Муся

Мусей звали черно-пеструю корову в нашем дворе. Была ли она когда-то теленком – я не помню. Запомнилась она мне взрослой, с ухватом на голове. Мать моя, Мария Михайловна, прежде чем её подоить, давала ей лусточку соленого черного хлеба. Гладила рукой и называла ее ласково несколько раз «Мусенька, Мусенька, кормилица наша». И та отдавала ей все молоко, стараясь не двигаться и не переступать с ноги на ногу. Только потом я понял, когда ее не стало, кем она была для нашей семьи. Молоко, творог, сливки, стали приобретать в магазине. Муськино-то молоко с магазинским не сравнишь. Магазинскому далеко до Муськиному. Вот теленочек сосет только одно молоко, а он же растет так быстро. Значит, в молоке все есть – и белок, и кальций, все витамины и микроэлементы. Здоровее пищи, чем коровье молоко, и не придумаешь. А теленочек как обычно у нас появлялся в феврале, и обязательно ночью. Отец фонариком караулил, когда же он появится. Зажигал в избе свет.
- Всё, пестренькая, как мама, телочка. Пускай оближет.
Немного обождав, родители и на постилке приносили в дом маленького теленочка. Мы, а это мои две сестренки Катя и Тоня, норовились его погладить.
- Ах, какой хорошенький, миленьки, маленький.
 - А как его назовем?
 - А давай, Звездочка. Вон на лбу у него звездочка белая.
- Лучше Ночка или Дочка.
Сошлись на Дочке.
- Как-то звучит громко, браво, и Дочка будет далеко слышать нас и обязательно подаст в ответ свой голос, тогда-то мы ее найдем, если она потеряется – решили мы.
Дочка через три дня во всю уже козлила вокруг своей матери, тыкалась в вымя, ухватив сосок сосала молоко, причмокивая и поддавая губами в вымя. На уголках рта белая молочная пена. Она сосала так аппетитно и с таким пристрастием, что у меня возникало желание, а не пристроиться ли мне с другого бока да не пососать, но и через три дня после трех месяцев ожидания молоко появлялось и у нас на столе, и снова мы становились богатые; и творог, и сметана, и сливки, и каша на молоке – любимое наше блюдо, все у нас есть. Молока хватало и теленку, и нам, и даже поросятам обрат от которого они росли не по дням, а по часам. Вроде бы все так просто получается – пошел, подоил и все сытые, но это не совсем так и как говорится в пословице «Без труда не вынешь и рыбку из пруда». Корова, чтобы наелась, надо ее пасти. Пасти стадо должен был пастух, но у нас в деревне такого не было заведено. И табун пасли по очереди. Конечно, каждый должен заниматься свои делом; печник – печки класть, столяр – табуретки, рамы, пастух – коров пасти, но когда ты не специалист в данном деле, а коров пасти это не совсем просто, у тебя нет лошади, ты не знаешь куда и каким косогором пойдет стадо, что там за горой, посев или нет, где больше травы, где водопой, вот и бегаешь весь день, как Савразка без узды и частенько поглядываешь на часы, ждешь долгожданного вечера. Да скорей бы это уж всё закончилось.
- Ну, слава тебе, Господи, вроде бы очередь отвели, теперь только в августе, - усаживала нас с сестрой Тоней наша мама.
Стол заставлен будто бы у кого-то именины. Похватав со стола наскоро, одеваюсь, а мать:
- Это ты куда?
- Да, в кино опаздываю, сегодня «Вия» показывают.
- Еще за день не набегался. На деньги-то на кино возьми.
Другой бы раз пришлось выпрашивать, а тут – на, ведь коров же отпас, чуть не подвиг совершил. Ну, а теленок-то тоже в ограде стоять не будет, их тоже пасли по очереди, обычно ребятишки. Мы пошли с соседом Федором. С собой брали поджиги и кроме пасти успевали еще поохотиться на куцупых мышей. Ближе к обеду телята начинали убегать, потому что они захотели пить. Но мы их должны держать на горе Сидоровушка на невыносимой жаре ровно до двенадцати. А они-то как задерут хвосты, да как драпанут, а ты должен не только догнать, но и обогнать еще и развернуть и пригнать назад в стадо. Время на обед один час. За это время успевали пообедать, да еще и на подпрудок сбегать искупаться. И откуда было столько сил и энергии? До сих пор удивляюсь, куда вся эта прыть подевалась. Убрать за корову «стряпню», зимой катяхи из стайки, и вывезти их на гумно не так уж проблематично, как это всё само собой, а вот заготовить зеленку, сено, солому корове на зиму, а она у нас шесть месяцев – это уже для нас был проблема. Так как мои родители не работали в колхозе, им не полагался надел покоса в двадцать соток. А всего лишь десять. Выписать могли два центнера зерна. С нашего покоса убирали волочугу сена, а зеленка не каждый год рождалась. И в этот злосчастный год надо же было быть засухе. Обычно подкашивали на старых межах в лесу, ну а там тоже ничего не уродилось. Одна надежда на солому. Да и солому-то в тот год не выписывали, потому что ей было мало, и «колхоз» собирался ехать заготавливать ее на Амур. Колхозного скота было много, вот и мучились колхозники – заготавливали солому кроме Амура в Красноярской и Новосибирской областях, а сено косить ездили аж за границу в Монголию. Как-то разговаривали с дядей Петей. В нашей деревне-то все его знают как Зеленкина Петра Севостьяновича – фронтовика, великого труженика, уйдя на пенсию, долго еще работал в колхозе на тракторе МТЗ-50.
- Так вот, Геннадий, на своей полсотки за сутки я доезжал в Монголию на сенокос. Там жили, заготавливали целый месяц сено, и обратно тем же ходом. Вот теперь-то в голове все шумит, будто бы все время на тракторе еду. После фронта так не было. Это вот в колхозе на этом тракторе болезнь нажил. На тракторах не только мы сено возили, но и за углем, за комбикорм в город ходили. Весной пашем, сеем, с косилками, граблями на покосе, а потом уж куда пошлють. Механизаторы-то знают, что такое на полсотки да с прицепом, да далеко – нет на этом тракторе никакой шумоизоляции и температура внутри кабины, что и за бортом. И амортизаторов никаких нет – ни на кресле, ни на кабине, все жестко. Бывало так внутри всё постресет, что в туалет по три дня сходить не возможно.
Вырастил четырех ребятишек, ни одного нарекания со стороны руководства, только одни награды. Здоровья тебе и подольше пожить, Петр Севостьянович.
Вот, и решили мы с отцом, чтобы Муську не выводить из-за нехватки корма, как бы соломы-то из дальней Дранишни украсть. Украсть сильно громко звучит. Солому-то оттуда колхоз вывез на ферму, но кучки, где навильник, там да сям, поостались. Вот и поехали мы с отцом во второй половине ночи на школьном тракторе) последнее время отец работал завхозом в школе, и трактор с телегой мы взяли без заминок, так как он им и распоряжался) за соломой. По полю ездим по навильнику собираем, а сами прислушиваемся, приглядываемся, как бы не попасться. На душе не спокойно. Скорей бы все это кончилось. Стыдоба – солому воровать, да еще ночью – страх Божий. Да говорят же в народе, другой всю жизнь ворует, а этот первый раз и то попался. Так оно и получилось. И надо же было Михалеву Павлу Васильевичу, председателю нашего колхоза, ночью ехать на «Ниве» из Десятниково в Куналей. Тут-то мы и попались. Разговор был коротким:
- Разгружайте, а с вами, коммунист Парфен Кириллович, будем разбираться на правлении колхоза.
И уехал. Отец никак не хотел разгружать воз, который с таким большим трудом мы насобирали. Но я настоял, чтобы разгрузить. Пусть подавятся. Но и не разгрузили на поле, тоже ничего бы не было. Может быть, с Муской не распрощались. Никто ее проверять не ездил. В эту ночь Михалеву попались не мы одни, а попался еще и Артем, который на тракторе скирдовал солому. У того – семья большая, нужно было подзаработать, хотя работать в ночь его никто не заставлял. Здесь было прямое нарушение Трудового законодательства. Работать сутки не более восьми часов. И его тоже наругали. Политику колхоза в то время тоже не поймешь – воровать плохо, и сверхурочно работать тоже плохо. Отца обсуждали на партийном собрании. Объявили ему взыскание. Вот после этого-то партийного собрания папочка-то мой сказал мне:
- Сыночка, не вступай ты в партию (в то время она была одна). В ней что-то неладное творится. Всё не на благо народа, а не поймешь на кого.
Так я и сделал. Да, тащили с колхоза и не только солому, где что ловко лежит, да то, кто чем заведует. За семьдесят лет так и растащить не смогли. Видать эти убытки были запланированы или уж сильно богатые колхозы у нас были. А наказывали по всей строгости закона. За мешок пшеницы можно было получить три года тюрьмы. Но вор не тот, кто украл, а тот кто попался. И попадались, но очень редко. Не было настоящего хозяина. Всё было колхозное, чье-то, но не мое. Вот сейчас попробуй у частника укради.
В тот год мы с Муськой распрощались. Пустить под нож мы не смогли. Она же была как член нашей семьи. Мусенька наша, кормилица наша, иначе мы ее никак не называли. Отец съездил к другу на Бар и там договорился, чтобы ее забрали. Но разумеется, за деньги. Загрузили мы ее на машину, а та с машины подала как гудок с паровоза свой протяжный голос.
- Му-у-у-у-у!
А мне показалось, будто она кричит:
- И что же это вы, предатели, со мной делаете, я же ведь кормила вас молоком. Эх, вы!
У всех у нас сжалось сердце, а по щекам текли слезы.
 - Ну, Саша, давай, трогай, не рви душу – скомандовал отец.
Машина взревела и поехала. Младшая сестренка Катюшка долго бежала за уходящей машиной, махая ей вслед ручкой. Что она лепетала, не было слышно. Только я догадался.
- Мусенька, прости.