездами на рентген самих страждущих и то по очереди – сначала Стас, потом Владимир и вслед за ними сам обладатель наличности. Дело, в общем, растянулось почти на весь день и только часам к пяти все смогли перевести дух.
 
   Валера времени даром не терял, а посему, вторым действом после облегченного выдоха мужики повторно выдохнули, но уже радостно при виде вынутой из подподушки литровой емкости «Ржаной».
 
   Стас, по мере развития питейных событий, выжидал удобного момента, чтобы прояснить мучивший его со вчерашнего дня вопрос. Он касался матери Владимира, но Стас все не находил предлога задать  его. Наконец, когда все решили передохнуть от напряженных поз, ибо потреблять жидкость лежа было неудобно, а сидя весьма утомительно, в силу болезненных ощущений в нижней части тела, Стас, как бы, между прочим, спросил:

   – Володя, у меня со вчерашнего дня наблюдается какое-то непонятное «дежа вю». Вроде я, как–бы и понимающий, что ситуаций, в которых я мог видеть твою маму, да еще очень многочисленных, судя по тому, что знаю ее хорошо, в моей жизни просто не могло бы быть. Но, скажи на милость, откуда же мне так хорошо известна ее внешность?

   Несмотря на всю витиеватость заданного вопроса, Владимир понял его и просто сказал:

   – Видеть ее, мужики, вы могли в кинофильмах, где моя мать снималась довольно часто. Она актриса и, причем, в свое время популярная.

    И он назвал несколько фильмов, после чего все встало на свои места. Мужики хором выразили свое удивление, восхищение, сожаление по поводу, что в наступившие времена такой талант остался за бортом, надежду, что ее звезда еще воссияет и запили все это доброй дозой ржаной водочки. Потом как-то разговор вполне естественно пошел по намеченному руслу и мужики стали обсуждать виденные фильмы с ее участием, желая тем самым доставить удовольствие Владимиру. Но, странное дело, по мере углубления и расширения темы, он становился все скучнее и отстраненнее, какбудто тема эта и не касалась вовсе его матери.

   Мужики, хоть и раззадоренные крепким градусом, заметили эту холодность и быстренько свернули на проторенную дорожку обсуждения вечных тем.

    …«Н-да, и эти тоже… Теперь мне до скончания века определено быть в самом прямом смысле «маменькиным сынком»…Я для них сам по себе ничего не значу…», – тягуче и привычно протянулись эти мысли в голове Владимира. Он с детства помнил, как сначала ему безумно нравилось быть сыном знаменитой актрисы, но потом, взрослея, со все возрастающим раздражением и недовольством начал постигать неприятную истину, что в подавляющем большинстве знакомство с ним заводили только потому, что так было возможно быстрее подобраться к его матери, завести нужную связь. Сам он только был средством в глазах других. Но самую страшную незаживающую рану нанесла ему его Лиля, его обожествляемый цветок, его трепетное, нежное существо. Она была сама любовь и оставалась таковою  ровно до того момента, когда его мать составила ей протекцию в один из престижных столичных театров. Вся ее любовь закончилась в тот же час. В ответ на его истерику Лиля, выждав момент, спокойно сидя в кресле, усмехаясь и покачивая точеной ножкой, сказала: «Ты меня больше не интересуешь. С тобой в жизни я не вижу никаких перспектив. Твоя мать уйдет, и что я тогда буду делать? Перебиваться на второстепенных ролях?Сам ты без матери мало что значишь и шансов пробиться тебе наверх не будет никаких. Даже твоего отца, давно списанного футболиста, она и то не смогла устроить куда-нибудь поприличнее. Мне же муж нужен с видами на будущее…».

   Владимир, осознав ценой жестокой душевной травмы, что не он избранник этого мира, принялся с фанатичной целеустремленностью выбираться наверх, пока имя его матери могло еще быть ступеньками к будущей карьере. Избрав для себя родом своих занятий скульптуру, любительскими поделками которой с детства восхищался круг знакомых его матери, Володя решил, что это его дело. Архитектурный вуз дал ему диплом, но, к сожалению, не поднял его способность к лепке на необходимую высоту, чтобы войти в сословие значимых имен в этой профессии.
 
   Володя, по счастью, сразу это понял и, не мешкая, стал расширять свои скульптурные притязания за счет приобретения необходимых связей и знакомств. Чтобы заиметь их, он избрал несколько необычный, но беспроигрышный путь. Люди смертны и он, почти за символическую плату соорудил шикарные надгробия с бюстами усопших родственников  тем, от кого зависело получение перспективных и выгодных заказов.

                Глава 12

   Дело было  взято на контроль прокуратуры. Сапрыкина, надрывно рыдая, обзванивала все доступные ей инстанции, прося наказать преступника по всей строгости. Ее слезные мольбы, призывы к состраданию человеку, как недееспособному инвалиду второй группы, так расшевелили инертный чиновничий аппарат, что Старикову с его группой в это утро пришлось несладко в кабинете подполковника. Он с хмурой миной сообщил им о прокурорском втыке и сказал:

   – Мне все равно, чем вы будете заниматься, хоть блох на себе ловите, но чтобы сегодня к четырем часам у меня была рабочая версия. Как я понял, с Курковыми у вас все благополучно развалилось… – Он посмотрел на прячущих глаза оперов и ехидно добавил: – Ломать – не строить, тут вы мастаки, так что докладывайте, что еще там наломали?

   – Обижаете, Владимир Викторович! – протянул с кислой миной на лице Стариков, – мы проработали массу материала, чтобы ухватиться за ниточку, но только вчера вечером пришла одна стоящая идея!

   – Уже лучше, чем жалобы на истертые подметки и носки от пустой беготни, – буркнул подполковник. –  Не стесняйся, выкладывай продукт титанических умственных усилий…
 
   Но выслушать это предложение ему не удалось.

   – Товарищ подполковник, – прервал его Борис. – Когда я допрашивал Куркова, уже после допроса он сказал, что это пиво не покупал вообще!

   – Вот те раз! Что же, он его украл, что-ли? Или оно с неба упало?

   – То-то и оно, что ему его подарили.

   – Что, все две упаковки?

   – Все две упаковки!
 
   – И кто же этот щедрый меценат? – хором спросили подполковник и Стариков, который показывал Борису под столом кулак.
 
   – Он его назвал дядя Витя! Сказал, что угостил по случаю праздника двадцать третьего февраля.

   – И ты молчал об этом? – возмутился Стариков. – Это же такая зацепка!

   – Какая зацепка? – Борис пожал плечами и пояснил. – Курков сказал об этом мимоходом и тогда этот факт был не важен.
 
   – Это мне решать, что важно, а что нет! – взвился Стариков. – Столько работы псу под хвост из–за того, что какой-то умник решил урезать факты, как ему было удобно! Вот, Владимир Викторович, видите, эта самодеятельность всегда от излишней борзости!
 
   – Я не буду сейчас разбираться кто из вас слишком умный, а вот на то, чтобы доказать это у вас осталось всего сорок восемь часов. Из прокуратуры уже звонили. Если у вас не обнаружится главный подозреваемый, сосать вам, дорогие мои, свою лапу! Ибо премия вам не положена. «Висяки» сейчас  очень накладно обходятся!..

   – Вы же видите, работнички какие! Столько работы спустить псу под хвост, – страдальчески простонал Стариков. – Теперь придется выяснять, кто такой дядя Витя и проверять на предмет его причастности к делу. А это опять прорва беготни с ворохом бумаг! Ну что б ему раньше об этом сказать!..


   Наконец-то Лепилин смог отвести душу в редкой для него ситуации – отыграться на бедолаге-своевольщике. Появившийся у него нюх, наподобие волчьего,  теперь позволял Макарычу предвидеть неприятности, но все же не настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности. Терпя многократно поражения от подлых выходок  фортуны, Макарыч даже на проверенном варианте не позволял себе расслабиться.
 
   Так и сейчас, наконец–то добравшись до финального аккорда этой порядком поднадоевшей истории, Макарыч решил подстраховаться. Он вознамерился нагрянуть к беззащитной жертве раным-ранехонько, чтобы та была еще тепленькой, заспанной и разомлевшей от сладкого предутреннего сна. То, что половина седьмого еще считалось по большому счету для большинства нуждающихся в семичасовом сне еще ночью, его не смущало. Наоборот, Макарыч испытывал давно позабытое чувство радости, каковое посещает дитя в момент удачно проделанной шалости. Оно основательно подкреплялось имевшейся у него четвертушкой бумаги, официально именуемой судебным предупреждением. Из нее следовало, что владелец квартиры обязан в течение десятидневного срока предоставить свою квартиру для обозрения ее полномочными представителями властей на предмет удостоверения восстановления в первозданном виде.
 
   Но Макарыч, сколь ни была насущна проблема изымания контрибуции с порушенной квартиры, другую свою обиду никак не мог спустить на тормозах. Виктор Никонов нанес ему моральный ущерб, а учитывая нынешнее состояние психического тургора Макарыча, этот ущерб был для него даже весомее, чем баталия со штрафником-квартирником. Он ждал случая, который смог бы удовлетворить его истерзанную душу сполна. Душа Макарыча, приобретя качества медиума, словно предчувствовала скорую возможность поквитаться со своим оскорбителем. И такая возможность была ей предоставлена благосклонным провидением единовременно с коллизией штрафника-жильца.
 
   Витя, испытывая уже который год дискомфорт от своего бесправного проживания в РФ по причине отсутствия гражданства, наконец-то, в один прекрасный день, получил известие из ФМС о своем праве оформить его в узаконенном порядке. А случилось получить сие радостное известие как раз одновременно с желанием Макарыча удовлетворить свои обиды насчет него. Чтобы открыть перед собой радужные жизненные перспективы, Вите нужна-то была всего лишь самая малость, – съездить на родину, в Казахстан, и срочно оформить продажу дома, дабы не возникли осложнения в виде владения недвижимостью и прописки в ней. Этот прецедент настолько срочно надо было ликвидировать, что Витя поделился со Стасом полукриминальной идеей, состоявшей в подделке больничного листа на его имя, дабы заиметь срок, необходимый для свершения дела.

   Сам Витя никак не мог получить больничный, в виду отсутствия гражданства и регистрации по месту проживания у своей жены Марины. «А взять пару недель за свой счет?» – спросил Стас, зная, что Виктор отпуск уже отгулял. «Ты чего?» – изумился Витя. – «В нашей частной лавочке!? Это будет мое последнее заявление здесь!..» Стасу было понятно, откуда взялась эта идея, так как, однажды он, в порыве пьяного бахвальства рассказал своему напарнику о своей феноменальной способности изготовить любой документ  только при помощи ручки и нужного цвета чернил. И теперь Витя с надеждой в голосе и в глазах обещал не поскупиться, если Стас выручит его в такой судьбоносный момент.

   Стас, видя человеческое страдание в чистом проявлении, никогда не мог отказать в просьбе. Из-за этой самой альтруистической черты своего характера ему не раз приходилось страдать, вот так выручая, вникая в ситуацию, сострадая несчастному, в результате чего сам оказывался в том же положении, от которого желал избавить своего просителя.
 
   Но сейчас случай был особый.  Витя был его напарником и, к тому же, поставщиком немалого приработка. Альтруизм, само собой, никуда не делся, но и практичная сторона дела оборачивалась для Стаса своей выгодной стороной. А посему, он, отказавшись от Витиной одноразовой благодарности, взамен взял с него обещание войти к нему в долю во всех «халтурах». Витя недолго думал и дал обещание.

   Чтобы ускорить дело, Виктор раздобыл на имя какой-то бабы больничный лист, так что Стасу оставалось малое, – подчистить и вписать Витину фамилию и нужную дату, что и было сделано с блеском. Витя, получив драгоценный документ, некоторое время любовался им и растрогано предложил обмыть это благородное дело.
 
   Однако то, что можно льву, не позволено собаке, и вскоре оба поддельщика убедились в этой жестокой правде жизни. Урвать у судьбы хитростью халявную льготу еще не удавалось в мире никому. Вольно же праздновать им было свою вертлявую удачу заранее! Кто был черным посланником ее, донеся Макарычу о готовящейся акции, напарники так и не узнали, – много народу собралось в шикарном «люксе» Гены-электрика, но, так или иначе, Витя, обмывая окончание своей подвешенной столько лет в воздухе ипостаси, неосмотрительно продемонстрировал изготовленную Стасом индульгенцию.
 
   Макарыч, едва прознав об этой махинации, тут же решил поквитаться с Витей по полной, уволив к чертям собачьим строптивого работничка.  Едва он положил телефонную трубку, по которой только что шепеляво изложил ему эту важнейшую информацию вспотевший от страха Сашок, как что-то удержало Макарыча на месте. Интуиция подсказала ему, что не стоит торопиться. Уволить этого умника он всегда успеет, а вот устроить ему проводы с фанфарами можно, да так, чтобы запомнил их надолго.

   Он прекрасно понимал, что, уволив Никонова, этим ничего не добьется, так как, будучи все равно свободным, тот провернет  свое дело с гражданством. Но, оставив его на работе, блокирует полностью столь важную для Никонова поездку. К тому же, убрать двоих сразу же будет весьма накладно для штатного состава ДЭЗ’а. Вряд ли ему позволят сделать это. Работать кому-то нужно все–таки, тем более что двое уже и так выбыли надолго. Сам Никонов уволиться не решится, так как найти такое место будет для него невозможно. Его жена три года назад упросила Харицкую взять Витю на работу по старому паспорту, благо срок действия советских «корочек» мог еще это позволить. Сейчас он уже закончился, и Витя попал в ловушку. Вот это славная месть! Лепилин быстро вскочил и, состроив ехидно-злорадную ухмылку, выскочил за дверь.

 
   
   Кроме ксерокопии заявления Сапрыкиной вошедший Олег положил на стол Старикова еще какую-то бумагу и тот некоторое время изучал ее, иногда хмыкая и недоуменно качая головой. Изучив содержимое бумаги, он задумчиво пожевал губами и сказал:

   – Это несколько меняет дело, даже, я бы сказал, очень меняет. Как ты догадался до этого? Емкости соответствуют времени?

   – Экспертное заключение показало полное совпадение по всем позициям. – Олег довольно гмыкнул и добавил: – Там было все время сухо и поэтому сохранилось, как в сейфе.

   Стариков озабоченно сказал:

   – Какая-то здесь другая сказка намечается, тебе не кажется?

   – Я тоже так думаю. Не верю, чтобы этот пацан в одиночку провернул такое с такой концентрацией в крови клофелина! Это просто фантастика! То, что его дружки не причастны к этому, полностью доказано. Вот и думай…

   – Да, тут думай что хочешь. Не обнаружся клофелин в пиве, все было бы просто шоколадно! А то совсем другая версия стучится! Ну, прямо кулаком по столу! Надо все обмозговать! Так, пошли-ка к подполковнику, ему об этом надо узнать сейчас, не то мы со сроками будем в пролете.

   Едва опера успели ознакомить подполковника с результатом полученной экспертизы, как резко и неожиданно ударил телефонный звонок. Как раз в момент самого напряженного размышления над неожиданно возникшим обстоятельством. Подполковник по этому поводу даже высказал парой раздраженных слов свое неудовольствие нерасторопностью соответствующих лиц. Взяв трубку, он услышал голос инспектора детской комнаты милиции Воропаевой:
   
   – Здравия желаю, товарищ подполковник! Это Воропаева, детская комната милиции. У меня тут сидит мать Куркова Петра. Она сообщила мне о его задержании. Что случилось?

   – Пока ничего не случилось, – недовольно крякнул подполковник. – Задержан он в связи с оперативной необходимостью. Ничего определенного я вам сейчас сказать не могу. Как только уточним обстоятельства дела, которое находится сейчас в производстве, мы определим его дальнейшее местопребывание.
 
   - А что мне сказать Курковой?

   - Светлана Николаевна, я даю вам полную свободу в этом. В любом случае дольше положенного мы его не продержим.
 
   Подполковник бросил трубку и воззрился на оперов.  Стариков оглядел Олега с Борисом и нерешительно произнес:

   – Мы прикинули расклад и пришли к выводу – кажется, версия на настоящее время остается только одна; со всей очевидностью нарисовался еще один фигурант, имеющий непосредственное отношение к этому делу. Вряд ли Курков купил в магазине пиво, уже заправленное клофелином. Мы усматриваем непосредственную связь между наличием клофелина в пиве и этим фигурантом,  то есть, дядей Витей, про которого говорили дружки Куркова. И главное, из допроса конкретно ясно отсутствие полной мотивации у каждого из них, чтобы подлить клофелин в пиво.

   – А если кто-то из них приревновал Куркова и воспользовался случаем? Как говорится, «терпелка» кончилась? – Подполковник  вопросительно обвел сидящих перед ним с озабоченными взглядами оперов.
 
   – Нет, Владимир Викторович, не надо нас сбивать с толку и проверять на вшивость. Теперь это совершенно определенно можно отбросить. – Стариков убежденно мотнул головой. – По всем показаниям они ничего такого против Куркова не держали. Тут каша сварилась другая! Разрешите, я изложу немного предыстории. Как сказал Борис, на допросе один из дружков Куркова упомянул какого-то дядю Витю, который якобы подарил на двадцать третье февраля две упаковки бутылочного пива. Так вот, это пиво было единственным питьем, которое они пили в тот вечер. Все в один голос утверждают, что, выпив всего по бутылке, они полностью отключились. То есть, не помнят, что было дальше. Дружки Куркова вечером проснулись на скамейке около подвала, ткнулись в подвал, он закрыт. Проторчали еще с час на улице и разошлись по домам.
 
   – И что, они больше не виделись в тот вечер с Курковым?

   – То-то и оно, что нет!

   – Выходит, что раз их видели в девять вечера в магазине, убийство девочки дело рук одного Куркова, или как то хотят нам выдать за действительность.
 
   – Уж точно, просто-таки наглухо впарить, чтобы даже и мыслей не возникало на этот счет, – с энтузиазмом воскликнул Борис.
 
   – Вот-вот, именно впарить… – мрачно посмотрел в сторону Бориса подполковник. – А ты что молчишь, как сыч? – перевел взгляд на Олега подполковник.

   – Я думаю, – коротко ответил Олег и сказал: – Такой концентрации клофелина хватило бы слона свалить, не то, что пацанов с девчонкой. Тут все продумано капитально.

   – Тем более, что, как я уже докладывал, он вернулся домой только под утро, – поспешил добавить Стариков. –  Теперь работу вести можно зряче, не шарахаясь в стороны. Выяснить главное, – кто этот дядя Витя и его роль во всем этом.
 
   – Хорошо, – одобрил мысль Старикова подполковник. И добавил: – Куркова надо подержать. Вытрясти из него все, что только может навести на след. И с его дружками поговорите еще. Теперь давайте порассуждаем. Выкладывайте соображения.
 
   – А соображения, Владимир Викторович, такие. Я сопоставил некоторые факты, которые хорошо ложились в версию, но никак не вписывались в логику следствия. И вот что получается – ребята с вечера собрались в подвале и больше оттуда до совершения преступления не выходили. Курков, по утверждению каждого, принес с собой две упаковки бутылочного пива, куда, как потом оказалось, был подмешан клофелин под завязку. Что могло бы случиться такого, чтобы он заправил пиво клофелином, дождался, пока все отключатся, задушил Сапрыкину, расчленил тело, вытащил отключенных дружков и потом, весь в крови, спокойно улегся спать?! Я такого себе, сколько ни думаю об этом, представить не могу. Либо он законченный психопат, либо настолько хладнокровный и расчетливый не по возрасту субъект, что такого в моей практике я не встречал ни разу! Да, мало того, чтобы расчленить тело, нужно, по крайней мере, иметь хоть какой-то опыт в этом или просто находиться в сознании и дееспособном состоянии. А они были, по их словам, в отключке.

   Подполковник поскреб подбородок и сказал:

   – Резонно. Однако пиво принес он и, таким образом, мог вполне подмешать туда клофелина. Я все же хочу попытаться проверить на прочность в   ашу версию, потому и буду ловить на нестыковках. Продолжай.

   – Понял. Ну и что! – тут же возразил Стариков. – Мы допросили всех именно на этот случай и все его дружки показали, что он пил наравне с ними. Тоже бутылку!

   – Это не доказательство, – хмыкнул подполковник. – Очень даже вероятно, что в его бутылке клофелина и не было. Просто он знал, какую взять, отдав остальные дружкам.

   – Мы тоже думали об этом варианте. Тогда получается, что Курков напоил дружков, потом вытащил их из подвала, чтобы у них было алиби, а сам совершил убийство и прочее, чтобы взять всю вину на себя? Я очень сомневаюсь! Только последний идиот сделал бы так, а Курков мне таким не показался.

   – Наверняка этот дядя Витя действительно хорошо знаком Куркову. Ведь, если прикинуть, с чего бы это какой-то дядя Витя с улицы подойдет к какому-то пацану и подарит ему две упаковки дорогого бутылочного пива? – меланхолично подал голос Олег.
 
   – Точно! – обрадовано потер руки Борис. – Что, если этот дядя Витя крышует эту компашку! Положим, пацаны у него в качестве наводчиков на квартиры прикормлены. Вот отсюда и пиво, а, может, и дурь?

   – Все может быть, – проронил подполковник. – Вот потому Владимир правильно определил первоочередную задачу, – выяснить личность этого дяди Вити.
 
   – Только вот одна неувязка тут возникает, – тихо вставил Олег. – С чего бы это дядя Витя решил подставить ребят? Что они ему такого сделали? Капитально прокололись? Чтобы на такое решиться, нужно иметь серьезные основания…

   – Вот и найдите эти основания! – Подполковник захлопнул папку с документами и сказал: – Если все, я вас больше не задерживаю.

   По дороге в кабинет Стариков спросил Олега:

   – Как думаешь, серьезный этот дядя Витя образовался? По всему выходит, он за всем этим стоит!

   – Я не могу точно сказать, но когда мы разговаривали с пацанами, мне показалось, что они чего-то недоговаривают, не знаю, как и сказать, ну, что ли, просто отвечают по факту. То есть, если бы мы спросили их насчет именно дяди Вити, то, вполне возможно, мы бы узнали кое-что об этом хлебосоле.

   – Е-мое, а ведь ты прав! Тут все гораздо глубже, чем вся наша версия! Вот что! Вы, мужики, опросите снова ребят на предмет дяди Вити. А я сейчас же на эту тему поговорю с Курковым. Сдается мне, это тот самый опытный фигурант, которого так не хватало в деле, и что за такой-сякой мотив заставил его провернуть это убийство…



   Макарыч и не заметил, как очутился перед входом в диспетчерскую. Все его мысли, а их было много, разных и весьма конкретных, собрались в одну кучу и воспроизвели в его мозгу образ увесистого молота. Макарыч даже не отказался бы и от его более реального воплощения, чем мыслеобраз. Но, может, оно и было к лучшему, лишь оставаясь в его воображении, ибо, распахнув дверь в «люкс» Гены, он вряд ли бы сдержался, чтобы не обрушить его на голову Никонова,  стоявшего посреди честной компании со счастливой рожей идиота, вдруг поимевшего счастье всей жизни!

   Макарыч только мгновение упустил в быстротекущей стремнине событий, борясь с искушением лукавой мысли. Но, опомнившись, понимая, что не следует мешкать в деле мести, ринулся сквозь остолбеневшую компанию к своему лихоимцу. Витя,  впав в состояние значительного изумления, до того подрастерялся, что так и остался стоять со стаканом в одной руке и огрызком соленого огурца в другой. Лепилин, со свистом вдохнув сквозь зубы воздух, не размыкая их, проронил:

   – Мне сказали, что ты с сегодняшнего дня на больничном…

   Витя, не пришедший еще в себя от внезапного появления Макарыча, от которого только что серой в воздухе не пахло, согласно кивнул головой.
 
   – Показывай!.. – сухо резанул Макарыч. Витя, как сомнамбула, поставил стакан и сунул руку в карман. Протянув больничный лист Макарычу, он сказал севшим голосом:

   – Я, это… сейчас из поликлиники…

   – Ну и чем же ты так скоропостижно заболел? – прямо-таки изнывая от ехидства, пропел Макарыч. – Уж не алкогольным ли припадком? А может, недержанием градусов? Или опохмел скрутил? А чего тут гадать! Посмотрим-ка в этот документик! Ведь там точно прописано, чем-таким ты болен! Вот те на! Осложнение на почве климактерического  остеопороза… – с трудом разобрал докторские каракули Макарыч. И тут же, обведя взглядом притихшую компанию, саркастически воскликнул: – Да тебя, оказывается, не только климакс расшиб, но и кости от этого тают! Чудны дела твои, господи! Бабские болячки мужикам впендюривать начал! То-то я смотрю, что-то ты в последнее время на старуху смахивать начал. Точь-в-точь моя теща с такой же болячкой! Памятью страдаешь! Просьбы начальства не помнишь! Все, Никонов, отгулял ты свое в этом году!
 
   Витя обомлел. Диагноз, черт его побери, диагноз надо было проверить! Больничный-то был тещин! Как он мог так лохануться!..

   Лепилин поднял вверх руки с зажатым в них голубоватым листком и медленно, смакуя каждый миг, разодрал злосчастную бумажку надвое. Затем он разжал пальцы. Глядя на спорхнувшие к его ногам останки драгоценного документа, Витя понял, что не клочки бумажки видит он на полу. Там лежала его надежда на избавление от бесправного рабства у этого плешивого тупого мужика. Они так и застыли друг против друга, не в силах что-то предпринять или сказать хоть слово. Только в глазах каждого мысли, материализуясь синими молниями, за единый миг отразили столь пространный диалог, что его хватило бы на полновесный театральный акт:

   Никонов: «Убить его… прямо меж глаз вломить…!».
   Лепилин: «А позеленел как!»
   Никонов: «…твою мать, погоди… урою, тебя, падла!».
   Лепилин: «Это тебе только цветочки!..»
   Никонов: «Гадом буду, подловлю, мало не покажется!».
   Лепилин: «Ты еще припомнишь, как выдрючиваться!..».
   Никонов: «Череп» гребаный, завтра же, вошь вонючая, я тебя достану!»
   Лепилин: «Ишь, зенки выпучил! Счас выпадут!..»
   Никонов: «…сука, кранты тебе!..»…
   Лепилин: «Это тебе будет наука, молокосос… против кого пошел!».
   Никонов: «…
   Лепилин: «…
   …!!!



   Если бы Стас в это время присутствовал при этой, полной драматического накала сцены, то смог бы заметить и выразительные взгляды этих титанов эмоциональной баталии, и напруженные мышцы, и каменные, с оковалками скул, лица. Они стояли друг против друга, натянутые как струна, слившись в едином нервическом порыве в такую выразительную композицию, словно это и не люди были, а изваянные рукой гениального скульптора монументальные творения.

   Но он в это время решал не менее животрепещущую по значимости задачу, ведя полный такого же драматизма разговор с Харицкой.
 
   – Станислав Сергеевич, вы понимаете, жилой фонд в ведении нашего ДЕЗ’а предназначен исключительно для нужд первоочередников. Отсюда следует, что, предоставляя вам служебную жилплощадь, я должна очень аргументировано обосновать выделение ее вам. Ну, например, что вы являетесь для нашего ДЭЗ’а очень ценным работником, незаменимым и так далее. Это, как вы понимаете, не сработает. Ну какую ценность, как работник, может представлять из себя слесарь-сантехник аварийной службы? Тем более, с вашим стажем и послужным списком…
 
   Стас, сидя напротив Харицкой, размышлял на тему, куда податься в самое ближайшее время, ибо из преамбулы своей начальницы уяснил, что жилплощадь ему здесь не светит. Харицкая же, внимательно наблюдая за обрабатываемым объектом, выжидала момент, когда он будет готов принять ее условия без особого рассуждения и даже с выражением благодарности на лице.

     Пока Малышев не проявлял особого выражения, тем самым несколько обеспокоив Юлию Семеновну. В ее планы не входило терять возможный шанс слупить с него, как шелуху с вареного яичка, верный денежный куш. Квартира, вернее урезанный ее вариант в виде комнатки на десять квадратных метров и приткнувшимся к ней закутком, на котором размещались туалет, кухня, прихожая и огромный конторский сейф, были ее неразменной монетой. С нее умная Юлия Семеновна уже который год безотказно стригла деньгу. Для этого ей не надо было и особенно напрягаться, благо время на дворе стояло такое, что только ленивый и полоумный на ее месте не захочет или не дотумкает добыть таким способом верную пачку червонцев.
 
      Едва устроившись на место, Харицкая стала усиленно обдумывать способы извлечения мзды из своего нового места работы. Она не долго думала. Сама жизнь подтолкнула Юлию Семеновну к изобретению беспроигрышного расклада. Принимая очередного соискателя места работы в ДЭЗ’е, она заметила, что в основном контингент гастарбайтеров не особенно привередлив к предлагаемым условиям работы. Единственно, что просили соискатели, так это временный угол, чтобы они без помех могли выполнять свои рабочие обязанности.
 
   Юлии Семеновне оставалось только подвести очередного искателя бесплатного сыра к мысли, что это не такая уж проблема. Если он будет правильно понимать свою сверхзадачу, то его миссия в ДЭЗ’е может завершиться закреплением временной жилплощади за ним по гроб жизни. Правда, если только будет до поры до времени держать язык за зубами. Ну и, разумеется, оплачивать такую исключительную возможность. Соискатель от этой заоблачной манны впадал в транс и в состоянии ступора уже не мог отличить реальность от посеянной в нем плевелы лжи.
Нет чтобы несчастному поинтересоваться, за какие-такие условия Юлия Семеновна стрижет с него деньгу? С квартиры, которая ей не принадлежит! И чем же таким особенным он ей приглянулся, что из всех желающих его одного она осчастливила своей милостью?!

   А Юлия Семеновна, конечно же, предусмотрела и этот вариант любопытствующего гастарбайтера, предварительно удалив его предшественника из вверенного ей учреждения, чтобы справиться о легитимности его проживания в квартире было не у кого. Обеспечив себе на год-полтора постоянный приток денежных знаков, она, тщательно высматривая следующего претендента на квадратные метры, готовила предыдущего к безболезненному удалению из штатного состава ДЭЗ’а. Дольше, чем этот срок, сочетать облапошенного работника и приманку-квартиру было опасно. Проверки жилфонда проводились точно по известному ей расписанию, а потому незаконно занимаемая квартира могла породить у проверяющих лиц массу неудобных вопросов. Конечно, она не исключала утечку информации о такой ротации вожделенной жилплощади, как и самих претендентов в ДЭЗ’е. Однако, общаясь с претендентами, Юлия Семеновна научилась более-менее извлекать полезные сведения о степени созревания кандидата.

   Вот и сейчас она была почти уверена, что в глазах Малышева, кроме одуряющее-маниакального желания заполучить жилплощадь, все остальные соображения отсутствуют в принципе. А потому Харицкая, посчитав, что пауза выдержана достаточно, сказала:
 
   – Претендентов много, но я склоняюсь рассмотреть вопрос в вашу пользу. Квартплата, как вы сами понимаете, не освобождает  вас, Станислав Сергеевич, от первоначального взноса, который будет израсходован на нужды ДЭЗ’а.
 
   Стас согласно кивнул головой и спросил:

   – В каком размере и когда нужно будет его внести? Мне нужно будет собрать эту сумму. У меня сейчас нет денег.

   Харицкая сделала успокоительный жест пухлой ручкой:

   – Я вам скажу, когда надо будет. У вас есть еще время. Но сейчас я хотела бы решить с вами некоторый вопрос деликатного свойства. Вы, как я понимаю, нуждаетесь в квартире не только во временном пользовании? И своей квартиры у вас нет?

   Стас с грустно-унылым выражением лица кивнул головой:

   – Что верно, то верно, Юлия Семеновна…

   – Я могу решить вашу проблему, но только при одном условии…

   Она замолчала, испытующе глядя на Стаса. Тот немедленно среагировал на невероятное предложение вырвавшимся, казалось, из глубин естества вопросом:

   – Как это?

   Харицкая многозначительно склонила голову и, помедлив, сказала буднично:
 
   – Самым обычным образом, как все делается. Небольшая ежемесячная приплата к вашей квартплате, но только мне лично, скажем – в конверте. Это не будет так обременительно, как единовременная оплата. Года за три вы вполне сможете отблагодарить меня нужной суммой. Поверьте, это тот вариант, за который многие пожертвовали бы большим.

    Юлия Семеновна так рассчитывала свои квартирные пасьянсы, в которых выигрышный расклад был единственным кушем только для ее руки. Ей сам процесс сотворения этих незамысловатых комбинаций доставлял большое удовольствие. Видеть, как сидящий напротив тебя мужик глотает слюни и превращается в субстанцию мягче воска, из которого лепи хоть раба, было для Юлии Семеновны Харицкой истинным наслаждением и целью. Ее женское самолюбие получало от этого полновесный и желанный приварок, отчего жизнь уже не казалась тяжкой каменной ношей сизифова удела.






    Эпистема... Травмы, и сами по себе очень обременительные для организмов обитателей палаты, по счастью не имели особой значимости для их интеллектов. Вынужденную потерю подвижности тело, по закону физиологии бытия плоти, образовавшиеся недостатки в нем компенсировало обострением свойств других своих органов. И особенно обострялись мозги от страшного тошнотного безделья. День ото дня, переваривая одну и ту же информационную жвачку,  что само по себе превращалось в изнурительную нудную потребность разбавить ее чем-то, мужики цеплялись за любую возможность загрузить свой мыслеаппарат свеженькой новостью. Постепенно исходя бесконечным трепом, чувствуя всю пагубность такого времяпрепровождения, они тщетно пытались предотвратить превращение, изнывающих  от мизерности информации, мозгов в общественно-информационный нужник. Изыскивая всевозможные способы ликвидации этой черной дыры, мужики не брезговали никакими источниками.
В то же время никто из них, по вполне понятным причинам, не хотел раскрывать душу перед, пусть и сродненными общей бедой, но, все же, временными спутниками. Это ставило жесткие рамки их общению, обмену доверительными  подробностями интимного характера, личных биографических нюансов. Потому большая составляющая часть их бесед касалась общих понятий, событий и фактов. И эти темы, в силу их ограниченного количества, обмусоливались до чрезвычайности, до парадоксов и казусов. Оттого начинавшиеся ничем примечательным диспуты порой превращались в самые, что ни на есть интеллектуальные  баталии.

   Колян, сам того не желая, в это утро пробудил в Юре уже привычный вулкан обвальной критики. Накануне, притащив откуда-то поздно вечером книжонку, он так увлекся ее чтением, что просто-таки выпал из общения на весь вечер. Стас тщетно пытался пробиться сквозь глухую оборону, но устав слушать неопределенное мычание Коляна, хмыкнул и сказал вслух:

   – Не иначе, как «камасутру» нашему Коляну кто-то подкинул…

   С тем он закрыл глаза и уснул. Проснувшись поутру очень рано, на часах и семи не было, Стас с удивлением увидел Коляна, уткнувшегося в своё чтиво в той же позе, будто и не было промежутка в пять часов.
 
   – Колян, а Колян, ты случайно не спишь с открытыми глазами, ; ехидно спросил он.

   – Что? – рассеянно отозвался Колян. И тут же пояснил свое погружение в транс. ; Книга классная, крутейшая фантастика!.. Я такую давно не читал… тут мне на ночь мужик из соседней палаты дал. Вот я и старался промахнуть, как можно больше. А то сейчас мне ее отдать надо.
 
   – А что за книга? – вдруг послышался голос Юрия Михайловича. – Я тоже фантастику люблю, но только не то, что сейчас клепают.
 
   – Не, это то, что доктор прописал! Называется «Гарри Поттер и потайная комната».

   – О-о-о, да! – саркастически воскликнул Юрий Михайлович, – это точно! Полный набор рецептов для слабоумных! Эта «докторша», как ее там, мастак по части таких рецептов! В ее книжонке фантастики столько же, как и в огородной репе! Я просто-таки торчу от любителей сказочек для взрослых!

   – А чего тебе не нравится? Такие навороты и экшны– аж дух захватывает! – встрял Стас, уже почуявший смачное развлечение.
 
   – Да нет, мне все нравится. Только иногда, так… временами, кажется, что я попал в страну имбецилов. Колян, я знаю, ты малый со здравыми мозгами, вот трезво и пораскинь ими; скажи, есть ли в этой книжонке то, что тебе, здоровому мужику, могло бы пригодиться в жизни? Есть ли в этой писанине что-то такое, кроме воспаленной дресни возбужденного сверхвоображением недоразвитого мозга? Я не говорю, что это накакала…, то есть, я хотел сказать, нацарапала баба. Просто такой мусор сейчас вываливают что мужики, что бабы  сотнями книжонок на наши головы.
      
   – О чем шумим, господа? – вдруг подал голос проснувшийся Владимир.
 
   – Ха, Юрию Михайловичу не нравится современная фантастика, – съехидничал Колян. – Ему подавай Жюль Верна и какого-нибудь Беляева…

   – Ну вы даете! Нашли о чем  орать с утра пораньше! Пусть не нравится, Колян! Тебе-то что? Нормальные авторы... – а-а-аха! ; зевком закончил он свое резюме.
 
   Но Колян, разобиженный за оскорбительную оценку своего  литературного пристрастия, завелся, что называется, с пол-оборота:
   
   – Да ну, старье! Ни тебе полета фантазии, ни разборок, мистики! Даже сюжеты какие-то зачуханные! Примитивные! То ли дело сейчас – как ни книжка, если какая-нибудь страна, то обязательно с ведьмами, оборотнями, а то и вообще драконами и хрен знает, какими еще существами. Люди там – что ни мужик, то колдун, а то и бог!..
 
   Пока Колян говорил, несколько поостывший после приступа филиппики Юра, слушал его, иронично хмыкая и кривясь от усмешки. Когда он закончил, Юра ернически спросил:

   – Что, зависть заела? А как хотца быть таким вершителем судеб и демиургом, создателем миров!? А, Колян?

   ; Не, Юрий Михайлович, ты не прав,– ответил за Коляна Стас. – Что мы могли читать в советское время? Фантастику про советские достижения?! Вот уж точно фантастика! Страна раздетая и голодная, а нам впендюривали сказки о каком-то процветании. Сейчас, по крайней мере, можно выбирать, что хочешь…В таких книгах оттянуться можно по-полной. Понимаешь, это для многих стало отдушиной. Ни бабок, ни возможности их заработать нет, так хоть почитаю про счастливую жизнь и про мужиков, которые сделали ее себе.

   – Вот-вот, на что и надеются эти писаки! Жвачку дали этим обездоленным, а те и слюни распустили. Дескать, вот придет мое время и я также смогу добиться того же.

   – Да, неплохо бы! – мечтательно протянул Колян. – Уж я бы тому менту, который мне пальцы покалечил, натянул глаз на одно место! Можете поверить мне, мужики, мало ему бы не показалось!
   
   – Вот они, вечные мечты маленького человека! – вздохнул Юра. – Чудовищные расхождения в возможностях тела и разума заставляют человека искать забвения или утешения в мистике, религии, «фэнтэзях» и прочих сюрреализмах! Ему хочется быть всемогущим… И хотя человек знает, что  плоть ничтожна и слаба, а разум бесплотен, но сколько раз каждый из нас воображал себя богом, царем, на худой конец суперменом, чтобы отомстить, завоевать, наказать и так далее. Вот что порождает всю эту дурь и дребедень, – сказочных «поттеров-шмоттеров», властелинов колец и ночных дозорных! В общем, страсть к ужасам и чудесам наяву… Это хорошо в детском возрасте – развивает воображение, но когда взрослый человек, уже расставшийся с иллюзиями, впадает в детство!? Жалкое зрелище!

   – Да никто не впадает! Человек так устроен, что вера в чудесное оставляет малость оптимизма для, как ты говоришь, маленького человека, ; снисходительно резюмировал Владимир. Юра усмехнулся, как усмехается отец, видя безапелляционность суждений своего сына и вздохнул:

   – Нет, дело здесь в другом. В представлении народа баре, то есть, богатеи, ни хрена не делая, имели все! Вот потому и отсюда проекция народного воображения на себя о ничегонеделании какого-нибудь Емели. Тому все валится в руки само! Заклинания, джины, волшебные палочки и золотые рыбки ; это ж репертуарчик тысячелетней давности!
 
   – Это народное творчество! – вмешался Стас. – Сказки создает народ, а не имбецилы, как ты выразился! А уж у кого-кого, а у народа здравого смысла выше крыши. И опускать его до соображения слюнявого ребенка – это примитив!

   Юра фыркнул:
 
   –  А я его и не опускаю. Я имею в виду не его непосредственность чувств, а неразвитость разума. Иногда мне стыдно, что я являюсь современником таких людей. О нашем времени будущие поколения будут думать, как о времени мракобесия, невежества и тотального суеверия. Я понимаю, что никто из тех, идущих за нами, никогда не узнает обо мне, но, все равно, мне стыдно и обидно за таких же, как я сам…, что обо мне они будут думать также, как о дремучем шамане или интеллектуальном импотенте.
 
   Меня всегда забавлял вопрос, какая же разница между человеком, получившим высшее образование, которое предполагает определенный кругозор и уровень современных знаний, и самой последней бабкой, у которой и знаний-то всего что зачитанная до дыр минея… Выходит, не знания определяют интеллект, а его количество в нашем «котелке»!

   Юру понесло…

   Спор опять потихоньку превращался в бесплодные пререкания … Стас, очень быстро потерявший к разговору интерес, стал  подремывать под неумолкающий говорок сопалатников. В это утро почему-то стала прибаливать нога и, чувствуя, как поднимается температура, он не смог противиться этой дреме. Как закончилась баталия, он так и не узнал. Разбуженный Коляном через час к завтраку Стас вяло проглотил пару ложек чего-то, похожего на картофельное пюре, поковырялся в вареной рыбе и, отодвинув от себя больничные деликатесы, позволил невесть откуда взявшемуся Валере поглотить сей шедевр местных поваров.   

                Глава 13

   Вечером Макарыч был благодушен и даже терпим к промахам жены. В последнее время ее оплошности стали особенно раздражать его израненную нервную систему. Может быть, для другой нервной системы ничего особенного в поведении супружницы Макарыча и не наблюдалось бы. Но Лепилин, отягощенный многотрудными заботами, так расшатал, растратил и расстроил свой невосполняемый запас нервных клеток, что малейший пустяк становился для него фатальным сбоем. Но сегодня… – сегодня он благодушествовал.
 
   Если и существует в мире какая-то связь между причиной и следствием, то она, вернее, результат равновесного состояния этой связи в субъектах, и есть самый важный атрибут ее проявления. Качнись что–либо в большую свою сторону и, глядишь, уже нарушено зыбкое равновесие и деяние совершено! А ведь подумай только вовремя, что-то будет в результате, и иное выстраивание обстоятельств позволило бы избежать неприятного казуса. В общем, причина ли, следствие ли, но зависимость их от противостояния друг другу определяет всю мораль и нравственность людского племени!
   
   Иначе как бы люди смогли отличать добро от зла, жалость от злобы, жестокость от добросердечия, глупость от ума. Вот в анализе последней пары особенно нуждался Степан Макарыч Лепилин. Ибо сколько ни получал он предупреждения от судьбы в виде надругательств над своей конституцией, но так и не понял, что уж очень круто за него взялось провидение! И надобно бы ему затаиться, утихнуть в своих желаниях и притязаниях на положенные каждому жизненные блага, так нет же! Перевешивала черная гирька на весах его судьбы белую, и последняя его удача с отловом строптивца Никонова была только ехидной усмешкой этой мерзкой бестии! Не понял он этого и жестоко поплатился за свою неосмотрительность!

   Взяв реванш в единоборстве с нахалом Никоновым, Макарыч несколько поуспокоился, что дало ему возможность обдумать завтрашний визит на квартиру перестройщика. Ему очень понравился придуманный накануне расклад. А потому, стоя перед дверью его квартиры ровно в шесть тридцать утра, Макарыч был уверен в себе, спокоен и собран. Правда, его насколько удивило, что едва он притронулся к кнопке звонка, как дверь распахнулась, словно его ждали за ней! И вот тут бы насторожиться его ангелу–хранителю, но тот видно спал еще непробудным сном, не ожидая в этот раз такой прыти от своего подопечного!

   В полусумраке прихожей Макарыч увидел хозяина квартиры, Владимира Исидоровича, в халате с полотенцем в руке и официальной миной на лице. Склонив голову, он открыл дверь шире и, как бы про себя, сказал, отворотясь в сторону: «Дурная голова ногам покоя не дает…». Но тут же, уставившись в упор на Макарыча, едко спросил:

   – Чем обязан?

   Макарыч, ожидая именно такой реакции, нисколько не смутясь, смело шагнул вперед и парировал выпад Владимира Исидоровича заготовленной заранее репликой:

   – Никак не могу вас застать, а дело поджимает! – Он постучал пальцем по папочке и добавил: – В ваших интересах поговорить сейчас.

   Владимир Исидорович хмыкнул, выдержал паузу и сказал:

   – Пойдем–те в комнату… Двери закройте.

   Макарыч прихватил всей пятерней вычурную, всю в орнаменте из ключей от замков дверную ручку, в живописном беспорядке украшавших ее, и плотно притворил тяжелую металлическую дверь.

   Приведя его в комнату, Владимир Исидорович попросил Макарыча присесть в кресло и обождать несколько минут, пока он приведет себя в порядок. Лепилин уселся в предложенное кресло и приступил к ожиданию. Несколько минут протекли быстро, но последующие, как-то растянувшись до одуряющих размеров, заставили Макарыча заерзать в мягком, располагающем ко сну седалище. Видимо, так и случилось, потому что подозрительная тишина, отсутствие хозяина и прошедшее количество времени на часах Лепилина неопровержимо указали ему на то, что разговор не состоялся.
 
   Если бы Макарыч смог бы повернуть часы вспять и тихонько заглянуть в ванную, куда отбыл Владимир Исидорович, то с удивлением бы обнаружил, что тот, развив лихорадочную деятельность, в пару минут одевшись и выйдя за пределы своей квартиры, с превеликой осторожностью, стараясь не щелкнуть, закрыл входную дверь на оба замка. Но перед этим он провел занимательную манипуляцию с дверной ручкой, той самой, которая так затейливо была украшена разномастными ключами. Вытащив платок, он с превеликой осторожностью отделил им несколько ключей. Нацепив на пружинное колечко, снятое с той же ручки, он положил их около ящика для обуви, стоявший под вешалкой. Оказавшись на лестничной площадке, он вытащил свой мобильник, набрал номер и сказал:

   – Пульт?.. Примите квартиру на охрану…
 
   Затем он произнес известный ему пароль, удовлетворенно выдохнув, улыбнулся и съехал вниз на лифте.
 
   Степан Макарыч не был Иисусом Навином, а потому повелевать временем не мог. Он смог только для приличия покашлять, дабы обратить на свою персону внимание загулявшего где–то в недрах квартиры хозяина и обождать, опять же для приличия, пару минут. Его ожидания вновь пропали втуне. Тогда он, не желая более оставаться в роли китайского болванчика, встал и решительно направился в прихожую. Там Макарыч прислушался к звукам, должным доноситься из ванны, обнаруживающим присутствие там хозяина, но ничего подобного не услышал. Мертвая тишина окружала его! То есть, он слышал и истеричный собачий лай за стеной, и урчание холодильника, и тиканье часов, и надрывный ор телевизора, пытающегося перекрыть истошный рев пылесоса, но все эти звуки доносились откуда–то из других квартир. Но здесь, в окружающем его пространстве, отделенном стенами от других пространств, было тихо, безлюдно и неуютно. Макарыч нетерпеливо постучал в дверь ванной, но сердцем уже чувствовал – что–то неладное творится в этой проклятой квартире!

   Он бросился исследовать оставшиеся помещения треклятого места. Результаты его экскурсии быстро превратили подозрения в комок злобного чувства, заполнившего всё его существо, напрочь лишив его остатков здравого соображения! Входная дверь была закрыта на замки, и изнутри не было никакой возможности ее отпереть!

   Он попался в капкан, из которого было невозможно выбраться! Надо звонить в контору Антонине, чтобы она прислала кого-нибудь из слесарей отпереть дверь! Пусть пришлет несколько человек, чтобы их можно было выставить в качестве свидетелей! Потом Макарыч сообразил, что Антонине лучше не знать об этом! И никаких свидетелей! Черт побери, эту сволочь-жильца! Как ни поверни, все будут знать об его визите сюда! Надо позвонить домой жене, чтобы она сказала Кольке-соседу прийти с инструментом.

   Степан Макарыч торопливо бросился разыскивать телефонный аппарат. Несмотря на усердные поиски, найти его никак не удавалось. Похоже, хозяин квартиры полностью обеспечивал свои нужды в телефонной связи с миром при помощи сотового телефона. Макарыч, издав матерный вопль, что немедленно отразилось в прилегающих воздушных сферах, ибо мгновенно стих собачий брех, рев пылесоса и ор телевизора, видимо, чтобы выяснить, что же такое нарушило их мирное течение.
   
   Пробегав с полчаса, Степан Макарыч, преодолевая томление в сердце и утирая со лба обильную испарину, наконец–то обнаружил искомое устройство под мощными завалами газет, рекламных листков и прочей печатной макулатуры. Макарыч сейчас особенно остро почувствовал последствия своего неосмотрительного поступка, отдав мобильник в руки малолетнего воришки.
 
   Он чувствовал, что одной его изоляцией от внешнего мира дело не должно ограничиться. Сердце подсказывало: «Жди беды!»…  Сосед Колька так и не поспел исполнить свою добрососедскую миссию. Другие взяли на себя эти хлопоты, ибо ровно через полторы минуты, после того как Макарычем была положена телефонная трубка, дверь стремительно отворилась, даже не обнаружив ни единым звуком своё отпирание. Трое дюжих молодцов в касках, бронежилетах, с автоматами наперевес вмиг скрутили оторопевшего Макарыча и умчали в тесной коробочке милицейского газика по известному адресу!..



    Утром, на пятиминутке, Виктор был мрачнее тучи. Не обращая внимания на гудевшее вокруг него, удивленное долгим отсутствием Макарыча, собрание, он, протянув вперед свои ноги-длинномеры, уткнулся подбородком в грудь. Получив в ответ на свое приветствие гробовое молчание, Стас больше не решался с ним заговорить.
 
   Пришедшая через полчаса Антонина сказала, что Лепилин заболел и чтобы все заявки получали по своим диспетчерским. Стасу такое совпадение вдруг на мгновение показалось не случайным. Он уже хорошо знал своего напарника и потому невольно подумал, не его ли рук дело отсутствие «Черепа» на работе. «А что, подкараулил и… того…». Но все же эта мысль была слишком радикальной, чтобы стать фактом. Стас скосил глаза на Виктора. Тот, будто и не слыша объявления Антонины, продолжал сидеть, опустив голову, будто погруженный в глубокий сон, и только гулявшие по скулам желваки говорили о самоуглубленном состоянии его души. Витя не спал. Он обдумывал, чтобы такое устроить Лепилину. Самолюбие Вити было уязвлено…

   Всю дорогу до диспетчерской он угрюмо молчал, но, видимо, озаренный какой-то идеей, просветлел лицом и сказал Стасу:
– Пойдем-ка пройдемся до коллекторного колодца. Надо перекрыть магистраль на сорок третий дом. На него заявка с вечера лежит. Заглушку пробило, надо перебрать. Не то подвал зальет…

   И, круто развернувшись, стремительно зашагал к коллектору. Стас едва успевал за длинноногим напарником, обмозговывая Витино решение так рьяно взяться за исполнение своих обязанностей. Он было думал, что после такой прилюдной экзекуции, которую ему устроил Макарыч, он не то чтобы работать, саботаж бы форменный устроить мог с полным правом, а тут!
 
   Через пять минут отчаянного бега за Виктором, Стас, утирая вспотевший лоб, пробурчал:

   – И чего это тебя разобрало на трудовые подвиги? Отдохнули бы лучше в слесарке…

   Но Витя, раздвинув в злобной усмешке губы, оборвал его:

   – Потом отдохнем! Как в кино, вторая серия! Первую сейчас запустим…

   Они остановились у огромного бетонного короба, вкопанного в землю, на котором, как чугунные сковородки, торчали крышки люков. Виктор ухватил одну из них и, крякнув от усилия, вывернул ее из гнезда люка. Отверстая пасть дохнула на них смрадным клубом сизо-желтого пара. Принюхавшись, Виктор сказал:

   – Так, надо поймать индикатора…

   Стас в недоумении воззрился на него:

   – Что еще за индикатор? Для чего?

   – Для чего – сейчас узнаешь, а пока надо достать метров пять какой-нибудь веревки.
 
   – Ну, это только в мастерской, где тут взять ее… – начал было Стас, но Витя оборвал его ироничной репликой:

   – Это для кого-то проблема, а десантуре из ВДВ везде проханже. Вон видишь, огорожена яма бордюрной лентой. Тащи ее сюда.
 
   И, заметив недовольный взгляд Стаса, добавил:

   – Потом повесим назад.
 
   Аккуратно смотав принесенную полосатую ленту, Виктор пробормотал что-то о хилости этой путы, но тут же, коротко бросив «Пошли на охоту», осторожно двинулся вперед. Стас в полном недоумении последовал за ним. Виктор, озираясь по сторонам, даже чуть пригнувшись, будто и в самом деле выслеживал какую-то осторожную дичь, вышагивал тигриной походкой. Вдруг он замер на месте и жестом остановив Стаса, показал кивком головы куда-то вперед.
 
   – Вон наш индикатор, на лавке у подъезда.

   – Ничего не понимаю, какой индикатор, скажи толком…

   – Кот, вон сидит на лавке.

   – Да ты чего, Вить, захрен он нам сдался? – изумился Стас. – Что с ним делать?

  – Лови сначала, потом узнаешь…

   Но с этим котом вышла маленькая промашка. Из подъезда вышла тетка и, взяв кота, скрылась с ним в доме. Витя с досады сплюнул и сказал:

   – Давай разобьемся по одному. Так быстрее найдем. Как поймаешь кота, так подходи к коллектору. Стас в полном недоумении последовал странному приказу своего напарника.

   С котом ему повезло сразу же. Огромная черная тварь кошачьей породы, но, судя по размеру, не иначе, как мелкий подвид пантеры, сидела у подъезда и плотоядно щурилась на пернатую мелюзгу, копошащуюся неподалеку. Стас напустил на себя безразличный вид и боком, не торопясь, стал приближаться к черному чудищу. Наблюдая искоса за ним, Стас по ходу дела выработал тактику и стратегию своих действий. Очутившись в пределах досягаемости до объекта своего интереса, он неосторожно взглянул ему в глаза, и у него захолонуло в сердце. Стас увидел откровенно презрительно-насмешливый взгляд зверя, совсем не торопящегося спасаться бегством. Всем своим видом эта животина словно  говорила ему: «Ну, иди, подходи ближе…».
 
   Оказавшись на дистанции верного захвата, Стас броском преодолел оставшиеся полметра пространства и попытался схватить за шиворот наглое животное. Это оказалось равносильно ловле ртутного шарика. Кот отскочил в мгновение ока еще на полметра и, выгнув спину, издал нечто среднее между звуком испорченного стартера и хрипом удавленника. Но, что показалось Стасу удивительным, он и не подумал удирать. Наоборот, всем своим видом это животное выказало полную готовность посостязаться в быстроте и ловкости с ним.
 
   В планы Стаса не входило долго чичкаться с  какой-то хвостатой тварью. Медленно протягивая руку к вздыбившемуся, со свалявшейся под брюхом до состояния войлока, комку черной шерсти, с ангельской ласковостью в голосе, он стал пропевать кошачье заклинание: «кис-кис-кис…». Кот подозрительно легко поддался этой сладкой песне, дав себя ухватить за шкирку. Стас было облегченно вздохнул, но в следующее мгновение уже горько сожалел о своей легкой победе. Этот кошачий изувер, видимо, уже не раз позволявший ловить себя доверчивой публике на этот знакомый мотивчик, изогнулся немыслимой дугой и впился всей пастью и когтями в руку Стаса.
 
   Стас от неожиданности взвыл, чем вызвал у висевшей на его руке твари новый прилив сил. Отдирая от себя кота, Стас понял, что еще немного, и он будет убивать это чудовище без всякого сожаления. Наскоро выхватив из сумки какую-то железяку, Стас хватил его по голове. Котяра несколько приобмяк, но это длилось лишь мгновение. Высвободив одну лапу, он, выставив сантиметровые ятаганы, служившие ему когтями, стал ею выцеливать куда-то в область головы Стаса, норовя махнуть поближе к его лицу. «Сволочь, в глаза метит…» – мелькнула в голове ошалелая мысль. «Вот гадина, я его не держу, а он не удирает… Может, он бешеный…».
 
   Кот и вправду будто получал от процесса драки какое-то удовольствие. Он дрался со сноровкой бывалого бойца, издавая лишь временами утробное урчание. Все закончилось только тогда, когда Стас, изловчившись, смог запихнуть кота вместе с рукой в сумку и там отодрать от нее это дьявольское отродье.
 
   Потирая искусанную руку, Стас заторопился назад. Виктор уже поджидал его с нетерпеливым выражением на лице.

   – Ну, что, отловил что-нибудь?

   Стас, морщась, бросил сумку к его ногам и мрачно буркнул:

   – Мне твоя прихоть наверняка стоила заражения крови и бешенства. Эта сволочуга изодрала мне всю руку…

   – Подумаешь, руку! Нам твоя котяра, может быть, спасет жизнь. Чуешь, чем несет из коллектора. Я однажды вот так сунулся в такой же, да чуть было там и не остался… Газа надышался и кранты бы мне, если бы вовремя не вытащили. Сейчас твоего кота обвяжем веревкой и спустим в колодец. Он у нас поработает индикатором. Если две минуты будет жить, то все чисто.

   Виктор осторожно приоткрыл сумку и недовольно крякнул:
 
   – Э-гх! Чего ты поймал? Надо было белого! Разве этот кусок асфальта там увидишь!

   – Какой есть! – отпарировал Стас. – Больно разборчивым стал, я смотрю! Иди, лови сам…

   – Ладно, сойдет. ; Виктор достал кусок тряпки и сказал: ; Держи кота через сумку. Я ему бошку замотаю. Злобная сволочь!..
 
   Минут через пять мужики, убедившись в надежности крепления котового туловища, опустили его в зловоннодышашее отверстие колодца. Кот дергался, извивался на ленте и орал дурным голосом. Витя оказался прав. Едва кота опустили, как тьма поглотила его и только туго натянутая лента указывала на наличие на другом ее конце противодействующей силы.
 
   – Свети, давай, на него, как он там! ; нетерпеливо прокряхтел Виктор, стоя на коленях, высматривая местоположение кота.
 
   Кот забился в угол и шипел как сдувающаяся шина, но по–прежнему оставался живее всех представителей этой живучей породы. Мужики для верности подождали еще несколько минут, высвечивая это олицетворение кошачьей злобы с горящими зеленой жутью глазами и раскрытой зубатой пастью.

   – Ну, все, тащим назад. – Виктор и Стас удвоенными усилиями извлекли из недр коллектора подопытного кота. Тот, едва оказавшись на твердой земле, так заскреб лапами, что Стас еле успел обрезать конец ленты, державшей кота. Кот исчез в мгновение ока, оставив после себя в умах озадаченных мужиков сомнение, а был ли он на самом деле.
 
   Когда Стас опустился вниз, его обдало едким смрадом, от которого запершило в носу. Пахло горячей прелью, распаренной обмазкой и целым набором плотных застарелых отложений.

   Стас, с трудом дыша, закрутил задвижки и вывалился из люка.

   – Ху-у, ну и вонь!

   – Ничего, сейчас продохнешь, – как-то отстраненно отозвался Виктор. – Можешь идти в диспетчерскую, а я сам схожу на заявку. Там делов для одного…

   

   – Вот что, Курков, расскажи мне все об этом дяде Вите. Все подробно, не упуская ничего. Кто он, где живет, где работает и главное, – с чего это он так расщедрился? – Олег остановился около Петра и, прищурившись, добавил: – Мне вот таких подарков никто не делает, понимаешь, о чем я говорю? От этого зависит наша с тобой дружба! Чем больше расскажешь, тем меньше будешь париться у нас!

   Петр утвердительно кивнул головой:

   – Я понял… Дядя Витя работает в ДЭЗ’е, вместе с отцом. Фамилия его Быков.
 
   Он замолчал и посмотрел на Олега. Тот тоже молчал, вопросительно глядя на Куркова. Петр помялся и неуверенно спросил:

   – Чего еще рассказывать?

   – Да все, что знаешь. Ты еще и не начал рассказывать. Он что, этот дядя Витя, – дед Мороз, чтобы раздавать такие дорогие подарки – целых две упаковки пива? Да и опоздал он с подарком, в конце февраля! И с чего-пошто он стал так тратиться?

   – Я не знаю, ; пожал плечами Петр.

   – Так надо узнать, поэтому рассказывай все сначала, – терпеливо произнес Олег. – Не упуская ничего…

   В тот день вся компания напряженно обдумывала, что можно предпринять, чтобы праздничный день не закончился так бездарно, как и первая его половина. Никто уже не надеялся разжиться каким-никаким налом, чтобы влиться в пирующее вокруг них людское толпище. Массы праздновали широко и разгульно, так что компания чувствовала себя неуютно и сиротливо в этом пространстве хмеля и спирта. Травки они в этот день и не могли помыслить достать, и потому тайная надежда разжиться парой банок пива была пределом мечтаний.
 
   Они слонялись от одной пивнушки к другой, с завидным упрямством ходящих по кругу ослов на мельничном кругу. Олька, первая понявшая всю бесперспективность этой круговерти, заныла: «Хватит, пойду домой…». Но Петр, нервно передернув плечами, зло одернул ее: «Че бухтишь, умолкни!». Он не терял надежды на какой-нибудь счастливый облом, вроде разговорить какого-нибудь поддавшего мужичка на пару-тройку кружек пива.

   Какая-то фигура вдруг окликнула их из толпы пивохлебов:
 
   – Петя, Курков, поди сюда!

   Петр сначала не разглядел среди кучки потребляющих пиво мужиков невысокого дядю Витю. Он еще раз махнул ему рукой и Петр понял, что счастливый случай не обошел его стороной. Приглушенно скомандовав «Всем стоять…», он ринулся к палатке.
 
   – Что мрачный такой? – сочувственно спросил дядя Витя, разглядывая мрачное выражение на лице парня. Тот махнул рукой:

   – Чего радоваться… Не на что…

   – А что так? ; снова участливо поинтересовался дядя Витя. ; Отец пожмотничал на праздник?

   – Ну… ;  вздохнул Петр. ; Мать хотела дать пару сотен, да он чуть оплеуху ей не вмазал. «Все»,  – говорит, – «его балуешь на свою шею…».

   – Какое же это баловство?! В праздник? Школа – это та же работа, только умственная. Тут нужно отдохнуть как следует, чтобы мозги были свеженькими, правильно?

   – Угу… ; с безнадежной тоской в голосе отозвался Петр.

   – А ты не кисни раньше времени. Я хоть и старое мурло, но понятие имею, что такое быть молодым и не оторваться как следует. На твое счастье я только что левака подхалтурил. Бабки приличные, а все потратить не проходняк. Мне их не на кого тратить. Уж лучше я их на доброе дело пущу. Уважу дело молодое. Пойдем-ка ко мне на хату, я отоварился пивком, да чувствую, тебе оно сейчас нужнее. Пусть твоя братва подождет. Мы скоренько.
 
   Петр, чтобы не спугнуть идущую в руки удачу, только согласно кивал головой, боясь одного, – как бы хорошо поддатый дядя Витя не передумал. В квартире Быкова Петр долго не задержался. Он увидел около стола две коробки «Guiness». Вопросительно взглянув на хозяина этого богатства, Петр вознамерился было открыть одну из коробок, но Быков, попридержав его руку, сказал возмущенно:

   – Ты чего, парень, я что, по-твоему жмот конявый? Что вам пара бутылок, – на один нюх! Все бери! Потом сочтемся, чтобы ты не стеснялся. Отработаешь на халтуре со мной. Пойдет?

   – Да только свистните, дядя Витя! Что угодно сделаю!

   – Что угодно не надо… Ты вот что… Ты с этим пивком укройся куда-нибудь, мало ли что. Выпимши ввяжетесь во что-нибудь, а спросят, кто напоил – дядя Витя! У тебя, кажется, есть подвальчик. Вот и посидите там, не высовывайтесь. Усек?
 
   – Усек! Мы оттуда не высунемся!

   – Заметано. Чтобы все было как в боцманскую приборку.
 
   Петр не понял последних слов дяди Вити, но вся серьезность его просьбы до него дошла мгновенно.
 
   – Ну, все, пошли, – и, уже закрывая дверь квартиры, как бы невзначай спросил: – Как мой финарез? Не потерял еще?
 
   – Никогда! Я его только с рукой потеряю! – горячо воскликнул Петр. – Такой нож!.. У меня пацаны уже хотели выменять на клевые вещи, но все в пролете остались.

   – Правильно. Хороший клинок в свое время не подведет, жизнь может спасти. Друг продаст, а он никогда… Особенно в наше время, ; мрачно добавил он и, окинув взглядом Петра, сказал:
 
   – Ладно, иди к своим, празднуй…



   – Что дальше было? – чисто риторически спросил Олег.

   – Так я говорил уже, что в подвале мы отрубились и я проснулся весь в крови вечером. Остальное вы знаете.
 
   – Это верно. Только вот вопрос у меня есть к тебе небольшой, ; тебя не обеспокоила пропажа Оли. Так за эти десять дней ты ни разу не захотел узнать, почему ее нет в школе, не захотел увидеться?

   – А чего мне с ней видеться… – буркнул Курков. – Она мне не мать, мало ли куда она могла деться. Может, заболела, так и пусть болеет… Я с ней ходил так, от нечего делать. Домой она меня никогда не звала. Мать у нее… еще та…

   – Хм, ладно, это дело твое. Теперь ответь мне еще на один вопрос. Как появился у тебя нож? То есть, я хочу знать, где ты его взял. То, что такие ножи не продаются, ты понимаешь. Это самодельная финка. Ну, я жду?

   – Это подарок… ; буркнул Курков. – Мне его подарил дядя Витя два месяца назад…

   – Дядя Витя, говоришь… м-да! С какой-такой стати?

   – Да я у него дома был, денег занять ходил. Я увидел этот нож и просто так попросил поносить… Ради прикола… Я даже и не думал, что он возьмет и отдаст его мне. А он взял и подарил. Сказал, ради давнишней дружбы с моим отцом.

   – Что за дружба? – Олег насторожился, почувствовав нечто чрезвычайное.
 
   – Они с отцом дружили много лет. Даже служили вместе.
 
   – И что? – настойчиво гнул свою линию Олег, уловив те же интонации в голосе парня. – Табачок, как я понимаю, теперь врозь?

   – Уже давно… Когда дядю Витю посадили шесть лет назад. Отец тогда еще говорил мамаше, что нечего собаке жрать чужое мясо.

   – Какое мясо? – удивленно спросил Олег.
 
   – Почем я знаю… Я тогда еще малой был. – пожал плечами Петр. – Мать с отцом еще потом сильно базарили… Чуть не подрались. Потому и запомнил.

 

   Для Стаса последние дни мало-помалу обернулись хронической мигренью. Квартирный вопрос, и так до этого стоявший перед глазами огненным восклицательным знаком, теперь затер и отодвинул в никуда все остальные проблемы. Если раньше Стас выбирал время рандеву своих переговоров с Харицкой в зависимости от настроения, удобства разговора, сложившейся ситуации, то сейчас все эти сантименты испарились как туман. Харицкую он теперь выслеживал с настойчивостью слепня. Было у него желание поговорить с ней не с позиции ее уловок, а конкретно, по самой простой формуле: «Вот деньги – давай квартиру».

   Пробегав все последнее время по родным и знакомым, Стас наскреб требуемую сумму, которую взалкала Харицкая. Он всеми доступными ему флюидами чувствовал за своей спиной тяжелый сап конкурентов-преследователей, а посему ничего более так не желал, как вложить в пухленькую ручку своей благодетельницы увесистый ком госзнаковских банкнот, опередив тем самым настырных соискателей вожделенных квадратных метров.
Потому-то сейчас он с удовлетворением и благодарностью принял Витину инициативу сработать заявку лично. Это давало ему весьма нелишний шанс уловить Харицкую для очередной атаки. До ДЭЗ’а ходьбы было минут пять и этого времени ему хватило, чтобы собрать свой потрепанный в постоянных стычках с увертливой начальницей моральный дух.
 
   Юлия Семеновна на его счастье была у себя в кабинете. Стас осторожно заглянул в щелку приоткрытой двери. В кабинете были двое мужчин хорошо одетых и с респектабельными лицами больших начальников. Разговор велся на приятных приглушенных тонах, свойственных всем уверенным в себе людям. Стас отступил немного назад и, привалившись к стене, приготовился к томительному ожиданию.
 
   Вдруг что-то неявное, из разряда потустороннего, того, чем обладают только экстрасенсы или шаманы, сжало сердце Стаса нехорошим предчувствием, чкнуло в затылок, горячей волной облив всю натуру, что зовется нервами, и покинуло его. Он не сразу понял знамения, но уже через секунду снова стоял у приоткрытой двери и астральным ухом своим расположился как раз между беседующим начальством. То, что он услышал, было откровению подобно. Стас, еще раз мысленно возблагодарив провидение в лице напарника Вити, возликовал всеми фибрами души. Ибо разговор шел о предмете, кровно его интересовавшем ; о квартирах…

   – Виталий Семенович, будьте уверены, что я сделаю все возможное, чтобы исполнить вашу просьбу в течение двух-трех дней. У меня как раз есть резерв, – Юлия Семеновна вдруг произнесла дальнейшие слова с проникновенным придыханием, – отличная однокомнатная квартира!

   – Вот и прекрасно, дорогая Юлия Семеновна! – качнул головой один из них. – Пока есть запас времени, нужно максимально использовать его. Но, ; он поднял вверх палец, – соблюдая осторожность.

   – Виталий Семенович, можете быть спокойны, на том и стою. – Голос Харицкой обиженно дрогнул. Виталий Семенович прочувствовал это и задушевно сказал:

   –  Ну-ну, это я так, к слову. А как у нас обстоят дела с финансовыми поступлениями в квартирном вопросе?

   Вот тут-то Стас и в полной мере осознал мудрую волю провидения, приткнувшего его к этой приоткрытой створке двери. Он ни слова не понял из дальнейших фраз беседующих, но то, что он услышал, огненными письменами отпечаталось в его памяти. Для чего это было надобно ему, он не смог себе объяснить, но что это стало его охранной грамотой, он понял уже через несколько дней. Харицкая, услышав слова Виталия Семеновича, посерьезнела лицом и сказала:

   – Да все в порядке, у меня на примете есть один стопроцентный кандидат. Этот не из тех, кто станет выяснять обстоятельства своего проживания в этой квартире.
 
   – Как сказать, – с иронией возразил ей Виталий Семенович, – один такой стопроцентный чуть было не заварил кашу. Мне больших усилий стоило погасить это дело.
 
   – Виталий Семенович, да я понимаю, но это риск, как и в любом деле. Я его возмещу, как только заключу договор с жильцом. Обижены вы не будете!

   – Ну, хорошо, хорошо! Как только все будет готово, дадите мне знать через Игоря Палыча.
 
   Вальяжный господин кивнул головой на своего соседа и встал. Стас понял это как окончание беседы и отскочил от двери. Через полминуты она отворилась и вся начальственная троица вышла из кабинета. Стас подождал, пока Харицкая не проводит их до дверей ДЭЗ’а, и шустро занял место около кабинета. Вернувшаяся Харицкая, узрев его, скользнула по нему бесстрастным взглядом и, ни слова не говоря, кивком пригласила Стаса войти.
 
   – Юлия Семеновна, я пришел сказать, что у меня с этим… ну, взносом, все в порядке. Я могу прямо сейчас оплатить.
 
   Харицкая, не поднимая головы, передвинула несколько бумаг и сухо сказала:

   – Хорошо. Положите конверт на стол. Вот только с жилплощадью нужно немного подождать, пока ее освободят и сделают небольшой ремонт. Так, недели полторы-две. – Она взглянула на Малышева и добавила. ; Я вам дам знать, когда будет все готово.

   Стас понял, что аудиенция окончена, но те несколько вопросов, которые он непременно хотел задать, так ясно отразились на его лице, что Юлия Семеновна поспешила упредить их парой категорических слов:

   – А сейчас идите, я очень занята. Все остальные вопросы решим по ходу дела.

   Стас каким-то виноватым кивком выразил свое согласие и, осторожно закрыв за собой дверь с обратной стороны, перевел дух. Дело было сделано.

 

   Стариков отложил  в сторону папку и спросил:
 
   – Что у вас получилось с Сапрыкиной?
 
   Курков-старший вскинул удивленно-недоуменный взгляд на Старикова. По всей видимости, он не ожидал такого вопроса и потому, сглотнув слюну, неуверенно спросил:

   – Чего вы сказали?

   Стариков повторил вопрос.
 
   Курков поежился, помолчал и нехотя ответил:

   – Не помню я… это ж когда было…

   Стариков не стал вторично забрасывать свой пробный шар, а сказал с нажимом:

   – Хорошо, я вам освежу память. Из материалов следственного дела, по которому вы проходили в двухтысячном году, выходит, что Сапрыкина забрала свое заявление на вас, мотивировав это тем, что вы не участвовали в ее изнасиловании. Хотя все остальные участники в один голос утверждали, что вы там принимали самое непосредственное участие!

   – Да что они помнят! Пьяные в дугаря все были… – вскинулся Курков. – Может и был я там сначала, но потом ушел. На халтуру…

   – А вот Быков утверждает, что вы оставались в компании до конца.
 
   – Когда вылакаешь пару пузырей водяры, еще не то померещится! Он уже тогда был мастак закладывать!

   – Тем не менее, он именно на вас показал, как на человека, который привел Сапрыкину к вам в компанию.
 
   – Ну и что, мы все ее знали. Она дворничихой работала в ДЭЗ’е.

   – Понятно. А вот интересно бы знать, какие отношения связывают вас и Быкова?

   Курков засопел и отрезал:

   – Никакие…

   – А у меня есть информация, что у вас была дружба, как у дерева с корнями ; один без другого не живет!

   Курков повалял языком за щеками и издал какой-то горловой хрюкающий звук, будто Стариков со всего маху наступил ему на мозоль:

   – Когда это было! До армии мы с ним корешились, в армии вместе служили, а потом, сами понимаете, семья, дети… Витька женился позже, а до этого все таскался ко мне. Вот дела семейные и порушили нашу дружбу. Моя баба не захотела…

   – А что так? ; мягко поинтересовался Стариков.

  – А какое ваше дело! ; уже совсем окрысился Курков. Но неожиданно тут же добавил: ; Витька больно много стервозничать стал…

   – Как это – «стервозничать»?

   – Да вот так!..  В общем, личные это дела и нечего о них распространяться.

   Стариков понял, что Курков сегодня на большие откровения не способен, подписал ему пропуск и сказал:

   – Как знать, Курков, иногда вот такие личные дела заваривают большую кашу. Если что-то вспомните еще, позвоните…

   Курков хмыкнул и проронил:

   – А чего тут помнить! Слишком Витя тогда разохотился на чужое. Вот и получил свое. Судьбу не объедешь ни на кобыле, ни на коне...

   Стариков внимательно взглянул Куркову в глаза и понимающе спросил:

   – Уж не вы ли взяли на себя тогда роль судьбы? Осудить человека и сломать ему жизнь?

   Курков прокашлялся и с нескрываемой неприязнью ответил:

   – Там и без меня хватило судей... Уж больно насвинячил он всем! Прощайте...