Глава 4

Шел третий день спуска.
Первое время Карим придерживался змеевидной тропки за плато: огибал кучковатые коричневые стволы, нырял в густую растительность, червем вгрызался в мягкий чернозем, пару раз позволил пакостному старуку прокатить себя на длинных скользких светло-фиолетовых стеблях. Мало-помалу каменистая нить сужалась, края заросшей тропки смыкались все плотнее, а подол каримовой накидки все гуще и гуще окаймлялся мышастым пухом от колышущихся по краям тепляков – и настал момент, когда хвост тропы, извернувшись под диким углом, незаметно для глаза погрузился в глиняно-красное чрево горы. Полы плаща захлопали громче, склон облысел, тонкий слой глины через несколько метров сменился зеленовато-черным базальтом, а затем пологий спуск резко срезался крутым обрывом.
Карим заглянул за край Края Мира: в кои-то веки стояла безоблачная погода, и ничем не прикрытая Большая Земля предстала взгляду во всем своем великолепии. Слишком далекая, чтобы можно было различить что-то в деталях, она переливалась всеми оттенками зеленого: фисташковым, изумрудным, бирюзовым, салатовым, шартрез. Сквозь летнее самоуправство пробивались ореховые кляксы и синие порезы да взрытвины. Сердце Карима радостно заволновалось – хоть на ладонь, но ближе к цели.
Полностью вертикальный спуск можно было назвать медленным падением. На грани слышимости Карим пару раз уловил легкий испуганный треск – это, мешаясь, отрабатывали свое призвание ябеды – «кумушки».
К счастью для Карима, в породе оказалось достаточно наростов и углублений, чтобы ими можно было воспользоваться, однако на поверку не все оказывались безопасными. Карим работал методично, терпения и упорства ему было не занимать – достались от бабки. Вцепившись обеими руками в шишки, он слегка откидывал голову назад – не сильно, от высоты даже его не миновало головокружение – и искал подставку для ноги. Убедившись в ее крепости, по очереди переставлял руки, затем опускал вторую ногу. Позы во время лаза принимались самые оригинальные, раз завис как водяной: локти и одно колено на уровне груди, другая нога вытянута назад. В другой раз застрял крюколапом: руки со скрюченными пальцами вразлет, ноги в полуприсяде. Висел и полумесяцем, и лотосом, и кактусом – последнее полюбилось особенно. Накидка от трения сбилась, сошлась выше, билась комом в голодный тощий живот. Кожа на ладонях покраснела и пошла багровыми трещинами. Карим оседлал небольшой скальный выступ, дал телу передохнуть, подкрепился, надел крепкие перчатки, но тут же снял – неудобно. Лучше уж шрамить голые руки, чем ежесекундно ждать, когда соскользнешь.
А соскользнуть можно было запросто. Когда базальт сменился черным обсидианом, Карим изрезал себе кисти в кровь. Влажные ладони принялись скользить по гладкой поверхности выступов, и коротко взмахнув руками, Карим ухнул вниз. Пролетел метра три, скатился по отвесному склону, цеплялся за будыли до тех пор, пока не затих. Кротко порадовался своей везучести и принялся обустраиваться на ночлег. Крохотная поляна, затормозившая его полет, оказалась вполне ровной и пригодной для отдыха. О том, чтобы развести костер, можно было и не думать, но небольшой угол в скале прекрасно защищал от ветра, а выемка рядом идеально вписалась под каримовы формы.
Первым делом Карим обтер руки водичкой и смазал их пахучей бабкиной мазью – ссадины и порезы мгновенно ожгло, а затем настой принялся покалывать, медленно, но верно стягивая обрывки покромсанной кожи. Бинты из паутины облепили пострадавшие места, остановили кровь и охладили жар. Поразмыслив еще немного, Карим нарезал дополнительные куски паутины: руки из них не выскальзывают, как из перчаток, да и резать острыми выростами и сухими стеблями будет меньше. Затем пришло время трапезы. Кусок вяленого мяса, чтобы восполнить потерянную энергию, половина горького вяжущего кракума из-за порезов и пара глотков холодной водички. Выемка во время ужина приняла еще более привлекательный вид, и стоило Кариму совместить свои впадины и выпуклости с ее рельефом, его мгновенно сморил сон.
Следующие тринадцать часов он осторожной спиралью обкатывал гору. Из-под ступней то и дело с писком прыскали камни, скалились из темных зевов нор круглые морды встревоженных гарухи, несколько раз в воздухе рядом с Каримом мелькнуло и пропало темное пятно. Под вечер Карим, не веря своим глазам, снял с голого двустволья краеги полотно радужной паутины. Застигнутый врасплох красный стригач рассерженно заклацал игрушечными клешнями, выпучил из воронок глаза и взлетел, с трудом неся на разноцветных, блестящих, стеклянных крылышках грузное тельце. Скоро мягкая почва вновь сменилась каменным монолитом, но сползать по отвесной стене больше не пришлось: полосатые коричневые пласты накладывались один на другой естественными ступеньками, сначала узкими, едва умещающими пятку, затем все шире и шире, образуя настоящие базарные площади.
В какой-то момент погоде показалось, что она слишком благосклонна к путнику, и Гинг обступили неповоротливые сине-бело-сумрачные массы. Большая Земля исчезла из виду, но вместе с тем отступило и напряжение: рассекая холодные влажные облака, Карим вновь почувствовал себя в Бараде. Ощущение портила лишь непривычная твердь под ногами, но массивные ступени вели себя дружелюбно, не пытались укусить за пятку или сбежать. Коричневые полосы с черными прожилками монотонно струились перед глазами, навевая непреходящий сон и скуку, и Карим, расслабившись, принялся безмятежно заигрывать с «кумушками», однако едва не поплатился за свою беспечность. Устроившись на ночь у стыка двух ступеней, утром Карим проснулся с рукой, свисающей за Край.
Скоро огромная лестница закончилась, последнее возвышение привело Карима на небольшое открытое сглаженное пространство. Исходящий криком ветер обтесал все выпирающие зубцы и сколы, снес почву, не давая растениям ни малейшего шанса, обточил шероховатости, из-за чего казалось, что Карим стоит на дне перевернутого черпака. Ночевать на такой покатой постели Карим не решился. Вернулся к ступеням, затесался в нишу и задремал.
С каждым днем становилось все холоднее, будто Карим не спускался с горы, а покорял ее. Исчезли даже намеки на живность, Гинг неприветливо облысел, от складок пород тянуло могильным холодом, колючим влажным морозом студило тело. Уже давно Карим передвигался вслепую на цыпочках, прощупывая рукой фантом будущего шага. Чтобы немного утеплиться, он натерся настоем от простуды – тот обладал отличным согревающим эффектом – и запихал под одежду продолговатые волокна тепляков.
Вдобавок Кариму начал чудиться звон. Невесомое треньканье сопровождало любое его движение и замолкало, стоило ему замереть. Сначала Карим решил, что это звенелка. На привале он тщательно проверил свою накидку, внимательно изучил все подкладки, несколько раз вывернул карманы, распотрошил на составляющие котомку, но не обнаружил ни малейшего намека на поющий камень. Связать загадочный звук с насекомыми не позволила безжизненная пустошь, только и оставалось, что списать его на новый тренд «кумушек».
Помимо проблем со слухом намечалась еще одна с пропитанием. Захваченной из Барада еды становилось все меньше, поклажа за спиной стремительно худела, пополнить запасы в ближайшее время не представлялось возможным, и Карим с нарастающим беспокойством начал задумываться о том, что в скором времени будет вынужден грызть камни. Оставшийся паек он тщательно разделил на равные части, рассчитывая продлить их на две недели, а там при неблагоприятном исходе можно будет и шептунов сожрать. Подтянувшись к Краю и размахав тучи, Карим увидел вполне приличное поле через восемь-десять дней от себя. На крайний случай там можно пожевать травки и помычать.
Примерно на полпути Карим неожиданно очутился в весьма интересном месте. Широкая – чем ниже спускался Карим, тем большие размахи приобретала местность – равнина, сплошь усыпанная обломками, самый маленький из которых был размером с гончарную мастерскую деда. Осколки гигантских глыб клыками торчали из равнины тут и там, напоминая пасть огромной твари, готовящейся утолить голод. Чуть дальше клыки размягчались, округлялись и формировали плиты, устилая дорогу Карима лабиринтом. Чтобы не терять на обхождении много времени, Карим попробовал проскользнуть поверх плит, но их высота не позволила ему завоевать даже одну. Найти верное направление оказалось нелегко: где-то глыбы выводили обратно к горе, особо безжалостные предлагали шагнуть в бездну, самые милосердные закрывались тупиком, и только один вариант из четырех продвигал вперед. Под конец, Кариму стало мерещиться, что он ходит кругами, минуя одни и те же – в выщербинкой, с ровным расколом, пятнистые, с наслоениями – стены. В гениальной голове всегда рождаются гениальные мысли, поэтому Карим попробовал пустить на разведку «кумушек», но поредевшее войско – половину бабкиных ушей разметало ураганом еще в черпаке – общались на неизвестном Кариму электрическом диалекте.
В головомойке Карим встретил четыре рассвета, и когда, наконец, выбрался на волю, счастью его не было предела, словно он не каменный лес обошел, а уже ступил одной ногой на Большую Землю. На пресловутой полянке он набрался сил, обобрал все листья с кустарников, выковырял коренья, отоспался и продолжил путь.
Холод кусал все жестче и жестче, а стоило Кариму с головой окунуться под волнистую ватную пелену, тропка покрылась морозным одеялом. Дыхание мгновенно превращалось в часть ледяного тумана, только и успевало перед слиянием мазнуть по щеке. Ногами Карим месил снег - настоящий, устойчивый, застывший, - который держался не день и не два, как в Бараде, а наслаждался покоем на горе уже целую вечность. Одни тепляки уже не спасали, Карим обмотался лентами паутины с головы до кончиков отваливающихся пальцев. Выводить и кормить огонь было нечем, и пару дней он двигался, не рискуя останавливаться на ночлег. Лишь когда сугробы намелись повыше да кончились силы, он вырыл под настом ямку, вернул дверцу из ледяной корки на место и провалился в сон.
До сего момента Карим и представить не мог, что холод может быть настолько опасен. Он бился с метелью за каждый сантиметр своего пути, не видя, куда ступает, плевался колючей кашей, дышал кристаллами. Два раза происходило что-то необъяснимое: снег, до того равномерно сыпавшийся с неба, обтекал воздух слева от Карима, вычерчивая какой-то узор. Бороздить остывшие хлопья становилось все трудней, тянуло прилечь и закрыть глаза, и Карим понял, что близок к грани как никогда. Последний кусок сухаря был съеден вчера, на бесполезных травах далеко не уйдешь, бабка ворчливо грохнула миску с дымящейся кашей, и Карим в блаженстве подошел к столу и сел на лавку. В тот же самый миг что-то дернуло его назад, и, перекувыркнувшись через голову несколько раз, он потерял сознание.
Поутру его встретил вязкий сероватый полумрак. Проморгавшись, Карим выяснил две вещи: первая – на затылке у него шишка, вторая – он в пещере. Через брешь в стене он мог видеть и слышать, как мечется снаружи буран: вытягиваясь кольцами, швыряя осколки неба, закидывая внутрь струйки быстро умирающего ветра, распаляясь и бешась из-за бессилия перед изворотливостью горы. Под покровом Гинга было на порядок уютнее и тише, поэтому Карим не спеша разжевал горькие дары кустарников, из-за чего рот обильно наполнился зеленой слюной, и бесшабашно ступил в темноту. Через несколько метров от входа свет полностью рассеивался, поэтому по звуку определив местоположение «кумушки», Карим дал шептуну щелбана, и тот обиженно вспыхнул. Света, хоть и тускловатого, хватило на то, чтобы не споткнуться и не свернуть себе шею.
Где-то за стеной Карим услышал легкое журчание: это его сопровождала Дарительница или одна из ее дочерей. Получив привет из Барада, Карим зашагал веселей.
Ранее ему не приходилось ползать по таким вот норам, и теперь он только и успевал, что головой вертеть. Узкий проход, выложенный блестящими потеками, вывел его в большую пещеру, которая внезапно осветилась вся, горделиво красуясь своими удивительными украшениями. Отовсюду торчали шипы: большие и маленькие, продолговатые и короткие, с поверхностью гладкой и волнистой, растущие и стекающие, темные и светлые. Они прорывались, проклевывались, прорезывались из каждой пяди: из колючего потолка, из расходящихся стен, из покатого пола с беспорядочным ленточным узором, больше напоминающим следы моллюсков на песке. От неяркого пятна шептуна во все стороны брызгали рогатые дрожащие тени, и оттого казалось, что в пещере движется что-то хаотичное. Карим потрогал ближайший шип. На ощупь тот был немного влажный и скользкий, - острый конец давно сгинул под многолетними округлыми отложениями, - но достаточно крепкий, голыми руками не сломать. За правой стеной Карим слышал слабый гул потока, чуть впереди из грязно-белого монолита вырывалась тонкая нитка и, журча, устремлялась в треугольный проход. Карим подобрался за ней.
Ходы были представлены на любой вкус. Где-то можно было пройтись в полный рост, задевая волосами свисающие конусы, где-то приходилось пробуравливаться, где-то можно было нестись вприпрыжку, а где-то протискиваться, развернув плечи. Где нормальным шагом, где полусогнувшись, где ползком, Карим покрывал километр за километром, с каждым днем проходя все меньше и меньше. Еда закончилась, вышли даже травы, но в кармане лежала водичка, периодически из камней выпрыгивал ручей, а в котомке покоились отвары да бальзамы, из которых Карим выдавливал для себя по капельке энергии. Спалось, тем не менее, сладко: хоть на таком ложе не отлежишься, но над ушами не огрызалась метель и воздушные течения свистели далеко-далеко.
Гроты тоже не были похожи один на другой. Карим уже исследовал белые, зеленые, коричневые; поблуждал в туманном – там каримов фонарь погас для перезарядки; едва не утонул в мерцающем; пополнил запасы в слизнячном. В одном из боковых тоннелей, словно специально выточенным под ночевку, произошла интересная встреча. Стоило Кариму закрыть глаза, как один из круглых камней под боком неожиданно зашевелился. Куском скалы вполне успешно притворялось существо с большими печальными глазами. Однако сколько бы грусти не плескалось на дне черных зрачков, у Карима ее было больше, а мясо печального камушка прекрасно усвоилось и сырым.
По подсчетам Карима, на подземный спуск ушло едва ли не больше времени, чем на весь наземный. Он стал отлично ориентироваться в темноте, которая на поверку темнотой и не являлась: всегда что-нибудь обязательно поблескивало, подсвечивалось, отражалось.
Скучное пещерное однообразие немного сбавил нестандартный ход: дав несколько тупиковых ответвлений, он резко нырнул вертикально вниз. Не обнаружив в лазе даже намека на дно, Карим несколько раз обошел его кругом, постукал стены грота, поискал еще коридоры, однако другого выхода не нашел.
Диаметр колодца оказался подходящим для того, чтобы упираться в стенки с одной стороны спиной, с другой – ступнями. Так, набирая синяки и перебирая ногами, Карим начал погружение. Самым неприятным оказался непостоянный рельеф стенок, но и с этим он справился. Когда напряженное тело уже всерьез готовилось расслабиться и упасть, Карим заметил еще один проход и попытался в него залезть, но в узкий вход удалось протиснуться только наполовину. Полчаса, убитые на попытку расширить расщелину, желаемых результатов не дали, и с глубоким разочарованием Карим продолжил спуск.
Дно выявилось неожиданно. Только что он парил в пустоте, а уже в следующее мгновенье потирал ушибленный зад. Грот оказался не больше остальных, но здесь Кариму довелось сделать первое открытие. Белеющее неподалеку пятно превратилось в череп, насаженный на рассыпающийся в труху скелет в лохмотьях. Кроме костей ничего не нашел: ни оружия, ни сумы. Останки первого человека, встреченного не в Бараде, Карим закопал в наспех вырытой яме. Еще двоих он встретил на следующий день, у развилки. Руки впереди лежащего оказались связаны за спиной полуистлевшей грубой веревкой, второй вытянулся будто в прыжке. Как бы Кариму не хотелось пройти мимо, он опустился на колени и принялся рыть еще две могилы: что-то подсказывало ему, что хоронить этих двоих вместе будет неправильно. От усталости у Карима плыло перед глазами, ему мерещились серые круги, отплясывающие на костях умерших.
Через день он наткнулся на завал. Из-под крупного обломка торчала человеческая кисть. На поиски обходного пути ушло немало времени, пришлось еще раз спускаться с колодца, более короткого, чем первый, зато приземление вышло мягким: на груду вещей, сложенных ровно под круглым зевом лаза на потолке. Среди пыли и трухи Карим выловил несколько монет, три покрытых ржавчиной кинжала, пару склянок с чем-то засохшим, плотно сшитые вместе пригодные еще куски кожи, полотно из свитых металлических колечек и – Карим не поверил своим глазам – в тесном мешочке он нашел туго свернутый пергамент, в котором пришельцы линиями и зигзагами отмечали свой путь наверх. Однако изучить карту более подробно Карим не успел – стоило ей соприкоснуться с воздухом, как скребленая сыромять раскрошилась прямо в руках, оставив о себе лишь гнилую память.
За границей Грота Исторических Находок Карим вновь наткнулся на Дарительницу. Она гневно бурчала на преграды, заигрывала с колоннами, игриво прыгала по лестницам, стыдливо пряталась по щелям и с триумфом вырывалась обратно. Видимо, «кумушка» успела рассказать бабке про благоприятное соседство, потому что однажды на негодующих волнах приплыл куль. Карим едва успел его выловить. Внутри он нашел обернутые в крышечный лист куски вяленой рыбы, горсть орехов и трубочки живожева.
Этот подарок помог ему дожить до того момента, как по ногам пробежал сквозняк. Следуя за ним, Карим резко вынырнул из колючих зарослей в весну.
Великая Гингская Пещера осталась позади, так же как и вечная зима. Задрав голову, Карим увидел лишь голые скалы, еще выше – субстанции белого – то ли снега, то ли облаков. Ночь он провел под открытым небом, дыша свежим воздухом.
  После тяжелого испытания Гинг как будто решил его вознаградить. Угрожающе близкий Край Мира отступил, резкие скалистые равнины сменились пестрыми цветочными долами, на которых росли плодовые кустарники да грелись на солнце драконовы ящерицы и ленивые змеи. Меню существенно пополнилось: грызуны, птичьи яйца, ягоды, тонкие грибы.
Теперь, когда прямая угроза жизни отступила, Карим все чаще и чаще начал задумываться о Большой Земле, ее жителях, нравах и обычаях, ее владыке и его приспешниках. Говорят ли на том же языке, много ли различий с Барадом, что рассказывать о себе, о чем можно говорить, какие задавать вопросы. Вот будет смешно, если у них за это время и впрямь выросла вторая голова. Тогда одноглавого Карима никакие легенды не спасут. А если внизу его встретит сам царь? Что делать тогда? Раньше всех барадцев учили отвешивать царские поклоны, как правильно пасть на колени, насколько сильно склонять головы, как класть при том руки. Большинство нюансов Карим благополучно забыл: до царя ли, когда в соседском огороде зреет виноград?
На пересеченной местности, сплошь перченой холмами и грядами, Карим остановился на ночлег. Местечко для сна он выбрал себе самое аппетитное: на дне небольшой котловины, поросшей редкой растительностью. Подложил под голову котомку, раскинул руки и закрыл глаза. А когда открыл, обнаружил себя в яме между тремя скалами, которые он преодолел еще два солнца назад. На рысях добрался до котловины меньше, чем за сутки, взмыленный, развалился там же. А на рассвете проснулся уже в Великой Гингской Пещере. Выдрался наружу, покатился обратно до Нехорошей Котловины, смежил веки, но засыпать не стал, ждал. Когда замолкли сверчки, что-то легонько дернуло тело. Карим распахнул глаза, но различить смог лишь яркие расплывчатые нитевидные линии, а когда круговорот успокоился, он оказался лежащим у первого колодца. Шесть дней ушли на то, чтобы наверстать дорогу. Поляну с магической котловиной Карим обошел стороной, и все время, пока он ее преодолевал, ему слышался тихий смешок за спиной. Больше, чем потерянного времени, Кариму было жалко «кумушку», затерявшуюся после третьей телепортации.
На пути Кариму встретился сухой район. Дарительница пропала из виду, и на несколько километров вперед раскинулась жухлая мертвая долина. Насколько хватало глаз, справа и слева на ветру колыхались желтые, песочные, светло-коричневые отростки, колючки цеплялись за одежду, умоляя увести подальше от гибельного места, чесалась искусанная мелкими злыми муравьями кожа, умолкла песня жизни. У сухого ствола Карим остановился: осевший уже земляной гребень ютил в себе еще одного странника. Вмиг перед могилой что-то метнулось, волосы на голове Карима стали дыбом, но тотчас все стало тихо и мирно. Вымерший простор отнял три дня, на четвертый вокруг опять пестрели колокольчики, молодняк коготника делал робкие попытки впиться в ноги, а побеги лозы во время десятиминутного перевала успевали обвиться кольцами вокруг щиколоток на манер кандалов.
Холмы, равнины, озера, утесы, скалы, ручьи, реки, плато, снова холмы. Спуск с Гинга давно перестал сопрягаться с риском для жизни, Край Мира плавно перевалил в пологий сход на Большую Землю, а последняя становилась все ближе и ближе, так, что с розового утеса Карим различил первое поселение к северу от Гинга: крохотная деревушка на берегу притока, насчитывающая не больше десятка построек. На северо-западе – змеиное тело Дарительницы с несколькими расползающимися в разные стороны хвостами, на северо-востоке – долгое приволье леса, над которым постоянно висел желтоватый болезненный туман.
Один день врезался в память Карима особенно четко. Когда беспорядочное разнообразие зелени сменилось ровными ухоженными полями, он встретил первых живых людей. Дело происходило вечером, когда солнце уже село для всего остального мира, но еще только продолжало прощаться с горой. Карим спрыгнул с последнего отвеса, размеренным шагом врезался в поля, выискивая место для сна. Прошел несколько метров и остановился у кромки возделанных земель, изумленно оглядывая богатые культуры, рожденные Гингом. Высокие ячменевые посевы не имели ничего общего с горсткой низкорослых посадок, бившихся за жизнь в Бараде: пышные золотые колоски мерно покачивались на длинных стеблях-ножках, подрагивая при слабых порывах, составляя море, в котором недолго и утонуть. Карим шел по дорожке с двумя накатанными колеями, то и дело останавливаясь, чтобы еще раз оглядеться.
В дальнем конце поля пошли другие посевы: из земли торчали сочная ботва моркови, чеснока, репчатого лука. В хлеву смирно стояли большеголовые косматые яки, клевали что-то с земли упитанные куры да отъевшиеся гуси.
Во дворе были люди. Двое ребятишек, несших в бадьях воду для скота, женщина, толокшая что-то в ступе, старушка, перебирающая ягоды. Один за другим при виде Карима они все замирали и смотрели на него. Карим лучезарно улыбнулся, вскочил на крыльцо, низко поклонился старухе:
- Да благословят небеса ваши посевы, бабушка, и да не тронет их беда. Я проделал долгий путь и смиренно прошу вас принять в своем доме одинокого странника на одну только ночь.
Из низкой притолоки в крыльцо ступил коренастый мужчина, замер, подобно остальным, вперился взглядом в Карима. На всякий случай Карим добавил:
- Могу вас заверить, что злых намерений не таю, обращаюсь к вам с чистым сердцем и искренней душою. Я шел оттуда, видел ваши всходы, таким добрым урожаем небеса могли наградить только хороших людей. Которые не откажут случайному путнику в гостеприимстве. В котором тот нуждается.
Залаяла собака, и это привело странных людей в чувство. Мужчина засуетился, взмахнул рукой, приглашая войти. Засияв, Карим принял приглашение.
В широких сенях охапки свалявшегося сена – постель для тех, кому не хватило места в доме. В самом доме – утоптанный земляной пол, посыпанный соломой, в каждом уголке – пучки трав, отпугивать злых духов, обмазанный глиной потолок, светлые же беленые без потеков стены, полки с посудой, лавки вдоль стен. Печи нет, но во дворе Карим видел очаг – еду, стало быть, готовят прямо на улице. Убранство простое, проще даже, чем у деда с бабкой, но все чисто, прибрано, уютно.
Усадили за стол, принялись спешно выставлять угощения, смотрели как на божество. Карим не заставил себя ждать, ел с удовольствием. Когда трапеза закончилась, старуха спросила:
- Откуда ж ты идешь, странник? Уж не с Небесной ли тропы?
- Про какую такую тропу, бабушка, вы говорите? Небесная? Не доводилось о такой слышать. С севера иду, матушка моя приболела, а травы нужные только на Гинге и водятся, весь северный склон лычанкой синеет. Подняться-то поднялся, а спуститься с такой крутизны страх берет, вот и пошел в обход.
То ли Карим разучился завирать, то ли местные попались проницательные, но рассказу не поверили. Карим добавил пару драматичных деталей для надежности, но привычного барадского выражения доверия на чужих лицах не уловил, однако и негодования не встретил. А хозяйство у полубольших работников оказалось немаленькое. Помимо ячменевых участков, сеяли и пшеницу – рядом с домом Карим заприметил и гумно, и овин, - на изумрудных лугах паслись полторы сотни овец, амбары были битком набиты мешками с зерном, наливались соком спеющие плоды на фруктовых деревьях, сладко пахло яблоками.
- Большую часть свозим на продажу, - сказал хозяин, - оставляем себе только на засев да немного на прокорм. Что-то обмениваем у кузнецов – они там, вниз по Бурной – на лемехи, на подковы, на инструменты. Шерсть сбываем ткачам, они нам потом – полотно. На жизнь не жалуемся, самим хватает, детям останется, живем честно, в помощи никому не отказываем. Мы чтим небеса.
Карим кивал, а потом до самой ночи шатался по саду вместе с лупоглазыми розовощекими детишками, набивал с хозяйского позволения живот да карманы. Спать напросился в сени: в доме духота стояла знатная, непонятно, чем вообще дышали, но и из сеней вскоре перебрался под открытое небо.
Спозаранку собрался было распрощаться, но старушка с покрытой головой предложила:
- Оставайся. Через четыре солнца он, - кивнула на хозяина, - свезет товар в долину, вместе и тронетесь. Чай, верхом сподручнее, чем на своих двоих.
Хозяин цыкнул на старуху, - та стояла как ни в чем не бывало, - но Карим, подумав, согласился. Хлеба здесь вдосталь, работа необременительная, а по дороге можно будет расспросить хозяина, на чем весь мир держится. Четыре дня Карим отрабатывал свое проживание, поспевал везде, перезнакомился со всеми обитателями, нарастил немного мяса на кости, научил мелких новым трюкам и поучился у них сам. Относились к нему очень приветливо, взрослые придерживались почтительной дистанции, наблюдали, дети мгновенно приняли как своего, показывали норы да места, где водится юркие ящерки.
На рассвете четвертого дня всем семейством загрузили телегу мешками, запрягли яка и распрощались с Каримом.
- Да благословят вас небеса! – крикнул он на прощанье и помахал рукой.
Лягушонок-мальчуган догнал телегу, стесняясь, сунул роска, тут же умчался. Пестрый шестиног отчаянно извивался в руках, пускал в ход острые зубки и надувал капюшон, поэтому когда тесовая кровля дома скрылась из виду, Карим закинул хищную тварь подальше в заросли.
От дома хозяев к низовьям шла настоящая укатанная дорога, по обеим сторонам от которой волновался зеленый океан. Як тащился медленно, низко склонив тяжелую пятнистую голову, неторопливо переставляя короткие ноги под юбкой. Карим спрыгнул с телеги, пошел рядом, то и дело отлучаясь, чтобы взглянуть на неизвестное растение или взобраться на холм. Один раз он, словно опомнившись, обернулся и взглянул на Гинг: гора предстала перед ним во всей красе, необъятная, неприступная, такая высокая, что захватывало дух. Мысленно он сообщил бабке, что жив-здоров, почти у цели, и велел им с дедом себя беречь.
Днем они сделали привал, дали отдохнуть и напиться яку, подкрепились сами. Когда сворачивались, хозяин вдруг сказал:
- Не серчайте на матушку, - и умолк.
Когда внизу показалась кузница, Карим простился с хозяином и выбрал другую дорогу, ведущую в обход.
Местность вновь одичала. Где-то пришлось выбираться из частокола зарослей, где-то прыгать козликом по скалам, где-то блуждать по скользким переходам между нескончаемыми озерами. Выпал дождь – легкий, теплый, ласковый – совсем не тот ливень, к которым Карим привык в Бараде. После него воздух наполнился одуряющим запахом цветов, от которого кружилась голова. Гора вновь оборвалась скалами, из которых занозами торчали деревья. В миле от склона находилась горная деревушка, от которой вниз вела ровная удобная дорога, и Карим намылил свои стопы туда, но стоило ему миновать чащу, как деревушка исчезла. Равнина стояла на месте, два кривых одиноких дерева стояли, сплетясь, на месте, а деревушка словно растворилась. Вкупе с дорогой, между прочим.
К Кариму присоединилась укрощенная Дарительница. Вместе с остепенившейся союзницей он стоптал сапоги в ущелье, нудно огибал вершины на кряже, катился по равнинам. Когда заметил, что река чересчур уж разленилась, осознал, что уже несколько дней шагает по Большой Земле.