Правда о войне

Записано со слов участника Великой Отечественной войны Гуслякова Парфёна Кирилловича

Армию Паулеса наши окружили, и она сдалась. Пленных было так много, что часть их оказалась без присмотра. Разоружить-то разоружили, а вот конвоиров на них на всех не хватало, вот они и шарахались, не зная куда примкнуться. Угрозы, как вражеская сила, они уже никакой не представляли, но и «руки» у наших, чтобы их определить, до них не доходили. Надо после прорыва линии фронта стремительно развивать наступление, пока немец не опомнился и не сгруппировался. А командиром нашего взвода был Михайло с Украины. Командир от Бога. Чем дышит, что в вещевом мешке, как обуты сапоги – про каждого подчиненного всё знал досконально, да и мы тоже всё знали про нашего командира. Бывало рассказывает про белую хату, про жинку Евдокию, про сыночку Петрусю, про пятилетнюю дочурку Анютку с голубыми глазами как небо.
- Папочка, погоди, я тебе полотенце принесу. И в хату только пятки сверкают. А как на фронт провожали. Рёвом все ревели – и тесть с тещей, и жинка и тятька с маткой.
- Да уймитесь ж вы. Не над гробом же.
А от их горьких слез на сердце тепло.
- Ишь, как они меня любят!
А Анютка обвела мою шею ручонками.
- Папочка, миленький, не уходи.
- Доченька, дык, я ненадолго.
- Если только совсем ненадолго. Я буду каждый вечер тебя у колодца ждать.
Пишут в письме, что каждый вечер к колодцу ходит, подолгу сидит на пенечке, ни одного дня не пропустила.
- Ну, наверное, завтра придет. И идет обратно, всё оглядывается.
- Нельзя мне никак помереть. Как я могу мою доченьку огорчить.
Да за таким командиром в огонь и воду не страшно. Вот идем мы строем, а холодина, ветер пронизывающий насквозь, у нас в Сибири при сорока не так холодно, как здесь при двадцати. Влажность воздуха большая, вот и холодно. Вечереет, где-то заночевать надо. Степь – ни лесочка, ни домочка, ни кусточка, а идти дальше уже сил никаких нет. А тут на нашем пути блиндаж. Только бы не занят был. Командир туда, а там полным полно пленных немцев, как семечек в огурце. Стоят, друг к другу прижались, яблочку упасть негде. Михайло давай выталкивать их с блиндажа, а они ни в какую, никак на холод выходить не хотят. Для них такой холод, что на горячую сковороду сесть. Вот тогда-то и со злости и врезал он одному рыжему оплеуху. А тот взял и дал Михайле сдачи, да так, что наш командир с копытков слетел и в двери-то вылетел. С…… и и посыпалась с командира русская брань. подбежал ко мне, к другому, третьему, у всех выдернул из за пояса противотанковые гранаты, снял с себя брючной ремень, затянул из в связку, выдернул чеку и забросил её в блиндаж. Раздался оглушительный взрыв. Крыша блиндажа приподнялась и ухнула. Мы даже сообразить не успели, что происходит, как это все произошло. Командир подал команду:
- Вперед, шагом марш!
Прошли еще полночи, наткнулись на другой блиндаж, к нашему счастью (а на войне самое большое счастье для солдата хоть немного да поспать), он оказался пуст. Долго после этого случая я обдумывал поступок командира, прав ли был он? Да, с юридической стороны, конечно, не прав, и если бы кто-то из нас болтнул об этом вне «положенном месте», то нашему командиру грозил бы трибунал. А трибунал – это расстрелять или штрафбат, другого решения у него не было, но мы своего командира любили и понимали его.  Да и сейчас бы, сынок, я не рассказал бы этот случай, если бы наш Михайло не погиб в последующем бою смертью храбрых. А накануне он получил весточку из дома, да не от родных, а от соседки - подружки жены. Она писала, что бы он бил этих гадов, и нисколько их не жалел, что в их хату попала бомба, и ихних никого больше в живых нет – ни батьки, ни мамы, ни тещи с тестем, ни жинки Дусеньки, ни Петруси, ни доченьки Анютки. Не ждет она больше тятеньку у колодца. Почернел наш командир от горя, в глазах пустота. Его можно понять – ненависть, в порыве гнева, они взяли в руки оружие, они шли убивать нас, конечно, самосуду не должно было быть, но как понять немцев, когда они стариков, женщин, детей расстреливали, сжигали, а что творилось в концлагерях??? Опыты над людьми, как над подопытными кроликами, а дым днем и ночью из труб крематориев. И что мы это когда-нибудь должны забыть. Встречаем мы как-то туристов из Германии, а у меня непроизвольно сжался кулак левой руки в брючном кармане. Ох, думаю, врезать бы вон тому рыжему немцу за все их прегрешения. А он как-будто бы понял мои мысли и давай оправдываться:
- Да это не мы, да это они, да мы совсем не виноваты, да это когда было, да они были не правы. Будто бы они неправильно сделали, что развязали кровопролитную войну.
Ну, думаю, всё-таки мучает тебя совесть за свершенные твоим отцом, вашей властью, вашей страной, грязный поступок. Поступок – легко сказано, и проступок тоже не назовешь, а вот преступление против человечества подходит, и вот помнить и отвечать за содеянное, даже если сделал это не ты, а твоя страна, твое правительство надо.
Отец частенько рассказывал матери про Германию, какая она была в те далекие годы войны. Что дороги там были уже даже не асфальтовые, а бетонные, и линии электропередач не на деревянных столбах, что подземная оросительная система – по полю идешь, а под землей по трубам вода журчит, для полива или слива избыточной. Что навоз, они сначала загружают в специальную яму, которая закрывается, навоз гниет, выделяется газ метан и тот по трубке идет на кухню для варки пищи, а уж потом его только развозят по полям как удобрение. Это у них было тогда, чего у нас нет даже сейчас, да не только этого. А мать моя, Мария Михайловна, не любила этих рассказов.
- Тебя они горбатым сделали, а ты их всё нахваливаешь, вот, мол, какие они чистенькие; да на пуховых перинах спят. Отец возражал:
- Да я не их, а каких они живут. А мать:
- Да разве это не одно и то же.
Да, всё передовое нужно как можно быстрее перенимать и не кичиться, если уж отстали, даже и у бывших врагов. Да, всё со временем воспринимается не так болезненно или как-то отходит на второй план, как поход Наполеона на Россию, но Великая Отечественная на второй план отойдет не скоро. О ней мы будем помнить всегда. Мы-то может вас и простим, но простит ли вас Господь Бог за ваше содеяние?
P.S. Да, и хотелось бы чтоб и другие не забывали, как еще Александр Невский сказал:
- Кто на Россию с мечом пойдет, тот от меча и погибнет.   

Геннадий Гусляков, 10.04.2015 г.