Горе Sorrow

Мать Демиена, Джулии и Алекса, которому ещё нет и года, надрывно плачет. Плач её то становится громким, разносясь по всей квартире, то затихает. Но в воздухе слышится такое напряжение от сдерживаемого воя, что стены будто бы трясутся в немом молчании. Беззвучном, но готовом разорвать изнутри.
Маленький Алекс лежит рядом — на кровати матери. Родительская кровать стала шире после того, как отец перестал спать на ней. Теперь создаётся впечатление, будто она стала больше, нежели была раньше.
За окном стемнело. Время мучительно медленно переваливает за одиннадцать часов. Хочется спать. Но спать нельзя. Нужно следить.
И Демиен с Джулией следят.
Они сидят на полу по обе стороны от входа в родительскую спальню. Маленькие часовые едва держат глаза раскрытыми, сами стараются не плакать, прижимаясь спиной к вибрирующей в рыдании стене.
- За что мне это?! За что мне это горе?! Это наказание! Я никому не нужна! Даже моим детям! Моим детям плевать на меня! - кричит мать и грызёт подушку.
Демиен грызёт свою ладонь. На ней остаются следы от зубов. Он рассматривает их. И снова вгрызается в собственную руку. Боль помогает отвлечься. Не думать. Думать о чём-то было бы глупо. Потому что это ничего бы не дало. Только лишнее расстройство.
- Но… мой маленький, - начинает шептать мать. Точно безумная. Гладит ничего не понимающего Алекса по голове.
- Ты-то… ты-то со мной. Ты у меня есть. Я буду жить ради тебя, - причитает она.
Зубы крепче вонзаются в ладонь. Сестра почти спит по ту сторону дежурства. Слова больно режут по ушам. И порез расходится дальше — по шее, ключице, груди. До сердца. Но Демиен всё равно сидит. Хотя чувствует, как растекается невидимая кровь по мятой рубашке. Как он уже сидит в луже крови. И больше никто не видит её. Только он.
«Я мог бы на всю жизнь повесить на себя печать траура и горести» - думает он.
«Но я умнее. Я умнее» - твердит себе. Убеждает, что не будет так делать. Потому что он лучше. И выше. Чем все те, кто зацикливаются на своей боли и обидах. Он-то вырастет и будет сильным. Найдёт в себе всё то, что необходимо для того, чтобы идти вперёд и подниматься, когда падаешь. Он-то — не все! Так-то.
Обманчивое ощущение, будто бы мать уснула и перестала рыдать, твердя о своём безграничном горе, вынуждает Демиена тихо подняться. Надоело сидеть в луже.
«Почему она так недовольна?» - спрашивает он себя и тихо шагает по скрипучему полу.
«Разве мы не получаем то, чего сами добились?» - Демиен не понимает. Он всегда так верил в то, что то, что мы получаем — результат наших трудов. Даже если это не так очевидно. И уходит корнями глубоко в прошлые жизни… всё равно это так. И мы должны с этим справляться.
Но в юном, идеализированном и глобализированном восприятии не стыкуются логика и чувства. И Демиен буквально ощущает, как порез на груди расходится дальше. Будто разрывает его.
Напополам.
Делит.
На две части.
- Мама! - кричит Джулиа и бросается в спальню. Дем быстро отбрасывает все свои мысли и рассуждения и бежит за младшей сестрой. Хватает мать за тонкое, практически костлявое от уничтожающей болезни, запястье и тянет на себя. Пытается оттащить от балкона. А мать упирается, вырывается и кричит. Что больше нет смысла жить. Что она покончит с собой. Такое горе постигло её за всю жизнь, что уже ничто не важно.
Борьба заканчивается. Мать обессиленно опускается на кровать. А Демиен не знает, то ли ему сесть в проходе у балкона, то ли у входа в спальню, то ли вообще нигде не садиться и пойти спать.
Если бы он мог уснуть, конечно.
Но он не сможет.
Половицы скрипят под задыхающимися шагами, под нервной дрожью пальцев, под испуганно бегающим по тёмному и длинному коридору взглядом.
Демиен сторожит дверь и тянется до телефона. Он думает о том, что сможет позвать на помощь отца. Почему его нет? Ведь уже почти полночь. Маленький Демиен просто ещё не знает, что это значит.
- Давай! - заходится мать в крике, переходящем в плач. - Звони ему! Давай!
И Дем звонит. Но продолжает не понимать. Почему мать так отчаянно кричит, чтобы он звонил? Почему ей так горько? Почему она плачет ещё сильнее от этого?
- Папа? Когда ты приедешь? - как же сложно… как сложно сдержать дрожь в голосе.
- Скоро, сын, скоро.
Но скоро не наступает. Ни через час, ни через два.
Лицо матери искажается кривой усмешкой, в которой есть всё: боль, ехидство, едкость, горечь, печаль, страдание, усталость, сила, разочарование и обречённое смирение. Просто она знает. Знает, что он не приедет.