Чижик

                (Зарисовка из студенческого далека)



        Бегу, перескакивая через лужи, а ноги, как не стараюсь, промокли. Обувь, под названием бурки, увы, не выдерживает нашей промозглой поздней осени.
        Учусь я на третьем курсе Крымского мединститута, который вернулся в Симферополь из Казахстана летом 1944 года. Ну а я перевелась из Харьковского II-го, который находился во время войны в городе Фрунзе, влившись в Киргизский мед. С первым же эшелоном из Фрунзе в июле 1944 года, вскоре после освобождения Крыма, я с мамой и младшим братцем вернулись в Саки, откуда в августе 41-го были эвакуированы. Мама с братом по возвращении жили в Саках, а я в Симферополе в общежитии.
        Итак, бегу я утром с дежурства – подрабатываю ночной медсестрой в Симферопольском клинико-онкологическом институте. Опыта и умения, скажем прямо, никакого, но стараюсь изо всех сил. Отделение мужское на пятьдесят коек. Больные тяжелые. С оборудованием плохо, пользуемся коптилками – это пузырек с горючей жидкостью, в него вставляется фитилек, пропущенный через отверстие в железной пластинке (такое же освещение у нас в общежитии). После изгнания фашистов город не в состоянии всё наладить. Роль грелок выполняют бутылки. Кипяток наливается из титана - топим дровами. Естественно, бутылки часто лопаются, что очень осложняет нашу жизнь. Я говорю «нашу», так как у меня надежные помощники: две нянечки – Лариса и тётя Аня –  да мальчик четырнадцати лет – Петя Бушуев (так он представляется), никого у него нет – сирота. Прижился в больнице. Он самоотверженно всем помогает. Эта троица очень меня опекает, стараются приберечь остатки супа с обеда и хором меня уговаривают вздремнуть ночью, хоть чуток, но я не поддаюсь на уговоры. Стараюсь обойти все палаты. Выполняю назначения, разношу «грелки», которые имеют свойство быстро остывать – паровое отопление ещё не восстановлено. С кем-то поговоришь, кого-то выслушаешь, хочется хоть чем-то помочь – на то оно и ночное дежурство. Запомнился такой конфуз. Пришлось однажды дежурить мне в женском отделении, и у женщины осложнилось заболевание. Вынуждена была разбудить дежурного врача. Врач – молодой фронтовик, на протезе, с неожиданно ярким рыжим чубчиком, изрёк:«Придайте положение Тренделянбурга», - и ушел, бедняга, досыпать (был тяжелый операционный день). Стою в растерянности и думаю: а что же это такое? Спасибо, выручила пожилая медсестра из другого отделения, объяснила. А это значило придать ножному концу постели возвышенное положение – вот так просто. Ночи, свободные от дежурств, спала очень беспокойно. Девочки иногда меня будили. Во сне (с их слов) я бормотала, всхлипывала, вертелась. К страданиям людским привыкнуть невозможно.

          Вот опять разговорилась и с трудом возвращаюсь в осень 1944 года.
          Спешу на занятия по топографической анатомии. Преподаватель – профессор Василий Максимович Тоцкий – декан лечебного факультета – занятия проводит интересно. Рослый, доброжелательный, корректный.
          Успела! Влетела в аудиторию прямо перед носом преподавателя. Мечтала приткнуться в задних рядах, но, увы, все скамьи были заняты, и я уселась на самом виду. Вообще, достопримечательностью аудитории, то есть полуподвала, являлась оригинальная печь, на первый взгляд обычная: сбоку дверца в топку, куда Василий Максимович методически подкладывал дровишки, но духовка была необычной формы – большая и круглая.
          Ноги я пыталась прятать под скамью, но из-под подошв темнели на полу влажные пятна. Василий Максимович расхаживал возле доски, что-то рассказывал. Я в тепле расслабилась и изо всех сил таращила глаза – клонило ко сну. И вдруг вижу рядом преподавателя и слышу: «Чижик, иди сюда». Я, как сомнамбула, двигаюсь за ним, а он молча подвигает к печке свой стул, усаживает меня. Не помню, как мои ноги оказались в духовке, но когда Василий Максимович, как ни в чем не бывало, продолжил занятие, я за его спиной корчила рожицы своим товарищам, наверное, чтобы скрыть смущение. На самом же деле мною овладело какое-то необыкновенное чувство. И хотя прошло с того дня так много лет, я помню, ощущаю это чувство защищенности и тепла, овладевшее мною в те минуты.
          И до сих пор верю в хороших людей!