2. 2. Лебединский детдом

10.


Чтобы от лагеря пройти к речке, нужно было сначала пройти немного по сельской улице, затем свернуть по тропинке налево между, огороженных тынами, огородов. За плетнями виднелись яблони груши и, что больше всего привлекало наше внимание, - целые гроздья крупных фиолетовых слив. Однажды я с одним однокашником, возвращаясь с речки, решили нарвать этих слив. Полезли через плетень, залезли прямо на деревья и рвём себе спокойно. Как на зло, в это в время хозяйка сада была в огороде, но мы её не видели видимо она в нас увидела, смотрю идёт к нам. Мы по спрыгивали со слив, перемахнули через плетень и, дураки, как обычно, побежали к себе в лагерь вместо того, что б разбежаться и выйти в лагерь окружным путём. Она побежала за нами. Бежит по селу, ругает нас на чем свет стоит, забежал в павильон и, не раздеваясь, быстро лёг под одеяло в к кровать, притворившись спящим. Женщина вбежала почти следом в те же двери за мной. Прошла мимо, чуть приостановилась и вышла в другую. Пошла жаловаться на нас воспитателям. Нас выдали девчата, которые сидели на крылечке кирпичного здания. В тот момент, когда мы пробегали мимо них, убегая от женщины. Нас вызывали по одному в кабинет старшего по лагерю. Первого вызвали того парня, друга по несчастью. Через некоторое время вызвали меня. В жизни меня пытали. Бармалей и Сосна, кажется, выместили не мне всю свою злобу на всех нас. Били меня со моей силы в лицо своими кулачищами так, что я летел от одного к другому и обратно. Они сделали мне такую карусель, что у меня потемнело в глазах и я, потеряв сознание, упал. Видимо и лежачего они пинали ногами, потому что когда я пришел в себя в санчасти, то первое, что я почувствовал это боль в боку и сильно болела голове. Всё тело было кровоподтёках, лицо распухло от побоев, под глазами были синяки. Пришел Бармалей и начел заговаривать зубы. Уходя, предупредил - будут спрашивать кто побил, скажи: "Сельские парни побили, ты понял? И смотри у меня, не вздумай шутить". У меня никто и не спрашивал, и так все знали чьих рук эта работа.

До нас всё чаще и тревожней доносились слухи о войне. Уже шли бои за Шепетовку. Появились первые беженцы. Затем погнали скот, мимо нас скот гнали день и ночь, без остановок. Без нормальной пиши и без воды коровы падали одна за другой и больше не вставали. Трупы коров валялись вдоль дороги на Лебедин несколько дней затем, специальные команды их начали свозить и закапывать.

11.

Ещё хочется несколько слов сказать о нашем культмассовые и о директоре детдома. Массовик, он же физрук руководил у нас всеми кружками, пришел в детдом вместе со всеми мужчинами, во главе с директором Францем Францевичем. Все четверо новых педагога имел военную выправку Бармалей и Сосне, вроде бы, служили в авиации - были лётчиками. Все четверо любили по вечерам играть в волейбол. Культмассовик мне запомнился тем, что мы с ним тогда разучивали песню, которую больше нигде не приходилось никогда слышать. В песне пелось про строительство канала и как за ударную заботу Митька орден получил. Массовик пел песню вдохновенно с блатным надрывом и вместо слова "Митька" он пел - "Мицька". Помню слова припева:

Митька, ты парень не плохой,
Митька, ты парень деловой,
Митька, ты наш мастеровой,
Митька наш мастеровой.

Про нашего директора зазывали всевозможные были-небылицы. Франц Францевич был сравнительно молод, лет сорока-сорокапяти.

Волосы на голове торчали ёжиком и были седые. Был хорошим гимнастом, хорошо делал стойку на руках. Ходили слухи, что он залезал на заводскую трубу и делал там столку на пуках. От него я перенял сложный соскок с перекладины. С положения сидя на перекладине, перестаёшь удерживаться и со взмахом руками падаешь назад изогнувшись, удерживаясь за перекладину подколенным изгибом. Когда туловище опишет дугу не 270 градусов, ноги выпрямляются и происходит приземление.

Дети есть дети, у нас были свои занятия, свои заботы. Помню, кому-то взбрело в голову побриться и вот мы стали друг другу острым битым стеклом, брить головы. Надо сказать удовольствие не из приятных. Пока побреют, до десятка порезов остаётся на голове, зато выдержал испытание. Затеяли играть в индейцев. Наделали себе луков, стрел с наконечниками. Наконечники делали из жести с консервных банок.  Один раз, стрела кем-то выпушенная, падая сверху, воткнулась одной из девочек в ногу. Еще полшага и стрела бы воткнулась либо в грудь, либо в голову. Когда выдернули стрелу, из ранки кровь струилась фонтанчиком. После этого случая мы перестали играть в индейцев, мне досталось тоже от стрелы.  В бою стрела попала мне прямо в центр груди, но, к счастью, видимо стрела теряла скорость, поэтому удар был не сильным. Стрела, не пробила грудную кость и упала, но отметину оставила на всю жизнь.

Никто играя во дворе, я нашел складной ножик. Надо ли говорить какая это для меня была большая радость. У нас бытовало мнение, что упало, то пропало, поэтому я и не подумал искать того, кто потерял ножик. Но когда рассказал о своей находке, то узнал, что это плохая примета - к перемене места - и лучше ничего острого не поднимать. И действительно, дня через две нем объявили, что нас срочно отзывают в город. Надо сказать, что особой радость от пройденного лета не было и расставаться с лагерем было не жаль. Вот, наконец, стройной колонной, с песнями под духовой оркестр мы покинули пионерлагерь.

За время нашего отсутствия, город сильно изменился. Каким-то стал притихшим, тревожным, в ожидании чего-то страшного. Народу заметно сильно поубавилось. Когда мы с оркестром проходили через весь город, на нас смотрели горожане, как будто на свалившихся с луны. Мимо нас, встречным курсом, прошагала колонна новобранцев. Замыкал колонну совсем еще молодой солдатик. Был концов августа, стояла тёплая погода, а солдаты шли в полном снаряжении. Некоторые были в очках, что говорило о многом, раз дело дошло до того, что стали на фронт брать и в очках и совсем еще юнцов. Мы сразу как то сникли, петь перестали и шли под барабанный бой. Играть бравурный марши тоже не было желания.


12.

В первых числах сентября над городом появились первые немецкие самолёты-разведчики. Их обстреляли с пулемёте с пожарной каланчи, но не попали. В школу, естественно, мы уже не ходили, готовились к эвакуации. Однажды утром нам детдомом очень низко, так что при развороте чуть не задевая крышу крылом, кружил немецкий само лёт. Было хорошо видно лицо улыбающегося лётчика, свастику на крыльях, но страха почему то не было, было интересно видеть настоящие немецкий самолёт и настоящего фашиста… Все повыскакивали во двор смотреть. Покруживши над нами и, видимо, убедившись, что это не военный объект, самолёт полетел в сторону, где был колхоз. Послышались несколько не сильных взрывов и мы увидели столбы дыма. В эту же ночь по полю со скирдами только-что убранного хлеба, метался человек и поджигал скирды. Всё это нам хорошо было видно с верхнего этаже бывшей тюрьмы. Одни из нас говорили, что это вредитель или шпион. Другие - что это делают специально, чтобы не оставлять немцам. С каждым днём новостей прибавлялось и на душе с становилось все тревожней. Прошел слух, что немцы прорвались к Сумам и подходят к нашему городу, что военный аэродром, лётчики, готовятся к эвакуации и что нас эвакуируют вместе с ними.

Всё самое необходимое готовили взять с собой. В мелом дворе вытряхивали солому из матрацев и подушек. Соломы образовалась целая гора и в нее мы прыгали из окон второго этаже. Возле серея резали, палили соломой, разрубали на большие куски и закладывали в деревянные бочки, пересыпая соль, свиней. Все склады были открыт. Заходи куда хочешь и бери чего и сколько хочешь. Мы поражались, куда не зайдёшь везде всего полно и совершенно новое: одёжа, постельное бельё, посуда и прочее и всё пропадёт не принеся никому пользы, а мы ходили чуть ли не в обносках. Больше всего мне обычно жаль расставаться с духовым оркестром, а тем более с совершенно новенькими трубами, недавно только купленного духового оркестра, который я обнаружил на одном из складов. Из тенора, не котором я последнее время играл, я вынул мундштук себе на память, который хранил потом чуть ли не до конца войны. Пришло время, нас построили всех во дворе и Франц Францевич нам объявил, что нам дали три вагона товарных и с завтрашнего дня с утра начинаем грузиться. Он также сказал, что если завтра не уедем, то встретим фашистов с красными знамёнами и будем сражаться геройски.

Но планы быстро изменились, пришлось начинать погрузку немедленно. К вечеру мы уже погрузились. Во время погрузок несколько немецких самолётов разбросали листовки, в которых говорилось, кроме пакости типа "дамочки не ройте ямочки, наши танки придут, ваши ямки раздолбут", что, дескать, "ждите нас утром в гости", а следующий день, хорошо помню, это было пятнадцатого сентября, день был пасмурный, моросил дождик, мы проснулись от страшного свисте, рёва и грохота. Это наш эшелон бомбили немцы. Они с германской пунктуальностью, прилетели в "гости", как и говорили, ровно в срок, когда еще все спали. Помнится большинство не верило, что немцы осуществляет свою угрозу. Дескать, стали бы они нас предупреждать, просто пугают, сеют панику, но они, как и обещали, прилетели ровно в шесть утра. Земля заходила ходуном. Все бросились к чуть приоткрытым, дверям теплушек. Образовались пробки. Я находился не верхних нарах. Понял, что нужно отсюда, как можно быстрей, выбираться, но как? Если бомба попадёт в вагон накроет всех. Не дожидаясь пока все выскочат, я прыгнул сверху через головы в проход, зашибся, приземлившись на гальку метров с трёх (эшелон стоял не возле перрона, а в стороне от станции). Только я приземлился, как совсем рядом разорвалась очередная бомба. Как срезанный, упал телеграфный столб, взвизгнули, оборванные провода, по черепичной крыше станционного склада ударила дробь осколков. Сильно пахло порохом, гарью. Из вагонов продолжали прыгать дети из двух детдомов. Вагоны нашего детдома и детдома №1 находились в одном эшелоне с лётчиками Лебединского аэродрома.
Я посмотрел вверх. В сером, пасмурном небе кружились в "мельнице" двенадцать немецких самолетов и ни одного нашего. По самолетам стреляли из винтовок солдаты и два пулемёта, установленных на переднем и заднем вагонах. Самолёты поочерёдно пикировали каждый на свою цель и, при выходе из пике, бросали бомбы. В этот день они разбомбили аэродром с оставшимися самолётами и станцию.

Сначала у меня была мысль спрятаться под вагоном, за колёсами, но в это время бомба, на моих глазах, угодила в один из вагонов и я понял, что от бомбы под вагоном не спрячется. Горело сразу несколько вагонов. С головы и с хвоста эшелона, не переставая били спаренные "максимы", установленные прямо на крышах вагонов. Это видимо и не позволило немцам производить более целенаправленное бомбометание. Все бежали в панике куда попало, но в основном по дороге в город. Появились первые жертвы: убитые и раненые. Я тоже решил, что лучше убраться отсюда подальше и побежал. Какой-то военный кричал детям, чтобы прижимались к заборам, "иначе всех перестреляют как куропаток", и действительно, отбомбившись немцы начали утюжить нас из пулемётов. Я забежал за, лежавшие на станционном дворе, сложенные в штабели, пахнущие дёгтем шпалы. Смотрю, невдалеке, два красноармейца преспокойненько разделывают тушу коровы, а чуть справа две наши девочки с воспитательницей, новенькой, молоденькой евреечкой, сидят на корточках за сложенным в штабеля кирпичами. Они сидели по щиколотки в дерьме, воспитательница в углу кирпичной кладки, а девочки прикрывали ее своими телами. Глаза воспитательницы большие и выразительные, точь в точь, как на картине К.Врюлова "Последний день Помпеи" полные ужаса и, одновременно, мольбы, были подняты вверх к небу. Боже правый, никак наш педагог бормочет молитву о спасении своей души.

Но вот всё, вдруг, так же как и началось, стихло, как будто молитвы Сары дошли до бога и он отвёл напасть. Немцы улетели и мы не сговариваясь, побрели к себе в детдом. Вылез и я со своего у укрытия. Среди наступившей тишины, кругом слышались вопли, стоны плачь На подножке уцелевшего вагона сидела девочка с развороченным осколком коленом. Мимо меня быстро пронесли кого-то на носилках военные. Слышны были резкие, краткие команды.

По пути в детдом, проходя через кладбище, увидел такую картину. Низко, чуть не цепляясь за верхушки деревьев, летел немецкий бомбардировщик, за ним гнались два наших истребителя. Немец сбросил бомбы прямо на кладбище, а затем на нём метнулись и погасли два огонька и тут же один из наших истребителей задымил и пошел вниз сторону аэродрома. Одна из бомб упала, буквально, в нескольких метрах от меня, но, к счастью, не взорвалась. Угодила прямо в могилу. При выходе с кладбища встретились с артиллеристами, видимо с спешащими на фронт. Они попали в "гнилое" место и застряли там. Лошадей стегали нещадно, они падали от усталости, не вытащить пушек из грязи не могли. Пушки завязли в грязь по самые оси. Солдаты по колена в грязи, изо всех сил помогали лошадям, но все усилия были напрасны. Я не мог смотреть как страдают бедные лошади ни за что. Мне почему-то их стало жаль больше, чем солдат. Правду сказать, мне всегда животных жаль больше, чем людей. Видимо потому, что они беззащитны, не могут за себя постоять, достойно ответить, они бесправны, не могут попросить, объяснить и т.д. Теперь могу сказать, что за всю свою жизнь я убил несколько лягушек, мышей, змей и теперь об этом сожалею. Считаю, что только паразитирующие наши кровные враги: клопы, вши, тараканы, блохи и т.п. не заслуживают пощады.

Возле самого кладбищенского забора, по тропке, шло несколько летчиков с чемоданчиками в руках. Они шли очень быстро, куда-то торопились. Вдруг, видимо по команде старшего, все разом выбросили в сторону чемоданчики и побежали не нарушая строя.

13.

Собравшиеся в детдоме, не знали, что делать и как быть дальше. Все ходили угрюмыми, молчаливыми, безынициативными, безвольными, безразличными ко всему. За период нашего отсутствия в детдом успели навести "порядок" - на складах и везде был разгром и свалка. Всё было поломано, побито даже посидеть не было на чём.

Но вот откуда-то появился бухгалтер и с ним две воспитательницы, которые решили эвакуироваться с нами, надо сказать, что после нашего возвращения с пионерлагеря, вместо мужчин в детдом пришли женщина, а куда делись Бармалей и Сосна, никто толком не знал. Из мужчин остались только директор и бухгалтер.

Вспомнили, что с утра ничего не ели, всем захотелось есть. Решили сварить в большом котле картошки в мундире, хорошо котёл остался цел и не вредим. Со станции стали поступать сведения о количестве убитых и раненых. В числе раненых оказался и наш директор Франц Францевич. Позавтракав недоваренной картошкой в мундирах, без хлеба и соли, решили идти на станцию. До вечера уехать не могли, так как путь был разбит прямым попаданием бомбы в нескольких местах ждали, когда его отремонтируют. На помощь дорожникам послали военных. Прошли слухи, что немцы уже подошли к городу, но в город не идут, хотят взять в кольцо весь гарнизон.

Мы, тем временем, пошли лазить по колхозному саду в поисках я оставшихся яблок, но от яблок есть хотелось ещё сильней. Так началась голодовка, которая для меня кончилась только в 1947 году. Яблоки ещё висели на яблонях. Кроме местных жителей никто их собирать не думал, даже охраны не было.

Эшелон наш пересортировали, разбитые и обгорелые вагоны убрали, добавили товарных вагонов. Для лётчиков были пассажирские вагоны. Но вот, наконец, всё готово, ждали только прибытия детского дома №1. Уже прошли все сроки, а их нет и нет. Прибыл гонец и сказал, что они отказались ехать сегодня, так как среди их детдомовцев оказалось много убитых и раненых. Поздно вечером наш поезд тронулся. Шёл поезд очень медленно, крадучись - немцы могли появиться в любую минуту из любого направления. Утром нас всё-таки обнаружили, как говорится, в чистом поле - до ближайшего леса было метров 300-500. Паровоз начал давать тревожные гудки, продолжая медленно двигаться вперёд. Из концевых вагонов застрочили пулемёты. Все и солдаты, и дети на ходу поезда, выскакивали из вагонов и бежали в спасительный лес через открытое пространство. На этот раз всё было наоборот, сначала немцы били по нам из пулемётов и пушек, а когда первые бегущие достигли леса, начали бомбить кромку леса, не пуская нас в лес. Я могу сказать почему, но в этот раз я страху натерпелся больше, чем в первый раз - на станции. Тогда было больше интереса, чем страха - как никак впервые и ещё не вполне сознавал, чем всё может кончиться, теперь - другое дело. После того, что я видел, мной овладел панический страх и даже ужас, я упал возле пня и дерева на окраине леса и сжался в комочек, от страха закрыв уши и голову руками, как будто руки могли уберечь голову от осколков.

Бомбы рвались кругом и, казалось, совсем рядом, так что земля стонала и вздрагивала при каждом взрыве. Особенно страшно становилось при очередном нарастающем, пронзительном, леденящем лущу, свисте летящей бомбы. Каждый раз казалось, что бомба летит прямо на тебя. От такого свиста готов втиснуться в землю поглубже. Только там кажется твоё спасение. В какой-то момент рядом со мной кто-то упал и, сходу, начал головой подлезать под моё брюхо. Гляжу, батеньки, какая встреча, - мой старый знакомый- "пацюк". Раздаются голоса -"бегите дальше в лес", но немцы тоже не дураки - бомбы сдали рваться всё дальше, а затем и вовсе бомбёжка прекратилась. Мы стали догонять маневрировавший всё это время поезд.

Сколько было убито и раненых никто не считал и не искал. С беспокоились только за себя, чтобы не отстать от поезда - поезд ждать не может. Вечером прибыли в Харьков. Высоко в небе над городом, освещённые лучами, скрывшегося за горизонт, солнца, кружили самолёты - шёл воздушный бой, здесь немцы оказались победителями. За боем наблюдали много людей и все недоумевали - почему наших "соколов" сбивают, пошли слухи, что мы находимся в окружении. Решили ночью прорываться не через белгородское направление, а на Купянск. Нам повезло, мы легко выскочили из котла, а вот детдому №1 пришлось выбираться из окружения вместе с войсками, на танках. Об этом мы узнали уже будучи на Урале.

Где-то в районе крупной узловой станции Лиски наши товарные вагоны отсоединили от воинского состава и подсоединили к товарному составу с эвакуированными "беженцами". Ехали уже несколько дней, а казалось целую вечность - поезда с беженцами ехали черепашьим шагом, можно было идти рядом с вагоном не боясь отстать. Всё это время нас не кормили ничем. Мы сами были вынуждены добывать себе пропитание: ломали на неубранных полях кочаны кукурузы, рыли, а затем пекли, варили картошку, тащили на станционных базарах всё, что только можно было стащить. На больших станциях нас загоняли в тупик и мы стояли там сутками. Мимо нас шли один за другим воинские эшелон в одну сторону - на фронт. В Балашове, рыская по базару, увидел в толпе женщину с раскрытым ридикюлем. Она глянула на меня, затем не свой раскрытый ридикюль и истошно заорала: "Обокрали, вот он, ловите его люди добрые!" Не знаю почему, но я бросился бежать, ныряя под прилавки. Меня всё-таки в поймали и доставили в милицию.

В милиции меня раздели догола и всё обыскали, но ничего, естественно, не нашли. Оказалось, что у женщины вытащили хлебные и другие карточки, деньги. После обыска меня допросили. И всё рассказал, как было дело, а побежал потому, что испугался, что не разобравшие начнут бить. Вызвали в милицию исполняющего обязанности директора детдома - нашего бухгалтера и с ним меня отпустили. Кажется в Пензе нас первый и последний раз покормили в столовой, специально созданной для проезжающих эвакуированных. Обед был с трёх блюд и главное горячий.


14.

После Казани ночью выпал снег. Все поля с неубранным урожаем были засыпаны толстым слоем снега. Перед Уралом к нам в вагон, по договорённости с "начальством", подсела еврейская семья из трёх человек. О собой они втащили в вагон столько вещей, что заняли чуть не всю площадку внизу и часть вещей повесили на гвоздях на не открывающейся двери вагона. Регулярно, по несколько раз в день, они садились кушать. Извлекали из мешков и сумок мясные и рыбные консервы, колбасу, голландский сыр, сало и другие деликатесы. Всё аккуратно разрезали, делили на троих и ели не глядя на нас. Затем намазывали хлеб топленным маслом и ели, запивая сладким кипятком. От одного вида и запаха такой пищи у нас сводило животы, темнело в глазах от голода, а эти сволочи обжираются и даже нас не замечают.  Нам их поведение казалось диким, и вот первая уральская тоннель. Всё пришло в движение, зашуршало так, как будто тысячи тараканов решили перелезть с одной полки на другую. Кругом зачавкали, зачмокали, зашептались и не успел тоннель кончиться, как всё стихло. После первого тоннеля наш "квартиранты" не досчитались многого в своих припасах. Колбасу мы съели полностью это уж точно. Не помогли не званным гостям ни ночные дежурства, ни постоянное присутствие в вагоне, не менее двоих, в дневное время и то, ненадолго и в крайней необходимости. После второго тоннеля "гостям" пришлось освободить вагон, так к как у них исчезло почти всё из запасов, а кроме того исчезли деньги.

Я говорил уже, что у нас было три товарных вагона: в одно ехали девочки, во втором - мальчики и в третьем две воспитательницы и, исполняющий обязанности директора, бухгалтер. В этом же вагоне находилось всё наше имущество: постельное бельё, посуда - всё самое необходимое на первый случай. Были там и кое-какие продукты питания, в том числе, несколько бочек с солониной и кусками сала. Странно, но никто из нас никогда ничего не требовал, как будто это было не наше и предназначалось не для детей, а было собственностью директора и воспитателей. Все то ли забыли, что перед эвакуацией специально резали свиней, то ли стеснялись напомнит и спросить об этом. Если б хоть раз в неделю нас подкармливали кусочком сала или солонины, нам бы было значительно легче переносить в течение месяца голод. Какими же мы были бесправным и беззащитными, бессловесным скотом и какими алчными и жестокими оказались наши воспитатели. Однажды, в самый пожалуй тяжёлый для всех нас период, мне крупно повезло. Нашему директору-бухгалтеру понадобилось произвести перестановку в продовольственном вагоне, а это сделать попросили меня и ещё одного из нас. Пока мы работал приходилось украдкой несколько раз вытаскивать из бочек небольшие кусочки, чтобы можно было почти не жуя, проглотить. Воспитательницы делали вид, что не замечают. Мы, естественно, работали не торопясь, чтобы побольше покушать. Наконец угол был освобождён. За работу мы получили по небольшому кусочку сала, сало было с желтоватой мягкой шкуркой, вкусней которого мне больше никогда не доводилось есть. По приказу, из вагона не выносить, мы его тут же и съели без хлеба, с большой благодарностью.

На одной станции хлопцы разнюхали, в одном из товарняков, ящики с сухими табачными листьями и набрали, сколько могли. Скоро со всех щелей нашего вагона повалил ароматный дымок. Глядя со стороны, можно было подумать, что в вагоне пожар. Впервые в жизни затянулся и я самокруткой, да так, что еле оклемался, думал ну все, мне хана. Табак был такой крепкий, что даже заядлые куряки кашляли. У меня после сильного кашля, закружилась голова и тошнило. Я проклял момент когда согласился взять в рот эту гадость и дал себе слово больше не за какие деньги никогда не это не делать. Накурившись допьяна, до одурения, табаком быстро разделались. Гору табака продали какому-то железнодорожнику за буханку черного хлеба и несколько рублей в придачу. Были б ребята поумней, поопытней в жизненных делах, можно было бы за табак выменять хлеба куда больше. Табак ценился тогда на вес золота. Вместо табака приходилось курить сухие листья и даже сушенный мох, а тут настоящий табак, фабричной выделки, высшего сорта и только, всего за одну буханку.

Наконец-то мы добрались до Свердловска. Для этого нам потребовался целый месяц. Здесь на Урале уже стояли морозы и была настоящая зима. Зима в сорок первом году началась рано и была снежной и морозной. В наших "теплушках" было холодно, поэтому мы грелись у костров. Пока выясняли и решали куда нас направить, мы жили в наших вагонах, отцепленных и поставленных в тупик. Чтобы не умереть с голода, мы вынуждены были рыскать по товарным вагонам в поисках съедобного. Кто-то разведал, что в одном из вагонов везут арбузы и нет охраны. Через несколько минут добрая половина арбузов из вагона исчезла. Конечно, не столько съели, сколько раздавили ногами и разбили когда бросали из вагона тем, кто был возле вагона (все в вагон влезть не могли, он был полон).

Некоторые прямо тут же разламывали арбузы и ели, а если попадался не очень хороший арбуз, то выбрасывали и выбирали другой - пока не исходили то, что надо, затем прибежали девчонки. Ребята не оставляли девочек в беде и по возможности всегда делитесь с ними с своей добычей, старались помочь чем могли. Нам было пропитаться не просто, а каково было в дороге им, на их бледность и опавшие щёки было больно смотреть. Сегодня все были сыты и довольные отдыхали на нарах. Но скоро появилась милиция и с ней хозяин вагона с арбузами. Им не составляло никакого труда найти, кто разграбил вагон. Битые арбузы, арбузные корки, разбросанные на всём пути от вагона с арбузами до нашего вагонов - следы приведшие к нам милицию. Когда прибыл из города директор, его тут же арестовали и увели. Оказалось, что арбузы предназначались для какого-то госпиталя и, что за арбузы директор заплатил из детдомовских денег, но главное не арбузы, а крупная сумма денег несколько тысяч рублей, пропала из вагона. Когда нам об этом директор сказал все искренне были удивлены. Мы о деньгах даже не подумали, нам бы по есть в волю. Вот дураки, а кто же этот ловкач. Директор сказал - я ухожу, но через десять минут, чтобы деньги были в планшете и снял с плеча его. Оказалось, выяснилось, что из наших деньги никто не брал, что когда наши ребята набрели на вагон, он был уже немного приоткрыт, пломба была сорвана. Так что или все это было едена но специально продуманно, чтобы замести следы и отвести от себя подозрение, или за то время, пока сопровождающий наводил необходимые справки в городе, вагон успели ограбить "настоящие" воры, которым не нужны были арбузы, который знал, что делал.

15.

Из Свердловска повезли нас Нижний Тагил, запомнившийся столбами дыма из заводских труб. Зрелище было потрясающим особенно на солнце. Дым валил из труб клубами, которые напоминали белоснежных лебедей. Пока добрались до нужного нам учреждения мы сильно замерзли и нам разрешили всем зайти в здание со множеством кабинетов, погреться пока решат, что с нами делать. Мне в жизни иногда везло, правда, очень редко, но зато в самый критический момент, в самый нужный, мне как будто кто специально подсовывал то, что в данное время самое необходимое. Повезло мне и теперь. В конце длинного коридора было окно, под которым была батарея отопления. И решил погреться возле неё. На подоконнике кто-то забыл, совсем еще хорошие шерстяные перчатки. Про себя я решил, что если спросят отдам, а не спросят возьму себе. Подозреваю, что их оставили специально, видя, что ни у кого из нас нет перчаток, а на улице сорокаградусный мороз и у нас от холода посиневшие руки. За перчатками никто не пришел и к большой для меня радости.

В Нижнем Тагил мы не задержались больше суток. Hа машинах нас повезли дальше. Помню, ехали по живописным местам с невысокими горами покрытых лесом, все в снегу. Дорога проходила вдоль речки, петляющей внизу.

Наконец, кажете кончились наши мучения дорожные, мы прибыли в большое уральское село, где нес разместили в бывшей двухэтажной деревянной (бревенчатой) школе. К сожалению, названия селе не помню. Здесь видимо уже нас ждали, так как к нашему прибытию были изготовлены деревянные топчаны и подготовлены помещения для жилья. Нам оставалось набить соломой матрацы и подушки и все готово. Скорей всего это был районный центр так как был призывной пункт, милиция, столовая, где мы ели, две школы большие, правда, после нашего приезда, их совместили в одну и учиться стали в две смены.

В первые дни мы питались нашей, затухшей в дороге, солониной. Сало уже куда-то исчезло, его не было. Потом нас прикрепили питаться в поселковой столовой. Помню нас всё время кормили очень вкусно овсяной кашей, чтобы мы скорей поправлялись. Чтобы было сытней, мы крошили в кашу хлеб. После надоевших и намявших бока нар в поезде, спать на соломенном матраце казалось блаженством.

Вскоре нашего директора-бухгалтера арестовали. Ходили слухи что на него донесли воспитательницы, с которыми он ехал в одном вагоне. Якобы, он под угрозой их принудил к сожительству с ним.

В процессе следствия выяснилось, что он присвоил себе все детдомовские деньги – несколько десятков тысяч. Многих из нас вызывали к следователю, приезжала милиция, врачи. Нас вызывали по одном в кабинет расспрашивали, осматривали, ощупывали. На суде, помимо всего прочего, директору вменялось в вину то, что он держал детей целый месяц без питания, способствуя тем самим их правонарушениям.

16.
 
В школе учиться вначале было трудно. Ведь мы отстали от всех на целую четверть и, кроме того, преподавание велось только на русском языке. Мы хоть и понимали все, но говорить по-русски не могли, что представляло значительные сложности, как для нас, так и для учителей. А что совсем было тяжело, это догнать всех, по новому для пятиклассников предмету, немецкому языку. Мне лично немецкий язык понравился и сразу пошел легко. Немецкий преподавала молодая симпатичная учительница, мне она нравилась во всех отношениях. Я заметил, что если учительнице симпатичная, красивая, то дети, особенно мальчики стараются учиться, как можно лучше, ведут себя на уроках этой учительницы. Хоть я учился лучше многих, но отличником уже не был. Видимо ничего даром в жизни не проходит. Мне некоторые предметы стали менее интересны, чем раньше, а может это от того, что в пятом класс нас стали учить предметники, а не учителя-педагоги, которые с тобой находятся постоянно и могут тебя понять и оценить по достоинству. И ученикам трудно сразу переключать свои симпатии, привыкать к стилю ведения уроках манерам и даже к языку.

Между собой мы также стали не дружны, стали более нервными, раздражительными и в некоторых случаях становились агрессивными.

За короткий промежуток времени я успел подраться даже с лучшими друзьями Алёшой Залавским и Колей Невидомым, не говоря о других. Как-то получилось, что здесь пальма первенства в группе перешла от Алёши ко мне. Время нашей эвакуации сильно меня изменило.  Я стал более смелым и менее скромным и, когда Алёша полез на меня драться, я дел ему как следует отпор. Из-за пустяка подрались и с Колей. В детдоме, в этот период, во всю стало процветать воровство постельных принадлежностей, особенно одеял. Их продевали местному населению за бесценок. Мало того, что сами у себя воровали в милицию стали жаловаться жители со всей округи. Люди с отдалённых мест приезжали на призывной пункт имея при себе небольшие запасы провизии, а их обворовывали. Нужно отметить, что до приезд эвакуированных, на Урале (я знаю, что и в Сибири) воровства не было, люди не запирали дома на замки, самих замков не было вовсе. Люди здешние были слишком доверчивы и оставляли в санях, под соломой всё, что взяли из дому, свой сидор. Обычно в сидорах был дере венских круглый хлеб, сало, яйца и прочее, иногда и бутылёк самогона. Воровством это у нас не считалось - у богатого взять немножко это не воровство, а делёжка. Разбомбить сидор, для нас значило: накормить хоть немного голодных товарищей.

Конечно же у нас были и чисто детские заботы, например, катание на лыжах. Морозы стояли под пятьдесят градусов. Чтобы не замерзнуть, завязывали голову полотенцем, как платком, а другим полотенцем обматывали шеи, вместо шарфа, сверху полотенца напяливали шапку, подвязав хлястики под подбородком, выходили на мороз кататься на самодельных небольших лыжах. Здесь мне впервые пришлось кататься с довольно приличных гор. Один раз, при выезде на озеро, чуть не угодил в полынью. Бывало так раскатаешься, что не замечает мороза, аж пар с тебя валит, только пить сильно хочется. Воду пил ли прямо с полыни на озере. Помню озеро было не широкое, но длинное, Кругом в горах было много заброшенных ещё с демидовских времён рудников и шахт, поэтому кататься в горах было опасно.

В районном центре мы задержались не на долго. Только стол ли привыкать, обживаться и снова пришлось перебираться в другое место, километров за пятнадцать от отсюда. Село небольшое с названием то ли Бурки, то ли Пимы. Туда нас перевели в буквальном смысле, так как мы шли туда пешком. Разместились мы в центре селе в бывшем имении с несколькими постройками. Главный корпус представлял собой двухэтажный, почерневший от времени, сруб с башенкой на крыше, где жили девочки и размещалась администрация. Рядом бревенчатый одноэтажный дом с резными наличниками, где жили мальчики. Далее большой, барачного типа дом, где находились кухня и столовая. С другой стороны площади находилась церквушка, где у н нас располагались мастерские, где мы плели лапти, делали деревянные ложки, учились рисовать витражи на стекле. Посреди большого двора стоял бревенчатый склад на высоком кирпичном фундамент внутри которого стояла вода. В этом складе находились наши продукты и вещи. Дальше по улице находилась школа, где мы учились в вместе с деревенскими детьми. Возле деревни протекала речушка, а за которой сразу начинались не высокие горы. С другой стороны деревни находились поля и рядом большой амбар.

Вскоре нам прислали нового директора. Теперь почти все основные сотрудники детдома были евреи по национальности. Мы удивлялись - идёт война, мужчины требуются там, а здесь в тылу могли бы справиться одни женщины, зачем директор мужчина? Не помню, как, но у нас появились настоящие лыжи, поэтому воспоминания о проведенной здесь зиме, в основном связанны с лыжами. Куда-то через горы шла конная дорога Мы любили кататься на этой дороге, спускаться с вершины горы по серпантину петляющей дороги, накатанной полозьями саней до блеска. Бывало летишь только ветер в ушах свистит и, чтобы не сняло ветром шапку, приходится её придерживать рукой. Знай управляйся поворачивать вовремя, если не хочешь улететь в пропасть. От скорости захватывает дух, аж ноги устают от напряжения и слезы застилают глаза без очков. Однажды я чуть не угодил в обвал старого рудника, не справившись с поворотом. Одно всегда огорчало, что взбираться приходилось на вершину с полчаса, а спускаться на лыжах до самого низа минуты за полторы не больше. Пока залезешь - язык на плечо, зато какое удовольствие спускаться. За зиму я здорово поднаторел на лыжах, запросто мог на полной скорости делать крутой поворот и резко, если нужно, затормозить, научился прыгать с трамплинов, на одной ноге мог проехать с горы, метров тридцать или проехать с горы между двумя, рядом с растущих, деревьями, сомкнув лыжи вместе и развернув плечи, чтобы проскочить между деревьев. Но особенно любил съезжать с больших гор, что называется, по прямой с ветерком. Эта страсть осталась у меня на всю жизнь. С тех пор зимой я предпочитаю кататься на лыжах, на коньках.

Новая школа была одноэтажная с обшарпанными стенами, с открытыми партами, в школе было так холодно, что чернила замерзали в чернильницах и писать карандашом было невозможно - руки были как грабли, за партами сидели в пальто и в шапках. Учебников было очень мало, всего несколько учебников по разным предметам, и то старых, изрядно потрёпанных, на весь класс. Но хуже всего обстоял дело с тетрадями и карандашами. Писать приходилось на чём попал на газетах, между строк, на обёрточной бумаге, на старых журналах и т.д. Карандаши вечно пропадали, воровали друг у друга, ломались. Из учителей запомнился географ, его мастерство, с каким он рисовал на доске мелом окружности двух полушарий. Он брал мел, подходил к доске почти вплотную и одним резким взмахом руки в один миг и - круг готов. И так каждый раз. Мы в перемену специально проверяли, с помощью большого деревянного циркуля, получалось практически идеально и точно.

В переменах мы до упаду играли в новую для нас игру, в "жостку". Жостка это грузик (свинцовый) завязанный в лоскут небольшого размера с выдернутыми лишними нитками по краям, типа воланчика. Таким образом жостка всегда падает грузиком вниз. Жостку бьют ногой, любым местом ботинка. Главное, чтобы жостка не упала, после чего игра переходит к другому игроку. Играть можно до ста и даже до тысячи, смотря как договорятся играющие. Побеждает тот, кто первый набьёт установленную сумму, при этом у всех игроков количество попыток должно быть одинаковым. Каждый имеет право отыграться и сделать ничью. Мы так наловчились играть, что могли бить без остановки всю большую перемену. Чаще играли до тысячи, так как за одну попытку набивали 150-200, a то и больше.

С местными ребятами мы сдружились довольно быстро. Нас, детдомовцев, было значительно больше, чем их, поэтому, наверное, они нас побаивались и всегда делились с нами тем, что давали им родители в школу. Конечно же, мамы догадывались, что мы были голодны и что их чадам приходится с нами делиться, поэтому ложили в сумки еды и на нашу долю. Надо ли говорить, что в детдоме кормили нас плохо.

Однажды задумали организовать драматический кружок, но желающих в него записаться не было до тех пор, пока не объявили, что в пьесе артисты будут кушать. Тогда я первый и последний раз играл на сцене. Нам завидовали зрители, потому что мы кушали омлет из яичного порошка, по небольшому кусочку. Вскоре наш кружок распался.

Как-то в поисках чего-нибудь съедобного, разведали что под подом, одиноко стоящего амбара, много всякого зерна, особенно овса. Видимо зерно годами просыпалось сквозь щели в полу. В самом низу амбар имел небольшие вентиляционные окошка, куда можно было просунуть только руку. Ночью, скрипя снегом, казалось, на всю деревню, мы стайками бегали к амбару по несколько раз. Подгребая, с помощью кочерёжек зерно поближе, чтобы достала рука, затем руками набивали все карманы и даже шапки, рискуя застудить голову. Овёс жарили на железяках, сделанных под жаровни, и лузгали, как семечки до боли в языке. Интересно, что не Урале печки без поддувал, а значит нет и колосников, но при этом дрова горят хорошо, даже сырые, тяга хорошая. Особенно много нагорает жара от березовых дров. Колоть их, особенно на морозе одно удовольствие. Я всегда с удовольствием люблю колоть дрова.

Обычно в бревенчатых домах, из соображений пожарной безопасности, печки ставят на небольшом расстоянии от стены. В этом промежутке мы сушили свою одежду телогрейки, рукавицы, ботинки. Однажды натопили так жарко, что пришлось спать на полу. Ночью меня разбудил крик -"горим"! (хорошо, что кто-то зашел к нам из другой комнаты случайно). Первое, что я увидел это комнате заполненная красным дымом. Дым нависал над полом сантиметров тридцать, это спасло всех нас, что никто не задохнулся, только немного угорели. Горела пакля и брёвна возле печки, всё сушившееся наше барахло за печкой. Пожар быстро распространялся по сухой подложке и уже перешел на другую стену. Сон, как рукой сняло. Не одеваясь, для этого не было времени, мы вступи ли в борьбу с огнём. Воды нигде поблизости не было. Помогла смекалка, кто-то не растерялся, схватил стоявшую в коридоре, общую парашу и плеснул содержимое её за печку, в очаг огня. Хорошо дело было зимой за порогом много снеге и нас было человек восемь и рано ещё спохватились. Выбегали на мороз босиком, нагребали в парашу, в перевёрнутые табуретки снег и, вбегая в комнату высыпали его на огонь, стремясь сбить пламя. Наши отчаянные усилия увенчались успехом - пожар потушили. Все обгорелые места обклеили газ зетами. К утру от пожара остался один запах. Так никто и не узнал, что у нас было ЧП. Да, в тот раз страху мы натерпелись, ещё б немного и мог сгореть, по нашей беспечности, весь дом.

Как-то ребята проведали, что в наш склад можно проникнуть через затопленный водой нижний этаж. Договорились, что один из нас, когда выпадет вечером получать из склада продукты для кухни, сделает так, чтобы можно было открыть имеющийся в полу лаз, снизу. Ночью, человек пять из нас, пройдя по пояс в холодной воде к лазу, открыли его и один за другим, оставив одного внизу для наблюдения проникли во внутрь. Чего только там не было, глаза разбегались, всего хотелось попробовать, мы ничего такого в своем рационе не видели никогда. Видимо нашему начальству, во главе с директором, здесь далеко от фронта жилось не плохо. Помню у директора была шуба с необычно длинным ворсом, кажется енотовая шуба, по тем временам очень редкая и ценная вещь, а на ногах он носил белые меховые унты. Я взял кольцо копченной колбасы и тут же почти его не очищая от кожуры, съел. Остался небольшой кусочек, который я решил спрятать до следующего раза. Спрятал под лестницей на второй этаж в главном здании, под самую нижнюю ступеньку. Утром после завтрака, я решил посмотреть не видна ли моя колбаса с другой стороны. И, о ужас, я увидел огрызок колбасы под нижней ступенькой. Странно, что её никто до сих пор не увидел и не забрал. Ночью под лестницей было совсем темно и просветов между ступеньками было невидно. О нашем посещении склада наверняка узнали, но почему-то никакого расследования не было, видно не выгодно было поднимать шумиху себе же во вред.

Периодически, зимой и летом, к нам приезжали товарищи из район проводить спортивные мероприятия. Зимой провели лыжный кросс на три километра - до следующей деревни и обратно. К кроссу нас никто не готовил поэтому без подготовки сразу бежать три километра для нас было очень тяжело. Помню я пробежал это расстояние за восемнадцать минут и думал концы отдам, так плохо себя чувствовал. Где то в мае те же спортивные деятели из района приехали п проводить соревнование по бегу. Памятуя, как плохо мне было зимой после кросса, я отказывался бежать. Кто-то из ребят посоветовал, что б легче было дышать во время бега, выпить валерьянки. Я выли ложечку лекарства, пришел на соревнование. Бежать пришлось последним. Во время бега дышалось легко и свободно, казалось, я не бежал, а летел на крыльях и был удивлён, когда мне объявили, что я занял первое место среди всех соревновавшихся. В последствии мы узнали, что соревнования проводились не зря. Уже с конца пета из нашего детдома должны подготовить группу для работы на производстве. А мы то дураки старались бежать как можно быстрей.

Я уже говорил, что у нас были кружки где мы делали лапти, деревянные ложки, чемоданы из толстой фанеры т.д. Мне всё нравилось и всему хотелось научиться. Теперь уже не помню, как плетутся лапти, помню, что начинают плести с пятки, а вот деревянную ложку с смог бы сделать и теперь, нужен только специально загнутый нож. Сложней было изготовить чемодан на шипах. Шипы нужно было разметить и ровно вырезать, а затем все стороны чемодана должны быть точно подогнаны друг к другу, при этом зазоры между шипами допускаются минимальные. Лаптей наплели много за весь период - месяцев за восемь, а ложек сделали и того больше. Помнится летом мы кроме занятий в кружках, любили ходить по малину в лес и по грибы. Некоторые даже встречались с медведем. Но больше всего мы любил гонять перед собой по дорогам и тропинкам железные обучи с колесных ступиц, с помощью специально выгнутой толстой проволоки. Бывало несколько человек выстроимся друг за другом и гоняем час семи по тропкам обручи без остановки.

Помнится в детдом прислали двоих эстонцев. Оба рослые, на целую голову были выше всех нас. Одного, помню, звали Ян. Мы с ними не общались и сразу почему-то и их невзлюбили, они были среди нас белыми воронами. По-русски, а тем более по-украински, говорить они не умели. Мы им всячески пакостили. Однажды возле спавшего на постели Яна я увидел кошелёк, видимо выпал у него из кармана. Кошелёк привлёк моё внимание своим видом, он был обшит мелким бисером. Я сунул его себе в карман и вышел, чтобы наедине разглядеть его как следует. В кошельке были какие-то бумажки и три рубля денег. Но когда я возвратился в комнату, чтобы отдать незаметно кошелек, было уже слишком поздно. Ян проснулся и о пропаже кошелька сообщил воспитательнице. Был произведён обыск и кошелёк нашли у меня. Я пытался оправдаться, что взял посмотреть и хотел отдать, но не успел. Мне было и стыдно и обидно.

Летом, к зиме, нам пошили красивые тёмно-синие, на ватной подкладке, куртки, но мне не дали, не хватило. Выдали только к концу лета куртку чуть великоватую мне, но потом выяснилось, к лучшему. То ли мы выросли, то ли куртки быстро так сели, но уже к зиме куртка была мне как раз хороша, а другим куртки стали мелковаты. Получилось, как в той поговорке - остатки всегда сладки.

Конечно же и здесь, в такой глухомани, мы много читали, играл в шахматы и в карты тоже, скучать не приходилось. Перечитал много интересных книжек, которые неизвестно каким путём занесло сюда. Читать приходилось всё подряд, что попадёт хорошего под руку: "Огонь", "Последний из могикан", "Остров сокровищ", "Два капитана" и другое. Особенно мне понравился сборник рассказов участников войны 1939 г. с белофиннами. Много рисунков: танки, истребитель пикировщики - скопировал с этой толстой книги.

Пятый класс я закончил на четыре и пять при всех трудности с которыми нам пришлось столкнуться. А вот с дисциплиной было неважно. Особенно меня невзлюбила наша воспитательница, которая во время бомбёжки станции в Лебедине, сидела в клоаке и молилась. С тех пор, я её не хотел признавать, как, педагога и, при малейшей возможности, давал ей об этом понять. Не удивительно, что как только представился случай избавиться от меня, это было сделано с удовольствием.

В конце августа или в начале сентября к нам в детдом прибыл представитель из одного из уральских заводов. Необходимо было набрать группу девочек и мальчиков для обучения заводским профессиям непосредственно на рабочих местах. Как я и предполагал, первым в эту группу был назначен я, по предложению (рекомендации) нашей воспитательницы. Всего в группе оказалось около пятнадцати человек. Кроме меня - Костя Пешков, Яша Раевский, Гриша Лысенко и другие. Все мы, оказалось, рождения не 1929 года, как нам говорили перед эвакуацией на Урал ещё в лебединском детдоме, а теперь все мы, кого направляют на завод, оказалось рождения с 1928 года. Я хорошо помню, как нас по одному вызывали и зачитывали каждому его данные на тот случай, что если отстанем от поезда при эвакуации так чтоб знали всё про себя. Я хорошо запомнил всё. И вдруг? Ну что тут поделаешь - как говорится, бог им судья.

Уходили с детдома сразу после завтрака, спокойно без слёз. Путь предстояло пройти немалый - шестьдесят километров - и нужно было успеть пройти его пешком с таким расчётом, что бы к ночи быть на месте. Все наши пожитки и сухой паёк, полученный на сутки уместились на телеге. Сначала шли быстро и весело, но, после того, как мы в полдень отдохнули на привале и наелись хлеба с маслом посыпанном сахаром, нас так разморило, что идти становилось всё тяжелее и тяжелее, а меня, как назло, ко всему прихватил живот. Было жарко, сильно хотелось пить. Наконец, уже к вечеру мы увидели перед собой на горизонте красное зарево, как будто горел горизонт и облака светились розовым светом. Наш новый наставник объяснил нам, что это происходит от того, что выливают расплавленный шлак из печей в ковши, а потом из ковшей - в отвалы и небо озаряется. Мы не очень поняли рассказ, но зрелище было потрясающее. Но вот дошли до Невянска. Город спал, было тихо и безлюдно. До нашего место назначения оставалось пройти всего пять километров, но мы совсем уже выбились из сил, устали и засыпали на ходу. Поздно ночью мы наконец, достигли цели нашего пути, дошли до города Кировоград. Здесь на кировоградском медеплавильном комбинате имени и С.М. Кирова нам предстояло теперь работать. "Что день грядущий нам готовит?" - приходили на ум вопросительные стихи. Ясно было одно с беспечным, беззаботным детством покончено.