На картошке

Самым первым событием, которое запомнилось мне из моей студенческой жизни, был вступительный экзамен по русскому языку – сочинение. Конечно были и другие вступительные экзамены, но они не оставили в моей памяти каких-либо запоминающихся отметин.

А вот на вступительном экзамене по русскому языку в аудитории, где мне пришлось писать сочинение, прямо передо мной сидел парень, который во время экзамена очень часто оборачивался и, судя по всему, обращался ко мне за помощью. Однако понять, что же говорит этот парень своим шёпотом и чего же он хочет от меня, в тот момент для меня было просто невозможно. Я слышал какой-то набор шипящих и свистящих звуков, из которого трудно было что-либо понять. Что называется «акцент» у этого абитуриента был очень своеобразным и для меня непонятным.

Тогда у меня сразу же возник вопрос, кто же научил так неправильно говорить этого парня, какие родители? Я не увидел какого-либо явного внешнего изъяна в физическом облике парня. Но то, как произносил парень слова нашего великого и могучего, непроизвольно вызывало мысль, что у парня имеются какие-то отклонения в строении речевого аппарата, обеспечивающего воспроизводство его речи. Хотя впоследствии мне пришлось привыкнуть и более-менее свободно понимать эту речь, – всё-таки поступали мы на один факультет, и всем поступившим (а этот парень поступил вместе со мной) потом пришлось учиться на одном потоке.

Вторым запомнившимся событием из начальных лет моей студенческой жизни была поездка «на картошку» сразу после поступления в институт. В общем-то, это была никакая ни картошка, а просто уборка сельскохозяйственного урожая, но в народе это называлось именно так – «на картошку». Сентябрь – целый месяц уборочной кампании. В те времена для подавляющего большинства вновь поступивших в институты студентов начало учёбы в институте было одинаковым – обязательная поездка в колхоз или совхоз на уборку урожая. Это было в порядке вещей, когда колхозы и совхозы принимали студентов в качестве бесплатной рабочей силы – вся оплата студенческого труда заключалась в том, чтобы студентов накормить и предоставить им жильё для ночлега. Студенты даже шутили на этот счёт, мол, всё очень похоже на эксплуатацию рабов в рабовладельческом государстве.

Вот и я со своими новыми друзьями-однокашниками попал «на картошку» в деревню с весьма интересным названием Глядень. Всё время нам так и хотелось заменить первую букву в этом названии, чего в разговорах мы со смехом и удовольствием делали. Куда же тут деться, если название деревни так легко ассоциировалось с очень распространённым непечатным словом.

Колхоз ли там был в той деревне или совхоз – это я плохо помню. Кажется колхоз. Дали тогда прибывшим в деревню студентам под общежитие несколько домов. Группе из десяти парней, куда входил и я, достался домик заброшенного типа с палисадником. Внутри дома были небольшие сени, маленькая кухонька с чугунной плитой и оставшимся от русской плиты дымоходом. Через железную дверцу дымохода парни, если не хотели идти курить на улицу, могли, не доставляя неудобства другим, покурить, выпуская дым от сигарет в дымоход. Ещё в доме была большая комната, две стены которой представляли собой что-то наподобие застеклённой веранды. Вдоль третьей, глухой стены были устроены сколоченные из досок нары высотой чуть выше обычной кровати, поскольку, когда хотелось на них сесть, приходилось немного подпрыгивать, а если на них уже сидишь, то ноги до пола не доставали. Выделили нам под постели так называемые солдатские серые одеяла, а также пустые наволочки от подушек и матрасовки, которые мы набили свежим душистым сеном. Нары были общими, поэтому набитые сеном матрасы просто касались друг друга боковыми краями, обозначая таким способом отдельные лежачие места.

Семеро человек из той десятки работали днём на уборке кукурузы под силос и турнепса, большого корнеплода типа огромной редиски, на корм для скота. А вот я и еще два парня, Славка и Серёга, работали в смены – два дня в день и два дня в ночь. Работали мы на зерновом току, на большой площадке с комплексом всяческих механизмов и навесов для послеуборочной обработки и временного хранения зерна. Возили зерно с полей на зерновой ток солдаты из числа резервистов, мобилизованных в армию на уборку урожая.

И это тоже была своеобразная бесплатная рабочая сила. Всё в советской стране было гениально просто. Знаете, почему спортивные команды центрального спортивного клуба армии (ЦСКА) были лучшими в Советском Союзе практически во всех видах спорта? Да потому что лучших парней-спортсменов, которые появлялись в командах других городов страны, просто-напросто быстро забирали в армию, а служить их направляли в ЦСКА. Отсюда и сила мужских спортивных команд ЦСКА.

Так и с уборкой урожая. Полная аналогия. Военкоматы просто мобилизовывали гражданских водителей призывного возраста в армию. И совсем было неважно, отслужил ли уже ранее тот или иной парень свою срочную службу. Он был водителем – и это всё определяло. Мобилизовывали таких под предлогом армейской переподготовки. Армия одевала «новоиспечённых» солдат в форменную одежду образца сороковых годов, оснащала вновь сформированные батальоны автомобилями ЗИЛ-157, стоявшими на консервации в армейских резервах, и направляла новые армейские подразделения в колхозы и совхозы по всей стране. Родине был нужен хлеб, терять его она не желала и намеревалась убрать с полей всё до последнего зёрнышка.

Тяжела была участь у этих резервистов – армия «гоняла» их по всей стране, что называется вслед за погодой, которая позволяла вести уборку. Мне и моим друзьям было жаль смотреть на этих измотанных просёлками и откровенным бездорожьем ребят в допотопной военной форме. Поэтому, работая на зернотоку, мы часто помогали солдатам ночью – вусмерть уставшие водители-солдаты спали в углу кабин своих грузовиков, а мы, трое студентов, поскольку нам, будущим механикам, это было вдвойне интересно, сами за рулём армейских ЗИЛов возили зерно из-под комбайнов на зерноток, и сами же разгружали его там. А уж потом, дав солдатам хоть немного отдохнуть, сеяли-веяли зерно через какие-то металлические сетки, перемещали его по току с помощью ленточных транспортёров, орудуя деревянными лопатами, которые мы со смехом называли «вёслами», давая тем самым зерну очиститься и просохнуть. А потом вновь загружали его в кузова машин, чтобы армейские водители доставили уже сухое и чистое зерно «в район» – на районный элеватор.

В ту десятку студентов вместе со мной входил и тот парень с интересным шипящим говором. Звали его Паша. Если любой попробует сказать известную детскую поговорку «Шишли-мышли, сопли вышли», попытавшись произнести все шипящие и свистящие звуки не с помощью передних зубов, как к этому все привыкли, а с помощью правых коренных зубов, то в этом случае получится примерно так, как это делал Паша. Именно так он произносил такие звуки, скривив рот и оголяя свои правые коренные зубы.

Вот именно там, «на картошке» мне удалось несколько привыкнуть к его речи и начать мало-помалу ее разбирать и понимать. Особенно помогал в этом футбол, в который мы часто играли в свободное время. Паша очень хорошо играл в футбол, искусно выполняя амплуа футбольного вратаря. У него это очень удачно получалось – он, как кошка, прыгал за мячом и ловко его ловил. А вратари, как правило, всегда руководят действиями своих защитников. Вот и приходилось всем ребятам во время занятий футболом волей-неволей изучать своеобразный «акцент» Паши вместе с его знаменитыми пословицами, в которых коньком были непечатные слова, звучавшие во время футбольных баталий так забавно, что просто невозможно было сдерживать хохот.

– Не смеши < – – – >, она и так смешная! – не раз можно было услышать из футбольных ворот его знаменитую «крылатую» пословицу, когда кто-либо из ребят неумело обращался с мячом, что вызывало у Паши его отрицательные эмоции. Здесь в приведённой Пашиной пословице штрихами и угловыми скобками замаскировано непечатное слово по аналогии с публиковавшимися тогда «пикантными» произведениями известных русских писателей и поэтов. И если любой попробует произнести пословицу полностью без купюр с присущим Паше шипяще-свистящим «акцентом», то ничего, кроме хохота эта фраза у окружающих вызвать не сможет.

А ещё Паша был весьма неравнодушным к женскому полу. Каждый вечер он обязательно отправлялся в деревенский клуб, на танцы, а потом допоздна, часов до двух ночи, дружил с девчонками. Заваливаясь поздно ночью домой, он, естественно, мешал всем ребятам спать, так как включал свет на кухне, пока раздевался. Раздевшись, он с разбегу запрыгивал на нары на своё место, пытаясь тем самым растолкать уснувших парней, которые во сне широко распластались на нарах в его отсутствие. Начинался грохот, возня, шум и крики. Все, естественно, просыпались, и каждый пытался обругать этого ночного ловеласа.

Однажды ребята выкрутили пробки в электрическом счётчике, чтобы Паша, вернувшись из ночной прогулки, не смог включить свет. А над дверным проёмом в комнату повесили чьи-то штаны с сапогами. Дело в том, что те ребята, которые работали на заготовке силоса, после работы вылезали из своих сапог вместе со штанами. Почему? Да потому что штаны, которые на поле полностью промокали, пропитавшись соком кукурузы, которую в машины грузили ребята. Высыхая, пока ребята шли с работы домой, штаны становились жёсткими наподобие панциря черепахи. Вот такие жёсткие штаны вместе с сапогами и повесили над дверным проёмом. И когда Паша ночью зашёл в дом и не смог включить свет, он увидел эти штаны с сапогами, болтавшиеся в темноте в дверном проёме на фоне стеклянной стены комнаты, через которую в комнату пробивался свет от уличных фонарей.

– Повесился что ли кто? – прошептал с нескрываемым страхом своим шипяще-свистящим «акцентом» Паша, увидев чьи-то свисающие с потолка ноги в сапогах. Он начал их осторожно ощупывать, но тут поняв, что это розыгрыш, с треском разрывающейся материи содрал штаны с гвоздей, к которым они были прицеплены, и со смехом обращаясь к спящим, победно прошипосвистел:

– А, суки, хотели меня < – – – >?

Тут же, быстро стянув с себя одежду, он, по традиции разбежавшись, прыгнул на нары на своё место. Но место, как ни странно, оказалось свободным. Мало того, в матрасовке поверх сена оказались напиханы деревянные поленницы из заготовленных для топки печи дров. Раздался грохот падения его тела на эти чурки, затем вой от полученной боли, наподобие собачьего, вперемежку с матерными всхлипываниями, а следом – коллективный взрыв хохота всех ребят.

Своими действиями, разговорами, прибаутками Паша постоянно вызывал у всех желание обязательно над ним подшутить или «поприкалываться», как сегодня бы сказали многие.

Как-то ко мне приехали на своём автомобиле родители – попроведовать сына. Естественно привезли всяких вкусностей. После того, как они уехали, мы все, трое ребят-ночников, решили этими вкусностями полакомиться. Устроились мы на нарах в их средней части (а это как раз было место Паши), и стали уплетать продукты. Вот тут, у Славки нечаянно из его ложки выпала кабачковая икра прямо на матрас Паши. С виду это очень походило на кошачью отметку, когда у кошки (а в доме жила кошка) болит живот. Сначала мы посмеялись над этим сходством, а потом решили икру не убирать и разыграть Пашу. Возвратился Паша с работы, а Славка, показывая на матрасе эту злополучную икру, ему и говорит:

– Паша, ты извини, мы тут кошку мучили на твоём матрасе, да видимо у кошки проблемы с животом, а мы об этом и не догадывались. Ну, в общем, кошка тут тебе немного нагадила.

Надо было видеть и слышать, как отреагировал на это Паша. Когда его тирада с витиеватыми всхлипывающими матами закончились, он выдернул с нар свое одеяло и подушку, завернулся в одеяло и завалился спать прямо на голый пол в углу под стеклянными стенами комнаты. Объяснения под дружный хохот ребят, что над Пашей просто пошутили и что это всего лишь навсего кабачковая икра, так и не смогли перевести инцидент в шутку. Всю ночь Паша так и проспал на голом полу.

Впрочем, курьёзные случаи происходили у нас и без участия Паши. Как-то утром, когда мы пришли с ночной смены, я решил лечь поспать. Славка и Серёга спать не хотели и куда-то ушли, поэтому я остался в доме один. Было жарко, и окна в доме были открыты. Я лёг и попытался уснуть, но совсем близко под окнами слышалось хрюканье и чавканье свиньи. На улице в дорожной луже перед домом студентов часто «отдыхали» на солнышке со своими свиноматками и поросятами два борова – Васька и Борька, так их звали местные. Но когда все они лежали в дорожной луже, их хрюканья никогда не было слышно в доме.

Оказалось, что кто-то забыл закрыть калитку в палисадник и боров Васька, пробравшись в открытый палисадник, с удовольствием уплетал травку около окон дома. Травка там была сочной, не выжженной солнцем, поскольку тень от дома защищала траву от его жарких лучей. Васька своим чавканьем не давал мне уснуть, и я решил прогнать борова из палисадника. Выйдя на двор, я увидел, что калитка в палисадник открыта, а рядом с открытой калиткой лежал футбольный мяч. Мне бы взять хворостину и просто прогнать Ваську из палисадника через открытую калитку. Но нет, мне захотелось наказать Ваську по-иному. Взяв футбольный мяч, я зашёл в палисадник, закрыл за собой калитку, отрезав тем самым для Васьки пути отхода, поставил мяч напротив задницы борова, и что есть силы, пнул ногой мяч прямо борову в задницу. От неожиданности – вряд ли от боли – Васька без каких-либо звуков рванул прямо на забор палисадника, увидел там отсутствующую штакетину, и, подумав, что сможет «проскочить» в эту щель, ткнулся в дырку между штакетинами своим рылом. Забор пошатнулся от такого «наезда» и вдруг медленно рухнул, причём весь. Васька, задрав свой крученый поросячий хвост, рванул через упавший забор вдоль по улице. Лежавшее же в луже свинячье семейство во главе с боровом Борькой, увидев упавший забор, вдруг дружно поднялось и по-деловому направилось под стены студенческого дома, в тенёк, где разрослась сочная травка.

В тот день мне так и не пришлось поспать. Когда вернулись Славка и Серёга, они увидели, как я чиню рухнувший забор. Услышав от меня историю «падения стены», парни с полчаса хохотали до слёз. Но потом всё-таки взяли и помогли мне восстановить упавшее ограждение палисадника.


Любимым местом отдыха для нас по выходным дням стал небольшой остров на реке Инюшке, который расположился на середине реки как раз напротив деревни. Сюда субботними вечерами мы перебиралась вброд. На противоположной стороне острова, которая была не видна из деревни, на его песчаном берегу разжигался костёр, и все мы веселились вплоть до наступления воскресного утра, горланя песни под звон своих гитар, угощаясь при этом портвейном «Три семёрки» и вином «Солнцедар». Вино нам из районного центра поставляли солдаты, перевозившие убранный урожай зерновых на элеватор. Дело в том, что в деревнях во время уборочной существовал негласный «сухой закон», поэтому в деревенских магазинах купить спиртное было попросту невозможно. А деревенскую самогонку, которую гнали почти все местные жители, нам пить не хотелось.

Однажды у кого-то из ребят, подогретых портвейном, вдруг созрел преступный план – взять и украсть гуся, а потом запечь его в глине под пламенем костра. Мишенью преступного плана была выбрана соседняя деревня, что находилась на другом берегу минутах в двадцати ходьбы от речки. Деревня находилась уже в другом районе области, поэтому она, естественно, посчиталась подвыпившими студентами «неприятельской».

Войти в группу захвата вызвались три парня-добровольца, в том числе и Паша. Примерно через час после их ухода мы, оставшиеся на острове, услышали в темноте возвращавшихся назад вброд добровольцев. Когда те подошли к костру, все увидели в руках у Паши большого гуся, которого он, наподобие футбольного мяча, держал под левой мышкой, постоянно правой рукой запихивая под мышку гусиную голову. Гусь же, наоборот, не желал держать свою голову там и постоянно высовывал её из-под мышки и молча, с любопытством, пытался наблюдать за происходящим вокруг.

Особо нужно сказать о том, как гуся пытались умертвить, закручивая поочередно то по часовой стрелке, то против неё, его голову относительно оси его длинной шеи. К успеху это так и не привело – голова успешно «раскручивалась» назад, как пропеллер «кукурузника», и гусь при этом оставался вполне живым. В конце концов, гуся умертвили, замучив его с помощью неизвестно откуда взявшегося тупого столового ножика. Потом долго в темноте выдергивали из гуся его перья. А ещё столкнулись с проблемой – найти на острове глину. В ночных поисках выкопали под берегом глубокую яму, в которой нащупали мокрую твердую землю, посчитали в темноте это глиной, обмазав ею тушку гуся. Затем выкопали ямку в песке у костра, уложили туда гусака, засыпали песком сверху и сдвинули горящий костёр на это место.

В общем, в конце концов, под портвейн все смогли поужинать гусятинкой, пережёвывая почти сырое мясо вперемежку с хрустящим на зубах речным песком.

Слух о пропаже гуся в «неприятельской» деревне докатился до Глядени через день. На милицейском «бобике» наведался в деревню участковый, но выведать ему какую-либо важную информацию «по делу о краже» не удалось – все студенты, подозреваемые участковым в краже, дружно шли «в отказ», мол, в прошлую ночь они все сладко спали, а потому ничего видеть не могли. А уличающих фактов у участкового не было – косточки и перья съеденного гуся были глубоко зарыты на острове под костровищем.


В конце сентября уже серьёзно похолодало. Жёлтая листва почти полностью облетела с берёз. Серая облачность уже не раз осыпалась мокрыми снежинками. Часто дул противный холодный и колючий ветер. Уборка хлеба и кукурузы давно закончилась. Оставалось убрать лишь один турнепс. Мы все уже мыслями были в городе – заканчивался сентябрь, заканчивалась наша «картошка», впереди нас ждал институт и учёба.

За пару дней до отъезда в обеденное время сидели мы на завалинке у колхозной столовой, кутаясь от холода в свои одёжки и переговариваясь между собой.

Недалеко от столовой на дороге, идущей вдоль высокого берега реки, стоял колхозный грузовичок ГАЗ-51 – шофёр чинил проколотое заднее левое колесо. Совсем рядом с машиной за задним её бортом он развёл небольшой костёрчик, чтобы можно было погреть замерзающие на ветру руки. Водитель только что открутил крепёжные гайки проколотого колеса и откатил колесо поближе к костерку. Предстояло установить запаску, которая еще лежала в кузове. Но шофёр решил сначала пообедать, пользуясь тем, что было обеденное время, а столовая находилась рядом. Вытирая руки ветошью, он направился в столовую.

Паша, сидевший со всеми на завалинке, молча, что было для него крайне необычно, проводил шофёра взглядом до двери столовой и как только тот вошёл в дверь, вдруг быстро направился к грузовичку. Подойдя к машине, он подтолкнул ногами снятое лежащее колесо к огню костра так близко, что языки пламени стали «облизывать» резину колеса, а сам, делая вид, что не имеет к происходящему никакого отношения, отошёл к краю откоса берега реки. Вдруг резина колеса вспыхнула, чёрный едкий дым потянулся в сторону столовой, горящая резина зашипела. Тут Паша подскочил к горящему колесу, подхватил его снизу в том месте, куда пламя ещё не добралось, поставил колесо на протектор и толкнул его ногой в сторону реки. Колесо, «ковыляя», с трудом докатилось до края откоса берега реки, но не упало на бок, а всё-таки, перескочив через край откоса, с ускорением устремилось с откоса вниз в реку, закручивая чёрный дым в своеобразную спираль. Нырнув в реку, колесо зашипело, огонь погас, белый и чёрный дым, переплетясь, медленно поплыли над водой вдоль течения реки.

Тот, кто не мог видеть, что инициатором загорания колеса был сам Паша, мог бы подумать, что Паша спасает автомобиль от возгорания, отправив внезапно загоревшееся колесо в реку.

Но его действия были у всех на виду и многие видели, что это было не так. Когда водитель с испуганными глазами выскочил из столовой, он, по-видимому, уже всё знал, и в том, что произошло, хорошо разобрался. Потому что первым его движением, когда он подскочил к Паше, стоявшему на краю дороги, откуда он спихнул горящее колесо в реку, был пинок ногой Паше в зад. Получив ускорение от этого пинка, Паша бегом устремился с откоса вслед за шипящим в реке колесом, после чего он благополучно бултыхнулся в воду рядом с ним.

Все мы, удивлённо наблюдали за развитием этих событий, и только после того, как Паша вслед за колесом нырнул в Инюшку, разразились хохотом.

Каким бы не был «хохмачом» Паша, но такого «циркового» номера от него ожидать никто не мог. Слава богу, он не простыл при этих неожиданных для него «водных процедурах», но вот возмещать порчу колхозного имущества в виде сгоревшей автомобильной шины ему тогда всё-таки пришлось.


Как там, у Александра Розенбаума? «…Всё имеет свой конец, своё начало...».

Да, начиналась наша «картофельная» эпопея весело и вполне комфортно. Тогда в начале сентября тёплым и солнечным днём прибыл на электричке огромный шумный студенческий отряд в районный центр. И пусть долго разбирали себе студентов председатели колхозов и директора совхозов. Но, в конце концов, усадили отобранных в свои старенькие, но ещё вполне ходкие автобусы ГАЗики и ПАЗики, и развезли по деревням.

И вот теперь «…всё имеет свой конец…». Прохладным и дождливым утром начавшегося октября грузили мы в открытый кузов грузовичка ГАЗ-52 под мокрое брезентовое покрывало свои рюкзаки и сумки. Закончив погрузку вещей, мы и сами забрались под брезент посередине кузова. Всё, студенческая уборочная позади, закончилась наша «картошка». Пора и в путь, домой, к знаниям.

На первой передаче, натужно ревя двигателем, пересёк старенький грузовичок вброд Инюшку, оставив позади за речкой деревню Глядень. А потом, скользя колёсами по мокрому пятикилометровому просёлку, неспешно под аккомпанемент нудно моросившего мелкого холодного дождя, бившего по кабине и брезенту, докатил нас, студентов, до железнодорожной станции Мурлыткино, оставив по пути, справа по ходу своего движения, ту «неприятельскую» деревеньку, где нами когда-то был «в плен» захвачен гусь.


«…Загрустив, всплакнула осень маленьким дождём...».



1971 г. – апрель 2015 г.