Ф. М. Достоевский Двойник

Проходя мимо книжного магазина, я заглянул туда по обыкновению, чтобы пополнить полку какой-нибудь карманной книжкой. Пройдясь по рядам, я совершенно неожиданно для себя остановился на одной такой книге.
Фёдор Михайлович Достоевский. "Двойник".
Взгляд мой жадно впился в название, словно в нём было что-то такое... и что-то эдакое, чего словами я описать не в состоянии. Но, имея под рукой только их, скажу, что это название меня приковало. Книга будто тянула к себе и просила: "Возьми меня. Прочти меня. Ну же". Я с минуту посомневался, глядя на угрюмо-серую иллюстрацию на обложке, которая лично меня, впрочем, вполне располагала к прочтению. И я взял книгу.
Когда я прервался на "Дом, в котором...", пришлось отложить Достоевского и временно подзабыть о нём. Потом я переключился на Моэма, но об этом позже. В конце концов, снова вернулся к недочитанной и незаслуженно брошенной Петербургской повести. И если бы не крепость моего сознательного фундамента и перерывы между чтением, я, может, рисковал бы ещё чуточку двинуться умом. Иной прочитавший сообщает, что и сам считает, коли прочесть эту повесть за одну ночь, то можно подумать о том, чтобы помахать прощально платком своей ветхой крыше.

Петербургская повесть "Двойник" рассказывает о человеке по имени Яков Петровчи Голядкин. Сам по себе этот человек ничего особенного из себя не представляет. Даже фамилия его вызывает чувство какой-то неловкости, чего-то скользкого и не совсем приятного. Он жалок. По-настоящему жалок настолько, что порой не знаешь, как к нему стоит отнестись в той или иной ситуации. Но так как я не способен был его пожалеть, этим по прочтению занимался Сон, искренне сопереживающий всем тем чувствам, которые Господин Голядкин проявлял. Я же решительно не нашёл в нём ничего, что могло бы вызвать моё сочувствие.
Герой повести - человек, имеющий дурную привычку постоянно себя жалеть. Назвать его образованным, несмотря на то, что он, вроде как, барин, живёт со слугой и домом владеет, да должность советника занимает, язык не поворачивается. Ещё одна его дурная привычка - говорить несвязно, часто повторять одни и те же слова и нести полную ахинею. Если и можно проникнуться к нему сочувствием, то исключительно как к человеку душевно-больному. И тут читатель не ошибётся.
А самое пагубное его пристрастие, которое усугубляет предыдущие, это манера постоянно выдумывать себе несуществующие проблемы, раздувать из мухи слона. Словом, когда ничего такого не происходит, человек, со свойственным ему мазохизмом, начинает выдумывать себе страдания. В этом есть не только Голядкин, но и большинство современных людей, таких же обыденных, канцелярский и ничего из себя не представляющих, как и сам Яков Петрович.
Голядкин начинает вести беседы сам с собой, такие же несвязные, как и его речи вслух. И это в совокупности с тем, что было описано мной ранее, является основой для того, что происходит дальше.
Наш герой начинает страдать от раздвоения личности.
Фёдор Михайлович, низко кланяюсь перед ним, хоть и сам считает, что его повесть не удалась, а я решительно верю, что все душевные переживания и прочее, творящееся внутри Голядкина, описано настолько тонко и чётко, что одно оно, отбросив другие плюсы произведения, уже производит впечатление.
В жизни Якова Петрочива появляется человек, как две капли похожий на его самого, с тем же именем и фамилией, работающий на той же службе, но другой в характере. Невоспитанный, лукавый, подлый, развратный мерзавец. Он не обладает ни выдающимся умом, ни очарованием, словом, ничем, за что его можно было бы любить. Но умудряется подмазаться ко всякому и во всяком найти себе друга и защитника. Борясь с самим собой, Голядкин Старший на самом деле только усугубляет своё положение. В своём двойнике - Голядкине Младшем - он видит себя таким, каким он хотел бы быть по отношению к обществу. Популярный и всеми любимый, везде приглашаемый и известный. Но плюс к тому, на Младшего Голядкина он перекладывает все свои минусы, освобождая себя от них. И не зря Достоевский пишет, что иногда Яков смотрел на двойника и думал, что смотрит в зеркало. Ведь это и был он.
Позиция "Я хороший, а вот он плохой. Он враг мой, а это всё не я. Я не виноват. Я же вот... и эдак" замыкает Якова Петровича в круг, из которого невозможно вырваться. Ведь он не старается решить проблему своей ничтожности, а только уводит её в минус, перекладывая все свои недостатки на порождённое собой же второе Я, отрекаясь от них и не желая с ними бороться, не забывая жалеть себя всё больше и больше.
Герой повести видит мир искажённым. Может показаться, что некоторые персонажи говорят одинаково, как он. Не исключено, что некоторые фразы других людей он додумывал сам и слышал вообще по-своему.
Происходящее балансирует на грани реальности и фантастики. Мир кренится и многие образы, возникающие вокруг Голядкина, уже не явь, а его собственная... поехавшая крыша. Атмосфера сначала кажется каламбурной, но позже начинает пробирать нарастающим ужасом. Потому что события всё больше и больше приобретают оборот странный, неясный и какой-то... магический. Не исключено, что в этом деле замешено не только треснувшее сознание Якова Петровича, но и другие силы. Эту мысль у меня вызвал врач, довольно двойственно описанный в последних абзацах. И в тот момент я невольно вспомнил Сатану, который увозил в своём чёрном лимузине Меддисон Спенсер прямиком в Ад. А тут он - врач бишь - и вовсе начинает говорить с немецким родным свои акцентом, которого не было в начале произведения. Что ставит в окончательный тупик. Закончила ли своё развитие трещина, прошедшая по сознанию Голядкина, или только начала набирать обороты? И в таком случае, как давно она появилась?
Ужас от прочитанного охватывает только после того, как, узнав о сути происходящего, пытаешься взглянуть на все события повести со стороны, со знанием истины. И тогда мысли в голове ещё больше перемешиваются, а атмосфера становится по-настоящему жуткой. Особенно если вспомнить, что большинства вещей, описанных доселе, могло и не быть вовсе. Или протекали они в совершенно ином ключе.
И лес в конце повести окончательно убил во мне логику и заставил снова задуматься о силах потусторонних. Как и в целом картина, созданная воображением в последние строки повествования.
В моей голове еще тлеют угольки не до конца остывших впечатлений после прочтения.

Что хочу сказать я о повести. Она непростая. Её бывает тяжеловато читать, а уж понимать и подавно. Хотя если хочется предостеречь себя, то можно заранее узнать сокрытый смысл всех событий. Но тогда впечатление будет уже не тем. Не захочется резко закрыть книгу после последних слов и молча сидеть, глядя перед собой.
Я в восторге от Двойника. Он давит, гнетёт, наматывает сопли на катушку переживаний, заставляет кого-то морщиться и чувствовать неприязнь, кого-то разжалобиться и начать глубоко жалеть героя. Хотя ему вполне хватает своей жалости. и этим ужасом, серостью и слякотью Петербурга, он прекрасен. "