Освобождение. Заговор дураков. Анатолеград

** Анатолеград. «Скиния пророческого косноязычья»

История – огромная цепь неудач. В личной жизни, как и в социальной истории, список провалов огромен и намного превосходит любой curriculum vitae. Его просто не составляют, дабы не лишать оптимизма грядущие поколения. В Священных книгах и летописях не легко приходилось военачальникам и государям, не простая судьба ждала пророков. А после – философов и поэтов.
«Жизнь – это крепость неверных. Искусство – воинство, осаждающее твердыню. Во главе Воинства всегда поэт» (А. Б. Мариенгоф. «“Буян-Остров”». С. 634).
Тридцать лет, большую половину творческой жизни, А. Б. Мариенгофу выпало жить под посохом «кремлёвского горца». Стихи поэта резали слух, пьесы были, что называется, «не формат», проза отличалась непривычной интонацией, а сама личность «больного мальчика» Толи Мариенгофа никак не укладывалась в прокрустово ложе, отведённое Партией для искусства.



*   *   *

…В художнической среде – главным образом писательской и актёрской – люди изо всех сил стараются сделать вид, что они не стареют, а умирают по недоразумению. Вот и меня по сегодняшний день называют Толей Мариенгофом. Называют так не только члены Союза писателей, но и уважаемые граждане, которых я не имею чести знать ни по фамилии, ни в лицо.
Небось, к примеру, Ивана Сергеевича Тургенева читатели ХIХ века не называли “Ванечка Тургенев”, а Короленко – “Вовочка Короленко”! “Почему же советская эпоха уж больно с нами запанибратски? – не раз спрашивал я себя. – Может быть, потому, что Тургенев и Короленко с бородами были, а мы бритые? Этакие старенькие мальчики”.

(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!». С. 39–40)



Эволюция от «вы» к «ты» это та же эволюция, что и с обращением «господа», а после октября 1917-го – «товарищи», «ребята». Ныне по радио поздравления и пожелания передают уже не ребятам с девчатами и не господам с товарищами, а «человечкам». Измельчал народ.


«– Скажи, милый друг, Саша, – русская душа? Кескёсе? С чем это кушают? Русская душа. А не думаете ли вы, товарищ Фрабер, что мы сбрили наши русские души вместе с нашими русскими бородами в восемнадцатом году? Не думаете ли вы, что у нас в груди так же гладко, как и на подбородке?
Мой друг пошатнулся.
– Вдохновенные бакенбарды Пушкина? Патриаршья борода Толстого? Мистические клочья Достоевского? Интеллигентский клинышек Чехова? Оперные эспаньолки символистов? Тю-тю! Ауфидерзейн!»

(А. Б. Мариенгоф. «Бритый человек». С. 202)


Измельчать не мудрено.
Массовое потребление, «колоссальнейший пресс борьбы» превращают индустриальное в виртуальное, «непроницаемый ком железа и бетона» в водянистое тело услуг, открытую имажинистами форму и ритмику в рэп, короткие лирические, не без юмора стихотворения А. Б. Мариенгофа и сатиры Д. Хармса в одностишия Владимира Вишневского и «гарики на каждый день» Игоря Губермана.
Это закономерный итог хождения искусства в народные массы. Понятно, что искусство при этом идёт на убыль, а народ, с этаким образом препарированной мыслью, господином не станет. Разве что – «человечеком».



*   *   *

Небу, небу я сделаю выкидыш
И выжму из сосцов Луны молоко –
А город сквозь каменные клыки дышит,
Застланный простынью облаков.

Только ветер в вывесках по-кобыльи фыркает,
Только в зрачки ложится печаль, как в гроб.
Какие, какие приват-доценты в пробирках
Выносили Божеской злости микроб?

Словно так надо – лижут, лижут
Проститутки телами тротуаров проборы,
И рвёт шофёр изнасилованным мотором
Мостовых вонючую жижу.

Ах, не хочу я такого города.
Дай алкоголь мне твоих цветов, Ницца!
Ещё час – и души станут зелёными, как любовница
После аборта.



«Образ не что иное, как философская и художественная формула. Когда ритм жизни напоминает пульс мятущегося в горячке, ритм в колеях художественной формы не может плестись подобно гружёной арбе с мирно дремлющим возницей-хохлом. Всё искусство до наших дней напоминало подобную картину.
Поэтому:
Если бы 10 февраля 1919 года группа поэтов и художников перед своим рынком, торгующим прекрасным, не развесила плакатов имажинизма и не разложила на лотках бумаги и холсты словесных и красочных продуктов чисто образного производства, то, несомненно, скажем, 10 февраля 1922 года этого бы властно потребовал сам потребитель художественного творчества».
(А. Б. Мариенгоф. «“Буян-Остров”». С. 637)



*   *   *

Разве ранее Русь не пёрла
На дворянские скопом вотчины?
Разве хрипом казачьего горла
Целый край не бывал всклокочен?

Не одним лишь холопам плети
На задах высекали раны –
Величало Петро Третьим
Полстраны мужика Емельяна…

Как ни мажь Москву – всю не выбелишь.
Кровь, что ржавь, и бояр, и холопья, –
Кто ж теперь заскулит о погибели
В засмердевшей нашей Европе?

1919



В книге «Социальная и культурная динамика» П. А. Сорокин на основе обширных выкладок и доказательств констатировал:

«Не только экономическая и политическая системы – кризисом охвачены все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества. Больны его плоть и дух, и едва ли найдётся на его теле хоть одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань.
Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего величественного вчера и грядущей идеациональной или идеалистической культурой созидаемого завтра. Мы живём, мыслим, действуем на закате сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков. Лучи заходящего солнца всё ещё освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме становится всё труднее ясно различать и надёжно ориентироваться в обманчивых сумерках. На нас и на будущие поколения начинает опускаться ночь этого переходного периода со своими кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ней, однако, занимается заря новой великой идеациональной или идеалистической культуры, встречать которую придётся уже, вероятно, людям будущего».

(П. А. Сорокин. «Социальная и культурная динамика». С. 789–790)


Среди людей этого будущего – И. Ф. Анненский, И. А. Бунин, И. Северянин и Ф. К. Сологуб, Н. С. Гумилёв, А. А. Ахматова и М. Б. Кузмин, В. Хлебников, В. В. Маяковский и А. А. Блок, М. И. Цветаева, М. А. Волошин, А. Н. Вертинский, Б. Л. Пастернак, С. А. Есенин и А. Б. Мариенгоф, серебряные струны и родники русской поэзии – все те, «кто в мир принёс любви стеклянные сосуды». Благодаря их творческому действию, современнику посилен персоналистический переворот, а поколениям будущего – идеациональная культура, в терминологии П. А. Сорокина, она же – чаемая Н. А. Бердяевым эпоха Духа. В идеациональной культуре, «когда стали мирами крохотных душ мирики», человеку удастся снова быть образом и подобием Того, кого он абстрагирует как своего Творца, у человека наконец получится быть, а не казаться личностью, господином.


*   *   *

Слыхано ль было, чтоб ковальщик
Рельсовых шару земному браслет
Дымил важно так махоркой,
Как офицер шпорами звякал?

Спрашиваете, – а дальше?
А дальше пляшущих сотни лет,
Во все двери торкнемся
И никто не скажет: выкуси на-ка.

Мы! мы! мы всюду
У самой рампы, на авансцене,
Не тихие лирики,
А пламенные паяцы.

Ветошь, всю ветошь в груду
И, как Савонарола, под песнопенья
Огню!.. Что нам! кого бояться,
Когда стали мирами крохотных душ мирики.

1918


Ветошь в груду!
Кто не верил пророчествам Джироламо Савонаролы (1452–1498), мог сам убедиться, через кого повелевает Бог:
– Грехи Италии, – утверждал доминиканский священник, – силой делают меня пророком.
Ветошь в груду и под песнопенья огню!..
На деле, церковная Реформация началась четверть века спустя после казни Савонаролы, а итальянское Возрождение растянулось на века. История медлительна и, похоже, не спешит к эсхатологическому концу.


Анатолеград

1

Каменный кот давил мышей,
Разве у мышей тоже на веках кружева?
Девушки, кладите стебельные шеи
Под асфальтовые подошвы.

Город, любовью к тебе гнию,
Твоё ненавидя зачатье.
Какая величественная скиния
Пророческого косноязычья!..

…Завянут мыслей алые уголья,
Уйдёт душа из костяной одежды.
В тучевых качающихся плоскогорьях
Не мычит человеческое безнадежье.


2

Последний уроняю пепел
От жажды выкуренной боли.
Чьё имя в песнопениях капелл?
В сиянии и золоте не свой ли вижу лик?

Не эти ль пальцы, выточенный мел
Чертили в небесах священное бескрестье.
А им казался лебедь белый
И в взмахах крыл пасхальный благовест.

Битюг пропрёт ли дум мешки –
Шатался круп, хрипели ноздри,
Замерзшей крови в теле камешки,
Приму покорно смерти постриг.



Ф. Ницше констатировал: «Бог умер», – и это был факт кончины Бога в религиозной вере. Если буржуа и продолжает молиться, то руководствоваться моральными нормами не желает. Н. А. Бердяев установил, что состоятельный класс городов не чувствует ни конца истории, ни страшного суда:
«Ему чужда эсхатологическая перспектива, он не чувствителен к эсхатологической проблематике. В эсхатологии есть что-то революционное, извещение о конце серединного буржуазного царства. Буржуа верит в бесконечность своего царства и с ненавистью относится ко всему, что напоминает об этом конце» («О рабстве и свободе человека». С. 612).


3

Убивец, довольно скуфью нести –
От креста на брюхе кровоточащие сургучи!
Посмотрите, человеческие внутренности
У ветра на мёрзлых сучьях.

Составят ли грозный перечень
Болтающихся гвоздичкой у смерти в петлице?..
Разве это солнце – это вывалившаяся печень,
Бешеные псы зубами вцепиться силятся.

Причащаюся крови и тела революции,
Буря поёт, молний одев стихарь.
Никакими птицами не выклюются
Мёртвые глаза стихов.


4

То берег, то нет берега.
Плывёт земля с обрубленными канатами,
Только от страха у человека глаза теперь,
Как большие пустые комнаты.

С масляной ветвью нет голубя.
У Анатолеграда камнями тонут материнские вздохи
И сутки, хвостами ночей клубя,
Знают лишь лунные ледоходы.

Почему же по облачным шпалам
Всё ползуr и ползут к нему человеческие муравейники?
Говорю: в каждом дереве грозой разодранном пополам,
Во всяком вывороченном камне – откровение.



Речь поэта отрывочная, хлёсткая. Он не пытается делать обобщений: образный язык точнее и богаче метафизики; в одном образе – сотня других, сотня смыслов, пребывающих разом, а не гуськом логического рассуждения.
«И, вместе с тем сам буржуа, – продолжает Н. А. Бердяев, – эсхатологическая фигура, в его фигуре один из концов мировой истории. Мир кончится отчасти оттого, что существует буржуа, если бы его не было, то мир мог бы перейти в вечность. Буржуа не хочет конца, он хочет остаться в некончающейся середине, и именно потому конец будет. Буржуа хочет количественной бесконечности, но не хочет бесконечности качественной, которая есть вечность». («О рабстве и свободе человека». С. 612–613).


5

Безумья пёс, безумья лапу дай,
О дай умалишенья тихое.
Какая золотая падаль
Мои во времени гниющие стихи.

Когда обгложет кость голодное наследье
И выкатит белки, отравленное ядом
Другое знанье в облачной ладье
К вам приплывёт из Анатолеграда.

Рыданье гирей пудовело в горле,
Когда молилась месть кровавой матерщиной
И в бородах пиковых королей
Качалось солнце чёрной вишней.


6

Из городов в серебряных рек вены
Вливается кровь падучая,
А матери всё ещё сокровенно
Беременные животы пучат.

Довольно, довольно рожать! Из тела и кости
пророка не ждём,
Из чрева не выйдут Есенины и Мариенгофы.
Если даже плоть прольётся дождём,
Такой не придёт, чтобы новые указать кровы.

Есть глаза, которым всё видеть велено,
Есть уши, которым дано всё слышать –
По горным снеговым расщелинам
Наших слов золотые лыжи.



В некоем тридесятом царстве, в Анатолеграде, в потусторонней реальности личностного, поэтического, есть глаза, которым всё видеть велено, есть уши, которым всё дано слышать. Но пока в облачной ладье не приплывёт из Анатолеграда знание, увы, не так в мире истории – состоятельные жители городов, обыкновенно слепы и глухи, приносят «в мир глаза стеклянные вражды».
Есть ли у них оправдание невежества? Вряд ли. Буржуа по природе своей есть существо, которое не желает себя трансцендировать: трансцендентное мешает ему устроиться на земле.
Однако, – пусть:
«Реализация буржуа, происходящая различными путями, противоположна реализации личности. Но буржуа остаётся человеком, в нём остается образ Божий, он просто грешный человек, принявший свой грех за норму, и к нему нужно относиться, как к человеку, как к потенциальной личности. Нечестиво рассматривать буржуа исключительно как врага, подлежащего истреблению. Это делают те, которые хотят стать на его место и превратиться в новых буржуа, в социальных нуворишей». («О рабстве и свободе человека». С. 613).


7

Кто в мир принёс любви стеклянные сосуды,
А кто глаза стеклянные вражды –
Столетия не числя жду
Немилосердного суда.

В озёрах мутных дней не утонули
Разбойных песен лодки,
Мне протрубил желанный отклик
Свинцовый и железный улей.

Ещё не раз мужицкой распре
Прополыхну над свистом топора,
Не раз ещё ребенка смрадный прах
Повторит вещий бред.


8

А эти – идущие никуда, а ниоткуда,
Только ступнями целовать асфальты,
Разве удастся им из кармана пальто
Первой встречной тоску отдать.

А женщина, что на стольной оси
Вращает глазами, как синие глобусы,
Разве в ночи сумасшедше не голосит
Перед улыбающимся с креста Иисусом.

Всеми ими любви не растоптан пепел,
Сладчайшая боль не выкурена до ваты.
Вижу – какое благолепие –
Повесили лик мой над детской кроваткой.



«А эти – идущие никуда… ступнями целовать асфальты»
«…Из кармана пальто первой встречной тоску отдать»
«Перед улыбающимся с креста Иисусом»
Слова поэта режут слух до сих пор, а, значит, на удивление, живы и современны. Как же так? Иисус никогда не улыбается с креста. А эти – всё идут и идут никуда. Сколько ещё идти им, желающим занять место повыше, превратиться в новых буржуа, нуворишей? Сколько ещё лодкам разбойных песен входить в озёра мутных дней?
Кто в мир принёс любви стеклянные сосуды, осаждает твердыню жизни, как крепость неверных. Искусство – воинство, поэт – паладин во главе.
Ветошь в груду!
Сколько ещё не числя ждать, когда на суд, как баржи каравана, столетья поплывут из темноты?
Н. А. Бердяев определяет:
«Буржуа в метафизическом смысле есть человек, который твёрдо верит лишь в мир видимых вещей, которые заставляют себя признать, и хочет занять твёрдое положение в этом мире. Он раб видимого мира и иерархии положений, установившихся в этом мире. Он оценивает людей не по тому, что они есть, а по тому, что у них есть. Буржуа – гражданин этого мира, он царь земли. Это буржуа пришла в голову мысль стать царём земли. В этом была его миссия». («О рабстве и свободе человека». С. 605).


9

По глыбам тиши вечеров
Обвился слух лозой,
Морщин страдальные полозья
По лугу мудрого чела.

Из небосвода выпит воздух
И нечем чашу вновь наполнить,
Копыта падающих звёзд
Из сини выбивают молнии.

Кто говорит: быть кораблю на дне,
По борту крысы ряд за рядом?
Слепые, зрите – ястребы огней
Уже плывут из Анатолеграда.

Октябрь 1919



Чувственная, сенситивная культура буржуа, стремящаяся снискать успех, признание и славу у зрителя, слушателя, читателя, – прямая противоположность грядущей идеациональной культуре. Согласно П. А. Сорокину, в истории человечества культурные суперсистемы циклически сменяют друг друга: идеациональная – идеалистическая – чувственная. Идеалистическая культура – это переходная эпоха между двумя культурными суперсистемами. Это золотой век античной культуры (V–IV вв. до н. э.) и раннее европейское Возрождение (XII–XIV вв.).
Искусство Серебряного века русской поэзии – это мир идеалистического искусства, воинственно порывающего с сенситивной культурой, живущей в эмпирическом мире чувств. Это – исход из чувственной буржуазной культуры XIX века, когда «читатель в потомстве» не ограждён от всего вульгарного, уродливого, недостойного, что есть в человеческом мире, хотя и не лишён самых возвышенных и благородных личностных побуждений. Отсюда, рождается стремление к сверхчувственному началу, которое, по Н. А. Бердяеву, в новую эпоху есть Третье Лицо Божественной Троицы – Святой Дух. Искусство Серебряного века даёт пример синтеза множества стилей в одно культурное целое: «его стиль частично символичен и аллегоричен, частично же реалистичен и натуралистичен», хотя нельзя сказать, что спокоен, ясен и невозмутим. Это и есть рождение новой идеациональной культуры во времена увядания и упадка сенситивной предшественницы.
П. А. Сорокин утверждал:

«Ни одна из форм культуры не беспредельна в своих созидательных возможностях, они всегда ограниченны. В противном случае было бы не несколько форм одной культуры, а единая, абсолютная, включающая в себя все формы. Когда созидательные силы исчерпаны и все их ограниченные возможности реализованы, соответствующая культура и общество или становятся мёртвыми и несозидательными, или изменяются в новую форму, которая открывает новые созидательные возможности и ценности. Все великие культуры, сохранившие творческий потенциал, подвергались как раз таким изменениям. С другой стороны, культуры и общества, которые не изменяли форму и не смогли найти новые пути и средства передачи, стали инертными, мёртвыми и непродуктивными. Немезида таких культур – стерильность, непродуктивность, прозябание. Таким образом, вопреки диагнозу шпенглерианцев, их мнимая смертная агония была ни чем иным, как острой болью рождения новой формы культуры, родовыми муками, сопутствующими высвобождению новых созидательных сил».

(П. А. Сорокин. «Кризис нашего времени». С. 433)



*   *   *

Скоро новые будут роды
И к сосцам России
Присосутся, как братья,
Новые рати
Голоштанных
Народов.
Пламени волны хлынут
С рёвом коровы
На небоскрёбов горбатые спины,
Вижу,
Предвижу:
Живут семьёй единой
Этой планеты
Работники и поэты.

1918



В 1922-м А. Б. Мариенгоф считал необходимым различать «прекрасное культуры», выражающее культуру, «искусство злободневного традиционализма», выражающее техницизм, и «ровно ничего не выражающее нечто». Последнее носило знатный титул l’art pour l’art, искусства для искусства и, будучи таковым, как, к примеру, супрематизм, ничего, с точки зрения поэта, кроме заумничанья, не представляло. О первых двух утверждалось следующее:

«Прекрасное культуры имеет многотысячелетнее родословное дело, строгую преемственность, художественную традицию. Оно современно, т. е. революционно в дни революции (имажинизм), упадочно в дни общего духовного регресса (символизм). Прекрасное, выражающее культуру прошлого, не может рассматриваться нами иначе, как стилизаторский курьёз. Отсюда, конечно, не напрашивается ложный вывод, что нельзя пользоваться историческим материалом. Историческая трактовка, психологическое движение, лирическое содержание и формальная манера будут выражать дух своего времени (тому пример: итальянский ренессанс, новгородская иконопись XIV и XV века, Шекспир, “Пугачёв” Есенина, “Заговор дураков” автора настоящей статьи). Прекрасное культуры всегда национально. Вопиющая безграмотность – понимать национальное творчество, как клюевщину и судейковщину – сие прямо подходит под рубрику стилизации. <…>
Искусство злободневного техницизма – продукт ХХ века. Его породила журналистика. Оно переняло по наследию все её качества: поверхностность, сегодняшность, наглость. Культура искусства выражающего техницизм – культура негра из парижского кафешантана. Его научность – научность сторожа из университетской лаборатории. Выдвигая идеологию вещи, оно, по существу, выражает не её природу, не образ, а видимость.
Зародившись в Италии в злосчастном 1909 году под звездой Маринетти, оно распространилось среди городского населения с быстротой моды парижского манто. Количество патентов пишущих машинок уступает количеству патентов искусства злободневного техницизма – футуристы, дадаисты, ничевоки, пролетарцы и так до бесконечности.
Российское искусство злободневного техницизма увидело в революции только её внешние стороны. Ибо оно не работало над вскрытием её миросозерцания, как над большой темой современности, а читало декреты, что расклеивались по заборам в необычайном обилии. Остроумцы, низводящие театр к упражнениям полезным для развития мускулов живота, и поэзию к советам молодым хозяйкам на предмет “откупоривания бутылок ухом” (Маяковский), нам скажут, что декреты и есть пул революционного творчества. Мы не имеем особой склонности к остроумию и поэтому позволим себе иметь на сей счёт несколько иное мнение. Искусство техницизма неизбежно связано не с духовными колебаниями своего народа в целом, а с классами. Ещё чаще – с отдельными партиями (империалистичность итальянского футуризма, коммунистичность российского, мелкобуржуазность дадаистов и т. д.) Искусство техницизма космополитично. Мейерхольд, Татлин, Маяковский – его представители у нас. Ближайшим сообщником искусства цивилизации, а подчас и двойником бывает корова, прошу извинения, – ремесло».
(А. Б. Мариенгоф. «Корова и оранжерея». С. 647–649).


Резать так правду-матку допустимо, пока молод, пока идёшь по жизни, словно по заросшему пруду с ружьём, и ни Мейерхольд, ни Маяковский – не авторитет. Когда же «прекрасное культуры» выброшено за борт идеологического формата сенситивной пролетарской культуры, на общем биографическом фоне возникает драматическая фигура бригадира стихотворца Сумарокова.


Сумароков

Канальи! Олухи! Невежды!..
(Волкову.)
Для танцевальной, понимаешь, залы,
Где индюки потеют в менуэтах,
Луну и звёзды с неба содерут!
Запалят люстры! Канделябры!
Три тыщи свечек!.. А к чему?
Чтоб озарять невежество и глупость!
А мой «Хорев» играй в кромешной тьме!..
Торгуйся за огарок мерзкий!..
У палача в душе, у чорта в сердце
Светлей, чем на дворцовой сцене!..
И в день какой?.. Канальи!.. А?.. В какой?..
Когда российская родится Мельпомена!..
Нет, кину я трагедии писать!..
С Парнаса вон сбегу!.. Прощайте, музы!..

(А. Б. Мариенгоф. «Актёр со шпагой»)



В далёком прошлом в жертву языческому богу Перуну приносили детей.
В недавнем, по данным правозащитной организации «Мемориал», жертвами репрессий за советский период пало всего от 11–12 до 38–39 миллионов человек. Эта цифра в разы превышает население всей России петровской эпохи. Из них:
• 4,5–4,8 миллиона человек были осуждены по политическим мотивам (расстреляны примерно 1,1 миллиона человек, остальные сосланы в ГУЛАГ);
• не менее 6,5 миллиона подверглись депортации;
• примерно 4 миллиона были лишены избирательных прав по Конституции 1918 года (более 1 миллиона) и постановлению 1925 года, по которому в эту категорию включались члены семей;
• примерно 400–500 тысяч было репрессировано на основе разных указов и постановлений;
• 6–7 миллионов погибли от голода 1932–33 годов;
• почти 18 миллионов человек стали жертвами так называемых трудовых указов (изданы 26 июня 1940-го, отменены в 1956 году). (См.: «Сталинские репрессии»).
Не сможем жить иначе, вероятно, многие века.
Напрашивается предположение, что и это не окончательная цена за инерцию перехода из одной культурной суперсистемы к другой…
– Что это, – выклянчиваю: Сохрани мне копеечки здравого смысла Бог! (А. Мариенгоф).
Известную осмысленность историческому пути России придаёт мысль религиозного философа:
«Историческое время и всё, в нём совершающееся, имеет смысл, но смысл этот лежит за пределами самого исторического времени, в перспективе эсхатологической. История есть неудача духа, в ней не образуется Царство Божие. Но самая эта неудача имеет смысл. Имеют смысл великие испытания человека и пережитый им опыт прельщений. Без этого не была бы до конца испытана свобода человека». («О рабстве и свободе человека». С. 691).



*   *   *

Наконец-то при Мономахе россияне скинули в Днепр каменного идола. А потом, спохватившись, стали кричать:
–  Выплывай, Перуне! Выплывай!..
Слава Богу, Перун не выплыл.
Так и со Сталиным. Впрочем, этот ещё в истории выплывет. Но каким же чудовищем кровавого деспотизма!
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!». С. 85)



Дни горбы

12

Улица на цыпочки – высосала, высосала
Из сосцов луны молоко, а Вы
Говорите: утренниками
Напудренная.
Музыку! Музыку! Дом кэк уок
С каланчой…
Что это, – выклянчиваю:
Сохрани мне копеечки здравого смысла
Бог!..
Доктор доктор оковы
Со лба экваторов,
Выньте безумия каучуковые челюсти,
Я ведь имею честь
Лечиться у знаменитого психиатора…



Аудиокнига на youtube http://youtu.be/ZW2E9uGmcw0