Цена счастья

  Свежий, легкий запах пресного озера наполняет мои легкие. Такие нотки никогда не забываются, они остаются в голове навсегда. Запахи - одно из главных мерил памяти. В этой волшебной бухте, спрятанной от посторонних глаз озером с одной стороны и грудами  розовых гранитных камней с трех других, казалось, царит бесконечный покой и безмятежность. Матушка - цивилизация ходит по планете уже который век и все меньше становится тех мест, к которым она не приложила свою руку. Эта бухта со столь девственной и нетронутой гладью озера - одно из таких. В тысяче фильмов, книг, да и просто цитат о любви, восхваляли красоту моря и восторгались ею. Как белоснежная пена накрывает песок раз за разом, влажный и соленый ветер взъерошивает волосы, а шум прибоя вместе с криками чаек наполняет голову незабываемой мелодией звуков. Столько красивых слов о морях, и совсем мало об озерах. Почему? Они ведь заслуживают большего, со всем своим спокойствием и безмятежной, чарующей вечностью. Все предрасполагало к мыслям о духовном. Погода была чертовски хороша, я наслаждался солнцем, греющим плечи и мое тело, привыкшее к городским пейзажам, наливалось теплом и ликовало.  В такие моменты хочется чего – то прекрасного: творить, сочинять музыку, писать картины…
Я приобнимаю Аманду за плечи, другой рукой сжимаю ее ладонь еще сильнее. Тонкая, аккуратная ножка, выглядывающая из-под пледа завершается крошечной, как у ребенка, ступней. Бархатная кожа плеч, обтянутых полупрозрачной рубашкой, мокрой от капель воды, родинка на правой щеке, почти сливающаяся с веснушками, раскинувшимися по лицу, будто едва заметные звезды на небе яркой ночью. И глаза. Аккуратные, цвета чистейшего горного протока, приобретающего голубой оттенок на солнце. Даже по прошествии стольких лет, что мы провели вместе все еще не верю своему счастью. Каждый раз, засыпая вечером в одной постели, самое главное для меня - нащупать кончиками пальцев ее руку, убедиться, что она дышит, что реальна, что не исчезла, будто мечта или сон, оставив за собой лишь воспоминания. Страх потерять ее, столь близкую и дорогую, глубоко вошел в подкорку подсознания и не выходит оттуда, как бы я не пытался. Из - за этого я бесконечно находился в непонятном напряжении и мучительном ожидании подвоха.
- Все хорошо? - она кивает в сторону сильно сжатой руки и улыбается, глядя прямо в глаза.
- Все замечательно, я просто… задумался. Правда, тут прекрасно? Даже в… - я осекся.
- Двадцать четвертый раз. И да, это просто фантастическое место, - она отводит взгляд, - хотела бы я заглянуть в твою голову. Там явно нужна бригада уборщиков, да побольше.
Я усмехаюсь, улыбка растекается по лицу от уха до уха, обнажая зубы. Открытость и искренность часто помогали мне скрыть внутреннее беспокойство. По крайней мере, я думал, что помогали. После каждого разговора с Амандой оставалось легкое послевкусие из недосказанности. Она всегда была на шаг впереди, на мысль дальше.
Нет, Аманда не была самой умной женщиной на планете, она не открывала новые планеты, не получала ученую степень, не занималась всем тем, что в приличном обществе является мерилом интеллекта. Мы оба закончили один и тот же провинциальный колледж, не платя по тридцать - сорок тысяч долларов за год обучения, не получали грантов, не были в числе первых отличников, не занимались исследованиями. Мы просто жили, даже тогда, когда слово «мы» еще было лишь «я и она».
Нет, она не была красавицей. Прохожие не оборачивались, видя нас, гуляющих по парку, делая глаза круглыми, не прокручивали в голове мысль: «Как же, черт побери, повезло этому парню».  Она не пробивалась на кастинги в модные журналы и показы мод. Внешность Аманды позволяла спокойно растворяться в толпе людей, и в этом была своя, особенная прелесть. Возможность всегда исчезнуть из поля зрения, пожалуй, лучшая способность, которой может владеть человек.
Нет, она не была особенной, не одевалась эффектно, стараясь выделиться, не выпячивала вперед грудь, не наносила татуировок, а пирсинг был совершенно закрытой темой. Светлые волосы до плеч никогда не меняли своего цвета под влиянием моды или чьего-либо мнения. Но вся эта природная незаметность сильно контрастировала с не менее заметной разговорчивостью в крупных компаниях людей. Мнение окружающих было чуждо ей, несмотря на заметную общительность. Эта девушка всегда была душой компании, рассказывала миллионы интересных историй, закидывала удочки даже в самые холодные и безэмоциональные сердца, создавала град улыбок на пустом месте. Но на каждой встрече с друзьями или коллегами в ресторане, или дома, я старался находиться поодаль от основного торжества, где Аманда веселила людей, держа в руке бокал вина. Каждый такой вечер мы старались не смущать друг друга, ведь характер каждого человека немного меняется под влиянием окружающей толпы. Мой - не позволял сохранять самообладание в крупных компаниях, а переодически подступающая депрессия, сопровождающаяся проблемами с сердцем по поводу и без повода, была «шикарным» завершением общей картины.
- И как ты только дожил до своего возраста, будучи таким затворником? - спрашивала она практически после каждой такой встречи со знакомыми, стоя возле шкафа с одеждой и расстегивая молнию на платье.
- Меня больше интересует вопрос, как ты меня терпела все это время. С твоей - то тягой к людям.
- Ох, знала бы я сама.
Звонкий смех после таких небольших разговоров завершался долгим поцелуем, как и завершалась любая ссора или словесная перепалка.
- Что ты чувствуешь? - спрашивала она, закрывая мне рот рукой.
- Любовь, что же еще.
- Никто не знает, что она означает, не то, что мы с тобой.
- Мне и не нужно знать. Достаточно чувствовать. Любовь дарует свободу.
- Любовь не освобождает, она наоборот, приковывает тебя навсегда, навязывая полное сомнительного счастья будущее. Наше будущее.
Она молча целовала меня за ухом и сильно прижималась, оставаясь лишь в одном нижнем белье. Каждая секунда казалось бесконечным раем, но пролетала слишком быстро, и час казался мгновением. И все равно, несмотря на эти моменты бесконечного, захватывающего голову счастья, чувство холодного, почти маниакального страха потери не покидало мою голову ни дня.
…Звук воды и брызг, разлетающихся во все стороны от брошенного Амандой камня, вывел меня из равновесия.
- Есть один фильм, - начала она, но остановилась в задумчивости, - «Криминальное чтиво», снятый в восьмидесятых, наверное. Помню одну хорошую цитату оттуда: «Только тогда понимаешь, что нашла по-настоящему особенного человека, когда можешь просто с наслаждением разделить с ним тишину».
- Помню я этот фильм, но погоди-ка, это точно Аманда Хаус мне говорит? Та самая, которая все время с того самого момента, что мы познакомились имеет непревзойденную репутацию души компании, нет? - хитрая улыбка вновь заняла добрую четверть моего лица.
- В том и суть. Когда можно, наконец, перестать пороть чушь ради всеобщего восторга, и расслабиться, тогда и чувствуешь истинное блаженство.
- Даже спустя столько времени ты не перестаешь открываться с новой стороны. Я очень хотел бы открывать эти секреты до конца нашей жизни.
- Не говори так.
- Почему?
-Никогда нельзя знать наверняка, когда закончится жизнь. А уж говорить «наша» в такой ситуации уж совсем глупо.
- Быть романтиком - глупо? Да я готов и сейчас прокричать, что готов умереть с тобой в один день. И прокричать не на этом безлюдном пляже, а в торговом центре, да что уж там, в центре города! И мало того, я хочу состариться с тобой и когда-нибудь, через лет сорок, сидеть на этом же месте, и, обнимая тебя, просто чувствовать, чувствовать твое тепло, - я торжественно ударил кулаком свободной руки в грудь, устремляя взгляд в глаза Аманды.
- Не неси чушь. И романтика тут не при чем, - с некоторым недовольством сказала она и вновь устремила взгляд на воду.
- А что тогда? - спросил я, получив в ответ лишь молчание.
Остаток дня прошел спокойно и практически в полной тишине, лишь несколько мимолетных фраз срывалось с наших губ, заключая в себе бытовые темы, повторявшиеся день ото дня. Солнце медленным темпом подходило к линии горизонта, вырисовывая на небе бордовый, с переливами желтых и бежевых оттенков, закат. Тишина, заполняющая каждый кусочек пространства, прерывалась лишь еле заметным дуновением ветра, пересыпающего песчинки перед ногами, да отдаленным шелестом высоких кленов, стоящих на вершине и краях гранитных ступеней.
- Из всех наших поездок сюда, эта - самая тихая. Может быть мы наконец достигли того самого умиротворения, о котором ты мечтала?
- Может быть, - бросила Аманда с некоторым отстранением, - пора бы уже идти, ехать довольно долго, ты не уснешь в дороге?
- Можешь за меня не беспокоиться.
- Как скажешь.
Неторопливой походкой мы забрались на вершину холма, отделяющего наше секретное место от посторонних глаз и двинулись к проселочной дороге, где оставили белый «форд фокус», с горем пополам, купленный с нескольких сэкономленных зарплат.
Наши шаги оставляли неглубокие следы в мягкой октябрьской почве, образуя, петляющие между деревьями дорожки. Солнце уже практически село, расплескивая по холсту неба лишь фиолетовые и темно-бордовые капли, затемняя все вокруг. Она шла немного впереди, держа в руках свернутый плед и полную плетеную корзинку. Я глядел на ее непокрытые плечи, обутые в потертые сандали пятки, стараясь запечатлеть каждый сантиметр тела.
-Знаешь, когда я смотрю на тебя, внутри меня распускается огромное поле разноцветных и ярких цветов. Нетронутых и нерукотворных. Аккуратно ступаю по ним, стараясь не задеть, прыгаю в них, полностью отдаваясь во власть красоты, - говорю я, разрубая повисшее молчание.
- Тогда внутри тебя должны быть паразиты.
- Что?
- Ну, паразиты, жучки, паучки всякие. А еще почва. Чернозем какой-нибудь. А еще, видимо, ты ешь семена, раз внутри тебя распускаются цветы, - ответила Аманда, не поворачивая головы.
- Такой момент испортила.
- Меньше надо глупостей говорить потому что. Будь мы в веке девятнадцатом, я бы сказала: - она приложила конец пледа к лицу, и произнесла, пародируя аристократическую манеру речи - как же это пошло, вам должно быть стыдно, молодой человек.
- Порой мне кажется, что я тебя совсем не знаю.
- Возможно, так и есть.
…Она очень часто пропадала на пару-тройку дней. Вот так просто, не сказав ни слова, собирала в небольшой рюкзак пару футболок и джинсов и исчезала, не оставив записку или напоминание. В первый раз, когда это произошло, я, конечно, переживал, задавал ей кучу вопросов, но Аманда каждый раз либо отвечала, с невинным выражением лица: «мне просто захотелось ненадолго уехать и побыть в гармонии с собой», либо просто молчала. Как позже выяснилось, она каждый раз была в новом месте, брала новую машину. Кредитки у нас тогда еще не были общими, так что узнать в банках ничего не получалось. Коллегам Ам говорила, что едет на курсы по повышению квалификации, друзьям, что к родителям, родителям, что к друзьям. И эта ложь была настолько невинной, настолько предубежденной, что казалось, что она просто создает десятки копий самой себя и отправляется во все места одновременно. Любые расспросы ни к чему не приводили, так что с каждым разом рвение узнать, где она бывает, становилось все меньше, а потом вовсе сошло на нет. Эти исчезновения просто вошли в привычку.
Кроме того, Аманда очень любила путешествия. Нет, не так, как обычные люди, ни в коем случае. Перелеты, поезда, поездки на машине, таможни, багаж, общественные пляжи, достопримечательности, тысячи фотографий, сувениры, туристические гиды - все это было ей абсолютно чуждо. Точно так же, как и исчезновения, маршруты путешествий были совершенно случайными. Лесная глушь, горячие источники, водопады - почему бы и нет? Степь, пустыня? Отлично! Направления были всегда разными, но одно оставалось неизменным - молчание. На любые разговоры не по делу накладывалось табу до самого конца этих странствий. Тишина, спокойствие и умиротворение. Она находила в этом свою особенную прелесть и действительно наслаждалась ими.
…Когда мы дошли до машины и тронулись, темнота уже царила вокруг, превращая обычные, на первый взгляд, сучки деревьев, высокие кусты, серые продолговатые камни в череду выплывающих из поля зрения образов, складывающихся в самые причудливые картины. Два светящихся глаза машины выхватывают их из объятий тьмы, приводя в прежнее состояние и снова погружая обратно. Аманда лежала на заднем сидении, сжав колени руками и подложив под голову свернутый плед. В заднее зеркало я видел, что за всю дорогу она ни разу не повернула голову, уставившись вверх. Ни слова, ни движения, лишь веки порой опускались обнажая кажущиеся в темноте серо - зелеными глаза.
На въезде в город, под одной из оживленных автомагистралей что-то изменилось в ее поведении: появились еле заметные подергивания, а лицо порой морщилось, словно от приступов резко подступающей боли. Через минуту она прошептала слабым голоском, опережая мой вопрос, повисший на губах:
-  Мне…Мне что-то нехорошо. Совсем.
- Что такое?
- Голова…Голова очень болит…Слишком сильно, будто…будто в тисках и…и постоянно… - она замолчала, распластав руки на заднем сидении.
Я судорожными пальцами одной руки начал набирать телефон скорой на мобильном, другой рукой стараясь не упустить руль на огромной скорости. Ближайшая больница, к которой меня направил дежурный, была на пересечении четвертой и сто тридцать первой улицы, недалеко от дорожной развязки. Путь занял всего несколько минут, но они казались самим адом.
- Ам, не засыпай, слышишь? Просто потерпи, тут недалеко. Просто потерпи, пожалуйста. Пожалуйста. Все будет хорошо, все будут хорошо…
-…все будет хорошо, слышишь? Ты только не волнуйся, врачи сказали, что - то с сердцем, ты, главное, не волнуйся, они все быстро прооперируют и будешь, как новенький, - ровным, успокаивающим голосом нашептывала Аманда в тот самый день, когда умерла моя мать. Нет, она произносила эти слова не ей, а мне.
Нарушения в работе сердечной мышцы с самого рождения ставили меня на таймер отсчета несчастных событий. Переволновался - минус год жизни, депрессия - минус пять. Аманде я этого не рассказывал до того дня, боялся, чтобы ее отношение не сместилось в плоскость сочувствия и сострадания. Тот приступ был вторым на моей памяти. Такие вещи не забываются: черная пелена перед глазами, резкая боль в груди, охватывающая мозг и всю нервную систему, ватные, нет, невесомые конечности и тотальная беспомощность перед обстоятельствами. На похороны матери я не пришел, да никто и не сказал о них, просто поставили перед фактом, оправдывая это моим болезненным состоянием.
…Отчаянные призывы медсестры, кричащей мое имя в приемной, выводят из транса.
- Вы представитель Аманды Хаус?
- Да, да, что происходит? Что с ней? - спрашиваю я, вскакивая с холодной скамьи.
- Послушайте, так как вы не являетесь ее прямым родственником или мужем…- я обрываю ее:
- Да мне наплевать что там в ваших бумагах, что с ней? Просто скажите. Почему ее повезли в операционную? Она же неотложная, да? Если бы это было что-то рядовое, меня бы не откинули в сторону с таким пренебрежением.
- Успокойтесь и послушайте, молодой человек…
- Что с ней?! - чуть ли не проорал я, не давая ей сказать ни слова.
- Субарахноидальное кровоизлияние. Возможно травматическое.
- Что?
- Аневризма сосуда в мозгу, перешедшая в стадию разрыва, - фраза прозвучала как выстрел в висках. Ноги подкосились и мое непослушное тело сползло спиной вниз по стене.
- Послушайте, у нас отличная команда хирургов, они делают все возможное, но мне нужно задать вам несколько вопросов… - слова потонули в какофонии из гула, возникшего в голове.
- Молодой человек. Молодой человек, господи, - медсестра трясла меня за плечо, пытаясь призвать к голосу разума. И у нее это почти удалось.
- Да, да, что?
- Вы попадали в аварию? Или, может быть… - она заглянула в карту, которую не выпускала из рук все это время, - эта девушка падала в последние часы, или ей роняли на голову? (слово «роняли» она принесла с некоторым беспокойством и отсраненностью) Травмы, в целом, были какие-либо?
- Нет, нет, ничего не было. Мы полдня просидели в одном месте. Никаких падений, ничего. Просто…песок.
- Хорошо, - она сделала пару пометок в карте и похлопала меня по плечу, - держитесь. Мы сделаем все, что в наших силах, будьте уверены.
Та медсестра была совсем молодой, лет двадцать пять - двадцать восемь. Но по ее оброненным фразам казалось, что такой девушке может быть явно не меньше сорока. Уверенности ей было не отнимать, это уж точно.
Все эти мучительные часы пришлось провести на той самой серой скамье, ставшей мне и братом и товарищем. Сердце пару раз напоминало о себе, но было наплевать. Голова наполнялась пустотой, а руки до сих пор чувствовали очертания тела Аманды, в те моменты, когда я нес ее до больницы. Каждый изгиб, каждая точка и шероховатость выходили из закоулков памяти, напоминая о том, что сейчас происходит за этими белыми дверями с непрозрачными голубоватыми стеклами. Мир в такие моменты состоит из совсем малого количества элементов, все вокруг меркнет в непроглядной тьме. И теперь уже твои собственные глаза, словно фары выхватывают очертания обстановки вокруг. Отчаяние отпустило меня, остался лишь страх.
…Спокойствие. Спокойствие и умиротворенность. Легкие и едва слышные звуки кричащих птиц, затмеваемых нотками классической музыки. Вивальди, кажется. Давным-давно, в музыкальной школе в детстве нас заставляли заучивать отрывки из сонетов и разбирать каждый по нотам и инструментам. Как же сильно я не любила те моменты, в таком возрасте классическая музыка всегда казалась скучной и занудной. Приходилось каждый раз перешагивать через саму себя и все же учить раз за разом, раз за разом… Зато сейчас еле уловимое звучание знакомых нот кажется таким родным и близким, уносящий в прекрасный мир счастья и спокойствия. Тепло разливается по всему телу, словно магическая амброзия. В таких моментах хочется раствориться… Я открываю глаза, и, господи, как же красиво это место! Не хочется даже знать, как попала сюда, почему и надолго ли. Умиротворенное одиночество в совершенно незнакомом месте - что может быть лучше? Словами не описать, как же бесконечно прекрасно эта мечта! Ведь что еще это может быть, если не мечта.
Вспышка резкого света заставляет прищуриться на пару секунд и оторваться от созерцания окрестностей. Звуки музыки стихают, а та магическая гармония, которая установилась совсем недавно, вдруг пропадает. Распахнув веки пейзаж вокруг кажется уже не столь ярким и притягивающим - смотреть приходится через плотную ткань, накинутую на появившийся из ниоткуда стеклянный купол, окружающий меня. Что это? Клетка? Но свобода, бесконечная и неотличимая от реальности была столь близко. Нет! Вот так просто показать нечто столь высокое сразу же забрать? Извольте.
Разгибаюсь, опираясь на что - то белесое, торчащее из земли. Что - то держит правую ногу, не давая сдвинуться с места - смотрю под ноги - кроваво - красный пучок, похожие на переплетение сердечных мышц или на связку артерий, стягивает правую лодыжку и уходит глубже под землю. Я вглядываюсь ближе - эти путы легко разорвать одним резким движением ноги, но…Что-то, что-то внутри не дает мне этого сделать. Что-то очень близкое, почти родное, преданное душе. Пучок пульсирует, наливаясь кровью и снова расслабляется, принимая обычное положение. Он будто хочет что - то сказать, спросить или передать. Нет, я не могу просто разорвать его, это выше сил, выше меня самой. Господи, но как же там хорошо, как же хорошо…
…Страх недосказанности. Столько вопросов могут остаться без ответа, столько безмятежно проведенных за разговоров часов могут потеряться в небытие. Господи, Аманда, пожалуйста, будь живой. Я не смогу жить без тебя, теперь я точно в этом уверился. Не так все должно было закончиться, не так, не так, не так!
Звук распахивающихся дверей экстренной операционной отрезвляет и возвращает в реальность. Я поворачиваю голову, привстаю со скамьи, разворачиваясь лицом к хирургу в зеленой форме и шапочке, сдвинутой назад, из под которой торчат чуть тронутые сединой волосы. Глаза мужчины не выражают ничего, лишь пустота лучится из зрачков в карей окантовке.
- Что с ней? Как…как вообще все? Она жива?
Хирург стянул левой рукой с лица маску и шапочку, правой вытер лоб, и, выдержав небольшую паузу, проговорил:
- Состояние у нее крайне нестабильное, объем кровоизлияния очень большой, затронуты многие области мозга…
- Она жива? Шансы, какие шансы, черт возьми? - перебил я его на полуслове.
- Жива, но впала в кому. Даже если получится провести повторную операцию и максимально устранить повреждения коры, из комы у нее выйти вряд ли получится. Зависит лишь от нее самой. Ну и от удачи, конечно. Мне очень жаль, держись, парень - он легко похлопал меня по плечу, но этого было достаточно, чтобы ноги подвернулись и опустили мое тело на кушетку.
- Вы…Вы хоть, вы хоть понимаете, что говорите? Какая, мать ее, удача, какая кома, что вы несете вообще? Вы…ты просто ничего не знаешь! Ты знаешь, где ты и где она? - язык заплетался, я выдавал набор из подгоняемых нарастающей злостью внутри фраз, осыпая проклятиями этого человека, лишь пытавшегося приободрить и успокоить. Сердце бешено стучало по ребрам, работая на пределе. Но мне было уже все равно.
В ту ночь, между 4:42 и 4:45 утра в ведомости приемной появилась пара строк  убористого почерка, написанных рукой молодой медсестры: «вынужденное использование двух ампул аминазина для экстренного устранения приступов неконтролируемого гнева у ожидающего пациентки Хаус А. . Мужчина переведен в общую палату»
Просыпаться после тяжелых барбитуратов очень тяжело, веки кажутся двумя кусками чугуна, скрепленного между собой суперклеем. Белый потолок больничной палаты. Ну конечно. Они чем-то накачали меня и вырубили после того, как я начал метать в санитаров железные крышки от урн. Уже все равно. Колите что угодно,  все равно жизни больше не существует, лишь огрызок, доставшийся мне после того, что случилось.
- Мистер Дэвидсон? Мистер Дэвидсон, вы проснулись? - раздалось над головой чуть правее меня.
- Да… - я протянул, - хотя какой в этом смысл, - каждое слово давалось с трудом, я хотел, чтобы меня снова накачали этой дрянью, только теперь навсегда. Лишь бы не чувствовать. Ничего не чувствовать.
-Мистер Дэвидсон, насчет вашей знакомой… - голос был явно женский, судя по паузе и звукам перелистывания страниц, девушка просматривала что - то в карте, -…Аманды Хаус, вторая операция прошла успешно. Ей крайне повезло, таких случаев - один на миллион! Она еще не в сознании, но улучшения налицо. Как только вы придете в себя, я могу отвести вас…
Но я уже не слушал. Прежняя тяжесть в веках, ногах, руках улетучивается в тот же миг. Я вскакиваю с кровати и, оступаясь на каждом шаге и опираясь обо все, что встречается по пути, ковыляю в сторону двери. Девушка за спиной даже не пытается остановить мои попытки, я ощущаю ее осуждающий, но понимающий взгляд на затылке, и продолжаю двигаться. Двигаться к ней. Сердце бьется еще сильнее, чем во время операции, но разум занят совсем другим. Сейчас главное - это убедиться, в том, что слова девушки - не мираж, не бред, надиктованный больным воображением, не сном, уводящим от реальности.
Дверь палаты захлопывается за спиной. Я опираюсь о стену обеими руками и с небольшими передышками через каждые несколько метров, иду к ней. К мечте.
…Сколько бы я не находилась в этом таинственном месте, мысль о той неизвестности, бесконечном пространстве для мечты и путешествия, о свободе, находящейся за этими стеклянными стенами, не покидает меня. Я чешу ногу, одновременно разглядывая пучок, притягивающий меня к земле. Если бы не он, возможно, эту преграду можно было бы разрушить хоть чем-то. Я бы уж точно нашла способ. Но его пульсация столь притягательна, столь…
Вдруг сила, давящая на ногу, ослабевает, сосуды перестают наливаться, становятся синюшными, словно их в мгновение ока охватывает быстроразвивающийся некроз. В центре появляется небольшое черное пятно, перетекающее на всю остальную поверхность. Все крупинки и морщинки, покрывающие ткани, резко становятся еще больше, переходят в складки, пульсация, ощущаемая под ними, прекращается.
Я вскакиваю на ноги, изо рта вырывается всхлип, смешанный с криком. Не знаю, что это, но я не выдержу, если оно доползет до лодыжки и перекинется на остальное тело. Но просто оторвать ногу не получается - отголоски  сознания все еще нашептывают что-то успокаивающее. Я закрываю глаза. Считаю до десяти. Вдох - выдох. Приподнимаю веки, и аккуратно, прищурившись, смотрю заместо, откуда раньше рос отросток.
Небольшой, атрофированный кусок ткани, больше похожий на кусок тухлого мяса, стянувшийся сантиметров до десяти ввысь, лежит на земле, полностью отпустив мою ногу.
-Свобода.
Я повторяю это слово про себя, и еще раз вслух. И еще. И еще. Столько раз, чтобы уверить себя саму в этом. Полностью раскрытые глаза вдруг замечают, что стены исчезли. Путь открыт - встань и иди и никогда не возвращайся назад. Бескрайние пейзажи на бесконечных просторах. Мечта, ставшая реальностью.
Музыка Вивальди плавно сменяется нотами Баха, все так же слитыми воедино с пением самых различных звуков, смешивающихся в голове в неописуемое, даже идеальное звучание. Я делаю шаг навстречу свету, навстречу этой красоте и вечной свободе.
Утопаю. Растворяюсь.
…В палату интенсивной терапии меня не пускают, но у доктора, наблюдающего Аманду я досконально выпутываю всю информацию про ее состояние. Та девушка не врала. Господи, она не врала! Кровь в моих венах словно меняют свою функцию и начинают переносить концентрированное счастье вместо кислорода. Я сгибаюсь, садясь на пол, и подтягиваю ноги, прикрытые лишь больничной робой белого цвета, к голове, зарываюсь в них. Я смеюсь, а улыбка, кажется, вот - вот разорвет лицо. Я будто рождаюсь заново, воссоздаваясь из слов этого доктора. Лучших слов в жизни.
Из отделения выходит то ли санитар, то ли медбрат, по форме не различить, и быстро, словно диктор на радио, проговаривает, обращаясь к мужчине, около ног которого я прихожу в себя от радости:
- Доктор Маргюсон, та пациентка с аневризмой, кажется пришла в себя. Зрачки реагируют на свет, она даже зовет кого - то, - он обращает свое внимание на меня, немного замедляя речь, - видимо вас.
…Тихий шепот осеннего ветра щекочет уши. Под его слабыми дуновениями гладь воды перетекает из стороны в сторону, пронося низенькие волны до самого берега. Небо было окутано обрывками сероватых, пепельных, словно дым, облаков, предзнаменующих собирающийся через пару часов дождь. Но небо было все таким же голубым, все таким же ярким, как и в каждый такой день. Лучший день. Спустя столько лет здесь ничего не изменилось - розовые гранитные глыбы не потрескались из -за потоков воды и ветра, солнце все так же светит и греет мои старческие плечи, заставляя отдаваться ему без остатка. В такие моменты хочется отдаться творчеству, и, например, перенести всю эту красоту на мольберт, запечатлеть каждый момент, подарить ему еще более долгую жизнь.
Я сжимаю ее тонкую, дряхлую, но столь горячо любимую, ладонь в своей, поправляя свитер свободной рукой. Я произношу ей самые главные слова, возможно, кому-то показавшиеся бы приевшимися за шестьдесят лет, но такие важные: «я люблю тебя, Аманда Хаус», и она отвечает мне: «я тебя тоже, больше всего на свете».
- Вот мы и состарились, красавица моя. Не знаю как, но я до сих пор помню тот самый день, когда ты сказала, что нельзя загадывать на будущее. Но вот мы в нем, по прошествии стольких лет. И я говорю: «спасибо». Эта жизнь была лучшей, что я мог бы прожить. Сбылась мечта идиота.
- Никакой ты не идиот! И да, тот самый день, когда мы оба заново родились. День, предзнаменовывающий все. Прости меня за все, милый, прости меня за все, что когда-либо было не так.
- Не бойся, все всегда было правильно. Но и ты меня прости, ведь всю жизнь старался прожить для тебя.
- На том и условились, - она улыбается, разводя в сторону губы с морщинками в уголках лица. Я наклоняюсь к ней, кладу голову на плечо, и вдыхаю носом запах окружающей природы, запах действительности, запах воды, песка, Аманды. Запах любви, запах привязанности и верности. Запах красоты и жизни. Я вдыхаю его всем своим нутром, задействуя всю обонятельную палитру. Я вдыхаю. Вдыхаю еще раз.
И ничего не чувствую.

Послесловие.
Звук нажатия кнопки диктофона.
- Ииии…запись пошла.
- Запись номер 1-436-эм, датированная четвертым октября. Воскресение. Но добрый и рассчитывающий на прибавку доктор Дэвид Фергюсон работает даже вне своей смены и надеется на прибавку. Время, (глухой звук передвигаемого по столу предмета), 13 часов дня ровно. На вскрытие присланы два тела, мужчина двадцати четырех лет и женщина двадцати трех. Присланы одновременно оба тела по причине одинакового с точностью до минуты времени смерти. Предварительная причина смерти мужчины - сердечный приступ, вызванный врожденной слабостью всей сердечной мышцы в целом и одного из клапанов в частности. Кроме того, неспособность оказания медицинской помощи была вызвана применением сильного транквилизатора - аминазина в общем объеме - две ампулы. (приглушенно) это кто же додумался сердечнику аминазин - то колоть, понабрали гениев, (снова отчетливо) Предварительная причина смерти женщины - обширное кровоизлияние в мозг, вызванное разорвавшейся аневризмой сосудов головного мозга. (Звук лязгающих металлических предметов друг о друга) вскрытие проводит патологоанатом Дэвид Фергюсон. Приступаю к вскрытию.
(Неразборчивые звуки, жужжание).
Конец записи.