Часть 1. Мой любимый старший сын
Глава1. Чужой город. Университет и тревожные новости. Сватовство и свадьба. Мой первый внук. Антисемитка
Чужой город
Когда у меня было уже два сына, моя мама частенько говорила: - «Роди девочку, сыновья чужие дети. Их уводят другие женщины». Тогда я смеялась… Мне казалось, что это невозможно, уж мне-то не грозит отлучение от моих собственных сыновей. Тогда я была убеждена, что у меня особое положение и мои дети никогда не смогут оставить меня без своей любви и своего внимания. Мы были сцементированы общей целью выживания, общей бедой и общими трудностями, когда остались одни: дети без отца, а я без мужа.
Павел погиб при пуско-наладке какого-то секретного объекта под Челябинском, когда ему было 35 лет: был он наладчиком – электронщиком. Саше тогда было девять лет, а Мите - шесть. Мы остались совсем одни, в чужом для нас городе. Пенсия от государства была такая, что ее хватало, разве что на трусы и майки для детей. Сейчас я не хочу вспоминать, что тогда происходило с нами, у меня еще нет сил для этих воспоминаний. Могу только сказать - если бы не дети, возможно, я не выжила бы, не состоялась бы моя жизнь. Это тяжкое испытание значительно повлияло на наши судьбы. Саша тогда сразу повзрослел, и многое на себя взял мой мальчик. Мне приходилось работать на трех работах, чтобы как-то сводить концы с концами. Уходила я рано, приходила поздно. Все дела по дому, и забота о Мите полностью легли на его плечи. Те наши первые годы без Павла так тесно связали нас, мы так боялись друг за друга…Дети никогда не ложились спать, не дождавшись меня, а я, зная это, мчалась, сломя голову после вечерних занятий домой. Моя память рисует одну и ту же картинку. Я прихожу с вечерних занятий из школы, Саша помогает снять пальто, Митька совсем сонный, обхватывает меня за талию, утыкается носом в мой тощий живот, с радостью и облегчением выдыхает: - «Пришла, наконец-то». Я глажу его по голове и говорю, - «Почему не спишь. Иди, завтра школу проспишь». Саша ждет меня в кухне. На плите укрытая полотенцем кастрюля с кашей или картошкой. – «Руки вымыла», - строго спрашивает он, и ставит передо мной тарелку. Сколько, не пытаюсь вытащить из памяти что-то еще из тех первых лет нашей жизни в чужом для нас городе, всегда начинается с этой картинки. И тогда, и сейчас еще яснее, понимаю, как они боялись за меня, они боялись остаться совсем одни. Мы вместе выживали в нашем суровом государстве, совсем не приспособленном для жизни одинокой женщины с двумя детьми. В этом городе у нас никого не было: ни друзей, ни родных. Павла перевели в Тольятти для пуско-наладки какого-то оборудования на Волжский автозавод из родного для нас Кургана. Управление, его главная контора, находилась в Москве, раньше он часто находился в командировках. А здесь ему предлагали постоянную работу на одном месте и квартиру. Временно нас поселили в однокомнатную квартиру, обещая переселить в трехкомнатную, при первом же случае. Мы только начали обживать новое место, но что-то случилось там, под Челябинском, и Павла срочно вызвали в командировку. Он уехал … и не вернулся. А мы остались одни в чужом для нас городе.
Похоронили его в Кургане, где жили все наши родственники. Мои родители и вся моя многочисленная курганская родня настаивали, чтобы я с детьми возвращалась назад. Но я осталась в Тольятти. До сих пор не могу себе объяснить почему. Как будто кто вел меня свыше и помогал принимать решения, на первый взгляд, противоречащие здравому смыслу. Я осталась одна, без работы, без друзей, без денег. Одна в чужом городе.
Я начала искать работу и меня буквально ошеломил мужской шовинизм на предприятиях этого города. Начальники, как правило, это были мужчины, посмотрев мои документы, предлагали мне должность инженера на сто десять – сто двадцать рублей. Когда я пыталась объяснить, что я уже давно прошла ступени инженера, старшего инженера, руководителя группы, начальника сектора и все это я прошла в нашей стране. Наконец, я глава семьи, что у меня двое детей и мой прожиточный минимум сто восемьдесят рублей…
Начальников мои доводы приводили в какое-то смешливое настроение. Один из них смеясь говорил, -У меня вот мой прожиточный минимум пятьсот рублей, а я получаю всего-то триста. Другие начинали лезть в душу и узнавать, почему же я глава семьи…. А один прыщеватый тип, слушая меня, так мерил меня с ног до головы, что я растерянно замолчала.
- Девяносто-шестьдесят-девяносто? – спросил он, глядя на меня в упор.
- Что, девяносто-шестьдесят-девяносто, - переспросила я.
- Размер ваш спрашиваю - девяносто-шестьдесят-девяносто, рост 165? Угадал?
- Какая вам разница? – я повернулась и резко вышла из кабинета.
Прошел месяц, а работы никакой мне не предлагали, деньги закончились, есть было нечего. Выбрав два своих лучших платья, пошла на вещевой рынок, чтобы продать. Там я совсем растерялась: даже не предполагала, как это трудно, что либо продать, да еще не новое, без этикеток.. Я встала рядом с бойкой девушкой, лет двадцати, у которой было разложено множество разных вещей. Умоляюще глядя на нее, я попросила ее продать и мои вещи. Посмотрев на мой товар, она назвала цену ровно в два раза ниже моей, и я согласилась. Через неделю она занесла мне четверть от всей оговоренной суммы, пообещав, что остальные деньги занесет попозже. Но больше я ее никогда не видела.
Рядом с нашим домом был ресторан «Жигули», и я решила устроиться туда официанткой. Дети, по крайней мере, будут накормлены, думала я. Но не тут-то было. Когда они посмотрели мою трудовую и мои дипломы об образовании тут же отказали, сославшись на то, что не имеют права специалисту с высшим техническим образованием предоставить должность официанта. На любую другую тоже не брали. Шел 1974 год.
Целыми днями я рыскала в поисках работы, дома шаром покати, дети голодные. Я боялась возвращаться домой - от вопросительных взглядов детей, я приходила в полное отчаяние….
Заварив последний брикет с ячневой кашей, мы поужинали и улеглись. Я долго не могла заснуть, а на утро снова убежала на поиски, решив попытать счастья на заводе «Синтезкаучук», так как там открывали новое производство.
Но меня даже не пропустили через проходную.
Понуро шагая пешком от завода к дому, у меня даже не было пяти копеек на троллейбус, я вдруг увидела большую вывеску: «Продолжается набор в школу рабочей молодежи». Я вошла . В одном из кабинетов сидел мужчина, лет пятидесяти. Я спросила не нужны ли им учителя. А вы по какому направлению? Я растерянно ответила, что могу учить математике, физике, раздел механики, могу русскому и литературе… Он удивленно посмотрел на меня. А диплом-то у вас есть. Я показала свой диплом инженера-механика с отличием, и зачем-то достала диплом учителя начальных классов. Он, посмотрев документы, радостно сказал: - Учитель математики у нас есть, учитель физики тоже есть, учитель по литературе тоже есть, а вот учителя по черчению у нас нет. Вы же инженер, черчение можете преподавать? - Да конечно могу, - выпалила я. - Вот и отлично. Трудовая с собой? – Да. – Оставляйте, я передам Раисе Михайловне. Завтра приходите к десяти, утрясем расписание. –А сколько я буду получать? –Думаю, не менее ста шестидесяти. Но это зависит и от вас. Захотите взять побольше часов, будете получать больше. Нагрузка есть, учителей по черчению нет.
О, как же я была рада, начала благодарить его и сказала, что я уже месяц не могу найти работу. - А когда дадут аванс? - я совсем осмелела. Он внимательно на меня посмотрел и спокойно сказал, что уже завтра можно получить небольшой аванс, рублей сорок.
Домой я летела на крыльях. Завтра у меня будут деньги, мы купим еды, но сегодня , уже сейчас я могу попросить у соседки рублей пять до завтра.
Дети были еще в школе, я забежала к соседке, заняла у нее пять рублей и побежала в магазин. Сейчас мне и самой не верится, что на пять рублей я могла приготовить обед. Но это правда.
Получив работу, я немного успокоилась. Я навсегда сохранила в своей памяти этого прекрасного человека Семяшкина Альберта Васильевича. Не знаю, как бы сложилась наша жизнь, не получи я эту работу. Вскоре, имея справку о зарплате, мы купили в кредит два кресла-кровати и пианино.
Потом, уже намного позже, когда меня спрашивали, зачем при такой нужде я купила пианино и два года платила за него кредит, я не задумываясь отвечала: - Дети должны были понять, что у нас все нормально, мы живем не хуже, чем раньше.
Университет и тревожные новости
Мои сыновья росли ответственными за свои детские дела. Я не знала особых хлопот с их воспитанием и обучением, я не узнала, что такое опасный переходный возраст, не было проблем с успеваемостью в школе. Помню, однажды на родительском собрании в школе классный руководитель Саши обратилась ко мне с просьбой: - «Нина Николаевна, поделитесь опытом, как вы воспитываете своих детей». Я растерялась.- «Как я воспитываю? …Дело в том, что я их вообще не воспитываю. Мне некогда»,- как бы в свое оправдание, продолжила я и замолчала. Классный руководитель на меня тогда обиделась, а я и тогда, и сейчас, спустя много лет глубоко убеждена, что детей воспитывают не слова, а наша собственная жизнь, наши поступки. Мы так мало имели времени для общения, что когда были вместе, то просто что-то делали: сочиняли, рисовали, лепили, пели, а в выходные – лыжи, лес, река или озеро. Я не проверяла их домашние задания, не помогала в обучении: моя задача была прокормить, одеть и обуть.
Бывали дни, когда мне казалось – все, я больше не могу… Я ложилась лицом к стенке и лежала день, а то и два, пока дети испуганно не спрашивали, что у меня болит ….. Вставала и вновь включалась в этот бесконечный бег по кругу… Но с годами я так втянулась в этот режим…, что не заметила, как быстро наступил новый этап: Саша заканчивал школу. Семейный совет: что дальше. Саша хочет ехать в Москву и попробовать поступить в МГУ. Он меня давно приучил к тому, что принимает решения самостоятельно. Мне надо было обеспечить наличие минимальных денег на билет и проживание на две недели в Москве. Если честно, я не верила в возможность его поступления, но, зная, что последние два года он усиленно готовился на географический факультет МГУ, на океанологию, два последних года вел переписку с подготовительным факультетом МГУ. Мой сын мечтал путешествовать по всему белу свету. И вот он уезжает.
Впервые Саша уезжает один из дома на целых две недели. После сдачи каждого экзамена – телеграмма в одно слово: отлично, затем еще одна - отлично, потом: - хорошо и еще раз хорошо. Поступит – не поступит – гадали мы с Митей. И вот последняя, долгожданная телеграмма в два слова: - Я студент. Это событие меня сильно приободрило. Мой мальчик окончил обыкновенную рядовую школу в провинциальном городе и поступил в лучший вуз страны. Я ходила такая счастливая и гордая. Это, пожалуй, первая большая награда нам всем троим за нашу трудовую жизнь. Мы ликуем. Мы вместе. Мы счастливы.
Саня уехал, и мы с Митькой остались одни. При редких встречах Саня с энтузиазмом рассказывал о преподавателях, о тех направлениях исследований, которые ведутся на кафедре. Я, гордившаяся тем, что окончила знаменитый Уральский политехнический институт и, будучи по специальности инженером-механиком, вдруг тоже увлеклась географией, экологией, охраной природы. Наша новая малая родина, город Тольятти, стремительно выросший у начала знаменитой Самарской Луки и, казалось бы, самой природой избавленный от бед индустриализации, был ярким примером антиприродной, да и античеловеческой цивилизации.
Я давно поняла, что есть в каждой жизни, какие-то ключевые события, которые меняют траекторию вашей жизненной линии. Так, волей случая, благодаря увлечениям Саши, я в 38 лет попала в науку и с удовольствием перелопачивала горы научных трудов. Многое узнала такого, что сильно омрачало, итак, нелегкую мою жизнь. За тех два года, которые Саша был в Москве, я с головой ушла в новое и интересное для меня дело. Возможно, именно это заслонило, как-то увело в сторону наши семейные дела, и я просмотрела, во время не ответила на какие-то важные вопросы, с которыми сталкивался в ту пору мой старший сын. Я вновь и вновь возвращаюсь в то время, пытаюсь, что-то для себя объяснить.
Одним словом, когда, вдруг, мой старший сын, в 19 лет объявил о своей женитьбе, я оказалась абсолютно не готова к этому. Растерянная от полной неожиданности, я поехала в деревню к маме, как делала всю жизнь, когда не знала, как дальше жить. В вагоне за сутки езды, не вымолвила ни слова, претворяясь спящей, я перебирала всю свою жизнь, уже в который раз. Я пыталась найти ответ в поступке Саши. Почему так рано? Что я просмотрела? Все что-то бегала, делала, работала, …., чтобы одеть, прокормить. Я же не успела главного им рассказать, я же совсем не подготовила их к жизни. Не успела им ничего рассказать о любви, о выборе спутницы, о женитьбе, о будущей семье.
Мама встретила меня тоже какая-то растревоженная.
– Мам, ну это как гром среди ясного неба, как стихийное бедствие, - с порога начала я.
Мама слушала все мои причитания молча, потом сказала:
– Да, быстро нашего Санька увели, и я не ожидала. Девушка-то хорошая?
– Я ее один раз мельком в общежитии у Саши видела, когда в последний раз в командировке в Москве была. Очень симпатичная, красивая даже.
– А родители кто?
– Ну откуда я знаю, мама! Я тогда еще не знала, что он жениться собирается. Да и какая разница.
Ох, милая моя, да большая разница. Вдруг, совсем чужие для нас люди-то. Семья, тогда семьей станет, когда главные семейные правила совпадают. Правила, порядки, уклады семей, откуда жених и невеста, должны быть хотя бы похожими в чем-то, - размышляла она. - Хорошо, если повезет и попадется девушка добрая, способная понять, что мать - она до смерти мать и без своего дитя не может, и создаст условия для свиданок… Она так и сказала - для свиданок.
– ?
– Мама, тебе бы научные трактаты о семье и браке писать, - огрызнулась я.
– А ты, небось, думаешь, что сама всю жизнь учишься, так и ученая. Жизнь-то, дочка, получше всяких твоих книжек учит. Говорила я тебе еще тогда, роди девочку.
– Мама, ну что теперь об этом говорить. Поздно мне рожать,… и не от кого. Да и какая разница, сын или дочка… все равно рано или поздно дети из дома уходят.
– Разница, - упрямо повторила мама. – Ты, когда в Москву поедешь? Он хоть университет-то не бросит? На что справлять свадьбу будете? Где они будут жить? В общежитии не разрешат? Одним словом, все вопросы, которые я себе задавала в связи с этой новостью, теперь задавала мне моя мама. Разговор закончился тем, что мама сделала окончательный вывод: отпусти, дочка, коль он так любит, отпусти. Уважай его решение. Сашка твой с пятого класса глава семьи, принимает решения сам. Трудно будет моему любимому внуку. Ох, трудно. Он ведь у тебя безотказный во всем. С третьего класса в одной упряжке с тобой воз тянет. А кто везет, на том и везут.
– Мама, что ты его, как на каторгу провожаешь. Он счастлив, он любит, ему никакие свадьбы не нужны, - попыталась я возразить. Но мама продолжала свою мысль:
– Он ведь не Петька Нестеров или Вова Шевелев. (Мама имела в виду соседских ребят, которые в детстве играли с Саней, когда он гостил у нее в деревне). - Они вон на бутылку заработали и счастливы, сидят себе матюкаются, – продолжала она.- Что с них возьмешь. А с Сашки-то всегда будет большой спрос.
– Ну что ты мама затеяла? Какой такой особый спрос…
– А то и затеяла, что рано он хомут-то на шею надевает, он всегда в этом отношении был не вострый.
Я обиделась. Мама уже не первый раз употребляла этот эпитет по отношению к Саше.
– Мама, ты в который раз называешь его не «вострым», а он, кстати, всегда очень легко учился, у него прекрасная память, он, наконец, учится в МГУ.
– Да не то я имею в виду. Не умеет он схитрить, увильнуть, свой интерес соблюсти. Доверчив уж больно и открыт. Ребята, бывало, наплетут ему с три короба - всему верит, всех любит.
– По твоему, надо детям постоянно напоминать, что кругом воры, вруны и проходимцы? – завелась я.
– Не знаю я как надо. Одно знаю, кто везет – на том и везут. Всегда делал больше, чем я его заставляла, не увиливал никогда. Дмитрий-то твой совсем другой будет. Помяни мое слово. Этот никого везти не будет. Приучили вы с Сашкой его жить на всем готовом. Мы замолчали.
– Ты когда в Москву-то? - примирительно спросила она.
– После праздников сразу. У меня предзащита диссертации.
Мама все мои научные дела воспринимала так же, как и работу остальных своих детей. Ей казалось, что моя работа просто связано с постоянной сдачей каких-то экзаменов, с процедурами, которые называются защитами, предзащитами. У старшей Любы – годовые полугодовые балансы, она их тоже ездит защищать в Москву, она главный бухгалтер завода, у Виктора и Володи – планы, у Гали с Валерой – «сдать объект». Так что мое сообщение о предстоящей предзащите она пропустила мимо ушей.
– Готовься, дочь, скоро свекрухой будешь, - с задумчивой улыбкой сказала она.
– Ой, мама, слово-то какое! Ты же у нас тоже свекруха, а тебя все три снохи мамой называют.
– Ты не ровняй: мы деревенские, у нас и порядки свои. Парни-то мои все деревенских взяли, только что живут теперь все в городе. А твои будут городских брать, да вон видишь с самых центровых начали, с москвичек.
Сватовство и свадьба
Лиза – моя первая сноха, первая любовь моего старшего сына. Мое знакомство с ней произошло в день, когда мы с Сашей пришли к ее родителям сделать официальное предложение. Договорились о встрече заранее, приурочив ее к моей командировке в Москву. Шел ноябрь, погода в Москве была скверная, казалось - солнце уже никогда не пробьется сквозь плотную мокрую хмарь, навсегда закабалившую небо. Командировку я выпросила на целую неделю, все-таки причина была веской, у меня был вызов на предзащиту. Саше не терпелось поскорее решить вопрос с родителями Лизы, которые, насколько я поняла, были не в восторге от их страстного желания пожениться. Саша встретил меня на вокзале. Поезд приходил поздно вечером. На другой день мне предстояла с одиннадцати утра предзащита на кафедре, а вечером мы уже звонили в дверь будущим своим родственникам. Весь этот день 12 ноября 1981 года остался в моей памяти навсегда. Вернее, все-таки не день, а этот вечер, показавшийся мне долгим - долгим, целой вечностью. Память стерла все события того дня, оставив какой-то общий фон, и ярко запечатлела события этого длинного- предлинного вечера, в течение которого я так остро ощущала тревогу, оскорбленное самолюбие, а порой просто отчаяние моего любимого, моего влюбленного до какой-то крайности сына.
Я уже знала, что «родители Лизы евреи» - именно так сказал мне сын, внимательно глядя мне в глаза и, ожидая моей реакции.
– А Лиза кто? – глупо спросила я.
– Ну, тоже еврейка, - улыбнулся Сашка. Но это ничего не значит, я ее люблю и никого другого мне не надо.
– Саня, я не имею ничего против. Просто ты должен знать, что в этой семье совсем другие традиции, другой уклад, наконец, другая вера. Ты вырос в российской провинции, твое детство прошло в деревне. Сможешь ли ты принять этот другой уклад. Ты должен предвидеть будущее: у вас будут общие дети. Кто они будут?
– Брось ты, мама. Во-первых, мы не собираемся жить с родителями, во-вторых, сколько угодно смешанных браков, в - третьих, не такие уж мы ортодоксальные верующие…
– Ты любишь природу, походы, спорт, ты вырос в другой среде. Ты должен знать, что отношения имеют свойство постоянно развиваться, - я отчаянно пыталась наверстать упущенное, пыталась вложить в него то, что упустила когда-то. - Сначала вы просто встретились, стали дружить, ходить в театры и кино, потом вы стали целоваться, сейчас вы хотите вместе жить. Но на этом отношения не прекращают развиваться. Острая любовь пройдет, и хорошо, если она перейдет в нежную долгую дружбу, но для этого многое должно совпадать, и многое должно соединять… не только дети и общая квартира. Ты еще так молод, только начинаешь жить, - я говорила, говорила, хотя ясно понимала, что уже поздно. Все мои аргументы с фактами заканчивались: – Мама я долго думал, я так решил.
И вот я и мой сын с визитом у процветающей московской интеллигенции. Отец Лизы – видный мужчина (как сказала бы моя мама), знающий себе цену, профессор, доктор исторических наук, лет ему явно за шестьдесят. Значит, Лиза - поздний ребенок и к тому же единственный.
– Яков Михайлович, – представился он, пожимая мою руку. Подошла мать Лизы, высокая, симпатичная, значительно моложе мужа:
– Неля Рувимовна, – она взяла мою руку, другой рукой прикрыла ее сверху и бодро произнесла:
– Ну что Нина Николаевна, задали нам с вами задачку наши дети? Надо решать, - она мягко улыбнулась, усаживая меня в уютное кресло.
Лиза и Саня, тесно прижавшись друг к другу, сидят на маленьком диванчике. Девушка очень встревожена. Напротив, в кресле-качалке, положив руки на живот, восседает глава семейства.
– Кофе, чай, – спросила Неля Рувимовна, но вопрос повис в воздухе.
Яков Михайлович уже начал свою атаку на детей, и я поняла, что идет продолжение безуспешного его разговора с дочерью. Она сидела, вцепившись двумя руками в Саню, и тревожно смотрела на него: она явно опасалась, что под натиском Якова Михайловича Саша не выдержит и сдаст позиции. Яков Михайлович, поглаживая живот, облизал губы, как бы с целью смазки для дальнейшей работы над задачей и начал:
– Александр, ты, выходит, пришел выполнить волю нашей Лизаветы. и просить ее руки. Ей хочется замуж, - он со значением посмотрел на Сашу.
– Мы вместе решили, - спокойно ответил Саша.
– Что-что вы вместе решили ?- переспросил Яков Михайлович.
– Мы решили пожениться и жить вместе.
– Ах вместе, а если не секрет, где?- Яков Михайлович посмотрел на нас с Нелей Рувимовной.
– Будем снимать квартиру, - спокойно сказал Саня.
– А чем будете платить?- Яков Михайлович посмотрел на меня.
– Нина Николаевна, вы будете за них платить? Я не успела ответить, Саша быстро сказал:
– Нет, я сам. Я уже работаю.
– Где? …И какой же у тебя заработок? – Яков Михайлович вцепился взглядом в моего сына.
Саша помолчал, затем с достоинством, спокойно сказал, что по ночам он разгружает хлеб в булочной и на полставки работает дворником.
– А когда же вы будете вместе? – обрадовался своему новому аргументу профессор. Ночью вы грузите хлеб, утром метете двор, днем учеба. Так не лучше ли просто учиться, встречаться, ходить в театры и кино, а ?
– Нет, мы хотим жить вместе, – резко вставила Лиза. - Я тоже могу подрабатывать репетиторством, - она еще ближе придвинулась к Саше.
– Кого и на какой предмет будешь репетировать? - с удивлением спросил отец.
– Французскому языку, - с вызовом бросила ему Лиза.
– Тебе самой еще нужен репетитор! Ты хоть знаешь, сколько мы в тебя вложили?
– Хорошо, что вложили, а я сейчас буду этим зарабатывать. Школьников в нашей спецшколе я могу готовить к экзаменам, – упрямо отвечала Лиза. Тут вступила Неля Рувимовна:
– Ребята, вы только начали учиться. Впереди еще три года учебы. А вдруг появится ребенок. Вы еще сами дети. Кто будет им заниматься? Я - нет! У меня свои планы на ближайшие три года.
Пауза. О ребенке, видимо, ребята не подумали. После паузы, полыхнув глазами, вступила Лиза:
– Мы можем вам пообещать, что пока не окончим университет, детей заводить не будем.
Я уже несколько раз отметила, как меняется цвет глаз у Лизы: когда она гневалась, они становились совсем синими и ярко светились каким-то таинственным темно синим светом. Девочка умела отстаивать свои права на собственную жизнь, на собственные ошибки. Они сидели худенькие, с вытянутыми шеями, этот разговор слишком затянулся. Снова вступил Яша (так мысленно я стала его называть). Говорил он долго, все переспрашивал, даже если все слышал, такая у него была манера.
– Не понимаю, зачем обязательно жениться, - обращаясь к Неле, начал он новый раунд. - Ну, мы с мамой понимаем, страсть у тебя к Александру, женщиной его хочешь быть. Так и встречайтесь просто так, без женитьбы, что с вами сделаешь.
Ребята, как признаюсь и я, этой уступкой со стороны Якова Михайловича были оглушены. Шел 81-ый год и нравы тридцать пять лет назад были сосем иными, нежели сейчас. Слышать такое предложение от строгого родителя совсем не укладывалось в ряд тогдашних представлений о связях, о сексе. - Родители идут на все, лишь бы не отдать дочь, - подумала я. И тут я увидела как напрягся мой сын.
– А мы не хотим «просто так», - резко сказал Саша. - Мы хотим нормально жить вместе, так как любим друг друга, и ни от кого не желаем прятаться по углам.
Долгая пауза.
– Наши дети лучше, чище и нравственнее нас – подумала я.
Но Яков Михайлович не сдавался. Я уже несколько раз порывалась уйти, но не могла вовремя вступить в разговор. Яков Михайлович шел в атаку по пятому кругу:
– Вот что я скажу, Александр - в вашем тандеме вы не Маркс. Куда Елизавета наша поведет – туда и пойдете. Сейчас - она захотела замуж и вы исполняете ее волю. Согласны?
Ну это уж слишком, я поняла, что больше нет у меня сил выдерживать все это. Я резко поднялась и сказала:
– Саня, давай уже пойдем. Вы еще подумаете. Возможно не сейчас, а через полгода еще раз вернемся к этому.
Саша, видя, что я направилась к выходу, поднялся, но Лиза… , Лиза крепко взяла его под руку и закричала в лицо отцу:
– Я ненавижу тебя, я все равно сбегу от тебя, если не отпустите, я все равно уйду от вас, я не буду ни одного дня больше жить с вами. Саня, подожди меня. Я с тобой в общежитие.
Саня погладил ее по голове, как маленького капризного ребенка, и тихо что-то ей сказал. Наконец, мы вышли.
- Ух! – выдохнула я.
На улице было холодно, шел дождь вперемежку со снегом. Мы шли в общежитие к Саше. Я видела как он удручен и подавлен. Ему передо мной было стыдно за то унижение, которому он подвергся со стороны этого, черт бы его побрал, профессора по истории КПСС. Я не знала, как утешить сына. – Саня, все родители одинаковы, они не хотят выпускать из своего дома детей. Тем более, она у них единственный ребенок, - пыталась я его успокоить. – Не переживай так. Вы учитесь на одном факультете, завтра увидитесь. Какие проблемы! Ты завтра увидишь ее. Все решится в пользу любви.
– Мама, ты еще побудешь в Москве? – с надеждой в голосе спросил он меня.
– Да, конечно, я еще буду до конца недели, и мы все решим. Но Саша, где, действительно, вы будете жить?
– Мама, это я решу сам. Это мои проблемы, - голосом, не допускающим возражений, сказал он.
Через день они добились своего: написали заявление в ЗАГС, получив таки разрешение родителей. Был определен срок регистрации и на этот же день назначена свадьба.
Заявление они подали в рядовой затрапезный ЗАГС, недалеко от их дома. В день регистрации свидетелями были такие же юные, как жених и невеста, их друзья: худенькая, невысокая девочка и мальчик, который ростом был с эту девочку.
Картина регистрации брака выглядела крайне несолидной. Яша чувствовал себя не в своей тарелке: его единственная дочка регистрировала брак в компании каких-то несерьезных мальчишек. К тому же этот маленького роста студент, оказался остряком, он что-то постоянно вставлял в речь тети из ЗАГСа, какие-то комментарии, и они все четверо еле сдерживались от смеха, девочка-свидетельница, не удержавшись, прыснула веселым смешком. Неля совсем разволновалась, а Яша был вне себя.
– Вот видите, к чему приводит безответственные решения. Пошел у тебя на поводу, - выговаривал Яша Неле.
– Но, Яша, у нас, что был выбор? Ну что ты сердишься? Для них это радостное событие.
Вдруг, тетя из ЗАГСА, читающая проникновенную речь, замолчала и сердито сказала:
– Это, между прочим, самый ответственный момент в вашей жизни. Нельзя так относиться к такому событию.
Дети наши притихли, и уже до самого конца процедура проходила в полной тишине и благообразии.
Сам свадебный ужин организовали на квартире родителей Лизы. Гостей было всего человек около двадцати. В основном родственники Якова Михайловича из Ленинграда, какие-то две старые тетушки Нели из Москвы и со стороны жениха была я, и мой племянник, двоюродный брат Сани, который заканчивал МИФИ. Почему-то запомнилось, что все как сговорились, в подарок принесли часы. Часы были настольные и настенные и будильники. И даже я, не имея времени на обдумывание подарка, и достаточно денег, тоже принесла им часы и вручила с тривиальным тезисом Бенджамина Франклина «время-деньги».
Это застолье запомнилось мне еще одним поступком Якова Михайловича. После второго или третьего тоста он величаво встал и, обращаясь ко мне, сказал: Нина Николаевна, мы решили соединить наши корни, наши родословные. Я хочу рассказать вам о своих и Нелиных корнях. Мой дед был известный петербургский портной, он обшивал известных в то время государственных деятелей и их семьи, мой отец окончил Петербургский университет по классу юриспруденции, но в тридцать седьмом был репрессирован и расстрелян. Со стороны Нели можно начать с ее деда, который был известный банкир в Москве, а вот мама ее, он указал на старушку, которая сидела рядом с Нелей, она работала вместе с Надеждой Константиновной Крупской, была ее правой рукой, всю жизнь отдала развитию школьного образования в Советском Союзе. Говорил он долго, я с интересом слушала их родословную: она впечатляла. Все их истоки связаны с двумя столицами, с активной жизнью. Он закончил и, обращаясь ко мне, настойчиво предложил и мне рассказать о наших корнях: ибо надо знать о своих родственниках хотя бы на два поколения назад. Я, если честно, чуть растерялась, но потом решительно встала и сказала. Наши корни со стороны моей матери все крестьянские, и я могу их рассказать, начиная с прапрадеда. Павел Антонович Родионов сразу после известной реформы 1862 г, вместе со своими сыновьями покинули деревню под Калугой, и двинулся искать новые земли. Остановились они сразу за Уралом. В деревне Хохлы, что между Челябинском и Курганом. В этой деревне и до сих пор есть три края, три улицы: Рассея, Калуга и Хохлы. Там до сих пор на калужском конце наш родовой пятистенник. Со стороны папы Николая Афанасьевича Некипелова родословная наша прослеживается со времен восстания декабристов. Мой предок со стороны отца был рядовым солдатом, служил в полку Трубецкого. После известного восстания в 1825 г. весь полк на поселение был сослан в Сибирь. Потом мой ссыльный прапрадед перебрался на Алтай, и тоже жил землей и хозяйством. Оттуда и идут наши корни со стороны папы. Так что кровь наша в основном крестьянская, а как вы понимаете все Прохоровы, Боткины, Гучковы, одним словом, все, кто строил на Руси фабрики, заводы, больницы, занимался улучшением жизни простого народа, все это люди из крестьян. Так что у нашего рода еще все впереди с улыбкой закончила я.
Все одобрительно зашумели, а Яков Михайлович сказал: - Это все история с вашей стороны, а со стороны отца Александра? - Родители отца Саши были сельскими учителями, жили они под Смоленском. Погибли на войне. Павел и его сестра были отданы в детдом. О родне с этой стороны мы, к сожалению, мало, что знаем. Так что корни наши все из провинции. В столицах и за границей родственников нет, - закончила я.
Со свадьбы остались черно-белые фотографии, когда я перелистываю этот альбом, всякий раз думаю: как быстро все изменилось. Сейчас у каждого имеется фотоаппарат, телефон и пр., и на каждом углу тебе вмиг проявят и сделают фото. Тогда, а это ведь всего-то тридцать лет назад, это было почти немыслимо.
Итак, мой мальчик стал мужчиной. Первая любовь, первая женщина. Ходили они, не расцепляя рук. Они, действительно, любили друг друга. Смотреть на них было радостно и тревожно. Они воспринимали мир только сообща…
Ребята сдержали свое слово, и закончили университет без особых проблем. Сашу оставили на кафедре в аспирантуре. Сколько они поменяли за эти три года квартир! Эти бесконечные переезды. Запомнился один из них. Оказавшись в очередной командировке в Москве, я прямо с вокзала поспешила к ним на квартиру на ул. Дмитрия Ульянова. Я пришла в разгар переезда на новую квартиру. С этой их попросили съехать, и они переезжали в Крылатское. К этому времени они обзавелись мебелью: кто-то отдал старое кресло, старый диван, два стула. С Саней я столкнулась на лестнице. Дом был старый, без лифта. Он, согнувшись, нес на спине холодильник «Саратов». Я, бросив сумку, подхватила холодильник сзади.
- Мама, привет. Не надо. Я уже имею такой опыт переноски своего скарба, - весело сказал сын. Мы спустились с четвертого этажа. Мне показались огромными эти лестничные пролеты.
- Санька, милый, нельзя одному таскать такие тяжелые вещи: позвоночник дается нам один на всю жизнь. Почему друзей не пригласил?
- Перестань, мама. Переезжаем через каждые полгода. Генки нет в Москве, а кого еще…. Все заняты, у всех свои дела. Я уже два последних раза один спокойно справлялся с погрузкой и разгрузкой. Водитель иногда помогает.
Мой сын как всегда казался доволен своей жизнью. У них с жизнью было взаимное чувство: он доволен ей - она им. Меня эта способность моего сына удивляла с детства. Он все делал радостно. Моя мама говорила: - Безотказный, все с улыбочкой делает, невострый, добавляла она, имея в виду, что не сопротивляется, не спорит, не отговаривается своими делами, всем уступает. Я с ней не соглашалась. Саня просто умел с детства из любой неприятной работы сделать веселое действо. Я часто удивлялась этому и многому училась у него. Например, в бытность нашей совместной жизни, у нас был заведен порядок, что посуду дети моют через день: день – Саня, день – Митя. Саня делал это всегда шумно, он включал кран и под шум воды и бряцание посуды начинал громко петь. Песни с возрастом менялись: от бременских музыкантов до Высоцкого, Макаревича, Розенбаума. Из кухни под журчание воды и стук посуды, которые служили ему оркестром, залихватски неслось: « нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свобо-о-ды…», или - «…поворот, что он нам несет…».
Митька на это веселье, заполняющее всю небольшую квартирку, реагировал всегда одинаково. Он тоже шел на кухню и включался в этот песенный беспредел, и Саша ему тут же давал задание.
Когда же наступала очередь Мити, все было иначе. Совсем иначе. Посуда в эти дни скапливалась в раковине. Вернувшись с работы, я спрашивала:
- Чья очередь? Митя понуро отвечал:
- Моя.
- А в чем дело, Дмитрий. Ты был чем-то очень занят?
- Нет. Сашка со мной на кухню не идет.
Саша спокойно занимался какими-то своими делами, он всегда чем-то был занят.
– Митя, ты делай как Саша - включи кран и пой во всю ивановскую, и станет тебе весело, - предложила я.
– Мама, ну какое веселье посуду мыть? – горестно отвечал он.
– Митя, в жизни тебе придется делать много тяжелой и невеселой работы. Надо же как-то научиться украшать ее…
Вот два моих сына, они совсем разные по характеру. И попробуй понять. Я относилась к ним с одной меркой и допустила большую ошибку. Если бы мой теперешний опыт, да то время вернуть…Возможно, смогла бы лучше подготовить своих детей к жизни.
Мой первый внук
В Крылатском Саша с Лизой прожили больше года. Саня уже учился второй год в аспирантуре, когда у них родился сын, мой первый внук, Николай. Я рвалась в Москву, мне так хотелось увидеть внука, но дела не пускали. Приехала я, когда Коленьке было уже два месяца. Лиза провела меня в комнату. Коля спал в хорошей деревянной кроватке.
- Вот, Нина Николаевна, полюбуйтесь на вашего внука, - с гордостью сказала она и оставила меня наедине с ним.
Вглядываясь в нежное личико моего первого внука, я вдруг ощутила неведомое до сих пор ощущение какой-то вселенской любви к этому беззащитному и родному до щемящей в груди боли, крохотному человечку. – Коленька, родненький мой, – шептала я. - Папочка, добрый мой лучший мой, как жаль, что ты не дожил до своего правнука. Дай бог твоему правнуку такое же доброе сердце и святую твою душу, способную к любви. Мне было хорошо наедине с моим внуком и моими родителями, которые всегда, в любой момент жили в моей душе. Бывают в жизни редкие счастливые минуты. Это был именно тот случай.
Лиза позвала к чаю. Я, с трудом отрываясь от этих счастливых мгновений, вышла из комнаты. Я зашла в ванную вымыть руки. Ванная была до верху завалена пеленками. Тогда, к сожалению, еще не было памперсов. Гора пеленок в углу, не подступиться к раковине. Помыв руки, я зашла на кухню. Овальный стол был заставлен и завален множеством предметов. Я ранее никогда не подозревала, что на такой маленькой площади может уместиться столько всего. Грязные чашки, тарелки, баночки, бутылочки с сосками и без сосок. Тут же лежали какие-то журналы, бумаги, тетрадь, с вложенной в нее шариковой ручкой. Лиза, весело отодвинув все это, освободила один угол стола, поставила две чайные чашки и разлила чай.
- Ну, как вам Николай? – весело спросила она.
- Елизавета, ты большой молодец,- искренне сказала я. – И я благодарна тебе за такого богатыря.
- Да-а-а, - с радостным восторгом протянула Лиза, - тяжеловато было его родить.
Лиза была хороша без всякой косметики. Удивительно красивые русые волосы, чуть-чуть вьющиеся, заплетены в две косы. Куда-то исчез вечно бледный цвет лица, и оно светилось каким-то матовым светом. Серые с синим отливом глаза. Открытая длинная шея..., природа была щедрой к ней. Глядя на нее, я с зависть подумала: – Какая чувствуется порода. Не то, что мне досталось от моей бабушки Дарьи Прокопьевны, на которую я была похожа, как две капли воды. По нам, коренным зауральцам, можно безошибочно определить долгое присутствие татаро-монгольского ига на территории России. Родители, небось, готовили Лизу для особой жизни. Она могла бы стать женой какого-нибудь посла, дипломата, министра…, иметь в доме обслуживающий персонал.
Мы пили чай, болтали обо всем: о родах, о Сане, его делах в аспирантуре, о последних новостях в стране.
- Лиза, я переоденусь и пойду в ванную, помогу тебе разобраться с пеленками.
- Бросьте вы, Нина Николаевна. Саня придет, и сам разберется, все постирает, - успокоила она меня. - Давайте еще поболтаем. Вы еще не рассказали, как там Митя, как ему служится. Он все еще в музыкальном взводе?
Мы еще поболтали, Лиза, указав на картинку во французском журнале, лежащем здесь же, на столе, спросила: - Видите эти пирожки? Я перевела их рецепт и как-нибудь испеку такие же, сделаю Сане сюрприз.
Я ушла-таки в ванную, стирала и все думала, как же они будут жить. Лиза играла в жену, но на самом деле ею не была в моем понимании. В их доме всегда был беспросветный беспорядок. Лиза не умела делать самых обыденных вещей. Она никогда не брала в руки влажную тряпку, чтобы протереть пыль. А сейчас в доме ребенок и ему нужен чистый воздух.
На другой день я помогла на кухне, понянчилась с Коленькой, и мне уже пора на вокзал. Саша провожал меня до самого вагона и все рассказывал, рассказывал о своей работе, о научном руководителе, о докладе, который он послал на конференцию в университет Джорджа Вашингтона, и что уже получил подтверждение на участие.
- Да ты что? В сам Вашингтон?
- Да, сейчас решается вопрос с деньгами, кто будет оплачивать, наш университет или приглашающая сторона.
- Саня, все это здорово. Но меня беспокоит твоя личная жизнь. Ты работаешь, учишься в аспирантуре, еще этот ваш дурацкий кооператив.
- Совсем не дурацкий, - перебил он меня. - Кооператив называется «Научная инициатива» и мы уже заработали первые наши деньги.
- Саня, - не унималась я, - тебе надо потихоньку обучать Лизу домашним делам. Зачем ты берешь все на себя?
- Мама, сколько мы уже живем вместе? Почти пять лет. Ты думаешь я не пытался. Это бессмысленно. Ей все равно, понимаешь? Ей все равно, что происходит вокруг нее, она живет своим каким-то внутренним миром. Все свободное время переводит с французского или английского, или решает какие-то задачки. Ты же знаешь, она окончила французскую спецшколу с математическим уклоном. У меня есть одна надежда, что этот мощный инерционный потенциал, который им за десять лет закладывали и в школе и дома, все-таки когда-то иссякнет, и она станет жить реальными, а не мнимыми величинами и задачами. Я думаю, что эти спецшколы, с какой-то горечью продолжал он, - на всю жизнь калечат детей. Она же не имела возможности развиваться свободно, исходя из реальных своих способностей и условий. Она привыкла, что ее главное дело французский и математика. Это вкладывали в ее мозги с самого раннего детства. Она рассказывала, как часами рисовала чертиков в тетради, лишь бы думали, что она занимается математикой и не приставали к ней. Она так привыкла.
- Но тогда пусть серьезно займется наукой, - не очень уверенно сказала я.
- Да, мы уже об этом говорили. Через полгода Неля Рувимовна хочет уйти на пенсию, ей ведь по возрасту уже давно можно уйти. Тогда, возможно, Лиза будет учиться в аспирантуре.
Если честно сказать, то я прощала Лизе ее неряшливость, которая часто сопровождает творческого человека. Она по сути была добрым и искренним человеком. Меня беспокоило то, что мой сын, хотя и вырос в условиях постоянной нужды, все-таки привык к чистым, выглаженным рубашкам и чистому дому. Быт в семье дело первейшей важности. В конце - концов, ему может все это надоесть, и он найдет для себя более подходящие и привычные условия.
Не успела я оглянуться, как Коленьке уже исполнилось восемь месяцев, и меня на лето приглашают пожить на даче под Москвой. У меня начался летний мой преподавательский отпуск, и я приехала в Москву. Оказалось, что участок в шесть соток и уже построенный дощатый домик с верандой находятся за 130 км от Москвы, в Калужской области. Идя по лесу с электрички, я подумала, что, возможно, где-то здесь близко жили мои прапрадеды, которые когда-то всем кланом Родионовых ушли за Урал искать свободные земли. Хорошо бы поискать в архиве.
Моему приезду все обрадовались - как нельзя кстати: у Лизы путевка на две недели в Чехословакию ( семейный совет решил дать ей премию в виде этой поездки), у Саши сдача очередной части научной работы и дела по его кооперативу, Неля Рувимовна еще работала и могла приезжать только на выходные.
Получив сотню инструкций от Сани и Лизы, как поступать и что делать на все случаи жизни, я осталась наедине с моим внуком на этих шести сотках. До сих пор при одном воспоминании об этом времени мой ассоциативный аппарат не унимается и включает все те ощущения моральные и физические.
Кровати для Коли не было. В углу за полуметровой перегородкой, прямо на полу лежал старый матрац на пружинах, на нем тонкое детское ватное одеяльце, на нем клеенка и простынка. Так было обустроено его спальное место. В первые дни я не поняла, что это спецтренажер для получения острого радикулита. Чтобы уложить спать Колю, надо было согнуться и, находясь в таком согнутом состоянии «тихонько похлопать его, и напевать песенку. И он быстро заснет» как объясняли мне его родители. - Особенно он быстро засыпает под песню « красный командир на горячем коне» Ты же ее знаешь, мама. Тогда, из их инструкций, я поняла, что главное вспомнить эту песню, которую в детстве пели мои сыны и похлопать несколько раз ладошкой по груди Коленьки. Но не тут-то было. Он совсем не хотел спать, ни днем, ни ночью. Я часами стояла в согнутом положении и в отчаянии напевала «… шашки наголо и лишь холод в груди. Красный командир впереди», а он или улыбался мне, или кричал, как будто у него жутко что-то болит. К концу первой недели у меня случился такой приступ радикулита, что, согнувшись над кроваткой, я уже не могла разогнуться. Я стояла уже часами перед этими «яслями» на коленях, не могла даже взять его оттуда: он ведь весил около девяти килограммов. Боль свирепствовала при каждой моей попытке, достать его оттуда.
Соседей я никого не знала, телефонов в то время не было. Не только сотовых, но не было вообще поблизости никакого телефона, надо было идти в деревню, на почту. Я еле доплелась до соседнего участка, Николай в это время орал так, что казалось его слышат и в Москве. К моему счастью на участке копалась с землей, что-то делала на своих грядках соседка. Я, извинившись, обрисовала ей ситуацию. Тамара Дмитриевна (мы и до сих пор с ней рядом, соседствуем) поняла всю остроту положения и дала мне какую-то чудо-мазь. Зашла со мной в дом и велела тут же перевести спальное место Коли на диван. Как же вы сможете его поднимать каждый раз с пола? Вам это просто нельзя.
Перевод Коленьки на диван из яслей и эта мазь, которая постоянно, перманентно грела мою спину, помогли мне выстоять еще целую неделю, так как на первые выходные никто не приехал. – Да что же это такое? - мысленно возмущалась я. Как можно оставить ребенка с незнакомым человеком и уехать? На одиннадцатый день Коля адаптировался ко мне, а я к нему. У нас, наконец, наладился режим: он стал спать, а я в это время успевала приготовить еду и постирать. На следующие выходные приехал Саша. Злость к этому времени уже прошла, но осталась обида.
- Сань, как вы могли меня оставить так надолго? – все-таки взмолилась я. -Я была в полном отчаянии. Я же для него чужой человек. Вы все его бросили, он так плакал, и я вместе с ним.
- Мама, прости, у меня не получилось, там по нашему кооперативу надо было подготовить отчет, бухгалтер новенькая ничего не знает.
- А Неля Рувимовна почему на выходные не приехала?- сердито спросила я.
- У них там с бабушкой совсем плохо. Она мне позвонила и просила меня поехать, а я вот не смог.
- Саша, я тебя больше не отпущу – решительно сказала я. - У меня совсем разболелась спина. Я не могу его даже поднять.
- Через три дня уже возвращается Лиза, Так что тебе осталось всего-то два денька, - попросил Саша.
- Да…, мне бы ночь продержаться, да день простоять, - невесело ответила я.
- Мама, мне завтра надо быть в универе, виновато сказал он. - Да ты смотри как он тебе улыбается?
- Николай, не подозревая, как некстати он затеял это веселье, смеялся громко и заразительно. Мы тоже развеселились.
- Дурачок ты мой маленький,- ласково тиская его, приговаривал Саня, - смеешься на свою головушку, думаешь, что все кончилось и все твои люди на своих местах…, а мама твоя еще по Праге гуляет, но о тебе она все думает, думает, каждый день звонит, и все о тебе выспрашивает ….
Как много воды утекло с той поры, как все изменилось в судьбе всех этих людей, которые когда-то жили на этих шести сотках. И только я, самым неожиданным образом, осталась здесь навсегда и именно здесь под Калугой, на земле своих предков, на своих уже шести сотках я и пишу эти записки. Пишу, и как будто я снова не одна, а все мои близкие снова со мной, а я вновь и вновь переживаю все радости, все обиды и недоразумения.
Наконец, приехала Лиза, отдохнувшая, с массой впечатлений. Я уехала домой, в Тольятти.
Антисемитка
С каждым приездом в Москву я все лучше видела и понимала нравы и обычаи моих новых родственников. Как и в большинстве семей, все держалось на женщине. Неля была удивительно умелая женщина: она умела шить, вязать, у нее был прекрасный вкус. Она всегда выглядела очень элегантной. Работала она научным сотрудником в одном из НИИ Госплана, была в курсе всех правительственных новостей, общалась легко и как-то очень непринужденно. Не смотря на свою элегантность и ухоженность, весь дом держался на ней. Я восхищалась с какой нежностью и любовью, и великим терпением она ухаживает за своей матерью, которой уже было за девяносто, и которая уже более двух лет не вставала с постели. А вот общаться с ее мужем я так и не научилась. На мой взгляд, был он редкий зануда. Он получал хорошую зарплату: профессура до перестройки, по сравнению с другими жила хорошо. Но Неля еле сводила концы с концами, и я была невольным свидетелем их перебранок.
- Ты хочешь, чтобы на сто рэ, которые ежемесячно мне выдаешь, я платила за квартиру, содержала в чистоте твои костюмы и кормила бы тебя как в ресторане? – зло спрашивала она. Яша громко возмущался, тут же вызывал по телефону такси, и ехал обедать в ресторан. Вообщем, семьи, в моем понимании не было. Каждый жил своей обособленной жизнью без какого-либо объединяющего начала. Если верить Лизе, то приход в их семью Сани даже способствовал кой-какому объединению. Пообщавшись несколько раз с Я.М., я начала понимать отношения Лизы с отцом. Она с трудом скрывала свои эмоции относительно его и не выдерживала больше пяти минут общения с ним.
По началу, еще не зная всей опасности, я легкомысленно из вежливости поддерживала беседы с Яковом Михайловичем, и каждый раз эти беседы заканчивались маленькой ссорой. Любой разговор он сводил на проблему антисемитизма в России. Мне часами приходилось выслушивать, как трудно евреям в России и как они талантливы. Иногда я вставляла, что-то вроде того, что в России трудно не только евреям. После чего следовал новый шквал доводов, что нельзя сравнивать долю еврея с русским. Я стала избегать бесед с Яковом Михайловичем. Но он всякий раз при моем появлении в их доме, буквально, втягивал меня в такого рода беседы: я это объясняла тем, что все домашние его давно игнорируют, и он вцеплялся в любого нового собеседника. Казалось бы, ну совершенно безобидное начало разговора, но уже через несколько минут беседа переходила в жесточайшую критику партии и правительства и обсуждением политологических статей в прессе. Было уже начало 90-ых. Пресса ошалела от свободы, а вместе с ней шалел и наш Яков Михайлович. Как-то в очередной раз, слушая как трудно евреям в России, я весело ему возразила:
- Яков Михайлович, какие- такие трудности испытываете лично вы? Вы член партии, доктор наук, профессор, имеете 4-х комнатную квартиру в тихом центре Москвы на Университетском проспекте, в одном из престижнейших районов, партия и правительство доверили вам читать важнейший идеологический курс по научному коммунизму и истории КПСС. Ваши труды публикуются в центральных партийных журналах, ваши книги издаются. И все вам плохо в нашей стране. А вот мой папа прошел всю войну, слава Богу, вернулся, всю жизнь проработал мастером на железной дороге, всю жизнь прожил в железнодорожном бараке, и я ни разу не слышала, чтобы он так жаловался и так ненавидел свою страну и свое правительство.
Ой, что тут началось! – Да вы же антисемитка, - брызгая слюной завопил Яша. Вы же приводите те же доводы, что люди из общества «Память». Сейчас вы скажете, что никогда не видели еврея, работающего на железнодорожных путях или на другой тяжелой и грязной работе, что их слишком много во власти…, что их полно в Госплане и в правительстве. На шум в комнату вошла Неля.
- Да уж в Госплане процентов семьдесят – то точно наших, а у нас в НИИ так и все восемьдесят.
- А вы бы хотели, чтобы туда брали по квотам?- Яша зашелся от гнева
- А как это, по квотам ? - поинтересовалась я.
- Что же, вы не знаете труды ваших единомышленников. Об этом же на каждом углу пишут ваши единомышленники из общества «память»: два процента евреев среди населения страны – не более двух процентов их должно быть и во власти.
К моему стыду я тогда и понятия не имела, что пишут «мои единомышленники из Памяти». У меня было столько ежедневных своих проблем. Все эти годы я так увлеченно занималась своими научными задачами, работа, дети…, что на все другое времени просто не оставалось.
- А чем плохо по квотам? По–моему, это справедливо, почему же Россия, где семьдесят процентов русских должна иметь еврейский Госплан, - совсем осмелела я.
- Да вы хоть понимаете, что говорите? – зашелся Яша.
- Нет, она не понимает и, слава богу, что ей до наших еврейских проблем нет никакого дела. Пойдемте пить чай, - Неля решительно потянула нас на кухню.
- Нет, она же убеждена, что в стране нет никакого антисемитизма!- ярился Яков Михайлович. –А знаете ли вы, дорогая Нина Николаевна, что у нашей с вами Елизаветы даже документы на мехмат в МГУ не приняли.
- Почему? – удивленно спросила я.
- Да по пятой графе! - Яша взмахнул руками и хлопнул изо всех сил себя по бокам.
Я, видя сигналы Нели, сказала:
- Это - безобразие, - и пошла с ней на кухню пить чай.
Неля, ставя стакан в подстаканнике перед Яковом Михайловичем, миролюбиво говорила:
– Ну, Яша, успокойся. Нина Николаевна к этой вопиющей несправедливости не имеет отношения.
Так и повелось, он с той поры часто называл меня антисемиткой. Я, в свою очередь стала все больше интересоваться русско-еврейским вопросом, у меня вскоре появилась в доме целая библиотечка специальной литературы: все-таки русско-еврейский вопрос встал не просто в моей России, а в моей семье.
В конце-концов, Яша так себя раззадорил, что начал искать куда уехать «из этой страны». Начиная с 88-го года границы открылись, и можно стало свободно выезжать. Евреев отпускали свободно. Шел их повальный отъезд: они как будто боялись, что вот-вот снова «прикроют ворота», как говорил Я.М.. Они начали наводить связи с родственниками и знакомыми, уехавшими в Израиль. В июне 1991 г. они уехали на все лето в Израиль, прожили там, у родственников и знакомых, около двух месяцев. Вернулись с большими впечатлениями.
- Ну как Земля обетованная, зов предков почувствовали? – спросила я
- Нет, дорогая Нина Николаевна, зова не почувствовал, но Земля хороша. Все там хорошо. Одно плохо: кругом одни евреи.
- Зато не надо за квоты в правительстве бороться, - съехидничала я.
- Это вы опять же совсем не знаете существа вопроса. Съехались туда евреи со всех стран и континентов: из Америки, России, Африки, Австралии, с островов… . И все они совсем разные и культура у всех разная, и каждый своих протаскивает. Глядя на некоторых, становится стыдно, что ты тоже еврей. Так-то вот милая Н.Н. – впервые не назвав меня антисемиткой, закончил он.
Глава 2. Государство дает шанс. Заграница и московские наперсточники. Алсмиер. Колоски. Колина школа. Переезд из Ленинграда в Москву. Вертебро терапия от старого знакомого.
Государство дает шанс
Последние два года с Коленькой была в основном Неля Рувимовна: она ушла на пенсию, Лиза поступила в аспирантуру. После смерти бабушки, дети переехали к родителям. Я видела, что Саша мало бывает в этом доме: уходит рано и приходит совсем поздно. Причиной было не только наличие дел, но и отсутствие своего дома. Прожили они с родителями около двух лет. Саша все это время очень много занимался своими делами в кооперативе, зарабатывал деньги на квартиру. Наконец, они купили трехкомнатную квартиру, бывшую коммуналку в том же подъезде, где жили родители, этажом ниже. Моей радости не было конца. Лиза, вдруг, как проснулась: она активно занялась обустройством собственного дома.
Незаметно Коле исполнилось пять лет. Мальчик рос удивительно честный и вежливый. Он совсем не умел соврать, постоянно говорил, пожалуйста. Я удивлялась, каким образом можно достичь такой рафинированности от ребенка. Помню, я купила ему водяной пистолет, пришла и с радостью вручаю ему подарок. Вдруг, на меня налетела Лиза.
- Нина Николаевна, нельзя, нельзя. Мы не покупаем ему оружия.
- Да это же водяной пистолет, он струей стреляет.
- Нет-нет, какая разница.
- Хорошо, Лиза, теперь я буду знать, и не буду больше покупать ему оружие. Но можно мы сейчас пойдем с ним на улицу и поиграем в брандсбойт.
Нам милостиво разрешили.
- Воспитание чистого пацифиста неадекватно ситуациям на московских улицах, - одевая Николая, попыталась я возразить.
- Возможно, ему повезет, и он будет жить в стране, где нормально быть пацифистом.
Саша заканчивал аспирантуру, готовился к защите диссертации. Мои уговоры повременить с активизацией работ в их кооперативе и вначале закончить с диссертацией, как всегда, весело игнорировались.
- Мама, ты что? Ты что не понимаешь, какой нам дан шанс! Государство нам сказало: - Ребята, а ну давай, кто как может - зарабатывай деньги!
- Саня, я в отличие от тебя не так оптимистична, я не думаю, что в нашем государстве без денег, без дяди у кормушки, без знакомых в банке можно начать свое дело. С чего вы начнете?
- А мы уже начали. Мы уже сделали несколько уникальных экологических приборов. Ты знаешь, какие датчики придумал Коля Зайцев. Мама, он просто гений. Мы уже можем предложить простые эффективные приборы с помощью которых можно замерять содержание вредных веществ в воде, в почве, в овощах, вообще в продуктах питания…по двадцати двум ингредиентам.
- Вы получили от кого-то заказ на эти приборы? – с надеждой спросила я.
- Пока нет. Но ты же в курсе какая эта острая проблема. Заказы вот-вот будут.
Позже, наблюдая, как их посылают чиновники разных администраций, как они пишут бесконечные обоснования для разных министерств, заводов, как они кочуют от государственных чиновников к общественным организациям, - вновь и вновь убеждалась, что ничего у них не получится. Мне было жалко видеть как угасала их надежда и как они без денег, без поддержки, в конце концов, с таким трудом отказались от своего дела. Но буквально через полгода каким-то образом ребятам удалось получить заказы на геохимические съемки территорий разных городов. Они заключили договор на работы по Кракову и Будапешту. Именно для этих работ применили свои уникальные приборы. При очередной встрече Саша мне сказал:
- Знаешь, мама, а ведь это стоящая вещь – собственное предприятие. Мы получили деньги за геохимическую съемку в Кракове, и я купил там же машину.
- Да ты что! - обрадовалась я. - А где она?
- А ты не видела у подъезда такую, кофейного нежного цвета «Мицубиси»? - он ликовал, что так удивил меня.
- Сколько мы делали научных работ раньше, все уходило куда-то в общий котел, получали все по чуть-чуть, и кто работал, и кто не работал, все одинаково. А это только наша работа, и только наш счет. Мы скоро сможем продавать уникальные приборы.
Но эта эйфория длилась недолго. Во – первых, свою машину он так и не смог растоможить, ибо для этого нужны были очень большие деньги, больше, чем стоила сама машина. Она долго стояла во дворе дома, пока кому-то по дешевке ее не продали на запчасти.
Саша бесконечно менял форму организации своей фирмы: из кооператива она превратилась в малое предприятие, из малого предприятия – в совместное предприятие.
- Зачем ты так часто все переделываешь? – удивленно спрашивала я его. - Мама мы играем с нашим государством в поддавки: они увеличили налоги на кооперативы, а мы им - малое предприятие, они пообещали льготы совместным предприятиям, мы им раз - совместное.
- Кто же в этой игре в поддавки, выигрывает? – печально спросила я.
- Они думают, что выигрывают они. Но на самом деле проигрывает весь народ, вся страна. Это вообще-то так понятно, – как бы удивляясь, продолжал он. - И самое главное, устанавливая этот бесконечный оброк, они и сами проигрывают.
Ребята, бывшие аспиранты МГУ с разных кафедр, химики, экологи, геологи, почвоведы и геохимики, объединившиеся тогда в этот славный кооператив, давно уже все за границей. Миша Истомин в Америке, Володя Балуев в Голландии. Кто-то в Германии. И только мой Саня - в Москве. Он все-таки стал бизнесменом, хотя ему предсказывали блестящую научную карьеру.
На защите его кандидатской диссертации ко мне подошел его научный руководитель и сказал:
- Нина Николаевна, мы предлагаем Александру место на кафедре, у него благодатная тема, через три - четыре года он защитит докторскую.
- А он что же? - спросила я. А вот вы его и спросите сами, кивнул он на подошедшего к нам Сашу. Саша обнял меня за плечи и весело сказал:
- В нашей семье уже есть ученые, но кто-то еще деньги должен зарабатывать.
В последствии, когда ученым вообще перестали платить, и мы все действительно, как и сейчас, жили и живем за счет Саши. Помню анекдот того времени. Приходят к Чубайсу его помощники и спрашивают, что делать с этими учеными. Полгода никому не платят зарплату, а они все равно ходят каждый день на работу. Подумав, Чубайс предложил: - Надо за вход с них брать.
После работы в Венгрии и Польше Саша с небольшой группой ребят занялись чисто коммерческой деятельностью. У них появились связи среди польских и венгерских фармацевтов. Сняли офис, начали арендовать небольшие склады, пригодные для хранения фармацевтической продукции.
Глядя, как приходится Саше крутиться в этом беспросветном бизнесе по-российски, где «не смажешь-не поедешь», крутиться в чуждой с детства для него среде «купи-продай», я столько раз сожалела, что не смогла уберечь его от этого, не настояла, чтобы остался в науке. Я видела, как хорошо Саня чувствует всю мерзкую идеологию отношений между бизнесом и государством, как порой бесит его непроходимая жадность и тупость чиновников, с которыми ему приходится сталкиваться. - Ну ладно бы брали взятки, но хотя бы не мешали, но ведь это жадность и тупость…
И все - таки, он оставался в бизнесе. Мне он как всегда весело говорил: - Главное, чтобы они побыстрее все поделили. Понимаешь, побыстрее. Собственностью надо управлять, ее надо приумножать. А это тяжкий повседневный труд. В конце концов, этим станут заниматься те, кто способен. Поняв, что в бизнесе он застрял надолго, я снова стала пытаться быть ему полезной, как когда-то с географией, стала интенсивно изучать проблемы организации предприятий в России. При встречах я пыталась ему передать опыт предпринимательства, вычитанный в умных западных книжках. Иногда Саня заразительно смеялся и говорил: - Хотел бы я посмотреть, как этот господин со своим законом свободной конкуренции развернулся у нас. И приводил примеры из реальной практики, в которой как на дрожжах вопреки всем правилам здоровой конкуренции росли фирмы и фирмочки, которые получали огромные государственные кредиты без всяких правил честной конкуренции.
Он меня часто обезоруживал простотой и ясностью своих суждений. Как-то, придя с рынка, я возмущалась, что не нашла себе простого сарафана для дачи или хлопчатобумажных брюк для дома. Да ты что, мама, все завалено китайской и турецкой дешевой одеждой. – Вот именно, с возмущением сказала я. - Но сарафан истинно русская одежда. Почему я должна ходить в турецком сарафане с одним карманом, который стал уже униформой для всех моих соседок-пенсионерок по даче. Я не понимаю, почему нельзя начать шить эту простую одежду нашим российским предпринимателям. Я первая покупала бы их товар. Почему? – недоумевала я.
Саша, внимательно глядя на меня, неуверенно спросил:
– А ты не знаешь почему?
– Догадываюсь. Ты скажешь налоги, взятки….
– Не только это, мама, не только это,- он явно не хотел продолжать тему.
- Знаешь, я тебе скажу одно, как только станет выгодно нашим людям шить эти самые сарафаны, и платья из ситца, как ты говоришь, они их нашьют столько и таких всяких и разных. Не шьют, значит пока это невозможно для российского предпринимателя, не выгодно. Пока выгоднее завозить дешевые товары из других стран. Этот факт ты и констатируешь, - весело заключил он.
- Чему ты радуешься? - спросила я сердито.
- Я не радуюсь, я просто сейчас понял, почему все ученые-теоретики живут долго и счастливо: они мало соприкасаются с леденящей сердце и душу практикой.
- А может наши просто ленивы, много пьют, не хотят, не умеют работать, повторила я чье-то расхожее мнение.
- Мои дедушка с бабушкой, твои родители, они тоже мало работали и много пили, они именно поэтому всю жизнь прожили в продуваемом всеми ветрами бараке? - повернувшись ко мне, резко сказал Саша. И после долгой паузы … - Я так жалею, что не успел купить им домик, где-нибудь на речке. Как они мечтали о своей земле и о своем домике.
Заграница и московские наперсточники
В 1991 году мне выпала командировка в Германию, в Кельн. Я впервые попала за границу, и сразу в такую прекрасную и хорошо организованную страну. Меня буквально ошеломила эта страна. В первую очередь не изобилием товаров и продуктов питания, хотя по сравнению с нашими пустыми прилавками того времени и карточной системой, и это тоже. Как быстро мы забыли то страшное время. Меня поразила атмосфера доброжелательности, которой я была окружена с первой же минуты. Я впервые увидела, как в жизни действует заповедь « относись к другим так, как хотел бы чтобы относились к тебе». Именно здесь в Германии я поняла, какое это благо – ровное доброжелательное отношение между людьми. Еще меня поразили немцы своей неуемной любовью к праздникам. Эта их подготовка к маскараду, их активность, их всеобщее ликование во время празднования Рождества. Особенно поражал порядок в магазинах. Я быстро приспособилась к нему. Я брала отличные продукты с полок, на которых было обозначено, что срок годности продукта истекает через три дня. Цена на эти продукты была в пять раз ниже, а если взять продукт с полки, последнего дня, то это будет стоить совсем гроши. Я экономила, хотелось что-то купить из одежды, хотелось купить подарки. Поэтому, в основном питалась с этих полок, где продукты по нашим меркам стоили совсем гроши.
Почти каждый вечер я ужинала со своими друзьями в каком-либо кафе или ресторанчике. Все мои коллеги не готовили ни обед, ни ужин дома. Дома они могли что-то перекусить, а обедали и ужинали в кафе, ресторанчиках, это было дешевле и намного комфортнее. По вечерам они созванивались и шли обязательно куда-нибудь поужинать и попить пива. Вначале я думала, что это лишь дань гостье. Нет, прожив там около года, я поняла, что по сравнению с нашей повседневной жизнью, их жизнь это - сплошной праздник. К хорошему привыкаешь быстро.
Вернувшись в Россию, со мной буквально случился шок в первый же день в Москве. А было это так. Я решила пригласить всех к себе на ужин. Зашла на рынок, что на юго-западе, чтобы купить продукты на вечер. Шла я счастливая, модная, в светлом брючном костюме. Шел месяц май. Проходя между тесных рядов торговых палаток, в одном месте пройти было просто невозможно, проход заняли наперсточники, вокруг стояла толпа болельщиков. Мне бы вернуться и пройти по следующему проходу к продуктовому рынку, но меня как-то неожиданно пропустили и я, проходя рядом с ящиком, на котором шло это действо с наперстками, у какой-то женщины спросила: А что это, и зачем-то весело, указав на один из наперстков, сказала, а шарик здесь. И тут же ко мне подлетел, соскочив со своего ящика тот, кто вел эту игру.
- Вы выиграли!- энергично сказал он и стал совать мне в руки кучу мятых денег.
- Нет-нет, я в такие игры не играю, - я попыталась обойти его и идти дальше.
Но он совал мне свои деньги, я уже сердито и растерянно отказывалась, пытаясь уйти, и, вдруг, он выхватил у меня из рук мой толстый кошелек, который был у меня в руках и побежал. Вначале я просто остолбенела, потом страшной силы гнев погнал меня за ним. Я бежала за ним через весь рынок, огибая какие-то препятствия, перепрыгивая какие-то ящики. Он забежал за последний ряд палаток и куда-то исчез, как растаял. Я, осматриваясь по сторонам, вернулась к тому месту, где все произошло. Там стояли все те же люди. В стороне плакала женщина.
- Где здесь милиция? - обратилась я к народу.
Ко мне подошли две молодые женщины, одна из них начала:.
- Не связывайтесь. У них здесь целая шайка. Видите, вон женщина проиграла все, что привезла с собой в Москву. А сейчас ей даже уехать не на что.
- Да что вы мне советуете? Почему средь бела дня у меня выхватывают кошелек, а вы уговариваете меня уйти. Вы из одной команды? – я зло посмотрела на них.
Они показали мне на двух типов, которые стояли чуть в стороне на ступеньках универмага, и сердито сказали:
- Вон та компания.
Один был огромного роста детина. Он, видимо, накануне побывал в какой-то передряге, лицо во многих местах было синюшным, перебинтованная рука висела на марлевой повязке, перекинутой через шею. Другой, рядом с ним юркий коротышка кавказского типа. Они оба уставились на меня. Если честно, то вид этих двоих был довольно устрашающим. Но, с минуту поразмыслив, я пошла на поиски милиции.
Справа от универмага стояла милицейская машина, в ней сидел милиционер.
- Как хорошо, что вы здесь. У меня только что выхватил кошелек, один из наперсточников,- с надеждой на участие произнесла я.
- Не надо играть в азартные игры, - сурово сказал он.
- Что вы, я и не играла, я шла мимо, они же там весь проход перегородили. – парировала я.
- Что он просто выхватил?
- Нет сначала он мне сказал, что я выиграла большие деньги и пытался отдать мне их.
- А вы что?
- А я сказала, что в такие игры не играю, и просила дать мне пройти.
- Ну и что дальше?
- А дальше он выхватил у меня из рук кошелек и смылся! Вон там его друзья, - я показала в сторону амбала и коротышки.
Милиционер, посмотрел в сторону, куда я указывала и вдруг резко сказал:
- Ты не видишь, я транспортная милиция. За это все не отвечаю.
- А где милиция, которая за это отвечает, - выходя из себя, сердито спросила я.
Он мне показал на последний ряд палаток и сказал:
- Вот там, с той стороны последнего ряда есть дверь. Там написано: Милиция. Вот туда и иди.
Недоумевая, зачем ему надо было так долго меня расспрашивать, если это не его дело, я пошла по указанному адресу. Но дверь была закрыта, и не было на ней никакого сообщения или объявления. Я ходила по рынку уже минут сорок, спрашивая всех подряд, не видели ли они дежурного по рынку милиционера. Вдруг я увидела, что ко мне направляются амбал с приятелем. Огромный, широкий как шкаф, с перевязанной рукой, которая висела на грязном бинте, угрожающе согнувшись надо мной, он прохрипел:
- Ты чего тетка хочешь? Тебе жить надоело?
Я уже и так будучи на взводе от безысходности ситуации вдруг закричала:
– Да пошел ты знаешь куда? Что ты меня пугаешь? Да я не хочу жить с тобой на одной земле, подонок. Противно мне, понимаешь, жить с тобой в одном городе и ходить по одним площадям и улицам! Не пугай. Противно мне, понимаешь, сволочь ты эдакая, жить с тобой в одной стране.
На мои резкие заявления к нам начали подтягиваться любопытные. Я уже ходила по этому рынку около часа и народ, который был свидетелем этой сцены, ждал, чем это все кончится. Кто был еще не в курсе спрашивали: что случилось.
- Да то и случилось, что средь бела дня отняли кошелек и все единогласно хотят, чтоб я спокойно домой шла, - резко ответила я и вновь двинулась на поиски милиции.
Кто-то из сочувствующих подсказал:
- Может в метро спуститься, там ведь тоже милиция есть.
Я спустилась в метро. Быстро нашла комнату милиции и снова все рассказала. Меня сочувственно выслушали и вежливо отказали: они не имеют права покидать свой пост в метро. Но позвоните в отделение. Пусть пришлют милиционера. Один из милиционеров куда-то позвонил и передал мне трубку. На том конце провода у меня спросили
– Вы играли?
– Да нет же, нет, я не играла. Я же вам объясняю, что у меня выхватили кошелек, и что его подельники не скрываются, они спокойно ходят по рынку и меня запугивают, чтобы я ушла.
– А вы что же хотите? – спросили оттуда.
– А почему я должна уходить? - возмущенно спросила я в ответ.
– Ну, хорошо, подъезжайте на улицу Миклухо Маклая, в наше отделение, напишите заявление.
– Какое заявление. Искать же никого не надо. Я вам говорю, что его подельники ходят хозяевами по рынку. Заявление о чем.?
– Не хотите - и не надо, – там положили трубку.
Милиционеры метро жалостливо посмотрели на меня..
– Денег-то много было? – спросил, что постарше.
– Достаточно, и к тому же кроме рублей около двухсот марок. Но дело не в количестве денег, дело в том, что средь бела дня у меня отняли кошелек и никому до этого нет дела!- зло сказала я и направилась к выходу.
Я была в отчаянии. Что же делать? Нельзя же так позорно сдаться. Я шла снова к рынку и вдруг увидела, что впереди меня идут два молоденьких курсанта милицейской школы.
– Ребята, взмолилась я, происходит что-то совсем страшное. Я отказываюсь, что либо понимать.И я, страшно возмущенная и искренне непонимающая, что же происходит, в который раз рассказала всю историю. Ребята меня внимательно выслушали и вдруг, к моему счастью, один из них, сказал:
– Пойдемте, покажите этих амбалов.
Мы вошли на территорию рынка. Амбал с коротышкой стояли на площадке перед зданием универмага.
– Вон они – показала я.
Ребята подошли к ним, я следовала за ними. Амбал, не глядя на курсантов, обратился ко мне:
– Тебе, тетка, жареного хочется. Ты сейчас получишь.
– Я хочу понять в какой стране живу, - снова с полуоборота завелась я. Она моя страна или твоя, дерьмо поганое, это хочу понять. По твоим законам, засранец, я жить не собираюсь.
Я сама для себя уже становилась опасной. Я употребляла слова, совсем несвойственные для моей лексики. Один из курсантов, обратился к амбалу:
– Сходи и приведи того, у кого кошелек.
– Катись ты подальше. Раскомандовался. Вот когда у тебя будут погоны, а не эти тряпочки, - он показал на курсантские лычки, - тогда приходи, поговорим, - он смачно сплюнул.
Амбал допустил ошибку. Ребят оскорбили в присутствии окружающих любопытных. Тут другой, более крупный и высокий курсант, хорошо поставленным командным голосом сказал:
– Мы и без погон с тобой разберемся. А ну, гнида, иди и неси кошелек, если не хочешь проблем на свою голову.
К моему удивлению амбал ушел. Его не было минут пятнадцать. У меня срывались все мои планы. Я уже около трех часов вела эту неравную борьбу. Наконец, он появился и передал курсанту кучу мятых денег, в каких-то мелких купюрах.
– Ваши? – спросили у меня ребята- курсанты.
– Нет, - растерянно сказала я . – у меня был большой кошелек и там разные деньги-рубли, марки, немного долларов.
– А сколько здесь?- спросил у амбала курсант
– Столько, сколько у нее было – обменяли, усмехнулся коротышка. Забирай тетка, забирай и уходи, - резко сказал амбал.
– А где кошелек?- спросила я.
Курсанты смотрели на амбала вопросительно.
– Выкинули твой портманет… Кто-то подобрал, - отвернувшись небрежно ответил амбал.
– Свиньи, – в сердцах сказала я, и брезгливо взяла эту кучу мятых рублей. Было противно и мерзко…
– Ну что, заявлять на них будете? – спросил курсант с командным голосом.
– Да, конечно, буду, - сказала я, - пойдемте.
По дороге к метро ко мне снова подошли те две женщины, одна, что помоложе язвительно сказала:
– Вы бы оставили ваш гонор по поводу заявы, а то адресок-то ваш нетрудно узнать, да в гости прийти.
– Приходите, чаем напою, - ответила я.
Мы ушли. Я поблагодарила курсантов и перед расставанием спросила их:
– Как же смогла наша милиция суметь навести такой порядок, при котором становится просто невозможно жить.
– Да…, – неопределенно подтвердили ребята.
Именно в тот вечер, находясь еще под впечатлением всего происшедшего со мной, я рассказывала своим родственникам о Германии, о Кельне, о Дюссельдорфе, о своих новых друзьях в Германии с большой любовью. О том, что там можно в аудитории оставить зонт, кошелек, книгу и тебе все вернут или ты сам на другой день найдешь это там, где оставил.
Саня всерьез расстроился по поводу моего поведения на рынке и говорил:
– Мама, стоит ли так рисковать? Ты должна понять, что в России сейчас убить могут за сто рублей.
- Саня, а мне ведь и в самом деле в этой стране, где тебя могут так унизить, обобрать средь бела дня и никто не вступится, даже не подумает вступиться, жить не хочется. Не хочется! Если это наш дом, в нем должны быть наши порядки, нами установленные правила и традиции. Если мы дали волю устанавливать порядки в нашем доме этим бандитам, то тогда надо искать другой дом, где можно нормально жить.
Алсмиер
Через год Лиза с Колей уехали в Голландию. Вызов им сделал однокашник Саши по университету, который уже лет шесть жил там и имел гражданство. Саша организовал с ним совместную фирму, снял для Лизы жилье, и началась его жизнь на два дома. На две страны. Каждый месяц неделю он ухитрялся жить с ними, хотя весь его бизнес был в Москве. Через год я побывала у них. Коле шел уже седьмой год. Он ходил в школу, очень подрос за этот год, вытянулся. Тогда, в тот свой первый приезд в Алсмиер (город цветов под Амстердамом) я, пожалуй, впервые по настоящему поняла те давние мамины опасения по поводу разных семейных укладов и традиций. Во время завтрака, когда я сделала себе какой-то бутерброд, Николай мне серьезно, как бы предупреждая меня не совершать неблаговидного поступка, сказал:
– Баба Нина, это некошерная пища. Это есть нельзя.
– А зачем же это на столе поставлено?- поинтересовалась я.
– Не знаю – Коля пожал плечами.
– Николай, ты, небось, скоро пейсы отрастишь, черную шапочку наденешь и станешь настоящим еврейским раввином, - пытливо глядя на него спросила я.
– Не знаю, - он опять легкомысленно пожал плечами.
– Господи, - подумала я, - его же воспитывают в другой культуре: он чисто еврейский мальчик, без каких либо следов того, что его дедушка Николай и бабушка Мария никогда и не слышали ни о кошерной пище, ни о правилах субботы …
После завтрака Лиза стала его собирать в школу.
- Ник, давай шевелись, через минуту машина подъедет. Опять будут тебя ждать.
Коля все делал не торопясь, медленно. Наконец, он уехал в школу. Лиза подсела ко мне за стол и налила чай.
- Лиза, вы кого хотите из него вырастить? Раввина, ортодоксального иудея. Ты же сама так боролась за отмену национальности в паспорте, против отмены 5-ой графы. Почему он ходит в еврейскую школу, в которой так блюдут иудейские традиции? Почему вы не отдали его в простую голландскую школу для всех детей?
Лиза, вспыхнув, глаза полыхнули темносиним огнем, резко начала:
- Н.Н., а вы знаете, почему я здесь уже более двух лет живу? Потому что еврейская община ходатайствует о моем виде на жительство. Ник ходит в школу, которую содержит все та же еврейская община, к тому же там все дети - это русскоговорящие дети, чьи родители тоже из России. Как бы он общался в чисто голландской школе? Кстати, и машину, которая собирает и возит детей в школу и привозит из школы домой, то же содержит все та же община.
- Лиза, а вот этот большой дом и средства на все остальное – это тоже община?- спросила я.
- Нет все остальное делает ваш сын.
- Но это же очень дорогой дом.
- Да, недешевенький, две тысячи гульденов в месяц. Но ваш сын бизнесмен, вы разве не знали,- с какой-то издевкой спросила она.
- Знала, но не думала, что ему по карману такие расходы, искренне ответила я.
В этот свой приезд я получила приличную дозу дегтя, омрачившую мои романтические отношения с моим сыном. В этот же приезд со мной еще произошла история, которая ярко всплывает в моей памяти. Я жила уже третью неделю в Голландии, но дальше самого Алсмиера, не выезжала. В один из дней я захотела посмотреть Амстердам. Лизе я сказала, что хочу посмотреть город, и, сев на автобус доехала до Амстердама. Денег у меня было гульденов двадцать. Ни на музеи, ни на галлереи их не хватало, и я ходила вдоль каналов, осмотрела район красных фонарей, плавучие рестораны, казино. Нагулявшись, насмотревшись витрин, перекусив какой-то уличной едой, я собралась обратно, в Алсмиер . Мне хватило на автобусный билет и оставалась еще чуть больше гульдена. Я, не разобравшись с рейсами, села на транзитный автобус, и он меня высадил где-то на автотрассе, в стороне от Алсмиера. В Голландии в течение одного дня резко меняется температура. Днем, когда я уезжала из дома, было солнце, до 24-25 градусов тепла. Я была очень легко одета. Выйдя, непонятно где, я почувствовала буквально мороз. Начался холодный дождь с ветром. Время около десяти вечера. Я не знаю, в какую сторону идти. На дороге пустынно, прикрыться от дождя и ветра нечем. Я наугад пошла по дороге, потом побежала бегом, так как дождь с ветром буквально пронзили меня насквозь.. Показались какие-то дома. Наконец, дверь, в которую можно войти, что-то типа ночной дешевой китайской забегаловки. На оставшийся гульден я взяла пакет жареной горячей картошки и на плохом немецком пыталась выяснить где я нахожусь. Выяснилось – это окраина Алсмиера. До моей улицы далеко, очень далеко. Автобусы в это время уже не ходят. На такси у меня нет денег, да и такси я не видела. И я снова пошла. Темень и холод, я в полном отчаянии. Я не ориентируюсь в ночном, плохо известном мне городке. Спросить не у кого. Провинциальная Голландия после 10 вечера вымирает.
Я потеряла счет времени. Думаю, я шла больше часа. Наконец, я увидела знакомую поляну перед домом. Окна были темными, я начала стучать. Что случилось, - испуганно думала я, - где же Лиза? Тот ли этот дом? Да, тот, вот и коврик наш. Начала искать ключ под ковриком, в кустах. Нет. Тщетно! Я не знала, что дальше делать. Рядом все окна были темны, да и к кому можно обратиться, кто тебе откроет? В отчаянии я стала перебирать варианты, их не было: я никого не знала в этой стране. Вдруг шум машины, резкий свет фар, машина затормозила в трех метрах. Из такси вышли Лиза с Колей.. Лиза испуганно смотрит на меня.
- Нина Николаевна, почему вы на улице?
- Лиза у меня же нет ключей! – дрожжа от страха и холода, сказала я.
- Ах, да. Я совсем забыла, вы же уехали раньше меня - спокойно ответила она. - А как вы добирались? Надеюсь на такси?
- На автобусе. У меня нет денег,- стуча зубами ответила я.
Мы вошли в дом
- Нина Николаевна, мой вам совет, просите почаще у сына денег. Он не догадывается, или он так занят, что ему и подумать о вас некогда. Если у него их не брать, то он все вкладывает в свой бизнес, а потом прогорает. И это длится уже почти восемь лет. Так что, если не изымать у него хоть часть заработанных им денег, то толку от его бизнеса никакого. Поэтому с чистой совестью просите и отнимайте у него хоть изредка деньги. Если бы я этого не делала, то жила бы так же, как и вы.
Мы вошли в дом. Я вся дрожала. Все мое тело и душа скукожились от голода, холода и обиды. Я прошла к буфету, нашла бутылку с коньяком и налила почти полный стакан. Выпила залпом и поднялась наверх. Мне было отведено место на самом верху, где размещались все технические приборы и оборудование по отоплению. Здесь же была небольшая комната - спальня со скошенной крышей. Здесь всегда было слишком сухо и жарко. Сбросив с себя все мокрое и, надев махровый халат, я рухнула на кровать. И тут со мной случилось то, что никогда не случалось в моей горемычной России. Впервые за долгие годы моей нищей и унизительной жизни, жизни одинокой женщины с двумя детьми, именно здесь в благополучной Голландии, в трехэтажном особняке, вдруг, из меня горячей бурной рекой, фонтанируя, полились слезы, от которых я давно отвыкла. Все мое тело сотрясалось, я не могла и не хотела остановиться. Горе, непомерное горе от понимания, что я совсем одна, что мои сыновья давно живут своей жизнью, живут не так как я, что мы разные и почти чужие … До сих пор я думала, что мы - единое целое, мы одна семья, до сих пор их учеба,.. их дела были и моими делами… Сегодня я поняла полное свое отчуждение и полное одиночество. Я всем не своя. Впервые так больно пришло понимание новой эры в моей жизни. Боль пронзила все мое тело, душу и сердце… Я не помню, как я заснула.
Колоски
Конец октября, 1944 год. Война еще не кончилась. Мы идем с бабушкой Салапейчихой за колосками. На полях уже выпал первый снежок. Нас всего четверо; бабушка Салапейчиха, ее внучка Зинка, я и сопливый Колька Бурлаков. У меня в руках большая консервная банка с проволокой вместо душки. Поля уже убраны, мы собираем колоски. Вдруг бабушка закричала - В лес, быстро, бегом в лес.
От дороги по полю на лошадях в нашу сторону скачут верхом два мужика. Мы все, кроме бабки ринулись в лес. Остановившись возле нее, они что-то ей кричат……, размахивая кнутом, угрожают. Бабушка стоит перед ними худая, высокая, какая-то отрешенная, она никак не реагирует на их угрозы. Один из них замахивается кнутом на бабку. Она поворачивается к ним спиной, наклоняется и задрав юбку кричит: - Ну давай учи, учи старую как надо жить… Расскажи мне, кому мешают эти голодные дети, которые собирают колоски на убранном поле, на которое через неделю снег упадет? Кто вас заставляет нас гонять, ну кто? Кто? Кто?..Кто?.
Колина школа
На другой день прилетел из Москвы Саша. Ничего не объясняя, я попросила отправить меня домой, в Ленинград.
Это сейчас, когда с той поры прошло много времени, когда яркие события моей собственной жизни сгладили ту боль и тоску, которая всегда присутствует как фон нереализованной любви и тоски по детям и внукам, я могу уже спокойно говорить обо всем.
Я скучала по Коле и Лизе. И еще один раз мне пришлось погостить у них в Алсмиере. Лиза, на мой взгляд, все больше замыкалась в себе. Она могла целыми днями просидеть на втором этаже, в своем маленьком кабинете. Возможно, когда-то у хозяев здесь была комната для детей. По двум сторонам комнаты была сплошная столешница. На той части, где было окно, стоял компьютер со всеми необходимыми для работы принадлежностями: принтер, сканер, здесь же факс и море бумаг. У третьей стены стоял книжный стеллаж. Коля, возвращаясь из школы, обедал и шел играть во двор. Хотя, это нельзя назвать двором. Перед домом была большая зеленая поляна, очень напоминавшая мне поляну из моего детства, из моей деревни. Он уже свободно общался с мальчишками на голландском языке. Длинный, быстроногий он был полноценным игроком в их дворовой футбольной команде. Когда я выходила посмотреть, он еще пуще старался и чаще покрикивал на своих друзей, требуя от них паса или удара.
Этот мой последний приезд в Алсмиер запомнился тем, что я попросила Лизу сводить меня в школу, в которой учился Коля. Она согласилась, сказав, что именно сегодня у них в школе мероприятие, день рождения одного мальчика, поэтому за Колей все равно придется ехать.
Это не было школой в нашем понимании. Атмосфера больше напоминала наш детский сад. Раздевалка со шкафчиками, комната для занятий с маленькими столиками и еще комната для физкультуры и игр. Коля выбежал к нам веселый и счастливый. Лиза начала по английски говорить с его учительницей. Учительница, лет 38-40, коренастая, светловолосая, с простым добрым лицом что-то долго говорила Лизе. Наконец, она кивнув на прощанье, ушла в класс. Лиза ринулась к нам и уже на нашем родном приступила к Коле.
– Ты почему не учишься, - нахмурившись обратилась она к нему. – Ты самый большой в классе и самый глупый. Николай растерянно улыбался, глядя, то на меня, то на мать.
– Чему ты радуешься? Учительница говорит, что ты совсем не умеешь думать, соображать, что ты совсем не умеешь работать на уроках.
А Колю, как заклинило с улыбкой, он не мог прогнать ее с лица. И, вдруг, Лиза, в каком-то бессилии начала его шлепать по щекам. Из класса выглянули дети, встали в дверях.
– Лиза, ну что ты. Поговорим дома, - я решительно взяла Колю за руку, намереваясь идти.
– Пусть, пусть смотрят его друзья, как он выводит мать из себя своим дурацким поведением. Пусть смотрят. В глазах ее стояли слезы, у Коли дергались губы, глаза смотрели в пол.
– Пойдемте, Лиза, Коля, ну пойдемте же, потянув его за руку, я направилась к выходу.
По дороге домой все молчали. Дома Лиза сразу поднялась в свой кабинет. Мы с Колей пообедали и пошли кататься на велосипедах. О школе я не хотела с ним говорить. Я сама с удовольствием жала на педали, а он восторгался:
– Баба Нина, ты что спортсменкой была, да? Баба Нина, я знаю, почему ты быстрее едешь. У твоего велика колеса больше, чем у моего….
Вечером я попыталась сказать Лизе, что приучить детей к обязанностям бывает намного труднее, чем все сделать за них самой. Николай совсем не умел ничего делать. Даже самостоятельно почистить зубы или заправить постель. Меня поражала его способность слушать, внимательно, понимающе смотреть в глаза и соглашаться, а потом начисто игнорировать все, с чем только что согласился.. Он не говорил: - Нет, я это делать не буду или не хочу. Он вежливо соглашался, но результат был нулевой. – В кого же он такой, с огорчением думала я. Мои дети в его годы обслуживали себя сами.
Я билась месяц над тем, чтобы приучить его утром убрать постель, самостоятельно умыться и почистить зубы. Он так ни разу и не сделал этого самостоятельно. Всегда я под нажимом заставляла его убрать постель, вела в ванну, открывала кран, давала в руки щетку. Если честно, я была просто растеряна: мой опыт воспитания детей был недостаточен, чтобы объяснить этот феномен и найти ключи к нему. Возможно, правы те, кто утверждает, что все основные навыки и привычки закладываются в ребенка до пяти лет. Коле скоро восемь. Так я и уехала, ничего не поправив в его поведении, ничему его не обучив.
Переезд из Ленинграда в Москву
Вернувшись в Ленинград, я совсем слегла. Никому не советую переезжать в этот город, когда тебе пятьдесят. Мой организм не принимал этого города. Я буквально погибала без солнца. Шестьдесят солнечных дней в году! Как я могла не учесть этого раньше. Всю жизнь я прожила в резко-континентальном климате, где солнца было достаточно. В Тольятти , по сравнению с Ленинградом 256 дней – солнечных. Куда я попала? К тому же окна нашей квартиры выходили в узкий колодец..
Дала о себе знать моя старая травма позвоночника. Когда-то, катаясь на лыжах, я неудачно прыгнула с трамплина. Трамплин-то был одно название, а я всю жизнь его помню. Еще в то время мой доктор сказал, что если я перестану двигаться, стану инвалидом….Одним словом, дело дошло до того, что я уже не могла спускаться с лестницы: все суставы превращались в адскую машину боли. Митя пытался искать врачей. В то время появилась тьма всяких платных медицинских клиник и больниц. Столько денег тогда ушло на бесконечные консультации у каких-то «светил». А дела мои становились все хуже.
Расскажу об одном визите, в платную больницу. Митя записал меня на прием к д.м.н.. профессору Нечаевой Л.Д. Открыв мою еще пустую карточку, доктор вежливо спросила, на что жалуюсь. После моих разъяснений по поводу суставов и болей, она спросила - есть ли жалобы на сердце. Потом выписала мне массу направлений: к кардиологу, к невропатологу, к хирургу и т.д и т.п., направления на анализы. Ну все, как везде. Доктор сказала: - когда всех пройдете, снова ко мне на прием.
- А сейчас, что мне делать сейчас?- в отчаянии спросила я.
– Аспирин у вас есть?
- Есть, конечно.
– Попейте аспирин, у вас идут воспалительные процессы в суставах.
- И все?- спросила я
- А что я вам могу еще сказать, пока нет анализов, - спокойно сказала она. Затем, посмотрев на мое недовольное лицо, она спросила:
- Вам нужен больничный?
- Нет, не нужен.
- А где вы трудитесь? – она вновь уткнулась в мою карточку
- Я работаю в университете, я – профессор.
- О! Да мы же с вами коллеги. Я же здесь на полставки, а вообще-то я тоже читаю лекции в университете, на биофаке.
- А почему же вы здесь? – в свою очередь удивилась я
- Вы же понимаете, что на нашу зарплату сейчас не проживешь. Вот я и согласилась быть профессором – консультантом здесь. Я же доктор мед.наук.: защищалась по терморегуляции млекопитающих. Конечно, пока мало что в болезнях понимаю, - доверчиво добавила она.
- Но Ваши консультации не дешевы, - вымолвила я
- Во-первых, мне платят одну треть, от того, что вы уплатили, а во вторых, если не я, то придет другой, который знает столько же или еще меньше. Сейчас большая потребность в профессорах-консультантах. Медицинские центры растут как на грибах и каждому хочется иметь в штате профессора.
Одним словом, моя болезнь помогла мне принять окончательное решение: надо срочно уезжать из Ленинграда. Кстати сказать, уезжала я уже не из Ленинграда, а из Санкт-Петербурга. Город переименовали . В отличии от Мити я так и не смогла полюбить этот город. Когда я ему говорила –Как ты можешь жить в этом городе без солнца? Он, широко улыбаясь отвечал: - Мама, это же прекрасно, когда небо лежит на асфальте, и ты по нему идешь… .
У меня же этот город до сих пор ассоциируется с запахом мочи и крысами. Дело в том, что дом наш стоит на углу Адмиралтейского проезда и Гороховой, но все наши окна выходят во внутренний дворик-колодец. Напротив дома Александровский садик и Адмилартейство, слева – Исакиевский собор, справа - Дворцовая площадь. Все массовые гулянья проходят именно в этом районе. Туалет один единственный в Александровском садике, на два посадочных места. И все прут справить малую нужду в закрытые дворы. И реки, буквально реки текут по нашему двору, площадь которого чуть более двухсот квадратных метров. Весь в трещинах, буграх и вспучинах асфальт в нашем дворе навсегда пропитан запахом мочи. К тому же, однажды, возвращаясь домой в сильный ливень, я чуть не наступила на огромную крысу. Она была не одна. Они резвились в луже, которая в любой, даже маленький дождик образовывалась в середине двора. С тех пор, прежде чем пройти этот вонючий наш колодец, я внимательно всматривалась в многочисленные бугры и трещины: не таят ли они опасности.
Это сейчас многие дворы в центре приведены в порядок – поставлены ворота, которые открываются с помощью специальных ключей и кодов, а тогда ничего этого не было.
Отсутствие спортивных площадок, кортов, велосипедных дорожек, крысы и вонь в подъездах не мешали коренным жителям обожать свой город. На мой взгляд, город был болен манией величия, правда, в не опасной, безобидной форме: основное население города, на мой взгляд, совершенно необоснованно гордилось, какими-то мнимыми величинами. Народ гордился тем, к чему сам не имел никакого отношения. Мне это напоминало сказку, в которой злой волшебник остановил жизнь и все застыло. Мертвый город с напыщенными снобами, убежденными, что они и есть истинная российская интеллигенция. Возможно, мне не повезло с людьми, которые встретились мне в период моего пребывания в Ленинграде. Я скучала по Москве, с ее открытым истинно русским характером, принимающей всех провинциалов, с каким-то веселым любопытством: - А ну покажите, что вы можете! И если человек что-то мог, его Москва принимала, он становился своим. Надо сказать, что я имела дело с определенной средой, с рядовыми московскими учеными. Москва демократичнее, гостеприимнее, проще. Петербург – с комплексами величия, снобизма и избранности. Одним словом, я с радостью покидала этот нищий, пропахший насквозь мочой, город с плохим климатом, город из каменных джунглей с больными, изможденными непомерным тщеславием петербужцами и петербурженками. Шел 1992 год.
Вертебро терапия от старого знакомого
Саша снял мне однокомнатную квартиру в Москве. С работой решилось все быстро и удачно: меня взяли в плехановку. Но не знаю, как бы я одолела свои болячки, если бы не встреча с моим коллегой еще по Тольяттинскому институту, профессором Святославом Петровичем Кузнецовым.
Слава Кузнецов - это еще один божий дар мне. Во-первых, услышав о моих проблемах, он отвез меня к своей старой знакомой, которая с затылка до пяток и со всех сторон продавливала весь мой хребет, все мои мышцы, так, что мочи от боли не было. Она это называла «вертебротерапией» от вертебро, что в переводе с греческого означает позвоночник. Трудясь надо мной, она читала мне бесконечные лекции о том, что все начинается с позвоночника. Каждый сеанс длился около полутора часов. Сеансы были через день. И вдруг на 11 день я почувствовала отсутствие боли во всех суставах. Я летала по лестницам, как когда-то в молодости и бесконечно была благодарна Славе и дорогой моей Валентине Павловне, с которой я и по сей день поддерживаю дружбу. Слава зачастил в Москву. Нас многое связывало: мы почти десять лет работали в одном институте и нас связывала наша профессиональная деятельность: общие экспедиции, работа над общими научными темами, программами. Сказать, что раньше, во времена нашей общей работы, он мне нравился - нельзя. Он был как-то картинно по-русски красив. Русые, густые с проседью волосы, всегда удивительно шедшая ему короткая стрижка, модная трехцветная бородка, всегда чисто выбрит, свеж. Я ощущала с его стороны симпатию к себе, но больше он меня ценил как палочку-выручалочку для написания массы бумаг в академию, в тогдашние обкомы и горкомы, которые не давали нам покоя и очень настороженно относились к нашим экологическим исследованиям. Ровное и постоянное внимание к моей персоне я объясняла своим умением быстро и эффективно отписаться на какие-либо бумаги из выше стоящей организации, умением быстро составить нужную справку, отчет.
Одним словом, мой бывший коллега и начальник в очередной приезд в Москву пригласил меня на ужин в маленький ресторанчик на улице Миклухо Маклая. Я пришла в назначенное время, он встретил меня радостно, взяв за руку, провел на второй этаж, на котором был заказан столик на двоих.
- Что празднуем? – спросила я с легким удивлением.
- Мой День Рождения, - чуть виновато сказал он.
- Да? Но это нечестно. Я без подарка,- огорчилась я
- Обойдемся.
Это был незабываемый вечер. Я впервые увидела совсем другого человека: неуверенного в себе и очень одинокого. Сейчас, когда я пытаюсь описать события того времени, я теряюсь: слова кажутся блеклыми и беспомощными, чтобы передать то, что происходило с нами. Мы уже не расставались: как будто оба враз поняли, что этот дар, дар божий, который не может продолжаться долго. Мы ходили по Москве в обнимку, говорили, вспоминали, смеялись над тем, что в те наши времена в Тольятти казалось сложным и проблемным, теперь казалось смешным и даже комичным. –
- А ты помнишь статью в газете: « С приездом С.П.Кузнецова в город Тольятти, экологическая обстановка в городе резко ухудшилась» - цитировала я.
- Да, это же из кляузной статьи нашего Шарикова в Обком - смеялся Слава.
- Жарикова, а не Шарикова, - серьезно исправляла я, нельзя бывшего парторга института не помнить.
Мы снова и снова вспоминали бесконечные ученые советы, на которых под прицелом всегда находилась моя и его лаборатории.
Для меня вдруг Слава открывался совершенно другим, я обретала друга настоящего, искреннего, неравнодушного ко всему, что происходит в нашей стране, человека с прекрасной и щедрой душой, никому доселе не нужной.
Мы настолько были поглощены друг другом, что проблемы моих детей ушли куда- то далеко-далеко. Краем сознания я понимала, что Саня все реже летает в Голландию, но меня почему-то это не обеспокоило. Я была счастлива, и мне казалось, что весь мир также счастлив.
Господь милостив ко мне: он дал мне понять, что такое женское счастье. С тридцати лет, оставшись одна со всеми своими проблемами, я познала счастье материнства. Именно тогда я поняла, что если есть, кого обнять, пожалеть и прижать к груди – появляется смысл жизни. Первые десять лет, оставшись в статусе главы семейства, я уставала так, что к ночи еле-еле доплеталась до своей узкой девичьей постели и редко, совсем редко ощущала дисгармонию или неполноценность своего бытия. Я никогда не чувствовала себя одинокой: я была нужна, просто необходима своим детям.
Но все последние годы приступы одиночества и никому ненужности стали все чаще: последние мои слезы в Голландии, отчуждение детей - все это заставило меня обратиться вновь к науке, хотя заработка это не приносило, но я активно работала. Не было никаких признаков нарушения этой устоявшейся, стабильной жизни. На кафедре весело отпраздновали моих пятьдесят пять лет, обозвали пенсионеркой, пообещали, что вот именно после пятидесяти пяти и начнется у меня, наконец, личная жизнь. Последние двадцать пять лет я так привыкла к тому, что работа и дети – это и есть моя жизнь. О любви мечталось раньше, когда ночью мечешься в кровати. Все это давно позади.
Никому бы не поверила, что синеглазое счастье обрушится на меня таким щедрым, горячим шквалом именно в пятьдесят пять лет. Как яркая молния подожгла все мое существо.
Утром, просыпаясь в объятиях уже такого родного и близкого человека, я боюсь шелохнуться. Он спит также аппетитно, как делает все, за что бы не взялся. С мальчишеским азартом и горячностью. В своем каком-то сне он крепко прижимает меня, как будто кто-то хочет меня отнять. Я замираю, я уже могу оценить эти мгновения счастья, я запоминаю это состояние впрок, чтобы в будущем еще и еще раз ощутить его.
Впервые, за последние двадцать лет своей жизни я вся пронизана совсем другой любовью, любовью женщины к мужчине. Оказывается, это возможно. Господи, благодарю тебя, я счастлива. Для меня это новое, фантастически прекрасное чувство. Я рассматриваю его прекрасное лицо, тихонько провожу по линии бровей, трогаю его усы и бороду, удивляюсь - сколько разных цветов она имеет, русый, совсем белый-седой, рыжий. Все это чудесным образом сложилось вместе и необыкновенно украсило его лицо.
Часть 3. Дефолт. Прощание с мамой. Алина. Паровоз и роды. Смотрины. Страшный диагноз. Бремя неверия. Крестины.
Дефолт
Кризис отношений Саши и Лизы совпал с дефолтом, по крайней мере, у меня начало их разлада ассоциируется с черным августом 1998 года. Фирма Сани имела дело с более чем ста поставщиками товара. За товар расчет шел в долларах. Многие европейские фирмы, убедившись в надежной схеме возврата денег за поставленный товар, полностью доверяли команде Саши и спокойно давали свой товар на реализацию. Срок реализации был приемлем, фирма Саши отдавала в свою очередь товар на реализацию. Дефолт случился как раз тогда, когда они решив увеличить объем продаж, взяли почти в два раза больше товара, почти весь, в свою очередь, отдали на реализацию своим филиалам. К этому времени у них уже было их около пятнадцати. в разных регионах страны. Отдали все в рублях, а поставщикам, естественно, надо возвращать в долларах. Вот тут-то и произошел дефолт, рубль упал по отношению к доллару в три раза. Как тогда Саня пережил этот кризис я не знаю... Одним словом фирма не могла вернуть долги поставщикам. Я не была в курсе всех событий, которые тогда происходили, я видела результат.
- Саня, брось ты все. Ну не стоит все это нашей жизни, нашего здоровья.
- Мама я сейчас уйти никуда не могу. Я должен людям. И если я сбегу, они подумают, что я вор.
Что пережил тогда мой сын одному Богу известно. Его компаньоны по бизнесу настаивали срочно все продать поделить и разбежаться. Саня уперся. В результате все его компаньоны, забрав свою долю, разбежались. Один, забрав свою долю выехал в Голландию и создал там свой маленький бизнес. Другой тщеславный и до отвращения жадный, который будучи одним из исполнительных директоров, столько тащил с фирмы, и все об этом знали и открыто говорили, забрав за свои двадцать процентов акций товаром, почти все , что было на складах, тут же создал свою фирму, свободную от долгов. А Саня остался наедине с долгами, с поставщиками и с невыплаченной зарплатой, оставшимся работникам фирмы.
Лиза часто упрекала Сашу в неумении вести бизнес. И если поначалу он рассказывал нам о всех своих неурядицах, перипетиях и часто с большим юмором, то повторяющиеся все чаще неудачи сделали его сдержанным и замкнутым. Я, думаю, что после дефолта, ему не хотелось выступать перед семьей в виде полного банкрота: тем более что в последние годы Лиза все чаще говорила о том, что многие, с которыми он начинал, уже спокойно живут в Европе или Америке. Саня же только и делал, что рассчитывался с долгами и кредиторами.
Последний мой приезд в Алсмиер совпал с приездом из Дюссельдорфа ее родителей. Они уже второй год жили в Германии. Каким-то образом они получили приглашение от Германского правительства, как пострадавшие от Советской власти. Так что уже второй год они жили в двух часах езды на поезде, и в последний год они часто бывали в Алсмиере.
Яков Михайлович и Неля Рувимовна были рады мне и вместе с тем очень озабочены: Саша так надолго застрял в Москве. – Мы думали, ну год два… А там, заработает Саня денег и воссоединится с семьей, - шумно говорил Я.М.. Уже шестой год пошел, а у него все бесконечные кризисы на его фирме. –Так и в стране нестабильно и для бизнеса не самая лучшая атмосфера,- пыталась я защитить сына. Как-то в наш разговор вступила Лиза и с огорчением и досадой сказала: – Вы знаете, чем хвалится Саня? Тем, что у его фирмы прекрасная кредитная история. Ну не наивный ли человек. В современной России, где каждый, ухватив кредит, заранее знает, что он его никогда не вернет и готовит себе запасной аэродром, наш Саня гордится тем, что он возвращал всегда все кредиты этим вороватым банкам. Поэтому у него никогда не будет денег, и поэтому он всю жизнь будет жить и работать на долги и кредиты.
- Лиза, вот ты уже пять лет в Голландии, а как здесь относятся к тем, кто возьмет и не отдаст, - спросила я. - Что вы сравниваете?- вмешался Я.М.- Здесь есть традиции и законы, а Россия пока плавает в мутной - мутной воде и неизвестно выплывет ли. Поэтому все хапают и это почти стало нормой. Почему все его бывшие соратники уже кто в Европе, кто в Америке, его любимый друг давно в Голландии со своей семьей, Гена давно имеет свое дело в Польше, а Саша опять оставил свою загибающуюся фирму и снова будет ее вытягивать. Зачем, ради чего?
Тогда я поняла, что родители крайне обеспокоены затянувшейся раздельной жизнью детей.
Но все по порядку. Разлад у Саши с Лизой начался давно. Три первых года после переезда в Голландию все шло хорошо: они два раза в год все вместе выезжали на отдых. Саня каждый месяц, хоть ненадолго, но прилетал к ним. В те первые годы, если я звонила, и Коля брал трубку, он торопился сообщить мне кучу новостей. Зная мой жестокий нрав и мое отношение к болтовне по телефону за бешеные деньги, он в трубку кричал: - Баба Нина, баба Нина, не клади трубку, я тебе расскажу про одно место, где мы были. Там есть все: пустыни с тарантулами и льды с белыми медведями и пингвинами и тропики с лианами и обезьянами. А я все урезонивала его и говорила, что разговор дорогой, что папе за эту нашу болтовню по телефону придется платить, лучше напиши мне длинное письмо и все нарисуй. А он все говорил, торопясь сообщить все свои новости.
За последние два года все изменилось.
- Николаша, миленький, здравствуй, как ты?
- Нормально.
- Ты здоров?
- Да.
- Как мама?
- Нормально – замолкал Коля.
Бог мой, как дети чувствуют состояние родителей, особенно матери, ее горе, ее одиночество, как они солидарны с ней в поисках виноватых. Я просила подойти Лизу. Она подходила, вежливо здоровалась, холодно отвечала:
- Все нормально, Ник ходит в школу, я на курсы голландского. Так что все идет своим чередом.
Ни вопроса о Москве, о Саше, о его делах.
Прощание с мамой
В этом же году не стало моей мамочки. В Курган я приехала за неделю до ее ухода. Похоронили ее вместе с папой на нашем деревенском кладбище.
Три ночи мы с моей старшей сестрой Любой спали на одном диване. Ее маленькая однокомнатная хрущевка при раздвинутом диване не оставляла совсем места, и мы, почти все время проводили на этом диване. Рассматривали старые сохранившиеся фотографии и вспоминали. Люба часто меня обрывала, говоря, что я не могла этого помнить. Но моя память упрямо подсовывала мне картинки из моего военного детства. – Вот ты не веришь, Люба, но я хорошо помню, как шла на наш железнодорожный переезд. Меня чем-то сильно обидели вы - старшие. Я долго-долго шла от нашего дома до переезда, где у будки сидели мама и тетя Серафима. Все мое существо содрогалось от какой-то огромной обиды и несправедливости. Были сумерки. Я долго-долго шла, поднимаясь к переезду, и все громче ревела. Обида была огромная, она отнимала последние силы, а я все шла и шла, чтобы меня пожалели. Но мама, сердито сказала: - «Чего ревешь?» И, видимо, оттого, что я так ждала любви, ждала, что вот сейчас меня обнимут и пожалеют… . Я еще громче заревела. Я как сейчас помню, что меня на колени посадила тетя Серафима и начала успокаивать и что-то с упреком говорить маме. Сколько же мне было? Года три, не больше. Я хорошо помню, какой длинной был тот путь, а ведь от нашего барака до переезда всего метров сто.
Листая альбом со старыми фотографиями, Люба показала на одну из них и спросила: - Может ты помнишь, как папа на войну уходил? Вот эта фотография сделана 25 июня 1941 г., а 26-го папа уехал в Курган на сборный пункт.
- Нет, я не помню. Но здесь мне всего два года, - ответила я.
- Да, тебе ровно два, Вите – четыре года, а Вовке всего четыре месяца.
- А тебе было сколько? – А мне было шесть с половиной лет, и я хорошо помню, как маме в конце сентября того же 41-го года, присудили три месяца принудительных работ. Мы замолчали.
-Люба, расскажи поподробнее, как это было, - попросила я.
- А было это так: все лето все взрослые жители деревни, в том числе и мама должны были обязательно отрабатывать на колхозных полях, на каждого взрослого жителя нашей деревни была установлена норма. Наших железнодорожников тоже обязали отрабатывать эту норму, хотя к колхозу мы не имели отношения. Мама убегала на работу с раннего утра и как-то ухитрялась эту норму отрабатывать. За хозяйку, на несколько часов, оставалась я. Но тут заболел Вовка, ему-то в то время было всего шесть месяцев. Мама не знала с кем оставить нас. Она не смогла свою норму отрабатывать в колхозе и недели две, а может и побольше не работала. Потом приехал какой-то уполномоченный из района и шесть человек из нашей деревни были отправлены на принудработы. Мама со слезами показывала ему на нас и говорила: – Да куда же я от них? Но серый человек, оставив маме какую-то бумагу с печатью, ушел. На другой день мама сказала мне:- Любка, остаешься за старшую, смотри за ними. Бабушка Салапейчиха будет вас кормить, а ты следи, чтоб в доме порядок был.
- И сколько же ты с нами была? – спросила я. - Я точно уж и не помню, время как-то стерлось. Помню, что бабушка Салапейкина со мной говорила, как со взрослой, и говорила, что маму скоро отпустят, не могут не отпустить, когда отец фрицев бьет. Скоро разберутся. Бабушка мне говорила: - Письмо наши бабы написали в райвоенкомат. Написали, что наши мужья воюют, а здесь над их семьями издеваются. Бабушка боялась за Полину, ну помнишь, тетю Полю Салапейкину? Это именно она письмо-то писала, а другие бабы только подписались. Бабушка за нее боялась. «Полька-то наша, ох и отчаянная. Говорит, лучше на фронт пойду, чем эти издевательства терпеть. Я ей говорю, на кого своих-то двоих оставишь? Я - то ненадежный элемент, возьму да и лягу». Одним словом, с бабушкой Салапейчихой мы и пережили эти страшные дни без мамы.
- Люба, а какое было настоящее имя, почему ее все звали бабушка Салапейчиха.
- Даже и не знаю, ее никто по другому и не называл. Я помню, когда просила ее о чем-то, всегда так и говорила - Бабушка Салапейчиха, миленькая. Она всегда улыбалась… Они, Салапейкины-то, из раскулаченных были и сосланы в наши края. Вначале сын ее Николай работал в леспромхозе, потом леспромхоз закрыли, его взяли мастером к нам, на железную дорогу. А потом на войну ушел, похоронку они получили, где-то через год, я уже в первом классе училась, помню, как тетя Поля плакала, а бабушка совсем стала маленькой и сгорбленной.
Рассматривая следующую фотографию, Люба пояснила, что это после того как мама вернулась с принудработ. Вовке здесь уже месяцев восемь. Мама, несмотря ни на что, счастлива, что снова с нами.
- А знаешь откуда эти фотографии? Это тот самый доктор снял нас, который потом тебя забирал в больницу. Тем самым он спас тебя от полного истощения, дистрофии. Мама в последние годы своей жизни, рассказывала, что зимой 42-го, 43-го так было худо, и голод был такой, что она ночью, когда мы спали, стояла над нами и думала: - «Кормить надо двоих, чтобы хотя бы двоих спасти, но кого?» Боже милостивый, как можно было все это выдержать?
Алина
О том, что у Сани появилась другая женщина, я узнала слишком поздно. С появлением в моей жизни Славы, я не очень-то замечала, что происходит в моем ближайшем окружении.
Опасность я почувствовала в День Рождения Мити. После моего отъезда из Питера, он жил один в нашей питерской квартире, часто наезжал в Москву. В Петербурге у него был филиал все той же фирмы Саши. На этот раз его приезд совпал с его днем рождения. Мы решили, что отпразднуем его все вместе в Сашиной квартире на Университетском. Но на другой день позвонил Саша и сообщил мне суперновость: оказывается он три дня назад получил ключи от новой квартиры. Я удивилась и не поняла зачем ему вторая квартира в Москве, если семья его в Голландии, и его планы воссоединения с семьей в Голландии были связаны с покупкой какого-либо жилья там. У меня возникла сотня вопросов и сомнений.
- А чем тебя не устраивает квартира на Университетском, - с недоумением спросила я.
- Мама, я сейчас занят, мы поговорим при встрече. Но я, все-таки предлагаю совместить новоселье и День Рождения Мити.
- Саша, но там же нет ничего, ни стола, ни стульев, Как ты все это себе представляешь?
Я терялась в догадках. Какая квартира, зачем и почему. Но Саша настаивал.
- Это даже романтично. Я уже купил ковер, отпразднуем по восточному
- А как же с едой?- все больше удивлялась я.
- Алина обещала организовать все с ужином, –настаивал он.
- Какая Алина? – еще больше удивилась я.
- Ну, Лина, ну помнишь у которой мы покупали тебе квартиру, - Саша чуть раздражен.
- Но почему она должна готовить для нас? – поперхнулась я, уже понимая, что и идея эта не совсем его, а той самой Лины.
- Здесь рядом в доме живут ее родители, - продолжал Саша, - она там все приготовит.
- Но удобно ли обременять мало знакомых людей. Это наш праздник, - не соглашалась я.
На уровне подсознания пришел страх: Саша явно что-то недоговаривал. И это меня встревожило не на шутку. Но он был так настойчив, что я уступила, о чем горько сожалею до сей поры. Возможно, именно тогда я заложила кривой фундамент в мои дальнейшие отношения и с Лизой, и с Алиной. Если бы я тогда не уступила…То, что произошло тогда, я не могу принять и сейчас. Все это было как-то мерзко и подленько по отношению к Лизе.
Итак, все это происходило накануне дня рождения Мити. Двадцать пятого февраля, в день рождения, я с утра была занята на работе, потом мы со Славой долго искали подарок для Мити и для новой Сашиной квартиры, на новоселье. Наконец, чуть опоздав к назначенному времени, мы входим в подъезд нового дома. Внизу сидит охранник. Поднимаемся на седьмой этаж. Нас встречает Саня, проводит в гостиную и представляет нам:
- Это Ольга Вадимовна, мама Алины. Это Юрий Геннадьевич – ее отец, а это Алина, вы уже знакомы…
- Можно просто Лина, как бы между прочим, добавила она.
Саша страшно напряжен. Зная мой горячий нрав и понимая, что я абсолютно не готова к тому, что он хочет мне предложить, он с явным напряжением ждет моей реакции. Это сейчас, задним числом, все встало на свои места. А тогда… Я растерялась от неожиданности момента: я шла поздравить Митьку, и в голове были всякие веселые слова в его честь, а тут что-то происходит явно важнее, чем день рождения Мити, но что? Но что, и почему здесь родственники этой девушки…
Обстановку разрядила, сбегающая сверху чудная белокурая девчушка лет трех, в чудном платьице.
- А это Натулька, - с улыбкой сказал Саша, взяв девочку за руку.
- Это моя внучка, - как-то виновато добавила Ольга Вадимовна.
- О, да здесь уже давно есть полная семья, в полном составе: теща, тесть, дочка…,- подумала я. - Только почему я об этом ничего не знала.
Я растерянно молчала, я не понимала, как реагировать, что от меня требуется. Пауза явно затянулась, наконец, Слава, улыбнувшись и крепко взяв меня под локоть, весело сказал:
- Очень приятно!
И я, тоже сообразила, что надо сказать эти же слова и все. Все очень просто. Я тоже сказала, что мне очень приятно всех видеть. Они все как-то быстро исчезли, кто куда.
- Ты знал? – в упор глядя на Славу, спросила я. Ты знал и молчал?
- Ну, знал. Саша сам собирался тебе все рассказать, не знаю почему не рассказал. К тому же, я думаю еще многое и для него не ясно.
- Не ясно? А родители ее. Зачем они здесь? Он что уже бросил Лизу с Коленькой? Почему я ничего не знаю? Слава, крепко взял меня под руку и тихо, но сердито проговорил:
- Нина, не решай сейчас никаких проблем, не думай о постороннем. У Мити день рождения. И давай будем присутствовать на его празднике.
- А где Митя?- проходя в комнату, спросила я. Подошел Саша: - Пойдем, я покажу тебе второй этаж, - спокойно сказал он. - Саша, а что происходит? Лиза знает, что ты купил новую квартиру? - Мамочка, давай об этом попозже. Пойдем к гостям. Мы спустились вниз,
Мы прошли в большую комнату. Народ сидел на ковре, кто как мог. Перед каждым был набор одноразовой пластмассовой посуды. В центре была расставлена еда прямо в магазинных упаковках: все готовые полуфабрикаты из супермаркета: рыба, икра разных сортов мясо.
Этот день рождения и сейчас у меня пред глазами. Собралось много народу: друзья Саши и Мити по бизнесу. Молодые люди, довольно успешные со своими длинноногими девушками.
Я не знала, в какой я роли выступаю в этот вечер. Мне мой сын отвел роль, не согласовав, хочу ли я участвовать в этом спектакле. Но почему, почему я ничего не знала. Ну, конечно,… все последнее время он был одинок и неустроен в своей личной жизни: Лиза с Колей в другой стране, бизнес идет с бесконечными проблемами. Работая с утра до ночи, возвращается в пустую квартиру… Я последних два года, в основном, занята собой, мужем, болезнью мамы.
- Нина, ты где? Постарайся быть здесь. Сосредоточься на Мите, - напоминал мне Слава, и я старалась помнить, что это все-таки день рождения Мити.
Наконец, мы устали: весь вечер сидеть на полу или стоять вдоль стенок, все-таки не молоденькие, и стали собираться домой. Слава меня не донимал разговорами. Я всю дорогу молчала. И только дома, скинув одежду и облачась в мягкий домашний костюм, я произнесла вслух:
- Почему он меня даже не предупредил. Почему он все решил без меня. Почему я узнала обо всем последней? Какое предательство! Слава, надо же что-то делать!- восклицала я. - Надо как-то остановить Сашу.
- Оставь его. Ты испортишь отношения с сыном, ничего при этом не добившись, настойчиво, уже в который раз повторил мне он.
- А как же Лиза? Они же прожили четырнадцать лет, Коле уже скоро десять, как он без отца в чужой стране? Нельзя же их так предать. Эта его связь с Линой похожа на заговор против Лизы. Самое страшное, что теперь и я участвую в этом заговоре. А я не хочу! Допускаю, что сильно увлекся, влюбился, но нельзя предавать. Это запрещенный прием. Пусть сначала разведется…
- Думаю, что Лизе он все сказал, - настаивал на своем Слава.
- Так пусть бы вначале развелся, пожил один, огляделся, а потом уже заводил новую семью, не унималась я.
- Как ты не поймешь, что ему некогда искать девушек. Это они его находят. Он и так уже почти пять лет живет один. Он приходит все эти годы в пустой дом. Лиза могла бы всем эти озаботиться.
- А Коля, как же он? Саша так его любит. Как же все будет?
Долго не наступало утро. После бессонной ночи, зная, что Саша уже на работе, и Лина одна в этой новой квартире, я решилась ей позвонить.
- Алло, - ласковый нежный голос Лины. Просто сладкоголосая птица…
- Лина, это Нина Николаевна. Я хотела бы с вами поговорить.
- Да, конечно, Нина Николаевна, с большой нежностью ответила Лина.
- Я не совсем понимаю, что происходит. Вы, вероятно, знаете, что у Саши есть семья. Нельзя строить счастье на горе другой семьи, нельзя, чтобы он вместе с вами был в заговоре против самых близких людей, против сына. Если вы хотя бы немного думаете о Саше, как о друге, не создавайте ситуацию, из которой он выйдет с определением «предатель», и навсегда потеряет сына. Я прошу вас, оставьте Саню до той поры, пока он окончательно не определит свои отношения с Лизой. Я вас умоляю. Нельзя так! Так очень больно, Лина!- на одном дыхании выпалила я и положила трубку.
А вечером, дома, со мной сердито разговаривал мой Слава.
- Ко мне заходил Саша, - начал он. - Он очень расстроен, просил меня поговорить с тобой, чтобы ты оставила Лину в покое, что это его выбор и его решение.
- Но так нельзя, Слава. Он же нечестно поступает по отношению к сыну, к Лизе.
- Оставь их, Нина. Он говорит, что Лина целый день проплакала, что их отношения начались давно…
- Пусть оставит Саню ! - упрямо сказала я.
- Нина, он ее сейчас не оставит, - ласково гладя мою руку, сказал Слава. – Он от нее без ума. Про ночную кукушку ты в курсе. Поэтому угомонись, ты испортишь отношения и там, и там.
- Слава, ты представляешь, что будет с Колей?
- Дорогая моя, я вот не понимаю одного. Почему ты нападаешь на Лину, а не на свою невестку Лизавету. Он ведь ее муж. Вот пусть она и держит его. Она что не знает, что такого мужчину как Саша могут увести, что он молод и ему нужна женщина. Что девушек на ночь он снимать не умеет. Она об этом не догадывается? Ей удобно, она обеспечена, спокойно живет в своей Голландии. Да она просто эгоистка и не умеет, не приучена ни о ком заботиться.
- Но он же сам их туда увез, он и сам хотел туда переехать,- сопротивлялась я.
- Мало ли, что хотел. Не получается уехать, для этого надо знать, как и на какие шиши они там будут жить, как он там сможет зарабатывать на жизнь.
Одним словом, Слава мне не дал окончательно поссориться с сыном. Я затихла. Однако Саша, видимо боясь новых атак с моей стороны, где-то дня через два-три заехал ко мне для разговора. Он был хмур и неласков.
- Мама, ты вмешиваешься в мою жизнь. Я уже большой мальчик.
- Саня, я не против того, чтобы ты заводил новую семью, но вначале определись со старой, можно же по человечески разойтись, расстаться. Поживи один, оглядись. Побудь один, сын..
- По-человечески не получается, Лиза и слышать не хочет о разводе.
- Тем более, нужно время. Подожди, не спеши. Все что вы с Линой делаете похоже на заговор против Лизы. Лиза тебя полюбила, когда ты был студентом второго курса, бедным мальчиком из провинции. А Лина…, она уже взялась за тебя, когда ты стал преуспевающим бизнесменом.
- Ну уж не такой я преуспевающий….
- Саня, я хочу уберечь тебя от ошибки. Я тут посмотрела гороскоп, вы не подходите друг другу: она львица, ты телец…
- Ну ты даешь, ма, с какой поры ты стала интересоваться гороскопами?
Мамочка, сколько раз я тебе говорил, умных учит чужой опыт и опыт родителей, меня только мой собственный. Нельзя насильно сделать человека счастливым. Это будет твоя жизнь и твое счастье, но не мое.
Саша ушел, даже не поцеловав меня.
После решительного требования Сани оставить его в покое, я больше никогда не начинала этот разговор. Да и видеться с Саней мы стали реже. Я очень скучала, и как-то зашла в его офис, на работу. В приемной его кабинета, напротив секретаря сидела молодая, очень полная женщина. Я ее не сразу узнала. Я на всякий случай автоматически кивнула, как знакомой, соображая, откуда я знаю эту женщину. Но не узнала еще видимо потому, что вместо худенькой высокой Лины, сидела полная, с отекшим лицом женщина. Мы ведь виделись всего два-три раза. Я внутренне сжалась, и, быстро кивнув, вышла. Как она поправилась, - подумала я. Бог мой, да она же беременна!
Вскоре, на день рождения Славы, заехал Саня. Он пришел с подарками, с цветами. Мы сидели за праздничным столом. Слава спросил, как чувствует себя Лина. Саша ответил, что не очень хорошо. Беременность с какими-то осложнениями. Врачи сказали, что вообще бы ей не рожать больше, но Лина хочет родить.
– Какой срок? - спросила я.
– В середине января должна родить, - ответил Саша.
У меня перед глазами встала картинка из приемной и Лина с отекшим не здоровым лицом. В одночасье куда-то пропала моя досада и злость на Лину. Великая это вещь – женская солидарность: мужчины не знают, сколько всего нужно, чтобы выносить в себе ребенка и произвести его на свет божий.
- Саша, как же так? Ты же ничего не говорил,- с упреком сказала я
- Ты не спрашивала, - ответил он.
Странным образом это известие примирило меня с Линой. Это непостижимо, но куда-то далеко и, казалось, навсегда и бесследно покинули меня мысли о Лине – разрушительнице семьи, Лине, отнявшей у Коли отца. Предо мной была страдающая молодая женщина, мать будущего ребенка моего сына.
- Не волнуйся, Саня, у Лины это второй ребенок. Второго рожать в два раза легче, чем первого, по себе знаю, - успокаивала я его.
- У нее и первые роды были сложные, ей делали кесарево. И эти роды тоже будут с помощью кесарева, она уже это знает. Врачи ей вообще-то рожать больше не рекомендовали.
Саня ушел, а я все думала о Лине, подсчитывала сколько осталось до родов. Осталось всего два с небольшим месяца. Я перемывала посуду, автоматически расставляя ее по своим местам, и все думала о будущем ребенке. Что за тенденции вместо обыкновенных родов делать кесарево? Почему? Или это только мои сыновья находят таких исключительных женщин. Совсем недавно я приехала из Праги, где была на крестинах Наденьки. Там тоже было кесарево. Не остается что ли нормальных женщин, способных нормально рожать детей …
Моя бабушка Дарья Прокопьевна родила одиннадцать детей традиционным способом, моя мама Мария Георгиевна родила шестерых и троих из них дома.
А я…. И тут нахлынул на меня незабываемый май 1963 года, когда появился Саня.
Паровоз и роды
Я студентка пятого курса, у меня впереди защита диплома. Я отпрашиваюсь у своего руководителя на майские праздники домой, к маме. - Рожу и приеду, - убеждаю я его. Мой руководитель профессор Игорь Петрович Никонов, удивленно спрашивает: - Вам уже рожать?- он недоумевает, ему кажется, что до срока еще далеко. - Да, - огорченно говорю я.
- Может вы бы вначале защитили свою дипломную работу?
- Нет, не успеваю. Я рожу и после майских праздников приеду, - снова объясняю я ему.
- Ну, коли так надо, - он соглашается, но в глазах его множество невысказанных вопросов.
Приехав к маме в деревню, я сразу включилась в ее огородные хлопоты. Кончалась первая декада мая, май стоял жаркий. Мама таскала навоз на гряду для огурцов и я, надев легкий сарафан, целый день с удовольствием помогала ей. Мама, глядя на мою фигуру, полностью опровергла все сроки, написанные врачом нашей институтской поликлиники. Она сказала:
- Да куда там, середина мая, живот совсем еще высоко, не опустился. Может, в конце мая-то родишь, не раньше. Числа двадцатого поедешь к Любе в Курган, Там от их дома и роддом недалеко.
На том и порешили, и я снова весь день работала на огороде вместе с мамой. Но мама ошибалась. Вечером, после ужина, когда все уже улеглись спать я почувствовала, что со мной происходит что-то доселе не испытанное, что этого остановить нельзя, нельзя даже отложить на более удобное время. Это было так неожиданно больно и тревожно. Обнаружив, что я постоянно выхожу во двор, мама проснулась, все поняла и заохала. Ой, что же это. Это как же мы рожать-то будем. На дворе-то ночь. Она разбудила папу и послала его на станцию. Коля, иди к дежурному, проси, чтоб поезд останавливали, а мы сейчас собираться будем.
Мне стало страшно. Какой поезд, мама. Ну а как? У нас ведь здесь нет никого. Когда что-то случается, останавливают поезд, и больного к машинисту в кабину, и до Кургана. А там уже скорая встречает.
-Через час,- ахнула я, я же не доживу.
- Доживешь, дочка, схватки-то только начались.
- Как же я с машинистами буду ехать в таком состоянии?
-Ну так я же с тобой поеду. Дежурный по селектору в железнодорожную поликлинику нашу сообщит, нас и встретят.
Приступы боли становились все чаще. Мама, сама родившая шестерых детей была напугана той скоростью, с которой мой ребенок вдруг захотел выйти в этот мир. Он не понимал, что надо подождать, хоть немного подождать. Мама судорожно что-то на меня надевала. Прибежал папа. Мария, давай быстро через десять минут поезд пойдет, дежурный пообещал остановить. Как мы вышли на железнодорожные пути я убей - не помню, полный провал в памяти. А вот когда я уже стояла в кабине машиниста, держась за спинку его сиденья, а справа от него сидел молодой парень, видимо, помощник машиниста, это очень ярко помню. Машинист сказал:
- Вань уступи место, пусть сядет.
Ваня встал, но я наотрез отказалась, стоять было легче. Мама стояла рядом, потом встала за моей спиной, обняла мой живот и все приговаривала: подожди голубчик, не торопись, подожди чуток. А он не ждал, он- буйствовал. От боли, от страха, от сознания, что могу начать рожать здесь, в маленькой кабинке, где двое мужчин… Этот путь, как потом выяснилось, длился всего сорок минут, для меня казался бесконечным. После очередной схватки машинист всякий раз, обращаясь к маме, говорил: -Ты смотри мать, чтоб не было поздно. Воды-то отошли? Услышав про воды я сказала, да вот только что. Мама испуганно на меня посмотрела, а я подумала, какая она молодец, что надела на меня удобные широкие фланелевые брюки, прямо на мой длинный теплый халат, заправив его в брюки.
- Смотри мать, а то давай примем ребеночка-то. Ваня поведет, а я-то уж двоих по дороге принял. Тут в позапрошлом году женщину тоже молоденькую в Шумихе посадили, ехать-то от Шумихи до Кургана два с лишним часа. Так не утерпела. Мы с ее мамашей приняли, все обошлось. Тут недавно звонила, в гости приглашала. Год уж пареньку-то. У твоей-то тоже небось парень: вон как рвется на белый свет!
Нина, обопрись на меня, обопрись. Еще немного потерпи. Здесь-то если начнем, так до Кургана не справимся.
- Звать-то тебя как? – обратилась она к машинисту.
- Николай Петрович.
- Николай Петрович, сколько еще до Кургана-то.
- Минут пятнадцать -двадцать.
- Слышишь ты, внучек, слышишь, пятнадцать минут можешь ты подождать? – виновато уговаривала его мама.
На это внучек начал так требовать выхода, что я чуть не потеряла сознание. Он не понимал, почему его не пускают и он начал переворачиваться , ища другую дверь, так как в эту, в которую он хотел выйти его пускать почему-то не хотели. Боль уже не проходила. Я плохо помню последние те минуты. Николай Петрович озабоченно что-то говорил маме, я от боли теряла сознание… Мама что-то говорила, говорила, как будто словами защищалась от опасной реальности.
- Все подъезжаем, готовьтесь. Вон уж и машина скорая.
Мама засуетилась. Врачи скорой уже рядом. А через час на свет появился мой первый сын.
Смотрины
Известие о том, что у меня будет внук или внучка изменили мое отношение к Лине: я в одночасье приняла ее как близкого и родного человека. Двадцатого января Лина родила, вернее ей сделали операцию. Родилась девочка. Я уже рвалась навестить их, но Саня уклончиво переносил срок нашего свидания с внучкой. И только, когда уже девочке исполнилось два месяца, нас со Славой пригласили. Саня сказал, что заодно и имя девочке выберем окончательно и утвердим на семейном совете.
Наконец-то, мы были приглашены на смотрины к Сане и Лине.
Еще дома, когда мы собирались в гости, Слава сказал мне:
- Нина, а ведь девочка родилась накануне Татьяниного дня. Тем более, что бабушка Саши по отцу - Татьяна. Думаю, что это имя и будет главным вариантом. Ты как к этому отнесешься?
- Нет, не думаю, что Лина согласится на это. Думаю, там какой-то нейтральный вариант..
Девочка была блистательно хороша. Она лежала, как ангелочек в чудном розовом одеянии, в красивой деревянной кроватке. Мне казалось, она осмысленно уже смотрит на нас.
После смотрин всех пригласили к столу. Отчим Лины, как и в тот памятный для меня злополучный вечер, опять был самым активным.
- Ну, переходим к утверждению имени, - провозгласил он.
- А какие поступили предложения? – спросил Слава.
- Какие могут быть предложения? – возмутился он. Человека уже можно сказать месяц зовут Олей. Требуется только утвердить. Вот видите сидят две сестрички, Оля и Наташа, - он показал на Ольгу Вадимовну и ее сестру Наталью, которую я видела впервые. Будут снова две сестрички: Наташа у нас уже есть, он ласково погладил Наташу по головке, которая сидела рядом с ним, а Олечка пока еще лежит в кроватке. Так Наташа? - он весело обратился к девочке. Наташа радостно кивнула.
Я опять оказалась неинформированной, и уже в который раз за последние два года. Зачем надо было говорить, что имя будем выбирать, кому нужна такая демократия. Если все давно решено, ну какие проблемы. Оля так Оля. Но зачем делать вид, зачем преувеличивать свою и нашу значимость в его новой семье. Решили и решили.
- Ну и хорошо, Оля так Оля. Родителям нравится, и это главное, - завершила я тему.
Разговор за столом не клеился. Две сестры Ольга Вадимовна и Наталья Вадимовна весь вечер сидели рядом и о чем-то шептались. Я чувствовала, что мы мешаем им: если бы не мы они же могли спокойно говорить вслух. Я снова почувствовала себя чужой в Санином доме.
В следующий раз я увидела Оленьку только на крестинах. Но за этих пять месяцев в моей жизни произошли такие страшные перемены, такое безмерное горе обрушилось на нас со Славой.
Страшный диагноз
Слава был удивительно здоровым человеком. Он никогда ни на что не жаловался. Был молод, красив, по мальчишески подвижен. На желудок он начал жаловаться еще в ту неделю, когда мы были в гостях у Сани. Прошло три недели. Боли не прекращались. После еды начиналась рвота. Славу положили на обследование в больницу. Обследование длилось недели полторы. Я каждый день была у Славы в больнице. Наконец, меня пригласил на беседу лечащий врач и сказал:
- Дела совсем плохи у вашего мужа.
- Что такое? Что с ним?- внутри все оборвалось от жуткого предчувствия.
- У него рак желудка. И уже четвертая стадия. Вы должны сами принять решение. Операция может дать шанс и продлить его жизнь, но не надолго, глядя на меня, говорил врач.
- Нет, не может быть, почему четвертая стадия. Он же раньше никогда не жаловался? – запротестовала я с дрожащими губами. - Вы уверены, в своем диагнозе? – Так не может быть, он всегда был здоров, у него даже нет больничной карточки. Он никогда не ходил к врачам.
- Так уж и никогда, - переспросил доктор
- По крайней мере, последние пять с половиной лет он ни разу не болел.
- Это такая коварная болезнь. Она может долго сидеть в организме, а потом вдруг, без видимых причин и оснований, быстро расправиться с человеком. Я могу лишь посочувствовать вам. Я сомневаюсь по поводу операции. Но мы еще проведем дополнительные обследования и скажем о нашем предложении.
- А что вы скажете Славе? Вы ему скажете правду? - с отчаянием и слезами спросила я.
- Не думаю, что сейчас ему надо говорить правду. Давайте пока скажем, что у него обширная язва желудка. Что возможна операция.
- А надежда хоть какая-то есть?- как мне хотелось, чтобы он ответил утвердительно. И доктор сказал: - Нельзя без надежды. Уходя, он предложил мне посидеть в его кабинете, чтобы прийти в себя.
Я осталась наедине с этим грузом, который придавил меня. Сидела без мыслей, без эмоций. Слава знал, что я ушла на беседу с доктором, он ждет меня. Надо что-то придумать, что-то придумать. Я встала и пошла в палату. Слава спал. Я тихо села рядом и, не отрываясь, смотрела на его лицо. Странно, как я сразу, еще тогда в Тольятти не влюбилась в него. Даже, когда мы уже стали вместе жить здесь, в Москве, поначалу была влюбленность, очарование мужчиной, но любовь к этому человеку пришла позже. Значительно позже, когда мы уже жили около трех лет. Я каждый день открывала в нем такую цельность, скрытую порой его веселой бравадой и легкомысленной критикой окружающего нас мира. Его постоянство, его щедрость к людям, этот человек умел быть счастливым сам и делать счастливыми тех, кто рядом. Почему Господь так мало отвел нам. Господи, не отнимай, молю тебя. Слава открыл глаза. Я положила ладонь на его лоб. Он взял ее и поднес к своим губам. Ласковые синие запавшие глаза: Ты чем-то расстроена? Это доктор тебя расстроил? Ты их больше слушай, этих докторов. Что он тебе сказал? – он пытливо посмотрел на меня
- Он говорит, что у тебя обширная язва, сильное воспаление, что возможна операция, - как по писаному говорила я. Странно, я, глядя в его глаза, такие родные и теплые уже сама не верила в то, что сообщил мне доктор. Слава сказал: - Вот видишь ничего страшного. Язву они навострились так вырезать, что нет причин нам с тобой беспокоиться.
Сейчас, когда я пишу эти записки, и когда Славы уже нет десять долгих лет, я снова и снова задаю себе вопрос: знал ли он все о себе с самого начала? И тогда кто кого успокаивал и поддерживал? Тогда он вел себя так естественно и спокойно, как всегда подтрунивал надо мной, над моим серьезным отношением к тому, что ему съесть, выпить.
Через три дня доктора решили, что надо делать операцию, что есть шанс, что она может быть удачной. Операция длилась восемь часов. Меня к нему не пустили. Вечером, возвратившись домой, я ходила и выла, выла, как подбитая старая собака. Я брала в руки его полотенце и, уткнувшись в него, старалась прикоснуться к его лицу, я желала ощутить его запах. Голова стала тяжелой от горя, от этого безудержного воя, я не могла остановиться и ходила по квартире, как помешанная. Этот мой вой прервал телефонный звонок.
- Мама, выпей на ночь снотворное, есть у тебя что-нибудь?. Или привезти тебе? – говорили в трубке. Я поняла, что это Саня, и перестала выть, стараясь придать голосу свою окраску тихо ответила:
- Я не знаю.
- Я минут через тридцать подъеду, - он положил трубку.
Я пошла в ванную и долго-долго плескала холодной водой в лицо. Вскипятила чай.
Слава почти трое суток был в реанимации. Меня не впускали. Я ходила целыми днями по больничному двору и больничным коридорам, на ночь уезжала домой. Дома все говорило о беде, его отсутствие сделало мой дом ненужным, неуютным. Наконец, он снова в своей палате. Глаза, как глубокие синие воды, тихие и спокойные излучали любовь.
- Ну, как ты тут без меня, - он внимательно смотрел на меня, как бы стараясь понять мое настроение.
- Плохо без тебя, Славочка, совсем плохо, - у меня проступили слезы.
- Да, и мне было там совсем плохо, мне надо тебе многое рассказать.
- Ты там большее время спал? – с надеждой спросила я.- Тебе ставили уколы, давали снотворное, обезболивающее?
- И спал, и наблюдал людей на грани смерти. Все люди такие разные. Один просто не давал покоя персоналу ни днем, ни ночью, но… все-равно помер.
- Слава ты так похудел за эти дни. – стараясь как можно спокойнее сказала я, внимательно рассматривая перебинтованное его тело. Тебе больно?
- Это с меня весь лишний жир срезали, видишь какой я теперь стройный.
Он вел себя как обычно, не воспринимал жизнь всерьез. В глазах его светилась радость и надежда на будущую долгую и счастливую жизнь. И снова я поддалась этой его вере. Мы говорили, что недели через три уедем на дачу и все будет нормально. Слава шутил, рассказывал какие-то байки из больничного фольклора. Потом он, как бы собираясь с духом, обратился ко мне:
- Нина, я хочу тебе кое-что рассказать. Когда я был под наркозом, я как бы не чувствовал ни боли, ни себя, но и не спал совсем. Я видел сон, не сон, видение что ли, - он тщательно подбирал слова. Я не знаю, как это верно передать. Но то, что осталось и запомнилось, я тебе расскажу. Я, как бы, видел себя, лежащем на операционном столе. Вокруг меня склонились три человека в белом, они о чем-то долго говорили, я не слышал о чем. Но потом, самый высокий и худой с белой бородой так решительно и громко, так, что и я услышал, сказал: - Не готов он еще совсем. Рано его забирать!
- Он замолчал и выжидательно смотрел на меня.
- А дальше что?- спросила я.
- А дальше ничего не помню. А тебе мало, что самый главный сказал, что рано еще меня к ним забирать, что еще здесь я тебе очень даже нужен, - он опять подтрунивал надо мной.
- Слава, а ты крещеный?- спросила я.
- Нет, мои родители, царство им небесное, были атеистами, с явным огорчением сказал он. – А я после этого сна- видения все думаю, почему же я совсем не готов…Хочу попросить тебя, пусть священник придет прямо сюда, в больницу, да и покрестит меня.
- Слав, а я тоже не знаю крещеная я или нет.
- Как не знаешь, почему?
- Я как-то у мамы спросила, она говорит, что не помнит, кто из нас довоенных крещен, а кто нет. В деревне храма не было. Батюшка по чьему-либо приглашению изредка наезжал и крестил всех прямо на поляне в центре села. Она не помнит была ли я на той поляне…
- А ты, когда пойдешь батюшку для меня заказывать и о своей ситуации спроси, как ее разрешить, - сказал Слава.
В тот же день к вечеру я была в нашем Переделкинском храме и, подойдя к батюшке, изложила всю свою историю. Он согласился покрестить Славу прямо в больнице, а мне сказал, что нет никакого греха, если человек не знает крещен или нет, покреститься еще раз. Через три дня я тоже покрестилась в нашем храме.
Славу выписали в начале апреля, и мы через неделю уехали на дачу. Весна в тот год была ранняя и очень теплая. Пока Слава лежал в больнице я накупила книжек про эту страшную болезнь, и среди всяких брошюр мне попала маленькая брошюрка доктора Шевченко. Я поехала в издательство, которое выпустило этот труд. Журнал и газета «Здоровый образ жизни», кратко ЗОЖ, находился в центре Москвы, в стареньком неотремонтированном здании, вернее, в его коридоре. Я скупила у них все статьи и рецепты, касающиеся этой болезни. Метод Шевченко широко обсуждался на страницах этих изданий, я перечитала множество отзывов людей, которым этот метод помог и очень жалела, что ничего не знала об этой болезни раньше. Читая народные средства и методики я поняла, что мы допустили ошибку: не надо было соглашаться на операцию. Из всего прочитанного я поняла, что операция рака желудка на четвертой стадии развития болезни была бессмысленна. Зачем же врачи ее рекомендовали? У Славы была железная воля и желание жить. Он бы справился, его организм бы одолел это.
После операции, взяв Славину фотографию и пошла к прорицательнице, которую мне кто-то рекомендовал. Женщина, благообразная, седая долго смотрела на его фото и, наконец, сказала. Ему заказали сильную порчу, заказали на смерть. Как это можно?- возмутилась я. В наше время такое буйство темных сил, что они с радостью исполняют дьявольскую волю. Надо молиться, много - много молиться.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я вновь переживаю те дни, те страшные дни 2000-го года. Пишу я эту страничку долго, часто выключаю свой компьютер и иду в лес, и Слава веселый и живой опять рядом.
А тогда, перебрав разные варианты, мы остановились на методике Шевченко. Это была жесткая методика, исключающая в диете все сладкое, все без исключения молочные продукты. и т.д., и т.д. Я тоже вместе со Славой жила по тем же правилам. Методика не возбраняла использовать ее в целях профилактики здоровья. Славе на даче стало намного лучше. Буквально через месяц он сел на велосипед и мы, как и раньше, проезжали с ним по нашим любимым лесным тропам. Уезжали сразу после нашего завтрака и возвращались к обеду. В то лето на нашем маленьком автомобиле мы много объехали монастырей и храмов. Благо, что рядом были, действительно сокровищницы русской православной церкви: Калуга, Боровск. В сорока километрах был восстановлен скит «Тихонова Пустынь», где все так же как и столетия назад бил животворный родник, открытый святым Тихоном. Рядом в трех-четырех километрах возрождался знаменитый мужской монастырь при храме святого Николая угодника. Мы ездили в Боровск, в Тарусу. Дни наши были насыщены и наполнены до последней минутки.
Все наши родные и друзья изредка навещая нас, не зная подробностей о Славиной болезни, находили его похудевшим, но веселым, полным сил и энергии.
Мы прожили на даче уже более двух месяцев. Я не знала, как поступить с больницей и докторами, которые предписывали пройти химиотерапию. Дело в том, что Слава, хотя и медленно, но постоянно терял вес. Слава сказал, давай съездим и скажем, что приняли эту методику, что она исключает совмещения ее с химиотерапией. Я не была уверена, что нам надо туда ехать. Но Слава настоял, мы созвонились и поехали. Оказалось, что Руслан давно уволился, нас записали к хирургу, который и делал Славе операцию.
Хирург, полный с большим животом человек, встретил нас как-то очень настороженно, как будто он совсем не ждал нас увидеть вместе загорелыми и такими стройными.
- Вы что сами за рулем? – спросил он Славу.
- Так ведь это не большой труд – баранку крутить – ответил он.
- Вы знаете, Виктор Павлович, Слава много ходит по лесу, ездит на велосипеде, - с радостью сообщила я.
Хирург нахмурился, как бы не понимая, зачем мы в его кабинете, затем, сообщил: - А я завтра тоже ложусь на операцию.
Затем, как бы что-то вспомнив, спросил:
- Вы приехали на курс химиотерапии?
Тут в разговор включилась я:
- Скажите Виктор Павлович, этот метод химиотерапии он действительно может помочь в нашем случае?
- Он может продлить человеку жизнь. В вашей ситуации на полгода, возможно, на год. Но вы должны знать, что после химиотерапии ни этой прекрасной шевелюры и чудной бородки у вашего мужа не будет.
- Тогда зачем вы рекомендуете нам эту самую химию? - резко спросила я.
- Инструкция лечения утверждена минздравом и другой нет, - сказал он просто.
- Так вы рекомендуете ему этот курс?- уже совсем жестко спросила я.
Слава, казалось, был удивлен моей агрессивной инициативой, а хирург раздраженно мне ответил:
- Я вам все сказал. А дальше уже думайте сами, решайте сами… Я должен идти.. Прошу прощения.
Мы вышли и пошли по узкому знакомому коридору. И вдруг я резко повернулась и пошла назад. Я вошла в кабинет.
- Что вам еще? – недоуменно спросил доктор.
- Зачем вы делали операцию? Вы же не оставили ему шансов. Он бы справился с Божьей помощью. У вас же были анализы, снимки. Вы все видели и знали, что ваши методики бессильны! Зачем вы его резали? Вам нужны были деньги? Зачем, зачем?- я заплакала.
На ходу, вытирая слезы, я догнала Славу. Он обнял меня за талию и как всегда беззаботно сказал:
- Ты ему, конечно сказала все, что о нем думаешь, да ?
- Да, сказала…
- Ну и напрасно. Посмотри, как он сам боится операции.
Мы вернулись на дачу, приняв решение против химиотерапии: по словам самого хирурга, она ведь не имела смысла.
Жизнь на даче снова вернула нам надежду. Шла пора грибов. Мы таскали их корзинами и потом часами резали и развешивали на чердаке. Грибы пахли жизнью, волей, лесом, покоем и вечностью. Раз в неделю ездили к службе в Тихонову Пустынь. Слава покупал много, очень много духовной литературы. Нам давно уже хотелось доехать до Оптиной Пустыни. Но эта поездка не укладывалась в один день и мы никак не могли решиться. Читал он эту новую для него литературу жадно, с огромным интересом. Как-то купив книгу об Оптиной Пустыне и долго внимательно изучая ее он сказал:
- Не понимаю зачем несколько поколений наших людей было лишено огромного пласта культуры, культуры духовной. Если бы меня с детства этому учили, скольких ошибок можно было избежать. Насколько лучше и совестливее вырастал бы народ..
Он все чаще и охотнее говорил на темы церковных догматов. Меня поражала его готовность принять их.. Если я с трудом выстаивала эти длинные воскресные или субботние службы, то он стоял завороженный всем этим ... Надо было знать Славу, который, всю жизнь анализировал, сравнивал, докапывался до сути. …В то лето на даче он просто читал и верил.
Бремя неверия
Ярким пятном в памяти всплывает один случай, который произошел со мной в детстве и долго мучил мое детское сознание и воображение. У соседей умер сын. Было ему уже лет двадцать. Во дворе соседей собрался народ на похороны. Было начало лета, день был солнечный и жаркий. Гроб с телом стоял во дворе, очень сильно пахло богороднической травой. Я, увидев, лежащего в гробу Виталия подбежала, прижалась к маме. Гроб подняли и понесли со двора. - Мама, а куда уносят Виталия- спросила я. - На кладбище. - А зачем? - Там его закопают в земельку. - А потом? - А потом он будет там лежать. -А потом?. - А потом … ничего.
Мама ушла вместе со всеми, я пришла домой. Весь тот день перед моими глазами вставала эта страшная картина с бледно - зеленоватым лицом покойника и мое воображение рисовало, как ему будет там под землей. Я никак не могла понять, почему дальше нет ничего. Мое детское сознание не могло принять и понять этого. Позже у меня часто были приступы страха. Я просыпалась среди ночи и вдруг мысль, что меня никогда - никогда не будет, никогда…, ужас морозом сковывал мою детскую душу, я ощущала такой страх и отчаяние. Никогда, никогда… Я бежала к кровати родителей и забивалась между ними. Эти страхи преследовали меня довольно долго. Сейчас я думаю, почему же моя мамочка не сказала мне, что улетел он на небушко, и что ему там хорошо, и не сняла эти жуткие мои страхи.
В школьные годы я была очень рассеяна и учителя часто заставали меня врасплох. Меня мучило постоянное навязчивое сомнение, я не понимала чего-то очень важного, была какая-то тайна… , с которой я не могла смириться. Убеждение в каком-то большом обмане… Оно заключалось в том, что меня кто-то лишил огромного количества необходимых для жизни знаний и связей, и в моем мозгу оставили только маленькую коробочку с куцей информацией, убрав главные связи со всем остальным миром, главные знания о нас, о жизни, зачем мы живем и что после…
Страхи мои прошли только уже в моей совсем взрослой жизни, когда я стала читать духовную литературу. И чем больше я читала, тем спокойнее воспринимала смерть. В конце концов пришло ясное понимание того, что смерть и жизнь - это нескончаемый процесс Жизни. За нашей смертью обязательно следует жизнь, цикл бесконечного воспроизводства жизни. Человек в этом едином целом маленькая его частица. Иисус Христос показал человеку эту великую истину единства: он растворился в Отце небесном, чтобы стать с ним одним целым. «Я и Отец – единое…». Видимо, в этом и есть та великая непознанная человеком тайна жизни и смерти.
В году 1977-ом, или в 1978-ом, точно не помню, я возвращалась из Москвы, была в командировке. В купе моими соседями оказались пара пожилых людей, муж и жена, которые тут же начали раскладывать еду на столике. Четвертым пассажиром оказалась красивая пожилая женщина. Меня, с первой же минуты, поразил цвет ее лица и глаза. Кожа на лице была бело-розового цвета, красивые волнистые седые волосы, зачесанные назад, были собраны в тугой узел и ясные, яркие глаза. Лицо было каким-то очень светлым, оно притягивало взгляд. Мы разговорились и познакомились. Анастасия Павловна была игуменьей …. Ехала она до Куйбышева (ныне Самара), насколько я поняла, ехала по делам московской иепархии. Меня заинтересовала книга, которую она читала. Книга была старая, что говорится зачитанная до дыр. Некоторые листочки были с изношенным правым углом, который страдает от перелистывания. Я поинтересовалась, что это за книга. Она с готовностью предложила мне посмотреть ее. Я взяла ее и прочитала: Феофан Затворник. «Письма к незнакомке». Кто это такой, этот Феофан Затворник? - Вот видите вы не знаете, а надо бы всем девушкам Святителя читать. Может и по другому бы народ жил, радовался бы и печалился по человечески, а не по бесовски. Тут в разговор вступил мужчина, лицо его землисто-серого цвета, казалось еще более потемнело, он резко сказал ей. – Что вы здесь своей пропагандой занимаетесь? Мало вас гнали и уничтожали, все никак не успокоитесь. Я попыталась защитить Анастасию Павловну и сказала: - Оставьте, мне очень интересно. Я бы с удовольствием эти книги почитала, да где их взять? Анастасия Павловну ничуть не расстроил агрессивный выпад соседа, она мягко сказала мне: - А как только захотите почитать такие книги, так они к вам сами дорогу найдут. - Вот видите, теперь она вас пригласит в церковь, а там вам книжечки и дадут, - зло продолжил попутчик. Он отвернулся к окну. Я забралась на верхнюю полку, взяла книгу и стала читать. Чем больше я читала эти письма Феофана Затворника, тем больше росло мое удивление. Почему запрещают эту литературу. Эти письма были наполнены такой любовью к людям и таким желанием рассказать им о самых важных, самых насущных проблемах, с которыми сталкиваются все люди, желающие праведно и благочестиво прожить жизнь.
Я оказалась ничем не лучше своих родителей атеистов, я также, как и они жила без Бога. Детей, когда они рождались, не крестила. Уже в своих сорок лет я поняла, что наука ничего не может объяснить, ничего не может ответить на главные вопросы. Откуда мы, кто мы и в чем наше главное предназначение…. Дети мои крестились сами, совсем уже взрослые, крестились осмысленно …
Мой папа был партийный, на войне вступил в ряды компартии и долгие годы возглавлял местную партийную ячейку. Мама в Бога не верила, и неверие ее было глубоко мотивированным. Она хорошо помнила, как по выходным всей семьей ходили они в храм. А в девять лет она видела и на всю жизнь запомнила, как разрушали их старую церковь в ее деревне и что происходило в соседних. Когда потом она вспоминала об этом, то всякий раз добавляла: - Народ-то говорил, что Господь всех накажет, кто рушил, а они все на повышение пошли - кто в город, кто в район..
- А кто рушил то?
- Активисты, комитетчики. После революции в комитет бедноты вошли самые ленивые и хулиганистые мужики - говорила она. - Они то и сломали церковь. Церковь была старенькая деревянная, строили ее всем миром еще первые переселенцы из Калужской области. Наш род Родионовых тоже из Калужской губернии. Тятенька рассказывал, что после крестьянской реформы 1861 года, его прадед, Родионов Павел Тимофеевич, забрав своих четверых детей, жену, да еще приемного сына, поехал за Урал искать свободные земли. Но ехали не одни, а семей пять или шесть. Остановились здесь и начали обустраиваться. Потом еще с Украины люди приезжали, с Рассеи. Потому в деревне нашей три конца, три улицы: Калуга, Рассейская и Хохлы. Так вот первые переселенцы и строили эту церковь. А эти дикари безграмотные за два дня управились, все зачистили. Главный был Федька Судак, и с ним еще отрепье наше деревенское. Народ собрался, люди плакали, просили их остановиться. Куда там, колокола скинули…
Так вот все думали, что Господь их накажет. А через год нашего Федьку забрали на повышение в район, а потом он был долго большим начальником в области. Говорили ездил на черной Волге, а потом начальником был, аж в самой Москве. Так где он Бог то ? - спрашивала мама.
- Большой начальник, не значит большой человек, мама.
- Да, какая разница, - отмахивалась она. Такие вот «судаки» и сейчас всем заведуют.
Одним словом, время обманчиво убедило многих, что никого нет над нами, кто бы защищал и отстаивал высшую справедливость. И хотя мама все праздники церковные чтила, как и все в нашей деревне, но в церковь не ходила, да и не было ее на нашей деревне.
О Федьке Судаке я еще слышала от нее рассказ о том, как он со своими архаровцами раскулачивал семью моего деда. «Забрали корову, лошадь и сеялку. Семья была - десять человек - семеро детей, отец, мать и бабушка. Было у нас две коровы, лошадь с телегой, да изба пятистенная. Так вот эти ребята из комбеда и забрали лошадь, корову и сеялку. Деревня наша, вообше-то, была бедная, помещиков и кулаков никаких у нас не было, в основном простые крестьянские семьи. В каждой семье минимум пять детей. Ну кто побольше работал, у того и лошадь была и пасека. Но жили бедно, с теперешним-то временем не сравнить. Я в восемнадцать лет замуж выходила, так у меня одна юбка холщовая была, да пара блузок.
Когда нас ракулачили, лошадь-то с коровой забрали, тятенька ночью, оставшуюся корову впряг в телегу, посадил нас четверых младших и мы поехали на нашей корове в Сибирь. Помню, ехали долго, доехали до деревни Старая Ювола, что под Томском. Да это уже другая длинная история. Приехали, жить негде. Поселили нас какие-то дальние его родственники в бане. А осенью ловил тятенька с мужиками рыбу сетями, застудился сильно, долго болел. Так и сгинул тятенька. Там в Старой Ювале и похоронили. Где он Бог-то?
Крестины
Именно в середине лета, а точнее, во второй половине июля, нам сообщили о намеченных крестинах Оленьки. Саня прислал за нами машину. Мы решили, что поеду я одна: стояла жуткая жара: ехать туда и потом обратно было довольно утомительно. Итак, оставив Славу на даче, я уехала, чтобы вечером вернуться.
Саня с Линой жили уже второй год в Петрово-Дальнем в бывшем цековском пансионате для больших партийцев. Хорошо благоустроенные номера, вымуштрованные горничные, маленькая кухонька и ресторан внизу все это значительно облегчало Линину задачу по ведению хозяйства. К тому же после родов она постоянно болела. Я, правда, не могла понять чем, да и в тот период я была занята Славой и только им.
Сейчас, задним числом, я не могу себе простить своего полного неучастия в жизни Сани. Славина болезнь, наша ежедневная борьба за его жизнь, отодвинули на задний план проблемы моих детей. Это сейчас я понимаю каково было Сане в первые годы жизни с Линой. Уже намного позже я узнала, что Лина была тяжело больна, она еще до рождения Оли перенесла несколько операций. К тому же у нее была сильная аллергия и астма.
Выяснилось, что вместе с Олей крестится и мой Саня. Оказывается, при крещении ребенка надо, что бы хотя бы один из родителей был крещеным. Лина и Саша оба были некрещеными.
Народ во дворе утомился ждать. Я поднимаюсь в их номер. Саша держит на руках Оленьку. На ней чудный, в вышитых и вязаных цветочках чепчик, необыкновенное бело-розовое платьице и кружевные чоботочки с пампушками и бантиками. Но Лина еще совсем не готова, не причесана, очень сердитая. Саня торопит ее: - Лина, там народ уже заждался. Решай, ты едешь или нет. Из соседней комнаты выходит Наташа и преданно, глядя в глаза матери, то ли спрашивает, то ли утверждает:
- Глупости это все, да мама?.Да?
Лина молчит. Понятно, что девочка повторяет ее же слова и всем своим видом показывает полную свою солидарность с ней.
Наконец-то все готовы, рассаживаются по машинам, и мы едем в храм, что на Николиной Горе. В храме идет ремонт, но он уже действует. Идет служба. Мы все компанией толкаемся во тесном дворе храма. Крещение после окончания службы. Устав, я присела на бревна, что свалены здесь же во дворе. Рядом сидели родители Лины. О чем-то надо говорить с родственниками, хотя все мои мысли уже там со Славой. Странные тогда происходили со мной вещи: живя рядом бок о бок с ним я была почти спокойна. Слава вел себя так спокойно и уверенно, он так верил в свою долгую - долгую и счастливую будущую жизнь. Я попадала под мощный поток какой-то его защиты. Но стоило мне отъехать от него на два-три часа, и я понимала, что беда рядом, она может уже сейчас нагрянула, пришла без меня и я рвалась к нему.
Служба явно затянулась, уже шло причастие, народу было много.
- Хорошо, что ребята крестят Олечку, - обращаясь к матери Лины сказала я.
- Да, ответила она. Жаль, что мы с вами во время не покрестили наших детей.
- А Лина почему не захотела сейчас, вместе с Олей и Саней? - спросила я.
Тут вмешался Линин отчим:
- Вы сами в это верите и верьте, а других не трогайте, - раздраженно сказал он.
Он поднялся с бревна, встал перед нами и с ухмылкой всезнающего человека, обращаясь ко мне сказал:
- Если бы вы получили хорошее образование, то не занимались бы этой ерундой,- он быстро отошел.
- Он со всеми так разговаривает или только со мной? – обратилась я к Ольге Вадимовне
- Он любит подискутировать, - миролюбиво ответила она.
Настроение мое было в конец испорчено. Мы уже больше двух часов на солнцепеке, я неотрывно думаю о Славе, когда же я доберусь до дома. Наконец, нас пригласили. Вначале крестили взрослых, которых было около десяти человек. Процедура длилась долго и очень серьезно. Я не отрываясь смотрела на Саню, он был спокоен и сосредоточен.
Я немного успокоилась, все-таки я должна была присутствовать при таком важном для нас событии. Я поискала глазами Лину и увидела их с отчимом на противоположной от меня стороне. Они стояли чуть поодаль от остальных людей, о чем-то тихо переговариваясь. Лина, стройная, в отменной стойке модели и рядом возвышался, приобняв ее за плечи Юрий Геннадьевич. Я с раздражением подумала: - Зачем они здесь? Никого силой в храм не тянут. Зачем это нарочитая демонстративная отстраненность от всего, что здесь происходит. Сидели бы дома. Нет, они не участвовали демонстративно-показательно.
На дачу я приехала уже поздно вечером. Слава истопил для меня баню, и был несказанно рад моему появлению. Спросил, как все прошло. Я рассказала про стычку со сватом, который считает, что с помощью науки и хорошего образования можно все в мире объяснить, что вера – удел необразованных.
- Ты бы попросила его объяснить с позиции физики, что такое совесть, стыд, вдохновение…
Сейчас, когда уже долгие-долгие годы я одна, без Славы, я задаю себе один и тот же вопрос: как ему удалось сделать это последнее лето таким спокойным, умиротворенным, порой даже счастливым. Славка, Славка, никто и не догадывался о твоем потрясающем мужестве и любви.
Ушел мой Слава в сочельник, 6 января 2000 года. А потом была длинная и холодная зима. Я долго не знала, как дальше жить, сосущая пустота в сердце, полная потеря желания вставать и куда-то идти, что-то делать. Я отключила телефон, слонялась по пустой комнате. Без Славы моя уютная прежде квартира превратилась в чужое ненужное прибежище…
Но шли годы и жизнь продолжалась.
Часть 4. Гостевой домик. Солнечное утро и конфликт. И сказал Господь. Мой праздник-восьмое марта. Благословляю вас леса.
Гостевой домик
Об этом домике следует сказать особо, так как именно он, поначалу как «мамин домик» и повинен в моем конфликте с Линой, который я переживаю до сих пор. А дело было так. Когда Саня купил этот участок на Николиной Горе, на нем было две постройки: бетонная коробка главного дома и гараж на две машины. Он пригласил меня посмотреть свое приобретение. И когда мы ходили по будущему дому, то он, указывая на перегородки, больше там ничего и не было, говорил:
- Вот здесь будет мой кабинет, а здесь рядом будет твоя комната. Наверху спальня, комнаты девочек.
Мне было так радостно, что в своем будущем он не исключает меня.
- Когда захочешь, тогда и приедешь, мама.
И хотя я пока не собиралась жить с ними, но его забота о моем будущем тронула меня. Потом мы пошли смотреть территорию вокруг дома. И, вдруг я воскликнула:
- Саня, а почему бы над гаражом не построить второй этаж. Это и будет моя комната. Отдельный вход, я вам не мешаю, и вы все рядышком.
- Да, это идея. Кстати, я уже видел такие варианты здесь.
И потом, позже, когда я справлялась о доме, он, сообщая о делах, обязательно говорил, как идет строительство «маминого домика». К моему домику подвели свет, воду, канализацию. Я радовалась, что обо мне не забывают: у меня есть там свое место, я смогу быть в семье, общаться с внучками.
И вот я снова в этом красивом доме. Ребята живут здесь уже больше года. Но дом уже полностью обставлен, уютно, просторно. В большом холле камин. Из холла два выхода, в зимний сад и в просторную кухню. Я здесь всего третий раз, но уже знаю, где что находится. Мы с Саней сразу уходим до ужина погулять в лесу. Лес на Николиной горе вытесняется усадьбами, но еще есть удивительно сохранившиеся первозданные участки хорошего соснового леса.
Но лес, примыкающий к поселку совсем больной. Я впервые вижу огромные пространства съеденного короедом леса. Меня это даже пугает. Как это возможно было допустить и почему никто это не останавливает. Саня показывает на поле:
- Видишь, начаты новые посадки сосны.
Маленькие елочки стройными рядами уходят в сторону главной дороги. - Я уж думала, здесь все продадут, уж больно заманчива цена для продавцов. Хотя я не понимаю ее бешеной цены. У нас под Калугой и лес лучше и грибов больше, и речки чище.
Гуляем, беседуем обо всем, мы давно не виделись. Я вижу, что Саня гордится своим приобретением. Да мы все мечтали о большом семейном доме, и я его понимаю.
- Ты знаешь, мама, я до сих пор, когда подъезжаю или подхожу к своему дому, не верю, что это мой дом, с ударением на слово «мой» говорит он.
- Еще бы. Прожить всю жизнь со мной в однокомнатной хрущевке, или у бабушки в деревне в бараке и, вдруг, на Николину гору, - улыбаюсь я.
Саня тоже улыбается и с проникновенной печалью говорит:
- Жаль, что дед не может все это увидеть, вот бы удивился и порадовался,- продолжает он размышления вслух.
- Да они там, небось, вместе с бабушкой только и делают, что удивляются, царство им небесное, - продолжаю я.
- Знаешь, мама, это удивительно, но я постоянно ощущаю их присутствие. Когда бывает особенно тяжко – дедушка всегда рядом. Ты помнишь, как он меня звал? - Саня смеется.
- Как же не помнить. Санюк он тебя звал. Говорил, что друг у него в детстве тоже был Санюк.
- Мама, а ты помнишь тот случай, когда бабушка к Пасхе избу выбелила? – Саня ждет от меня ответа.
- Так ведь она к каждой пасхе свою избу белила, - отвечаю я.
- Да тот смешной случай с дедом, я тебе его уже рассказывал. Помнишь, ты отправила нас на все майские праздники к ним, в деревню. Я уже учился в пятом классе, а Митя в третьем.
- Саня, не помню, - слукавила я.
- Ну тогда слушай. Деда Коля ушел на работу, как всегда утром рано. Бабушка быстро - быстро шторки с занавесками все поснимала, на улице в корыте замочила. Мы с Митей все из дома лишнее на полянку перед крылечком вынесли. Баба Маруся заставила нас маленькими ведерками воду в бочку таскать, а сама начала комнату белить. День был солнечный теплый. Мы что-то все на улице делали. Потом баба обедом нас накормила, занавески свои перестирала, в подсиненной воде все пополоскала, на веревку перед домом повесила. Кухню пошла белить. Не успели мы оглянуться, а она уже полы моет, воду из нашей бочки берет. Полы вымыла. Утюг с углями разожгла. Я ей помогал угли в нем раздуть. Саня показал, как он размахивал утюгом, чтобы угли разгорелись.- Потом она все занавесочки со шторками погладила и говорит, пойдемте, поможете повесить. В квартире дух чистый от потолка, от занавесочек подсиненных. Мите поручили герани вымыть и горшки протереть. Бабушка герани на окошки поставила. Потом мы стол с табуретками занесли. Она половички постелила. Сели мы на кухне за чистый, с блестящей вымытой клеенкой стол. Ты помнишь, стол на кухне у окна стоял. Баба в окно посмотрела, потом на часы взглянула и говорит. – Дед ваш скоро с работы придет. Надо ужин гоношить. И начала ужином заниматься. А нам из чистой квартиры на улицу идти неохота. Бабушка говорит: - Интересно, дед-то ваш заметит или нет, что я всю квартиру выбелила?
- Конечно, заметит, в один голос говорим мы.
- А может и не заметить, - сказала баба. Вот что, он придет, а вы молчите, не говорите ничего.
С нетерпением ждем деда. Дед приходит, заходит на кухню. На нас смотрит, как всегда ласково и говорит:
- Ну что, семья ужинать будем?
- Будем, будем, - говорит баба.
Мы все сидим за столом. Я не свожу глаз с деда, а он спрашивает, ты что Санюк так смотришь, тоже небось есть хочешь, как и я. Бабушка ему говорит:
- Коля, ты ничего не замечаешь что ли?
Деда посмотрел по сторонам, потом в окошко и говорит:
- Травка зеленеет…
А Митька захихикал и весело продолжил:
- Солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит.
Мы начали громко смеяться, а баба говорит:
- Травка ему зеленеет, а в доме-то что изменилось?
И тут деда говорит: - Чисто в доме Маруся, хорошо.
- Да бабушка же всю избу выбелила…., начали мы наперебой ему втолковывать.
- А,… вон оно что. А я думаю хорошо в доме, дух свежий, да думаю это от вас мне так хорошо. А как же вы все успели - то, с опозданием начинает он удивляться. Вы все в бабу Машу. Она - ох и крутая у нас.
- Да уж не то, что ты, утлый,- миролюбиво говорит баба.
Я с удовольствием, в который раз, слушаю эту историю и думаю о том, что моим деткам повезло, они познали настоящий крестьянский быт, простую и тяжелую жизнь нашей российской провинции. Достигнув благ, они смогут это оценить. А что будет с моими внуками и внучками… Они уже никогда не узнают…. Смогут ли они с такой искренней любовью относиться к простым людям из нашей пугающе бедной деревни.
Лина пригласила всех к ужину. Кухня большая, прекрасно оборудованная. Длинный овальный стол для большой семьи. Наташа с Олей помогают расставить тарелки и приборы.
После ужина спать я ухожу в свой домик. Хотя Лина и девочки называют этот домик гостевым. Вот и сегодня старшая Наташа внимательно глядя на меня спрашивала:
- Баба Нина, вы пойдете спать в гостевой домик?
- Да - ответила я, и ушла.
Спалось мне хорошо. Ребята поставили там старый широкий диван и два кресла . Маленькая уютная кухня, хорошая ванная комната. Я чувствовала, что снова обретаю семью. Я заснула мгновенно и очень крепко, как давно не спала.
Солнечное утро и конфликт
Утром послышался топот ног по лестнице и ко мне влетели девчонки, веселые и довольные.
- Доброе утро, папа-мама встали? – обнимая их, спросила я.
- Что ты баба Нина, - они удивленно посмотрели на меня. Сегодня выходной и они встанут после одиннадцати.
- А вы уже позавтракали?
- Нет, но мы можем сами достать из холодильника по йогурту и съесть. Но мы лучше с тобой порисуем. Но не успели мы устроиться для рисования, пришел Саня и всех увел завтракать. После завтрака мы все пошли в лес. Лину я за завтраком не видела. После прогулки мы все, я, Наташа и Оля с удовольствием малевали картинки… Вдруг, резко началась гроза. Девочки убежали в дом. Зашел Саня, пригласил на чай.
Только мы разлили чай, и тут в дверях кухни появилась Лина. Что-то случилось, промелькнуло в моей голове. Лицо Лины было все перекошено, толи от боли, то ли от злобы. Оно было без макияжа и я, пожалуй, впервые увидела ее в таком виде.
- Где пакет с документами? - властно спросила она, обращаясь к Сане.
- Какой пакет, - спросил он.
- Пакет, где документы по дому, сейчас за ними подъедут.
- Я не видел. А где он должен быть?: - в свою очередь спросил Саня.
- Он лежал в прихожей, я специально приготовила, чтобы отдать водителю.
Саня спокойно сказал, что он не видел никакого пакета. Я засуетилась. Вид Лины был такой, что все, кто находился здесь, были перед ней виновны.
- Я пойду и поищу, - пролепетала я.
В это время вбежала Наташа и с радостным криком:
- Да вот же он твой пакет, - она вручила Лине пакет с документами.
- Он в твоей комнате был. Ты же сама его туда отнесла.
Мы решили, что гроза миновала, и снова приступили к чаю, но не тут-то было.
- Вы, - она зло смотрела мне в глаза, - вы закончили ваше рисование? Вы там за собой все убрали? Скоро привезут гостей, я должна подготовить гостевой домик, - она в упор смотрела, то на меня, то на Саню.
- Гостей, каких гостей? - от неожиданности спросила я. Но, не дожидаясь от нее ответа, поняла, что дело в чем-то другом и никаких гостей нет, я встала и, обращаясь к Сане, решительно сказала:
- Саша, проводи меня до автобусной остановки.
- Мама, садись и спокойно пей чай - настойчиво попросил он.
- А что я такого сказала? - зло продолжала Лина.
- А что там убирать, Лина. Мольберт с красками пусть остается, девочки будут там еще рисовать – попыталась мирно сказать я, снова усаживаясь за стол.
- Девочки там не будут рисовать – с нажимом и нетерпением сказала Лина.
- Это ваше дело,- уже спокойнее ответила я. Но мольберт я сейчас не смогу забрать, я не понесу его на себе. Как-нибудь передадите с водителем.
С самого того момента, как она встала в дверях, с перекошенным от злобы лицом, мне все время хотелось встать и уйти, уйти срочно, сию минуту. Я видела, что-то произошло, но что произошло?
- Саня, проводи меня, покажи, как идти до автобусной остановки.
Я решительно встала и пошла к двери. Лина освободила проем и также агрессивно продолжала:
- Что я такого спросила? Я спросила можно ли убрать домик для гостей?
Я вышла во двор, затем в калитку со двора. Кругом высокие заборы, узкая улочка. Все здесь не приспособлено к пешим людям. Меня догнал Саня.
- Мама, не делай никаких выводов. Лина болеет. Она завтра будет сожалеть об этом, ей будет стыдно, она будет извиняться.
По моему, он и сам не верил в то, о чем говорил. Мы шли по узкой, совершенно не приспособленной для пешеходов улице. Шел небольшой дождь. Машины заставляли нас жаться к высоким заборам.
- Саня, я не понимаю, что произошло. Ты это можешь как-то объяснить? Она сама меня пригласила, даже подстричь модно пообещала. Что-то происходит между вами? - спросила я.
- Да нет. Она просто себя плохо чувствует.
- Саня, она когда-нибудь бывает здоровой? Такое впечатление, что она себя хорошо чувствует только в ресторане на Монмартре, когда устриц ест, или на Кипре, где море теплое, рестораны, где еда по заказу.
- Мама перестань, она, действительно, больна.
- Твоя бабушка Мария Георгиевна, сказала бы: – Вот волю- то бабы взяли над мужиками, - продолжала я.
Саня молчал. А в моей голове уже рождался страх за Саню: она не любит моего сына, он не устраивает ее. Но эти мысли были слишком оскорбительны для моего Саньки, и я прогнала их. Мы помолчали.
Дома я не находила себе покоя. Живя от них на расстоянии, я полагала, что у них все хорошо. Сутки, проведенные на Николиной Горе в их доме говорили об обратном. Лина завела там свои порядки. Вокруг нее вечно какие-то чужие люди, садовник, домашняя работница, няня. Увидев все это, я ужаснулась. У Саши нет дома, как он мечтал. Есть место, где постоянно обитает, обслуживающий Лину, персонал. К тому же она постоянно болеет. Изучив мягкий нрав своего мужа, она жестоко пользуется этим. Этот ее выпад показал, что никто из нас в этом доме ей не нужен. Я понимала, как страдает мой сын. Страдает он больше всего от того, что я увидела, своими глазами увидела, каково ему в этом большом и светлом доме.
Одним словом, после посещения богатого, но чужого мне дома, я потеряла покой. И хотя я старалась себя успокоить и найти аргументы в пользу Лины: - Это мать Оленьки и жена твоего сына, - уговаривала я себя, но мысли одна тревожнее другой, не уходили.
На другой день утром позвонила Лина. Не поздоровавшись, она сразу начала монолог: - Нина Николаевна, вы пять лет мечтали, чтобы я ушла от вашего сына. Вы добились своего. Мы с девочками уходим сегодня же. Будете царствовать в доме одна. Вы думаете, я забыла о том вашем звонке, когда вы обвинили меня в разрушении его семьи и во всех остальных грехах. Я никогда вам этого не прощу, слышите, никогда. Она положила трубку.
Я долго не могла прийти в себя.
Что же с ними происходит? Почему она пять лет не вспоминала о нашем давнем разговоре, а сейчас, именно сейчас, когда, наконец, они официально зарегистрировали свои отношения, она вспомнила о нем. Тревога за сына не покидала меня. Мой Саня заслуживал любви и верности.
Мысли ходили по одному и тому же кругу. Я обвиняла себя: зачем поехала туда. Лучше бы, как всегда, Саня приехал ко мне. Я поклялась себе, что никогда больше не появлюсь за их высоким забором на Николиной горе. Я набрала номер Саши. В трубке глухой раздраженный голос.
- Саня, прости, что звоню на работу. Но мне позвонила Лина. Говорит, что они уходят от тебя. Ты ее успокой, скажи, что мне ничего не надо. - Оставьте вы меня все в покое, - раздраженно сказал мой сын и положил трубку.
Душа моя зашлась от горя. Ладно, Лина, она имеет права ошибаться во мне, я ей чужой человек, она без зазрения совести может обидеть меня. Но Саня? Почему он так со мной? В чем же я виновата?
Я слегла. Меня мучила совесть, что именно я повинна в их ссоре. Не понимая своей вины, вела бесконечные диалоги сама с собой, я выясняла, откуда идет ее агрессия. Вывод был один: дело в их отношениях, Лину что-то не устраивает в Сане, от этого ее непомерная агрессия и желание сделать больно не только ему, но тем, кто близок ему. Она лучше меня знает, как Саня привязан к Олечке, какая между ними связь. Потеряв своего старшего сына, с которым ему даже не позволяют поговорить по телефону, он просто не переживет расставания с любимой дочерью.
И сказал Господь…
Всегда, когда я не могу справиться с ситуацией, мне помогает Природа. Когда на душе сумрачно, горько, и силы мои на исходе, я всегда обращалась к природе. Я шла в лес, в поле, прекращала думать о своих проблемах, именно природа помогала мне прекратить перемалывать свои горькие мысли, я всякий раз ощущала желание слиться с природой, стать ее частичкой, частичкой вечности, почувствовать ее величавый покой, тишину и силу. Природа с радостью принимала меня в любую погоду. И в метель, и в дождь - я чувствовала ее тихую радость, все вокруг ласкало меня. Тихий шелест листвы, ветерок, легкое потрескивание деревьев. Я трогала их руками, мысленно восторгалась ими, и ласкала их своим взором. Боже, как ты все устроил? Как это Тебе удалось, Господи? Сама гармония обнимала меня, во мне начинала звучать тихая музыка или песня. Я ощущала, как вместе с этими звуками в меня вливаются неведомые мне силы, наполняя меня покоем и любовью. Природе я могу писать долгие и благодарные оды. Природа, лес, река спасли меня когда-то в Тольятти, где я осталась наедине со своей бедой. Именно на природе приходили ко мне чистые стихи и слова благодарности.
Пасхальный чистый лес - моя отрада.
Мечтою пахнет молодая мята.
Раскинув руки, я лежу в траве,
Я набираюсь сил, мой дух опять воскрес,
И теплый дождь - как музыка с небес.
Природа дает метафизические знания о мире. Недаром испокон века Россию возрождали люди, выросшие на природе. Дети дворян и крестьян – вот главная сила России. Те и другие вырастали в тесном общении с природой, учились у нее многому, видели, как все связано со всем, учились у самой природы системно мыслить. К тому же, если в селе был храм и хороший батюшка, то кроме здорового физического воспитания дети получали и духовное. Все вместе позволяло взрастить человека добротного качества.
Природа моя верная утешительница и по сей день. Проблемы, от которых бежала из города, на природе кажутся рядовыми, суетными и не заслуживающими того, чтобы растрачивать свое сердце и душу на них. Проходит неделя и я снова здорова. В моей голове все расставлено с Божьей помощью по своим местам. Я благодарю Господа, что дал мне дело, научил меня радоваться солнцу и дождику, и каждой травинке в поле.
Вся моя работа много лет связана с охраной природной среды. Был у меня хороший приятель Виктор Гопко. На нашей кафедре он работал в секторе науки. Говорил мне так:
- Нина Николаевна, я высоко ценю это ваше неуемное желание раскрыть всем глаза на существо проблемы наших неправильных отношений с природой, на всю постыдность роли, которую взял на себя этот недоразвитый hоmo-sapiens. Но вы же сами говорите, что не встречали в жизни человека, кто бы был против чистой реки, леса, чистого воздуха, а вона, что творится. Значит действуют какие-то объективные законы, которые сильнее человека.
- Да, безусловно действуют, отвечала я. Это законы природы, на основании которых она и отбирает варианты своего развития. Все что не вписывается в ее глобальные биосферные круговороты она - природа отбрасывает, сразу. Вот и человек, если не поймет и не впишется со своим хозяйством в ее круговороты, то будет поставлен на место, возможно, что не будет ему места на Земле.
- Что вы такое говорите? Природа создала человека и гордится им как своим наивысшим достижением. Она дала человеку разум, и найдет способы как подсказать ему линию поведения, но не уничтожит его, как не может мать убить своего любимого сына.
- Она и не станет этого делать: человек погубит себя сам, - отвечала я. Такие перепалки на кафедре возникали довольно часто и потом я долго размышляла над тем, почему же действительно нет ни одного человека на Земле, который был бы против чистых рек, озер, здоровой в них рыбы и т.д. и т.д. Но почему же все грязнее наши реки и леса. И когда же мы одумаемся…
Читая Библию, мне многое в поступках Господа было непонятно. Например, из книги Бытия, помните, получив тревожные сигналы от своих ангелов и архангелов, что творится на земле, какое запустение и разврат в душах человеческих, Господь однажды раскаялся в содеянном: «И раскаялся Господь, что создал человека на Земле, и воскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю: ибо Я раскаялся, что создал их» ( Книга Бытие, 6:6-7). Не понимала я, почему если человек себя ведет отвратительно, то вместе с ним надо истребить все живое на Земле.
Но дальше, что было помните. Не решился Он тогда уничтожить Свое творение совсем. И нашел он человека праведного и непорочного по имени Ной и предложил ему возглавить проект под названием «Ковчег». В проекте Господа было предусмотрено все для сохранения «всякой плоти по паре». А потом Господь сорок дней и сорок ночей изливал дождь на землю и истребил все существующее с лица земли, что создавал с такой любовью и надеждой. «И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом. На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди. Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих, умерло.
Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли: от человека до скота. и гадов, и птиц небесных, все истребилось с земли: остался только Ной, и что было с ним в ковчеге» (Бытие, гл 7, 19-23).
И еще не раз учил Господь человека, как ему вести себя на Земле, учил главным правилам жизни. Человеку на земле отводилась роль наиважнейшая.
И уже намного позже, после потопа, не раз он наказывал людей за пренебрежение к его законам. Не переставал учить людей как ходить путями Господними. Снова призывает он праведного Авраама (потомка Ноя), призывая его спасти праведников, так как задумал уничтожить, погрязшие в разврате города Содом и Гоморру. «И сказал Господь; вопль Содомский и Гоморский, велик он, и грех их тяжел он весьма. Сойду посмотрю, точно ли они поступают так, каков вопль от них, восходящий ко мне, или нет: узнаю» (Бытие, гл 18, 20, 21).
Диалог между Господом и Авраамом долго не давал мне покоя: в нем такая боль и трагедия человечества. Приведу часть этого поучительного диалога.
«Подошел Авраам к Господу и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы тоже было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?
Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.
Авраам сказал в ответ: вот я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть до пятидесяти праведников не достанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?
Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять.
Авраам продолжал говорить с Ним, и сказал: может быть найдется там сорок. Он сказал: не сделаю того и ради сорока.
И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть найдется там тридцать? Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать.
Авраам сказал: вот я решился говорить Владыке: может быть найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати.
Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти.
И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом» (Бытие, гл.18, 23-33).
Чем закончилась история с Содомом и Гоморрой известно из вечной книги книг. Не нашли и десяти праведников и вывели ангелы из Содома только одно праведное семейство. « И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастения земли». (Бытие, гл. 19, 24-25).
Так это все закончилось. А нашлось хотя бы десять праведников и устоял бы целый город. Не зря в народе говорят, что на праведниках земля держится.
Мой праздник – Восьмое марта
У ребят все обошлось, они помирились. Я думаю, что Саня, как всегда уступил, он, вообще не умел ссориться. В критических для него случаях он предпочитал просто отойти, жил по бабушкиной поговорке. Я так думаю, а кто его знает, как оно там было.
Со временем я смирилась с Линой: мне нравилось, как она воспитывает девочек, они всегда были чистенькие, в модных одеждах, веселые и доброжелательные. Саня тоже выглядел счастливым. Он всегда был хорошо одет, выглядел довольным жизнью. Наши отношения с Линой как-то сами по себе наладились. Мы редко виделись, но при встречах она была всегда сдержанна и приветлива. Я успокоилась за Саню. И все-таки иногда я с пристрастием спрашивала - все ли у него в порядке в личной жизни. Он, весело глядя мне в глаза, говорил:
- Да, мама, да! У меня все в порядке.
А что еще надо матери. Главное для нее знать, что ее дети счастливы и у них все хорошо. Саня в последние годы совсем перестал мне звонить. Иногда, проводя эксперимент на предмет, когда он обо мне вспомнит, я не звонила ему. Проходила неделя – Саня не звонил. Я не выдерживала. Набирала его телефон. Слышала его спокойный голос и спрашивала:
- У тебя все в порядке?
- Более - менее, - говорил он.
- Более - менее или менее-более?- переспрашиваю я. Он смеялся и уточнял:
- Больше более, чем менее.
- Саня ты почему мне совсем не звонишь?
- А что-то случилось?
- Нет, слава Богу, ничего не случилось. Но почему ты не звонишь?
- А ты, мама, почему долго не звонила?
- Я ждала, когда ты.
- Мамочка, прости. Я день кручусь, а вечером уже поздно.
- Саня, я прошу тебя, почаще звони мне и хоть что-то рассказывай о вашей жизни, - просила я его.
Но все оставалось по-старому. Он крутился в этом бесконечно неудобном кривом колесе отечественного бизнеса, уходил рано, приходил поздно. Я видела, что у него хронический дефицит времени, и сам он - большой дефицит для своей семьи.
Я научилась жить своей жизнью, старалась не напоминать о себе часто. Лине я была благодарна за то, что ей удавалось уводить Саню от бесконечных тупых забот и хлопот, связанных с бизнесом. Два, а то и три раза в год они все вместе уезжали отдыхать в какое-нибудь зарубежье. Если раньше я могла видеться с ним по праздникам и обязательно в дни рождения, то со временем все изменилось. Новый год он встречал в узком кругу семьи, на день рождения, который у него в мае, они уезжали на две недели на Кипр, вот уже три года подряд. За три последних года я поняла, что из всех праздников мне осталось только восьмое марта. На восьмое марта Саня приезжал ко мне с цветами и шампанским. Готовил сам что-то очень вкусное, и я была счастлива, он мне рассказывал продолжение истории своего бизнеса. Я ахала, какие бесконечные катакомбы придется еще преодолеть, если оставаться в бизнесе. Мы обсуждали текущую экономическую политику: я всякий раз удивлялась Сане. Как он может существовать в этой чужеродной для него среде. И оставшись одна, долгими вечерами размышляя над услышанным, всякий раз приходила к одному выводу. Саня уже не сможет жить по другому. Эта жизнь, которая отняла у него возможность творческого интересного труда, взамен дает ему многие материальные возможности, она намного привлекательнее лучше той, которую он прожил в нищете со мной.
Лина в последние два года постоянно болела, я, видя, как тяжело это переживает Саша, хотела искренне помочь, но не знала как. О болезнях своих она распространяться не любила, Саша тоже ограничивался тем, что просто сообщал о ее плохом самочувствии. Но однажды я наблюдала сама, с каким трудом ей дается ее внешний вид. Как-то они пригласили меня побыть день с Оленькой. Жили они еще в том самом пансионате в Петрово-Дальнем. День с Олей прошел быстро и весело. Лина меня предупредила, что обед на нас заказан в ресторане на втором этаже, а к ужину она уже вернется. К назначенному времени Лина не вернулась. Одев Олечку, я вместе с ней спустилась вниз. Мы ждали ее на улице. Вскоре подъехала знакомая машина, водитель вышел, открыл заднюю дверцу. Лина с трудом вышла из машины, модные дорогие туфли, вся она соответствовала обложкам модных журналов. Оленька бросилась к ней. Но, когда она подошла ближе, я увидела, столько боли и страдания на ее бледном лице. Она с трудом нагнулась к Олечке, чтобы ее поцеловать и предложила здесь же внизу, в баре на первом этаже посидеть, выпить соку. Я видела, что мне лучше уйти. Лина не хотела, чтобы я видела, с каким трудом она передвигается. На другой день я заехала к Сане на работу.
- Саша, что с Линой?
- Лине завтра на операцию. У нее позвоночная грыжа. Договорились с хорошим доктором, обещают хорощий результат.
- Но ты же раньше говорил, что у нее уже была операция. Да, но эта была другая операция, мама, я не хочу перечислять все наши диагнозы.
Я сменила тему, но мое беспокойство за них, за всех возросло. Задним числом, анализируя ее частые посещения больницы, все той же больницы, где был Слава, ввергали меня в уныние. Эта дорогая, элитная больница на всю жизнь будет вызывать у меня страх и острое чувство опасности за своих близких.
В это же лето Саня увез свою семью на Кипр. При редких наших встречах он говорил, что Лине необходимо было давно сменить климат, что сейчас она чувствует себя намного лучше.
Лина и девочки все реже наведывались в свой дом на Николиной Горе. А Саня все еще не оставляет свой бизнес в Москве, как и раньше приходит вечером с работы в пустой большой дом, как и раньше снова раз в две-три недели уезжает к семье.
Не смотря на какие-то разногласия, я по ним скучала. Больше всего
я скучала по Коле, все-таки это первый мой внук. Все эти годы разрыва отношений Сани с Лизой я пыталась звонить. Но к телефону Колю не приглашали, а сама Лиза говорила со мной холодно, явно спешила закончить разговор. Последний раз я позвонила перед Рождеством, у меня было огромное желание увидеться, я хотела обговорить возможности встречи. Но, взяв трубку, Лиза резко сказала: - Нина Николаевна, запомните, у вас здесь нет родственников. Поймите, у вас здесь нет родственников! Не звоните нам! Она повесила трубку.- Господи, ну за что она так со мной, почему я не могу говорить и видеться с внуком.
Мой жизненный опыт говорит: женщины намного коварнее, злее, хитрее, изворотливее… Они зачастую используют такое оружие против которого у мужчины нет никакой защиты. Мужчины более простодушны и доверчивы… Возможно, эти мысли оттого, что у меня сыновья… Я надеялась, что невестки могут стать дочками…, не случилось. Уж очень мы разные.
Благословляю вас леса
Год 1952-ой, начало марта. Сквозь цветущие герани в окно пробивается яркое мартовское солнце. В нашем, продуваемом всеми ветрами бараке, к утру всегда очень холодно. Мама будит нас в школу. Ночью отелилась наша кормилица корова Жданка. Теленок с большими добрыми глазами прямо на нашей маленькой кухне, он смешно скользит ногами по полу. Мы проходим мимо него к умывальнику, он таращит на нас свои большие коричневые глаза. Мама подает завтрак: - Ешьте, молозиво, да в школу не опаздывайте. Она достает из печи нашу большую семейную сковороду, отрезает нам по куску горячего с золотистой корочкой молозива. – Ешьте с хлебом.
Как давно это было! Картинки из прошлого настигают меня. Вот я в светлом отглаженном ситцевом платьице бегу домой с сепаратора, фляжка бьет по ногам. Я спешу, мама обещала отпустить в клуб. Уже второй день в клубе идет кино «Трактористы». Детей пускают только на дневной сеанс.
Молоко и яйца мы сдавали государству, начиная с весны и все лето. Запомнилось мне, что норма сдачи была большой. Цельное молоко мы пили редко, в основном «обрат». Обрат – это то, что нам отдавали назад после того как молоко пропускали через сепаратор: сливки забирали, а обезжиренное молоко – возвращали. Помню, как мама говорила, что Жданка наша очень хорошая корова, потому что молоко у нее было жирное, поэтому нам надо сдавать намного меньше молока, чем соседке тете Нюре, потому что их Майка давала молоко низкой жирности.
Помню, с каким трудом мама копила яйца к пасхе. Начиная с Великого поста нам распределяли паи. Пай – это все яйца, которые снесут куры в твой день. Так как я в семье третья, то мой день всегда выпадал на среду. Сейчас мне кажется, что именно в среду наши куры всегда неслись лучше. Удивительно, но с детства я люблю этот день недели.
Наша современная литература о том времени, в котором прошли мое детство, отрочество, юность, рассказывает, как о тяжком и темном времени. Да это было тяжелое послевоенное время, но тяжело было всем, была какая-то высшая справедливость и стремление к свету. Время моего детства звучало совсем по другому. Из репродукторов-тарелок, как из волшебной шкатулки звучало: «Куда, куда вы удалились?», или «Средь шумного бала, случайно», или прекрасные слова и западающий в душу голос Шаляпина :
Благословляю вас, леса!
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу
И голубые небеса!
Сколько простора, света, свободы неслось из простой тарелки репродуктора. Да, мы были плохо одеты и обуты, недоедали, но у нас были прекрасные учителя, у нас были кружки по рисованию, пению, литературе, в школе была прекрасная библиотека. А какие добрые фильмы мы смотрели в нашем деревенском клубе, и какие прекрасные песни о светлом будущем мы пели в нашем хоре. Фильмы моего детства призывали к другой жизни, где была песня, красота, справедливость и труд. А как говорят сейчас – мысль реализуема. Только люди, мечтающие о светлом будущем и могли построить его. Почему не построили?
Свекровь с Николиной Горы. Часть 1
© Copyright: Татьяна Акимова3, 2015
Свидетельство о публикации №215101401987
Свидетельство о публикации №215101401987
Рецензии