Пустое кресло

                Сергей Струков


          ПУСТОЕ  КРЕСЛО               
   
                «Ибо истинно говорю вам: доколе               
                не прейдет небо и земля, ни одна
                йота или ни одна черта не прейдет
                из закона, пока не исполнится
                все…» (Матфея. 5.,18.)

                «Светильник для тела есть око.
                Итак, если око твое будет чисто,
                то все тело твое будет светло; если же
                око твое будет худо, то все тело
                твое будет темно. Итак, если свет,
                который в тебе, тьма, то какова же
                тьма?» (Матфея.6.,22-23.)



               

1.
     Помышляла ли Земля Русская о таком государе?!
    Он был умен и красив, он был благороден и славен, он был храбр и великодушен, он был честен и свят! Он прошел, все скорби века сего и великой славой был испытан. Он могуч был телом и ростом высок. Он знал все тайны земные и небесные и совсем ещё немного лет он прожил на этой  земле… Он любил Бога, так, как и Бог любил его… Он мог попросить у Бога всё, что ни взошло бы ему на сердце, и то, дал бы ему Бог…
    Но во главе  угла… Он любил народ свой беззаветной, чистой, преданной  любовью… Но народ, в начале его жизни… нет, не любил его народ…  Но в те лета, когда он возмужал и был укреплен огромным жизненным опытом и Духом Святым, тогда народ воздал ему должное своим послушанием и благоговейной  почтительностью…
    Прежде изгонявшие его из своих домов – широко  раскрыли пред ним двери; прежде бросавшиеся на него с кулаками – низко преклонили пред ним свои безумные головы; прежде отнимавшие у него еду – стали приглашать его на великолепные  обеды… Ненавидевшие его – полюбили, любившие его – боготворили…
   Русь Достославная  пошла за ним! За другими  не пошла Великая Русь, но ушла  от них… Русь пошла за ним, как за истинным своим пастырем.  За тем, кому «придверник отворяет»  и чей голос они услышали… За другим они не пошли и от других бежало сердце  народа… А его голос едва услышав, а его образ едва увидев, пошли, готовые жить и умереть пред лицом его!

                ---------------

    Сколько их было…?! Сколько ж их было?! Тех, что приходили к народу в овечьей шкуре? Стервятники, волки хищные! Но народ не пошёл за ними и любви своей не отдал им народ!
    Много лет вставал и просыпался человек, работал и страдал, и видел разорение повсеместное, опустошение в отечестве своем видел народ… Стервятники, волки алчные, воронье ненасытное, уже не под покровом шкур овечьих, а при свете дня, разверзнув жадные пасти, оскалив окровавленные зубы, залив злобой глаза, расхищали они овец Божиих, растаскивали и рвали на части агнцев беззащитных, разворовывали стадо потерявшее пастыря…
    Десятки лет умывалась кровью Земля Русская.  Стонала Русь, скорбела, страдала, верила и ждала!
   И вот пришел он – истинный пастырь, тот, кому «овцы»  были своими… Он был  рождён для них…Они были его, а он был их…
   Имя носил он странное и, по-современному, не обычное:  Иоанн.
    Он  позвал  свой народ по имени, и они пошли за ним!  Пред народом и Богом ходил он, как ребёнок; как дитя сущее ходил он во все дни жизни своей… А, когда призвал его Бог, тогда мощным и статным телом своим встал он пред всею страною и глаза сотен миллионов устремились на него…
   Не он пришёл, но к нему пришли, и просили прийти к миру, чтобы положить жизнь  свою за народ; но не только чтобы положить жизнь за людей, но и чтобы   рассеянных  чад божиих собрать во едино…
   К нему: нищему и обездоленному; к нему: голодному и одинокому; к нему: достойному и справедливому; к нему: забытому всеми и оболганному; к нему: благородному и честному; к нему: осмеянному и отвергнутому; к нему: несломленному  и потому великому,  пришла  умудрённая, униженная и настрадавшаяся  Русь…
   Его просили выдвинуть себя на местных выборах. И патриоты, и подлинные граждане небольшого города, где жил Иоанн, обещали поддержать его на голосовании…
   Великим было смирение этого человека убитого «людьми века сего» при «жизни» и воскрешённого к жизни после «смерти»… Много лет порочные человеки, алчные и  жадные  до святой крови, терзали сердце Иоанна, надмевались над его великодушием, глумились над его душевной чистотой… Тут бы и оттолкнуть мир и уйти от людей века ненасытного, закрыться, запереться от всех, и на весь свет обиду затаить! Но велик Иоанн и ростом, и душою, и нравом светел, как солнце! 
    Не оттолкнул он протянутую к нему руку, поддержал приехавших… Но, от великого смирения своего решил отказать им так, чтобы не ожесточилось сердце народное и искавшие спасителя государству не потерпели горькое поражение…
    «Поеду с ними, - сказал сам себе Иоанн. - Побуду с ними… Потому, как чисты их помыслы и дела их пред Богом чисты… Они жаждут спасения народу русскому, и вот ищут Того, Кто  вывел бы их из мрака; ищут Того, Кто спасёт Святую Русь… Поеду, побуду и когда они увидят, что нет чести мне великой в том, чтобы жизнь свою за них положить, возвращусь с миром домой… Ведь то не удивительно, что ошибаются те кто во тьме ищет выход и не может найти… Торопятся такие люди, досадуют: на себя, на тех кто с ними, и на тех кого ищут… Вот и эти достославные люди ошиблись, приехав ко мне…»
    Вышел он с силовиками, как был в рубище, на двор… По бокам от него один генерал и другой генерал, все из особого отдела…  Прошли они калиткою на улицу и сели  на заднее сидение бронированного мерседеса…
    Повезли его, сперва,  на площадь, где уже народ собрался толпою и весь городишко поднялся, как есть волною хлёсткою, недовольством и довольством  непроходимыми…
     Пока ехали дорогою не разговаривали, словно бы уже наговорились загодя и всем все понятно уже было и без того… Кто-то из охраны позвонить вознамерился и уже трубку к уху поднял, так командир, тощий и острый мужчина лет сорока, увидел, вырвал из рук и в окно  выкинул… Никто не смел нарушать тишины благоговейной, потому как все понимали, что совершается нечто великое сейчас и простому смертному уму не постижимое… Правда, к чести командира того надо сказать, что взыскание он от руководства своего получил таки за выброшенный телефон. Потому, как не хорошо и не безопасно это -  телефон оперативника, в котором, много нужных и полезных номеров,  выбрасывать…
   Подъехали тут  эскортом  всем к парадной, аккурат к тому дому, который подходящим балконом на площадь выходит. Вышли генералы вместе с Иоанном и, не обращая внимания ни малейшего на его рубища, повели дорогу показывать на верх, и, дорогою той просили его очень с народом поговорить и много добрых слов народу сказать, вровень так же, как до него делали  прежние «поводыри» - президенты.
   А Иоанн, словно ребёнок, да и взаправду был он похож на ребенка, беспокоился более о молитве, да об одежде, нежели о речах сладкозвучных: «Как встретят-то по одёжке? И ведь надо, разокаянство-то какое: не приберег я на такой день приличного убранства для плоти… Ну может быть оно к тому и хорошо, - думал он, - как увидят меня к достоинствам житейским не приличного, так отстанут, и во власть приглашать забудут…»
   А тем временем поднялись они на нужный этаж, и вышел Агнец Заколения  на балкон, пред  лицо народное…
Как увидела его толпа – ахнула и отступила, хмурый  ропот   прокатился по народному собранию. Никто не переговаривался, словно всем понятно было, что происходит, а на самом деле никто не понимал, что происходит… Такое бывает когда долгое время люди в скорбях и в Духе Святом живут… И сами того не замечают, как общение Божественное в них уже давно  налажено, но однако всего ведения пока не имеют…
   Генералы и офицеры спецназа, по бокам от него и позади, балкон весь заполонили, ступить негде. Подобно тому и на площади, яблоку упасть невозможно…Просят Иоанна: «Говори…»   Он и заговорил…
   Обратился сначала вежливо к собравшимся, поздоровался.  Видит:  где с детьми стоят, где молодежь группами, где фанаты,  где на мотоциклах  рокеры, где посмеяться пришли, где всерьез, кто с последней надеждою, и таковых  большинство, а кто от пресыщенности; кто со страхом, мол: «что теперь будет»? а кто  «Да пропади оно все пропадом! Хоть такого, да лишь бы помог!»  Сбоку две девушки длинноногие и длиннорукие стояли; одна другой шепнула: «Вот это мужчина…»                Приехавшие из столицы два брата близнеца, боксеры, разговаривали и один другому сказал: «Не хотел бы я  с таким на спарринг   выйти…»   Анастасия Георгиевна, домохозяйка, пожилой человек и мать множества своих и приемных детей, когда увидела того, кого привезли,  поднесла платок к глазам и прошептала словно самой себе: «Да ведь он же совсем еще ребенок…Да, что же они делают…?»
    Вначале его слова еще кое-кто головы поворачивал и шептался, но позгодя  уже все внимательно слушали и не отвлекались…
  И откуда взялась у него такая мощь в голосе и в словах впечатлительная  сила? Что за разум у него?! И сколь высоко и точно его наблюдение?! Как же правильно и верно в душу говорил он! Было  ему самому это удивительно!
   Вначале сказал он про то, как жили в древности на Руси, и сколь велика империя была, и сколь огромен был дух народа… Потом, как превратил себя народ сам в то, что с ним теперь деется… И о вере в достоинство народное сказал, что мол нет таких внутренних недостатков, которые не смог бы победить русский человек! Сказал и о том, как живут сейчас люди, в эти последние двадцать лет, как умирают не от пуль или болезней, а от того, что укротился дух русский и в убытке честь человеческая на Земле!
   Слушали все с упоением, словно вино сладостное пили... И забирала душу народную такая речь и помыслы все посторонние отметала, и перешептываться некоторые перестали. Дети плакать и проситься на руки позабыли… И особенно, хотя дети ни единого должно быть слова не понимали в речах Иоанновых, но однако слушали со вниманием, раскрыв Агнцу на встречу огромные искренние глаза… Минута, другая прошла и женщины платки к глазам поднесли… Там, смотри и мужчины  в землю взоры потупили…
   Говорил Иоанн… И когда говорил, то сам себе удивлялся он… Словно несла его великая сила, словно на крыльях летела грешная его душа… И откуда взялся такой язык и знания углубленные, и жизненный опыт откуда?  Все в точности говорил он про народ. И про то, как пьют, и как верить забыли! И о том, как благородство забыли, и отечество не любят, и за родителями не ходят! Немало горьких слов он в людей бросил, и все, то прямо в сердце народное!  И оттого, что попал он именно в сердце, в самую больную его часть,  от этого садко и сладко  стало людям, что слушали его… Защемило сердце так, что хотят воздуху глотнуть, да не могут; хотят сказать – язык не поворачивается; подумать о чем другом – нет… Боль сладостная в душе, и тягучая и дорогая для каждого русского сердца! После боли такой сладостной, после  горькой такой радости – умереть не страшно, жить не стыдно!
   Не выдержал народ: полились слезы рекою, будто плотину прорвало! Генералы и спецназ позади Иоанна кулаками глазницы трут, мол попало что… мужчины там, кто воевал, кто нет, а кто и не такое видывал плачут откровенно - слезы не скрывают… Девушки с женщинами, так те навзрыд ревут…
   Все говорил и говорил Иоанн, а народ слушал и обещаний предвыборных от Иоанна не требовал, потому как сама атмосфера всего происходящего отрицала такое   об Иоанне  понимание. Но вот пришло время и   почувствовал и народ, и Иоанн, что довольно говорить… Замолчал Агнец Заколения и в это мгновение и сам понял, и генералы с спецназом, и  окропленная слезами словно росою благодати  толпа горожан, что быть Иоанну президентом; быть правителем  униженного Российского государства!
   Сошли они тут с балкона к машинам бронированным, и генералы и спецназ, и охрана рослая, шли все опустив головы и задумавшись, а народ весь, бия себя в грудь,  расходился  по домам…
Когда сели в машину и поехали, Иоанн обратился к генералу, что рядом сидел и, вспомнив, древнее и трудное для запоминания имя, спросил: отчего такое волнение вызывает в народе один лишь вид его, и даже ропот, и даже испуг?  Генерал, когда посмотрел на Агнца, то печалью исполнилось сердце его, потому что был он честным генералом, и по всей службе своей солдата жалел и об отечестве радел… Не стал он делать Иоанну замечание, так как тот имя его с ошибкой назвал, но  и отвечать не стал, потому как и сам не понимал, что происходит… А только чувствовал тот генерал нечто недосягаемое и не выразимое, то о чем и сказать словами невозможно было…
   Повезли Иоанна в Кремль и через некоторое время в число баллотирующихся на пост главы государства внесли. А там и выборы к Пасхе  прошли. Успешно, надо сказать,  и безопасно от терактов провели.
   Люди все, как один на выборы пошли, и никого по домам не было, только больные и безумные сидели… С детьми пошли, со стариками родителями: кто на машине ехал, кто пешком, кого в инвалидной коляске катили, но все шли… Вся Россия восстала за Агнца голосовать! Словно на войну поднялись – все до единого! А, один мужик, рассказывают, даже жену побил за то, что голосовать  отказывалась.  Говорят бил и говорил: «Ходи на выборы, ходи…!»
    С большим преимуществом Иоанн победил, хотя и были некоторые, кто ворчал: мол, с нарушением законов и прочих правовых норм, Агнец  в президенты прошел... Но многие уже в России к тому времени, кто через знания, а кто через житейский опыт, а кто через скорби сильные поняли, что не законом одним человек утверждается, но благодатью и милосердием спасается…


2.
    Началась тут другая жизнь у Иоанна… То один одинешенек жил, не приметный, не заметный, на дух обывателям  не выносимый…  А тут куда не ступи – всюду человек. Охранник ли, спецназовец, десантник, генерал или дипломат… Куда ни глянь – жизнь бурлит, люди снуют, словно бы работают. Смутился было с начала Агнец... Но крепость молитвенная, накопленная им еще в прежние годы,  помимо его воли воспротивилась смущению и   не позволила рассеяться уму.
   Вот подписывает он бумаги, отдает распоряжения, приказания, а сам замечает, что приказы он отдает такие, за какими чиновники к нему, сами написав эти приказы, приходят… И распоряжения такие всё  отдает, какие у него вымогать под предлогом обыкновенного  дела  подступают… Положим надо завод построить или договор о сырье с соседним государством заключить – идут к нему, чтоб подписал, распорядился… И все это тогда, когда и без него обойтись  происходящему можно и только «подпрыгивание» это к президенту – лишняя трата времени и сил.
   Время на посту президентском не заметно побежало… Не успел Иоанн оглянуться, не успел принять глав государств, а вместо глав, где и  доверенных дипломатов с искренними заверениями в  дружбе, как прошло полгода, а Россия с места не сдвинулась, не пошевелилась… Хотя и жива новая надежда на Иоанна, однако же рождаемость как падала так и падает, рост экономический  прекратился, умирают повально от наркомании, от водки… Кто может - уезжает за границу,  разными словами родину оскорбляя… Кто от тоски бить приезжих начал… Кто с женой разводится… Кто с детьми ругается… Одним словом разор и неустроение  всяческое, хотя и веры к Агнцу никто пока от души народной не  отымал…
   И вот собрал  тут  Иоанн  академиков, и доверенных, и надо прямо сказать, не глупых членов правительства вначале по внутренним проблемам, а затем по внешним.
   Когда собрал он их в кремлевском  совещательном кабинете, вошел последним, отдавая должное собравшимся.  Тут, когда увидели его академики, то ахнули и даже немного отступили… Иоанна это немного смутило, потому что уже давно он такому явлению объяснения найти не мог, но сдержал себя в руках и просил всех садиться…
   Расположившись и дождавшись достодолжной тишины, за которой следует благоговейное внимание, Агнец Заколения  два вопроса академикам  не обинуясь задал: Кто, мол, в государстве виноват и, что, мол, в государстве делать?
   Академики и правительство тут же от такой прямоты  Агнца Заколения замолчали и отвечать, что не знали…
   Все в пиджаках дорогих, при галстуках, с ноутбуками диковинными. У всех образования разные, знаний  окромешных  тьма тьмущая!  Кто за границею, по говорливым университетам учился, кто у нас только, а кто и у нас и у них.   Все седые и маститые,  и жизнею  умудренные, и сами себя знающими и хорошо разбирающимися  во многих вопросах считавшие…  Много тысяч студентов они  научили и родители  академиков этих, как думали они сами, по праву ими гордятся…
   Сначала молчали и даже немного как бы переглядывались, а потом попросили одного ученого, у которого мать была больна, сказать… Ученый тот возрастом был юн так, что более не на ученого, а на ученика был похож, но умом, должно быть, превосходил всех… Потому, как кроме знаний и опыта была в нем способность, которую присутствовавший тут же другой, убеленный сединами академик, назвал «смотрельностью»… «Смотрелевый он,  - говорил он своим собратьям по окромешным  знаниям, - Догадливый значит…» Тут же и привелось молодому академику это прозвище.
   Хотел встать тот Смотрелевый, но Агнец предупредил и просил сидя… Все тут же отдали должное чести президента…
- Да простит меня высокое собрание, - начал Смотрелевый, - ибо в своих рассуждениях я, как это быть может многим уже и без того давно известно, отдавал и отдаю преимущественное право  науке наук – психологии…
   Все не возражали, а только слушали.
  - Как бы там ни было, а вначале моего слова от всей души мне хотелось бы поблагодарить нашего нового президента за то, что он обратился к ученым, к нам, и начал искать совета и помощи  у людей «неплохо», (сказал он это словно «неплохо» не без гордости) разбирающихся  в естественных и сверхъестественных законах природы…
   Смотрелевый тут поклонился президенту, а тот в свою очередь ему…
- С каким бы усердием, - продолжал  «молодчик»-академик, - мы не искали первопричины кризиса, как бы не анализировали  пре- и пост-морбитные состояния нашей экономики, с какими мы бы новыми методиками и нано-технологиями не подходили к решению необъяснимых проблем и новых факторов в социологии,  политологии, геополитике и политической экономике, мы все равно придем  к проблеме  понимания человека, как первой и последней стадии всех  актуальных процессов в государстве; мы все равно вынуждены будем начать изучение потребностной сферы человека, как альфы и омеги  всякого существования и нашего общества, и в целом всего человечества…
   Тут академики одобрительно закивали головами, а тот ученый, что имя  «молодчику» дал, склонил седую голову и зашептал: «Верно, верно…»  Фамилия была у сего академика  норвежская   и переводилась на наш, как «Длинный».  Вместе с тем, был также  у седого  ученого сын-шалопай: отца и мать не слушал, жил за границей на отцовы деньги; вроде бы и учился в славном заведении, а только про науку и слышать ничего не хотел. Все деньги на вино, да на девок транжирил… По сыну-то у  академика саднило на душе и случалось на этой боли сердечной,  мог он вспылить и неверный совет дать… Но тут понравился ему президент. Чем-то узрел он, будто  Иоанн на сына его  похож… И статью и лицом… И открылось тогда у академика к президенту душевное расположение… Захотелось ему помочь Агнцу… А как  сделать это  он понятия, пока,  не имел.
   Следует сказать, что Иоанн привез с собою из городишка одного простеца называвшегося  такожде простым именем  Пров… Все это от того, что Иоанн имел добрый обычай советоваться с людьми и обычай этот, разумеется, придавал его уму благородное  свойство, за которое  и любили его, и почитали, опять же в первую очередь,  умные люди…
  Генерал, который споспешествовал  приходу к власти Иоанна, сидел слева от него, а Пров, косматый и не чесанный справа. Пров имел  бесхитростное   разумение, и особенно была у него одна особенность ума, за которую любил его Агнец, так это та особенность, что когда Пров  слышал что-либо сложное и непонятное, то мог тут же перевести в понятное  и простое... Вот и теперь Пров молчал и только внимательно наблюдал за разговорами академиков, из которых честь по чести он все понимал, но пока  повторить  след в след не мог.
- Если понял я вас правильно, достославные мужи разумения природного, то подобает мне оставить здесь в первую очередь психологов, антропологов, да биологов? Всем же остальным  «пожелать» Ангела-хранителя?
- О, нет! – возвысил тут голос свой академик с именем «Длинный». – Не следует отвергать внимание тех, кто имеет, предположим, сторонний взгляд на проблему…
   Так бывало и прежде, когда в некоторых вопросах теории и практики застревало развитие науки,  и специалисты долго работавшие в этой области не могли найти правильный ответ,  мы приглашали ученого со стороны, так называемую «свежую голову»…
- Вон оно верно говорит, гражданин! – перебил тут  Пров и даже слегка ткнул пальцем в направлении академика.  – Я и сам сызмальства, внегда  плотничал с отцом… бывало ставил сруб… И так, знашь: кладешь, кладешь  бревна-то, венец за венцом набрасывашь, а сам не знашь, как кладешь и какой крен у тебя от хфундаменту?! Спрыгнешь  с самого верху-то, отойдешь поодаль да на дела рук своих воззришь. То-то бывало смеху, когда вкось пошло! Со стороны-то оно знамо виднее!
   При этом Пров еще и ударил об стол кулаком, после чего степенно посмотрел на него Иоанн. Пров же, в ответ Агнцу не извинился, а шепотом сказал, словно по секрету: «Добро, если батя венцы клал, тода ничё – пошумит и пройдеть, а ежели я накидал в кривь – получи по затылку!»  Иоанн отвернув лицо  не видел, как обезоруживающе улыбался вслед  своим  воспоминаниям  Пров…
- Хорошо, - сказал, вставая президент. – Я попрошу остаться в президентском совете всех присутствующих в полном составе и к следующему заседанию подготовить в письменном виде  проекты, мысли, наблюдения, размышления  по   решению  проблемы внешнеполитического положения России…
   Зашкрябали  и заныли ножки стульев, стали вставать академики, толкать животами столы  и расходиться…

3.
   Прошло довольно времени, чтобы подготовились академики и без разного рода колебаний и всяческого рода двусмыслицы дали достодолжный ответ  президенту о внешнеполитическом положении России…
   Стали они в урочный час заполнять зал совещаний, входить кто размеренно, а кто и нервно; кто как бы по умыслу стулом скрипеть, а кто по рассеянности гениальной все тоже безобразие вытворять… Последним вошел Иоанн, отдавая почтение мужам ученым, как то им, Иоанном, и было уже заведено… С ним Пров, генерал и некоторые из спецназа друзья, все очень надежные для Агнца и ему доверенные…
   Попросил всем сесть президент, и высказываться по внешней политике,  по порядку,  предложил всем… Начали с самых уважаемых академиков, но до Длинного череда пока не доходила… Смотрелевый молод был, но остер, и как-то из подлобия, в этот раз,  на всех поглядывал… Иоанну он понравился и начал в глубине души Агнец ждать от Смотрелевого  необычного решения… Хотя бы так оно по чести и нехорошо было, и умолять достоинство одного ученого перед другим даже и в мыслях не красиво для Иоанна было…  Но Агнец с симпатией своей ничего не мог и не хотел поделать…
   Высказывались академики и всё обычное говорили, что и при тех президентах наговорено немало. Заскучал Агнец и его ближайшее окружение тоже…  Навыкли они говорить всегда одну правду и ничего во всем свете не бояться, а тут видят: мужи-ученые берутся за изучение вопроса, а сами еще загодя думают, как бы им сказать чтобы по «шапке» не попало, как бы сказать чтобы польза им потом материальная или престижная вышла? Так, что смотрит Агнец и видит, как  преподносят ему академики не решение геополитического вопроса, а свой  собственный   выверт, не найденную кропотливым трудом истину, а вожделение медаль получить, или страх преподносят о том, как бы персональную премию за  «такой» анализ не отняли…
   Противно становилось Агнцу Заколения от трусости  человеческой…
   Но вот встал Длинный и, хотя просил его президент костей от кресла не отрывать, однако достославный академик остался стоять. Посмотрел он на Агнца в упор и увидел в нем сына. Громко и твердо сказал  ученый: «Президент! Группа ученых, руководимая мною, обнаружила интересные феномены, имеющие  многосторонний  эффект и наносящие не поправимый вред Российской национальной политике…!» Агнец, Пров и спецназовцы наклонились вперед… Продолжал Длинный: «Выразить это явление, найденное нами, в простых  житейских понятиях не представляется возможным… Провести  эмпирические эксперименты за столь краткий срок, отпущенный вами для нас, не представлялось возможным. Так, что готовясь к этому докладу  социологи и политологи нашей группы использовали  лишь  два метода: наблюдение и анализ»…
   Агнец понимающе кивнул головой.
   «Мы обнаружили два главных и крайне не типичных для нашего времени феномена… Не стоит объяснять, разумеется, что неуспехи внешней политики России чаще всего объясняются непростым внутренним положением государства? Но мы увидели, кроме всего прочего,  нечто чрезвычайно вызывающее в нравственном  смысле…  Дело в том, что окружающие Россию государства совсем не хотят от нее то, что они хотели бы от себя самих… То есть поступают они с Россией совсем не так, как хотели бы, чтобы и сними поступали также… Мы увидели страх народов живущих по соседству с нами… Мы увидели страх перед Россией, не смотря даже на то, что Россия на данном отрезке своего исторического  пути столь слаба, что не способна справиться не только с внешнеполитической агрессией, под которой я понимаю вооруженное вмешательство,  но даже с бандитизмом внутри страны! Страх народов окружающих Россию не позволяет им вести адекватную, достойную политику в  отношении своего северного соседа. С одной стороны они открыты, благорасположены к нам, с другой делают все, чтобы внешнеполитический рост России не имел  успеха…»
- А оно то верно! – не выдержал Пров. – Супостаты! Рот до ушов, а за пазухой каменище!
    Президент не стал ходатайствовать в извинениях  пред академиками, за  невоздержный нрав Провский, а только просил Длинного продолжать…
Седой ученый восклонив голову повиновался Агнцу Заколения и рассказал тут о втором феномене, после чего все ученое собрание  начало топать ногами и требовать выдворения  уважаемого академика… Крик поднялся, гомон, даже свистел кто-то… Кричали мол: «не наука энто»! Мол, «выжил из ума старик»!
   И, как при таком кликушании позабыли о своем образовании академики, как об интеллигентности запамятовали?! Дивишься порою нашему человеку: не может его вывести из себя даже самая смертная обида, а вот за идею, за помысел за единый, готовы черепа друг другу  расколоть?  И то, что у варваров кипение исторгает, то тоже кипение   у наших  ученых  мысль, на их взгляд неверная, зовет!
   Академик, Длинный, видать, загодя об такой реакции ученого сообщества  предполагал:  и спорить, и объяснять ничего не стал, а только сел с достоинством на свое место, и социологи, и политологи, из его группы, ближе к нему пересели…
   Поднявшийся шум, недовольство, не позволили продолжать совещание… Агнец встал, напомнил еще раз, кто руководит советом и попросил разойтись, дабы завтра без опозданий и ропота на месте сем в урочный час оказаться…
   Смотрелевый за ним вышел и просил президента послушать его. А так, как Агнец имел душевное расположение к Смотрелевому, то решил выслушать оного академика без обиняков.
   Генералы и спецназовцы, еще кое-кто из академиков к этому слушанию присоединились и  завязалась кулуарная баталия в Кремле, ни чем не уступавшая научным дебатам.
   Смотрелевый тут же сказал, что поддерживает Длинного и фору за него дает! Все так, как говорил седой академик – так и есть! Возразил Иоанн: «Ну, как же так может быть, чтобы наш народ – герой и труженик – мог позволить себя унижать добровольно?!» Говорил же он это испытывая всех в эту яркую минуту собравшихся. Сам Агнец согласен был с Длинным и чувствовал уже давно про свой народ и не только по самому себе, но и по духу русскому, что совершается космического безумства трагедия, в которой оливковая ветвь вины и превосходства отдается не тому, кто напал исподволь на Россию, а тому, кто позволил напасть и грабить себя позволил, безнаказанно…
   А Смотрелевый не унимался и с горячностью юношеской отстаивал Длинного и анализ ученой его группы!
   Генералы и спецназ хмуро молчали, в спор не встревая…   Иоанн же все спрашивал и себя и окружавших об странном выводе Длинного, и об странном направлении решения государственной проблемы: «Да где же это видано, чтобы люди, имея силы и военный опыт, позволяли себя грабить? Делали бы это добровольно, да еще со стороны вымогателей, со стороны присосавшихся  к телу  пиявок, терпели оскорбления  для  души  болезненные?»
   Смотрелевый искренне глядел в глаза президента, а тот словно не замечая его честности,  продолжал все на противоположном мнении стоять…
- Позвольте, дорогой президент, пригласить вас в мою клинику? – сказал молодой ученый и визитку протянул. - Вам нужно посмотреть на проблему нашего государства со стороны…
- Оно то верно, - начал было Пров, -  когда сруб кладешь – колец не видно…  Но Агнец отчего-то взглянул на него в эту секунду с яростью…
- Неужели и ты так думаешь, Пров? – спросил он простеца, а сам был готов прибить мужика.
- По моему… - начал бесхитростный, от гневного взгляда Агнца, заикаясь… – Мне бы, как по простому… ну, там… Э – э… Оно странно, чтоб, положим, кто у Миколки из нашенского села бутыль самогонки отнял…? Али кому он добровольно отдал…? Вот и на кулачках  завсегда  Миколка  супротивного себе не имел… Однако ж, честь по чести сказать, жена лупцевала гяроя  нашего  вдоль и папярек…
- Значит и ты к народу своему так…относишься. - Словно бы с сокрушением сказал Иоанн.
Пров скис, а Смотрелевый с жаром опять начал говорить…
- В моей психологической лаборатории мы проводим  всегда эксперименты самые передовые. В моем подчинении много самых опытных и талантливых ученых, дорогой президент! Посетите нашу клинику! Может быть, что-то привлечет ваше внимание?
- И ты полагаешь, Смотрелевый, я наберусь того сего по верхам и с тем приступлю к решению особо важных проблем в государстве?! – отвечал Агнец, а сам прекрасно понимал, что надо делать и только хотел, чтоб и его сторонники пришли самоутвердительно к такому же  выводу как  он…
- Я нисколько не хочу вас обидеть, дорогой президент, - говорил очень вежливо  молодой, - но и ваше появление на посту президента, и отсутствие специального образования, все говорит в пользу определенного рода политической эклектики… Или скажем – эксперимента…
- По-твоему я похож на  «свежую  голову» или на «сторонний  взгляд»?
-  В политической жизни государства – несомненно…
- Следует отдать должное твоей храбрости, академик…- сказал, вставая  Иоанн.


4.
    Тем временем, пока Агнец Заколения искал исход из проблем, для государства Российского достойный; пока в поисках  причин несусветной тоски русского народа находился, стала понемногу смута подниматься…
   Вначале ропот был нестройный, так…мало малым. Потом все чаще и тверже высказываться начали… По телевизору видят Агнца сильным, деловым, великодушным. Разные приказы отдает, присмотр за  законами устрояет… Глянь дипломатов принимает, любезно с оными беседует, время с интересом и для них и для себя проводит… А России проходу нет! Как глумились страны околесные над Россией, так и глумятся… Как смеялись окаянные так и смеются! Как в общение экономное не примали, так грешные и примать не хотят! Коренной народ вырождается, пришлых все боля и боля! Приблудившиеся, те, что в Россию поправить свои дела финансовые приехали, ведут себя от наглого наглее: над русскими смеются, детей русских бьют, а  при случае  режут. Министры воруют, деньги в чужие страны перевозят: говорят там у них настоящая жизнь, а тут страна глупых; полезные земли, минералы, ископаемые растаскивают… Молодежь от наркотиков, да от водки умирает тыщами… В церквах заместо честных священников жулики трусливые выслуживают… Женщины больны, мужчины слабы, армии нет, флот сам себя от позору  того и гляди потопит…  Худа, да нуда на Руси!  Стоном велиим стонет Земля Отеческая!
    Прикинул народ: хорошо то Агнцу Заколения в Кремле? Не дождит ему, не голодит? А мы на что пороги избирательские обивали? На что страдали об государстве? На что веру ему имели?! Где ж работа Агнцева?! Весь мир над Россией смеется, повсюду на равных с русскими говорить отказываются, повсюду гонят русских, ненавидят  и  убивают…
   Стали говорить вначале по кухням, по курилкам... Затем на улицах, на остановках, в магазинах… Иной раз в очередях  нет, нет, да и развернется  ругань!  Дальше больше! Все чаще митинги  прислучиваются… Кто простым трудом был занят на  ругань не ходил, а вот у кого не все с семьей в порядке, так те  митингов, как сладкого сна ждали!   Много, конечно, в стране и доверявших Иоанну оставалось… Многие из них на собрания недовольных приходили и хотя и рисковали, но верой своей в Агнца Заколения делились… Просили братьев своих обождать, погодить, потерпеть чудок! Недовольные однако горлопанили, особенно те, что без семьи жили, или при жене-стерве… Мол: «Уж и такого выбрали! Честного расчестного! А России нет прохода!»
«Да остыньте вы нетерпеливые!» - ответствовали им дети иоанновы, те, что сердцем за него  переживали… «Ка бы вас туда поставить, посреди врагов-супостатов, да посреди сребролюбием недужных? Какие речи вы тогда заговорили, когда бы Россию сдвинули?» «Дайте развернуться молодцу! Поостыньтя! Пущай наперва наберет ходу его корабль, тогда и спрашивай!» 
   И вот уже к осени, да на пике таких раздражений народных, ехал в аккурат кортеж президентский, но не явно, а как бы тайно, по улице Тверской, в столице… В окно увидел Агнец, на Пушкинской площади  митинг против него собрался… Попросил свернуть. Свернули, встали. Он из машины – вон! Охрана за агнцем кинулась, но виду не подают, что спешат и, что статный мужчина в кожаном  плаще дорог им, дабы внимания не привлечь ни к нему, ни к себе… А у самих сердце захолонуло! Агнец подошел сзади толпы и  слух на говорившего направил…
   В эту же самую минуту, ехавший  с сыном инженер с Плисецкого космодрома,  называвшийся Иннокентием   был остановлен интересом к митингу в центре столицы… Вышел он и сына позвал… Сын юн был и горяч. Вышел сын по зову из машины - дверью хлопнул… Постоял, вновь сел в машину – дверью ударил… Посидел немного – вроде отец… Нехорошо… Надо выйти… Вышел.  Дверью стукнул и встал… Отец его не оборачиваясь подошел к людям и почти рядом с президентом  замер…

   Следует сказать об Иннокентии, что немало он горюшка в жизни хлебнул! И по чести сказать того горюшка на три жизни бы хватило… Был он по всем понятиям  на стороне Агнца, и убеждение свое имел отчего лучше, ему, Агнцу теперь Россией управлять… А сын его кипятился от того, что пошел в этом году учиться, как и отец его в технический институт, влюбился там в первую попавшуюся девку с личиком смазливым и просил отца благословить брак… Иннокентий  же не давал своего отцовского согласия так, как девка та курила, пила и гулящая была до не возможности. Сын не понимал и все кричал: «Она меня любит!» Отец был тверд, а сына «трепало», как флаг не ветру… Потом-то и он понял, но пока понял, отцово сердце поболело за родное чадо не мало…!
   Под памятником, как нельзя, кстати, склонившем в тяжелых раздумьях, голову, стоял седой и в летах священник. Священник очень горячо говорил за Иоанна. От всего  вида говорившего исходила надежда и твердая  уверенность… Он казался очень оживленным, но это только казалось… Он говорил громко и доступно, хотя опять же, даже сторонникам Агнца,  казалось, говорить громко о том,  о чем он говорил – нельзя…
- Мы за ним пошли, потому, что  был он  нашей совестью! Мы другого не ждали, но его одного! Мы о   другом не помышляли, но только о нем! Он был светом нашим и мечтой! Он надеждою нашей был, правдой и оправданием пред Богом! Мы поверили ему потому, что он исполнил все заповеди! Он влагою живительной для нас, умирающих от жажды был, и потому мы пошли за ним! Он устоял там, где  все мы  пали бы по многу раз! Он верою нашей посреди безверия был! Он так веровал в Бога, как и Бог, веровал в него! Он любил нас так, как мы никогда не  любили его! Мы били его и убивали, мы из домов своих выгоняли его и на улицах наших он издыхал от голода! Он страданием нашим и мукою пред Богом был! Он отцом нашим был и жил ради нас, и дышал ради нас…!
   Перевел тут дух священник, вытер глаза…
- Он жизнь свою положил за нас... Он умер, чтобы жили мы!
   Агнец стоял и плакал, и не видел своих слез… Странно ему было в эту минуту, что плачет он над самим собой… Рука об руку с ним Иннокентий  плакал и видел себя, как плачет, и закрывал глаза и чувствовал:  больно и сладостно в груди… Оба еще постояли немного и пошли к машинам. Агнец с  охраной, а инженер с  космодрома, с сыном…
   Вечером, когда уже Иннокентий с чадом своим в квартире были и сын все странно-задумчивым  долгое уже время после услышанного на митинге  ходил, словно хотел спросить и  не решался, отец его, обходя стол в зале, взял со стола же газету с телевизионной программой… Сын сидел в раздумьях рядом  в кресле и смотрел на отца, но не как на него, а как сквозь… Иннокентий остановился молчаливым в одной руке с газетой, другою схватив себя за затылок… И тут сын спросил:
- Па, а почему этот черный священник об Иоанне непонятно  говорил?
   Отец молчал, ожидая объяснения вопроса и только сердцем догадываясь, что мог не принять  его ребенок…
- Почему он говорил, что Иоанн жизнь свою за нас положил… Что «умер Иоанн для того…», «…чтобы мы жили»? Как же он умер, если вот он живой? По телевизору показывают...?
   Отец не отвечал, но  только закрыл глаза, зажмурился словно от сильной боли… Здавились веки, качнулась голова и потекли слезы…  Юноша его смутился, а отец  собрал в себе дух и сказал:
- Не спрашивай меня об этом сын… Придет время и ты поймешь… Все поймешь…
   И ушел он в ванную, где закрывши дверь и прижав полотенце к лицу, рыдал сдавленно, так чтобы не услышал сын… Полотенце было то самое, которое подарила ему когда-то давно, его любимая и  покойная теперь,  жена…


5.
   Конечно, имея душевное расположение к Смотрелевому, принял его приглашение президент.  И вот в урочный час, между ними заключенный, приезжает в  психическую клинику Агнец. Опять же не явно приезжает, а как бы тайно, под видом некоего ненашенского профессора, по психической науке разумение  имеющего… Да так тихо приехал, что не все сотрудники и встречать вышли: «Мало ли там кто разъезжает»?!
   А Смотрелевый-то! Вот душа человек! Так обрадовался, так обрадовался! Как ребенок счастливый выбежал, президента в объятия принял. Охрану даже немного передернуло: не принято нигде обнимать главного, но замечание, однако, делать не стали…
   Молодой академик весь сияет.  Начал  водить президента из комнаты в комнату, из аудитории в аудиторию, из лаборатории в лабораторию… Сам, как невеста на выданье: приглашает, упреждает, любезнует, заботится, вежлив… По всему видно понравиться очень хочет. Солнцем сияет.  Весь как чаша до краев радостью полон… Но при этом сказать следует, что Смотрелевый держится с достоинством, ибо человек честный и не подхалим.  Говорит: «Тут у нас это… А вот здесь  то… Это мы привезли из… А это прислали…  А это нам подарили те-то… А это…военный трофей… Здесь библиотека… Автографы великих психологов посетивших клинику… Тут кинозал… Столовая… Душевые…» А в одной комнате ничего не сказал, только покраснел и с ним ушли все…  На втором этаже проходили они комнату с стеклянными дверями… Оттуда слышит делегация топот ног в ритм и хлопанье в ладоши сильное, сильное… Очень громкий голос взрослой женщины с детьми: «За-инь-ка  попляши! Се-рень-кий  по-пля-ши! Вот как! Вот как! По-пля-ши! Вот как! Вот как! По-пля-ши!» И ногами топ - топ!

   Президенту очень понравилась епархия Смотрелевая! Был он доволен научной работой и благодарил академика. Спасибо говорил за помощь людям:  благодарствовал, что неврозы лечат, что утешают по семейной жизни,  за  помощь детям  с задержкой в развитии, за вылеченные  срамные привычки, которые по ведению или по неведению  приобрели пациенты… Благодарил и за то, что персонал Смотрелевый  весь с чистыми лицами и с глазами наивными, как у детей… 
   Сели пообедать – столовая себя показала! Чего только не было… Седло барашка, икра, осетр, морские деликатесы, красные бананы, авокадо…
   Тут уже к концу трапезы Агнец склоняется к ученому и спрашивает: «А сам ты принимаешь пациентов, академик?» Тот отвечает, мол, «…форму  профессиональную  поддерживаю и все методики могу применить».
   Агнец говорит: Тогда покажи себя Смотрелевый…
  Академик вызов принял. Встали из-за стола и в приемный кабинет  хозяина  пошли.
   Когда кабинет тот их собою схватил, ученый рукою  повел: «Располагайтесь…»  Зеленого в кабинете очень много было… Стены с потолком в зеленое выкрашены… Ковролин на полу зеленый. Растения зеленые диковинные… Цветы, кактусы… Аквариумы с черепашками, опять зелеными… Аквариумы с рыбками…В клетке соболенок рыскает… Тихая музыка играет…
- Я сказал моим психологом, чтобы перенаправили ко мне нового пациента… Прошу вас, когда он постучит – удалиться…
   Охрана сказала, что президента одного оставить  не могут. Академик же сказал, что и президент может остаться тут ежели пациент разрешит… «Во всяком случае, - добавил он, - у вас всегда остаются цифровые камеры и звукозаписывающие устройства… Вы можете следить за сеансом из моего  функционального кабинета…»
   Не долго ждали. Стучат.
   Смотрелевый голосом разрешил… Входит мужчина сухой, высокий, с лицом осунувшимся и глазами печальными… В годах, наверно, выше среднего… Трудно определить потому, как в лице у него что-то есть, что мешает его понять…
- Проходите, проходите! Здравствуйте! – заспешил академик. Вошедший тихо поздоровался.
  Спецназ осмотрел пациента и сказал Иоанну: «Мы за дверьми будем…» Вышли.
   Академик очень тепло печального глазами принял, пригласил садиться и тут поинтересовался: не будет ли тот столь любезен  и  позволит остаться его другу…?  Пациент, до толе Агнца не замечал, а как увидел – отпрянул… В лице изменился, говорит: «Нет, только не он…»
   Иоанн вышел, и с охраной в функциональный кабинет пошли. Расположились, стали на мониторах за сеансом смотреть. Звук велел  Иоанн отключить. Охрана понять не могла почему? И весь немой сеанс  не дал Агнец даже до конца досмотреть. Спецназ видел только на экране, как беседует академик, как, выслушав страдальца, встает, отходит от кресла, смотрит на печального глазами, стоит  в раздумьях, и опять в кресло садится…
   Когда Агнец просмотр оборвал и повелел всем из кабинета изыти, услыхали от него, словно себе сказал: «Согрешил  я!»
     В коридоре постояли… Тут академик с пациентом выходят, академик печальному глазами  следующий сеанс назначает и прощаются. Расстались: пациент задумчивый,  академик улыбающийся.
   Опять приглашает Смотрелевый делегацию в приемный кабинет. Рассаживаются. Иоанн задумчив, не хуже того пациента. Академик же  светит счастьем.
- Ну вот, дорогой президент, типичный случай, по своей сложности не отличающийся от всех остальных. Я уже немного рассказывал об этом, когда показывал лаборатории. Проблемен этот прием только в силу индивидуальности обратившегося. Его особенные черты характера и метод восприятия действительности стали причиной его заболевания… Вы видели и слышали сами…
- Мы немногое видели и слышали…
- Сломался монитор или цифровые  камеры?
- Нет, нет. И камеры и монитор в порядке… Но сеанса мы почти  не видели…
   Академик перестал улыбаться, а Иоанн вскоре продолжал: «Скажите, а отчего вы иногда вставали из кресла и, отходя на середину комнаты, смотрели на пациента и на свое пустое место?»
- Видите ли, господин президент, - и голос Смотрелевого дрожал… Ему очень не понравилось, что Агнец спохватился и  до конца сеанса  не  наблюдал работу  академика.
- Видите ли, дорогой президент, в наших методиках есть один способ, который позволяет нам удобным образом помочь не только обратившемуся к нам за психологической помощью, но даже и самому практикующему психологу…
- Я весь во внимании, - сказал Иоанн. Он уловил дрожь в голосе академика и дрожь эта, став ему понятной, раздражила Агнца. Потому он так про «внимание» и сказал, с издевкой, ибо раньше всегда с людьми без издевки разговаривал.
   Но и Смотрелевый не глупый человек и издевку президентскую заметил…
   К бесчестию академическому  надо сказать, что хотя академик  и благороден был по всему своему  душевному разумению, но того, пока,  не понимал, что подглядывать, да подслушивать людям достойным не прилично бывает  ни при каких  обстоятельствах…!
   - Чаще всего психические расстройства, дорогой президент, возникают у человека в результате нарушения  процесса идентификации, который как обычно связан с поло-возрастным развитием  личности… - Смотрелевый заострил взгляд всматриваясь в Иоанна: понимает ли? Агнец все понимал, но вид сделал отстраненный, словно сидел он не тут за столом, а где-то далеко верст за семь… Академик такое «внимание» президентское воспринял, как наказание или проверку. Поэтому резво продолжал не став делать форы Агнцу…
- Люди как правило не всегда правильно понимают  свою роль и  достодолжное предназначение в этом обществе… Многих увлекают исторические персоналии и это довольно тяжелые случаи… Начинают себя считать Наполеонами, Лениными, Сталиными, Македонскими, испанскими королями… Гораздо легче если молодой человек или девушка избрав себе кумиров в любой из культурных систем  начинают  следовать своим идеалам и подражать им, при этом теряя собственную индивидуальность… Конечно, это тоже плохо, но все же не так… Легче с ребенком, начитавшимся  чудесных сказок. Однажды ко мне в кабинет одна обезумевшая от горя мама привела четырехлетнюю девочку, которая была одета, как курочка… Требовала зернышки в корм, другую пищу отказывалась есть… Откликалась только на «цып-цып»…
- Вы хотите сказать, что в смысле нормального психологического развития человека, индивидуум должен правильно понимать свою роль в обществе?
- Вы совершенно правы, президент. Для нормального развития психики человека его способность абстрагироваться и видеть себя со стороны имеет определяющее значение…
- Вас следует понимать так, что психическое нездоровье нации связано во многом с потерей способности встать из «кресла»  и посмотреть на свою проблему со стороны? – спросил Агнец, теперь уже внимательно глядя на Смотрелевого.
   Смотрелевого очень удивила способность президента схватывать на лету и он отчасти даже не много позавидовал Агнцу.
- Российской академии следует рассмотреть вопрос принятия вас в свой почетный состав…
- Но вначале позволю вам завершить консультирование президента…
   Смотрелевый спохватился:
- Да, вы попали в точку! На консультировании, когда процесс  психологической помощи заходит в тупик, мы применяем метод «Пустого кресла». Психолог-консультант встает из кресла, при этом просит пациента сидеть так же, как он сидел, во время провидения консультирования… А сам, тем временем, представляя себя сидящим за столом и мирно беседующим с клиентом, наблюдает ситуацию со стороны: «Что делать? Как поступить? Что посоветовать?»
- Прошу вас быть завтра вовремя в моем Совете! – сказал довольно грубо Агнец Заколения. Встал и резко пошел к выходу. Молодой академик едва поспевал за президентом. Тот  хлопнул дверью  и  вышел из клиники. Хорошо еще руку повернулся  подал хозяину и то – спасибо! Сел в машину к охране, словно орел в пещеру влетел. И…уехал.
   Смотрелевый стоял,  смотрел в исчезающий мерседес и думал, что можа  не так что выговорил?


6.
    На следующий день Совет Агнцев завершился полночь за полночь. Академики много интересного излагали, ко многому призывали, кое-кто и не по умиротворенности высказывался, но таковых единицы были. Всем, дажить охране Агнцевой, интересно было. Спорили, не соглашались, ругались, кто по малодушию плакал, кто уходил, а кто и на президента ругался… Агнец всё понимал… Академиков прощал… Доклады, горы исписанной учеными  бумаги, читал… Но не высказывался.  Слушал. Вдумывался. Следил за развитьем помысла, но своего  глагола  не прикладывал…
    Наконец на Спасской башне  куранты первый час пробили, как  академиков семейная память взяла. Про детей, жён вспомнили и пошли разъезжаться, кто куда. Президент просил Длинного и Смотрелевого задержаться… Когда залу опростали, Агнец сделал  друзьям  предложение: ехать с ним завтра на рыбалку… Учёные знамо в согласие кинулись потому, как внимание такое любой смертный за честь примет. Но помышляли, что «рыбалка» сия неспроста и, что испытание это для их академических знаний, умений и навыков получается…
   На утро, ни свет ни заря, машины уже в подъездах у академиков. Шоферы, с пистолетами, ждут за рулем не дождутся. Смотрелевый было, вспылить хотел, отчего Агнец их, не спавши от семей, забирает, но вспомнил, что президент никогда и ни в чём ошибки не имел и повиновался с покорностью… Знамо академик и в разумениях  бывалый человек,  хотя и не по возрасту…
   Выехали.
    Кортеж президентский за Москвой уже нагнали. Куда ехали ни один из академиков не мыслил. Однако ехали довольно долго, и Агнец всё из машины не выходил, словно не человек подобный всем имеющий нужду в плотских обхождениях, а манекен бесчувственный.
   Наконец прибыли. Из бронированных машин долой! Трава, солнце уже припекает, река широким рукавом хладит, лес за рекой густой, над берегом березы - листья с ладонь шириной, ветерок – про детство память! Побратались ученые с Агнцем, с Провом, потому как с самой Москвы не здоровались. Охрана удочки распрягает: всё Сабанеевские спиннинги, знамо дорогие. Мангалы вынают из багажников, палатки, стулья складные… Суета, к рыбной охоте навычная.
    Весь день щук из реки таскали. Агнец с академиками на спиннингах, охрана на удочках. Пров, как шельма метался: то спиннинги схватит, то с удочками по берегу бегает. Знамо дело удача на погоны не смотрит: спецназ рыбы завались натаскал, академики помалкивают… Пров из подлобья на всех смотрит… Президент в жару разговоры не вел, под шезлонгами сидели, квас попивали, да уху варили… А вот к вечеру, когда стемнело, разложили костер и картошечки туда набросали, отверзши уста свои начал  Агнец  издалека…
- Хочу признать я, друзья, к стыду моему горькому, не знаю, что делать и как быть…
   Длинный со Смотрелевым  переглянулись. Будто бы даже страх в эту минуту сердца их захолонул, но вспомнив навык Агнцев смиряться до крайностей, и  подчас правду о себе не говорить, успокоились…
- Что и говорить, дорогой президент, общественно-политическая ситуация в государстве сложилась крайне тяжелая и положение России на международной арене не самое комфортное… - отвечал Смотрелевый, сам искоса на Длинного поглядывая. Они же еще оба думали: сломался Агнец Заколения - дело дрянь!
- Бесчисленные делегации послов со всего мира хотели от меня всего самого противоположного. Одни государства желали бы видеть Россию процветающим, сильным государством, другие ненавидят ее так, что мечтают о том, чтобы от Бреста до Аляски в земной коре зиял провал…
- К нашему глубокому сожалению, дорогой президент, наследие вам досталось от прежних правителей России не самое лучшее… - сказал седой академик. Смотрелевый подхватил…
- Десятки лет эти люди раскачивали «корабль», полагая, что способны совершать дело к которому не имели никакого таланта. Россия попадала все в большую зависимость, становясь безгласным сателлитом европейских и  заокеанских монстров…
   Длинный, пододвинул поближе к огню полено, на котором сидел вместо стула и добавил к словам молодого академика:
- Мы ничего не могли сделать, дорогой президент, потому что не имели ни какой власти… Первым делом обезумевшее от свободы новое демократическое правительство объявило высшей ценностью в государстве деньги…  Деньгам начали поклоняться: деньгам строили живописные храмы, деньгам приносились бесчисленные жертвы, деньгам воскуревали фимиам и ладан… Тот у кого были деньги считался хозяином положения, тот у кого их не было объявлялся дураком… Деньги в сознании и народа и интеллигенции начали играть все более усиливающуюся роль. Глубокие нравственные принципы господствующие в нашей культуре тысячелетиями  приносились в жертву деньгам. Все оказалось можно купить и продать за деньги: совесть, любовь, красоту, веру, отца, мать, детей, свои собственные органы  и даже всего человека…  Разумеется те у кого не было денег стали духовными и физическими рабами тех у кого их было безмерно много…  Имеющие приобрели еще больше, а у не имеющих было отнято и то, что они хотели иметь…
- Разумеется это была не одна только ошибка в выбранном правительством и обществом направлении… - вставил Смотрелевый и взяв из костра головню расшибуршил огневище в поисках прожарившейся картошки…
- Главной проблемой существования авторитарного государства была не способность видеть себя со стороны, не возможность встать из «кресла» и посмотреть откровенно и правдиво на ситуацию, увидеть несомненные ошибки, почувствовать необходимость изменения направления развития экономической и политической линии государства… Стагнация и не желание изменяться вот, то что сковывало как цепями прежних руководителей страны… Конечно находились пророки кричавшие о гибели России и внутри государства и за ее пределами, но  эти голоса  объявлялись враждебными, до тех пор пока духовно-экономический и общественно-политический кризис полностью не уничтожил последнюю надежду на спасение… - Молодой академик вынул из пылавших углей черную картофелину и, подбрасывая на ладонях, принялся разламывать и студить. При этом искры вылетели из костра и светлячками  понеслись  кружась к реке.
- Россия ослабела, регионы отпали и в них начались военные конфликты… - словно эстафету принял  Длинный, - История мира всегда демонстрировала одно и тоже: всякий раз, когда внутренняя неустроенность и междоусобица  ослабляли государство, возможность влиять на политическую жизнь этого государства ее бесноватых соседей усиливалась… Неблагородные правители по сторонам от терпящего крушение корабля налетали на несчастных, стремясь урвать кусочек пожирнее. Так произошло и с Россией…
   Открытой военной интервенции не потребовалось: все делали банки, вооруженные конфликты вспыхивали и без внешней стимуляции  то тут то там, унося массу невинных жертв как среди солдат, так и среди мирного населения… Россию стремились втянуть в войну стреляя в ее друзей… А по ходу развернувшегося хаоса прибирали к рукам ее полезные ископаемые…
      Пров внимательно следил за глазами собеседников: Не догадываются ли о его «ловле»? Самому ему было страшно стыдно, от «рыбного» стыда он даже позабыл главную свою работу ради которой всегда таскал его с собою президент… Длинный же…  Вот странным же образом…! Посиживая себе преспокойно на полене продолжал говорить самым  умиротвореннейшим  голосом, словно бы речь шла о каких-то бытовых вопросах и за каждым его сказанным словом не стояли судьбы миллионов людей и миллиарды напрасно потраченных рублей…
- На свободу были выпущены бестолковые и совершенно нелепые мифы, которые должны были успокоить на некоторое время коренное население России: правительство говорило о якобы большой нехватке рабочей силы, о снижении рождаемости, даже о необходимости «разбавить застоявшуюся кровь»… Эта болтовня позволяла привозить сюда миллионами инородцев и иноверцев. Вспыхивали локальные конфликты, росла преступность… При этом в интеллигентных кругах имевших высшее образование расхаживал слух, имевший якобы научное подтверждение… Слух о том, что генетическое развитие Европейцев началось из средней Азии…
- Вся эта компания была рассчитана на простачков никогда серьезно не изучавших генетику… - вставил молодой академик.
- Ух! Лишенцы! – охнул Пров.
   Увидев внимательный взгляд Агнца, Длинный продолжал…
- Вряд ли у кого из серьезных людей возникает желание возвратиться к колодцу, из которого была выпита вода… Эмигранты соглашались работать за мизерное вознаграждение и желание брать на работу коренное население и платить им достойную зарплату отпадало само собой. Русские рабочие не могли содержать более одного ребенка, тогда как приезжие, благодаря устроенной рублевой девальвации  позволили себе  всего за десять лет увеличить численность населения в два раза…
   Агнец молчал, слушая академиков и смотря в огонь… После небольшой паузы Смотрелевый начал отвечать на вопрос, который как он догадывался, и догадывался верно хотел задать президент…
- Вы должно быть хотите спросить, господин президент какими страхами Западной и Заокеанской Европы была продиктована для России такая странная внутренняя политика подрывающая основы национальной безопасности? Чего хотели и хотят от России ее соседи, страны окружающие Великий Материк?
   Агнец Заколения молчал…
- Не только революционные события двадцатого века, но и вообще все конфликтные события Русской истории ужасали простых обывателей на обеих полушариях планеты… Даже выход русских в космос и тот вселил некоторую толику опасения  в робкие сердца…  Какая главная черта характера русских вызывает самые тщедушные опасения? – и помедлив немного Смотрелевый сам ответил на свой вопрос. – Имперское Мышление. Да… Имперское Мышление русских, – вот главное чего опасаются на этой планете…
- Еще – героизм и жертвенность, - продолжал седой академик. -  Целеустремленное влечение всей русской культуры, духовности и даже самого языка к героизму, к желанию приносить себя в жертву в борьбе со злом всего мира… Вот почему так была остра необходимость  водворить в сознании современников  индифферентное отношение ко всему что не происходило бы в России… Во-первых понадобилось отнять сверх идею – «самодержавие», «построение коммунизма» или какую либо иную народную идею, неважно… Люди как правило сильны до тех пор пока ими правит сильная идея. Уберите смысл жизни у человека и вы получите  несчастного, слабого, разбитого, больного человека… Уничтожьте в государстве последние останки благородства, убейте престолонаследие и вы получите хаос власти, коррупцию, диктатуру чиновников, самоуничтожение простого народа… «Ничего нельзя сделать» - так говорили и говорят  десятки и десятки миллионов, особенно в последние несколько десятков лет … 
   Агнец позвал начальника охраны и запретил спецназу палатку разбивать, велел всем спать в машинах и блюсти караул. У Прова ноги затекли, а на самом деле устал он слушать то, об чем и сам давно разумение имел. Попросил Агнца отпустить его… Агнец позволил. Пров ушел.
- Абсолютной идеей способной собрать народ, организовать, вдохновить его на новые творческие устремления, вдохнуть в него новые  нравственные и физические  силы, желание  жить и работать, учиться и побеждать, любить и верить могло  бы Православие…
   Духовный человек…? Да, действительно, не станет воровать, брать и давать взятки, двурушничать, вымогать, заискивать, лениться или работать не на совесть…
- Но в таком случае если бы вы пожелали отдать отмашку новой национальной политике восстала бы вся мировая общественность и те кто только помышлял учредить ислам у себя или где-то еще государственной идеологией тут же осуществили бы все свои самые крайние пожелания… Как только религиозная идея станет в нашей стране государственной идеей весь мир покроется сетью самых экстремистских конфессий… - предостерег Смотрелевый…
- Он прав… - опять продолжал Длинный. – Заполыхают религиозные войны уносящие миллионы жертв, кровь польется рекой. Так же как это было уже в прошлые столетия… Вот для чего дипломаты всего мира имеют внутреннюю установку не апеллировать в своей работе к религиозным ценностям и отодвигать рассмотрение духовных мотивов на последний план…
- Для этого и была нужна нам и многим политикам и дипломатам  по всему миру новая система культурных ценностей – гуманизм… Не Бог, а человек… Человек, а не Бог. Человек со всеми его грехами и экстравагантными наклонностями ставился в эпицентр всех мировых ценностей… Человек и его самые безумные интересы были осью вокруг которой вертелись все дипломатические разборки… Ущемление прав человека стало объявляться самым страшным преступлением в истории планеты Земля… - Смотрелевый опустился на колени, на траву.
- Гуманизм породил модернизм… Человек и все сотворенное им обожествлялось… Но в этом были и  свои положительные стороны: кто бы вы ни были и куда бы не занесла вас судьба, в любой части света, в любой стране  вы попадали в родной дом… Там вы пели одни и те же песни прославлявшие человеческую суету, читали одни и те же книги гуманистов поклонявшихся человеческим влечениям, смотрели одни и те же фильмы привязанные к одной и той же  палитре безнравственных ценностей! – резко закончил седой академик, в то самое время, когда над костром пролетела огромная черная птица и пролетев исчезла.
- Но люди перестав погибать в религиозных войнах начали в еще больших количествах  умирать от потери смысла жизни, от наркотиков, от затяжных депрессий, пьянства, от нежелания рожать детей… - Лицо Смотрелевого по особенному светилось от костра, словно в роду у него был кто из рыцарей, и теперь отточенное, строгое, навыкшее к походам и лишениям, светилось лицо в мерцающем свете  зловеще и решительно,  готовое на утро умереть за своего князя…
   Длинный замолчал и говорил теперь один только Смотрелевый:
- Все бы ничего и можно было бы сделать Православие государственной идеологией, и наша академия в том могла бы помочь: описать и расписать по всем параграфам, и связать во едино «прежние традиции» и «новые» и, сделать важные обобщения, наметить тенденции, указать перспективы… Но увы все известные нам религиозные конфессии носят абсолютистский характер, все они утверждают одно и то же: мы – истинная вера, а вы – нет! мы с Богом, а вы – нет! А нашему же русскому мужику, в силу  впечатлительных особенностей его души, имперского мышления и желания идти до конца во всем – только этого и надо…! Вот почему и понадобилось разбавить его генотип послушной, безропотной толпой из Азии… Уничтожить без единого выстрела опасный для всего земного шара  набор воинственных хромосом…! Ассимиляция и никакой перестрелки…
   Агнец молчал, да все в огонь смотрел, словно там ответы  рассмотреть  хотел…
Длинный с Смотрелевым еще немного посидели, переглянулись и попросились у президента в палатку идти… Агнец  отпустил, а сам остался так сидеть на прохладе  уже, так сидеть и в огонь смотреть, остался…
   Уже когда академики к палатке подходили, долетел до всех всплеск от реки – это Пров, уснув на корточках с удочкой,  в воду упал…


7.
   Рассвет встретил Иоанна у потухшего костра… Не спал президент. Так то оно может и правильно при сложившейся международной форме отношений, при  разоре великом в государстве,  при значительном неможении народном, да при всяких иных нестроениях  Российских  не спать по ночам напролет, а однако поберечь себя надо…
    Рыбаки наши проснулись. Кто со спецназа на вахте ночь стоял – уложился, другие начали агнца просить назад оглобли поворачивать, в Москву…? Академики тоже не против были вернуться ибо решили, что экзамен Агнцев прошли успешно и нужды в них боле президент не имет… Иоанн же все молчал и из подлобья так на всех присматривал. Вроде бы как недоверие какое мыслил или крамолу… Смотрел, смотрел и изглаголил ехать всем по квартирам, а его инкогнито в монастырь к другу отпустить… Охрана конечно засумлевалась и Смотрелевый насупился, так как симпатизировал Иоанну и разлучаться в такие минуты, когда думает человек с президентом не хотел. А то, что думает Иоанн после их ночной беседы – это он сам по себе понимал, ибо и сам в таких раздумьях аж по нескольку недель пребывал… И понимал еще, что вчерась много они сложного  перед Иоанном предъявили и потому, когда все это он в душу уложит даже не знал и досмотрелиться до того не мог… Вот и решил с Агнцем ехать ибо мог пригодиться ему в монастыре знаниями и умом для рассуждений…
   Охрана категорически одного отпускать Агнца отказалась, мол: и инструкция против, и генерал убьет… Президент настаивал – охрана ни в какую… Навязали все таки десантника с джиуджицей… Еще Смотрелевый поехал и вроде как успокоились, но следить себе не запретили. Агнец возражать не стал против слежки, но предупредил, чтобы вблизи – никого! И монахов напугать могут и благолепие разорить. Да оно то и правда… Длинный ехать не возжелал, сказал Москвой их ждать будет и к президентскому совету загодя готовиться начнет… Да и кажется подсырели-то кости в палатке… Президент всем добро дал, без долгих прощаний сел с десантником и Смотрелевым в мерседес и к другу-игумену направился...
    Солнце встало, когда они Ужгород проехали… Агнец хотел ноги размять – десантник возразил, Иоанн послушался. Выходить так и не стали до самого Свято-Никольского монастыря, где друг детства Иоаннов, служил благочестивым игуменом и овец Христовых пас доброй, но твердой рукой.
   Не завтракали, не обедали, к вечеру голодные приехали и уж Смотрелевый начал догадываться, что хлеб президентскай не сладок…
   Вышли под  белыми  стенами, осмотрелись. Иоанн ласково так в телефон сказал – к воротам осторожно подошли.
    А глухо как все кругом! Лес за монастырем справа, впереди железные ворота массивные заклепанные, над ними высоко икона Святителя Николая, слева рядом под белою стеною река широким рукавом полощется… Осоки вдоль берегов видимо-невидимо… Но вот ставни заскрипели и молодой прыщавый послушник отрешенно  глядя в землю спросил: «Кого вам?» Иоанн отвечал видно как уже с наместником обусловлено было: «Скажи отцу Матфею -  на покаяние… Грешники мы…» Послушник про «грешников» не упустил, тут же выпалил: «Все грешники…!» И просил проходить, рассказав, что в монастыре карантин и никого не велено наместником пускать… Но велено если «на покаяние» то пустить…
   Они подошли к административному скромного вида зданию, очень аккуратному и тщательно выкрашенному. Послушник пошел звать игумена, а трое присели на витую из меди, и стоявшую под самыми стенами здания,  скамейку. Вообще весь монастырь светился ухоженностью и вложенными в него трудами монахов так и отражался... Посреди монастыря стоял огромный Никольский собор, там службы не иссякали ни на единый день. Колокольня чудок поодаль стояла одинешенька, белым бела, аки снег. Перестроенных белым же  кирпичом надвратных церквей было всего две… Даля: лазарет, баня, лавка для паломников – все из крепкого сибирского луба – президентский дар обители. Лужайки из ровнехонькой зеленой канадской травки, надгробия покрашенные, гробницы генералов, крипты – видно, что сыреющие, но неустанно крашенные  белилами… За мраморным колодцем находился медный памятник патриарху – выходцу из сего монастыря, еще по древним временам… Я бы так его стоящим сработал, но окаянный лепила убедил наместника патриарха сделать из меди и сидящим… Словно бы  задумался святейший и на скамейку присел отдохновение найти… И прямо не выпуская посох из десницы об судьбах российских задумался…  Странным видом казался патриарх: и одежды святейшие на нем, и куколь на главе и сам посох – всем походил он не столько на предстоятеля сколько на космонавта, или уж точно на кого-то не от мира сего… Таких  людёв и не бывает. Я не видывал…
    Ждала троица не долго – вышел игумен и с радостью достодолжной Агнца в объятия заключил. Побратались они – старые друзья-товарищи. Матфей велел тут же послушнику кликнуть кого с камбуза чтобы трапезу приготовили. Прыщавый убежал, а игумен с Иоанном пошли, словно не сговариваясь по монастырю во всем любезно разговаривая…
   Сели президент с наместником трапезовать – беседа за едой рекой бежит. Дажить игумен сумлеваться  начал в хранении устов и велел гостям потрапезовав располагаться в лучших апартаментах, и послушника прилучил дабы во всем споспешествование  гостям учинял…
   Иоанн хотя и смеялся с игуменом за обедом, но по всему настроеньем богат не был и думу тяжелую носил, все, как я разумевал, от иностранных послов да от разорения российского учиненную…
   Но вот свечерело и игумен Агнца в алтарь позвал на службу… Десантник сначала вроде за ним, но Матфей устраняет, мол: в алтарь не достоин. Тогда Смотрелевый пытаться – игумен опять устраняет, дескать: по грехам не можно… Так они и молились вдвоем в алтаре Никольском, исполняемые благодатью и разумением божественным исполняясь…
   Вышли из собора – Агнец  хранит уста и за ним Матфей такожде не разговаривает. Однако по лицу президентскому видно что думу он не решил и что делать да кто виноват до сих пор не знает… Следует сказать что десантник тот что поскромничал в алтарь пойти и уважил завет игумнов за ошибку энту по охране особого лица был наказан и в звании низложен… А тем временем пришло отбой играть и Агнец уснул, и игумен и, за ним Смотрелевый  все в  дубовых добротных   люлях. Только один десантник долго не ложился, ходил по гостинице, оружие чистил, квас пил и все думал: «Дал промаху с алтарем!» 


8.
   Иоанн имел привычку рано вставать и на это утро  характеру своему измены не сделал… Вот  чуть свет-заря, он – на ногах! Встал тихонько: Смотрелевый похрапывает, десантник сидя с револьвером спит… Агнец прошел, на часы что над входом глянул – четыре… Вышел на монастырский двор: сизый туман, воздух чуток, ни шолоха, ни ветерка… Легонький морозец бодрит и в том морозце ощущение приближающейся за рассветом   жары  покоется словно в глубине какой-то… Холодно, но не холодно… А внутреннее тепло в теле разливается от того, что станет вскоре тепло…
   По белой брущатке  Иоанн прошел до апсиды Никольского собора, там мимо  склепа  балтийского адмирала флота, еще в те времена построенного… Постоял… Снова пошел… Остановился, задумался… Там где памятник патриарху был, рос раскидистый дуб, широкий и ветвистый… Под ним три  витых из медных прутьев скамеек стояли и колодец из зеленого мрамора. Над дубом жаворонок пролетел, и стало ясно, что жизнь на земле есть, а то все так пусто было словно – вымерло всякое творение Божие…
   Президент, как был в одной рубахе и штанах пошел к скамейкам…  И только присел – что за диво! Глядит: на том месте где один на скамейке патриарх сидел – сидят двое патриархов… Иоанн пошел к памятнику разумевая кто бы это мог быть? Подошел: игумен Матфей ноги свесив рядом с медным первосвятителем… Президент улыбнулся…
- Издалека вас не различишь… - сказал он вроде, как и дружественно, но и с упреком…
   Матфей приближение Агнцево не видел, но и не  испугался и не удивился голосу друга…
- Люблю сидеть здесь ночью, пока никто не видит… - отвечал добрый пастырь.
- Чудная ночь…
- И ночь, и утро – божие творения…
    Президент к колодцу подошел и ведро с цепью вниз сбросил… Зачерпнул.
- До литургии еще далеко, отец Матфей, поберег бы силенки? – Агнец припал губами к краю натертого до блеска ведра… Студеная вода пролилась и по подбородку,  и по рубахе…
- Ах, хорошо!
   Матфей не отвечал, а только спросил:
- А тебе-то что ж не спится? –  Сам разумение имея, что, поди, у главы-то такого государства могут найтись причины для бессонницы…
   Агнец молчал на это внимание игуменово, только воду из ведра пил… да если бы и не пил, то и все одно молчал бы…
   Матфей друга-то неплохо знал. Знал когда молчит Агнец, когда говорит… Тянуть паузу не стал игумен, потому, как ведал нелюбовь Иоанновну если его на чем простом обличить вознамерятся…
- Я, Вань, люблю тут поздно ночью или рано по утру посидеть, да  насущною мыслею  позаботиться… Об монастыре, об монахах, об игуменстве, о не начавшемся подвиге моем, об вере отцов наших, о кознях врага рода человеческого…
- Преступление и наказание, одним словом разумеваешь?
   Агнец оборвал игумена, и еще потому, что и без того понимал для чего Матфей  сидит с патриархом в тишине и сугубое молчание хранит.
- Вижу не спокойно сердце твое, друг…?
- Да как же ему быть спокойным, когда Россия окруженная врагами удар за ударом пропускает! Теряет в разуме народ, теряет понимание жизни, смысл и покой душевный уничтожает самочинно! Как же мне быть покойным и видеть самоуничтожение  своего народа?!
   Иоанн швырнул ведро в колодец – цепь загремела.
- Ты что там расселся, а ну слазь!
   Игумен безропотно повиновался… Когда слез – остановился, словно школьник за озорством уличённый… Потом все-таки подошел к колодцу, остановился и с надеждою посмотрел на Иоанна…
- Вера в свои собственные силы оскудела у меня… - заговорил Иоанн, - как бы объясняя свою ярость, но и в строгости не умаляясь перед игуменом.
- Вера оскудела, но не в Бога… В силы свои, в саму возможность подъять этот гуж, решить проблему геополитического существования Руси! Еще вера оскудела у меня в народ… Сомневаюсь я чтоб мог он вернуть себе милосердие Божие, чтобы мог покаяться, начать работать и верить в себя самого начал…!
   Матфей медленно подошел к другу и медленно же руку ему на плечо положил, по-отечески, как пастырь… Сжал ему плечо и сказал:
- Мы не для того  тебе жизни свои поручили, чтобы ты сейчас веру  терял…  Не для того вся Россия пошла за тобой, чтобы ты с пути свернул или смалодушничал…
- Делать то что? Дорогой друг мой?! Что делать?! Ах, отец Матфей, отец Матфей! Не возьму в толк?! Хорошо Смотрелевому! Встанет он из кресла выйдет на средину  кабинета, взглянет на пациента, на себя словно в кресле сидящего – подумает… А куда мне выходить?! Как мне абстрагироваться? Как охватить умом Русь, как необъятную мощь державы гибнущей, разумом постичь?! Хорошо Смотрелевому! Встал из пустого кресла…
- Да разве уму, да разуму человеческому, Иоанн, Русь охватить? Никому этот труд не был под силу, и никто постичь умом Русь хоть и силился, да не смог… Не под стать человеческой немощи такая задача… Ты же человек, а решение перед собою одному Богу только возможное поставил…
   Агнец отошел от колодца и на медную скамейку присел… Так присел, словно бы  сиротинушка, один одинешенек…
- Вся беда, друг мой, отец Матфей, в том, что народы Русь окружающие, навыкли считать русских чуждыми себе не только по крови, но и по духу… Навыкли разумевать русских, как угрозу их безопасности, как угрозу их свободе, чести и даже жизни… - вздохнул Иоанн глубоко… Они объединяются против  Руси, точат штыки на север, не вступают в торговые отношения… При этом клянутся в дружбе, заверяют в самом искреннем расположении… Границы всех государств окружающих Русь, примыкающих к Руси и даже находящихся на противоположной стороне планеты сложились исторически и проведены так, как будто бы это вовсе не границы государств, а линии фронтов, плацдармы укреп-районов… Линии фронтов по всей планете! По всей планете! Словно бы все народы восстали против русских, алчут их крови, жаждут их смерти! По всей планете! – Агнец, говоря это, несколько раз в ярости ударил ладонью по скамейке…
   Отец Матфей присел рядом с другом и молчание свое прибавил к молчанию Агнцеву… Из двухэтажного братского корпуса, выкрашенного в яркий белый цвет и похожего на лежащую толстенную книгу, на которую кто-то сверху положил кусок жести, вышел ключарь и не спешно пошел к колокольне – отпирать и звонить к заутренней…
- Русь согрешила, Иоанн… И все недостойные  козни окрестных и дальних народов против нее – гнилостный плод  нашего собственного греха… Мы виновны… Никто ни будь…  Мы!
- Кто бы мог побыть святым хотя одну единственную минуту…? Все страны и народы на этой планете согрешают великим грехом, а кровь проливается русская… Все алчут богатств и власти, мирового господства, а кровь проливается русская… Все ищут амбиций, мистических превосходств одних конфессий над другими, а кровь проливается русская… Все согрешают, всех обуревают страсти и влечения, все всех желают сделать рабами, а наказание за грехи, скорби и болезни вселенских масштабов терпят не они… Мы! За их грехи Бог наказывает нас!
- Не греши на Бога, Иоанн! – игумен встал словно царь. – О себе подумай! О  своих пороках?!
   В это время с колокольни  раздался радостный звон благовеста. Ключник и звонарь в лике едином прервал покойный сон братии… Монах был похож на запутавшегося в веревках… Колокола и колокольчики словно с цепи сорвались, звон-трезвон-перезвон!
- Мне на  братский молебен пора… Там и утреня…
   Игумен сверху посмотрел на Агнца и немного подождал, чтоб друг взял у него благословения… Но Иоанн не стал вставать и даже глядеть на  настоятеля  не стал…
- Божий суд, Иоанн! Не нам сие престало, Троице Единой!  - проговорил тихо, почти шепотом игумен, - Богово право… Одни народы смиряет, другие возносит… Божий суд…
   Игумен, едва касаясь  посохом брусчатки, направился в Никольский собор, а Агнец остался один…

9.1.
   


9.2.
    - Вставай, президент! Вставай скорее, местоблюститель! – Игумен, едва переводя дух, будил Иоанна. Свеча в одной руке у него капает горячим воском, другой за плечо Агнца тормошит… - Вставай, Христа ради, Ваня! Скорее, скорее! Матерь Божия! Что же делается?!
   Недолог на подъем был Иоанн. Вскочил словно к бою! Десантник такожде спал чутко и уж не «алтарничал», как в прошлый раз.  С пистолетом на перевес и по форме одетый… Видать не раздевался, так уснул… И видать оно искренне за Агнца переживает, а все ж таки за «алтарь» наказали потом десантника…
   Смотрелевый проснулся и никак в разум не возьмет, почему игумен у них в келии со свечой пылающей и, перепуганный весь до смерти, поднимает Агнца?
- Не медли, Ваня! Такого ты во всю жизнь вряд ли узришь! – громким и волнительным шепотом Матфей понуждал президента.
   А десантник уж у дверей: проверил, нет ли хвоста за игуменом? И окна тоже успел проверить: все чисто! Проверял, а сам оторопь человеческую примыслил, мол: понудил кто игумена посерёдки ночи «объект» располошить на цель лихоимственную? Но, слава Богу, акромя  игумена  никого не было…
   Смотрелевый, наконец от сонной дремы пробудился и  догадался о великой и обстоятельной причине за волнением Матфеевым, а догадавшись, понудил  себя к скорому одеванию…
   Вышли из гостиницы: первый Агнец, за ним десантник с пистолетом, потом отец Матфей со свечою ярко пылающей… Потому  ярко пылающей, что не простая свеча была у него в кулаке, а был  кусок иподиаконского самодельного воска с льняным фитилем, весь оплавившийся и давно ожегший хрусткие фаланги  игумена, но не обративший  на эту боль, ровным счетом, никакого внимания игумена… За ними, рубаху в штаны заправляя, вывалился  Смотрелевый…
   Десантник дулом во все стороны водит быстро, и поворачивается, наверно ожидает подвоха какого не доброго… Луна полная. Звезды светят ярко… Да кажется всем, что слишком уж ярок свет  от звезд…? И никак не поймут, что происходит? Словно кто прожектором сверху, как бы с вертолета  на Никольский монастырь работает… Но ни  прожекторов, ни фонарей, ни других осветительных хитроумств в обители отродясь не было… Да и высота с которой свет хлещет не постижима для человеческого разумения!
   Игумен всех на площадь монастырскую зовет! Смотрелевый самый догадливый из них, и тот в толк не примет, что происходит?!
   Вышли к центру площади… От звезд сияние первозданное льется! Заливает светом – терпенья нет! Глянули в небо – Мать честна! Крест в небе! Белый, огромный! Словно сверху к монастырю прижат! Вокруг звездами осыпанный, луной украшенный! Свет с креста глаза слепит! Верхом своим Крест за макушкой  Никольского собора начинается и основанием за крестом купола Иоанно-Предтеченского надвратного храма заканчивается…! Как будто кто из космоса  пересеченные две широченные,  кипельно-белые жерди на монастырь положил!  Крест  млечный путь пересекает и  лежит на куполах храмов обители и людей, что внизу немыми сделал…
- Матерь Божия! – первым игумен пришел в себя. – И откуда мне милость сия? Благодать Духа Святаго, благолепие и благословение  Сына твоего обители нашей? Видно не по грехам дает Бог… - и потянулись по щекам Матфеевым горячие струи слез…
   Все в изумлении долго стояли… И Агнец стоял и смотрел на космическое это видение… И только кто если ухом тогда мог бы дотянуться до уст Агнцевых то услышал бы от него: «Теперь я знаю куда выйти, чтоб со стороны на Русь посмотреть…» 
   Смотрелевый затараторил одно и тоже: «Необъяснимое, совершенно необъяснимое, но несомненно научное явление… Явление научное, но совершенно не объяснимое… Совершенно  парадоксальное, научное, но несомненно не объяснимое  явление…» И от волнения отчего-то  лихорадочно быстро причесывался перед сияющим Крестом, словно бы хотел Кресту понравиться… «Парадоксальное, но совершенно научное явление… Совершенно научное, но не объяснимое…»
   Десантник ничего не говорил, а только думал какая угроза от этого Креста может президенту выйти? Аж мысль промелькнула: «Как бы током не ударило!»
  Герои наши маленько опешив, успокоились, да вокруг себя посмотрели… Кто-то из них возьми и заметь: «А теней-то наших от света этого нет…?» Смотрелевый тут совсем растерялся и совсем замолчал…  Игумен слезы со впалых щек, да с бороды вытирает и говорит, говорит: «Вот награда за молитвы человекам Божиим… Вот ответ на молитву и на усердие монастырское… Вот на послушание братии явление Божественной благодати… Жив Господь Бог наш! Жив Господь! – А сам все плачет и плачет... – Это и всей Земле Русской благословение... Я всегда знал… Всегда  помышление правильное силился иметь… Сей Крест на звездном небосклоне – благословение народу русскому… И означает он, что у народа нашего всекосмическое достоинство пред Богом! И, что роль он свою во вселенной еще не сыграл, и что космическая, планетарная  миссия его еще впереди! И, что ходить народу нашему пред Богом его, во вся дни, по всей вселенной, по бесчисленным галактикам и мирам, по не счисленному множеству планет, во вся дни до скончания века…»
   Иоанн же шептал, сердечный: «Теперь я знаю, как оставить это кресло…пустым».


10.
   На утро обитель провожала дорогих гостей. Никто вслух ни разу не произнес кто и какого государственного чина человек посетил их монастырь, но все в молчаливом согласии таили мысль о том, что появление Иоанна и явление Креста Божия на космическом небосводе – есть дело единое, великое и для мирского понимания не доступное…
   Агнец на прощание обнял игумена, сказал доброе слово братии и, сев с друзьями в машину, уехал. Игумен же Матфей, проводив Агнца словно от себя кусок мяса отрезав, возвратился с болью в келию и присев возле стола под иконами погрузился в нелегкие раздумия…

   Иоанн велел десантнику гнать мерседес на чем свет стоит… Смотрелевому даже страшно стало… Но догадываться о том, что быть от таких скоростей может, не стал…
   После обеда машина уже в Кремлевские ворота въезжала… А еще через малое время, Агнец ответственных военных из авиации и космических войск собрал и объявление сделал о том, что в режиме максимального темпа он приступает к подготовке к космическому полету… Не поняли сначала… Растерялись… Кто-то даже фразу обронил: «…а как же мы?» Ну, прямо как дети! Подумали может кого Иоанн желает в космос отправить со специальным заданием… Но Иоанн еще раз четко повторил, что речь идет о «…его личном старте в космос и, достаточно не обходимом, по времени, пребывании на околоземной орбите…»
   Долго никто ничего сказать не мог, а как будто все в шоке пребывали… Зачем президенту космос? И без того достаточно бойцов у России чтоб рисковали и опасные сведения из вселенной добывали, и летали в космос туда-обратно, и головные боли испытывали, и тренировались, и быть может головы свои там оставляли…? На что Агнцу в космическое пространство лететь?
   Так молчали долго и в разум прийти не могли… И единственный кто из команды президентской понимал, так то был Смотрелевый… Он до всего догадался через минуту и очень мудрости Агнцевой удивился… Но однако и он не смотря на высокое свое разумение и способности умственные  выдающиеся начал было Иоанна отговаривать и говорить, что мол могут они без особого труда картинку России и окружающих стран из космоса на экран президенту вынести и летать почем зря не придется, и жизнею рисковать не надоть…?
   Но Иоанн был, не умолим и на своем решении настоял. Все пороптав немного – разошлись готовиться…
     Смотрелевый тем временем с седым академиком встретился и все рассказал, и про монастырь, и про Крест в космосе, и про кресло пустое – все, как есть на духу…! Длинный академик задумался и сказал только про Крест, что «…явление это уникальное и требует дополнительного изучения…»  Решение же президента лететь в космос и оттуда, как сторонним оком  на Русь и на окружающие ее  страны, да народы воззреть, одобрил. «И сам бы полетел…» - добавил. А еще попросил Смотрелевого не оставлять президента в испытании этого космического метода по управлению государством и во всем быть рядом с Иоанном и оказаться полезным ему во всякую минуту, просил… Смотрелевый согласился и выразил искреннее участие в судьбе Агнца, оттого что поистине всегда считал его человеком незаурядным, выдающимся, но однако метод этот с выходом в космос из «пустого кресла» планеты,  нашел  чрезмерным в психологическом смысле и опасным в техническом…
«Может быть это единственное, что теперь может помочь России?» - сказал седой академик с Смотрелевым прощаясь…
    Смотрелевый же прощаясь заметил у Длинного блеснувшею слезу, но к чему сантимент этот и как связан он с Агнцем, связи не сделал и догадаться не сумел…


11.
    На Байконуре программа запусков был жесткая, планы давно расписаны, полеты намечены и подписаны самим же президентом. Как ему доложить и как отказать хозяину Земли Русской не разумели и побаивались… Но получилось, что Агнец сам восхотел Байконуру наперечить и положиться во всем на Плесецк… При такой удачи нашлись кое-кто на  отговоры: «Мол с Байконура легче взлететь и трясти меньше будет…» А сами бояться, что согласиться… Но президент повелел готовить Плесецк и возражений более не услышал. А на Плесецком космодроме главным был тот самый Иннокентий, который на митинге рядом с президентом стоял и от слов выступавшего священника плакал…
   Радость была великая для главного инженера Плесецка познакомиться с Агнцем, и еще более радость была служить Иоанну, и во всем ему помогать…
   Иоанн отправил самые необходимые распоряжения по подготовке к старту русского многоразового космического корабля и просил всех молиться за него…   
 Еще Агнец одобрил желание Смотрелевого лететь с собою. Но просил его быть готовым разделить с ним  любую участь вплоть до внезапной кончины, которую может приуготовить им это космическое путешествие…
   Пров тоже запросился в космонавты, но Агнец отказал, повелев творить за него на земном притяжении земные же поклоны…

   Под Москвой начались тренировки. Президент с академиком встают рано, много бегают, мало едят, на центрифугах катаются до умопомрачения… То не плавали, а тут плавать начали чуть ли не по километру в день… Президент с академиком отощали, дажить немного злыми стали…
    А обязанности-то первоверховные свои Иоанну все-равно выполнять приходится… Так и приступают секретари с проблемами, да с бумагами: там подпиши, здесь компенсацию за гибель выплати, там государство эмбарго ввело, тут квоту, этим земли мало, тем газу с нефтью подай, этим ракеты убери, тем подвинь, этих накажи, тех поддержи… Друзья, враги, новые, старые, все перемешалось, все от России чего-то хотят, а ежели не хотят ничего, так и об этом открыто эдак с эмоцией заявляют: мол, ничего от вас не хотим! Голова кругом идет…  От тренировок и государственной работы сильно начал уставать президент… Скорей бы – космос!  Однажды на кроссе бежал за ним секретарь с бумагами и все просил подписать меморандум, вылетел меморандум и ветром унесен был, а Иоанн с Смотрелевым далее бежали… Секретарь остался стоять один-одинешенек…
   Но вот отведенные для подготовки космонавтов три месяца подошли к концу. Хотя и трудно было, а не  заметили как время пролетело… Вместе с тем минуло и лето, подошла осень… Агнец повелел готовить многоразовый корабль на  восьмое октября… Пилотов подготовили тоже оченно качественно… Сам Иннокентий, преданный Иоанну, подбирал и выбор его пал на двух пилотов братьев–близнецов: на Ивана, да Петра. Один другого опытнее, не раз на околоземной орбите бывали, и все задания космических войск на отлично выполняли. Что и говорить положиться на них без сумнения можно было! Оба высоченные под Агнцев рост, оба мастера спорта, оба летчики высшего класса. Правда от Петра жена ушла… Уехала к матери вместе с грудничком, не нравиться мол, что много летает… А про деньги летные ничего не говорила, вроде как устраивало… Так и уехала с детёй!  Петр переживал, но понимая, что для полетов нервы надоть свежие держать, волю в кулак взял и расстраиваться перестал… Молодцы близнецы! Поверили им президента в космос везти…
   Настал день решительный! Подняли Агнца с академиком раным-рано, еще восток едва-едва зорькой облестать взялся… Ветер осенний последние листья срывает. Морозцевато на дворе… Звезды ночные тускнеют, луна бледная, как капля молока… Иннокентий много завтракать космонавтам не позволил. Смотрелевый пошутил, мол: «…чтоб ракету не перегрузить…» Усмехнулись, перекрестились, сели на дорожку. А Смотрелевый внутри себя за умствование взялся: откуда, мол, такая традиция на Руси взялась – сидеть на дорожку? Но догадаться ему не дали. Иннокентий  поднял. Пошли...
   В автобусе ехали, шутили… Иоанн с Смотрелевым молча и серьезно сидели, а вот Пров с пилотами и инженерами смеялись… Мол как бы смехом этим хотели они тревогу свою за друзей перебить и повыше страха смехом таким подняться…Однако ж позже когда к ракете прибыли и корабль увидали, смеяться перестали, как отрезали…
   Подошли к стартовой площадке: бетон, сталь, ракета, Буран к ракете прижатый, дым откуда-то валит… А то не дым был, как потом сказали, а азот. Поднялись на борт. Близнецы первыми в Буран вошли, тумблерами защелкали, за ними президент с академиком, техники-наладчики, один медик, два инженера, осмотрелись: подогрев  включен, гирокомпас в норме, приборы в норме… Техники вокруг космонавтов хлопочут, шлемы задраивают, врач в зрачки смотрит, за  пульсометром и агиометром  присматривает. Наконец костюмы космонавтов привели в норму. Техники и инженеры вышли. Задраились. Началась последняя подготовка к запуску…
   Час прошел. Все механизмы и топливо еще раз проверили и убедились. В норме. Пилоты постоянно докладывают о состоянии  корабля  и своем собственном. Второй час прошел. Тишина, никто, ничего… Третий час подготовки начался… Иоанн и Смотрелевый  не шевелятся. Тишина, потом изредка доклады, переговоры и опять тишина… Надолго так тишина установилась. Словно все уснуло. Ни звука. Космонавты ждут. Президент не хочет говорить, а Смотрелевого так и подмывает на словцо… В тишине этой словно совершается великое таинство, таинство превращения Человека Земного в Человека Космического,  таинство становления Нового Человека, Нового Времени…
   Раздалась твердая команда Иннокентия. Ракета, как разбуженная зимою медведица зарычала, потом завыла, заурчала… Начала трястись, словно бы не хочет земное от земного удаляться! Что задеялось: шлюзы кряхтят, дюзы воют! А команды Иннокентия все тверже и тверже, резче и требовательнее звучат. «Продувка! Протяжка!» Последние секунды оператор отсчитывает… Грядет великое мгновение! «…четыре, три, два, один…» Близнецы тут хором крикнули: «Поехали!»  И поднялась громадина. Вначале тихо, шаг за шагом, словно ползком вверх, потом шибче, еще шибче…. И вот бегом к звездам! Во весь опор!
   С начала не трясло, а потом спасу не было! Забарахтало так космонавтов, что хоть святых выноси! Как будто кто спящего за плечо трясет, а тот просыпаться отказывается. К креслам нечеловеческой силой  прижало! И чем выше ракета в небо поднималась, тем сильнее прижимало. Как будто сел кто на тебя, а на него второй, а там третий запрыгнул, и слезать не хотят,  и продохнуть невозможно…
   Ка бы не тренировки уж точно космонавтам каюк настал! Президент с Смотрелевым по глоточку воздух в легкие пропихивают, словно тайком дышат… Страсть одна от притяжения… Близнецам не в первой, навычно. А вот пассажирам не в терпеж – скорее бы невесомость!  Смотрелевый догадываться начал не хуже мужика деревенского додумного: мол гравитация не отпускает ибо биологический организм и вся елико суть его в притяжениях к Земли выросли и развитие свое без тяготения не совершали и не мыслили… А значит невесомость – есть состояние не свойственное организму, а потому и расслабление  которое  чрез отлучение  от тяги земной получаемое - противно человеческой природе и значитца вредно…
   Быстро первая ступень сгорела, ракета облегчение получила и выше поднялась. Тут вдруг заголосили по связи близнецы – видать что-то случилось, но потом выправилось и пошло, как и мыслилось с самого начал, в кабинетах…
    Через три минуты вторая ступень отстегнулась, за ней третья… От воздушных слоев давно уж отлетели, теперь тяготение не канатом к Земле притягивало, а только веревочкой… Голова у Агнца заболела, ведь давление на скафандр не уменьшилось, а даже, как кажется, увеличилось…  Нелегко Агнцу, но виду не подает. Что ни говори – кремень человек, словно из железа сделанный!
   Как и Смотрелевый Агнец тоже объяснять в уме начал столь великую силу притяжения… Мол, Земля не позволяет человеку с заповедью Божею расстаться. Мол, по установленному Богом закону надлежит праху человеческому к праху земному приложиться, а тут прах человеческий  уклоняется от исполнения обетования и в горделивом безумстве устремляется к звездам… А посему сама природа такою скорбью притяжения противится человекам и супротив от избежания исполнения заповедей Божиих восстает. Но при всем при этом припоминал еще и то президент, что на полет  сей  брал он благословение игуменово…
   Дернулся корпус Бурана. Встрясло на последок и поднялись тела космонавтов – невесомость! Последняя ступень отделившись, полетела к Земле.
   Легко-то как стало и просторно. Мать Честна! Словно ты умер, душу от тела отличить не можешь… То ли душа парит в кабине космонавтов, то ли тело? Пассажиры раздолье получили, ремни страховочные – долой! Вольница телу, раздолье душе русской – невесомость! «Как хорошо!» – выкрикнул Смотрелевый, и даже увлажнились глаза его… У Смотрелевого тоже слеза навернулась, а почему, даже он объяснить не мог…      
   Близнецы отстегиваться не стали пока, до выхода на планируемую высоту. Еще лететь кораблю несколько сот километров!
   Иннокентий все по связи вызывает и старается разговорами, как уздою на привязи экипаж держать…
   Иоанн же, оттолкнувшись, перво-наперво к иллюминатору подлетел и, как из избы на рощу с рекой, из космоса на планету  посмотрел…
    Вот она колыбель человеческая! Выпуклый шар, словно надутая сфера! К тебе выпячилась, словно подставляет себя под удар или хвалится жизнью, которая разбросана на ней в не исчислимом множестве. Красота неслыханная, невидаль не виданная! Ах, громадина! Ах, прибежище! Чудо чудное, диво дивное! И как просто, как доступно веет от этого шара силою безмерною, мощью непостижимою? Уж насколько Иоанн был в чувствах сдержанный, но и тот воскликнул: «Бог мой! Как же хорошо!»  К нему Смотрелевый подлетел и тоже в иллюминатор заглянул… Озарилось лицо его во век не виданным удивлением…!  Друзья подняли забрала у шлемов, вздохнули озонового воздуху корабельного и вскрикнули от счастья друг  другу крепко сжав руки!
   Океаны, как вода на ладонях – словно из кувшина плеснула мама умыться, горы – крошки со стола упавшие, леса – зеленая бархотка ковром разостланная! Все маленькое, тонкое, миниатюрное… Все словно ювелирами  на станках шлифовальных выпилено. Переливается всеми цветами радуги планета… Голубого цвета много, много зеленого, но не так как голубого. Тонкие синие нити рек врезались в кожу Земли… Протянулись через все веси, неровно, коряво… Иной раз блеснут на солнце и пропадут. Озера, где маленькие, где большие разбросаны, как попало и кажутся пролитыми, расплеснутыми не к месту, не там где нужно…  Выпуклый шар белесыми облаками как пухом обвит. По песчаным, тонким золотым берегам молочная пена разбросана… Туманом сизым покатые бока планеты увенчаны! Ах, красота! Ах, драгоценная жемчужина!  В обилиях сизых туманов планета вращается… Иной раз теряется на краях Земли видимость и собирается все в единую однообразную массу, как будто в этих местах океаны и материки сливаются  в месиво и водопадом падают в слепую космическую тьму… 
- Как превосходно! – восхитился тут и молодой академик.
- Корабль начал движение на заданной  орбите! – громко сообщил  командир экипажа Петр.
- Высота над уровнем моря семьсот километров! – добавил его брат Иван.
   Президент не мог оторвать лица от иллюминатора и глаза его горели первозданным огнем младенца едва-едва появившемся на свет и с восхищением взирающим на свою мать! На мать даровавшую ему жизнь, жизнь – единожды начавшееся и вечно не прекращающееся чудо!
- Знаешь о чем я подумал, когда притяжение Земли отпустило нас и невесомость приняла  в объятия? – заговорил тихо и осторожно Смотрелевый; потому тихо и осторожно, что как понимать он начал – Иоанн с усердием мыслит теперь, глядя на планету и речь какая либо не к месту, может перебить его размышления и тем самым навредить государственному делу…
   Но Агнец глядел на голубую планету и казалось ничего не слышал… Академик рассудил так, что если его не останавливают, то  продолжать, следовательно, можно…
- Я сравнил невесомость в которую мы теперь попали с новыми просторами  открывшимися для развития и освоения человечества, для развития самого человека и освоения им как биологического, галактического феномена новых непостижимых и представленных им теперь просторов  науки… То, что я испытал, когда ремни отпустили мое тело можно сравнить наверно с чувством Ермака вышедшего  на высокий берег Иртыша, с тем чувством, которое испытывали Дежнёв, Витус Беринг, достигшие крайних пределов империи и узревшие новые пространства для освоения и покорения… Или с тем чувством, которое испытал Александр Македонский  покоривший мир во всех его известных тогда пределах и вышедший к новым, не изведанным рубежам!
   Но Агнец прервал его размышления.
- А что это за материк?
- Где? – удивился Смотрелевый.
- Да вот, крупный, покрытый темно-зеленым ковром?
- И реки, реки… Смотри, смотри! Ух, ты! Словно ребенок карандашом, не твердой рукой расчиркал на листе ватмана… - заговорил по-детски академик. – Какие неровные, но последовательно неровные движения рек...?
- Этот материк выглядит, как верхушка мира… И воды, как много воды, а значит и жизни!  Как много жизни! – уж не выдержал и сам Агнец.
   Оба они были похожи теперь на двух детей восхищенных необыкновенным явлением, как бывают  восхищенно удивлены дети вдруг подаренной им замысловатой и столь желанной игрушкой! Они вертят свою игрушку – удивляются, переживают, смеются обнаруживая удовлетворение  самым смелым  мечтам, затаенным прежде уж давно, на счет этого подарка, который они и не мыслили  уж получить!
- Без политической карты мира я уж и не соображу скоро… - начал приходить в себя Смотрелевый.
- Стоит на возвышение материк… Какими же богатствами может он обладать? Как же должны быть счастливы люди владеющие этим космической величины богатством?!   Погляди, Смотрелевый, земля на этом материке словно мускул, крепкое мышечное образование, сжатое, обвитое напряженно вздутыми жилами рек,  готовое в любой момент распрямиться и вызвать к движению всю планету, а за этой планетой другие планеты и в целом весь космос…!
- Погоди-ка, государь… - И у молодого академика раскрылся рот. Он медленно повернул лицо к Иоанну и от удивления произнес вопросительно то, что хотел сказать утвердительно: «Да ведь это же…Россия?»
- Русь…? – только и произнес Агнец.
   Смотрелевый не стал сопротивляться стабилизирующему вращению корабля и, предавшись невесомости, медленно отлетел от иллюминатора… Глаза его остановились, а мысль стремительно искала ответы на прежде мучившие его неразрешимые вопросы…
    Восхищенный невыразимым чудом, Иоанн продолжал смотреть сверху, из космоса, через иллюминатор на планету и история человечества ожила пред лицом его…
   И двинулись народы, и зазвенело железо, и волны морских стихий раздвинулись под форштевнями драккаров, и орды кочевником устремляя  скакунов  запылили по степям; грянули битвы и раскаты ужасных и счастливых видений закипели пред мысленным взором  Агнца… Он увидел, как содрогнулись и зашевелились континенты, океаны и моря; озера и реки оживились под волею человека; увидел, как Небо отпрянуло от Земли, и как Земля расступилась под гневом Неба; увидел тьмы народов одержимых то страстью переселения, то   страстью человеческой славы, а то и страстью легкой добычи, двигавшихся нескончаемым живым потоком по тонкой коже Земли;  услышал  алчных безумцев призывавших к пролитию крови и услышал тех, кто малой кровью  останавливал большую кровь; увидел пожиравших младенцев и младенцев идущих на смерть ради жизни; увидел малодушие и трусость наций и непокорный дух одиноких храбрецов захватывающих в  плен целые народы; видел, как бесчисленное множество народов шли войной на одного человека, как убивали этого человека, как радовались этому убийству и как страдали потом от содеянного; континенты смешались пред лицом президента, как волны они наползали один на другого, как море расплескивались люди по всему лицу земному, как слепые котята брели они вожделенные похотьми; видел, как обманутые полисы убивали друг друга, видел как слепые вожди вели слепые толпы, как падали все они в яму; видел веру апостольскую, словно волну термоядерного взрыва стремительно распространяющуюся  во все концы вселенной; видел муки и страдания праведников веры и мужей государственных стойких  в защите закона; слышал лязг металла разъезжавшегося и разлетавшегося по судорожной коже планеты, слышал скрежет сего металла врезавшегося в тело Земли; и увидел один народ, волею Бога и вселенскою жаждою на свет появившегося, видел крепость и силу, и храбрость  этого  народа жаждущего мира и единства рода человеческого и потому не выпускавшего меч из рук своих; видел, как покорялись этому народы веси и окраины планеты, как стремились видеть в великодушных и праведных богатырях сего народа надежду на водворение долгожданного мира и восстановление утраченного праздной жизнью, богообщения… Узрел, как дикие орды с запада и востока  шли войной на народ сей, как разбивалась их неслыханная на Земле мощь об тихое биение добрых сердец удивительного народа! Увидел, как вместе с планетой, летели в космическом пространстве народы «сжатого мускула», летели счастливые и гордые единством и дружбой, объединенные верою в несокрушимую мощь северных  братьев  взрастивших и собравших  на этой планете  неслыханный во вселенной континент! Увидел президент, как разжалась сжатая мышца, как разжался кулак и выпустил в кромешную тьму нации жаждавшие того о чем не имели они ни малейшего понятия и того, что за тем убивало их в бесчисленном множестве… Увидел, как ослабла «мышца» планеты, но ослабев не  одряхлела, а только бездействием принялась собирать силы…  И  северный народ, прежде столь великий и телом и духом, остался стоять в одиночестве, в мудрости  Божией взирая на безумную вольницу  алчных  толп, похотливой тьмы человекоподобных существ…
    Узрел тут президент, как сжимается вновь мудрая «мышца планеты», как летит северный народ вместе с планетой Земля в космических просторах, как расступаются пред народом этим прочие  планеты и миры, как облетают стороной народ сей кометы и метеориты, беды и напасти летят прочь!  Почувствовал здесь президент, как содрогнулся Млечный Путь услышав оживление северного народа, его храброе желание жить и бороться, его волю к победе и жажду познания галактики! Увидал, как расступились космические тьмы пред Нацией Силы и сами звезды, мириады солнц вселенной почли за честь освещать  этому народу  путь и расступаться пред ним,  почли за честь для себя служить таким людям космические светила!

    Корабль уже трижды обогнул земной шар, а Иоанн всё еще не хотел оторваться от иллюминатора…  Смотрелевый убедил его прервать размышления и посвятить хотя бы несколько минут еде. Агнец смотря и не видя перед собою никого, согласился… И продолжал Иоанн думать, не реагируя на внешние сигналы и сообщения близнецов-космонавтов, так словно бы был погружен в воду…
   Через некоторое время Петр и Иоанн дублировали  команду Центра Управления Полетом: «Пора возвращаться!»  Смотрелевый с трудом «добудился» президента и доложил о подготовке возвращения… Иоанн не возражал и корабль начал  запланированное сближение  с  планетой  Земля…


12.
    После благополучного возращения Смотрелевый не знамо по чему – слёг, а Иоанну хоть бы что… Иоанн собрался ехать к игумену, позвал академика, тот ни  в какую… Говорит: «Сам не понимаю откуда слабость взялась…» Но обещал звездную болезнь осилить  и вскоре вслед за Агнцем в монастырь приехать…
    Иоанн любезно в лазарете с другом простился, сел в вертолет и улетел...
   По некотором времени за Ужгородом, в Свято-Никольском монастыре, игумен Матфей с превеликой радостью друга в объятия принял и велел послушникам накормить космического странника: «…яже из галактических пространств на Землю паломничество совершасте…»

   Вкусив трапезы и отдохнув, Иоанн с двумя телохранителями прибыл в алтарь Никольского собора на всенощное бдение. Игумен уже был здесь и приветствовал друга кивком головы. Начали читать «часы», а двое диаконов спорить, кому из них возглашать на полиелее... Обратились к игумену, тот повелел ни им, ни ему, и никому из пребывающих на богослужении священников, а скромно стоявшему здесь в алтаре Агнцу, самому что ни наесть первоверховному правителю современной России…  У диаконов челюсти и  отвисли: «Так ведь ему же нельзя… - залепетали. - Он не имеет права! Ни священник, ни диакон, даже не чтец…?» «Я игумен сей обители и слово мое – закон.»  Двое диаконов пораженные, словно громом подошли к Иоанну и передали благословение  наместника. Иоанн, хотя и удивился, но виду не подал, а только просил передать свое согласие. Игумен, услышав от диаконов о согласии президентском  в сторону агнцеву не посмотрел, а только поручни, завязывая на запястьях, легонько поклонился  Горнему  Месту…
   И вот, когда началось молитвенное славословие пресвитеров за амвоном и весь немногочисленный народ с усердием молился в трапезной части храма, настала пора Иоанну возвысить голос и произнести громко то, на что он богослужебного права не имел…
Только набрал он воздуху в легкие и хотел с силою вознести славословие: « Яко Твое есть Царство и сила и слава, ныне и присно и во веки веков…!», как невидимая рука залепила его уста и непостижимая мощь  сжала его горло… Оторопел Иоанн и тут же услышал, как вместо него  друг его славословие то воздвигнул…
   Не помнил Агнец, как всенощное бдение закончилось… Только велел спецназу вести его на отдых и с игуменом не встречаться…
   А как ночь настала, вышел Иоанн на монастырский двор, на то самое место, где видели они Крест; вышел с совершенно точным знанием, что незамедлительно в эту же самую минуту и игумен Матфей, подняв  многонедужное  тело свое, выйдет к нему на аудиенцию и закономерное объяснение чудесного произволения изложит…
   Действительно, едва присев на скамейку, Агнец увидел стоявшую под дубом тонкую, одетую в подрясник, фигуру наместника…
- Ты уж тут? Поди, давно? – тихо произнес Иоанн.
- С полчаса… - отвечал отец Матфей.
   Изможденное беспрерывными и жестокими постами, одетое в ветхий подрясник, тело, неспешно подошло к скульптуре патриарха и сидевшему рядом с ним на гнутых медных прутьях, человеку…
- Трудно идти тебе против рожна, президент?
- Я уж полагал ты объяснишь мне значение притчи на всенощной? А ты из далека начинаешь…?
- Рука, та, которая тебе горло сжала и уста залепила не от человека была, но от Бога… Я потому диаконам повелел тебе передать позволение возглас произнести, что как ты, не имея на то права по уставу Церкви, но имея разрешение человеческое, то есть мое, получишь научение от  Духа Святаго, иже в обители сей пребывающего  в изобилии…
- Ты хочешь сказать мне, игумен, что я по естеству, хотя и имею благословение народа для управления государством, все же не имею благословения от Бога… Одним словом не имею помазания на Царство?
- Не зря говорят о тебе, что ты мудр, Иоанн… Хотя в школе и не отличался сметливостью...
   Агнец отчего-то сделал большую паузу в разговоре об управлении и спросил, казалось бы о вещах сторонних:
- Я смотрю, Крест над обителью твоею исчез?
- То, правда, Иоанн. Осталось от Креста, вон там свечение на южной оконечности Млечного Пути…
    Иоанн встал и обратился лицом к южной части звездного небосвода. Снизу, от скамьи достиг слуха Агнцева голос  Матфеев:
- Что же ты увидел от туда? От звезд? Что увидел, когда на нашу грешную Землю, словно Творец во время сотворения вселенной из космоса смотрел?
- Ах, игумен, игумен… - сказал Агнец, когда насмотревшись на остаток белой балясины в пентаконе Цефея, садился на место и едва разглядел блеснувший холодным бледным светом ствол пистолета  охранника прятавшегося в кустах, у колокольни…
- Ах, игумен, игумен! Увидел я всю историю человеческого рода. И правда чувствовал себя Творцом и Богом, когда оттуда, из галактических просторов, глядел на планету, на единственную колыбель разумных существ…
   Да вот только разумных ли существ? Увидел я, как в великом множестве люди рождали людей и как в еще большем множестве люди убивали людей, убивали самих себя… Порождали из века в век друг друга и из века в век убивали и убивали… Для чего стало быть и нужно было бы рожать человеку человека если потом этот же человек убивает себе подобного, а убив забывает о том, кого он  с таким превеликим трудом родил, воспитал и дал миру… Беспорядочное, не мыслимое безумие с рождением и смертью человечества…!
   Отец Матфей вздохнул. Иоанн помедлил и вновь заговорил…
- Науки разумные, земные, учат тому, что в мире существует так называемое общественное сознание…? И политические доктрины огромного множества  государств строят свою внешнюю и внутреннюю политику исходя из представления о мировом, общественном сознании… Ориентируясь в принимаемых решениях на базовые культурные ценности выработанные всем человечеством, а не одним только государством…
   А я увидел из космических глубин, что нет никакого общественного сознания у рода человеческого, а есть только планетарное безумие, которое назвать общественным не поворачивается язык… Есть великая страсть рождать людей и вместе с этим есть великая страсть убивать людей… Есть у людей великая тяга к объединению и великая жажда одиночества… Есть огромная жажда у человека подавлять другого человека, делать его рабом своей лени и алчных вожделений и есть не меньшей силы страсть быть свободным от всяких обязательств и даже от самых малейших влечений к организованной общественной жизни… Узрел я  прекрасную любовь к природе, стремление сохранить и преумножить жизнь на планете, но вместе с этим познал ужасную особенность человека губить свою единственную  колыбель, ту самую  которая и тогда и теперь есть и будет для него единственным пристанищем где он вырос, и которая и по ныне для него является единственной возможностью сберечь и уберечь себя…. Увидел я бесконечную потребность человечества в Богообщении, жажду познания Истины и узрел величайшее безумие людей стремящихся поклоняться друг другу и объявлять себя богами…
    Во всяком случае, все то, что происходит на планете Земля, разумной жизнью  назвать нельзя…
- Это все, что познал  ты  в космосе?
- Нет не все… - Президент вздохнул и, встав, прошелся немного по тропинке, как бы приглашая игумена немного прогуляться и в то же время стремясь уклониться от вопроса на который он отвечать не хотел, или не был готов…
   В кустах произошло заметное оживление. А отец Матфей, догадавшись о желании пройтись, догнал друга и пошел рядом.
- Увидел я один народ, значение которого и для нашей планеты и для всей вселенной до сих пор осознать не могу… Слишком широк и неуёмен, слишком не обуздан и велик духом, слишком страстен и слишком добродетелен этот народ!!!
- Слишком добродетелен…? – повторил игумен. – Вот как? Прямо какая-то новая гуманитарная технология слова, привезенная тобою из космоса… Не приходилось встречать такие выражения на Земле…
- Народ этот или станет спасением для всей планеты, вселенной и галактики в целом, или станет их погибелью!
- И середины  не дано?
- Нет, не дано!
- Кажется, я начинаю понимать о каком народе ты говоришь… - задумался игумен…
- Есть один светлый ум в моем правительстве, - продолжал Иоанн, - и этот светлый ум, в купе с учеными своей группы, провел исследование по вопросу национально-политического кризиса… и выхода из создавшегося экономического, духовного и геополитического  ужаса  России…
- Хорошо, что я твой друг, Иоанн… Но другой слушая такое не понял бы о чем ты  говорить…
   Словно не замечая, Агнец продолжал:
- Исследования этого чудо-ученого открыли новые представления, на мой взгляд, о существе человеческой психики в своей сути…
- Не сомневаюсь, что когда заговаривают о нашем народе, то сбываются самые не предсказуемые и самые невероятные предположения?
- Ты вполне близок к истине… Его исследования открыли новый невероятный феномен… Не русских привели в это ужасное состояние козни и нападения явных и скрытых врагов, но само их желание, само их русских разрешение, желание пострадать, как бы так сказать их легкомысленное «попустительство» зла самим себе, добровольное и подсознательное желание позволить себя «немножко» убить, позволить себя разорить, ограбить и унизить…  Конечно такая гипотетика, впрочем уже теперь подтвержденная исследовательскими артефактами, не могла не взбесить сознание представителей традиционных методик... Академика подвергли «остракизму»…
   Игумен резко посмотрел на Агнца.
- Разумеется «остракизму» в переносном смысле… - успокоил президент.
   Они замолчали и обходили  уже апсиду Никольского собора, когда, глубоко вздохнув, заговорил игумен…
- Дорогой мой друг, дорогой Иоанн! Русские согрешили по существу своей природы… По самой своей сути; то есть в пику умному своему развитию согрешили русские, а вслед за ними и другие народы нашей страны согрешили…  С умом русских случилась беда. Не с государством, не с материком… С нами, с нашим сознанием – караул!  Хорошо сделать так, как сделал ты и встав из кресла и выйдя на середину, посмотреть свежим взглядом на происходящее… Тогда удобнее любому человеку, взглянув со стороны, решить проблему самой  неприхотливой  сложности…
- Я и сам об этом думал… По естеству проблема, по естеству следует и решать ее… Человеческий мозг подобен одинокой планете, и каждый из нас живет на своей  планете… Как отлететь от этой «планеты» и как  посмотреть из «пустого кресла» на то, что происходит  с русским умом, с «русской планетой», с «русской Землей»? Для того, чтобы увидеть ум, быть может, нужно стать немного безумным?
- Подвиг юродства?
- Но юродство не применимо к моему президентскому положению… И конечно же этот «выход» из сознания, или «исход»  не может быть просто сон…
- Тогда есть одно единственное средство… - сказал, остановившись игумен. – Есть космический корабль, который сможет вынести тебя за пределы человеческой психики…
- На херувимской?
- Ты сказал, Иоанн…  Ведь ты – наш… И все, что происходит с народом – происходит с тобой… Если отдалившись и взглянув из «пустого кресла» на  свое собственное сознание, ты поймешь проблему современного мышления  русского человека и постигнув суть этой проблемы, вернешься в здравом уме и твердой памяти – спасение Земли Русской будет тебе известно…
   За колокольней стояли спецназовцы и курили… Матфей хотел сделать замечание, но Агнец остановил его…
- Не станем тянуть с херувимской… Чуть рассветет – собирай монахов на литургию!
   Игумен отправился к себе в келию, а президент, проходя мимо телохранителей, отобрал пачки с сигаретами и «…за курение на территории монастыря...» лишил премии.

   Летом рано светает. И двух часов не минуло, как послушник, по воле настоятеля, миновав колокольный благовест, обошел братию и позвал  на литургию, явившись в келии каждого из монахов тихо и робко, ни в чем не уступив смиреннейшему из ангелов…
   Иоанн не ложился и проследовал в алтарь с охранниками бдением измученными…

Препинаясь на глухих согласных и широко зевая бледным лицом молодой  послушник начал читать Часы Малой Пасхи... На слова благодати щедро рассыпаемых в соборе стали собираться монахи не сразу, а словно бы услышав  радостный призыв, как это делают домашние птицы проведав о том, что милосердная хозяйка пришла на двор и стала рассыпать для них сладостные зерна пшеничной крупы…
   Очень быстро собор наполнился самым разнообразным людом… Кроме всех без исключения монахов, были послушники, трудники, паломники, и что самое удивительное неведомо, как узнали и сошлись к Святителю Николаю миряне из ближайших к монастырю домов – явление поразительное еще и потому, что литургия началась не по расписанию, а по благословению игумена почти на полтора часа раньше обыкновенного…
   Иоанн не мог видеть такого стечения народу объяснить которое обычными явлениями было нельзя … Даже игумен был удивлен и приступив к проскомидии молил Бога о том, чтобы не посетили теперь сердце президента какие-либо искушения, которые он не смог бы побороть…
    На пении Символа Веры Иоанн встал на колени, а спецназ почему-то принялся усиленно оглядываться и тревожиться: как бы чего не произошло в виду изменившегося состояния президента? Наконец  не найдя никаких причин для беспокойств и объяснив происходящее чрезмерной религиозностью первого человека в стране, охрана успокоилась. Игумен же подойдя к другу, опустился напротив него так же на колени и едва слышно сказал:
- Приближаемся, Агнец…  Пусть вера в Истинного Бога станет твоим притяжением; пусть вера твоя, Иоанн, возвратит тебя к себе самому… Возвращайся из космоса наших грез, возвращайся из безвоздушной, безжизненной среды нашего русского безумия, как можно скорее…
   Клирос затянул херувимскую: «И-и-и-же  хе-ру-у-у-ви-и-и-и-мы-ы-ы…» «Тайнообразующие»  иеромонахи, вкупе с игуменом подготовились и стали один за одним, чрез северные врата выходить из алтаря неся перед собой кто потир, кто дискос, кто лжицу и копие… Иоанн закрыл глаза…
    Только в конце уже литургии, когда встревоженный игумен Матфей, возвысив глас, пропел из глубины своей исстрадавшейся одиночеством, измученной людским не пониманием и всевозможным преследованием, природы: «Святая Святым!», президент открыл, увлажнившиеся счастливыми слезами,  глаза...



                (конец)






                Тверь. 18 мая - 3 августа 2013 г.