Про трансперсональность

  В декабре 41го я плёлся по Карелии. Ох, моё бедное сердце... Фрицы были повсюду. Я не спал уже двое суток, не ел гораздо больше того. Вместо воды засовывал окоченевшими руками в рот снег, хотя давно уже застудил себе горло. И шёл, шёл. Я пытался выйти. Куда-то... Я давно перестал понимать, где нахожусь, и просто шёл, как мне казалось, на юго-восток, чтобы попасть к своим. Моё несчастное больное сердце еле билось, с большим трудом толкая кровь в отмороженные конечности. Я пугался каждого шороха, валился в снег, вставал, шёл снова. Тут и там шныряли немецкие шинели, и если бы не маскхалат, я бы давно уже пропал. Я не чувствовал свои руки, которые судорожно сжимали ППШ с последними пятью патронами в обойме. Варежки были давно утеряны, и не было уверенности, что при необходимости я смогу нажать на курок. Пальцы почти не слушались. Пока что слушались ноги, которых я тоже уже давно не чувствовал, но которые исправно несли меня туда, куда глядели мои глаза. Было очень холодно.

  Деревни я обходил по широкой дуге. Все они были заняты врагом, и грозили мне смертью. Утопая по колено в снегу, я передвигался по замёрзшим болотам. Иногда обдирал с какой-нибудь ели хвою, засовывал её в рот, и тщательно пережёвывал. Где-то я слышал, что если жрать нечего - хорошо бы набить брюхо хвоей. Живот недовольно бурчал, и отчаянно требовал нормальной еды, издавая громкие недовольные звуки. "Потерпи, браток" - успокаивал я его, - "Ничего другого пока нет".

  Однажды прямо передо мной из оврага выскочил молоденький немчишка. Направив на меня шмайсер, он заверещал "Halt!", и попытался застрелить меня, бешено щёлкая курком. Но, видимо, что-то у него там не заладилось, и кроме щелчков шмайсер ничего выдать так и не смог. Паренёк сделал огромные от ужаса глаза, и рысью бросился куда-то в лес. Вся сцена заняла не более трёх секунд. Догонять я его не стал, так как за эти три секунды понял, что нажать на курок уже не могу. Руки замёрзли окончательно. Расстроившись, я попытался бросить бесполезное оружие, но не вышло. Проклятые конечности наотрез отказались его отпускать.

  Тем же вечером волки загнали меня на сосну. Я не смогу вам сказать, как я залез на неё с примороженным к неработающим рукам ППШ. Однако, смог. Сидя на ветвях, я глядел на хищные пасти, и думал о том, что может не надо мне было лезть на это дерево? Может пусть бы уже сожрали? "Не-ет", - отвечал я сам себе, - "Хрена вам, серые! Я лучше здесь сдохну. Но сначала высплюсь. Спать охота зверски! А скорее всего совмещу. Засну, и сдохну. Замёрзну, то есть. А что? Не самая плохая идея. Что-то уж очень я устал. Ох, бедное моё сердце, как же оно болит..." И собравшись умирать, я закрыл глаза. За секунду до того, как потерять сознание, я успел подумать о том немчишке. Интересно, что он тут делал? Может, тоже потерялся... Слава богу, кажется, у него были перчатки...

  Умирать, видимо, было ещё рано. Очнулся я от того, что упал с этой проклятой сосны. Больно, или нет - не знаю. Я уже был в терминальной стадии замерзания, а потому ничего не почувствовал, кроме глухого удара о снег. "Что же это я упал?" - подумал я, и с превеликой неохотой открыл глаза. Надо мной стоял натуральный леший. Лохматый, волосатый, уродливый, старый. Но с ясным пронзительным взглядом. "Пей!" - приказал он мне, и поднёс к губам какую-то деревянную плошку. А я что? Можно и выпить. Хуже уже не будет, наверно.

  Но я ошибся. Стало хуже, да ещё как. В триста тысяч раз. Всё моё тело вдруг разом ощутило все пережитые мытарства, и взорвалось адской болью сразу везде. Это было до того невыносимо, что я, не в силах это пережить, начал будто уплывать куда-то...

  Зима исчезла. Был май. Я на броненосце "Князь Суворов". Японская торпеда влетает нам в борт. Кусок обшивки попадает мне над виском. "С детства там какие-то аномальные боли" - думаю я, и умираю.

  Лето. Я обычный крестьянин, жил с семьёй под городом Княжевац. Когда турки перешли в контрнаступление, в наше село залетел один из их отрядов. Они жгли дома, насиловали женщин. Я взял топор, и спрятался за дверью. Когда они ввалились через порог, я успел зарубить двоих, используя неожиданность. Третий отрубил мне обе руки, пригвоздил шашкой к стене, достал нож, рассёк мне брюхо, и голыми руками вырвал моё сердце.

  Я родился в Пенджабе в семье брахмана. Времена были неспокойные, народ роптал против британского владычества, но меня не увлекали эти идеи. Я усердно учился, собирая по крупицам всё знание, которое могло дать мне моё окружение. Во время восстания сипаев, я всеми силами пытался умерить гнев людей, призвать их к милосердию, но мало кто меня слушал. Несколько лет скитался по стране, пытаясь помочь всем страждущим, которых было гораздо больше, чем моих скромных сил, пока в двадцать три года я не умер от тифа во время сезона дождей.

  Я был солдатом второй мировой. Сражаясь в Карелии, я отбился от своих, и потерялся в лесу. Я бы замёрз, но меня нашёл старик, живший в лесу. Отпоив меня какими-то отварами, от которых я пережил несколько видений, он вернул меня к жизни. К сожалению, руки спасти не удалось. Их обе ампутировали по локоть. Вместе с ППШ, которое я так и не смог выпустить. И пальцы на ногах отрезали. Все. Вот такое невесёлое дело. Умер я от сердечной недостаточности в тридцать семь лет, уже после войны.

  Я всю жизнь живу во Владивостоке. Пока в моей жизни не произошло каких-то серьёзных потрясений. У меня есть семья, и работа. Я пишу сказки. Вот только мои руки не выносят температуры ниже нуля, и сердце не всегда работает идеально. Иногда ни с того ни с сего оно начинает болеть. Может мне сходить провериться?