Детство

1.     Славгород.
       Я не хотел родиться, видимо подозревая, чем эта жизнь может кончиться, но меня заставили. Маму предупреждали, что со мной всё не так просто. И это может быть опасно. Ребёнок для послевоенных лет  имел рекордный вес - 4.950. Но по-другому уже было нельзя. Акушерка тётя Тася приняла меня, с не прослушивающимся сердцем и отсутствием дыхания. Ей изрядно пришлось потрудиться, чтобы я всё-таки родился в городе Славгород Алтайского края 20 сентября 1951 года. К этому времени относятся и мои самые ранние воспоминания. Идём (уже своими ногами) в гости к тёте Тасе, и перед дверью в квартиру, где меня любили, повторялось всё время (как рассказывала Мама) одно и то же. Я останавливался, требовательно стучал в дверь, и произносил сакраментальную фразу: «Тётя Тася, открывайте, - дорогие идут!». Суету женщин, которой моё появление всегда сопровождалось (опять же со слов матери), я не помню. Но помню «свою» дверь,- за ней ждали с любовью. Помню роскошную книгу, которую мне давали смотреть, усадив отдельно, громадную, со вклеенными цветными иллюстрациями, прикрытыми калькой, - «Уральские сказы» П.П. Бажова. Может с этих пор во мне живёт трепетная любовь к книге вообще, всегда полной интересного и прекрасного. …Отец Глеб Пантелеевич Сергеенко. Мама Маргарита Анатольевна,- урождённая Гурлева. Я вообще подозреваю, что дети плачут при рождении потому, что знают, что им предстоит…
       Отец родился в селе Новая Астрахань на Украине 1 августа 1924 года в многодетной семье. Служил в армии с 1943(?) вестовым в одной из частей Второго Украинского фронта. Позже - в ВВС. Из-за произошедшей аварии и постоянного пьянства (язва желудка) был переведён на строевую должность из десантных частей. Службу закончил майором, командиром роты курсантов АВАТУ (Ачинского военного авиационно-технического училища) в августе 1967 года.
       Мама родилась в деревне Голубые горы (а теперь на этом месте водохранилище) на Каме 6 мая 1927 года. Всю свою жизнь за исключением немногих из последних лет, когда мы с сестрой настояли и помогли ей с разводом, была домашней хозяйкой. Её папа был до 1937 года начальником Горьковского грузового порта. Попытки заступаться за арестованных товарищей стоили ему жизни. Тем более что отец его, мамин дед, был купцом первой гильдии до 1917 года. После революции передал всё Советской власти - не помогло. Перед вторым и последним арестом в 1937 году мама видела его единственный раз в жизни.… После смерти мужа мамина мама заболела и умерла от скоротечной, как тогда говорили, чахотки… Маленькую Риту забрала к себе её сестра Капитолина Алексеевна в г. Купавна под Москвой.
     Сестра – Наташа. Родилась 31 декабря 1947 года в городе Алма-Ата. …Умерла в октябре 1997 года, не дожив двух месяцев до своего пятидесятилетия. Оставив двух детей Данилу (Даньку) и Аську (Анастасию) с отцом.

2.    Марьяновка.
     Следующим пунктом остановки в реальности ранних детских лет для меня была Марьяновка.
     В возрасте от года до двух мало что запоминается, но у меня есть воспоминания о землянке, в которой мы жили.
     О курице, унесённой пыльным смерчем (Кулундинские степи западнее Омска)...
     О суете матери из-за приближающейся со стороны Казахстана пыльной бури. Небо цвета кофе с молоком, и сумерки землянки - приюта офицерских семей ВВС СССР. Всё воспринималось детьми, да и большинством взрослых, неизбалованных войной, как норма...
     Отпуска отца во время, которых надо было обязательно ехать всей семьёй в Москву, вернее в подмосковный городок Купавна, где жили родственники отца и мамы. Приход поезда, на котором мы приехали в Москву,- смотрю с верхней полки на перрон Ярославского вокзала – множество паровозов и вагонов к ним прицепленных. «А вон там – тепловоз»,- авторитетно заявляет сестра. Запах угля от паровозов. И ни с чем несравнимый тоскливый запах расставаний,- вот что такое для меня вокзалы с раннего детства…   
     Бабушку Капу (Капитолину Алексеевну), мамину тётю запомнил очень хорошо. До войны она была обручена с дядей Борей. Очень многое могущим сделать человеком.  Мне запомнились его фотографии, на которых он и сварщик, и токарь. Странно, но тяга к рабочим специальностям у меня как  - будто от него и передалась каким-то мистическим образом. Бабушка подарила мне, уже взрослому, его микрометр…. Хранится у меня до сих пор. Дядя Боря пропал без вести в первые месяцы войны. База подводных лодок и аэродром, где он служил, базировались на острове Сааре - Маа в эстонских территориальных водах. Именно с этого аэродрома в первые дни войны наши лётчики на ИЛ-4 (ДБ-3Ф) бомбили Берлин. …Капитолина Алексеевна работала всю жизнь на телефонном коммутаторе в «пожарной команде» - так называли тогда все службы связанные с пожаротушением. Вместе с сестрой мы иногда ходили к ней на работу через большое (так тогда казалось) поле из Купавны, позднее переименованной в Старую Купавну (видимо появилась другая – Новая). Однажды как раз на этом поле нас застала гроза. Грозовые разряды, гром произвели на меня сильное впечатление. Но не то, о котором хотелось думать сестре и Маме. Ощущение восторга от проявления сил природы – вот основное что запомнилось. И напрасно меня пыталась пугать сестра, рассказывая истории о застигнутых грозой в поле людях, и что от них осталось после попадания молнии. Много лет спустя (в конце восьмидесятых) я опять испытал это чувство в перелёте на АН-24 Тамбов-Москва, попавшем в грозу. Весь салон находился в обморочном состоянии, только я не отрывал глаз от того, что происходило за тонким стеклом иллюминатора, у которого было моё место… Кроме восторга этому не подобрать другого определения. Бабушка Капа,- человек глубоко верующий, она все связи с церковью прекратила… после смерти Ю.А. Гагарина. И на мои вопросы «почему?» отвечала: «Куда ж Он смотрел?». Имелся в виду конечно же Бог.
     Разбитая коленка… – бегали перед «поливалкой» на улице, и я упал, конечно же, да и как успеть за сестрой, которая была старше меня почти на четыре года. Я никогда не плакал – мне запрещали. И тогда тоже молча, терпел пока мне замазывали зелёнкой здоровенную ссадину на колене (шрам виден до сих пор).  Многие встречи с бабушкой Капой, в том числе и те, когда я стал уже взрослым, не дадут забыть этого человека.
     Одно воспоминание, по словам мамы, было невозможно. Мне ещё не исполнился год (август 1952 года).  – Я у неё на руках (вид сверху) дожидаемся всей семьёй трамвая(?) на площади трёх вокзалов в Москве. И голос сестры: «Вон тот крайний пошёл!». Стоянка трамваев множества маршрутов в те времена была на этой площади. 
     Вспоминается автобус №36 из Купавны в Москву, на который нельзя было опоздать, и потому бежали все, в том числе и я - из последних сил, держась за руку сестры, буквально волокущей меня за собой. Ребёнку в возрасте неполных 2 лет (лето 1953 года) многое было тяжело. Но моего согласия никто никогда не спрашивал. Наверное от того путешествия я ненавижу с тех пор.
     Благодаря сестре ходить и разговаривать я начал ещё до года. Тем более что выкармливали меня искусственно. Я сам приходил за своей бутылочкой с соской. А когда этого было сделать нельзя (надо спать), а есть хотелось,- тихонько разговаривал с бутылочкой, убеждая её саму подойти. Смахивает на анекдот, но мама подтвердила позднее, что сестра не сочиняла это. Читать стал тоже очень рано года в четыре. Потому что очень завидовал сестре, когда она за столом устраивалась читать. Первая книжка, прочтённая мной в Купино, была её, - Даниель Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо». Я не помню чтобы учил буквы, или как из них складываются слова. Слушал сестру, которая с видом человека делающего большое одолжение читала свою книгу мне, смотрел на строчки, повторяя про себя предложения. Так я и стал читать - сразу предложениями, – запоминая весь прочитанный материал насмерть.
     Обрывочные воспоминания ранних детских лет – дороже этого нет на свете ничего для меня. Почему? – Наверное, потому что там всегда присутствовала любовь. Главный признак нравственной жизни людей. Очень странно казалось мне, что взрослые люди не понимают этого, занятые суетой обогащения. Это и есть главная ошибка Земной цивилизации и человечества.
     До последних лет я думал, что Марьяновка где-то страшно далеко. Оказалось,- нет,- 47 км западнее Омска по транссибирской магистрали. Далеко? – Да, но только во времени. Спутниковые технологии позволили мне вернуться в детство, и я теперь подобно библейскому Агасферу вечно странствую по тем местам, с которыми была связана моя жизнь.
         
3.   Купино.
     Очень холодно, и, наверное, потому, я - в  верхней одежде дома. Зима 1953 года. Запотевшие стёкла окон, периодически сочатся водой, которую Мама собирает в бутылки, расставленные под окном.  Делалось это посредством марли, разложенной на подоконнике, концы которой были свиты в жгуты  и вставлены в эти самые бутылки. (После Марьяновки летом 1952 года отца перевели в Купино. Только что построенный дом, не был подключён к котельной, - отопления не было.) Технология сбора воды запомнилась, как запомнилось знакомство с пенициллином и водкой (это в возрасте полутора лет!), которую мне дали выпить «от холода», по совету отца. Анафилактический шок – видимо наследие тех ранних лет, который сопровождает меня теперь при попытках использования любых антибиотиков, кроме одного синтетического пенициллина – ампициллина. Пока его выпускают я смогу существовать.
     Холодная комната в большой коммунальной квартире – это уже городок Купино. В современных картах Google - на самой границе с Казахстаном, «спасибо» Горбачёву и Ельцину, теперь отдельному и чужому государству.
     Уколы пенициллина, из-за воспаления лёгких,  делали вдвоём – Мама вместе с тёткой в белом халате, которая сначала «сюсюкала» со мной, а потом делала больно. Помню что напрягался, чтобы не плакать, так что иглы не удерживались в шприцах и их выдёргивали из меня отдельно – пинцетом.
     На окраине города располагался учебный авиаполк тактических бомбардировщиков (ИЛ-28). Многие самые ранние и яркие воспоминания детства – из Купино. Конечно, самолёты были самым интересующим мальчишек объектом. Второй по значимости, был за забором.  Военный городок располагался рядом с молочноконсервным заводом. За высоким (метра три) забором делали вожделенную сгущёнку. Конечно, детское любопытство заставляло нас карабкаться на этот забор. И однажды кончилось для меня это плачевно. Сорвавшись, я «насажал» себе такое количество заноз от неструганных досок забора, что когда в слезах явился домой, мать едва в обморок не упала. А потом всю ночь извлекала из меня эту форму любопытства.
     Озёр в окрестностях Купино было много. Главное и самое большое почему-то называлось Галютиха. Ходить на Галютиху,- было запрещено, – болотистые берега пугали родителей. Всё это территория Барабинских (или Кулундинских?)  степей. Озёра выпаривались в летнее время до такой степени, что плотность оставшейся воды не позволяла утонуть, даже не умеющему плавать.
     Перед Новым 1953 годом отец привёл домой одного из своих друзей, для того чтобы тот, владеющий паяльником, собрал из лампочек индикаторов кабины пилота новогодние гирлянды. Это было что-то волшебное… Самое главное что мне запомнился даже разговор между отцом и его приятелем по поводу гирлянд. «…- Параллельно надёжнее, но тогда нужен понижающий до 27 вольт трансформатор…». Что это обозначало, я не знал, но звучало как заклинание. Запахи канифоли, цапона, и непостижимым образом соединённые в гирлянду ярко вспыхнувшие лампочки… - я был в полном трансе. Не надо объяснять, что охранять от меня электрические розетки и саму гирлянду после этого, пришлось усиленно.
     Пространственно-временной континиум, обозначенный в моём сознании как Купино, знаменателен ещё рядом событий, запомнившихся мне до последних дней моих. Здесь и маленький ламповый радиоприёмник «Москвич», на который я всё время покушался, и до которого мне категорически не разрешалось дотрагиваться. Интерес вызывали конечно же внутренности приёмника, светящиеся нити накала ламп (формулировки конечно же мне стали известны гораздо позже). А тогда в 1953 году я как загипнотизированный мог часами стоять у «Москвича» слушая как музыку так и новости, поражённый тем, что просто по - моему мнению, было чудом. Здесь был и «Дедик Морозик» - ёлочная игрушка. Маленькая блестящая, стеклянная фигурка Деда Мороза, в которую я был просто влюблён и мог часами стоять перед ёлкой, не обращая внимания на развешенные рядом шоколадные конфеты, яблоки, мандарины (был в голодной после войны стране такой обычай – наряжать ёлку для детей разными «вкусностями»). Дед Мороз интересовал больше, уж больно он удался художнику, и, видимо тем привлёк меня. Кончилось всё грустно,- пытаясь дотянуться до него, я завалил на себя всю ёлку. И потом, молча, долго лежал под ней, боясь выбраться, чтобы не повредить другим игрушкам.   
     Было и ещё одно чудо – фильмоскоп. Диафильмы, рисованные на 35 миллиметровой плёнке, проецируемые на выбеленные извёсткой мамиными руками стены комнаты, вызывали полное погружение в то, что я видел. Тем более что с 1954 года я кое-как уже мог сам читать титры под каждым новым кадром изображения. Запомнился «Полёт на Луну». Бортинженер Акопян. Внутренности космического корабля, взлетевшего к Луне с Памирского высокогорья (разреженная атмосфера облегчала вывод корабля на траекторию полёта к спутнику Земли). И вот это чудо я едва не «угробил» своими руками. Диафильм прокручивался через объектив фильмоскопа посредством стального стерженька, на который были надеты резиновые прижимные ролики, которые собственно и тащили всю плёнку. И вот, в тайне от взрослых, пытаясь понять устройство, я разобрал чудо на детали. Всё бы ничего. Если бы не потерялся один из резиновых прижимных роликов, закатившийся в громадную щель дощатого пола. До сих пор меня охватывает дрожь при одном этом воспоминании. Наказания я не боялся, да меня никогда и не наказывали в отличие от сестры, которую Мама часто «ставила в угол» за разные детские шалости. При этом я считал своим долгом так же вставать в угол, и переубедить меня было невозможно. Рыбий жир, которым Мама нас «потчевала», я глотал за сестру. – Она категорически отказывалась это делать, и я, чтобы разрядить ситуацию (Мама  начинала ругаться, чего я совершенно не выносил – казалось, что мир рушится) предлагал проглотить порцию, предназначенную сестре. Так вот охватывающая меня дрожь, вызывалась не испугом за наказание. Мне было страшно, что я больше не смогу смотреть диафильмы, уходя из той реальности, в которой находился, в другую - намного более интересную и добрую. 
     Появились первые друзья – рыжая как огонь, Ирка Афанасьева, совершенно «безбашенный» как сейчас бы сказали, Боря Сазыкин. Мы с ним проверяли подъёмную силу крыла, взлетающего ИЛ-28, выбегая в момент отрыва от земли бомбардировщика, замаскировавшись до этого в конце ВПП. Это он меня научил.  А ещё первая осознанная мной смерть – Руфа Загвоздкина…