Горлинка

               

             - Витя, Витя, сынок, дайте мне Витеньку, - в полусознательном состоянии пыталась кричать она. Но вырывались отдельные рваные звуки.
Вокруг стояли изумленные люди. Она тянула к ним руки и просила:
- Дети, дети, Витенька…
      
        Она умирала. Она понимала, что все кончено. Дети, муж, жизнь…с каждым рывком, с каждым ударом они уходили все дальше, мысли разрывались на отдельные звуки, блики… дыхание становилось мерцающим…вспышка….

Жизнь ярким вихрем понеслась по глубинам затихающего сознания.


         Мама, моя добрая мама. Огромные серо-голубые, всегда напряженные, испуганные глаза.
        - Сонечка, девочка моя, девочка моя, - приговаривала мама, сидя у кровати младшей дочери.
Девочка тяжело дышит. Соседка сказала, что она слабенькая и выживет ли - один Бог знает. Но надо молиться. Он все слышит, все в воле Его. На улице солнце, слышен крик сестер. Готлиб, старший брат присел на лежащие кучкой поленья. Устал. Отец привез  сухостой. Распилили, теперь надо порубить и сложить дрова в поленницу. Девчонки тоже устали, пусть поиграют.

        Вечер. Скоро придет отец. Мама тревожно поглядывает в окно. Опять пьяный придет. Опять ругань, грубость и побитая мама. Готлиб помнит время, когда папа был добрым и ласковым. Тогда с пастбища приходило стадо коров, и наша Пчелка сама приходила во двор, мычала – звала маму подоить ее. В доме сытно, пахло парным молоком, свежим хлебом. Мальчик любил воскресенье. Тогда родители красиво одевались: на маме была кружевная косынка и платье с вышитыми голубыми цветами. Он не знал, как они назывались, но именно их вспоминал, когда думал о маме. Втроем шли в кирху. Возвращались к обеду. Мама готовила вкусные сладкие пироги – куха, и любимое блюдо – крафтум кроуле – так она его называла. Это была большая миска отварной толченой картошки, мяса и тушеной квашеной капусты.

         Их предки жили в поволжской деревнееще с екатерининских времен. Знали свой язык, кухня была немецко-русская, помнили и соблюдали обычаи предков. С соседями не cорились, работали на совесть. Не бедствовали.
Готлиб смутно помнит, как пришли мужики, не наши - сельские, чужие, и сказали, что теперь новая власть и кулаков будут раскулачивать. Что это такое, он не понимал, но смутная тревога закралась в его детское сознание.
С новой властью пришла беда –репрессии, разруха, а за ней и голод.
И потянулись обозы с нехитрым, чудом спасенным скарбом, стайками детей в неизвестный, теплый край. Дорога была дальняя и трудная, голод, бандитизм. Что ждало впереди, не знал никто.

В телеге, на овчине лежит  больная мама. Она молча переносит тяготы переезда, пьянство и дебоши мужа.
Вечером обоз останавливался на ночлег. Готлиб уже знал свои обязанности – надо найти сухие ветки, поставить треногу с котелком, разжечь огонь. Катя и Зоя возятся с ужином. Аня рядом с мамой. Мама уже не встает, у нее тяжелая одышка, посиневшие губы.
- Мутер, уже остановились на ночлег. Потерпите, мутер.
- Катя…Зоя…Соня...Готлиб… где вы? Аня, где дети? – с трудом говорит мама.
- Здесь, здесь все. Не надо говорить, отдыхайте.
- Аня, доченька, ты старшая… если со мной что случится – ты за всех в ответе… Сбереги детей, доченька.
Немного отдышавшись, опять зовет детей.
- Катя, Зоя, Соня,Готлиб, - кликнула Аня.
 Повзрослевшие, осунувшиеся девочки и вытянувшийся Готлиб подошли к маме. Аня осталась у костра.
Мама пристально посмотрела на каждого и тихо сказала:
- Не ругайтесь. Готлиб, ты старший, за всех в ответе. Отцу помогай. Он такой от нужды, от беды. Не осуждайте его. За девочек беспокоюсь. Работящие, но гордые и горячие. Если что случится - Сонечку берегите. Держитесь вместе.
- Мама, мама, - заплакала Сонечка.
Ночью мамы не стало. Отец совсем запил. Однажды утром дети так и не дозвались его. Когда ушел, что с ним случилось, они уже никогда не узнают.

***
         В то время в Казахстан прибывало много переселенцев и понятно, что здесь их особо не ждали и специально условий не создавали. Семья бедствовала, девочки работали в прислугах – выживали, как могли.

         Шло время. Аня и Сонечка стали еще больше похожи на маму, особенно Сонечка. Невысокого роста, тоненькая, с большими кроткими голубыми глазами. Катя и Зоя похожи на отца – высокие, статные, смугловатые, богатые косы обрамляют их девичьи головки.  Ребята заглядываются на сестер – одна другой краше.
         Готлиб женился.
         Вот уже и Аня с Катей вышли замуж.

         Зоя страстно хотела учиться и стать медсестрой. Такая возможность представилась, и в 1930 году она поступила на курсы медицинских сестер в Фергане.
         Пришла весна и для Зои. Она полюбила молодого, красивого, образованного юношу из просвещенного мусульманского рода.
Она словно леталапо весенней Фергане, и от счастья хотелось петь.
«Какое счастье! Какое счастье!» - в унисон легким постукиваниям каблучков отзывалось сердце.

Вечером пришла Катя.
        - Катя, какая ты красивая! Какое все вокруг красивое!
Зое хотелось обо всем рассказать сестре, но она не решалась. Катя старшая, да и строгая - сюсюканий не терпит.
        - Зоя, - сказала без предисловий Катя, – к нам приходили сватать тебя. Я дала согласие. Человек состоятельный, старше тебя. Я приняла предложение. Думаю, тебе надо согласиться. Жизнь нелегкая, что будет впереди – кто знает. А он будет тебе защитой, с ним никто не обидит. И так мужики пялятся на тебя. Подарки я уже получила.

«Как, как Катя могла сама решить мою судьбу?! Как я без Холмата?! Нет, нет, это невозможно, я без него и жить не смогу!» - в голове пронеслись обрывки пылающих мыслей. Девушка возмущена, взбешена – вот где проявился ее характер. Зоя наотрез отказалась от такого замужества.

        Улица, еще улица, скорей, скорей, лишь бы он был дома!

«Я бегу к тебе, я люблю тебя, я не предам нашу любовь! Родной мой, родной, только будь дома. Защити меня, укрой меня, не дай на растерзание! Любимый мой, любимый мой…» – проносилось в ее голове.

        Он был дома.

Тайный обряд никох. Зоя плохо понимала, что говорит мулла, но знала, что скажет только да, да и еще раз да. Да, она хочет стать женой возлюбленного, она будет его женой…обряд совершен - она его жена!
Престарелый неудачник-жених остался ни с чем. Конечно, такое своеволие Зои не прошло ей даром, и в отношениях сестер появилась глубокая многолетняя трещина.

         Родители недовольны выбором сына, не о такой невестке они мечтали.
Во время установления советской власти в Туркестане, отец Холмата вместе с  семьей ушел в Афганистан. Холмат с женой  остался в Союзе. Связь с родными  оборвалась.

         Переехали в Пяндж. Купили  домик. Холмат работал  в парикмахерской.
1932 год. Первенец. Доченька.
         - Розочка моя, девочка моя, – напевала счастливая мать. И еще пела все самые ласковые и нежные слова, которые может понять только мама и ее младенец. Муж называл ее горлинкой за эти непонятные ему, но такие родные напевы.

         В 36 году родился Жорик. Зоя была счастлива.

         
         37 год. Страшный, сиротливый, слезный год. Арестован и осужден по 58 статье Холмат. Поводом для ареста стало его происхождение и проживание близких родственников за границей.
Страшные, холодные, одинокие ночи. После тяжелого трудового дня она долго не могла уснуть. Просыпалась от своего крика:
         - Холмат, Холмат…, – звала она не своим от тоски и горя голосом. Ей снилось, что он замерз в студеных сибирских снегах…ей снилось, что его забивают насмерть зэки, конвоиры озлобленно кричат-приговаривают:«Так его, так его, ату его, ату…».

«Как сохранить детей, как выжить в этом нечеловеческом, жестоком месиве, где она вдруг превратилась из гражданки Великой Страны в жену врага народа, а дети из любимых советской Родиной детей -в изгоев? Нет работы, нет денег, нет будущего…»
Каждую ночь она со смиренным ужасом ждала, что придут и за ней…дети, дети, что будет с детьми…. Но за ней не шли. Почему – осталось загадкой.

         Продала дом в Пяндже и с детьми переехала в Курган-Тюбе.  Съемный угол, потом сняли сарайчик.
«Работать, работать и не жаловаться. Как мама, работать и жить для детей, - думала Зоя. - Холмат обязательно вернется.  Что бы ни случилось, детей сберегу. Вырастут. Отец придет – а вот они, дети наши какие! Живые и здоровые. Твои, любимый, твои и мои дети».
«…Розочка так на тебя похожа. Первое время все спрашивала «Где папа?» - да как же ей объяснишь. Теперь подросла. Глаза твои, большие, умные – все чувствует, понимает. Как ее от злых языков защитить? Жорик уже бегает. Недавно к соседям зашел. Хорошие соседи, повезло с ними. Махкам-апа дала ему лепешку – бежит ко мне, глаза горят, лопочет что-то».

         Письма, письма, письма … в один конец, а обратно - тишина, гнетущая, убивающая, никого не щадящая тишина.


         Хозяин продает ей половину своего участка.
Счастье! Теперь у семьи есть участок земли.
Выживем. Спасет огород, живность. Воды было вдоволь – огород выходил прямо на речку Джайбор.


         1941 год. Война.
Она почти бежит домой. «Что же теперь будет? Что же теперь будет? – выстрел-вопрос  стучит в голове  и не находит ответа.
         Растерянность.
Ночью стук в дверь. Вскочила, накинула халат.«Что случилось? Может,Холмат….?»
За воротами стояли двое в военной форме.
         - Одевайтесь. Проедете с нами.
         - Куда? Что случилось? Куда? А с кем дети останутся? Они одни, маленькие. Когда я вернусь? – запаниковала Зоя. Так забирали мужа. Теперь ее. Она не хотела верить, что уже не вернется.

В ночной тишине на железнодорожный вокзал подъехала крытая грузовая машина. Также бесшумно из нее вышла группа людей, окруженная военными. Подвели строем к  товарному вагону. Погрузились. Женщины, мужчины – советские немцы. Страна отказалась от них. Немцы – могут быть пособниками фашистов.

         Бесконечная, изнурительная, полуголодная дорога. Людей в вагоне много, сесть негде. Много больных. Есть небольшое окно, забитое железной решеткой. На станциях смотреть в окно нельзя, выходить не разрешают. Но все это было неважно – дети, как там дети? «Холмат, где ты, почему  оставил нас. Жив ли ты? Я не вынесу разлуку с детьми. Куда нас везут? Может, туда, где ты? Война, война... Когда арестовали, сказали, отправят в трудармию и, что все немцы предатели и фашисты.  Я объясняла – я замужем, у меня двое детей. Бумагу требовали из ЗАГСа. А что это за бумага? Никох  для них не имеет значения, бумага государственная нужна. Холмат, почему ты не взял эту  бумагу? Где сестры…Готлиба тоже забрали. Где он теперь…»

          Сибирь. Лагерь.Вокруг колючая проволока,вышки с вооруженными солдатами. Одноэтажные длинные бараки. Здесь  раньше содержали уголовников – теперь  немцы.
За лагерем тайга. Лесоповал. Изнурительный труд. Руки ободраны в кровь, болит все тело. В лагерь возвращаются затемно. Идут молча, сил говорить нет. Вечерняя баланда. Сон. Тревожный, страшный, больной сон. Она чувствовала себя ломовой лошадью, которую поставили в жестокий круговорот, и нет ему конца, и нет просвета.

           Зима. Она идет вдоль барака. «Холодно, как холодно… Нет больше сил идти, бороться… Ничего больше не будет, только этот пронизывающий холод, бесконечное визжание пилы, ругательства конвоиров, унижения…бесконечные унижения…зачем жить, незачем жить. Это никогда не кончится…», - стучало в висках. Ее охватило такое отчаяние, что от немого крика свело губы…все лицо.
- Господи, за что? За что? Чем я прогневила тебя? Может, нет тебя? Мама говорила, что ты есть, так, где же ты, за что мучаешь, где же защита твоя, где затерялась милость твоя??? – кричала она немыми губами.
От слабости рухнула на колени – нет сил встать…. «Зачем, чтобы опять идти в эту жестокую бесконечность? Не хочу… - ей стало спокойно, холод отпустил – вот он покой…на все воля Твоя, Господи….». Прошлое уходит все дальше и дальше. Она  с трудом вспоминает лицо Холмата. Видит его глаза, или это глаза дочери, или это глаза Жорика. Дети...дети.

- Зоя, Зоя. Ты чего, ты чего это, - причитал кто-то. – Фрида, Марийка, скорей, сюда! Здесь Зоя замерзла, помогите…

        Но она не замерзла, выжила. Подлечили и опять в лагерь.

Кабинет начальника лагеря. На столе раскрытая папка.
        - До войны медсестрой работала?
        - Да, немного.
        - Поедешь в райцентр в распоряжение военкомата. Собирайся.
«На войну? – стучало в висках. – А дети, а дети?». Но  время и лагерь научили ее молчать.

        В военкомате никто не задавал вопросов о ее прошлом. Дали бумажку с печатью и направили работать на санитарный поезд.
Раненые, бесконечная стирка простыней, бинтов, гимнастерок… Сутками перевязки, уколы, порошки, санобработка вагонов… На каждой станцииносилки, накрытые простыней- кто-то не доехал, не дожил и уже не увидит победу.
Состав попадал под бомбежки, обстрелы, диверсии.
       Но судьба как будто сжалилась над ней – Зоя уцелела.
В одном из таких рейсов она обратила внимание, как смотрит на нее раненый лейтенант. Мужчины всегда поглядывали на нее с интересом, а нередко и  с восхищением. Зоя была еще хороша собой. Пышные рыжие волосы выбивались из-под белой косынки. Выразительные сине-серые глаза смотрели напряженно и уверенно. Стройная, высокая – это не мог скрыть даже бесформенный медицинский халат. В редкие свободные минуты она поддерживала раненных, как могла,  смеялась с ними, шутила. Это уже была не та застенчивая девушка, а прошедшая круги ада мать. Она, как раненая птица, из последних сил пыталась выжить. Дома ждали дети.
 «Через несколько дней будем в Сталинабаде – может, удастся поехать домой». Но до Курган-Тюбе далеко, больше 100 км. «Я попрошу, мне бы только один день. Я успею. Только бы увидеть детей и сразу назад. Только б здоровые были» - как заклинание повторяла она.
Она экономила свой паек – хлеб, сахар. С гостинцами приедет.
- Сестричка, мне б воды, - попросил лейтенант.
- Сейчас.
Принесла.  Ранение было не тяжелым. Он привстал, напился и представился.
- Я – Павел. Дикий Павел.
- Почему дикий? – удивилась Зоя.
Лейтенант расплылся в улыбке.
- Я хохол, украинец значит. Родился в деревне Диковка. В нашей деревне у всех фамилия Дикий, - отрапортовал со смехом Павел.
- А я немка, - как отрезала она.
- У нас на Украине тоже  немцы до войны жили. Чистоплотный народ, работящий, - ответил Павел, словно и не понял ее.- Замуж за меня пойдешь?
Она не ответила.
Но Павел не шутил. Запала в сердце, и он старался при любой возможности заговорить с ней… Зоя уже заинтересованно смотрела на раненого, отвечала на шутки. Вечером заходила в вагон и слушалаего деревенские сказки про белого бычка, козу-дерезу или колдунью, которая по ночам превращалась в свинью и пугала запоздалых хлопцев.
«Замуж. Видный парень, высокий, синеглазый, русоволосый. Руки какие натруженные – не лентяй. Главное, бумажку из ЗАГСа взять с печатью,тогда  и к детям, может, отпустят».
«А как же Холмат?».   Но ответа она не находила.
Однажды она рассказала Павлу свою историю. Не плакала – слез давно не было, и жалости не просила.
- Прибудем в Сталинабад, сразу пойдем распишемся. Ты не думай, я серьезно. Я не женат. Время военное – распишут сразу. Ты, как жена советского офицера останешься дома, а после войны я тебя найду.
Павел не стал расспрашивать о муже. Кто знает, жив ли он. Женится, а дальше решать ей. «Судьбу не обманешь», – говорил его дед.
Затеплилась надежда. «Домой, домой, к детям.Они, наверно, сильно подросли». Розе было 7, а Жорику - 3 года,когда ее оторвали от детей.
Зоя стала его женой.

        Дети были здоровы. За ними присматривали, подкармливали соседи: узбекская семья, жившая за дувалом, и тетя Мария, дом которой стоял немного дальше.Дети  запущенные, голодные, но живые. Тогда все жили тяжело, впроголодь. Работа, работа, работа…Все для фронта, все для победы.
Павла подлечили, и он приехал в Курган-Тюбе в свою новую семью. Через два дня отбыл на фронт.
        И опять работа…, но теперь для детей. Накормить, одеть, обуть. Какое  счастье – дети с ней! «Теперь будем жить, теперь нечего бояться. Теперь вас никто не назовет фашистскими детьми. Теперь я – жена советского офицера». Хваталась за любую работу - поденную, грязную, тяжелую…неважно. В огороде на ровных грядках вызревает урожай, по двору бегают куры, цыплята. В огороде на берегу реки замочены бочки для засолки. «Будет чем жить,- радовалась Зоя, - продам соления, подсоберу денег – корову куплю. Дети прозрачные – питание надо хорошее, молоко нужно. Или сначала козу куплю – травы много, прокормим».
Роза не отходит от мамы. Она ее помнит. Мама изменилась, но глаза и руки такие же ласковые, как и много лет назад. И еще она хорошо помнила отца и очень любила его. Ей казалось, что все это было когда-то давно, давно. Жорик сначала дичился, побаивался незнакомой тети, но потом тоже стал ее «хвостиком».

На козьем молоке дети стали выправляться, щеки порозовели, все громче звенел их смех.

         45 год. Конец лета. Пришел с войны Павел. Гимнастерка в орденах и медалях. Он сильно хромал, ходил с палочкой - тяжело ранило в боях за освобождение Кракова.

         Время шло. В 47 году родилась дочь – назвали Людмилой. «Вот тебе, Розочка, и Милочка-копилочка, как ты просила» - сказала Зоя, когда они с Павлом принесли ребенка домой. Жорик к плачущему свертку не подходил. То ли боялся, то ли ревновал маму к нему. Но когда Милочка стала ходить, стал воспринимать  как члена семьи, хоть и таскал потом за  тоненькие русые  косички.
Как-то Павел припозднился с работы. «Опять партсобрание» – решила Зоя. Пришел часов в 11, если не позже.
          - Зоя, выйди-ка.
          - Павлуша, ты?
          - Я, я. Помоги  затащить…
Зоя ахнула. Во дворе, в темноте она увидела силуэт чего-то большого.
  - Павлуша, что это?
  - Тише, тише. Сам не знаю. Потом все расскажу.
Они вскрыли тюк во дворе, там было что-то мягкое, тряпичное, перевязанное кипами. Занесли в дом и только там увидели, что это белые трикотажные мужские майки. Целый огромный тюк маек. Зоя испугалась.
  - Павлуша, откуда это. За это ж посадить могут.
  - Шел домой,стемнело. Проехал грузовик и с него упал тюк – закрепили наверно слабо. Убери подальше – пригодится.

        Зоя была в изумлении. Как же он любил ее, если поступился партийными принципами, не сдал тюк, не сообщил, куда следует, а на себе, с его-то больной ногой притащил домой. В нем ведь не меньше ста килограммов.
Позже узнали, майки – помощь американцев Советскому Союзу.
Как пригодился этот тюк!  Несколько лет дети носили одежду, сшитую мамой из маек. Потихоньку продавала, готовила приданое дочери,сама приоделась.У нее теперь было добротное пальто и  горжетка из лисы. Павел настоял, чтобы купила боты.
         49 год. Розочка сдает выпускные экзамены. Она расцвела – смугловатая кожа, тонкая талия, огромные карие  глаза. Работящая. «Взгляд, как у отца. Где он теперь, жив ли?..Холмат, Холмат …»  - где-то в самой глубине стонало сердце.
         - Кем же ты все-таки хочешь стать? – не раз спрашивала Зоя. – Ты уж определись. То в военное училище собираешься, то пожарным хочешь стать. Все какие-то профессии выбираешь не женские.

Роза хотела стать военным, как отчим. Ей нравилась военная форма, его выправка. Но главное, наверно, его отношение к ним, детям. Характеру неё мальчишеский, порывистая, всегда впереди ватаги. Легко переплывала Джайбор, играла в футбол – словом, мальчишка, да и только. Но выяснилось, что девушек в военное училище не принимают.

         - Тогда буду пожарным, - заявила Роза, – они тоже военные.

         На лето мама сшила ей черные хлопковые шаровары внизу на резинке – «Шик, блеск, красота!» - восхищалась дочь. Не у каждой девушки было такое богатство. Павел принес ей дамский трофейный велосипед, правда,Жорик катался на нем больше, за что частенько получал подзатыльники.«Ничего, уедешь учиться - велик мой будет», - успокаивал он себя. Любил технику, привлекало все, что можно раскрутить и закрутить. В хозяйстве уже надежный помощник.

         - Роза, доченька, послушай меня. Выбрось из головы пожарников. Выучись на врача. Мечтаю, чтобы ты в белом халате работала, чтобы уважали, чтоб людей спасала. Врачи – они тоже военные. Во время войны в военной форме ходят, их сразу призывают на фронт.

«Господи, не дай и не приведи еще раз пережить войну. Господи, береги ее!» -  мысленно молила она. Вслух нельзя – Павел член партии.

Девушка согласилась.Для поступления Зоя сшила дочери красивое крепдешиновое платье.
В том же году Роза поступила в медицинский институт в Душанбе.

          В начале 52 года родился Витенька – вылитый Павел.

Уже построили небольшой дом. В сарае теперь обитает корова. Опоросилась свинья, по дувалу скачет коза. Яйца, сало, окорока, соленья, варенья – все есть в доме. Павел работает на маслозаводе парторгом. Ходить, правда, далеко, ранение  дает о себе знать, нога ноет, ноет по ночам. Но Зоя знает заветную мазь, в лагере научили. Одно беспокоило – все чаще стал выпивать.  Все чаще приходит с работы  без настроения. На вопросы не отвечает, отмалчивается.

          Весна 53 года. Жорику 14 лет.
          - Мам, давай радио в дом проведем. У соседей уже есть, - уговаривает Жорик маму.
          - Ты, сначала за голубями научись смотреть – опять все вылетели, - укоризненно сказала мама.
          - И дверь в голубятне заодно починю.
          - Как радио проводить, знаешь?
          - Знаю. Только провод надо перекинуть от соседей через крышу.
          - Ну, делай, - согласилась мама, - только крышу не продави. Чем чинить потом.
          - Я осторожно.
          - Может, в воскресенье с Павлом и проведете?- неуверенно сказала Зоя.
          «Да будет ли дома» - подумала про себя.
          - Я сам,  куда ему  на крышу лезть.

Полдня Жорик возился с проводами, электричеством, голубями.
        Зашел сосед:
- Жорка, провода хорошо закрепи, потом подсоединяй.
- Да, да, дядь Володя, я понял…


        День был прохладный, ветреный, весенний.
Ночью подул ураганный ветер, по крыше тихо застучал дождь. Утром дождь усилился и перешел в ливень. Павел ушел на работу. «Ливень. Ой, вода в реке поднимется – бочки, бочки  унесет! - Зоя вскочила, наскоро накинула халат, рванулась из дома…


        «Витя, Витенька, Ро…..за…Хол…мат…. - сознание угасало, она уже ничего не чувствовала.

        Она смотрела вниз.

        Там, далеко стояли испуганные люди, кто-то крепко держал Жорика, истошно плакал Витенька. Кто-то побежал к столбу отключить электричество, кто-то бежал с лопатой… но никто не помог… оголенные, подключенные провода как железный спрут терзали ее тело.

Моросил дождь.