Requiem к Рождеству

                1 Dies Irae.

 Эта ночь похожа на оживший кошмар. Не хочется верить, что так бывает не во сне. Или что так вообще бывает. Ночное небо хмуро, и звёзд не видно. Над горящим городом, среди проблесков смертоносных огней кружатся стылые хлопья снега, странным покровом ложатся на гарь, на кровь и на запрокинутые к небу лица, уже не способные растопить снег своим теплом. Повсюду грохот, как отражение хаоса. То далёкий гул, то близкий взрыв. И крики, и зловещий посвист, и сухая перебранка автоматов. По руинам города, отступая, карабкаясь через завалы, прячась во тьме, то осторожным шагом, то короткими стремительными перебежками, пробирались семеро вооружённых людей в военной форме. Не все из них были целы и невредимы физически и, определённо, каждый по-своему сходил с ума в этом ужасе. Пять рядовых срочной службы, один сержант- контрактник и один раненый в голову лейтенант. Никто из них не представлял, как они оказались в таком положении в этом месте. Никто не мог точно сказать, где находятся остальные, основные их силы. Не может такого быть, чтобы всех разбросало в жестоких уличных боях, чтобы уже нигде не было никакого порядка. Но их собственный взвод, оказавшийся где-то в тылу врага, разметало взрывами и стрельбой, а два БМП догорали где-то уже далеко позади. Теперь оставшиеся семеро отступали в ту сторону, где надеялись встретить своих, но чуяли врагов со всех сторон. Впрочем, сейчас они уже не находились в самом эпицентре событий, но там, где они шли, хоть и заметаемые снегом, явственно виднелись, чернея в беззвёздной ночи, свидетельства прошедшей здесь недавно человеческой ярости. Серёга пришёл в себя, услышав над ухом отчаянную брань Димыча. Рядовой девятнадцати лет, начавший жить и вставший на краю смерти. Он повернул голову. Димыч шипел во все стороны, дёргая прокопчённым лицом. Бля, сдохнем здесь все. В жопу, в жопу. Имел я. У Серёги зазвенело в обоих ушах. Заткнись, слабым голосом, но твёрдо потребовал лейтенант, спотыкающийся впереди. Сержант сделал в адрес Димыча гримасу, заметную даже в темноте. Ай, ладно, шёпотом огрызнулся тот, но заткнулся, как и было велено. Серёга потряс головой. Под каской как-будто не голова, а чугунный шар. Руки примёрзли к цевью автомата, магазин полупустой. В кого он там, господи, уже настрелялся. Ничего не видел во тьме и вспышках. Но стрелял, а потом бежал. Падал и стрелял. А ни одного врага он так и не разглядел как следует, подумалось. А может, и даже скорее всего, и не попал ни разу. Что видел, так это чёрные безликие тени, да и то мельком. Для него и были враги таковы. Тени, перебегающие от тьмы к тьме среди злых огней. И что-то всё время жужжит и сверкает. И так страшно. Серёга поправил каску и тут же споткнулся обо что-то. Спокойно, ёпашамать, шикнул Саня, в спину которого он ткнул автоматом. Лейтенант обернулся и с болью посмотрел на всех рядовых. А взгляд остановившегося позади сержанта был откровенно тяжёл. Но никто не обратил внимание. Они стояли, полупригнувшись, пытались осмотреться. По всей видимости, это был один из таких маленьких уютных и тихих двориков, которые, как ни странно, случаются иногда чуть ли не посреди шумного городского центра. Невысокие и спокойные, старые каменные дома окружали их, обращённые к ним не фасадами, выходящими на какие-нибудь улицы, но подъездами с маленькими ступенями. Все дома казались нетронутыми, целыми, но ни одно окно не светилось. Странная, относительная тишина вокруг них пугала. Что, куда теперь, подал голос сержант, поворачиваясь к лейтенанту. Тот был еле жив, и одну руку прижимал к повязке на голове. Лица его, пожалуй, было бы не узнать. Все были чумазыми, почерневшими, а у него, к тому же, на лице лежала страшная корка застывшей крови, что текла до этого со лба. Наверно, туда. Оторвав руку от головы, он указал на узкий проход между двумя сходящимися под прямым углом домами. Туда, без выражения отозвался сержант. Это понятно, а дальше. Они там должны быть, пояснил лейтенант столь же тускло. Рядом с Серёгой стояли Димыч и Саня, но, растолкав их, вперёд выбился Витёк, которого все почему-то называли Врубель. Он заговорил. Давайте туда зайдём. Это. В дом. В какую-нибудь квартиру. И может, там похавать чё есть. Чего, на, рядовой, процедил в ответ сквозь зубы сержант, но получилось так, будто он рявкнул. Как говоришь, сучара. Ссутулившийся Витёк попытался вытянуться. Молчать, прорычал сержант, затем посмотрел на молодого, моложе себя, лейтенанта. Пошли дальше, кивнул тот, снова указывая на проход. Торчим тут а то. Они потянулись цепочкой к углу двора, стараясь вжиматься в стены. Сержант настороженно вертел головой, вглядываясь в чёрные окна, в тень подъездов. Двор выглядел всё таким же пустым, но сержант не верил в это. Более того, он знал, что здесь не может не быть хоть кого-нибудь. Его волновало только одно: кто смотрит на них из любого окна в данную минуту. Простой обыватель или солдат. Человек, готовый поднять на них оружие или просто трясущийся от страха в тёмном углу. Лейтенант шёл позади сержанта, понурив голову. Рядовые казались толпой пьяных слепых, которым не на что опереться. Ещё одного солдата звали Володей, Вовкой. Вдруг он шумно упал на колени и ткнулся лицом в снег. Тело его содрогалось. Мгновенно возник переполох. Что-то закричал Димыч, сержант завертелся, нервно поводя автоматом, пока ещё молчащим, но готовым в любую секунду начать изрыгать смерть. А Серёга подскочил к Вовке и стал поднимать его за плечи. Вовку, оказывается, сильно рвало, буквально выворачивало наизнанку. Вместе с блевотиной и стонами из его горла вырывались конвульсивные хриплые проклятия. Потом Серёга увидел то, что до него, и первым из всех рядовых, заметил впереди Вовка. Тёмная груда в разорванной шубке, неестественно распластанная и уже окоченевшая в такой позе, с отброшенной шапкой и разметавшимися по снегу длинными волосами. Снежные хлопья уже покрывали застывшее лицо, падали на открытые заледеневшие глаза и не таяли. Этого, впрочем, Серёга не мог разглядеть. Однако, все детали представились ему столь ясно, словно он смотрел вблизи в солнечный день. Ему даже показалось, что он видит кровь повсюду. Серёгу самого замутило, но Вовку он не отпустил. Сс-у-уки, начал выть тот, сплёвывая горькую желчь, весь сотрясаясь. Он не мог внятно что-нибудь сказать, но не мог и молчать. Слова рвались из него точно также, как содержимое желудка. Из его глаз текли слёзы. Серёга всё ещё держал его, а сам чувствовал себя ничуть не лучше. Он сам знал, что ему сейчас так плохо, как никогда не бывало, но изнутри всё будто бы заледенело, и в нём, казалось, не было уже никаких чувств. Всё притупилось. Он не мог ни заплакать, ни закричать. Пока что они даже не пересели двор, а уже второй раз торчали на месте, никуда не двигались. Саня и вовсе сел на снег. Вовка икал, шмыгал носом, но слова начали складываться. Ладно, мы вою-ем, а... И тут сержант рявкнул- по-настоящему, в голос. Все дёрнулись. Встать, жёстко приказал он. Саня поднялся с земли. Все ошарашенно встали по стойке «смирно», и даже Вовка выпрямился. Всё, хватит. Бегом до угла. Не высовываться. Солдаты побежали. Лейтенант пошатывался, но был, при этом, впереди всех. А сержант, отправляясь следом, что-то сердито пробормотал, оглянувшись в ту сторону, куда посмотрел Вовка прежде, чем упал. Япону вашу... солдаты... Пока всё было до странного спокойным; они беспрепятственно достигли угла двора, за которым обнаружился узкий проулок. Там все снова остановились, привалившись к стене. Сержант, отделившись от строя, оглядел каждого из рядовых в почти полной темноте, подошёл к Володьке. Как ты, спросил сержант неожиданно участливым тоном. Вовка замотал головой. Ясно, хмыкнул сержант. Смотри мне. Ты, ёптвою, солдат. И это, бля, война. Не что-нибудь. Понял. Вовка угрюмо и вымученно кивнул. Держи автомат нормально. Все меня поняли, а... Солдаты мрачно закивали, совершенно тупо глядя на чёрную фигуру сержанта. И вдруг заговорил лейтенант. Слушайте, бойцы. Сержант прав. Не раскисать. Мы прорвёмся. Где-то недалеко уже наши. Держитесь. Вы в армии. Больше того... сейчас... Что-то загрохотало вдруг, заглушив его слова. Совсем неподалёку, в той стороне, куда они должны были идти. Вот оно. Началось, выплюнул сержант с ненавистью. Делать нечего, туда нам надо, сказал лейтенант. Ну, пошли. Сержант принялся давать очередные наставления; все гуськом, с интервалами, двинулись по переулку в сторону, где явно слышались выстрелы. У Серёги в ушах что-то шумело, и эти звуки были не извне. Как мне плохо, отрешённо подумал он сквозь пустоту. Внешне же ему всё было уже безразлично. Он как-будто не понимал, что происходит с ним, ничего не понимал. Когда замолчал сержант, речь подхватил лейтенант, способный ещё думать о чём-то, кроме своих ран. Всё правильно, сказал он. И вот ещё что. Если стреляют, значит там могут быть наши. В этом случае мы можем подоспеть кстати, если им нужна поддержка. Нам придётся сходу включиться в бой. Только сразу не высовываться. Надо выяснить, что там к чему. Говоря это, лейтенант дал знак всем остановиться, ибо проулок заканчивался. Между тем смолкла и стрельба, и вновь стало относительно тихо. Странно, шёпотом проговорил сержант. Я пойду гляну. Лейтенант кивнул. И только сержант пошёл вперёд, как тишина затрещала и разорвалась над ними со свистом и грохотом. Засверкали вспышки, от стен стали отскакивать крошки, снег взметнулся под ногами. Кто-то повалился рядом с Серёгой, истошно вопя и стреляя куда-то вверх. Сам Серёга тоже задрал автомат и нажал на спусковой крючок, инстинктивно сообразив, что враги ведут огонь откуда-то с крыш. Стрельба велась беспорядочная. Автомат гремел и рвался в руках. Серёга стрелял с места, навалившись спиной на стену. Очень быстро рожок магазина опустел. Всё, что видел Серёга, это дёргающийся огонь во тьме, и не знал, в кого или во что он стрелял. Бегом, вдруг донёсся до его сознания безумный рёв сержанта. Серёга побежал. Проулок выводил не на улицу, а в следующий двор. Стрельба всё ещё велась. Солдаты оказались на открытом пространстве, но это было лучше, чем в проулке, где все находились словно в ловушке. Двор был небольшим; впереди показалась искорёженная и перевёрнутая легковая машина. За неё и прыгнул сержант, а следом за ним Серёга. Туда рванули и остальные. Всего двое. Вовка и Саня. Посреди двора кто-то лежал ничком, и показалось, что это Димыч. Других попросту не было видно. Сержант ругался и стрелял куда-то в темноту, высунувшись из-за багажника. Серёга сначала сел, ткнувшись каской в помятый металл крыши перевёрнутой на бок машины, но понял, что сидеть не может. Сняв перчатку, нечувствительными руками он полез в подсумок и достал два связанных магазина. Действовал он как-то механически, а умом будто бы и не понимал, никак не мог осилить. Со щелчком магазин встал на место. Серёга заворочался, выбирая, куда просунуть дуло и не зная при этом, в какую сторону стрелять. К бою, коротко, жёстко, но словно благословение бросил сержант, хотя и не смотрел в его сторону. Серёга наконец пристроился и начал, ни о чём не думая, стрелять по верху короткими очередями. Яркие трассирующие дорожки неслись от него сквозь ночь. Вовка тоже стал отстреливаться, но высунулся слишком сильно, и сержант каким-то образом заметил и это, не прекращая вести огонь, и прикрикнул на него. Вовка снова спрятался. И вдруг Серёга таки заметил их. Фигуры, быстро перемещающиеся в темноте. Но были они уже не вверху, а на земле, прямо напротив, и не возникало сомнений, что это враги. А ещё кто-то полз через двор, и было понятно, что это свой, и он остановился возле того ничком лежащего, кто, скорее всего, был Димычем, потормошил его, а потом пополз дальше. Но не уполз- дёрнулся и замер на месте, а снег вокруг него взметнулся. Сержант страшно заорал, начав стрелять ещё интенсивнее и выкрикнув имя лейтенанта. А Серёга вдруг понял, что сам он ранен. Правда, несильно. Задело вскольз. Горела щека, ещё, наверно, кусок уха оторвало. И предплечье, вдобавок, странно леденело. Вот эта последняя рана могла быть и нешуточной. Но некогда было думать об этом. Только удивился слегка: как это он такой спокойный, что даже царапины свои заметил. В паузе, меняя магазин, Серёга снял перчатку и дотронулся до щеки. Она была влажной и липкой, а когда он коснулся левой руки, та отозвалась болью. Всё верно. Серёга продолжил стрелять. Давай, выкрикивал время от времени сержант. Вокруг гремело. Глаза слепли от сверкания; всё, вдобавок, заволакивало дымом и снежной пылью; уши глохли от бесконечного грохота. Казалось, от машины, за которой они прятались, вот- вот не останется уже ничего. Но на самом деле основную стрельбу вели не столько они, сколько они сами. Враг стрелял почему-то реже. Кто бы они ни были, но то ли у них иссякла мощь, то ли изначально на их стороне не было такого уж значительного перевеса, а их преимущество в первые мгновения боя возникло лишь из-за удобной позиции и из-за элемента неожиданности. Теперь, по разным причинам, враг, похоже, лишился своего преимущества. Сержант вдруг метнул гранату через весь двор. Прогремел взрыв, гул которого ещё не сразу смолк. Затем всё стихло. Серёга больше не стрелял, и вообще никто не стрелял. Была тишина, и она казалась дикой, ненастоящей. Никто даже не шевелился в первые мгновения. Неожиданно сержант проговорил: этот бой, кажись, закончен. Он повернул почерневшее лицо к рядовым и криво усмехнулся. В ночи его глаза блестели и казались безумными. Походу, мы на какую-то банду нарвались. Мародёры сраные. Неважно. По-всякому, небольшая была группа. А на крыше, сдаётся, и вовсе один сидел. Сержант шумно прочистил осипшее горло и схаркнул. А кого мы не положили, те смотались. Вот так, ребята. А вы молодцом. Ладно... двинули отсюда... только наших посмотрю. С этими словами он исчез за искорёженным корпусом машины. Как там, спросил Саня, когда через минуту сержант вернулся. Всё уже, коротко бросил он. Надо уходить. Саня мотнул головой и начал было возражать, отказываясь верить. Как же... Но сержант оборвал его. Живы будем, сказал он, не забудем наших товарищей. Заберём. Я их пока там... Короче, пошли. Автомат перезарядить, кому надо. Пока есть возможность. Мы ещё не дошли и не отвоевались. Вперёд. И они двинулись без последующих пререканий, уже только вчетвером покидая это место. Оказалось, что Вовка ранен в ногу, и он теперь заметно хромал. Когда они выбрались со двора, сержант велел всем остановиться и по-быстрому заняться ранами. В более подходящем месте получше сделаем, сказал он. А может, и до медчасти сразу доберёмся. Смотря где наши. А где наши, сразу же спросил Саня, в упор посмотрев на сержанта. Пошли дальше, сказал тот. И они вновь пошли. Выворачивая из-за угла очередного дома, они услышали множество голосов. А затем и увидели людей посреди улицы. Но это были гражданские. В основном мужики, несколько женщин. Сержант напрягся. Долго всматривался из укрытия, но потом приказал следовать дальше. Они вышли навстречу спорящим о чём-то людям. Увидев, в свою очередь, солдат, некоторые бросились наутёк, другие, наоборот, к ним. Уши закладывало от криков. Серёга не мог понять, о чём их просят или спрашивают, а может, к чему-то призывают или обвиняют. Почему-то он испугался ещё больше, чем был до этого. Успокойтесь, воскликнул сержант, всё пытаясь убраться с открытого пространства, тогда как ему не давали. Что... Что... Нет, мы не можем... Знаете что, вам лучше спрятаться... В подвал куда-нибудь... Нет, не надо... Поймите вы... Ладно уж... Кто... Что... Ладно... Где... Скажите мне лучше, где... А кто вообще... А откуда... Где, говорите, видели... В какой-то момент толпа отстала от них, и Серёга, обнаружив это, не мог сообразить, где именно, когда и почему это случилось. В одно из мгновений он словно бы очнулся и понял, что они снова в молчании бредут вдоль улицы, укрываясь в глухой и густой тени зданий. Откуда-то по-прежнему доносился далёкий гул, и всё ещё шёл снег, и в небе колыхались, пробиваясь сквозь мерцание снежинок, отсветы огней, выстрелов и пожаров. Теперь их осталось четверо. Трое рядовых во главе с сержантом. Они шли и шли, прячась во тьме, перебегая от одного укрытия к другому, и лишь очень смутно представляя, в какую сторону необходимо двигаться. Людей они больше не встречали в этой части города, но постоянно чувствовали и слышали  где-то вокруг, за домами, на других улицах их присутствие. Звуки перестрелок, не смолкая, сопровождали их. Издали доносились, рокотом прибоя, отголоски взрывов. Сержант вёл рядовых, ориентируясь по своему чутью и неточной карте в голове, которую никак не мог привязать к конкретному месту, туда, где, по слуху, гремело больше всего. Похоже, там, сказал он. Там мощный бой. Значит, и наши где-то... А если, возразил Саня, наших там нет. Если они издалека обстреливают. Сержант нахмурился. Ладно, разберёмся. Эх, мать, вздохнул он. Знать бы, где мы вообще находимся... Внезапно на улицу впереди них, впрочем, довольно далеко, высыпала группа вооружённых людей. Быстрее, воскликнул сержант, увлекая солдат за угол, в какой-то переулок. Это не наши. Послышалась стрельба. Они побежали, как только могли быстро. Улица была узка и темна. Здесь недавно прошёлся бой, и дома несли на себе следы разрушений. Серёга споткнулся и упал. Рука взорвалась болью. Ослеплённый, он вскочил, подгоняемый ужасом, и снова побежал. Ему чудилось, что враги настигают, и сейчас в спину... Действительно, где-то позади затрещали выстрелы- несколько коротких очередей. И только. Они свернули за очередной угол, потом ещё раз, и бежали, плутая меж тёмных домов, по страшным, пустым, незнакомым улочкам. Вовка начал отставать, и Саня подхватил его под руку. Они продолжали бежать. Серёга боялся обернуться, а вот сержант то и дело поглядывал назад и вдруг остановился, давая знак остальным. Они стояли в холодной ночи, тяжело дыша, ничего не соображая. Оторвались. Не могли вступить в бой, сказал сержант будто оправдывался. Не выстоять. Он помолчал, глядя на чернеющие фигуры рядовых. Мне ещё вас вернуть надо. Итак уже... Ладно, хватит, забыли. Пошли. Он отвернулся было, но потом снова, оглянувшись, осмотрел рядовых. Все они шатались, едва стоя на ногах, были крайне утомлены, и раны мучили их. Хорошо, нам нужен отдых, заключил сержант. Найдём местечко поспокойнее. Он стал глядеть по сторонам, хищный и предельно собранный. Да вот же дом. Часовня, кажись. Посмотрим... Словно прямоугольный монолит чернел перед ними. Здание было невысоким и крепким, правда, с полуобвалившейся крышей. Крыша, по всей видимости, была до этого двускатной, и по центру над нею некогда имелась куполообразная надстройка- маковка, от которой остался только фрагмент- разорванные листы металла и помятая арматура, потерявшая первоначальную форму. От дома почти ощутимо веяло надёжностью, чем-то он отдалённо напоминал крепость. В стене, обращённой к ним, имелась двустворчатая дверь, и два стрельчатых окошка по обе стороны двери глядели наружу. Ко всему этому, дом прятался среди довольно высоких и раскидистых деревьев, впрочем, сейчас голых. А из самого здания, подумал сержант, можно просматривать достаточно большое открытое пространство, вроде площади, которую окружали, но не загромождали другие дома. Верно, это был какой-то старый район города. Преимущественно одноэтажные «деревяшки» и несколько каменных небольших домов не выше трёх этажей. Район выглядел пустынным и совсем заброшенным. Посмотрим, посмотрим, думал про себя сержант. Он долго вслушивался, заставив всех заткнуться и дышать по возможности негромко. Ни единого звука не раздавалось поблизости. Сержант уже собрался в одиночку добежать до дома, прежде чем позволить остальным высунуться на открытое пространство, как неожиданно возникшие звуки заставили его насторожиться. Какая-то возня сбоку между домами. Сержант направил в ту сторону дуло автомата... Донеслось рычание... Затем с лаем выскочили собаки и пронеслись мимо. Сержант нервно усмехнулся. Взвинченные до предела рядовые ему вторили с нотками истерики в голосах. Серёга даже начал посмеиваться. Тихо, коротко успокоил его сержант. Всё опять стихло. Снег уже не шёл, но ночное небо не прояснялось. Начал задувать леденящий ветер. Солдаты, взопревшие после бега, стали замерзать. Нехер бояться, то ли всем, то ли сам себе сказал сержант. Поглядим, что там за... Сначала я... Как команду услышите, жопу в горсть и бегом ко мне... Так точно, отозвались они. Сержант выбежал из-за угла и, пригибаясь, побежал через открытую площадь. Серёга, выглядывая, смотрел ему в спину и уже знал, что вокруг нет ни души, и дом стоит пустой, готовый принять их.
 И что теперь их ждёт небольшая передышка в этом кошмаре.

                2 Lacrimosa.

 Стены, казалось, намертво глушили все ужасные, неспокойные звуки, которыми полнился город. Такое создавалось впечатление. Гул всё равно доносился, но ничто снаружи как-будто не имело отношения к холодной и звонкой тишине внутри этих стен и никак не касалось тех, кто за ними укрывался. Четверо сидели в темноте на холодном полу. Внутри было одно большое пустое помещение. Потолок был пробит в нескольких местах, и на обломки внизу намело сугробики снега. Казалось, здесь ещё холоднее, чем снаружи. Солдаты дрожали. Они сидели так несколько минут, приходя в себя, никому не хотелось шевелиться. Первое время они даже ничего не чувствовали, полностью отупев. Затем холод стал ощутим и наконец показался невозможным. Давайте хоть костерок разведём, попросил Саня, не выдержав. Маленький. И раны ребятам нужно посмотреть. Так и будем сидеть, что ли... Сержант заворочался в темноте, потом выругался. Да никто и не заметит, сказал Саня. Чёрт, ладно, решил наконец сержант после долгой паузы, сделаем костерок. Кто поищет чего-нибудь... Я поищу, отозвался Саня. Он поднялся и пошёл в темноте по помещению, обо что-то спотыкаясь. Вскоре вернулся, волоча за собой какой-то массивный предмет. Что это, спросил сержант. Кажется, скамейка. Сойдёт. Сюда тащи. Саня подтащил ближе. Сержант пощупал руками, потом сказал: разламывай. В темноте загремело. Осторожнее, сказал сержант. Не поубивай никого. Давай я помогу. Помельче старайся, на щепки... Дай-ка доску, я стружку сниму... Вдвоём они довольно быстро расправились со скамейкой. Всё это время Серёга пребывал как-будто в прострации, его трясло, а голова гудела. Он слышал разговоры и всю эту возню во тьме, но ничто почти не откладывалось в сознании. Потом, раскалывая оцепенение, послышалось чирканье зажигалки- несколько раз, и затем темнота заколебалась и отступила. Не исчезла, а как бы раздвинулась. Появился маленький дрожащий огонёк, стал разрастаться, и вот возник небольшой костерок, начавший весело постреливать. Угловатая фигура сержанта с огромной тенью за спиной склонилась в углу над чахлым пламенем. Проявились стены, обрисовав пространство. Стало как-то уютно, почти нереально. Подтягивайтесь сюда, поближе, сказал сержант, повернув к ним тёмное лицо. Серёга и Вовка кое-как передвинулись к костерку. Сержант посмотрел на присевшего рядом Саню. А ты пока иди к окну и следи за улицей. Без возражений. Всё равно всем тесно у костра. Я ранами займусь. Только внимательно следи. Саня, ничего не сказав, ушёл. Посмотрим теперь ваши царапины, сказал сержант. Сначала он занялся Вовкой, а Серёга неотрывно смотрел на костёр и протягивал к нему онемевшие руки, неспособный о чём либо думать. Сержант приговаривал: ни хрена страшного. Мясо порвало, но кость цела. А иначе ты бы и не бегал. Заживёт. Не боись, боец. Сейчас перевяжем... Затем очередь дошла до Серёги. У того нога, у того рука, усмехнулся сержант. Побаливает, спросил он. Серёга теперь снова чувствовал боль, разбередив рану, но отрицательно мотнул головой. Ладно врать... рана заметная. Но тоже ведь... мясо. Ей богу, вы одинаковые какие-то. Везучие. Или как... Серёга не смотрел на руку, по-прежнему не отрывая взгляд от дрожащего огня. Сержант в это время орудовал над ним и что-то бормотал. Наконец он сказал: в госпитале лучше сделают, когда доберёмся. Пока и так сойдёт. Руки- ноги двигаются, нет ли... двигаются. И ладно. А лицо... Он посмотрел на Серёгу... хер с ним, само заживёт. Простая царапина. Не трогай, уже подсыхает... Сержант вдруг встал. Давайте, отогревайтесь пока. Пойду я у окна подежурю. Пусть этот тоже погреется... Товарищ старшина, встрепенулся неожиданно Вовка. Чего тебе. Вовка кашлянул смущённо. Спасибо вам... Сидите грейтесь, бля... сержант усмехнулся, уходя. Вернулся Саня и подсел к костру. Какое-то время все молчали. Потрескивал костерок; теплее, однако, не становилось. Вдруг Саня заговорил полушёпотом, голос его казался незнакомым. Неправильно это. Что неправильно, хмуро и бесцветно спросил Вовка. Саня посмотрел на него. Не должны мы были убегать, вот что неправильно. Он оглянулся в ту сторону, куда удалился сержант. Силуэт того чернел в противоположном конце гулкого пустого зала на фоне чуть более светлой черноты маленького окошка. Сержант был абсолютно неподвижен. Вовка криво усмехнулся, посмотрев на свою перебинтованную ногу. Солдатом себя почувствовал, сказал он. Сейчас бы мы там и лежали. Саня возразил. Но мы должны были действовать... не так. Те люди... гражданские... почему мы не остались их защищать... Молчишь... А я скажу. Потому что мы все струсили... и сержант тоже. Вовка тяжело вздохнул. Тебе ещё предоставится возможность, сказал он, отдать жизнь... если ты этого так хочешь. А ты что скажешь. Вовка взглянул на Серёгу поверх пламени костра. Тот вздрогнул. Я... не знаю... Вот и я не знаю, скривился Вовка. Это мы круто попали. Теперь... либо привыкать, либо... А ты... Он опять повернулся к Сане. Зря ты так думаешь. И о сержанте тоже. Тем более, о нём. Он не струсил. У него теперь одна задача. Вывести оставшихся... нас... и вернуть в часть. А там будут тебе новые приказы, не беспокойся. Когда тебе скажут... встать там-то.. до победного конца... до конца... тогда и погеройствуешь. Нам бы сейчас к своим прорваться, вот что главное. А если мы... другие какие-нибудь герои навроде... если все мы рассеемся... глупо получится. А я и не говорил, что я герой, возразил Саня. Но ты меня не убедил. Отмазки какие-то. Помолчав, он добавил: хреново мне вот здесь. Он приложил руку к груди. У всех так, мрачно отозвался Вовка. Серёга слушал голоса и странное шелестящее эхо в пустоте помещения, не особенно вникая в суть. Он был занят своими мыслями. Мысли разбивались как стекло на осколки. Но вот мы разговариваем сейчас, прорвался голос Вовки, спокойно. Значит, выдержим. Я теперь это понял. Если не сошли с ума сразу, насмотревшись на всё это, значит, всё будет нормально. Перебздим. Нормально, подумал Серёга. Что нормально... разве может теперь и отныне что-нибудь быть нормально... Разве он прав... Я было думал, сказал Вовка, что один раз всё, рехнулся... Но теперь думаю, что выдержал. И выдержу ещё. Теперь не так уже. Как... переломилось уже и... неважно... А вот сейчас... сидим тут... разговариваем... Димыча нет, тускло произнёс Саня, и Врубеля, и... Хватит, грубо перебил Вовка. Не будем ныть. Придёт время, когда всё позади будет, тогда всех вспомним... Наступила тишина- тягостная, страшная, каковой она и была с самого начала, заполняя любую паузу между словами. Послышались шаги, отдающиеся эхом. Вернулся от окна сержант. Отдыхайте пока. Скоро дальше пойдём. Солдаты потеснились, он устало присел рядом. Закурил сигарету, протянул руки к огню. Подбросьте ещё. Вовка потянулся к горстке щепок. Ну что ж, мужчины, заговорил сержант после паузы, должен заметить, что из вас будет толк. Вы нормально вели себя. Держитесь так, и мы вместе прорвёмся. Наши уже недалеко. Мне кажется, я определился... более- менее... Ну ладно. Автоматы осмотреть, привести в порядок. Солдаты зашевелились, задвигали непослушными, онемевшими руками. По-очереди, ёпвашу, сказал сержант. Только ведь хвалил. Нет, зелень вы ещё. Быстрее. Сначала ты... Он кивнул на Серёгу, сидящего справа от него. Тот, действуя достаточно бездумно, машинально, отработанными движениями отделил «рожок», вынул пенал с принадлежностью, разложил его, потянул за шомпол, отделил его, снял крышку ствольной коробки... Хотя руки казались непослушными, все операции заняли меньше минуты, правда, левая рука, которой он постоянно удерживал автомат, стала ныть тупой болью, на что Серёга старался не обращать внимание. Ещё минута ушла на чистку, осмотр и смазку. Затем, столь же быстро, он собрал автомат, опять осмотрел его, а также магазины, насухо протёр канал ствола. Руки действовали сами по себе, голова оставалась какой-то пустой. Молодец, сказал сержант наблюдавший за ним. Хоть чему-то научили. Пощёлкай затвором... достаточно. Всё, иди к окну и смотри в оба. Следующий. Серёга поднялся и пошёл через пустое тёмное помещение по каменным плитам пола. С каждым шагом казалось, что он отдаляется от света, от своих товарищей- всё дальше и дальше- не пропорционально шагам, а с какой-то ужасающей прогрессией. И всё более явно остаётся в одиночестве. Всё сильнее вязнет в чуждой темноте. Он видел отсветы огня на стенах, слышал за спиной возню, и как кто-то из ребят закашлялся, но всё это становилось вдруг необыкновенно далёким и нереальным. Он подошёл к окошку, в которое врывался ветер. Под сапогами захрустели осколки стекла. Окошко было высоким; он бы не смог выглянуть в него с пола, но внизу была приставлена массивная скамья, на которую Серёга и встал. Мороз дохнул на него, и почему-то представились те лица, засыпаемые снегом. Словно это было их дыхание, которого быть не могло. Серёга вглядывался в глухую, пустую ночь. Он видел силуэты деревьев, пустынную площадь и чёрные глыбы домов за нею. Ни единой живой души снаружи. И, как ему казалось сейчас, во всём мире. Опять дрожь пробралась во всё тело. Он тщетно пытался её унять, смутно думая о том, что не переставал бы дрожать даже в тепле. Ещё почудилось, что он теперь совершенно один во всей этой враждебной темноте. Он знал, что за спиной, в глубине гулкого зала потрескивает маленький тёплый костерок, и его боевые товарищи жмутся теснее вокруг него. Но впереди леденела ночь, а оборачиваться не было сил. Тень легла ему на плечи и давила. Отгородила от всего. Руки сжимали цевьё автомата и были не его руками, а сами по себе- совершенно онемевшие, ноющие и чужие. Словно просто так приставлены к телу, но пронизаны болью. Да и само тело не воспринималось сейчас родным, чем-то ему принадлежащим. Как-будто он оторван от него. Оторван и смотрит на улицу, и странные, нереальные мысли рождаются в нём. Мысли обращались в прошлое, и то, что он вспоминал о себе, происходило не с ним вовсе, а с кем-то другим, кто раньше жил в нём. Это сделалось вдруг отчётливо, до боли понятным. Давно ли это было или совсем недавно... быть может... Чем мерить мгновения, если в них проходят и уходят навсегда целые жизни. Нет, время уничтожилось, выжглось его разумом, плохо воспринималось. И почти все понятия, связанные со временем, не имели больше смысла. Оставалось только холодное, ледяное «сейчас» с запахом пороха и со вкусом железа, и туманное, расплывчатое, тёплое «раньше». И вот это «раньше», всё, что принадлежало этому «раньше», стало уже не больше, чем сном, эхом сна, но светлым, в основном светлым. Впрочем, естественно. Невооружённым глазом видна, ясна и понятна разница между миром и войной. И где день, и где ночь. Мысли Серёги не могли постичь бесконечную тьму его «сейчас», как и глаза видели только ночь и пустоту, но вот «раньше», хоть и было лишь сном, излучало некий свет, позволяющий заглянуть туда и что-то увидеть. И вспоминались улицы- почему-то обязательно солнечные- совсем другого города, и светлые, открытые, добрые лица родных и друзей. Наверно, это его воображение делало таким ярким, лучезарным всё то, что осталось позади. Память проносила перед ним фрагменты прошлого, белые, не совсем чёткие, смутные, будто недопроявленные фотографии. Была девушка Настя. Сейчас он вспоминал свой последний день светлого. То, как она провожала его. Потом было письмо от неё. Только одно. И в письме всё было хорошо. И у неё была интересная жизнь, и улыбались с приветами их- а больше её- многочисленные подруги и друзья со сладких страниц. Затем- тишина. Первые два месяца, пока не попал сюда, Серёга злился, отправляя письмо за письмом. Дозвониться ей он тоже не мог. Но теперь ничто уже не имело такого значения. Образ Насти перед его мысленным взором и то, что видели его глаза в настоящем, никак не состыковывались- в этом изначально было что-то невозможное. И лицо, которое он хотел видеть в мыслях, не возникало отчётливо. И поэтому пепельная горечь оседала на излучаемый прошлым свет. Предчувствие невозвратности. И пока ещё неявное понимание того, что действительно настоящее в этом мире, а что, может быть, нет. Он всё же верил, и даже знал, что у неё по-прежнему всё хорошо. Возможно, она ещё и ждёт его, но скорее всего- нет. Уже не казалось таким страшным признаться себе в этом. Он как-будто ничего и не почувствовал. Тень сожаления, разве. Но уже нереальную и не беспокоящую в том, что реально, хотя и хуже, чем кошмар. Это здесь. А там всё должно быть хорошо у неё. Ведь не везде же так, как это ни странно. И дико даже думать, что за пределами всего этого есть спокойная мирная жизнь. Такая же как всегда. Где ничто не изменилось. Но он не там, он совсем не там... И мысли ушли из прошлого, оно само утекло как песок. Но ведь и здесь, где кругом тьма, тоже существует свой свет. Настоящий, не призрачный. И Серёга окунулся в него с острой тоской, словно только этот свет недавнего, в привычной, единственно уже реальной обстановке сегодняшнего, а вовсе не сияние прошлого, впервые задел его за живое. И здесь, в настоящем, была молоденькая медсестра Катя. Живая, реальная. С прекрасной тёплой улыбкой. Он втайне любовался ею, как, наверно, и все его сослуживцы, думал о ней всё больше, и мог легко представить её сейчас рядом с собой, мог, будто наяву, отчётливо увидеть её лицо. Потому что она была в его теперешней жизни. И здесь есть свой свет. Иначе ведь нельзя, иначе и не выстоять. Последний раз он видел её четыре дня назад. Или сколько... До того, как началась эта, текущая операция. А сейчас не знал, жива ли она ещё. Стало странно и смутно на сердце. Тоскливо и больно. Он не мог дать имени тому чувству, что захлестнуло его, но знал, что оно мучительно рвётся наружу, и становится уже почти невыносимо. А он даже не в силах был понять, то ли это огромная боль в нём, то ли какая-то странная надежда. Надежда. Разве есть такое слово. Он не произносил его даже в мыслях. Но кто-то улыбался ему в памяти, а он был жив и, оказывается, мог ещё верить. И думал о том, что его «здесь и сейчас» вовсе не вечно, только кажется таким, но будет ещё совсем другое. А ведь эта ночь непростая, неожиданно пришло ему в голову. Она- та, которая накануне Рождества. Канун Рождества. И мы  в часовне, подумал он. А ведь правда. Впервые Серёга ярко осознал этот факт и даже поразился, словно сделал великое открытие. Может быть, была во всём этом некая злая ирония, но Серёга почувствовал совсем иное. Что-то живое билось и трепетало в его груди. Пусть не для него, не для этого города, но для многих и многих людей это была ночь чудесного волшебства. И Серёга неосознанно потянулся душой к этому чувству. Ведь есть пределы безумию. И есть пределы тьме. Что-то обязательно напомнит, что там, за этими границами, которые невидны отсюда, есть нечто незыблемое, то, в чём только свет. Как захотелось вдруг окунуться в него, вырваться из чёрной бездны. Он был в часовне- покинутой, разрушенной, а снаружи по-прежнему умирал страдающий город. Он стоял, и ноги его коченели, а руки до омертвения сжимали оружие. Но внутри него что-то сдвинулось, и будто он уже рвался прочь из холодной пропасти. А может быть, подумал он внезапно, она вовсе не покинута. Ведь разве бывает так. Особенно в такую ночь. Но здесь пусто... только мы, солдаты... с оружием. Или так должно было случиться, что хотя бы мы окажемся здесь... И понять... чтобы понять... Здесь не пусто. А Он идёт. Но, господи, зачем всё это так... Глаза отчего-то вдруг застлало туманом; улица уже была не видна. За спиной что-то негромко говорил сержант и, казалось, кто-то вторит ему с высоты шепчущим эхом. Серёга упорно смотрел в окно, и слёзы душили его. И, кажется, уже текли по щекам. Он сам с удивлением обнаружил, что плачет. Серёга поднял наполненные слезами глаза от этой чёрной земли, от тёмной ночи, к небу- вверх.
 Что-то происходило там, в небе, и тучи разрывались невидимой силой.

                3 Lux Aeterna.

 Оставались позади руины, тьма, страх разрушенных улиц, и немало всего этого было ещё впереди, будто двигались они по кругу, по бесконечному лабиринту без выхода. Ночь по-прежнему длилась. Четверо покинули полуразгромленную часовню, давшую им на недолгое время приют и покой, и вновь окунулись в хаос ночи, в гул нескончаемого сражения. Они забрели в какой-то мрачный район, где по обе стороны узкой улицы громоздились высокие пугающие дома со множеством чёрных окон. Грохот впереди всё нарастал, и уже было видно странное колышущееся зарево, то вдруг ярко вспыхивающее, то притухающее до тусклого мерцания. Каждая вспышка сопровождалась новым громом. И уже ощутимо всякий раз сотрясалась земля. Сержант указывал вперёд и что-то говорил. Серёга мало воспринимал окружающее, погружённый в свои трудные мысли. Снег под ногами скрипел, внутри домов раздавались иногда какие-то звуки. Вовка шёл, заметно прихрамывая; Саня несколько раз предлагал ему помощь, но каждый раз тот отказывался. Теперь Саня замыкал их маленькую группу и часто оглядывался через плечо. Сержант неутомимо, как всегда, собранно и настороженно шагал впереди. А Вовка с Серёгой, оба раненые, кое-как плелись в центре. Серёга порой поглядывал, что там впереди, но чаще смотрел под ноги, как-будто ему было всё безразлично. Однако, брови его под шапкой и каской были сосредоточенно сдвинуты в напряжённом размышлении. Странные, смутные мысли не переставали вихриться в нём от самой часовни. Слёзы высохли, но в груди всё росло и росло необъяснимое волнение и, вместе с тем, становилось как-то удивительно спокойно на душе, будто кто-то незримый надёжно пообещал ему, что всё будет хорошо, и Серёга искренне поверил в эту простую истину. Он всё думал об этом, и всё больший покой входил в его сердце, и поднималась волной пока ещё непонятная и, может быть, ненормальная радость. Его глаза видели боль, тьму, судороги этого города, но внутренний взор всё ясней обращался к свету, который он сам открыл для себя. Держитесь, парни, словно бы издалека и словно бы откуда-то снизу долетел голос сержанта, совсем маленько осталось. Дай-то бог нам дойти... Бог, подумал Серёга, откликнувшись на слова сержанта. Бог не может не знать. А зачем тогда здесь всё это безумие, когда везде Рождество. Нет, это не от Бога тьма, это мы сами. Но даже нам, погрязшим в собственном безумии, он шлёт Рождество, и кто-то сможет стать чище, пройдя через это. Даже во тьме должна быть дорога на свет. Мы во тьме, от нас самих тьма, но дорога нам дадена. Серёга вспомнил сейчас, о чём думал недавно в часовне, и окончательное понимание снизошло на него. Теперь он знал, откуда в нём такое волнение и такой странный покой. И во тьме есть свой свет, думал он тогда. Теперь он осознал это наверняка. Всё правильно. Так и есть. И свет этот мы должны видеть друг в друге. Вновь предстало перед ним явственно лицо Катеньки, и в воображении она озорно улыбалась ему. Он всё так же не знал, что с ней сейчас и не мог даже предполагать и надеяться, но в данную секунду она была с ним и она стала его вечным светом. И не только она. Он посмотрел в спину сержанта, который как раз в этот момент отчего-то обернулся, и они пересеклись взглядами. Серёга даже удивился, ибо и в лице угрюмого сержанта он увидел яркий свет. Вот он идёт посреди безумия, подумал Серёга, но сам он не безумен. Он здесь, во тьме, погружается в неё всё больше, но только затем, чтобы однажды вернуть свет. И он вернётся. Обязательно. Ведь есть ещё люди. Сегодня канун Рождества... Внезапно сержант резко остановился, словно упёрся в невидимую стену, и, будто само собой, в ту же секунду загрохотало. Началась стрельба, засвистели вокруг пули. Серёга увидел впереди группу тёмных фигур, перекрывших улицу, мгновение назад ещё пустынную. Показалось, это сами тени отделились от стен и стали живыми. На миг Серёга оцепенел, а сержант орал и стрелял; Вовка уже падал, а Саня только поднимал свой автомат, как-то потерянно стоя посреди улицы. Оцепенение прошло; всё то, что было в нём, поднялось вдруг единой волной, захлестнуло, и Серёга неожиданно рванул вперёд, побежал прямо к безликим теням, чтобы увидеть их лица, чтобы заглянуть в глаза... Одна из фигур отрывисто махнула рукой, метнув что-то в его сторону. Серёга продолжал бежать- и вдруг ослеп от яркой вспышки. Мгновение нарастающего грохота, а затем все звуки разом исчезли. Вспышка рассеялась, и он увидел над собой звёздное небо. Какая-то сила оторвала его от земли, направила вверх, заставила увидеть это звёздное небо. Тучи окончательно рассеялись, небо было чистым. Звёздным. Серёга всё смотрел на него зачарованным неподвижным взглядом и как-будто не собирался падать вниз. Возносился, раскинув руки, навстречу звёздам. Звёзды были яркими, лучистыми и живыми. И словно бы пели, звеня как серебряные колокольчики, как чистейший хрусталь. Это были рождественские звёзды, особенные. Они благословляли. И одинаково ярко и тепло светили они и над этим тёмным городом, и над другими, где больше света, и везде, где длилась эта волшебная ночь накануне Рождества.
 Лишь тогда бывает так, когда в мир приходит великая радость.