Давай с тобой поговорим

               
   Колёса под вагоном  скорого поезда  отсчитывают километры. Стучат себе и стучат. А вот какой-нибудь заядлый командировочный или бывалый путешественник сказал бы: «А нет…  Это не просто стук. Это настоящая музыка. Музыка длинных дорог…» И действительно. Прислушайтесь.  То - гулко и монотонно, будто тяжелые песты  бьют о стенку колокола, то – легко и звонко, точь-в-точь  деревянными палочками по металлической поверхности какого-то призрачного  ударного инструмента, выбивая почти мелодию, под которую хочется двигаться, закрыв глаза, и представлять себя, где-нибудь в жарком индонезийском Улу-Вате. Но фантазия тут же исчезает, если  только открыть глаза: за толстым стеклом искрится на солнце снежная пыль, вылетающая из-под железных колёс вагона и, подхваченная ветром, стелется покрывалом на пролетающие мимо окон белые  поля с редкими, оставшимися на зиму, стогами сена. 
Всё дальше и дальше, дальше и дальше  от родной Тюмени.
 
   Купе пустое. В это время года так бывает часто, тем более в  дорогом фирменном поезде. В стакане из-под чая  в такт  покачивающемуся вагону звенит ложечка. Чтобы скрасить одиночество, Лида  нехотя перелистывает страницы дешевой книжонки -  серьёзные книги принципиально не берёт в дорогу.  Можно, конечно, купить билет в самолёт и через несколько часов быть на месте. Но нет! Она обожает ездить в поезде! Чтобы, закрыв глаза, слушать мелодию длинной дороги. А ещё -  общаться с интересными людьми. И ей на них необыкновенно везёт. Разглядывая лица, она умиляется тому, насколько похожими бывают прожившие многие годы вместе супруги. Они могут молчать всю дорогу, но стоит им только мельком переглянуться, как один - берёт кружки и идёт за чаем, а другой - накрывает на стол. Невидимый посторонним жест одного - заставляет другого немедленно достать лекарства и налить воду в стакан. Прошлую поездку именно такая пара делила с ней купе. Седовласая и очень милая женщина, с какой-то особенной, тонкой, хорошо сохранившейся красотой, весь день ухаживала за мужем - крупным мужчиной со свирепым подбородком,  пудовыми кулачищами и довольно строгим взглядом из-под сдвинутых бровей.  А она - такая маленькая и хрупкая против него - целый день, то поддерживала мужа, провожая в туалет, то чай приносила, то давление измеряла.  Ему,  действительно, очень занедужило  в дороге. Так расхворался,  что даже пришлось вызвать врача на станции Тайга.  А к ночи, когда  полегчало,  и самоотверженная женщина  уснула, уставшая за день от переживаний и физической нагрузки, он потихоньку, чтобы не разбудить её, присел рядом - совсем ещё слабый от перенесенного приступа - и  долго смотрел на неё с  нежностью и любовью, подтыкая сползающее  одеяло.  Сложилось ощущение, что грозный-то он грозный, да и могучий, никто не поспорит с этим, но будто весь этот вид  ему дан Богом, чтобы скрыть очень доброе и нежное сердце.

   В другой раз   Лида  ехала с двумя узбечками и маленькой девочкой - внучкой одной из них. Девочка не знала русского языка, сидела смирно и даже не выходила из купе. Бабушка расчесывала ей черные, как смоль, волосы и заплетала в тоненькие филигранные косички. Лида удивлялась этому, поистине достойному восхищения, искусству – плетению несметного количества тоненьких аккуратных косичек, а ещё -  терпению и смирению  маленькой узбечки. Сначала взрослые очень смущались, говорили тихо, не поднимая глаз, и только на своём языке. Потом разговорились на русском и всю последующую дорогу рассказывали истории из своей жизни. Эта жизнь сильно  отличалась  от привычных для Лиды каждодневных событий - в ней были голод, отсутствие работы, унижения. Как всё же полезно иногда послушать такие истории, чтобы задуматься о ценности того, что имеешь сам.

   А однажды - попался в попутчики вертолётчик, только что возвратившийся из африканской командировки. Лида  была первой, кому вертолётчик с таким необычайным  надрывом рассказывал про свою чернокожую любовь по имени Беда. В Новосибирске его ждала семья, а в сердце саднила живая рана от расставания с Бедой. Он  азартно описывал немудрёные подарки, которые дарил своей Беде. Как она радовалась простому ситцевому отрезу, как оборачивалась в него, улыбаясь своей белозубой улыбкой. Тело Беды было смуглым, почти черным,  упругим под тёплой его рукой. А губы… Губы - пухлые со сладким привкусом какого-то национального напитка, которым он угощал её в дешевом  кафе в быстро остывающих от дневного солнца, висящего весь день над пустыней белым раскалённым шаром, сумерках.  Потом вертолётчик  долго сидел, не открывая глаз, не желая возвращаться в действительность, молчал, качая головой.  А Лида слушала внимательно, не перебивала, смирно наблюдала за рассказчиком, сочувствовала его грусти, читала по его  губам беззвучно произнесённые фразы признания в любви.  Может, последней его любви.
-Ох, Беда-Беда, в огороде лебеда, - вертолётчик вздыхал,  в недоумении поднимал брови. - Надо же! Я и не знал, что можно любить двух женщин одновременно! Ведь я жену тоже люблю. По-другому, конечно. Не как в молодости. Скорее привык к ней, прилепился навсегда. И не брошу её. Мы с ней четверть века вместе. Ни один пуд соли съели.  Девок двух вырастили, замуж выдали!
   Лида как будто  кожей ощущала, что в этот момент - хрупкий и прозрачный, почти хрустальный - надо молчать, не проронить даже слова или звука, чтобы   дать возможность человеку высказаться, пропустить все переживания через себя, сделать это  хотя бы раз в жизни. И тогда обязательно придёт осмысление, и появится выход, и просветлеют глаза.  Хороший попутчик – это почти психотерапевт. Только ему  легче всего вывернуть душу наизнанку. Он  ни в чем не заинтересован, никогда не выдаст  тайны никому из близких, которых чаще всего очень оберегают от таких тайн.  Попутчик, просто, выйдет на своей станции и исчезнет  навсегда.  Лида  слушала  с интересом, запоминая чуть ли ни дословно все мелочи людских историй. Ярких, откровенных. Потом многие из попутчиков становились героями её стихов и рассказов. Она и не скрывала ни от кого, откуда берутся сюжеты: из живых жизненных историй.
 
   Но в этот  раз почти  сутки Лида ехала одна. Без особого интереса перелистывая страницы бестселлера, она отслеживала историю одной молодой образованной англичанки, убежавшей от несчастной любви в Америку.  Иногда мысли прерывались протяжными гудками за окном вагона, шарканьем тапочек за дверями купе, голосом начальника поезда из радиоприёмника, предупреждающего об опасности доверительных отношений со случайными людьми. На станции Мариинск дверь резко распахнула проводница и, лукаво прищурив глаза, заговорщически пропела:
-Не заскучали? Я вот Вам попутчика привела.
  В купе вошёл высокий военный - полковник. Шинель слегка запорошена крупинками снега, которые в тёплом купе  мгновенно  превратились в мелкие капельки воды. Строго окинул взглядом купе, как бы примериваясь, подойдут ли случайные соседи Его Величеству для общего крова на текущий вечер и предстоящую ночь. Кажется, остался довольным.  Снял шинель, отряхнув в коридоре от влаги, аккуратно повесил на плечики. Распаковал чемодан, достал тапочки и спортивный костюм.
-Вы до какой станции, мадам? – голос властный, командный.
-До Красноярска, - Лида  раскашлялась и почти шёпотом произнесла название станции так, что с трудом узнала свой собственный голос.
   Слова цеплялись за ком, который вдруг образовался в горле, и  даже не сейчас, не в это самое мгновение, а раньше, за долю секунды до того, как проводница открыла дверь. Она неожиданно почувствовала:  что-то должно произойти. И это что-то потревожит давно хранимое на старой полочке её памяти, запрятанное так глубоко, что годами не вынималось. Не вынималось, потому что должно было забыться совсем. Должно было забыться…
-Значит, выйдем вместе, - совершенно неэмоционально ответил полковник.
Лида его  узнала. Причем сразу. Она не допускала даже сомнений -  это был он. Память мгновенно вынула его из закрытой наглухо, закрытой на сорок амбарных замков, замурованной навеки своей ячейки и  оживила все переживания, связанные  с ним. Кровь вдруг прилила к голове, мозг перестал соображать,  сердце заныло и заухало, застучало  в такт вагонным колёсам, готовое выпрыгнуть из груди и покатиться под откос.  Даже не стоило задавать лишних вопросов - это был он!

               
   Рано или поздно каждому из нас приходят мысли о Боге: есть ли он на свете?  Наверное, очень грешно сомневаться по этому поводу. Людям, страстно верующим, и в голову не приходят какие-то сомнения. Они, просто, верят, молят, просят, благодарят, надеются на помощь. Лида  тоже верила, только не думала о Боге каждый день. Обычная будничная жизнь закручивалась в тугую пружину, готовую лопнуть, как в механическом будильнике из её детства. В храм  Лида не  ходила от праздника и до праздника. Не выдерживала поста. Но она знала, что не в этом её главный грех.  Скука! Периодически приходящая скука! Она шершавым покрывалом окутывала её с ног до головы. И на первый взгляд даже спасала  от окружающего холода, но это было совсем не так! Скука скорее напоминала  тяжелую, намокшую под осенним дождём рогожу, из-под которой выбраться было почти невозможно. Эта скука появлялась как будто без особой причины, давила мокрой рогожей на плечи, путала ноги и не давала двигаться вперёд.  В такие периоды Лида  как будто плыла на плоту жизни от причала к причалу. И было всё равно, куда вынесет судьба её плот: в бушующее море или в тихую заводь, о какой камень разобьёт его в щепки. Нет, мечты были, конечно. Ну, как не мечтать в молодости? Но не было сил  творить по-настоящему.  Дни казались тусклыми, будто небо было закрыто от солнца на все замки и запоры. Просто, наступало утро, потом приходил день, вечер, ночь.  Все вокруг, и она тоже, учили квантовую механику и математический анализ, бегали в перерыв в студенческую столовку и готовились в библиотеке к семинарам.   Нет, Лида   не была  меланхоличной особой, тем более в те молодые годы. Она ездила со стройотрядом в северный город нефтяников, работала там, как и все, до седьмого пота, авралила до часа ночи, заканчивая объекты, пела до хрипоты в горле песни под гитару у костра. Во время учебного семестра жизнь бурлила с тем же напором. И всегда рядом с ней было много друзей. Влюблялась – солнышко в те времена открывало запоры на небесах. Разочаровывалась, опять впадая в тоску от мысли : «Не пара…».  Но всё шло своим чередом, вся жизнь последующая, казалось, была видна, как на ладони.  Плывешь и плывешь себе.   И ничто не преграждает путь - ни дикий остров, обойти который невозможно, не сделав поворота, ни  бурлящая воронка, выбраться из которой можно только сделав резкое движение в сторону.
   Иногда мечты сбывались. Ещё с первого курса мечтала заполучить в женихи курсанта военного училища. Ну, нравились ей военные ребята! Всегда подтянутые, в отглаженной форме, статные, чеканящие шаг, они казались настоящими мужчинами, защитниками. Рядом с таким даже идти по улице –  счастье. Как не мечтать о таком?  И вот тебе,  на! На третьем курсе он появился в её жизни, как по заказу…

-Лид, пойдём на танцы в «Прогресс»! – заглянула в комнату с лукавой улыбкой Ритуля из соседней группы. - Представь, сейчас прибежала вахтёрша и сообщила, что позвонили из клуба с огромной просьбой прислать девчат  нашего общежития. Представь, в клубе играет ансамбль,  пригласили курсантов  военного училища, а девчат нет ни одной! Представь!
- Да у меня и надеть, вроде бы, нечего…
Ритуля очень хотела на танцы, потому, совершенно не задумываясь, предложила своё шикарное белое джинсовое платье. Писк моды! Такое можно было только на барахолке за огромную сумму купить. Но Рита в летние каникулы ездила в Вильнюс к родне и оттуда привезла  наряды, о которых даже мечтать   было невозможно. Отказаться от предложения? Да никогда! И девчата, принарядившись, побежали в клуб.

   -Ой! Наконец-то! Входите, девочки. Мы уж и не знаем, что делать! – ведущая танцевального вечера радостно пригласила в зал. В глазах зарябило от одинаковых кителей, коротких стрижек, начищенных до блеска ботинок. Все казались одинаковыми даже на лицо -   как китайцы, только разные по росту. Заиграло танго, и Лида краем глаза заметила, как из угла быстрым шагом, почти переходящим в бег - чтобы только успеть, чтобы только не перехватили раньше -  в её сторону двигался высокий, даже очень высокий, темноволосый парень.
- Можно Вас пригласить на танец? – а  парень-то оказался ничего себе так: статный, синеглазый, с яркими чувственными губами и румянцем от смущения во всю щеку.
Лида кивнула головой и, как стройная белая лебёдушка в беспроигрышном джинсовом платье с Риткиного плеча, проплыла в центр зала.
-Меня Петром зовут. А Вас? – парень начал  напористо, за талию держал нежно и с нескрываемым интересом разглядывал светло-русые волосы Лиды, заплетённые в толстую косу.
- Лида, - привыкая к необычному запаху наглаженного кителя, ответила девушка, глядя в грудь Петру, не смея поднять глаза.  Высокий, красивый, умный. Вот  этот - точно её  пара! Только бы пригласил ещё раз!
И он пригласил. И не раз. И не отходил уже от неё до конца вечера. А потом вызвался проводить, пытался найти какие-нибудь общие темы для разговора. Темы, конечно, были, и Лида никогда не выделялась молчаливостью, но в этот вечер, как будто язык проглотила, не могла вымолвить и слова. Только шла рядом с ним, высоко держала голову, желая казаться выше и ещё стройнее и молчала, слегка кивая головой в ответ на  вопросы, или бесшумно набирала в грудь воздуха, поднимая плечики в недоумении, если не соглашалась с точкой зрения Петра. Коса лежала на плече и занимала собой Лидины беспокойные руки. Так дошли они до общежития, очень скромно попрощались, договорившись встретиться через неделю, в следующее увольнение Петра.

   Всю неделю девушка летала, как на крыльях. Смешная, растерянная… Девчата сразу заметили, что с Лидой творится что-то не то – куда-то делась вечная скука, на семинарах отвечает первой, подолгу разглядывает себя в зеркале. А по дороге из института вдруг неожиданно хватает за рукав  кого-нибудь из подруг и заставляет кружиться с ней по ковру из опавших, но ещё не тронутых осенними дождями листьев.
   Девчонки с радостью подбирали Лиде гардероб к следующему свиданию. Но таких красивых нарядов, как у Риты, ни у кого не было. И Лида боялась, очень боялась разочаровать своего нового друга. Синяя под джинсу юбка ниже колена, оранжевая трикотажная кофточка, облегающая тонкую талию, совсем не новые туфельки на среднем каблучке, чулки, закреплённые тонкой бельевой резинкой. Колготки тогда были дефицитной вещью. И плотных, красивых, кружевных резинок, таких, как сейчас носят модницы,  тоже было не найти. Только тонкие  бельевые – хоть километрами покупай в галантерейном отделе универмага. Лида натянула до предела чулки, как только могла ухитриться, остерегаясь, что резинки могут лопнуть и крепко подвести этим хозяйку, поправила юбочку, прошлась ещё раз расческой по заранее завитым в крупные кудри распущенным по плечам волосам. Вроде бы ничего так… Только бы резинки не подвели!
   А он, появившись на пороге комнаты в назначенное время, и не заметил простенького наряда девушки, смотрел прямо в глаза и, подхватив Лиду под руку, быстро увлёк её на прогулку. Гуляли допоздна в городском парке. Лида опять больше  молчала и слушала Петра. Сердечко билось, пытаясь выпрыгнуть из груди, когда юноша взял Лиду за руку и, почти не привлекая к себе - на пионерском расстоянии - попытался коснуться губами её губ. Ноги и руки девушки дрожали от волнения и нахлынувших чувств, она прикрыла глаза…  И тут… И тут произошло ожидаемое. И  неожиданное. И самое страшное, что вообще могло случиться с молодой девчонкой, в такой чувственный  момент!  Лида вдруг ощутила, как резинка на правой ноге стала медленно скатываться, накручивая на себя чулок…  Всё ниже и ниже…  Девушка  в ужасе отстранилась  от Петра и, стараясь отвлечь внимание парня, увлекла его в тень,  только  краем глаза глядя вниз на ноги. Одна – тёмная в чулке, а вторая - совсем белая и без чулка…  А он  постепенно опустился на туфельку и наделся сначала на каблук, а потом - и на подошву. Спасали только наступившие вечерние сумерки. Какие там поцелуи! Лишь бы Петр не заметил свершившейся оказии! Когда  быстро попрощавшись, Лида буквально запрыгнула в подъезд, стремительно прикрыв за собой дверь, Пётр в недоумении ещё несколько минут стоял у общежития, соображая, что же произошло с девушкой, и чем он мог её обидеть. До конца увольнения было ещё целых пара часов, можно и погулять, и даже в кино сходить в «Октябрь», что совсем недалеко отсюда…
А Лида, видя его через  стекло, беззвучно  рыдала,  стягивая с ног  чулки, один из которых был  наполнен рыжими осенними листьями и разодран до дыр каблуком, чтобы войти в холл общежития.

   Ночь прошла без сна. Решив, что Петр больше никогда не появится на пороге комнаты, Лида сидела понурая все занятия, голова совсем не соображала, интегралы не решались, а сердечко ёкало и останавливалось от стыда при воспоминании прошлого вечера.
   После занятий, когда девчата переводили какой-то занудный текст из  газеты к завтрашнему семинару по немецкому языку, в дверь постучали. В комнату вошёл курсант, представился Сергеем – другом Петра, передал для Лиды записку. Девчата сразу поняли к кому пришёл Сергей -  Ритка закрутила роман после того же танцевального вечера. Совсем меленькими буковками в самом верху тетрадного листа, сложенного в военный треугольник, была написана только одна строчка: «Прости. Я больше так не буду. Петр.»
   Кто бы мог подумать, что какая-то  бельевая  резинка может сыграть большую роль в дальнейших отношениях Петра и Лиды. Парень целых полгода боялся даже за руку взять девушку, не то, чтобы поцеловать.

   Но однажды, перед самой весной, когда ребята в дружной компании катались на картонках с ледяной горки в парке, как-то само собой получилось, что Петр будто невзначай прижал девушку к себе и крепко поцеловал.
   Значит, скоро замуж! Все ведь рано или поздно выходят замуж.  Лида уже представляла себе, как  поедет с мужем в военный городок. И будет это не где-нибудь в Амурской области.  Да ни за что! А непременно заграницей.
-Гутен морген, фрау! - будет говорить Лида  продавщице в булочной.
А та подаст тёплый хлеб и поблагодарит культурно за покупку:
-Данкэ!
 Потом она родит мужу двоих сыновей. А муж… Он непременно  дослужится до полковника. И Лида уже представляла его в полковничьей шинели с каракулевой папахой на голове и заранее начинала им гордиться.
   Так  представляла она своё будущее, как будто писала повествовательную историю, и ни на мгновение не сомневалась в хорошо просматриваемой водной глади до самого горизонта. Какие могут быть сомнения, если выглянуло солнце и так ярко освещает всех, кто сейчас вместе с ней на её плоту. И делать-то ничего особо не надо! Плыви и плыви…
   Мечты стали частью жизни, настоящей и будущей. Они вросли в неё так глубоко, что Лида долго не могла понять, даже с высоты прожитых лет, любила ли так крепко своего парня. Или она больше любила свои мечты и не допускала даже мизерной вероятности, что это всего лишь иллюзия вечного штиля, в котором нет подводных течений и набегающих внезапно ветров, приносящих низкие облака.  И  что эти облака могут закрыть опять  всё небо плотно и надолго.  Это сейчас она понимает, что скука, подкравшись потихоньку, опутала её тогда по рукам и ногам, не давая по-настоящему радоваться жизни, бороться с неудачами, страдать, сомневаться. Мечты были радужными и естественными, лёгкими, как воздушное пирожное, которое падало с неба прямо на блюдечко. Нате-с, скушайте! Ведь при всём напряжении жизни, водная гладь была такой  предсказуемой!

   А он, этот высокий, красивый, умный, настоящая  пара, взял да и бросил её перед самым - кажущимся ей - предложением руки и сердца… 
   Да, как же это может быть? Ведь это всё - не правда! Это что? Ей придётся теперь отказаться от военного городка заграницей? От «гутен морген» в булочной? От гордости за мужа-героя? От этого запаха, что всегда исходил от его наглаженного мундира… Удивительно, но Лида  долго помнила потом именно этот запах. Ни выражение его глаз, ни его признания, ни его рассказы об успехах на стрельбище, ни ласковые его руки,  а запах военного мундира…

   Скука свалилась с плеч и мокрым шершавым страхом отползала от неё, давая возможность пережить случившееся в страдании, в ярких человеческих муках и освободиться от её холода и тяжести.
   Каждый новый день наполнился сплошным ожиданием  возвращения Петра, его телефонного звонка, его записки, переданной с другом. Наступил наконец тот миг, когда Лида отчетливо поняла, что всё ЗА-КОН-ЧИ-ЛОСЬ… Все  ожидания пусты и бесполезны.  И в этот самый миг прозрения рухнул целый мир -  огромный, расцвеченный яркими красками, солнечный, с его широким теплым и бесконечно спокойным морем. Жизнь помчалась к страшному бурлящему водопаду и обрушилась в бездну - глубокую, тёмную, серую, как последние осенние дни и начало зимы. Когда непрестанно льёт за окнами институтской аудитории дождь, небо свисает клочьями, прохожие в трамваях чихают прямо ей в лицо, под ногами чавкает и хлюпает грязная снежная каша, трамваи выплывают из-за кисейного занавеса, как лодки на переправе Харона, и увозят всех обратно за занавес, повисший между двумя берегами. И  ей расхотелось жить. Сознание ещё боролось, оно напрочь отказывалось принимать случившееся  за действительность. В голове поселилось сплошное недоумение: почему все шутят, смеются, жуют вкусное печенье, когда ей так больно? Почему никто не утешает её? Почему она совершенно одна барахтается в этой ледяной бездне, и никто не подаст  руки, чтобы мгновенно вытащить, избавить от боли? Мгновенно! Иначе она  не выдержит этих мук и страданий!
 Но все раны затягиваются. Медленно, постепенно, но обязательно затягиваются.  Эту боль - даже не боль, а болезнь - надо  перестрадать, чтобы вновь захотеть жить. А потом потратить много сил, чтобы медленно-медленно выкарабкаться из серой бездны к свету. А вернее, Лида  не знала тогда в силу своей молодости очень важного: испытания даются по силам. Шершавая мокрая скука уже сползла с её плеч, надо только освободиться от неё, отопнуть её подальше от себя, чтобы  восстать, вылечиться окончательно. И ещё -  она не знала,  что никогда не будет  одинока. Бог  всегда рядом с ней в этих испытаниях. Это он спасает её от скуки, послав искушение, как избавление.  Теперь-то она знает это точно! Ведь человек не может, не должен  быть долго в одном затянувшемся состоянии штиля. Иначе он ослабнет душой и телом, разучится сопротивляться невзгодам, превратится в вечно дрейфующее судно, в каютах которого всё затянуто паутиной, и только поскрипывают мачты от лёгкого ветерка, и иногда доносится до спящих пассажиров всплеск волны о проржавевшие борта. Спасёт только работа над  собой, над своей личностью. Страдания – это тоже спасение! А ещё -  постоянный рост! Если мы застаиваемся, то Бог всегда наготове держит очередное искушение. Ради нас самих! И по нашим силам.

   Пустота на месте умершей мечты ещё долго оставалась незаполненной. Лида была по-прежнему в курсе  событий его жизни, хотя сама никогда ничего не выспрашивала специально. Может, не хотела лишний раз причинить себе боль, как бы включив автоматическую защиту  от бесполезного перемалывания одного и того же. Рана ещё очень сильно болела и  тревожила  чувства. Но общие друзья приносили новости, они  сами собой просачивались без потраченных на это сил и любопытства. Через полгода у него завязался роман. И не с кем-то, а с дочкой генерал-лейтенанта, начальника училища. Уж не по той ли причине местом службы у Петра после защиты диплома оказался ограниченный контингент советских войск в Германии. Уехал он на место службы с молодой женой. 
   А тут, как раз, подошли к концу годы учебы в институте. В апреле Рита объявила, что выходит замуж. И за кого бы вы думали? Правильно, за Сергея – лучшего друга Петра.
- Лидка! – ворвалась Ритуля в комнату, как вихрь. – Представь, мой Сергей приезжает, подаём заявление в ЗАГС! Ты никогда не догадаешься, кто будет у него свидетелем! – Ритка  светилась от счастья.
-И кто же этот счастливчик? – Лида вся напряглась. В сердце, на самом его донышке заныло, отозвалось тонкой болью в ответ на Риткину радость. Она прекрасно понимала, что свидетелем будет Пётр, и то, что ничего уже не вернуть. Ни-че-го!

   В день свадьбы Риты и Сергея все веселились на полную катушку. В холле общежития устроили выкуп невесты – девчонки нарядились пиратами, горланили частушки, пили из горлышка шампанское, отчаянно целовались с молодыми офицерами, представляющими сторону жениха. И ничего их не сдерживало! А  чего им бояться? Институт уже почти позади! Из общежития уже не попрут! Гулять, так гулять! Как говорится: режь последний огурец! И в кафе, где пир на весь мир имел своё продолжение в не менее бурном варианте, чем  достойный выкуп, вроде бы совершенно случайно Лида и Петр оказались сначала сидящими рядом за столом, потом – танцующими медленный танец, потом – страстно целующимися на скамейке, что стояла в тени деревьев недалеко от праздничного кафе. А потом – в общежитской постели, где Лида познала всю горькую радость рождения  новой женщины…

   Через пару месяцев все  разъехались по местам своих распределений. Больше Лида никогда и ничего о Петре не слышала. А вот во снах он являлся часто. И всякий раз она опять и опять его теряла. Утром после таких сновидений душа снова болела, как будто с подживающей раны  неосторожным движением срывали уже образовавшуюся корочку.
   Распределилась Лида в свою родную школу. А в самый разгар лета девушка поняла, что с её организмом творится что-то не обычное. И этим необычным явилось зарождение новой жизни. Конечно, пришлось пройти через объяснения с родителями. Особенно трудным был разговор с отцом.
- Ну, и что за пример ты показываешь своим ученикам, дочка? А как нам с матерью в деревне людям в глаза смотреть? И не наврать даже, что якобы замужем была да развелась… Все ведь знают тебя, как облупленную. И фамилия, как была наша, так и осталась…
   Через неделю отец отошел душой, подсел как-то вечером к дочке и сказал с надрывом в голосе: «А черт с ними, с этими сплетницами! Будем рожать! Может, внук у меня появится! Самый, что ни на есть любимый!»
И к концу января родился у Лиды Ванька. На радость старикам и новоиспеченной мамочке.

   Жизнь понемногу стала налаживаться и, слава Богу, набирать обороты. В декретном пришлось побыть полгода, а потом, не желая сидеть у стариков на шее, Лида вышла на работу в  школу.  Появились любимые и подающие надежды ученики, пришло признание среди педагогов. Встретила, полюбила и вышла замуж за  хорошего человека. Воспитали с мужем и Ваньку, и двух замечательных дочерей.

  Дожив до пятидесяти лет и часто анализируя свою жизнь, Лида  искренне радовалась присутствию  в ней  бурных, ярких периодов и осознавала, как много времени потрачено на скуку. Она благодарила Бога, что всякий раз  не давал ей расслабиться душой - после очередного застоя обязательно посылалось искушение. Выкарабкиваясь из очередной пропасти, она то получала ещё одно высшее, то коренным образом меняла свою внешность, то переходила в совершенно другую сферу деятельности. При этом с головой погружалась в изучение нового, ранее совсем незнакомого, что требовало немало сил и терпения. Но прошлое цеплялось и не уходило навсегда. И по-прежнему вспоминался этот парень, курсант военного училища, расставание с которым стало первым в её жизни избавлением от скуки. Вспоминался не светлый его образ, вызывающий нежные чувства и улыбку от  пережитого с ним счастья, а ощущение тяжести на плечах. И этот запах свежевыглаженного военного мундира всплывал опять в памяти…
Вот именно  в такой период, когда  она, погруженная в самоанализ и сбор «разбросанных  камней», не совсем оправившись от   потрясений, посланных ей Богом, как избавление от очередной скуки, ехала в гости к сыну Ивану отпраздновать его защиту научной диссертации из Тюмени в Красноярск.
               

   Закончив переодевание и распределение по полкам мелких вещичек, заметив, что к нему никто не пристаёт с разговорами и расспросами, полковник немного успокоился, достал заранее приготовленную  для дороги кипу газет и углубился в чтение. 
   Лида тоже читала. Вернее с некоторых пор она делала вид, что читает. А  на самом деле, не могла сосредоточиться  даже на таком незамысловатом тексте книги: «Дженифер распаковала чемодан. На самом верху лежала её любимая игрушка, подаренная им…»  А он изменился. Усы отпустил. Но губы такие же, припухлые и ярко-алые. Щёки, правда, бледные. Значит, жизненные перипетии стёрли румянец, сияющий некогда во всю щёку. Как будто и не было этой разлуки…  Сколько же я не видела его? Двадцать девять лет! Так… Что же там в последнем абзаце:  «Дженифер распаковала чемодан. На самом верху лежала её любимая игрушка, подаренная им…» А шевелюра-то поредела. Но всё-таки не лысина! Лида  даже невольно улыбнулась, чуть вздёрнув краешки губ. Стал носить очки. Интересно, а ему совсем-совсем неинтересна его попутчица? Или он только делает такой независимый вид?  А, может, просто устал и возвращается из командировки.  «Дженифер распаковала чемо…» Ну, надо же!  Неужели так и будет ехать молча почти  целые сутки! Лида, немного сдвинув брови, по-прежнему вдумывалась в текст, пытаясь сосредоточиться на нём, будто ничего важнее этого бестселлера и в жизни не читала. А, что ещё оставалось делать?  Очень осторожно - одним краешком глаза - она продолжала наблюдать за попутчиком. Напряжён, руки с такой силой сцеплены в замок, что даже пальцы побелели.
   И вдруг Лида заметила одну очевидную деталь: за час он не перевернул ни одной страницы. Взгляд устремлён в одну точку. Так ведь и с ней происходит  то же самое!
-Мы с Вами, мадам, нигде не встречались ранее? – приподняв наконец-то глаза от газетной страницы и чуть  сощурившись, он пронзительно посмотрел на Лиду.
Это что же получается? Я так изменилась, постарела, что во мне нельзя узнать близкого некогда человека? Неужели постарела? Она даже испугалась этого его взгляда и своей мысли о старости. Кровь прилила к лицу, даже в висках застучало от волнения.
-Думаю, что не виделись…
-Но Вы очень напоминаете мне одну мою давнюю знакомую. Вы издалека едете?
-Я живу в Тюмени. В Красноярск еду к сыну.
-А я служу в Красноярске. Вернее, служил. Приказа об увольнении ещё нет, но дело решенное. Ухожу в отставку. Устал. Тридцать с лихвой - кланяюсь царю-батюшке. Наверное, пришло время картошку на даче выращивать.
-В Ваши-то пятьдесят? По-моему, за картошку браться ещё рановато.
-А как Вы догадались, что мне пятьдесят? И всё-таки, я Вас где-то встречал в своей жизни…
-А может, я – ясновидящая. Хотите, угадаю Ваше имя?
-А валяйте!
-Петя… Пётр Владимирович…
У полковника вдруг возникло искреннее недоумение на лице. Брови поднялись домиком. Он вдруг прерывисто вздохнул и выпрямился, как будто готовился отдать генералу честь.
-А ведь Вы мне очень напоминаете… Лида! Ведь это ты?
Сердце так колотилось, что она не в силах была даже ответить на его вопрос. Только прикрыла глаза и глубоко вздохнула.
-Разве так бывает в жизни? Не виделись тридцать лет…
-Двадцать девять.
-Точно!
-А я ведь по голосу тебя узнал. Не хотелось ни с кем общаться, очень тяжелая была командировка.  Устал, как рабочая лошадь. Даже толком не взглянул на тебя. А вот голос узнал сразу!
-Как же ты узнал мой голос, ведь я даже охрипла  от неожиданности, когда ты вошёл в купе? Я  не сомневалась, что это ты, сразу тебя узнала.
-Где же твои русые косы, Лида?
-Обрезала! Я не только прическу поменяла, Петя. У меня и душа теперь другая. Скажи честно, я постарела? Да? Если бы я молчала, то ты совсем не узнал бы меня?
-Да я бы тебя почувствовал! Поменяла, говоришь… Да ты для меня навсегда осталась прежней.
Мгновение помолчав, он продолжил:
-Ты стала ещё симпатичней… Женственная, зрелая. А вот знаешь, голос так и вообще не изменился! Тот же! И интонация та же!
И вдруг стало очень  легко на душе у обоих.
-А ты помнишь нашу скамейку в парке возле  старого общежития?
-А как мы гуляли по ночному городу после свадьбы Ритки с Сергеем? Двадцать восьмого апреля восемьдесят второго года… Это была наша последняя встреча…
-Я всё помню…  Думал, что разлюбил. Дураком был. Молодым дураком. Не разглядел в тебе ту, что на всю жизнь. Эх! Если бы сейчас всё вернуть назад!
-Не надо, Петя. В жизни не бывает сослагательного наклонения. Расскажи мне лучше о себе.
Он вдруг резко встал.  Достал из ниши чемодан, открыл его и вынул бутылку сухого красного вина.
-Специально купил в дорогу. Вообще-то, я в командировках никогда не употребляю. А тут… Так устал…
   Вино было терпкое, густое. Беседа потекла, как речка горная. То перекаты да перекаты, то ровная и неторопливая гладь. То опять перекаты. Вспоминали родной студенческий город, общих друзей. Рассказывали о жизни. Раскаивались. Жалели о неслучившемся. Потом опять раскаивались. Вот он уже сидит рядом, обнимает за плечи. Помнится ей - он не был таким смелым во времена их встреч. Приобнял первый раз месяца так через четыре после знакомства. А поцеловал - и вообще через полгода. Совсем молодые были, мальчишка и девчонка. Теперь - другое дело.  Ах, как долго она ждала этих его прикосновений! Теперь у него животик, усы с проседью. А вот она ещё вся в соку, ни одного седого волоска. Оба со своим багажом житейского опыта. Губы его нежные и тёплые шепчут тихо-тихо в самое ухо:
-Лидушка моя, милая голубушка моя, как же я ошибся, упустив тебя. А давай начнём всё с начала!  Твои  дети выросли.  Они нас поймут! А жену я не любил никогда…  И детей вот Бог мне не дал. Это он послал нам  встречу… Теперь мне кажется, что я всю жизнь ждал этот миг.  Ещё день, ещё ночь… И я бы начал паковать чемодан, чтобы отправиться на поиски тебя…
Под влиянием приятного лёгкого хмеля он с таким жаром говорил  ей эти слова, что даже…  Даже сам  почти поверил в то, что думал о ней в эти годы и мечтал об их встрече.  Лида слушала пафосные речи Петра, не перебивая, ощущая опять этот его запах, и думала, как могло произойти то, что она помнила о нём всю свою жизнь…   

               
               
Утро следующего дня выдалось серым. В полутёмном купе молча собирали постельное бельё. Через час прибытие поезда в Красноярск.  Проводница уже постучала в купе. Вежливо предупредила.
   Петр надел рубашку, кинул на плечо полотенце и вышел в туалет, прикрыв за собой дверь купе. Лида, уже давно умытая и причесанная, как-то напряженно взглянула на прикрытую дверь, потом, как будто решившись на очень важный в её жизни поступок, резко встала, открыв сумочку, достала фотографию, которая всегда была при ней. Со снимка на неё смотрел улыбающийся Ванька. Высокий, темноволосый, голубоглазый, с ярким румянцем во всю щёку.
   Через пару минут вошёл уже не прежний Пётр, а властный, уверенный в себе полковник.
-Вот мой телефон. Я буду с нетерпением ждать твоего звонка.  Ты сколько дней собираешься оставаться в Красноярске?
   Вышли из вагона под тяжелые снежные облака. Он робко оглянулся, как будто, чего-то опасаясь, взял её руку в черной кожаной перчатке. Слегка сжал пальцы:
-Я буду очень ждать.
И пошёл. Сначала - медленно. Потом - всё быстрее и быстрее, почти побежал.
Лида  постояла на перроне с минуту, улыбнулась весело и беззаботно, расправила плечи, как будто избавилась, наконец-то, раз и навсегда от тяготившего её груза, сбросила с плеч обросший мхом камень, и лёгкой походкой пошла в сторону выхода в город.  А навстречу ей бежал её Ванька, смущенный своим опозданием.
-Мам, прости! Очень торопился! Ночью прилетел из Москвы. Не успел резину сменить, а на летней сегодня… Намело, видишь, сколько  за ночь, кое-как  проехали к вокзалу. А ты - всё на поезде! Мам, нынешнее время – это  совсем другие скорости!  Ну, понимаю! Ты по-прежнему слушаешь мелодию длинных дорог, - Ванька улыбался, бережно обнимая мать. -Можешь поздравить – я кандидат математических наук! Поедем на такси, ты не против?
-С тобой хоть на чём и  хоть на край света…
-Что это с тобой, мам? Ты какая-то другая сегодня. Опять с попутчиками проговорила всю ночь?
-Что? – она растерянно взглянула на сына. – Аааа…  Да, всю ночь проговорила. Со случайным попутчиком.
   В  такси радиоприёмник надрывался хриплыми  голосами, несущими  прелести шансона. Голоса были, как будто, за прозрачной пеленой. До Лиды не долетали ни мелодия, ни смысл текста. Раньше её  раздражала музыка в такси, она всегда не совпадала с  настроением, а  в  этот день звуки ударялись о невидимую пелену и улетали в небытие. Водитель покрутил диск радиоприёмника, и вдруг голос любимого  певца мягко и звучно полился  прямо в душу, сдёрнув окружающую  пелену: «Давай с тобой поговорим, не знаю, как тебя зовут. Но открывается другим, всё то, что близким берегут… Давай с тобой поговорим, быть может всё ещё придёт… Ведь кто-то же сейчас не спит, ведь кто-то этот поезд ждёт…».


***


   Пётр выбрался из автомобиля, принял из рук водителя чемодан.
- Во сколько завтра за Вами, товарищ полковник? – в ответ он только махнул рукой и медленно пошёл через соседние дворы, чтобы продлить путь к своему дому. Ветер и дворники выполняли каждый своё дело. Дворники разгребали навалившийся  за ночь снег, могучими  скребками расчищали дворы. Ветер разметал уже готовые к перевозу за город огромные кучи снега, сложенные вдоль дороги,  и тот белыми волнами перетекал через тротуары, следуя разнонаправленным порывам ветра. Странное настроение не проходила с самого утра. Вроде бы ничего особенного не произошло. Подумаешь, встретил пришелицу из прошлого! Но почему тогда сердечко саднит?  Надо бы к кардиологу записаться…  Присел на скамейку перед самым домом, не торопясь войти в подъезд… Петру не могло и в голову прийти, что  в глубине  полковничьей шинели,  в кармане, совсем напротив его сердца, лежит небольшой клочок фотобумаги. Так, ничего особенного, простая  фотография, на которой смешно, чуть прищурив голубые глаза и приподняв бровь, улыбается его единственный сын…

Наверное, каждый задумывался о том, есть ли на свете Бог. Может быть, грех в этом сомневаться. Но мы все - простые люди-человеки. И Бог любит нас такими, какие мы есть. Ведь мы его дети. Он всегда рядом. Он поддержит в трудный час, но он и  не позволит нам ослабнуть душой. И наготове всегда держит искушение. Ради нас самих! Каждому - по его силам.