3

Тогда мне было пять с небольшим. Стоя у окна в душной палате, где пахло лекарством и хлоркой, я прижимала к себе матерчатую куклу с кучерявой блондинистой головой и наблюдала за происходящим на улице: мальчишки гоняли на велосипеде, девчонки играли в классики, прыгая на расчерченном асфальте. И как мне хотелось в тот миг научиться также двигать баночку из под крема для обуви по расчертаным квадратикам, или скакать через резинку, в которую порой девчонки играли во дворе напротив.
- Эти дети слушали врачей, - шептала я кукле на ухо,  а у самой захватывало дух от мечтаний. - Поэтому они здоровы… И ты поправишься, если будешь послушной девочкой…
Стеклянные глаза куклы ничего не выражали, а ее раскинутые в ровную линейку руки никак не хотели опускаться или хотя бы принять иное положение.
Атмосфера улицы была полной противоположностью той, что царила в палате прикованных к постели детей, куда я нередко наведывалась, чтоб помочь медсестрам. Так уж повелось не помню с какого года, ибо в санатории я отбывала ежегодно по три месяца с полутора лет. Я знала по имени каждого, кто лежал в кроватках, а также понимала, что среди них есть детишки постарше меня самой, но они никогда не двигаются сами, не встают и не покидают своего домика, который люди просто называют кроватью.
- Помощница… - окликнула меня медсестра, переодевающая неподвижную малютку лет трех. – Давай пеленку…
Скрепя кожаной ортопедической обувью, я подошла к кровати, подала чистую пеленку, которая лежала на соседней тумбочке… и запомнила тот миг, ту неподвижную девочку на всю жизнь:
- Яна как кукла… - протараторила я, ужаснувшись, и сильнее прижала к себе матерчатое существо. - Только моргает.
Мне было жалко девочку, которая в отличие от меня не может даже подойти к окну, увидеть детей, машины, небо…
- Яночка тоже хочет поправиться, - заметила медсестра, хотя прекрасно понимала, что это пустое. Дети из этой палаты обречены пожизненно не вставать… И семилетний мальчишка, который словно улыбается и следит за всем происходящим вокруг, и девочка с соседней кровати, реагирующая на каждый шорох… И…
- Вот ты где? – послышался требовательный голос нашего логопеда, которая вошла в палату. – Тебя ищут везде.
- Здравствуйте! - я обрадовалась своему любимому доктору, встречи с которой ждала каждый день и, порой, доверяла свои детские тайны.  В ее кабинете перед большим зеркалом я училась четко выговаривать не удававшиеся мне звуки и слова: «рыбы», «ручей», «рукав»… смешное слово «рыбалка». А она обычно помогала мне прижимать язык к небу синенькой пластмассовой палочкой. Палочка казалась волшебной… хотя была всего лишь из коробки вспомогательных инструментов первоклашек для учебы считать.
- Здравствуй, здравствуй… - взгляд логопеда был как всегда добрым, несмотря на хрупкие черты лица. – Пойдем ка быстро на укол…
В моих глазах, наверняка, появился испуг, который обдал все мое нутро насквозь. Я  присела, словно прячась, но поняла, что бессмысленно, и, скрипя кожаными сапогами, заторопилась к белым дверям палаты… а там по коридору… Помню ряд детских разноцветных шкафчиков и попавших навстречу мальчишек, которые шли волоча перед собой железные красные перекладины… Я даже столкнулась с одним малюткой и чуть не сшибла его…
Доверяя мне, логопед не преследовала меня, очевидно переключив внимание на кого-то другого. Но через минуту-другую ей пришлось барабанить по двери туалета для персонала, куда обычно дети не заходят:
- Анаис открой…
- Я не хочу уколов, - причитала я со страхом смотря на захлопнувшуюся защелку. – Сами сказали, что на сегодня их больше не будет…
- Ну деточка,  - логопед старалась говорить как можно доверительней. – Открой… Что я тебе скажу…
- Я не пойду на укол,… - в голосе моем уже был надрыв.
Логопед явно прислонилась к двери и, чтоб не услышали окружающие,  тихо прошептала:
- Послушай, тебя мама ждет…
- Вы обманываете, - отчеканила я.
- Я когда-нибудь говорила тебе неправду? – полушёпотом продолжала добрая женщина. -  Про укол я сказала просто перед другими детишками… Им же обидно, что только к тебе мама приходит каждый день, а к ним никогда…
Ну разве может быть чтоб у кого то не было мамы? Как часто в те годы я задавала этот вопрос себе и окружающим. Я действительно не понимала как такое возможно.  Но зато знала наверняка: далеко не ко всем детям приходят родители… Даже бабушки…  К таким девочкам и мальчикам я испытывала жалость и недоумение. Но когда узнавала о приходе собственной мамы вновь, забывала о всяком несчастье других и радовалась, начинала волноваться и… конечно же торопилась в объятие самого родного своего человека.
Я и сейчас помню зеленые стены того туалета…  Белую дверь с железным большим крючком и замком ходунком чуть пониже… Помню как потянулась в тот момент до защелки замка, как торопилась открыть дверь, но рука начала дрожать и от испуга остаться в западне, я заколотила ладошкой по двери.
- Откройте, откройте…
- Деточка, - послышался голос логопеда. – защелка иногда заедает, попробуй еще…
Я потянулась до защелки еще, но та успела перевернуться, и даже кончики пальцев не доставали до цели.
- Мама, мамочка, только не уходи, - причитала я криком, который перерос в плачь, непонятную мешанину слов, звуков. – Мама…
Я всхлипывала и кричала, шлепала по двери ладошкой, пинала ногой…
- Спокойно Анаис, возьми себя в руки, - уговаривали голоса взрослых с той стороны двери. – И постарайся подумать как можно открыть дверь... Подумай хорошенько…
Какое-то время я рыдала… Слышала, как с той стороны двери пытаются мне помочь… Но они уверяют, что это я должна сделать…
Чтоб дотянуться до защелки надо на что-то встать, - понимала я и, всхлипывая, вспомнила, как иногда девочки постарше вставали на разложенный на полу ортопедический сапог, чтоб дотянуться до окна над дверью палаты. Я принялась расшнуровывать сапог… Процесс этот оказался долгим, приходилось делать одной левой.
- Ты умненькая девочка, - по прежнему доносились уговоры взрослых. - И знаешь, что никто тебе не поможет кроме тебя самой…
Минуты казались часами… Наконец я сняла сапог, и, положив его на пол, встала на него… Кончики пальцев дотянулась до защелки… Дверь открылась.
В одном сапоге, заплаканная, я поковыляла по коридору, не замечая ничего на своем пути… вбежала в комнату свиданий:
- Мама…
Мама улыбнулась и обняла меня:
- Ну что проказница? – она была взволнованна, явно переживала, что не может помочь мне…
- Ты не бо-сишь меня здесь? - стараясь успокоиться я прижалась к самому дорогому человеку.
Медсестра принесла второй сапог и, молча положив его на пустой стул, вышла.
- Да что ты? – пряча взрослые слезы, мама посадила меня на колени. – Никогда…
- Ты плачешь? – заметила я и смахнула слезу с щеки мамы. Странно… разве мама умеет плакать… Ведь она большая… И всегда улыбается…
- Нет… - мама улыбнулась как-то не привычно… С какой-то горечью, но я тогда еще не понимала что это значит. -  Смотри, я испекла пирожки, твои любимые…
- Ого! С морковкой! – в памяти навсегда сохранился большой пакет с морковными пирожками.
- Ты хочешь угостить девочек?
Я закивала головой:
- Да… К ним мамы не приходят… - тяжело вздохнув, я посмотрела в мамины глаза. – А куда они деваются после санатория?
- Обратно, наверное, в детский дом, - мама гладила меня по голове.
- А куклу Яну туда отвезут?
Ответа мама очевидно не знала.  Она лишь поцеловала меня в затылок и постаралась улыбнуться:
- Иди поделись с девочками…
Я крепко прижалась к маме. И в этом объятии было все, весь мир и вся вселенная…
Уже вечером, занимаясь у логопеда перед большим зеркалом, я вновь повторяла слова «рыба», «ручей… постоянно запинаясь на букве «р»
- Ты должна следить за своей речью… - по доброму наставляла логопед. – И дома тоже говорить все четко.
- Я павда могу идти в школу?
- Правда, моя девочка, правда!
- Но я по Вам буду шутят.
- Эс… Скучать, дорогая
- С-скучать…
Логопед улыбнулась, закрыла толстую общую тетрадь, записи в которой были сделаны крупным размашистым почерком взрослого человека:
- Только, пожалуйста, никогда не обижайся на других детей…
- А на папу?
- Я ни разу не видела твоего папу. Он к тебе приходил?
- Нет… - смутилась я. – Он стесняется меня… Говорит, что у меня слишком худые ноги, и хожу я никак все… Он любит, когда мама одевает мне брюки… 
Я встала из за стола и взяла в руки тетрадь на корочке которой крупно было подписано Анаис Рун. Я знала, что здесь записаны стихи и поговорки, которые я учила с логопедом, все трудно произносимые слова и даже отметки: крупные «5», чуть поменьше «4» и одна единственная «единица», размер которой был на пол листа, а под ней подпись: «За то, что не следит за собой в палате».