Запах лошади

Студёное утро.
Он привычно пересёк слякотный двор, где, повинуясь очередному нелепому чиновничьему указу дворники покорно сгребали вороха палой листвы, обнажая влажную дышащую землю, которая только было собралась уснуть под естественным лиственным одеялом.
Сто пятьдесят два метра вдоль чадной автострады. Потом – пешеходная зебра, кажущаяся теперь такой длинной и утомительной. И машины, видя не старого ещё, высокого человека с инвалидной тростью и изуродованной негнущейся ногой, вежливо уступали дорогу…
Чугунные ворота лесопарка. Так велели врачи.
Каменистая дорога, усыпанная седыми сосновыми хвоинами. Раньше он никогда не замечал, что каждый камень здесь имеет свой наклон, отличный от других, и каждый выступает обязательно выше или ниже соседнего. Теперь же проклятая нога отчётливо ощущала малейшее отклонение от горизонтального уровня и мучительно отдавалась в больном суставе.
По сторонам дороги вздымались тёмные растрескавшиеся стволы. То здесь, то там, вяло кружили в воздухе бледно-жёлтые, ржавые и бордово-бурые кленовые листья, и падали под ноги, чтобы превратиться в раздавленные ошмётки былой жизни.
Грибные запахи, наполнявшие лес последние пару недель, приутихли, спрятались, испугавшись первого заморозка. Свежий холодный воздух врывался в лёгкие, но не дарил, как раньше, ни восторга, ни бодрости. Лишь презрительную ухмылку и равнодушие, пустое и стылое, как охладелая голая земля. Все эмоции умерли.
Под мутным небом, среди полуоблетевших крон и чёрных переплетений ветвей, простёрлась глубокая предзимняя тишь.
И вдруг – какой-то звук! Нежданный и отчаянно привычный по его прошлой жизни, негромкое ритмичное цоканье в два такта – креп-крап, креп-крап.
Лошади.
Две старых, уже успевших обрасти к зиме, кобылы шли по дорожке, перпендикулярной той, по которой шёл он сам. Шли, уныло развесив уши и свесив головы ниже холки, в потрёпанной амуниции, безразлично перекатывая во рту грязные грызла. Шли на свою обычную работу, на городскую площадь, чтобы катать таких же безразличных ко всему детей, из которых едва ли один из дюжины действительно любил лошадей и не считал могучих прекрасных животных своей очередной игрушкой.
Лошади были гнедо-чалые, – невнятно разбелено-рыжеватые, – и, миновав перекрёсток каменистых троп, они почти сразу же скрылись из вида, слившись с сизым лесным настилом и не до конца облетевшим рыжим подлеском.
Он не стал приглядываться и смотреть им вслед. Эти старые клячи не имели для него никакого значения. Как и всё остальное.
И только ненавистная нога была в центре вселенной, неотрывно приковывая к себе внимание.
Нога. Булыжники. И белая инвалидная трость с локтевым держателем, сжимаемая сильной рукой в кожаной перчатке.
Трость. Булыжники. И нога.
Где-то в глубине леса пронзительно и дико закричала сойка.
И этот хриплый визгливый вопль, когда-то так напугавший его в пустоте осенних полей, сейчас отозвался голосом его собственной души.
Зачем всё это?.. Зачем, если воспаление сожрало сустав, и он никогда уже не станет прежним?
Но сдаться – значит изменить себе, и он продолжал брести дальше, равнодушно, бесцельно, но всё равно брести.
Булыжники. Нога. Трость.
Вот и тот самый перекрёсток, до которого он когда-то добегал не задумываясь, а теперь шёл, казалось, целую вечность.
Он остановился, болезненно поджимая измученную ногу и тупо решая, куда двинутся дальше. Ему было всё равно. И все три открывшихся передним направления казались одинаково пусты и бессмысленны.
Заскрипели-запричитали в лесной выси старые сосны и ели. Холодный застывший воздух всколыхнулся… И вдруг!..
Теплое дуновение, нестерпимо родное, от которого всегда останавливалось сердце! Этот запах!
Запах деревянного денника, опилок, навоза, запах крутых горячих крупов и влажных исходящих паром боков, запах мягкой плотной шерсти, о которую так приятно было всегда греть застывшие на ветру руки, запах бархатных, норовисто раздуваемых ноздрей, и затёртых кожаных сёдел! Сладковатый, чуть терпкий, резкий, пьянящий, вечный, неистребимый, родной!.. Невидимый, но такой реальный след прошедших здесь лошадей!
И внезапно он отчётливо осознал, что пока есть на свете этот запах, пока есть на свете эти волшебные существа, пока он может осязать их и дышать ими, жизнь его не кончена! И он обязательно вернётся к ним, в этот мир тёплых носов, переливчато-лиловых глаз и рокочущего храпа! Чего бы ему это ни стоило, даже если он вовсе останется без ног! Он вся равно вернётся, и он будет с ними!
Ударил в лицо тугой порыв северного ветра. Из под небес, вспоротых сосновыми кронами, посыпалась ледяная крошка, заторопилась, зашуршала, затарабанила по сухому опаду, по плечам, по руке в кожаной перчатке, сжимающей инвалидную трость. Дальние концы дорог резко скрылись из вида, потонув в белёсом сумраке.
Но это уже не имело никакого значения. Потому что в душе его разливалось светоносное тепло, там царил запах лошади, там было счастье.