Проводы

События, произошедшие в сентябре 1941 года в селе Троицкое Сызранского района Куйбышевской области. Имена и фамилия подлинные.

   Село Троицкое. Добротный деревянный дом из сосновых брёвен. За тяжёлой входной дверью – просторная кухня. С левой стороны возвышается массивный обеденный стол, вокруг которого стоят лавки. Справа – печь. Та самая, внушительных размеров русская печь, которая одновременно может разместить в себе двенадцать караваев. Сейчас на ней спят трое детей: Шурочка пяти с половиной лет, Лёнюшка трёх годов с хвостиком и Серёженька, ему на днях исполнился год. Рядом лежит бабушка Евдокия Дмитриевна Орехова. Ей не спится. Убаюкав детей, бабушка тихо плачет в платочек. Пару лет назад она овдовела после загадочной гибели мужа Егора, а завтра предстоит провожать на фронт сына.
За кухней – комната. Всего одна, но очень большая. Сейчас в ней живут старший сын Михаил и невестка Анна. Совсем недавно младший – Алексей – со своей семьёй съехали в собственный дом. В этой комнате идут сборы. Прощальные…
– Вот тут носки я тебе положила, – всхлипывая, шепчет молодая женщина.
– Зачем, Нюра? В городе обмундирование дадут. Куда я всё это дену?
– Возьми, Миш. Возьми! Шерстяные носки-то тёплые, и варежки вот ещё, платочек чистенький… Зима на носу.
– Да ты чего, мать?! Я же не на год ухожу.
– Немец вон уже глубоко как в страну-то вошёл. По радио говорили, Украину с Белоруссией захватил, к Ленинграду добрался, к Смоленску…
– Ну, вошёл, да! А потери у него какие, слышала? Большие они у немцев. Мы вот сейчас как соберёмся! Как встанем! И погоним их, вот увидишь. К Новому году вернусь, – утешает жену Михаил, стараясь говорить как можно спокойнее.
– Боязно мне как-то. Душа не на месте… Мечется, понимаешь? Бои там, говорят, ожесточённые.
– Ну, будет тебе. Будет… Хватит, говорю! Харчей собери на первое время, а то когда там на довольствие-то поставят, знай поди…
– Да-да. Вот тут я хлеба каравай положила, сухари, сало. В мешочке тряпочном тыква сушёная, масло конопляное… Ложка, чашка и кружка алюминиевые, – перечислила супруга всё, что сложила. И вновь заплакала.
– Вот и ладно. Хорошо, Нюра, спасибо… Спать пора ложиться, завтра дорога дальняя, – он обнял жену. – Жалко, детки малые совсем! Уборочная идёт, самые заготовки по дому, а помогать-то некому. Все заботы теперь на тебе да на матери.
– Бог с ними с заботами-то. Ты самое главное вернись, Миш… Слышишь? Обязательно вернись!..

…Утро выдалось солнечным. Но даже сентябрьский ветерок не смел нарушать гнетущего уныния. Не поднимал дорожную пыль, не тревожил пожухлую траву. Даже птицы куда-то подевались. Не летают, не щебечут.  Редкие облака словно рассыпались на перья, слегка заслоняя собой палящее солнце.
Ореховы всей семьёй идут провожать мужа, сына и отца. Идут молча. Миша, закинув вещмешок за плечо, несёт на руках Лёнюшку, Евдокия – Серёженьку. Шура семенит рядом с матерью. Нюра – с распухшими, натёртыми от слёз докрасна глазами. Так и не смогла сомкнуть их, всю ночь пролежала, глядя на мужа.
Позади идут Булатовы, за ними кто-то ещё. Впереди – вся семья Кирсановых, перед ними тоже кто-то, не очень понятно, да и желания нет рассматривать, а перед теми – ещё и ещё… Несколько минут пути –  и вот уже показалась площадь у «нардома». Так жители называют местный клуб. Сюда к назначенному часу прибывает народ из близлежащих деревень, потому что Троицкое считается районным селом.
Возле клуба играет гармонь. Площадь заполнена людьми, лошадьми и телегами. Округа гудит голосами с причитаниями и рыданиями.
– Миша, – Нюра с тоской посмотрела на мужа, – что же теперь будет? Как нам жить без тебя?!.
– Не печалься и не плачь, – он взял её за руку, притянул к себе и обнял. Матушка поможет с детьми и по дому. А там, даст бог, и я вернусь…
Председатель колхоза Николай Григорьевич Мартынов появился на крыльце «нардома» вместе с военным комиссаром. Подтянутый, в галифе и гимнастёрке, чистый и наглаженный. Этакое олицетворение мощной Советской Армии.
– Ну, что! Все собрались?
– Строимся на перекличку! – скомандовал комиссар.
И начались самые тягостные минуты. Бабы вновь заблажили, завыли с удвоенной силой, крепко вцепившись в своих мужиков. Дети ревели, глядя на матерей, и за общим рёвом не было слышно ни гармони, ни председателя, ни военкома.
– Не надо, командир. Позволь, я так их проверю по твоим спискам. Дай бабам на мужиков своих, может, в последний раз посмотреть. Кто знает, увидятся ли? А ты вон тех проверь.
– Каких?
– Вон, видишь, народ возле фур толпится. Это кучуговские. С ними же осиновские стоят. Рядом, вон правее, с Надеждино и с Передового. У той сосны – чекалинские, за ними – черемоховские. Они ещё в деревнях у себя простились. Видишь, провожатых совсем немного. Тебе с ними попроще будет. А уж с троицко-богородскими, позволь, я сам разберусь. Село всё целиком здесь, от стариков до младенцев, разве их построить?..
– Ладно, Григорьич, надеюсь на сознательность сельчан твоих. Если кого не привезу, знаешь, что может быть?..
Кивнув головой, Мартынов двинулся в людскую массу.
– Так, Потапов Василий, вижу, – бубнит председатель и ставит крестик в списке напротив фамилии. – Коровин Андрей, Чеботарёв Пётр, Захаровы Василий и Николай. Журавлёвы Яков, Трофим. Не понял, Яков, – тронул он рукой крепкое плечо, – а Михаил ваш где?
– Григорьич, здесь он. Вот только был. С вещами собранный он.
– Мне его лично увидеть нужно, чтобы отметить.
– Да вот же он.
В толчее незаметно было, как мужчина присел на корточки, обнимая маленького сына и что-то приговаривая.
– Хорошо, хорошо, всё вижу, – и, поставив крестик, идёт дальше. – Железнов Алексей, Горшунов Фёдор, Кирсановы Иван Васильевич и сыновья Михаил, Степан и Григорий – все разом, – шепчет председатель и ставит крестики. – Спиридоновы Алексей и Александр, Ореховы Михаил, Алексей и Иван – все, Кузины Фёдор, Афанасий, Иван, Василий – все…
Список длиннющий. Мартынов всех обошёл, на каждого посмотрел и отметил. Пока проводилась проверка, подъехали трактор с большой телегой и три полуторки.
– Всё, мужики, грузись! – громко крикнул председатель, и военком продублировал команду.
Женщины завопили ещё громче. Даже у мужчин на глаза навернулись слёзы.
Транспорт наполнился новобранцами… Увозили их в Сызрань, в городской военкомат, для дальнейшего распределения по войсковым частям.
Долго махали руками солдаты своим жёнам, матерям и детям. Долго ещё шли по дороге вслед за уходящей колонной провожающие, заливаясь слезами и оглушая округу прощальным плачем.