Сполохи угасающей памяти. Гл. 12. Томск-5, Итатка

Глава XII

ТОМСК-5, ИТАТКА

В Москву он летел на крыльях надежды и «Аэрофлота». Ему был дан адрес, куда он должен явиться. Вся эта секретность будоражила воображение и создавала ауру собственной значимости. В Москве, в просторном кабинете на втором этаже ему объяснили, что предстоит неблизкий путь в Новосибирск и что все документы он получит на первом этаже. Вопросов и возражений не допускалось. Правда, доверительно сообщили, что он все узнает на новом месте службы. В полной растерянности он уставился на предписание. Новосибирск! А ведь какие были прекрасные планы: сначала в гости к родным, затем к старому другу по «поющему спецфакультету» Игорю.
С тяжелым сердцем он отправился на вокзал. В купе на второй полке несколько успокоился: будет служить не в Москве, но тоже в столице, правда, Сибири. В Новосибирске его направили на станцию Сеятель, но и оттуда опять новое направление – в Томск. Прогромыхал до станции Тайга. Томск находился на севере от Транссибирской магистрали, на аппендиците между станцией Тайга, что на магистрали, и Асино на Чулыме. Дальше никаких дорог не было, разве что давно заброшенный Чуйский тракт. В ожидании поезда Яя – Асино, что шел через Томск, просидел в грязном буфете. Тяжкие, безрадостные мысли о дальней ссылке одолевали его. И опять вагон, наконец Томск. На душе становилось все тревожнее, полное неведение. В растерянности отправился в комендатуру, но и там загадочно сообщили, что придется проследовать дальше. В голове был полный сумбур, это шутки или ссылка по этапу? Неужели его ждет сибирский лесоповал? Все это очень походило на ссылку, хотя перемещался он без конвоя. В дальнейшем он узнал, что таким хитроумным способом пытались запутать американскую разведку.
В итоге он оказался в тридцатиградусный мороз на платформе поселка Итатка, который чем-то действительно напоминал Москву. В центре его красовался высоченный деревянный забор с колючей проволокой и вышками с вооруженной охраной. Вокруг в рубленых сельских домах и домиках селились местные жители, отсидевшие зэки – те, кто без права выезда. Вот тебе и Москва! Вот тут-то он с теплой тоской вспомнил архангельские болота. Одинокая фигурка в легкой шинельке, хромовых сапожках, с тощим чемоданчиком выглядела жалко на крепком сибирском морозце. Неожиданно появился незнакомый краснолицый офицер в белом полушубке и серых валенках. Он представился и, подхватив чемодан, направился за неказистый вокзал, где их ждала машина.
Штаб будущей мощной организации находился в жалкой избенке железнодорожного обходчика. Командира на месте не оказалось, и его прямиком отправили в особый отдел. Управление только формировалось, но особый отдел был уже укомплектован. Инструктаж длился не менее часа. Прежде всего, его посвятили в местную ситуацию. Оказалось, что вскоре лагерь будет ликвидирован, но местный контингент поселка сохранится. Временный городок уже строится в пяти километрах отсюда, прямо в тайге. А пока ему предлагалось подыскать себе постой у местных жителей, адреса благонадежных хозяев были тут же вручены. И, наконец, была взята расписка о «неразглашении».
С чемоданом в одной руке и списком «благонадежных» в другой он отправился по адресам. Первый же адрес привел его в полное уныние. С порога буквально сшибал с ног густой аромат скотины и свежего навоза. Сильные морозы заставляли жителей размещать скотскую молодь прямо в домах, в сенях. Ну а в комнате ползала человеческая молодь, грязная, с зелеными соплями до пола. Пройдя таким манером несколько «благонадежных» домов, он опять вышел к уже знакомому вокзальчику. Напротив его, на добротном рубленом доме, красовалась вывеска «Чайная». Он решил передохнуть от слишком острых впечатлений, немного отогреться и испить сибирского чайку. В просторной комнате посетителей не было, только в раздаточном окне вырисовывалась любопытная физиономия, как оказалось, это была повариха и заведующая в одном лице. Она рассматривала его с любопытством и какой-то нескрываемой жалостью. Похоже, он выглядел замерзшим и глубоко несчастным молоденьким офицериком, одетым явно не по погоде. В ней взыграли материнские чувства, и она подсела к столику. В процессе разговора выяснилось, что она прибалтийская полячка, что проживает здесь давно, и что здесь полно прибалтов, немцев и т. д. В общем, кого тут только нет. Это внесло в его понятие «сибиряк» некоторые коррективы. Суровые условия и оторванность от внешнего мира заставили этих людей выработать те черты характера, которые свойственны сибирякам – выносливосить, упорство, независимость. Без этих качеств здесь не выжить. Удивительно, но все они стали называть проживающих к западу от Урала «хохлами». И только пожимали плечами на вопрос: «А что, и питерцы тоже хохлы?»
Посмотрев на список «благонадежных», она только покачала головой. Затем предложила посидеть взаперти, пока она сходит к людям, у которых ему должно понравиться. Когда они подходили к дому, который от лагерной стены отделяли только охранная полоса и занесенный снегом огород, до них донеслись лихие переборы гармошки и не совсем трезвые голоса. Это настораживало, но уютный теплый свет из окон, ложившийся на пышные сугробы искрящиеся от крепкого мороза, манил своим уютом. В доме уже при входе пахнуло чистотой, выпечкой и душистым дровяным теплом. В горнице был накрыт стол, за ним вперемешку сидели вполне приличного вида мужчины и женщины. Это была элита поселка. Выделялся усатый майор, начальник лагеря, в прошлом бухгалтер. Хозяином оказался коренастый жилистый начальник снабжения Василий Карпыч. Не в пример ему, жена была высокой, статной, приветливой русской красавицей с подобающим именем Нина Ивановна. У печки на стуле сидел с гармошкой расконвойный зэк. А в конце стола еще двое мужчин с женами, похоже, из той же элиты. Нина Ивановна засуетилась и, как бы извиняясь, сообщила, что у нее день рождения. Затем, все так же извиняясь, показала комнату. Это была маленькая комнатушка с двумя кроватями и столиком между ними, у окна. Она пояснила, что здесь жили два ее сына. Старший сейчас работает в Томске, а младший, Веня, служит где-то на Урале. В голове у него мгновенно созрело четкое решение – отсюда ни шагу. Он тут же бросил на табурет свой чемодан и вытащил весь запас коньячного спирта, подаренный заботливой подругой в Архангельске. Поздравляя с днем рождения и извиняясь, что у него в подарок больше ничего нет, вручил бутылки Нине Ивановне. Когда он вошел в горницу, мужское население за столом замерло в немом восторге и безоговорочно приняло его в свой «элитный клуб».
Надо сказать, что он несколько перестарался. Обычай у сибиряков был несколько другой. Как правило, они начинали застолье с бутылки водки, но тут же переходили на брагу, деревянная бочка с которой стояла в прихожей рядом с такой же бочкой питьевой воды. Эта комната была и прихожей, и кухней. Приходя с ядреного сибирского мороза на обед, Василий Карпыч черпал ковшиком брагу, а уж потом садился за стол. Брага была белесая, сладковатая и по крепости походила на пиво, но в смеси с водкой и, как оказалось, особенно со спиртом, становилась убойной силой. Хватанув после водки с брагой еще и по стакану коньячного спирта, его благодетели вознеслись на седьмое небо. Грянула зэковская гармонь, и по просторам Сибири мощно разлилось «По диким степям Забайкалья». Но это было еще только начало. Усатый майор (бывший бухгалтер) гаркнул: «Тройку!». Зэк-гармонист тут же куда-то исчез. Через некоторое время за окнами послышался звон бубенцов, и в распахнутую дверь вместе с морозным паром ворвался посыльный и бодро доложил, что тройки поданы. Вся честная компания вывалилась на темную улицу и плюхнулась в сани, прямо в душистое сено. Зэк с гармошкой пристроился во второй упряжке. С песнями, под переливы гармони кортеж ринулся по плохо различимой дороге. Он несся вокруг длинных и высоких стен сибирского кремля. Было понятно, что это была единственная, приличная гоночная трасса. Слева мелькал высокий забор с длинноногими вышками, а справа мрачно насупилась островерхими кедрами тайга.
Утром его разбудило яркое зимнее солнце, за окном искрился снег. По сравнению с предполярной мрачностью Питера и Архангельска, погода была яркой и праздничной. На кухне морозно скрипела входная дверь, звенели ведра, плюхалась в бочку вода. Это расконвойный зэк привез ее на санях в огромной деревянной бочке с квадратным люком.
Закончив работу, он сел за кухонный стол и стал неспешно излагать все новости поселка. Нина Ивановна внимательно слушала и молча подливала ему чай, успевая хлопотать у печи. Этот пожилой зэк-водовоз был знаменит тем, что все сбились со счета, сколько лет он сидит. Когда у него кончался срок, он немедленно устраивал побег. Это означало, что перед вечерней поверкой он отправлялся в чайную и садился пить чай. Во время переклички обнаруживалось его отсутствие, тогда начальник лагеря добавлял ему срок. А утром он со своей бочкой опять появлялся в поселке, развозя воду по домам лагерной элиты. Однажды постоялец его спросил, почему тот не спешит на волю? Ответ был предельно прост: на воле он никому не нужен, а здесь при деле и имеет крышу и пропитание – «пайку».
Когда постоялец, наконец, встал, то на столе уже дымилась картошка и красовались хрустящие соленые огурчики. Нина Ивановна отправилась в хлев к буренушке, овцам и свиньям. Хозяйство было крепкое. Помимо построек для скотины, к дому примыкал огород, тянувшийся почти до стен лагеря. А на чердаке у хозяйки всегда были подвешены два рогожных мешка, один с пельменями, а другой с замороженным в мисках молоком. Этот способ хранения продуктов был заимствован у охотников-промысловиков. Уходя в тайгу на зимовье, они всегда бросали в сани мешок пельменей и мешок молока. Это заменяло и хлеб, и первое, и второе, а вода в виде снега всегда под ногами. Оставалось только разогреть припасы, и можно было жить спокойно. Пельмени, как правило, лепили всей семьей, от мала до велика, а вот для тяжелых работ по огороду привлекались расконвоированные зэки. Этот затерянный в глухой тайге поселок жил по своим, давно заведенным порядкам: «Закон – тайга, медведь – хозяин». В качестве медведя, царя-батюшки и закона выступал начальник лагеря. Испокон веков здесь так повелось, что для начальства «все вокруг мое». В лагере зэки, которым он мог за малейшую провинность добавлять срок, а вокруг пораженные в правах бывшие зэки. Рассказывают, что когда однажды у них появился человек с той стороны Урала, то ему был задан наивный вопрос: «Говорят, у вас в Питере в семнадцатом году произошла какая-то “заварушка”. Так чем она закончилась?» Жизнь в поселке протекала гладко, по твердым понятиям.
Долгими зимними вечерами (тогда телевизора еще не было) Василий Карпыч долго рассказывал о прошлом лагеря и поселка. Благо, ему попался благодарный слушатель. А весной, когда растаял снег, он повел его в тайгу показать Чуйский тракт, по которому в былые времена сюда пригоняли в кандалах каторжников. Тракт угадывался только по насыпи и заросшим кюветам. Прямо посреди дороги уже давно выросли огромные кедры. Он обратил внимание на странное место недалеко от дороги, где между деревьев торчало огромное количество полусгнивших кольев. И тогда Василий Карпыч поведал ему о прошлом этого странного места. Оказалось, что это было зэковское кладбище, еще довоенных, военных и послевоенных времен, и что под каждым из этих кольев находятся братские могилы заключенных. Из его воспоминаний можно было догадаться, что и он когда-то был очень близко знаком с внутренними порядками этого лагеря. Запомнился его рассказ о враче, который практиковал во время войны на зоне и был непосредственно причастен ко многим из этих захоронений.
В военное время в лагере в составе этапа оказался врач-хирург. А каждый начальник лагеря всегда интересуется профессией вновь прибывших заключенных, что вполне естественно. Поэтому он сразу был назначен на работы в медпункт. И начальство не ошиблось. Врач оказался прекрасным специалистом. Но по прошествии некоторого времени зэки стали всячески избегать обращаться за медицинской помощью. В их среде поползли слухи, что новый врач непременно будет резать заболевшего зэка, и очень часто операция заканчивалась новым захоронением. Василий Карпыч, как участник событий, твердо был убежден, что добрая половина страшного кладбища была с операционного стола этого врача. Он отказался назвать его фамилию, но сказал, что сейчас врач проживает в Москве и носит громкое звание. Надо думать, какой высокой квалификации он добился! Материала для экспериментов у него было предостаточно, а ответственности практически никакой. Любую экспериментальную операцию, минуя подопытных животных, можно было проводить сразу на беззащитном человеке. Вот так иногда человечество добывает ценные научные знания, и не только в медицине. В дальнейшем это будет ему очень близко и понятно, но уже в другие времена и при других обстоятельствах.
Покончив с прошлым ГУЛАГа и перейдя к современным временам, Карпыч, как и все люди с богатым прошлым, с пренебрежением стал отзываться о настоящем лагеря. И действительно, после Берии порядки в его вотчине значительно смягчились. На территории лагеря открыли школу, куда поселковые учителя несли зэкам «светлое, доброе, вечное». Как это дело продвигалось в зоне, неизвестно, но вот самодеятельность была представлена в местном поселковом клубе всеобъемлюще. Нехватки зэковских «дарований» не ощущалось, а рвения и упорства тем более. В те времена во всех лагерях непременно отбывали сроки служители Мельпомены. Именно они и создавали эти разношерстные коллективы. Труппу при выездных гастролях в поселок всегда сопровождал конвой, но вел он себя прилично, «по театральному». Не так, как привыкли их видеть, когда они сопровождали колонны по поселку, в рабочую зону. Тогда каждое утро распахивались ворота жилой зоны, и из них выползала серая колонна безликих зэков в сопровождении конвоиров и здоровенных немецких овчарок на поводках. Их усаживали на корточки и, пересчитав по головам, переводили через железнодорожную линию в рабочую зону с таким же забором и вышками. Там они целый день пилили лес, который заготавливали бригады в тайге, на лесоповале. Перевозили его в цеха расконвоированные на стареньких ЗИС-5 еще времен войны. Именно на такой машине в дальнейшем пожилой зэк обучал его ездить по таежным «автобанам». При очередной пробуксовке в бесконечных грязевых ямах таежной дороги, он терпеливо повторял несмышленышу: «Не крути баранку, не газуй, она и без тебя юзом нащупает дорогу». А в цехах, в рабочей зоне, они делали барабаны под кабель, ящики под картошку и поистине уникальные табуретки. По прочности и тяжести они не уступали танку. Вечером зэков тем же порядком отправляли обратно, усаживая на корточки и пересчитывая. За всю его историю лагеря не было ни одного удачного побега. Да и куда бежать? Вокруг, как в песне, «пятьсот километров тайга». По железнодорожной одноколейке в сутки проходил только поезд до Асино и обратно на Яю, да изредка товарняк с их продукцией. Бежать в черную тайгу – что идти на верную погибель. Вдоль железной дороги до Транссибирской магистрали, где можно скрыться, далеко. Да и в каждой редкой деревеньке, что жмутся к дороге, – стукачи. И все же при нем был один случай такой попытки.
Однажды при выходе из рабочей зоны не досчитались одного зэка. Начальник лагеря приказал колонну отправлять, но охрану с рабочей зоны не снимать. Было ясно, что зэк прячется где-то там. Неделю его искали, но никак не могли найти, перерыли буквально все. Тогда продолжили обычные работы, но на ночь охрану с рабочей зоны не снимали в расчете, что он не выдержит и сам сдастся. Опять глухо. Вдоль всей железной дороги был на всякий случай объявлен «перехват». Прошла неделя, вторая – бесполезно. Охрана выбивалась из сил. Приходилось нести круглосуточную службу на два объекта. Тогда пошли на хитрость. Распустили слух, что начальник лагеря запросил Томск прислать дополнительную охрану. И только тогда зэк сдался. Оказалось, что все это время он был зарыт в опилки, а еду ему приносили дружки. Он все это время выжидал, когда снимут ночную охрану зоны, чтобы совершить побег. После поимки беглеца начальник лагеря ходил героем. По этому случаю в доме Василия Карпыча его жене был заказан праздничный банкет, куда был приглашен и постоялец. За праздничным столом он был посвящен в план операции и блестящее его исполнение.
Местное население Итатки полностью зависело от своего мегаполиса, который находился, как и подобает, посреди поселка за высоким забором. Только там можно было получить работу: либо в самом лагере, либо на лесоповале, либо на пилораме и в цеху. Остальное население жило подсобным хозяйством и тайгой. Тайга была их кормилицей. Она разделялась на три условные территории. Первая – Таежка – это лес близ села, где располагались пасеки, ягодники, грибные места, она была доступна для женщин и детей. Затем шла Тайга – это места для охотников и кедровники, где собирались кедровые орехи, основного приработка селян. Дальше шла необозримая Черная тайга – это глухомань, в которую никто не рисковал соваться. О ней никто ничего не мог сказать толком, но, как в дальнейшем выяснилось, там тоже встречалась жизнь. Ему довелось прожить в Черной тайге полгода. За этот время он только однажды неожиданно встретил семейство хантов. Оно кочевало по тайге летом на оленях, запряженных в узкие длинные нарты. Но прежде он обнаружил скит со староверами, загороженный высоким частоколом. Василь Карпыч кое-что рассказывал ему о них. Во время войны военкомовцы пытались найти их, чтобы призвать на службу, но безуспешно. Они изредка появлялись в поселке, но каждый раз им удавалось незаметно исчезать. Поговаривали, что в поселке есть тайные старообрядцы, которые им помогают.
Культурная жизнь поселка была не очень разнообразна, но отличалась твердостью традиций. Это касалось не только поселка, но и редких заброшенных сел. Помимо одухотворяющей лагерной самодеятельности, большой популярностью пользовались воскресные встречи и проводы проходящего через поселок поезда на Яя – Асино. Поезд прибывал на вокзал в обед, но уже за час до прибытия на деревянном перроне собирались жители. Женщины были модно, по местным понятиям, одеты и в праздничном настроении. Они были взволнованы и нервничали, как Наташа Ростова в ожидании своего первого бала. Мужики тоже в настроении, но только от воскресного застолья. Вдоль перрона гулял праздничный запашок сельмаговского одеколона и фирменной бражки. В разных концах перрона рвали меха гармошки и звучали лихие, а порой и похабные частушки, вызывавшие дружный хохот. К перрону, пыхтя и пуская влажный пар, прибывал поезд. Все взоры обращались на распахивающиеся с лязгом двери и проводниц с флажками. Каждый начинал чувствовать себя причастным к огромному и далекому миру других цивилизаций. Некоторые из встречающих получали от проводниц посылки, письма или просто приветы от друзей и родственников, проживающих в неблизких соседних селах и поселках, которые цепочкой были разбросаны вдоль железной дороги. Приезжающих и отъезжающих практически не было, поэтому для новичка такое всеобщее веселье на перроне было несколько удивительно. Это напоминало фильм, где в румынском городке встречали и провожали Восточный экспресс из Бухареста, который даже не останавливался. Но здесь это рассматривалось как светский променад между застольями. Не меньшей популярностью пользовался и субботний ритуал бани. У большинства были свои баньки по-черному, но особым шиком было сходить в гордость поселка – общественную баню по-белому. Однажды он тоже сходил на это действо. В раздевалке его сразу озадачила средних лет женщина-уборщица, ловко орудовавшая тряпкой и веником среди голых мужицких тел. Ее акцент и немецкие словечки привели в замешательство. В Питере он наблюдал иностранцев в несколько другом амплуа, а здесь немка, гремя пустыми бутылками в ведре, маневрировала среди голых мужиков! Он осмотрелся, для всех это было естественно, ее просто не замечали. Парная же стала для него сногсшибательна в прямом смысле. Поэтому в дальнейшем он предпочел уютную баньку по-черному, когда температура приходила в допустимую для него норму. Но для местных мужиков ничто не могло заменить спаянный коллектив клуба сибирских джентльменов в общей бане.
Но еще больше его поражал всеобщий энтузиазм жителей в День кооперации. Почему им был так дорог этот, в общем-то заурядный, День торговли, он так и не смог понять. В знаменательный, как правило жаркий, летний день, они выпрашивали у начальника лагеря несколько бортовых машин. Заранее устраивали на них скамейки, а утром опять же с гармошками и песнями отправлялись по путаной таежной дороге на ближайшее озеро. Вино и песни лились рекой, закуску готовили на кострах, а милыми сердцу напитками тут же с машины торговала продавщица сельмага. Торжество по традиции заканчивалось на кулаках, бились по-сибирски, самоотверженно. На следующий день половина мужского населения носила на лицах знаки боевой доблести.
Итатка была в полном смысле медвежьим углом. Косолапых в тайге было много, но еще больше было энцефалитных клещей. В Томске даже была открыта специализированная больница, угроза была серьезной. Каждый раз после весенних походов в тайгу сибиряки раздевались догола и тщательно осматривались. Ему не раз приходилось встречать в поселке больных, перенесших энцефалит. Они выделялись трясущимися конечностями и текущими из уголков рта слюной. Это производило сильное впечатление. А вот от косолапого хозяина тайги, когда собирались в тайгу, то прихватывали ружье. Появление же воинских частей с грохочущей техникой стало раньше времени прерывать зимний медвежий сон. Появились шатуны, а это было очень опасно. Что может натворить разъяренный зверь, показал такой случай. Сразу за железной дорогой на краю поселка начиналась лесная дорога, а вдоль нее тянулся густой малинник. Муж с женой на мотоцикле отправились туда за крупной спелой ягодой. Их обнаружили через день мертвыми, рядом валялось сломанное ружье, а на дороге изуродованный мотоцикл. В стволе оказалась стреляная гильза. Вероятно, зверь был ранен и стал крушить все, что попадало под лапы. В дальнейшем он выяснил, что в сибирских деревнях на медведя ходят исключительно медвежатники. Такого охотника все село снабжает молоком и другими припасами. И если медведь задирал теленка или какую-нибудь другую живность, то медвежатник обязан был его завалить. А у него с детства, по наивности, было представление, что все сибиряки только и делают, что гоняются с ружьями по тайге за медведями. Хотя у него все же хватило здравого смысла, прежде чем отправиться на охоту, познакомиться с таким медвежатником. В крохотном домике на окраине поселка он встретил маленького, съеженного временем старичка. В голове просто не укладывалось, что это медвежатник. А выскочившая из-за сарая свора невзрачных собачонок и вовсе его разочаровала. Медвежатник пригласил его в дом и, сидя за бутылочкой, принесенной гостем, долго вразумлял незадачливого горожанина. Оказалось, что до недавнего времени он ходил на медведя один, с ножом и шаром, а сейчас ходит с сыном и ружьем. Сын сейчас в тайге, ремонтирует зимовье. На недоуменный вопрос гостя о шаре медвежатник поднялся и принес из сеней относительно круглый шар, утыканный спицами, и пояснил, что главное – поднять медведя на задние лапы, затем бросить ему в лапы этот шарик. И пока он будет его давить и реветь от боли, поднырнуть под него и, точно ударив в сердце ножом, вовремя отскочить. Вот и все! Гость в задумчивости вертел в руках шарик, его искренне восхитила простота дела: «Вот и все!» Он ни за что не понес бы этот шарик медведю, но суть дела он понял. Никогда сильнее медведя ты не станешь, но вот хитрее и проворней стать в твоих силах. И он уже другими глазами посмотрел на неказистого старичка и его быстрых и проворных помощников. Бывалый таежник еще долго рассказывал о секретах тайги и ее обитателей. Он прекрасно понимал, что горожанин ему не конкурент, а поговорить с человеком, который внимательно тебя слушает, приятно. Еще не раз приходил он к нему, и все, чему старик его научил, в дальнейшем помогло ему выжить и сохранить людей в черной тайге. Тайга, когда ты ее понимаешь и любишь, отвечает тем же. И ты спокойно можешь даже спать в ее объятьях. Это он понял на тетеревиной охоте с бывалым медвежатником. Была поздняя осень, они возвращались с охоты домой, подмерзшие листья шуршали, как жестянки, похрустывал тонкий осенний ледок. Уже наступали сумерки, а до ближайшего жилья было далеко. Давала знать усталость. Тогда таежник предложил заночевать, а утром продолжить путь. У молодого горожанина возникли сомнения насчет этого мероприятия, но медвежатник взял бразды правления в свои руки, дело для него было привычным. Сначала он нашел ровную площадку и подготовил место для костер. Затем приволок сухостоину, обрубил сучья и порубил на дрова. Разведя костер, уложил на него конец бревна, назвав его доньей. Затем, распорядившись следить за костром, отправился к реке, прихватив котелок и двух добытых тетеревов. Вернулся он с водой и тетеревами, густо обмазанными глиной. Отодвинул донью и заложил птиц в золу. Котелок, висевший на воткнутых в землю ветках, закипел. В него была брошена какая-то трава и сухие листья. Из оставшихся крупных листьев он свернул самокрутку и с удовольствием затянулся. Горожанин смотрел на сибиряка как на фокусника. Получился прекрасный наглядный урок по выживанию. Но он даже не подозревал, как скоро это ему пригодится. Через некоторое время, сняв котелок с огня, старик разгреб золу и вытащил тетеревов. Когда первый глиняный комок с тетеревами был разломан, воздух наполнился неповторимым ароматом дичи в собственном соку. При этом все перья и пух остались на глине. А вкус!? Такого сочного и ароматного нежного мяса он не ел прежде ни в «Астории», ни в «Метрополе». После ужина, сдвинув донью в ноги и очистив землю от углей, он застелил ложе лапником. Представьте себя на теплой русской печке среди тайги, вдыхающим хрустальный воздух, настоянный на смолистой хвое. Утро принесло еще одно чудо. Вокруг чернеющего, еще теплого ложа, лежал робким слоем первый, нежный, ослепительно белый снег.
У сибиряков в тайге все получалось прекрасно, но у вновь прибывших поселенцев дела шли туго. Почему-то у нас, в то время плановой стране, как только приступают к реализации серьезного проекта, то его непременно сопровождает всем до боли знакомый бардак. Людей пригнали в сибирскую тайгу без серьезной подготовки. Как правило, планируют и организуют такие экспедиции не те, кто там будет непосредственно работать, а военные чиновники. А им главное – отрапортовать, что люди уже на месте и «приступили к выполнению особо важного государственного задания», получить в ответ благодарность и ждать повышения звания. Что же до тех, кто на местах, то пусть выкручиваются, как могут, совершая свое «русское чудо». И в этот раз личный состав был выброшен в тайгу «голенькими», без организованного снабжения. Даже для простейшего выживания не было все предусмотрено. А ведь это дикая тайга, где нет продуктовых и промышленных баз снабжения. С трудом рядовой состав окопался среди леса в землянках, часть разместилась в летних прожженных палатках. Без достаточного количества воды для бани, питаясь гнилой капустой, они быстро завшивели и к зиме превратились в неуправляемый сброд. А в это время на тупиковую ветку уже шло новейшее оборудование для монтажа и чешские цветные унитазы. Все это вываливалось среди деревьев, прямо в снег. Завалы посещались только затем, чтобы раздобыть гвозди и доски от ящиков, в первую очередь необходимые для обустройства. В конце концов, был потерян контроль над завшивевшей голодной толпой. Верховенство над ней захватили бывшие уголовники. Доведенные до озверения, они разогнали и перебили командиров, а затем двинулись на поселок. Обезоружив лагерную охрану, принялись грабить и насиловать местное население. В Итатке бывшие зэки, воры в законе попрятались в тайге. Местными жителями была отправлена телеграмма в Москву на имя Н. С. Хрущева с просьбой о спасении от беспредела.
Страшный бунт продолжался почти месяц. Ему удалось уцелеть только потому, что он инженер, а не строевой командир, да и солдаты хорошо к нему относились. Через две недели из Томска прислали взвод автоматчиков, с правом открывать огонь на поражение. Бунт был подавлен, выездной военный трибунал приступил к работе. В результате от рук правосудия пострадали только солдаты, да оставшиеся в живых строевые офицеры. Из московских организаторов никто даже не был упомянут.
Лагерь в Итатке был срочно ликвидирован, а его территорию отдали под склады. Вот тогда ему впервые удалось рассмотреть его за мрачными стенами и вышками. Было удивительно обозревать опрятный вид бараков, столовой, а цветочные клумбы на плацу просто поражали. Василий Карпыч был прав, у начальника лагеря действительно был организаторский дар и тяга к благоустроенному быту. Здесь царила чистота и порядок, даже, можно сказать, с лагерным, художественным вкусом. Многие, взирая на всю эту благодать, искренне позавидовали зэкам. А еще и потому, что у обитателей этого рая были конкретные сроки пребывания. Их же сроки скрывались где-то в тумане пенсионного возраста. Однажды попав в их закрытую структуру, выбраться из нее было практически невозможно. Амнистии для них не существовало.
А в это время дорожники упорно пробивались сквозь буреломы тайги в направлении будущего стартового комплекса, одного из немногих тогда в стране баз стратегических межконтинентальных ракет. Всем известно, что перед началом недавно прошедшей войны ударные силы всех стран сосредотачивались, как правило, ближе к границе. Но с появлением нового оружия XX-го века ударные базы межконтинентальных ракет стали базироваться в глубоком тылу Казахстана и Сибири, где они были недосягаемы для противника. И первым создателям этих баз из-за этой самой удаленности предстояло преодолевать немалые трудности. На их долю выпало быть пионерами в создании новейших, не до конца еще изученных и освоенных комплексов, которые состояли из мощных подземных сооружений, оснащенных межконтинентальными баллистическими ракетами с ядерными боеголовками. Они предназначались для уничтожения противника, находящегося на огромных расстояниях от них. К тому же им приходилось выступать в роли первопроходцев далеких, еще не освоенных земель сибирской тайги, казахских степей и сурового севера.
Первые базы баллистических межконтинентальных ракет представляли собой сложные наземные, заглубленные или подземные заводы с цехами сборки ракет и боеголовок. С комплексами стационарных заправок, многоэтажных стартовых столов, командных пунктов и проходных каналов. В зависимости от класса защищенности, в подземном варианте, они могли работать в полном автономном режиме, как подводные лодки, имея свои подземные водяные скважины, электростанции и т. д. В зависимости от класса их защищенности, они должны были выдерживать нагрузки ответного ядерного удара. К тому же, ко всему сказанному, неимоверно усложнял работы режим строгой секретности. Проектировщики зачастую не имели полного представления, кто и что из них проектирует. Проекты были сырыми, с множеством нестыковок, да и самим исполнителям все это было ново. У американцев тоже были свои проблемы, но они размещали свои базы чаще всего недалеко от транспортных магистралей, меньше заботясь о секретности. Да и создаваемые для работников условия были иными. У нас, как всегда, человеческие нужды стояли на последнем месте.
Первым препятствием на пути к заданной географической точке будущей стартовой позиции были близлежащие села. Решение было в духе того времени: «Переселить!», но все же, надо сказать, предварительно предоставив людям возможность выбора места дальнейшего проживания. Сами села оставить нетронутыми. Были сохранены дома, стога сена, колодцы с висящими ведрами, телеги и всякая утварь. Дорогу к самим площадкам было приказано замаскировать натянутыми поперек маскировочными сетями. Но в дальнейшем Караибский кризис показал, что скрыть боевые площадки от высотных самолетов-разведчиков, а затем и спутников, было невозможно. Во времена разведывательных спутников скрывать создание крупных ракетных комплексов – пустая трата средств и времени. Однажды их просто потрясло, когда особисты в целях маскировки переодели всю инженерию в артиллерийскую форму. При этом настоятельно рекомендовали в разговоре при посторонних использовать словечки типа: «снаряд», «директриса», «прицел» и т. д. Он живо представил, как в беседе с лицами мужского или женского пола он будет лихо вставлять в разговоре эти свидетельства своего артиллерийского интеллекта. В дальнейшем его неоднократно, как на подиуме, переодевали из одной формы в другую. Этот водевиль сопровождал его всю последующую службу.
Как только в таежную глухомань была проложена просека и наспех сооружена дородная насыпь, в район будущей площадки сразу была заброшена рабочая сила. Началось строительство первой стартовой позиции, вернее, «спарки» – двух стартовых столов и расположенного вокруг комплекса сооружений. Весь комплекс был заключен в кольцо охранной зоны. Ох уж эти бериевские зоны! Жилые, технические, рабочие – все по понятиям! Ему достался стационарный заправочный комплекс, состоящий из четырех больших подземных сооружений, по два на каждый стартовый стол. В шестерках должно было находиться горючее, а в семерках окислитель. Они были расположены под землей, рядом со стартовыми столами, и очень походили на подземные плавательные бассейны. Только вместо воды на дне были смонтированы огромные емкости из нержавеющей стали. Все они были опутаны трубопроводами и пешеходными трапами. А в конце огромного зала виднелись застекленные двухэтажные помещения с пультами для операторов. Всё это было надежно загерметизированно. Даже один раз понюхать эту прелесть было очень нежелательно. Его другу, питерцу Славке Забайкальскому, достался МИК – монтажно-испытательный комплекс. Это огромный цех, где монтажники в белых халатах собирают из отдельных ступеней ракету. Кстати, самым грозным противником этой сложнейшей и мощнейшей техники оказались обыкновенные лесные мышки. Попадая из тайги в цех, а затем и в ступени ракет, они с удовольствием лакомились изоляцией проводки. Мучились с ними долго, а окончательное решение было до гениальности простым. При въезде в подземелье устроили в полу бетонную щель, куда попадали непрошеные лакомки, а по ней они прямиком отправлялись в гостеприимный отстойник.
Жилье для офицеров было обустроено в длинном сборно-щитовом бараке, в комнатах с двухъярусными койками. В конце барака размещался штаб управления с большой комнатой для планерок и совещаний. Но отдыхать на сладких солдатских койках приходилось нечасто, работы велись круглосуточно, без выходных. В любое время дня и ночи их могли поднять и вызвать на планерку или разнос. Всем постоянно напоминали, что за малейшую ошибку можно отправиться из этой зоны – в зону одного из ближних лагерей. И это было реально. Питание было бесплатное, из солдатского котла, в отгороженной части солдатской столовой. В сибирский сорокаградусный мороз было забавно прокатиться на промерзших насквозь валенках по ледяному полу от дверей до своего столика. А там можно отогреть окоченевшие руки и душу об засаленную солдатским сервисом алюминиевую миску со щами. Вот так создавался ядерный щит страны, знаменитое «русское чудо», по определению американцев. А скольких судеб стоят эти вымученные из бетона молчаливые подземные монстры! Как много они могут рассказать о канувших в лету судьбах их создателей, копошившихся в их мрачных чревах. Единственной отдушиной в этой беспросветной круговерти были кратковременные отлучки в тайгу. Только там он мог отдохнуть душой и телом, наблюдая в дремучей тишине за чистой, неспешной жизнью природы. Где можно было спокойно, в редко доступном одиночестве погрустить о близких и родных. Только там, на природе, в одиночестве и тишине к нему приходили воспоминания о навсегда потерянной первой любви, Марине. Но как потрясало до глубины души, когда прямо из дремучей тайги, с первым шагом за тяжелой бронированной дверью, попадаешь в фантастические, загадочные подземелья, заполненные сложнейшим оборудованием. Здесь были собраны сливки научной мысли человека того времени. Даже не верилось, что в это творение вложен и его труд, знания, муки.
И все же молодость брала свое. У Славки Забайкальского был аккордеон. Продвинутая комната быстро организовала ансамбль «Медвежья берлога». Славка писал музыку, а он стихи:

Недалеко, но и не близко,
Ведь все зависит от того,
Где, шэр’ами, твоя прописка,
Начнется действие мое.
В стране Кедровии суровой
Среди кутов и елей лап… и т. д.

Или:

По тайге зелено-синей
Путь бескраен и далек…
Вдруг в траве, в глухой лощине,
Ярко вспыхнул огонек,
Будто спрятана тут была
Сила красок всей тайги,
И она его прикрыла
От непрошеной руки,
Но сквозь зелень вековую
Он сияет огоньком,
Словно шутку озорную
Шутит с древним стариком.

В ансамбль вошел еще один питерец из академии связи, Хачик (по жизни Хавкин) со второго яруса его кровати. Это был пухленький красивенький еврейчик с детским румянцем на нежных щечках и вьющимися каштановыми волосами. Он монтировал систему единого времени. По этому времени осуществлялись все действия подземного конвейера вплоть до команды «Три, два, пуск!». Хачик был всеобщим любимцем, о нем складывались бесконечные анекдоты. Но однажды они очень за него перепугались, когда он впервые попробовал спирт. В чувство приводили всем бараком. Оказалось, что он запил рюмку спирта не водой, а чистым спиртом из кружки. При этом в зоне был объявлен сухой закон, но красноярский почтовый ящик при сварке труб из нержавейки поглощал его бочками. Да и остальные монтажники многочисленных ящиков (а их было немало) при монтаже оборудования не отставали. Впрочем, никто этим добром не увлекался, позволяли себе только по большим праздникам, было не до этого. Все понимали, что значил в то время для страны каждый из немногих стартовых комплексов. Они были поколением, повидавшим ужасы войны не в кино, и никто из них не хотел повторения сорок первого года, когда немцы издевались над людьми и страной, как хотели. Уроки Хиросимы и Нагасаки в секретных учебных фильмах тоже говорили им о многом. Поэтому матерились, скрипели зубами, но тянули. Такая уж выпала доля. Только было обидно молоденьким инженерам, что никто о них не знает, да и вряд ли узнает. Даже в отпуске родным нельзя было ничего рассказывать, все секретно да совершено секретно. Отец догадывался, но молчал. Мать только вязала сыну в Сибирь шерстяные носки и вздыхала.
Однажды прибывший к ним из Казахстана инженер, бывший спецфаковец, привез новость, что на испытаниях погиб командующий ракетными войсками Неделин. А с ним погибло большое количество офицеров, среди них оказался и их однокашник. Произошел затяжной пуск. Многотонная, заправленная ракета тяжело приподнялась и сразу завалилась набок. Она, как огненная змея, стала утюжить и сжигать все подряд – людей, наземные сооружения – все, что попадало под ее тушу и огненный шлейф. Узнали они еще, что им в Сарышагане (Байконуре) тоже крепко досталось и что Казахстан вовсе не курорт. Летом жара, а зимой мороз с ветерком. Рассказал он и про щи со степным песочком. Поведал однокашник и о том, как командировали его накануне Нового года к казахам в ближайший аул, раздобыть к празднику спиртного. Аул же находился километрах в восьмидесяти от их точки. Выехал он туда на тракторе с ковшом скрепера, куда забросили бочку с соляркой. Да на обратном пути разыгралась метель, не видно ни зги, сбились с пути, остановились. Пришлось им Новый год встретить в кабине трактора с ящиком водки, но без какой-либо закуски. А ребята на площадке тоскливо сидели за столом с шикарной закуской, но с пустыми стаканами. Через двое суток, когда стихла метель, явился чуть тепленький командированный. Ребята еле сдержались от желания его наказать, но на радостях передумали. Рассказал он и о генеральном конструкторе Королеве. Ему пришлось побывать у него в домике, где жил он один, молодая жена навещала нечасто. Его несколько удивило, что при буфете, уставленном всякими винами, он, понимающе подмигнув, угостил гостя, а заодно и себя, фирменным спиртом.
Через некоторое время на очередной планерке им торжественно объявили, что ожидался приезд нового командующего ракетными войсками маршала Москаленко. И что им срочно самолетами будет доставлена рабочая сила в количестве пятисот человек. И ни одна душа не подумала, что у них ни жилья для них, ни технологической обоснованности в этом не было. В ходу тогда был анекдот: «Товарищ лейтенант, приказываю, чтобы через месяц у вас был ребенок! Но это невозможно, для этого мне нужна женщина и девять месяцев! Вот вам девять женщин, но чтоб через месяц ребенок был!» Такова была логика высокого начальства. А зачинщиком этого переполоха был наш куратор, генерал из Генштаба. Они таких кураторов называли «сабельниками», за то что те слабо представляли, чем здесь люди занимаются. Вероятно, подражая сталинским временам, выспавшись днем, он начинал совещания в два часа ночи. Собирая всех, от начальника управления с главным инженером до всех субподрядных организаций (а их, почтовых ящиков, было предостаточно, со всех концов Союза). Под утро он окончательно запутывался, кто прав, а кто виноват, и, разъяренный, громогласно обещал за срыв особо важного государственного задания всех отдать под суд. Это самодурство его и подвело. Нагнав на объект совершенно лишних людей, он, вдобавок, к приезду командующего приказал сравнять с землей неоконченные трассы на территории позиций, чтобы не портили вид. Монтажники стонали. На совещании с участием командующего РВСН маршала Москаленко все это всплыло, генерал тут же улетел к себе в Москву, в свой теплый кабинет. И у местных жителей Итатки маршал Москаленко оставил самые приятные воспоминания. Василий Карпыч рассказывал, как гость прошелся по поселку, расспросил о жизни (вероятно, ему в свое время доложили про бунт). Пообещал, что впредь будет строжайший порядок и, под конец, попросил отведать молочка. Ему вынесли молоко в стеклянной кринке. Сделав несколько глотков, он похвалил его, но заметил, что в глиняной посуде оно хранится лучше. Сибиряки оценили его компетентность.
Работы по монтажу заправочного комплекса подходили к концу, когда выяснилось, что буксует «зона в зоне», группа РТБ. Так назывался комплекс монтажа и хранения ядерных боеголовок. И его срочно направили на отстающий объект. Сам стартовый комплекс был закрытой зоной, но группа РТБ была еще одной зоной в зоне, со своими охранными заграждениями. Особисты здесь свирепствовали особо. В пропусках на право прохода в нее дополнительно проставлялась отметка в виде зайчика. При работе в зоне все пояснения чертились в ящике на песке под наблюдением особиста. После окончания песок в ящике сразу заглаживался. Беспредел особистов не имел границ. Периодически их тумбочки тщательно обыскивались, не разрешалось иметь никаких записей. Всю информацию необходимо было держать в голове.
Работы по РТБ подходили к концу, когда во время испытания бокса, где в вытяжном шкафу хранятся «апельсины», он чуть не погиб. В момент испытания дымовой шашкой, отказала герметическая броневая дверь, и одновременно не сработала автоматика подачи воздуха. Его тут же окружила гнетущая тишина замкнутого пространства и густой едкий дым. Сквозь него едва просматривался плафон освещения. Дышать было нечем. До сознания доходил только еле слышный, таинственный гул аппаратуры. Стоя на узкой металлической лесенке под потолком, ему пришлось вручную маленьким никелированным маховичком пытаться открыть клапаны для притока воздуха. Это у него не получилось и, потеряв сознание, он рухнул на пол. До сих пор у него в памяти осталась картина той минуты: густой туман, тусклая лампочка под потолком, холодный бетонный пол, покрытый релином, и глухое гудение аппаратуры. Обстановка чем-то напоминала аварию на подводной лодке, только это было не под водой, а под землей.
В отличие от помещения хранения, сам монтажный зал больше походил на операционную, а изделие на оперируемого. В равномерно освещенном, идеально чистом помещени были слышны глухие загадочные шумы аппаратуры. Вдоль стен виднелись различные приборы, среди них система «Кактус» для оповещения о радиационной угрозе. Но он тогда даже и не предполагал, что эта работа в группе РТБ приведет его, в конце концов, на ядерный полигон Новой Земли.
Как бы в награду за все их муки, ему и Славке Забайкальскому разрешили съездить в центральный городок, где жила Славкина жена с маленькой дочкой. Навещать их ему разрешалось только раз в месяц. Холостякам же оставалось только завидовать его кратким отпускам. А его пострадавшего друга срочно вызвали в штаб УИРА по каким-то делам. Но неожиданно для всех в этот же день к ним в центральный городок приехали с гастролями Зыкина и Высоцкий. Странное было сочетание, но все оценили заботу политотдела и командования. К тому времени городок разросся, землянки и палатки исчезли, появился городок барачного типа и даже первые капитальные дома. А в центре городка уже красовался сборно-щитовой клуб Т-образной формы. Изредка среди этих новостроек стали появляться женщины, среди них была и первая из них – Славкина жена с единственным в городке ребенком, крошечной, как куколка, девочкой. Она была всеобщей гордостью и любимицей. Еще бы, единственный ребенок в этом огромном мужском коллективе.
Зыкину знали все, но вот Высоцкого мало кто. Да и для приезжих артистов была непонятна эта загадочная гастроль. Когда зал притих, неожиданно слабенько вякнула Славкина куколка. Зыкина тут же безапелляционно заявила, чтобы из зала убрали ребенка. Забайкальским пришлось покинуть клуб. Всем это очень не понравилось, но концерт продолжался. Высоцкий показывал отрывки из фильмов с его участием и изо всех сил пытался доказать, что он не хулиган, а артист. Зыкина пела прекрасно, но настроение было испорчено эпизодом с Забайкальскими. Возвращались на родную площадку молча. Каково же было их удивление, когда на следующий день объявили, что после обеда за зоной, в тайге, на поляне Зыкина и Высоцкий дают концерт. Посреди поляны стояла грузовая машина с отброшенными бортами и покрытым ковром кузовом. Вся поляна была заполнена слушателями, а окружающие кедры были обвешаны благодарными слушателями, как кедровыми шишками. Обстановка напоминала фронтовые концерты времен войны. Вероятно, политотдел это так и задумывал.
Два концерта, а какая разница! Он продолжался даже при хлынувшем ливне. Вероятно, Зыкина с Высоцким все же кое-что стали понимать, когда ехали в глухую тайгу через пустые призрачные деревни по прикрытой маскировочными сетями дороге. Вероятно, поняли, что здесь было что-то еще, кроме лагеря, а окружающие их офицеры вовсе не надзиратели.
По прошествии нескольких лет, в год смерти Высоцкого, проездом через Москву он сделал остановку и посетил Ваганьковское кладбище. На свежей могиле было много цветов, он добавил свои. Его огорчило только то, что его могила располагалась сразу при входе, на пороге кладбища. Место походило на проходной двор.
Площадку готовили к постановке на боевое дежурство, когда грянул Карибский кризис. И тут началось. Весь инженерный состав во главе с главным инженером переселили в подземные сооружения, на рабочие места. И круглые сутки работа под землей. Тревожные вести: вот-вот начнется. А на сдаче и постановке на боевое дежурство одна из немногих тогда боевых стартовых позиций! На Кубе работы тоже еще полностью не завершились. В дальнейшем ребята ему рассказали, как их в Калининграде переодевали в гражданские габардиновые костюмы и отправляли в тропики на Кубу. Рауль Кастро предоставил им по вилле, а проститутки бывших американских курортов срочно скупили весь одеколон. Но как они были поражены той разницей, что была между американскими и прибывшими офицерами! Они разочарованно рассматривали сходивших на берег мокрых от пота инкубаторских бедолаг. Все в старомодных довоенных шерстяных костюмах, висевших на них мешками. А пребывание на бывших виллах миллионеров с бассейнами и невиданными тогда цветными телевизорами? И это после бараков и землянок! Все закончилось тем, что они по многолетней привычке съехались на одну из вилл, а в холле натянули сетку для волейбола. И никаких светских приемов и развлечений! Но однажды вся Куба была повергнута в настоящий шок. В попавшей в аварию машине начальника политотдела рядом с ним была обнаружена проститутка за одну песету. Кубинцев это потрясло!
А в это время на таежную площадку прибыли ракетчики, чтобы заступить на боевое дежурство. Зрелище было потрясающее. Они представляли собой разношерстную толпу, собранную из всех родов войск. Здесь были и моряки, и танкисты, и артиллеристы, и автомобилисты, да и кого только здесь не было. В те времена еще не было достаточного количества специальных высших и средних учебных заведений нужного профиля. Прибыли они непосредственно с полигона, где им наспех рассказали и показали, чем они будут заниматься. Отбирали по принципу: «Разговаривать по телефону умеешь?» – «Да». – «Будешь связистом». Хачик бегал по всем сооружениям, умоляя не колотить кулаками по пультам. А во время работы высокой приемочной комиссии вырубился свет. В кромешной тьме один из генералов наступил Хачику на голову, когда тот устранял неисправность в люке проходного канала. Вот тогда-то, наконец, он впервые в жизни перешел на мат. Ракету загоняли в копир всем миром, без посторонней помощи им было не справиться. И все же, полк встал на боевое дежурство.
После завершения тяжких, изнурительных работ ему наконец-то был предоставлен отпуск. Да еще золотой осенью! Самолет быстро доставил его в Питер, а затем и в благодатные Гагры. Жора, Тамара, а с ними и вся малышня встретили его, как он и надеялся, с искренней радостью. Жора ожидал от него захватывающих рассказов о Сибири и тайге и был разочарован его уклончивыми ответами на главный вопрос: «А что, собственно, он там, в тайге, делает?» Но вскоре сообразил, что задает ненужные вопросы, и отступился. Отдых проходил по высшему разряду, на ужин он частенько отправлялся в ресторан «Гагрипш», несмотря на неодобрительные взгляды жены Жоры, Тамары. Она считала, что несет моральную ответственность за младшего родственника. А ему нравилось это уникальное сооружение, собранное из дорогих пород деревьев без единого гвоздя. Оно в свое время выставлялось на всемирной Парижской промышленной выставке, где царствовала Эйфелева башня. Вынужденная экономия на солдатских харчах в Сибирской тайге оборачивалась возможностью шикануть в модном ресторане на берегу Черного моря. Из горячего он предпочитал ставшие в то время очень популярными цыплята табака. Из вин – сухое «Цинандали», а по особым случаям знаменитые «Черные глаза» или «Букет Абхазии». Послушать же приличный оркестр доставляло истинное удовольствие. Не менее интересно было просто понаблюдать за отдыхом элиты светского социалистического общества. Что же касается чашечки кофе, то оно неизменно выпивалось под развесистым, очень древним дубом в старинном парке на берегу моря. И все его тяготы и невзгоды как-то сами собой уплывали в призрачную даль прошлого. Он начинал себя чувствовать скучающим светским лоботрясом, этаким принцем Флоризелем, прожигающим жизнь на модном курорте.
Но однажды его блаженный покой был нарушен неожиданным появлением в Гаграх старого друга и бывшего подчиненного по взводу и спецфаку – «князя» Карнаухова. Он прилетел из Москвы на отдых в санаторий «Архитектор» этаким денди, молодым архитектором, который решил развлечься в модных Гаграх, на побережье Черного моря. Он сходу предложил отметить встречу в ресторане, а его любимым напитком был коньяк с лимоном. К полуночи оба были безмерно веселы и беспечны. Настроение прекрасное, южная ночь нашептывала прогуляться по набережной под пальмами, вдоль моря. Строевые курсантские песни их юности эхом отражались в Кавказских горах и широко разливались по просторам Черного моря. Все было бы прекрасно, если бы молодому архитектору не вздумалось от избытка чувств запустить галькой в фонарь. И, что самое удивительное, он в него попал. На денди Карнаухова это было не похоже. Но тут из кустов, как черт из табакерки, выскочил сторож и давай свистеть на весь ночной парк Старых Гагр! Ни уговоры, ни крупная взятка в размере бутылки коньяка его не успокоили. Пришлось следовать за ним в милицию. А там без лишних слов их до утра заперли в кутузке. Утром появился начальник отделения, тучный грузин-подполковник, злостные хулиганы были вызваны на допрос. В процессе следствия выяснилось, что в Гаграх постоянно бьют по ночам фонари, а стражи порядка никак не могут задержать хулиганов. И вот, наконец, им сказочно повезло! Их детский лепет в свое оправдание был напрочь отметен. Обрадовавшись подходящему случаю, на них собирались повесить все разбитые фонари сезона. Но когда неумолимые стражи порядка узнали, что он проживает у Жоры Малахова, да еще является его родственником, то ситуация резко изменилась. Физиономии суровых блюстителей расплылись в очаровательных улыбках, и был задан только один вопрос: «Почему не сказал раньше?» Их посадили в машину и торжественно отправили домой к Жоре, хотя милиция, как оказалось, была в ста метрах от его дома. Кавказ – тоже дело тонкое. Тамара долго их отчитывала, но, в конце концов, напоила крепким чаем и отправила спать на второй этаж.
Отпуск пролетел как сказочный сон. И вот он уже в поезде на Транссибирской магистрали. На самолет, естественно, по понятным причинам денег не хватило. Предстояло поскучать несколько суток в тесном купе. Пожилые соседи с неизменной вареной курицей и бутылкой «Столичной» его не интересовали. Но вот, на одной из остановок, дверь загремела, и в купе впорхнула стройненькая девушка с миловидным личиком и черными блестящими, чуть раскосыми глазками. Это было приятным сюрпризом. Уже через несколько часов молодые перешли на доверительную беседу, рассказывая друг другу о своем прошлом и планах на будущее. Такое быстрое сближение бывает только в купе поездов дальнего следования. Она оказалась балериной, ехала из Казани по приглашению в Новосибирский театр оперы и балета. Он сообщил ей, что офицер и едет в Томск на службу после отпуска. Знакомство продолжилось в коридоре возле вагонного окна и переросло долгую беседу на вольные темы. Молодая балерина была поражена тем, что ее новый знакомый, и тем более военный, так разбирается в тонкостях ее профессии, а его знание наизусть оперных арий и старинных романсов покорило ее окончательно. Она смотрела на него с нескрываемым восхищением, он отвечал взаимностью и опрометчиво оставил ей свой адрес почтового ящика. Он глубоко сомневался, что когда-нибудь получит письмо. Слишком разные амплуа уготовила им жизнь. Повторялся вариант с его первой любовью, а этого он боялся больше всего. На новосибирском вокзале они распрощались. Она отправилась в свой театр, а он проследовал дальше до станции Тайга, где должен был пересесть на местный «экспресс» Яя – Асино. Ждать поезда приходилось часа три, и он направился в буфет. Каково же было его удивление, когда за одним из столиков он увидел своего командира, «Чапая», как его прозвала инженерная молодежь. Прозвище он получил за то, что свою полковничью папаху носил набекрень, как персонаж одноименного фильма. В те времена большинство старших офицеров и командиров были бывшими фронтовиками и, как правило, не имели высшего образования. А вся молодежь была из академий и высших инженерных училищ. Иногда между ними возникали сложности и непонимание. Но чаще все, что делалось новоиспеченными молоденькими инженерами, было для фронтовиков на грани фантастики. Поэтому бывалые фронтовики относились к младшим сослуживцам по-отечески. «Чапай» жестами пригласил его за свой столик и налил водку приглашенному прямо в фужер. Это отпускника поразило. Когда перешли к закуске, он наклонился и, понизив голос, спросил: «Вызвали?» Ошарашенный отпускник не знал, что ответить. Оказалось, что после снятия с боевого дежурства, на их площадке во время слива горючего произошел самозапуск ракеты. Правда, легла она удачно, можно сказать, элегантно, между собачником (сооружением входа под стартовый стол) и калиматором, а загоревшуюся тайгу удалось быстро потушить. Жертв не было, хотя пострадало несколько человек из стартовой команды. Хорошо, что после слива ракета была практически пуста. В связи с этим ЧП всех, кто занимался системой заправки этого стартового стола, срочно вызвали к следователю и в особый отдел. Отпускников отозвали из отпуска. Внутри у счастливого отпускника что-то оборвалось и тоскливо заныло – этими шестыми и седьмыми сооружениями занимался именно он. В голове на высоких нотах зазвенела мысль: «Посадят!» В особом отделе «пытали» его с пристрастием и мучительно долго. Спрашивали не только по работе, но и с кем общался, есть ли подозрения, что он об этом думает, могла ли быть диверсия. Затем заставили писать наиподробнейшее объяснение. Дни расследования тянулись мучительно долго, пугала неизвестность. Наконец было объявлено, что произошел сбой в системе автоматики контроля, а это по линии другого почтового ящика. Он с облегчением перевел дух. Но допросы в особом отделе навсегда оставили в глубине сознания тяжелый след на все последующие годы его работы.
И в это время из Новосибирского театра оперы и балета пришло письмо за подписью нового его директора. А в письме приглашение на торжество по случаю присвоения Новосибирскому театру звания Академического. После официоза предусматривался просмотр премьеры балета «Каменный цветок». Естественно, письмо, прежде всего, попало к особистам. Опять его потянули на допрос: «Что да как?» Пришлось выложить все про знакомство в Транссибирском экспрессе. По гарнизону поползли всякие слухи, на него стали посматривать с нескрываемым любопытством. И уже совсем неожиданно «Чапай», его командир, заявил, что отпускной на него готов. Командование, вероятно, решило, что он наконец-то женится. Посыпались поздравления. Он только хлопал глазами и никак не мог понять, как ему выкрутиться из этого положения. Все же желание прокатиться в Новосибирск пересилило, и он решил: «Будь что будет!» Взял отпускной – и в путь. «Семь бед, один ответ!»
Бывшая попутчица встретила его на огромном новосибирском вокзале с откровенной радостью, он же был в полном замешательстве. От вокзала до театра было недалеко, добрались быстро. Поселили его в левом крыле театра, похожего своими крыльями на Казанский собор. Вдоль широкого, очень длинного коридора тянулись цепочкой двери, за которыми проживали служители Мельпомены, семейные и холостые. Жизнь балерин поразила своим аскетизмом. В каждой келье была небольшая кухонька и спальная комната. Жизнь в них проходила замкнуто, ограничиваясь пределами театра с редкими выходами в город. И даже разговоры велись исключительно на профессиональные темы, в основном о соперницах и собственном весе. Они все очень боялись перехода на характерные роли, это считалось чуть ли не концом карьеры. Жизненный уклад их был чем-то средним между монастырским и спортивным, это когда спортсмены отправляются на сборы. Утром стайками они летели на занятия к своим станкам, затем репетиции, а вечером представление. Изредка выходы за пределы театра в город. Вот, пожалуй, и вся их жизнь. Его непростое бытие было куда разнообразней!
Взаимоотношения между гостем и его знакомой складывались сложно. После перенесенных стрессов он был замкнут, да и неопределенность положения угнетала. Он чувствовал себя в чем-то виноватым, она же не могла его понять и постоянно нервничала. Ее ожидания не оправдывались. С тяжелым сердцем покидал он Новосибирск, во всем винил себя, и не напрасно. Конечно, обещал не забывать и обязательно писать, но что делать балерине в таежной глуши? Он не мог доходчиво объяснить ей своего образа жизни.
Незадолго до сдачи первой площадки к ним прислали главного инженера вновь созданного управления по фамилии Хлебанов. И очень скоро они узнали, что это сын маршала Хлебанова. Пошли обычные разговоры: опять на годик-два прислали москвича на ловлю счастья и чинов. Но на следующий год к нему неожиданно приехала жена, светская львица, красавица, и сразу устроилась инженером в центральном городке. Она была умна и по-кошачьи пластична. Все мужчины сразу подтянулись и мгновенно превратились в джентльменов. Он тоже пытался блистать перед ней своим остроумием, хотя так, мимоходом. Но однажды, когда он находился на отдыхе у Василия Карпыча, под окном резко затормозила машина. Вошедший водитель сообщил, что его приглашают съездить за медом на таежную пасеку. Он вышел посмотреть, кто бы это мог быть. В машине сидел командир автобата с какой-то женщиной, а на заднем сиденье красавица-львица. Он неожиданно для себя вскочил в машину, и она рванула в сторону дороги на пасеку. В тайге стояла просторная изба лесника, веселье продолжалось до утра, и только под утро компания вернулась в городок. Опрометчивый поступок был кем-то замечен, поползли невероятные слухи и сплетни. А в это время снаряжалась экспедиция в черную тайгу с целью определить место расположения новой площадки под будущую стартовую позицию. Его тут же назначают начальником. Всем было предельно ясно, почему выбор пал именно на него. А дело было нешуточное: предстояло в конце февраля, в мороз под тридцать, обосноваться в глухой черной тайге. Отряд состоял из восемнадцати человек, отбирал каждого он сам лично. Взял с собой Меньшикова, которого он спас от суда во время бунта, лыжника-перворазрядника в качестве вестового-связного, повара и водителя АТТ (артиллерийский тяжелый тягач). Остальные подбирались из сибиряков.
Пробивались через тайгу на гусеничном АТТ по карте и компасу, сокрушая без разбора встречные деревья. АТТ – тягач на базе танка Т-54 с фанерным кузовом и 400-сильным двигателем. Без пушки и брони он летел по снегу, как ласточка. Прибыв в заданную точку в конце дня, они сразу, не мешкая, выбрали подходящую поляну для лагеря. Она находилась на пригорке и была окружена сказочной тайгой. Прямо на снегу разбили палатку, собрали кровати, установили печку-буржуйку, заготовили сухостоя. Все это устанавливалось наспех, прямо в слегка расчищенный снег. Спали в полушубках, а бодрствующему дневальному было втолковано, что если он заснет, то утром они все будут ледяными скульптурами. От раскаленной буржуйки валенки парили, а головы в ушанках, обращенные к пологу, коченели, волосы примерзали к кровати. Утром наспех приготовленный завтрак на костре. Все расселись вокруг, поближе к теплу. Неожиданно вестовой сообщил ему шепотом, что за деревьями прячется человек. Вот это да! Откуда в черной непроходимой тайге, за много километров от самой дальней площадки, мог появиться человек!? Тогда он приказал никому не подавать вида, что пришелец замечен. А вестовой получил задание за ним незаметно наблюдать, чтобы затем проследить, откуда он появился.
Доклад вернувшегося вестового поразил его своей невероятностью. Оказалось, что в нескольких километрах от их палатки стоит скит, огороженный высоким частоколом из бревен, и с прочными деревянными воротами. Тут он вспомнил рассказы Василия Карпыча про староверов и о том, как их безрезультатно разыскивали во время войны. Что они могут предпринять, если поймут, что обнаружены? У него на восемнадцать человек было только одно охотничье ружье. Скит же состоял из дюжины домов, где проживало в среднем двадцать-двадцать пять опытных сибиряков-охотников. А у него восемнадцать безоружных мальчишек. Он решил действовать на опережение и отправился на переговоры, взяв с собой только вестового. Впервые он попал на территорию, где не было не только Советской власти, но и вообще существовали ли какие-либо законы. Оказалось, что всей этой общиной управлял старейшина, который и пригласил его в свой дом. Вестового он предварительно оставил в тайге, чтобы тот в случае чего мог сообщить Меньшикову, который оставался за старшего в лагере. Дом поразил его своей просторностью и идеальной чистотой. Полы и абсолютно голые стены были вымыты и выскоблены до желтизны. Он невольно сравнил эту чистоту с грязными, захламленными избами большинства жителей Итатки. На долгом и обстоятельном переговорном процессе было решено, что они не будут вмешиваться в дела друг друга. И что их новые соседи никому не будут сообщать об обнаруженном ските. В дополнение, он обязался помочь им тягачом для трелевки леса, а они помогут с продуктами. Он тут же вызвал вестового и представил его, как доверенное лицо, которого они могут пускать в скит.
Договор со староверами оказался очень удачным. С этих пор они, хотя и мерзли, но питались отменно, на столе у костра всегда был свежий хлеб, масло, молоко и т. д. А что стоила тетеревятина и зайчатина, которую добывал их славный начальник. Благо, этой непуганой дичи в тайге было много. К весне солдатики округлились и порозовели. Но появилась острая проблема с питьевой водой. Чистых водоемов поблизости не оказалось, кроме подозрительной болотной жижи, которой пользоваться для еды было рискованно. Пришлось готовить, а иногда и умываться березовым соком. Табак им частенько заменял высохший прошлогодний лист. Постепенно они освоились в новых условиях и стали чувствовать себя вполне прилично.
Неприятности начались при определении местоположения стартовых позиций. Оказалось, что они попадали в непроходимые болота, окружавшие их пригорок. О чем он незамедлительно доложил командованию. Высоким начальством было принято решение вызвать из Москвы еще более высокое начальство и проектировщиков. Все запланированные работы были временно приостановлены. Неожиданно наступившая беззаботная курортная жизнь пошла своим чередом. Особенно им нравилось устраивать загонную охоту на зайцев. Когда выгнанный на поляну косой неожиданно останавливался, вставал на задние лапы и крутил во все стороны ушастой мордочкой, выискивая опасность. Это была позиция для верного выстрела. Но еще больше ему нравилась охота на тетеревов, когда они, как груши, обвешивали весенние березы, склевывая свежие почки. Тогда можно было спокойно приблизиться к ним в санях или верхом и начинать отстреливать из мелкашки по очереди, с нижнего к верхнему. Тетерева, сидевшие выше, с интересом наблюдали, как их нижний собрат камнем падает в низ, для них выстрел мелкашки был просто треском сломавшейся ветки. Но все же самой любимой была охота на весеннем току. Прохладным гулким ранним утром, когда небо на востоке чуть тронуто полоской бледно-розовой зари, тревожно и волнительно было затаиться в шалаше, рядом с облюбованным заранее токовищем. И вот на деревья, обступившие темным и загадочным кольцом поляну, начинают слетаться косачи. А за ними, на их призыв и несколько погодя, тетерки. Наконец первый тетерев слетает на ток, и начинаются церемониальные танцы с задиристо распушенными хвостами и гортанным клекотом. Звуки разносятся далеко по ранней, еще загадочно темнеющей тайге.
Таежный отдых был прекрасен, но начальство не дремало. После того как сошел снег, ему приказали еженедельно прибывать на ближайшую площадку, а оттуда созваниваться с УИРом для доклада по телефону. С этой целью у Непряхина в лагере был приобретен конь по кличке Орлик. Он оказался огромным, сильным, но необыкновенно норовистым, а в тайге к тому же нервным и пугливым. От малейшего треска он неожиданно срывался в галоп и нес седока куда вздумается. А уж если понесет, то в густом лесу любая крепкая ветка могла стать роковой. Староверы, увидев это чудо, поцокали языками и привели ему своего низкорослого, мохнатого, с хвостом до земли конька-горбунка. Этот горбунок никогда не рвался в галоп, но своей трусцой готов был семенить хоть целый день. Первое время ему было даже неловко нагружать малыша своей персоной, но вскоре привык. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что, должно быть, у воинов-монголов были именно такие кони. Теперь, отправляясь трусцой на доклад, он весело орал на всю тайгу песенку из «Серенады солнечной долины»: «Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий места в мире не найти!» Однажды ему пришлось заночевать в тайге. Горбунок без привязи всю ночь пасся вокруг его ночлега, словно сторожевой пес.
Единственное, что его серьезно тревожило среди этой благодати, так это весенние клещи. А они в этих краях энцефалитные! Поэтому он распорядился ежедневно перед сном всем раздеваться догола, а Меньшикову тщательно всех осматривать, включая его самого. В конце-концов, пришлось из Томска вызывать авиацию, чтобы опрыскать химикатами место будущей площадки. Территорию обработки обозначили простынями по макушкам деревьев, чтобы летчикам было легче ориентироваться. Однако первый же заход сорвался из-за возникшего в тайге пожара. Летчик сбросил к палатке записку, воткнутую в гайку. В ней он сообщал, что из-за дыма ориентиров не видят. А вскоре и ему самому пришлось поспешно эвакуировать людей на берег реки Чулым. Это было бегство, почти паническое. От огненного шквала можно было спастись только у воды, но все осложнялось непроходимой тайгой и неопределенностью маршрута. Ориентируясь по компасу, ему все же удалось вывести людей на берег реки. Спасло их еще и то, что огненный шквал неожиданно метнулся в сторону под напором изменившегося направления ветра. Все же после возвращения пришлось заново восстанавливать покинутый лагерь. Что интересно, староверы относительно без потерь пережили эту напасть, для них это было не ново. Помимо окружавших скит со всех сторон огородов, они вокруг них вспахивали еще и охранную полосу. Весеннее буйство пожаров в тайге обычное дело. Как правило, им предшествует весеннее «воспарение», как говорят сибиряки. Когда прошлогодняя трава и листва парят и высыхают до состояния шуршащего пороха. Вот тут-то и возникают эти огненные вихри.
Наконец, в сопровождении командования и политотдела, прибыла московская комиссия. Долгих прений не было, решили однозначно: «Площадку необходимо переносить». Удивительно, кругом такие необъятные просторы, а угодили прямо в болото. Проектировщики были в шоке. После знакомства с дикой тайгой, гостям было предложено провести осмотр всей высокой комиссии на предмет клещей, но на это последовал категоричный отказ. За что и поплатился начальник политотдела. Он подцепил энцефалитного клеща и был срочно отправлен в Томск на лечение. Вот как бывает, впервые в жизни человек сходил в черную тайгу, и сразу – энцефалит! Но таежники были все же, ему благодарны за выполненное в дальнейшем обещание прислать кинопередвижку, поскольку им предстояло несколько задержаться. В тайгу уже начали завозить тюбинги для будущих шахт, но теперь предстояло отправить их обратно. А вот от застолья комиссия не отказались. И что значит высокое начальство! Им и в голову не пришло поинтересоваться, откуда в тайге, помимо тетеревов, рябчиков и зайчатины, на столе оказался свежий хлеб, сметана, деревенское масло и молоко. Но они все же были удивлены упитанным, благополучным видом первооткрывателей. Посылали их почти на погибель, а оказалось, как на курорт. Начальник же экспедиции остался доволен тем, что не был задан опасный вопрос: «Откуда это изобилие на столе?» И что, в связи с переносом площадки, староверов теперь никто не тронет.
Как и было обещано, через некоторое время прислали кинопередвижку с киномехаником. И тут произошла первая и очень неприятная размолвка со староверами. Какого-то рожна его доверенный представитель в отсутствие командира пригласил староверских детей, девочку и мальчика, на просмотр фильма. Когда он приехал, скандал был в полном разгаре, а дети, нарушители обычаев и порядков, были уже наказаны – посажены в сарай под замок. Его разговор со староверами был нелицеприятным и ни к чему не привел. Отношения охладели, коня пришлось вернуть. Благо, вскоре работы были завершены и получен приказ вернуться на центральную базу.
Сразу после благополучного возвращения экспедиции, он первым делом отправился на доклад в штаб, где его сразу посадили писать отчет. Отчет – это не устный доклад, его надо писать, понимая, что ты в ответе за каждое твое действие и решение. И все же о ските он не написал ни слова, хотя и допускал, что кто-нибудь из восемнадцати может проговориться. Но все обошлось, ребята оказались надежнее, чем он предполагал. После сдачи отчета о выполненном задании, его вызвал к себе командир и предложил съездить на курсы повышения квалификации в Ленинградское высшее инженерное училище. Это было неслыханное везение! Из черной тайги да прямо в Питер! На целых три месяца! Понятно, что он тут же согласился.

Опять неожиданное пробуждение. Он даже не понял, что это было: то ли сон, то ли воспоминание. Хотя даже после такого сна на бревнах он почувствовал себя бодрее, но от постоянного недоедания сосало под ложечкой. Скалы тянулись сплошной стеной, но птичьих базаров не было. Все они на морском побережье, да и много южнее. На открытом плоском участке скал он заметил гусиное гнездо, давно покинутое, только ветер трепал сиротливые остатки гусиного пуха. Он вернулся на прибрежную гальку и стал упорно отмерять размеренным, экономным шагом свой нелегкий путь. Воспоминания наплывали сами собой. Только они помогали отвлечься от тяжких мыслей о безнадежности его усилий.