Другая жизнь. Глава 6. Тяжёлые времена

**********************Бедное деревце****************
После разрыва с Ильёй Марине не хотелось жить. Она чувствовала себя маленьким одиноким деревцем, которое заботливо растили, радуясь каждому зелёному листочку. А потом взяли и безжалостно обрубили все веточки – по одной. Отец. Анечка. Илья…
Деревцу было больно, но оно не умело плакать. Ему полагалось молчать – и оно умирало молча. Только одна веточка ещё жила, но и она была безжалостно надломлена – Анечка. Анечке без неё конец. Значит, придётся жить.

Жить приходилось трудно. В **-ском музее, где работала Марина, зарплату платили минимальную, премий не было вовсе. Но увольняться не хотелось. Она искусствовед, не на рынке же ей торговать? Выручала подработка в издательстве: Марина брала на дом переводы (за которые платили сдельно). Переводов было мало, но именно они спасали их маленькую семью от окончательной нищеты.

Анечке исполнилось десять. Она росла с нежным, любящим сердцем и обожала маму и бабушку. Видя, как Марина собирается в магазин, девочка серьёзно ей говорила: «Береги кошелёк, мамочка. А то отнимут!» (Более сложные предложения у Ани не получались, но Марина упорно с ней занималась).
– "Кто отнимет?" – "Воры. Ты держи крепче. Тогда не отнимут. И купи мне сникерс. Он вкусный".

И Марина каждый раз покупала дочке сникерс, хотя денег едва хватало, и они с мамой «сидели на диете», питаясь одной картошкой. Макароны были «праздничным» блюдом, потому что стоили дороже. Мясо покупали не чаще раза в месяц и делали из него котлеты, щедро добавляя в фарш размоченный хлеб.

Только Ане, которую на выходные привозили из интерната домой, ни в чём не было отказа. За содержание девочки в интернате платила Марина: Илья, казалось, забыл о том, что у него есть дочь. А Марина жила только ради дочери, давно махнув на себя рукой. Она похудела и выглядела старше своих лет. Илья не звонил и даже денег на ребёнка не присылал.

- Подавай в суд на алименты, не будь такой дурой! – говорила Марине мать. – Гордостью ребёнка не прокормишь.

Марина молчала (она всегда молчала, твёрдо усвоив уроки отца: «Родителей надо слушать молча»), но заявления на алименты не подавала. Снова в суд? Да ни за что она туда не пойдёт. Она там уже была…

Марина работала на износ, одна за троих (мамина пенсия не в счёт): днём – в музее, вечерами сидела над переводами, до поздней ночи печатая текст на машинке. Почерки в рукописях попадались такие, что от них рябило в глазах…

София словно не замечала, как дочь выбивается из сил, стремясь спасти их маленький мирок – всё, что у неё осталось. Мать жила в каком-то оцепенении. «Ба, расскажи сказку» - приставала к ней Анечка. София рассказывала внучке её любимую сказку «Волк и семеро козлят». И Аня, которой уже исполнилось двенадцать, пугала бабушку, приставив пальцы ко лбу и изображая рогатую козу: «Бу-ууу!». По развитию она была на уровне пятилетнего ребёнка.

- Сдала бы ты её в специнтернат, пусть бы там жила, там ведь все такие, как она, - говорила мать. Но Марина и слышать об этом не хотела: она любила дочь. 

«Ничего, проживём как-нибудь. Я справлюсь!» - говорила матери Марина. После развода с мужем она даже отпуск не брала ни разу. Поблекла её красота, запали щёки, погасли глаза. Только волосы, когда Марина распускала их на ночь, тяжелыми густыми прядями сбегали по спине. Марина с грустью смотрела в зеркало – и не узнавала себя. «Хорошо, что Илья не видит меня такую. А Анечке – всё равно. Я нужна ей любая».

***************************Анечка*************************
Анечка, по уму пятилетняя, в свои двенадцать лет расцвела и очень походила на Илью: пшеничные волосы, синие веселые глаза. Марина с удовольствием возилась с дочкой, заплетала ей «колоском» косы, красиво одевала. А вместо сказок читала «Легенды и мифы Древней Греции» Куна. Легенды были красивые. Через год Аня знала их наизусть и, перебивая Марину, принималась рассказывать сама, придумывая неожиданные концовки (и Марина торжествовала: что там говорили врачи о проблемах с памятью и недоразвитии познавательного интереса?)
 Анечка жалела Андромаху – каково ей, бедной, без Патрокла… Девочка морщила лоб и выдавала: «Патрокл умер, потом… поел яблок молодильных и ожил, и жили они долго и счастливо, и умерли в один день!». Марина смеялась до слёз. Она понимала дочку, которая всем хотела помочь. Но жизнь – не сказка. – Андромаха навек простилась с Патроклом. Как Марина с Ильёй.

Ещё Аня любила лепить из пластилина, и у неё получалось! Вот что значит – дочка искусствоведа, даже если она умственно отсталая. А ведь могла бы стать скульптором! Марине хотелось верить, что так и будет, и она потихоньку верила...

- Смотри, какая наша Анечка – красавица! И умница! – говорила Марина матери. И думала: «А может, это у неё пройдёт? Ведь она многому научилась – лепит, рисует, даже сказки сама сочиняет! Может, ЭТО потихоньку проходит? Ведь бывают ошибки в диагнозе? Физически девочка здорова (Марина и думать забыла про аневризму аорты, которая ничем не давала о себе знать). Только в развитии отстаёт… Но ведь она не душевнобольная! А олигофрения со временем пройдёт. Вот выздоровеет – и Марина отвезёт её в Грецию, к дедушке. Она обязательно выздоровеет!

Но Анечке не суждено было выздороветь. Как-то раз Марине позвонили из интерната и предложили приехать: девочка заболела. Марина приехала, нагруженная пакетами с апельсинами и дочкиными любимыми сникерсами, потратив на покупки последние деньги. Но Ане уже не нужны были сникерсы.

- Они все так уходят, - сказали Марине. Слово «умирают» здесь не произносили. – В конечной стадии заболевания аневризма аорты прорывается, иногда в лёгочный ствол. Сердце останавливается. Кто в шестнадцать лет умирает, кто в восемнадцать. Больше двадцати редко живут.
- Но ей же не было двадцати, - зачем-то возразила врачу Марина, которая редко позволяла себе  возражать…

«Ане не повезло – она и до шестнадцатилетия своего не дожила» - подумала Марина. А ещё подумала – как скажет о случившемся маме…
София пережила внучку на полгода: сердце не выдержало. Перед самым концом взяла Марину за руку. – «Ты Анечке если хочешь что передать – мне скажи. Скоро с ней увижусь. Что ж ты плачешь, дурочка, она  теперь не одна, она с бабушкой будет, сказки ей буду рассказывать… И вот ещё что. На Илью зла не держи: сама виновата. С русским мужем и вести себя надо по-русски! Они своих мужей в узде держат, как жеребцов норовистых, и хватка у них – железная. А у тебя всё наоборот, доченька.

- Он не русский, мама, - улыбнулась Марина сквозь слёзы, - он наполовину немец, а наполовину…
- Вот,вот! – не слушая Марину, продолжала мать. – Угораздило тебя за фашиста замуж…
- Мама! – не выдержала Марина, не ожидавшая такого от матери.
- Не кричи! На мать кричать научилась! Дождёшься, я отцу напишу. Он тебе покажет, как с матерью спорить. Он тебе мозги вправит…

Харалампий «вправлял мозги» маленькой Марине, по выражению матери, редко да метко, не обращая внимания на слёзы и мольбы, и девочка «усваивала уроки» надолго. Мама всегда принимала сторону отца. «Мало тебе всыпали, неплохо бы добавить!» - говорила обычно София, когда Марина приходила к ней искать утешения.

Илья  никогда не поднимал на неё руку. Зря это мама ей напоминает. Марина всегда была послушной дочерью и женой, пожалуй, слишком послушной. За что же бог так жестоко наказал её, лишив самого дорогого: отца, мужа, дочери, мамы.
Когда становилось особенно тяжело, Марина утешала себя: «Анечка там не одна, она с бабушкой. Ей ведь – нужнее, чем мне. Вот Аня и позвала её к себе. И мама – ушла.
… А Марина – осталась. И ей надо было жить дальше.

Харалампий  так и не узнал о смерти жены, как не знал о том, что у него была (была!) внучка. Марина никогда не отвечала на редкие письма отца, которые выбрасывала не читая. Ей надо было привыкать жить одной, и для этого требовалось немало мужества. И как знать, выкарабкалась бы Марина?..

Помог ей, как ни странно, участковый терапевт, лечивший маму и бывший в их доме частым гостем.(Да и не гостем уже, - почти своим, и Марина всегда пекла к его приходу пирожки с его любимым сливовым повидлом…). Терапевт по привычке заходил иногда к Марине, и она, улыбаясь через силу, извинялась: «А пирожков сегодня нет…»

- Как так нет? Почему нет? А я, признаться, на них рассчитывал… А что у тебя, голубушка, вообще есть? – и шёл по-хозяйски на кухню. – Ооо, да у тебя и холодильник пустой! Нельзя же так!
- Не могу я есть, не хочу, не лезет ничего, - оправдывалась Марина.
- Это мы поправим, - обещал Марине врач. – Вот тебе, голубушка, рецепт. Принимать четыре раза в день. Я приду, проверю. А не будешь лечиться – в больницу положу.

«Утром завтрак: овсянка со сливочным маслом, бутерброд, кофе, - читала Марина выписанный терапевтом рецепт. – На обед: первое, второе и третье. Через три часа полдник: шоколад, сухофрукты и орехи. Вечером – ужин и чай с мятой. На ночь ванна с пихтовым маслом». На рецепте стояла печать – настоящая…

«Лекарство» помогло. Марина понемногу приходила в себя. Ей уже не надо было столько работать – не для кого. Появилось свободное время, и Марина не знала, чем его занять. Впрочем, она не давала себе поблажек. Вставала в шесть утра и занималась гимнастикой.
Илья великодушно оставил ей «шведскую стенку» и кольца (которые она забрала при переезде и, вызвав слесаря, потребовала – «сделать». Слесарь долго удивлялся, но «сделал»). Гантели с успехом заменял чугунный утюг – их «семейная реликвия». Для Марины он был, пожалуй, тяжеловат, но так уж сложилось – всё в её жизни было «тяжеловато», и на общем фоне утюг выглядел вполне уместно.

Дома нашлось несколько кассет с греческой эстрадной музыкой, присланных в подарок отцом - Теодоракис, Ксархакос, Хадзидакис… Были у Марины и пластинки, купленные в Москве: Лаки Кесоглу, Маргарита Зорбала, ансамбли «Бузуки» и «Эллада».
Марина занималась под свои любимые песни, сорок минут утром и час – вечером. А потом – с наслаждением погружалась в ванну с пихтовым маслом.
Одиночество её не тяготило, она уже привыкла – одна. Вечерами садилась за пианино и играла, не зажигая света, при свечах.

Маленькую Марину в детстве учили не только турецкому: она неплохо танцевала, каталась на коньках и вполне прилично играла на рояле. И в темноте опустевшей квартиры звучала музыка, которую – увы! – никто не слышал: Марина играла с левой педалью (когда звучит одна струна) – Штрауса, Шопена, Сибелиуса.

Теперь у неё было много свободного времени. Не было только друзей, но Марина больше не нуждалась в друзьях. Что-то сломалось в ней, и у неё не получалось – жить. Она ни к чему не стремилась. Никому не верила. Никого не любила. Ничего не ждала от жизни.
Но однажды словно очнулась, наблюдая забавную сценку: на Ярославском вокзале из вагона вывалилась (именно вывалилась, а не вышла!) шумная ватага людей с рюкзаками, и все долго хлопали друг друга по плечам, не торопясь расходиться. – «Вот ведь люди, а! В электричке два часа вместе ехали – и всё наговориться не могут! - беззлобно сказал кто-то позади Марины. – Туристы!»

Продолжение -http://proza.ru/2015/10/12/1830