Телячье счастье

Когда я утром вышел из подъезда своей многоэтажки на Подоле водитель уже ждал в светло-синем Рафике.
- Давно «кукуешь»?
- Да нет, только подвалил.
Я сел в машину, и мы покатили за город. РАФ это советский микроавтобус вагонного типа производства Рижской Автобусной Фабрики. РАФами в Советском Союзе экипировались такие основополагающие государственные институты, как милиция, скорая помощь и кинопроизводство. Последнее делало то, что по словам Ильича, являлось для нас важнейшим из искусств. Были свидетельства, что Ленин будто бы сказал «Важнейшими для нас из всех искусств являются кино и цирк», но для этого счастливейшего дня моей жизни не важно, что он сказал.
Ехали молча. Водитель врубил радио. Певец Александр Розум запел густым баритоном:
Будет людям счастье,
Счастье на века.
У Советской власти
Сила велика!..

- А можно что-нибудь другое?
Водила с готовностью начал микшировать радио станции. Напрасно я попросил, ещё подумает, что меня с этим «счастьем на века» проблемы или ещё хуже, что я сомневаюсь, будто у Советской власти сила велика. Плохое начало. А ведь сегодня один из тех немногих дней в году, когда я, задрипаный инженеришка с «кроватки» превращался в human being. «Кроватка» - это заводик, входящий в киевское объединение «Торгмаш». На головном предприятии собирались автоматы газ воды, ставшие визитной карточкой могучей державы (три копейки с сиропом, одна –без), а наш филиал клепал кровати, стратегическую продукцию, на которой советский народ отдыхал, а главное - размножался. Конечно, можно было и без кроватей. По видимому, он так и делал, учитывая, что при тотальном дефиците всего, включая кровати, всё же наблюдался некоторый естественный прирост населения. Кроватей требовалось всё больше и больше. Поэтому нас выгоняли на день добровольного дворника - «красные субботы». После бесплатного коммунистического субботника можно было взять такой же бесплатный отгул.  В отгул я как Гарун-аль-Рашид из сказок «Тысячи и одной ночи» менял свое обличье. Только халиф рядился простым купцом, а я наоборот, преображался в вельможу: надевал единственные джинсы, футболку-поло и ехал теперь уже на человеческую работу. 
- Вопрос, товарищ сценарист!
- Слушаю, товарищ водитель.
- А кто будет подписывать путевой лист?
- Путевой лист будет подписывать наш администратор Петя.
- Знаю Петю. Это что же мне к нему с Подола на Оболонь переться?
- Выходит, что так. Я ничем не могу помочь.
- Хорошо устроились, - пробурчал водитель, качая головой. Не понятно, что он имел ввиду. И кого он имел ввиду?  Как будто он не знал, что путевой лист должен подписывать администратор, заказавший микроавтобус на автобазе.
- Ну, тогда второй вопрос, товарищ сценарист.
- Слушаю вас, товарищ водитель.
- Ну, а шара хоть будет?
Это меня достало. Я понял, что водила - тёртый калач, хорошо знакомый с тонкостями документального заказного кинопроизводства в нашей стране, но трактующий их как истинный люмпен-пролетарий.
- Я вас не понимаю, товарищ водитель. Честно говоря, мне не нравится ваш настрой. Я еду собирать материал о передовом хозяйстве Киевской области. Ваша задача – доставить меня на место бедующей кино съёмки и привезти домой. О какой «шаре» идёт речь?
Водитель опять покачал головой, но ничего не сказал. По всей его фигуре, в посадке головы, в том, как он свирепо крутил баранку, читалось: «Вот угораздило же поехать на хорошее дело с каким-то мудаком».
За окном проносились уже пригороды Киева.
Конечно, в мои планы не входило ссорится с водителем и портить себе жизнь на два часа – час до совхоза имени Парижской Коммуны и столько же обратно, на Подол. Поэтому выдержав паузу, я предложил:
- Ладно, мужик, давай знакомиться!
Пусть не думает, что я пальцем сделанный.
Водителя звали Степан, Стёпа. Осмелев, он начал бомбить мня вопросами по поводу нашего Пети.
Тот был знаменитый киевлянин.  Пол Киева Петю знало, и в глазах многих он слыл личностью в высшей степени таинственной. Жена у Пети была писанная красавица, а вот сынок - Даун, которого оба родителя самоотверженно любили и холили, в то время как нормальные советские люди сдавали Даунов навсегда в интернат. Петя жил на Оболони в элитной новой многоэтажке, в большой трёхкомнатной квартире безобразно нищей и обшарпанной. Наверно никто в Киеве не жил так убого.
Что происходит? Ничего не происходит, мил человек. Как у Пети получился ребёнок-Даун этого я не знаю, и никто наверно не знает.  А живёт Петя как на вокзале, потому что он отказник, или по определению «вражеских голосов», рефьюзник. Но этого я, естественно, не рассказал Стёпе, потому что это не моя тайна. Если водитель догадывается сам или кто-то уже нашептал, я ничего опровергать или дополнять не стану.
Петя получил вызов из Израиля, но его застопорили, потому что он на свою голову работал каким-то чиновником в министерстве сельского хозяйства Украины. Какие такие секреты Петя мог увезти в Израиль одному Богу известно. Наверно, как Украина получала тридцать тонн ячменя с гектара, догнав и перегнав Шумер? В общем, Петю за его хамское отношение к социалистической Родине с треском выгнали с высокой должности и сделали так, чтобы ни в каком другом нормальном месте он пустить свои гнилые корни не смог. Конечно, прежде всего нужно было жрать, в Советском Союзе вэлфера не было, поэтому всё, что продавалось, из квартиры ушло. К счастью, Петя хорошо знал директора Кинофотолаборатории Министерства сельского хозяйства СССР товарища Шафрана, который-таки осмелился нанять Петю в качестве начальника украинского отделения Кинофотолаборатории. Полная загадка, кто и как это разрешил, если Петю в Киеве даже дворником взяли бы с трудом. Тут опять приходит на ум Ленинское изречение о важнейшем из искусств.  Вождь был провидец. В данном конкретном случае цирк выручил кино: товарищ Шафран был в своё время заместителем директора Госцирка. Оттуда Партия и Правительство бросили его на укрепление советской ведомственной кинематографии, а он в свою очередь поднял из пепла таких замечательных кинематографистов, как Петя и я. 
- Давно в кино работаете? – интересовался Степан.
- Да, вот, как ВГИК закончил…
Конечно, никаких «академиев» мы не кончали. Просто, ещё учась в техническом ВУЗе я начал писать, а став инженером и устроившись на «кроватку», продолжил. Там я нашёл собрата по перу и благородную душу Борю Мыльникова, который был референтом директора «кроватки» и одновременно её парторгом. Боря закончил журфак киевского университета имени Т. Шевченко. Это было круто. Боря - ещё один заметный киевлянин, о котором нельзя не вспомнить. Боря поступал на дневное отделение журфака университета имени Т.Шевченко девять раз. Было ощущение, что Тарас Григорьевич лично контролировал этот вопрос. В последний раз председатель приёмной комиссии вызвал его к себе и сказал:
- Слухай, хлопче, ты и в армии служив и член партии, и фамилия у тебя подходящая, но графа мешает. Ты понял о чём я? Я с тобой как солдат с солдатом. Это не то, что мы лиц еврейской национальности совсем не принимаем, но у нас есть норма, которая мгновенно заполняется дЕтьми некоторых ответственных работников еврейской национальности. А поскольку ты сын простых родителей, прости Господи, то ты хоть сто раз поступай, всё равно может случится, что проходной бал не наберёшь.
Как-то странно получалось. У Бори невольно возник вопрос, что, разве Советский Союз перестал быть интернациональным государством рабочих и крестьян? А как насчёт конкурса, где побеждает сильнейший? Зачем тогда вообще этот спектакль? Но опасные вопросы остались в голове.  В слух же он сказал:
- Ну что же, я тоже с вами как солдат с солдатом. Я буду поступать сто раз. Ведь конкурс никто не отменял. А вдруг мне повезёт.
Тут председатель дрогнул: толи испугался, что сболтнул лишнее, или что Боря полный идиот, толи действительно симпатизировал ему.  Он предложил ему пойти не заочное отделение журфака. Боря неизвестно как просёк, что это предложение эксклюзивное, возможно, сделанное под влиянием момента, и если он немедленно не согласится, то ему действительно придётся поступать до конца своих дней с гадательным результатом. Поэтому он принял предложение и закончил-таки журфак киевского университета имени Т. Шевченко. После получения столь замечательного диплома Боря как не старался стать штатным сотрудником редакции газеты или журнала, а в Киеве их был миллион, не cмог. К счастью, его подхватила «кроватка». Служа референтом на заводе, Боря много и плодотворно работал в разных изданиях как внештатный корреспондент. Тут никаких ограничений не было. Наоборот, его рвали на части. Так мы встретились на «кроватке», и Боря ввёл меня в мир внештатного журнализма, а потом в мир документального кино.
И вот я, уже великий сценарист, еду в деревню Старые Петровцы, Нижгородского района, в животноводческий совхоз имени Парижской Коммуны. Совхоз по-украински радгосп, потому что «советское хозяйство» это «радяньске господарство». Я еду в радгосп собирать материал для десятиминутного ролика об этом замечательном советском предприятии, где научились всё-таки беречь скотину так, чтобы она доживала до мясокомбината.
Статья или очерк в киевской газете стоили двадцать-тридцать рублей. Это была надбавка к моей мизерной инженерной зарплате. Я как и Боря был сыном простых родителей, человеком средних способностей, поэтому ничего больше ста сорока рублей плюс редкая месячная или квартальная премия на «кроватке» мне не грозили. То есть, напечатать раз в месяц пару статьей или очерков с сенсациями, надёрганными из журнала «Коммунист», который никто никогда не читал, это было совсем неплохо. А тут Боря познакомил меня с Петей Котом, начальником корпункта Кинофотолабаратории Министерства сельского хозяйства СССР. Пете мы наврали, что я, обладатель «золотого пера» в журналистике (по количеству опубликованной лабуды мне, действительно, давно уже полагалось какое-нибудь «перо»), великий сценарист. На Киевнаучфильме пишу для ведомственного киножурнала «Сельское хозяйство Украины». Боря снабдил меня копиями сценариев для сельхоз сюжетов – камера наезжает, камера панорамирует. Так что я был полностью готов. Впоследствии я понял, что Петю моё литературное дарование и мои сценарные способности нафиг не интересовали.
Для Кинофотолаборатории нужно было семь-десять страниц текста, которые показывали некоторое знакомство пишущего с объектом, а главное являлись основанием для выплаты гонорара. Ещё, что следовало отразить в сценарии – нужны ли синхроны, а следовательно, звукооператор и осветитель. Петин наказ – по возможности обходиться без говорящих голов, хотя десять минут разглядывать на экране уныло жующих животных, поля и коровники без перебивок можно было охренеть, даже если бы закадровый текст читал сам Хмара, а ролик снимал Феллини. В общем, никаких худсоветов, никаких утверждений сценария, но так же никаких авторских прав и потиражных. Потом с Ростовской киностудии документального кино приезжал режиссёр-оператор, или режопер. Режопер возможно даже читал литературный сценарий, а мог и не читать. Режопер палил чёрно-белую плёнку. В завершение процесса на Ростовской киностудии режиссёр-документалист Серёжа Стародубцев скрипя зубами монтировал, писал дикторский текст, подкладывал звук и шумы, в общем, делал из этого говна пулю. И ничего себе получалось. То есть, если бы был какой-нибудь Каннский фестиваль сельхозфильмов, нас бы наверно отметили. Но самый главный момент для меня и для Пети Кота было, разумеется, получение гонорара за сценарий.  Петя обычно знал, когда Киевский Главпочтамт получал из Москвы денежный перевод на мое имя. Мы появлялись перед кассиром как Двое из Ларца Одинаковых с Лица. Я получал четыреста рублей, из которых двести «не отходя от кассы» отдавал Пете. «Всё остаётся между нами. Ни Боре, никому!» - напутствовал Петя, принимая деньги. В дополнение, в его бесцветных глазах читалось: «Я - честный человек. Но с волками жить – по волчьи выть». Нельзя сказать, что я его одобрял, но сочувствовал.  Также мы оба искреннее хотели, чтобы Кинофотолаборатория жила и процветала и чтобы успехи украинских зерно и животноводов множились. Но даже без их успехов (судя по магазинам успехов не было в помине) мы бы продолжали производить свою чёрно-белую виртуальную еду, которую народ определил, как «что кушала – что радио слушала». «И кино смотрела» - добавил бы я.
- Приехали, - разбудил меня голос водителя Стёпы. – Нам куда? В сель Раду?
В церкви преоборудованной под сельсовет я быстро нашёл кабинет директора совхоза Приходько Павла Григоровича. Это был молодой, кряжистый мужик, который поднялся мне навстречу со словами:
- Знаю, знаю! Ждемо!
В своей вербальной верительной грамоте я обычно так лихо перемешивал Укртелефильм, Киевнаучфильм и Кинофотолабораторию, что принимавшая сторона не могла чётко определить, кто же меня всё-таки послал. К счастью, в представлении советского чиновника все эти таинственные конторы находились где-то на небесах и скорее всего меня направило само высокое-превысокое начальство, а оно знает, что делает. Что касается Павла Григоровича, то ему не то чтобы понять и осмыслить, выговорить с первой попытки такие сложные слова, как «Киевнаучфильм» и «Кинофотолаборатория» не удалось. Правда, впоследствии он смог всё же выдать «КинофотолабаЛатория» полностью, и Киевнаучфильм на две трети: «Киевнауч… той самый».
Впоследствии, повествуя об успехах своего хозяйства, он упомянул раза два, что оно выполнило и перевыполнило государственный план по увеличению живоГА веса крупноГА рогатоГА скота и по увеличению убойного выхода «говнядины».
Я решил, что мужик стебается, и попросил его повторить производство какого продукта было перевыполнено - я записываю. Я правда записывал, ловя каждое слово. Да, так и было, я не ослышался – «говнядина».  Но почему «говнядина»? Может это какая-то незнакомая мне языковая традиция советских фермеров? 
Уже в РАФике после окончания ознакомительной беседы водитель Стёпка прокомментировал мой недоуменный вопрос:
- Дурак он безграмотный, ваш Павло.
- Да нет, не похож он на дурака.
- Ну, может, не дурак, просто безграмотный.
Глас народа – глас Божий.
На майдане «коло церкви», где раньше шла революция, мы ожидали бухгалтера Галю, которая поможет нам найти ферму молодняка. Сам директор должен был заехать на поля, а потом к нам, на ферму, а нам с бухгалтером следовало сразу туда. Наконец Галя уселась в салоне нашего лимузина, поздоровалась с нами, и я увидел в зеркале заднего вида её молодое румяное лицо. Водитель Стёпа тоже слегка повёлся. Мы по очереди представились Гале, причём Стёпа назвался ассистентом режиссёра, и поехали.
«В совхозе имени Парижской Коммуны Киевской области открылся новый комплекс зданий для родов и выращивания телят. Объект стал первым этапом реализации реконструкции предприятия, сообщили в сельскохозяйственном отделе Киевского обкома Партии».
Я записал в блокнот то ли начало дикторского текста то ли сценария. Под готовый текст легче было искать «бегущие обои». Ну, здесь, конечно панорама угодий совхоза имени Парижской Коммуны и новых телятников, ещё со следами брошенных как после побоища стройматериалов и техники. Была надежда, что к моменту съёмки следы побоища уберут. Также Киевский обком ничего нам не сообщал пока. И даже не собирался, наверно. Но Партия должна держать руку на пульсе. Даже если она ничего не знает, благая весть по умолчанию должна была прийти именно оттуда. 
Вместе с Галей входим в один из новых телятников. Нам показывают, как принимают коровьи роды. Новорожденного телёнка кладут на подстилку ближе к голове коровы, чтобы она могла его облизать. Это очистит от слизи кожу телёнка и усилит кровообращение, кроме того, это улучшит послеродовое состояние самой коровы.
Как только телёнок сможет встать, его уводят в чистое, светлое и тёплое помещение - профилакторий. Если по каким-то причинам корова не облизала телёнка – его хорошо протирают, массируют тело мешковиной и помещают в туда же. Новорожденных телят содержат в профилактории в индивидуальных клетках и поят молозивом. Они стоят в своих временных квартирках, отчаянно поливая доски мочой и черным первородным калом.   «Тварина як Людина», комментировала Галя. Конечно, телёнок ещё пообщается с матерью и пососёт сладкое молочко, но главная задача поскорее отучить его от молока – оно ведь нужно людям, и перевести его на дешёвые корма и воду. И при этом упаси Бог никакой депрессии, дизентерии и пневмонии, он должен быть всегда здоров и счастлив, чтобы хорошо прибавлять в весе.
Ещё одна ключевая запись в блокноте: «Новое родильное отделение включает в себя объединенный галерей комплекс зданий: это сухостойное, "дородовое" отделение для глубоко стельных коров на 160 голов, родильное отделение на 60 голов, профилакторий, куда помещают новорожденных телят на первые недели жизни, телятник первого периода, где содержится молодняк до двух месяцев и второго периода — до четырех месяцев. Телятники рассчитаны на содержание 550 голов молодняка разного возраста».
Количество голов в каждом помещении, проценты прироста удоев молочных коров, живого веса мясных бычков это альфа и омега любого сюжета о КРС. Поэтому здесь я особенно не напрягался. Главное, правильно записать все цифры.
В телятнике была приточно-вытяжная вентиляция с принудительным притоком воздуха и вытяжкой через вытяжные каналы с естественным побуждением. При этом в новом с иголочки помещении жутко воняло. Трудно было представить, как в условиях этой газовой атаки согласно Галиным утверждениям животноводы могли сосредотачиваться на каждом отдельном телёнке, давать животным имена, изучать характеры. Вонь просто сушила мозги. Тем не менее животные с номерками на ушах мирно жевали люцерну, а Галя как ни в чём ни бывало продолжала повествовать.
В блокнот: «Строительно-монтажные работы удалось завершить за один год».
Мы с «ассистентом» узнали, что ферма молодняка оборудована по последнему слову техники.
Оно может и воняет с непривычки, но зато автоматика создаёт искусственный микроклимат.
«Ассистент» сбежал из него первым. Для него, правда, не было никакой необходимости терпеть вонищу и записывать цифры удоев и привесов. Тем не менее до этого он добросовестно присутствовать на всех презентациях.
Я смотрел на Галю, пытаясь уловить хотя бы какие-нибудь признаки отравления газами на её свежем личике. Оно было безоблачно. Скотники по-видимому привыкшие и к запаху, и к частому посещению прессы ходили вокруг нас такими же незамутнёнными лицами будто бы занятые какими-то важными делами, создавая естественную массовку. Все были в новых комбинезонах и с вилами.
«Запуск новых объектов позволил значительно улучшить условия содержания животных, способствовал повышению сохранности и выходу телят, увеличил племенные продажи предприятия на 10% и облегчил комплектование трех хозяйств Нижгородского района Киевской области — совхоза имени Парижской Коммуны, совхоза "Племенной завод Большевик" и совхоза "Пламя" качественным молодняком».
После побега Стёпы, Галя вдруг сказала, что в других хозяйствах воняет ещё хуже. «Ой, якби ж ви знали!»  Что они в Парижской Коммуне в телятниках всё время чистят и драят, стараются держать пол сухим. В ближайшей перспективе запланировано построить под стойлами сборники для навоза, чтобы смывать его водой. Чистота важна для сохранения поголовья, для отсутствия болезнетворных бактерий. Также, «якщо воно смердить», представите себе, телята агрессивны, плохо прибавляют в весе и грустят. Людям хоть бы хрен, а животные страдают.
Можно сказать, что телятам рождённым в совхозе имени Парижской Коммуны ещё повезло. Вот  как Пете повезло родиться в широком и мирном Советском Союзе, но он этого не понимает и рвётся в крошечный милитаристский Израиль.
А каково бычкам в захудалых хозяйствах? Это важно, чтобы животное на откорме чувствовало себя счастливым. Будет людям счастье, счастье на века также если в дополнение к другим атрибутам они будут есть мясо счастливых животных. Или вообще есть.
Подтянулся директор Павло Григорович и начал вставлять в щебетание бухгалтера свои две копейки. Потом вдруг он вызверился на совершавших броуновское движение скотников.
- Ну що ви хлопці ходите туди-сюди якби не маючи що робити? Прибериться під скотиною… Перерва у вас? Ну так йдіть на свою перерву – не треба тут блукати перед очима!
Массовка растворилась, и мы остались втроём в этом смердящем мареве с «микроклиматом». Теперь я, кажется, начал понимать, почему произведённый здесь продукт несмотря на то, что с запахом упорно боролись, назывался «говнядиной».
В блокнот: «Всего в трех хозяйствах содержится 6,5 тыс. голов крупного рогатого скота, из которых 2,6 тыс. — коровы. В сутки предприятия сдают около 45 тонн молока высшего сорта на Пискаревский молочный завод, а также 100 голов быков высшей и средней упитанности на мясокомбинат имени XXII съезда КПСС».
Я понял, что главная задача Павла Григоровича сделать бычков счастливыми на пример того, как Партия и Правительство делали счастливым двухсот пятидесятимиллионный советский народ. Он здесь у них Генеральный секретарь, эти телята и бычки граждане его государства имени Парижской Коммуны. И у директора совхоза наблюдались определённые успехи, о которых мне предстояло интересно рассказать.
Потом мы поехали в лабораторию по разведению крупного рогатого скота в «Племенной завод Большевик». То есть Павло Григорьевич знал уже одну «лабаЛаторию», поэтому он так легко освоил слово «Кинофотолабаратория». Здесь совершенствовали английских герефордов, причём в весьма интересном направлении – выводили неприхотливое животное, счастливое независимо ни от чего, способное нагуливать вес с космической скоростью, даже в телятнике засранном до крыши.  Звучало наивно, но здесь не мешало бы повесить какой-нибудь кумачовый плакат типа «Больше мяса и жира на голяшке, огузке и оковалке в кратчайшие сроки!». Камера панорамирует.
Потом наезд камеры на комолого герефорда типа «парижкоммунский белоголовый», выведенного на «Племенном заводе Большевик», испытанного в совхозе имени Парижской Коммуны. Новая замечательная порода была недавно запатентована.  Бычок или кастрат этой породы имел среднесуточный привес около полутора килограммов. Разумеется, это достижение уже не вмещалось в мой сюжет и требовало отдельного ролика. Невольно появлялся грустный вопрос, столько успехов в одном только хозяйстве – где же мясо, товарищи?
Советский Союз – загадочная страна. Люди работают не на честь, а на совесть. Столько всего производится. Куда оно всё девается, куда исчезает? Кто может сказать? Товары: мебель, посуду, приёмники, кровати делаем в несметном количестве, а в магазинах пусто. Мясо - космический убойный вес, а «говнядина» в магазине с чёрного хода и только друзьям и родственникам. На витрине одни молочные мослы, даже мозговую кость со следами мяса без знакомства не купишь.  Вот только газировка у нас не переводится: три копейки с сиропом, одна – без. Это потому что страна сказочно богата водными ресурсами. Их можно, конечно, украсть, но тяжело спрятать.
Что вы сказали, молодой человек? Вам что-то не нравится? Вам мало еды, которую мы, Партия и Правительство, вам обеспечиваем? Вы никак не можете набить своё поганое брюхо?  Ну тогда мы превращаем вас в другое млекопитающее - в телёнка, чтобы вы поняли, как хорошо быть человеком даже не очень сытым.
- Но я не хочу!
-Вас никто не спрашивает – это приказ Партии.
Конечно, это была ужасная перспектива стать телёнком общего стада совхоза имени Парижской Коммуны. Хотя, конечно, Павло бы обо мне позаботился.
В блокнот - выдержка из речи директора совхоза, возможно, его бедующий снихрон. «Уход за малымы телятками – совсем не простое дело. Нужно вовремя их покормить, выпустить на зелену травку, погладить, побалакать з ними, расчесать шерстку, умыть, прыбратыся в помещении, де воны находятся, та еще й время знайти, щоб  и за вушком почесаты. Нужно вложить не только силы, но и душу, щоб воно выросло здоровым. Ну, а дальше, не будем о плохом, а именно уточнять, зачем нам нужно, чтобы они выросли большими и красивыми».
Действительно, когда телята превращаются в «больших и красивых» счастливых бычков в полтонны весом, наступает важный день перед их последним и по-видимому самым дальним путешествием на этой земле -  на бойню и на небеса. Целый день перед забоем их не кормят, пить правда можно до отвала. Потом из загоняют в скотовозы и куда-то везут…
Хотя это тоже не входило в тему сюжета, мы поехали на мясокомбинат имени ХХII съезда КПСС. Мясокомбинат совхозу имени Парижской Коммуны не принадлежал, был отдельным самостоятельным предприятием. Но Павлу Григорьевичу казалось, что он должен показать нам полный цикл.
Чтобы животные не нервничали (страх смерти, стресс, может сделать мясо непригодным к употреблению), из скотовоза их запускают в просторное чистое помещение, похожее на коровник, что-то наподобие преддверья рая, или нет – коровник на небесах. Но они ещё не умерли. Ну, думают рогатые, сейчас нас покормят после суток голодовки, сейчас мы оторвёмся. А их по одиночке толкают в весовую, где здоровенный мужик (Св. Пётр?) в кожаном фартуке, голый по пояс, бьёт их кувалдой по голове, оглушает. По сценарию убиения это гуманный удар. Он уменьшает страдания. После короткой счастливой жизни животное должно умереть счастливым. За несколько минут оглушения бычка надо взвесить (живой вес), затем подцепить за ногу к транспортёру вниз головой и тихо убить, перерезав острым ножом горло и главные артерии.
Глядя с анфилады на работу молотобойца, Павло Григорович качал головой, сообщая нам, что «проклятые капиталисты» давно уже оглушают КРС перед забоем электрошокером. Во-первых, это гуманнее, во-вторых оглушение длится дольше. Мы наблюдаем как живой вес превращается в убойный вес и убойный выход.
В блокнот: «При забое животных, хорошо упитанных, выход первых сортов мяса увеличивается. Вес туши и сала забитого животного без головы, шкуры, внутренних органов, без ног до запястья (передних) и скакательных суставов (задних), выраженный в килограммах, составляет убойный вес. Убойный вес, выраженный в процентах от живого веса, называется убойным выходом. При сравнении результатов забоя животных пользуются показателями убойного выхода. Убойный вес и убойный выход зависят от возраста, породы, пола и упитанности скота».
Туши убитых бычков плывут в это время на транспортёре от рабочего к рабочему подвергаясь одновременно «гигиеническому обескровливанию», теряя одну за другой части тела начиная с головы. Казалось, что когда им отрезали передние ноги до запястья (тоже одна из первых операций), они ещё были живые и дёргались от боли.
Ни один грамм, ни одна косточка не терялись, всё отделялось, обрезалось, откусывалось, отпиливалось и складывалось в контейнеры.
После мясокомбината было то, что водитель Стёпа называл «шарой». На берегу совхозного ставка расстелили пару шелковых одеял, привезли казан с горячим мясом первых сортов, свежие овощи, горилку, самогон, а также кассетный магнитофон «Электроника» с песнями о главном, и сели отмечать приезд нашей группы. Павло Григорович пригласил, потирая руки: 
- Ну, хлопци, покуштуемо шо бог послав!
Конечно, он имел в виду нашего бога – ЦК КПСС. В данный момент бог послал нам такую вкуснятину, которую мы в своём Киеве не едали.
К нам присоединились начальник милиции, парторг, комсорг и председатель профкома - дама с «бабеттой», в очень узкой юбке, которая выпивала и закусывала стоя. Так что было шестеро мужчин и две женщины, включая бухгалтера Галю.  Мне конечно после экскурсии на мясокомбинат имени ХХII съезда кусок в горло не лез. Но глядя на то, как мой водитель- «ассистент» Стёпа закладывал за обе щёки и выпивал, и как все они наворачивали «смажену» говядину из казана, я понял, что не устою.
- Вот, - представлял меня Стёпа с полным ртом, - известный сценарист, восходящая звезда нашего Голливуда, так сказать…
Присутствующие на банкете кивали, улыбались мне, потом снова углублялись в далёкие от кино темы, пили, ели, и не торопились просить у меня автографы.
- Вы ешьте ешьте «мнясо», хлопци, не стесняйтеся, -  наседал Павло Григорович.
 Я отметил наличие в его лексиконе другого замечательного слова – «мнясо».
Потом мы со Стёпкой пошли в пыльную лесополосу отлить, и я по-человечески попросил водителя перестать брехать.  Если на то пошло ему вообще не положено было сидеть с нами за одним столом. И бухать было не положено, потому что он за рулём.
- Сценарист, - икнув, сказал Стёпа, освобождая мочевой пузырь, – будь попроще, сценарист. Галю хочешь трахнуть?
Я разумеется промолчал, понимая, что это абсолютный бред. 
- Ну вот, - сказал Стёпа, как будто получил моё полное горячее одобрение и согласие. – Я всё сейчас устрою.
Когда мы вернулись, компания разгорячилась, профсоюзная дама села, а точнее полу легла на траву. Галя раскраснелась и была очень соблазнительной.
Тут Павло Григорович под давлением «принятого на грудь» вдруг заговорил, как сделать свой народ, имея ввиду, по-видимому, людей, телят, быков и некоторую другую скотину ещё счастливее. Все присутствующие, исключая только меня и Стёпу, одновременно на разные голоса стали его убеждать, что он и так делает всё возможное и невозможное для благополучия своего мясного королевства.  Вот кино про них будут снимать. А это значит, что прогремит Павло на весь Союз. «И назовёт меня всяк сущий в ней язык». Когда-то героем страны был поэт. А сегодня - тот, кто может накормить наше человеческое стадо.
Краем глаза я видел, как Стёпа шептал что-то на ухо Гале, держа на отлёте стакан с самогоном. Девушка потупив долу очи кивала, потом встала и направилась ко мне. Попросила меня отойти с ней в сторонку. Моё сердце ушло в пятки. Что он ей наговорил, болван?
Опять же в той же самой пыльной лесополосе Галя сказала:
- Павло Григорович приготовил для вас тормозок – два кило парной говядины, помидоры, огиркы, укроп и цибуля в лозяном кошике з наших народных промыслов.
Вот те на, значит вместо любви два килограмма парной говядины с «цибулей».
- Нет, ну что вы, товарищи! Как вам не стыдно! Мне ничего не надо!
Я был почти пьян, но голова работала. Это был конечно королевский подарок – два кило парной говядины. Кто бы мог подумать, что жажда славы могла подвигнуть Павла Григоровича на такие щедроты. Конечно, если бы у меня сейчас был выбор: секс с прекрасной Галей или этот кошик  с парной говядиной, боюсь, я бы выбрал второе.
Галя зарделась, как будто ей отказали в любви.
- Не откажить, - прошептала она тихо, как будто упрашивала лишить её девственности, но чувствовала, что напрасно.
Ну что с вами делать? Ну бог с вами, товарищи, возьму.
- Я извиняюсь, а ассистенту?
Галя ещё больше зарделась.
- Вы знаете, ассистент иногда бывает важнее режиссёра и сценариста.
- Ассистенту тож. Вам в машину покласты?
Так с некоторыми скромными дарами, сопровождаемые совхозной «головкой», мы отправились назад в Киев. Вечерело. Водители на трассе уже включили фары и малиновые задние габаритные огни. Мне не очень нравилось, что шофёр был пьян. Гнал как бешенный. А если остановят? Я и сам был под мухой, поэтому наверно не очень боялся. В таком состоянии не страшно попадать на небеса. Меня в основном пугало другое. Стёпке хорошо – закончил смену и забыл. А мне ещё предстояло выдать сценарий.  Весь путь назад болтая с шофёром я так и сяк вертел в голове приём будущего фильма. Ничего, естественно, не придумал. Нужно было написать про молодняк, рекордные привесы и надои, а получалось совсем другое.
«Фабрики смерти.
На современных фермах применяются интенсивные методы выращивания животных, при которых с ними обращаются как с машинами для производства молока и мяса.
Телят отнимают от матерей сразу после рождения. Их помещают в тесные клетки, а большая часть коровьего молока, которая предназначалась для телёнка, идёт людям. Разлучение с матерью является огромным стрессом, как для новорождённого телёнка, так и для коровы-матери. Теснота, духота и одиночество травмируют психику телёнка, и у него развивается не нормальное поведение - он лижет стенку загона или собственную мочу»…
Режиссёр- оператор прочитает сценарий, что в общем-то редко случается. Обычно, если они читают сценарий, то долго потом плюются. А тут режопер прочитает мой сценарий и скажет, это шедевр. Какая глубина постижения проблемы, какой язык. Я буду это снимать. И снимет, и смонтирует. В то время чернуха начала входить в моду. Мой рекламно-производственный фильм «Фабрики смерти» выходит на широкий экран. Его показывают вместо «Новостей Дня» перед игровой картиной. Публика в шоке. Люди перестают покупать «мнясо». Боря Мыльников главный контрибютор и внештатный корреспондент всех киевских газет и журналов помещает в «Вечернем Киеве» статью о моём сельхоз фильме. Статья называется «Талант помноженный на труд». А потом что-то идёт не так. Советскому зрителю нельзя показывать такой натурализм. По моему сценарию Кинофотолаборатория  произвёла первый производственный ролик, который по приказу Госкино снят с проката и положен на полку, как «Комиссары». Товарищ Ермаш, председатель Госкино СССР у себя в кабинете страшно кричит и топает ногами: А кто здесь сценарист? А подать сюда сценариста!..
Мы приехали на Подол затемно. Стёпа все мозги мне проел, могу ли я подписать ему путевой лист. Я видел, что он был пьяный. Мне казалось, он даже засыпал за рулём.  Я помогал ему не терять концентрации своими разговорами. А сейчас я сойду, кто будет его отбалтывать? Он ещё чего доброго разобьётся. Возможно, я опять переоценивал свою роль, хотя с другой стороны, я понимал, что шофер умаялся, перетрудился, перебрал и хочет спать, а я искренне хочу ему помочь скорее доползти до кровати. Тем более, как уверял Стёпа, диспетчеру по фигу чья подпись на путевом листе. «Ты подпиши «Главный сценарист», а я скажу ему что ты у них самый главный». Конечно, я не был «у них самым главным», но льстивые речи шофёра грели сердце. В общем, я предложил Стёпке подождать, и пошёл к автомату звонить друзьям и начальникам. Прежде, чем связаться с Петей, я позвонил Боре Мыльникову.
- Конечно, Петя согласиться. Он нормальный мужик. Скажи честно, всё как есть, что выпили, точнее, что не могли отказаться, потому что такой порядок, водителя разнесло - опасно сейчас посылать на Оболонь, может куда-нибудь вляпаться.
Боря как всегда был преисполнен веры в человека, и у меня после разговора с ним полегчало на сердце.
Через минуту я докладывал Пете:
-Ну, в общем, я закончил. Натуру посмотрел, с людьми познакомился. Сценарий будет через неделю. Слушай, тут водила…Мировой мужик! Можно, я ему подпишу путевой лист?
-Чего вдруг?
-Устал он. Двести километров сегодня намотал.
-Пусть едет на Оболонь – бесцветным голосом приказал Петя
-Но всё-таки! Я же сценарист.
-Слушай, не обижайся, ты – никто. Ты - внештатник. Ты –дырка от бублика. Твоя подпись не имеет никакой юридической силы. Разберутся - будет скандал. Это всё равно, как если бы прохожий с улицы подписал.
Конечно, хотелось ему ответить, что это ты – никто и дырка от бублика, рефьюзник грёбаный! Но получалось, что на шахматной доске жизни я был фигурой младше даже этой пешки. И пешка потребовала:
-Пусть едет на Оболонь. Всё! Отбой!
Петя как раз не принадлежал к числу королей, которые делают подданных ему людей и прочую свою скотину счастливыми.
Я сказал Стёпке, что Петя категорически против.
- Правильно его не выпустили! Его вообще никогда не выпустят, эту советскую крысу, - заключил в сердцах водитель, выказывая удивительную осведомлённость.
Я отвалился от кабины, забыв от расстройства закрыть дверь пассажирской стороны и увидел это уже почти подойдя к своему дому.  Но не успел я прибежать назад, чтобы захлопнуть дверь, Стёпа нажал на газ – машина рванулась и, пролетев десять метров, гулко грохнулась открытой дверью о бетонный фонарный столб. Дверь слетела с обеих петель и шмякнулась на тротуар. Прохожие стали оглядываться и потихоньку подтягиваться к месту катастрофы. 
Мы подбежали к отбитой двери почти одновременно.
- Ну, что теперь делать?
- Ничего «теперь» не делать!
Мы подхватили покорёженную дверь и бросили в салон. Стёпа казалось вмиг отрезвел. Возможно, что эта железяка спасла ему жизнь.
- Я заплачу за ремонт.
- Из каких шишей, сценарист?
Он безнадёжно махнул рукой, плюхнулся в водительское кресло и тронулся в путь на Оболонь. Пусть без двери, но с корзиной парной «говнядины».
Из кабины голосом Николая Гнатюка радио пело:

Птица счастья завтрашнего дня
Прилетела, крыльями звеня…
Выбери меня, выбери меня,
Птица счастья завтрашнего дня.

Сегодня Она похоже уже улетела, «крыльями звеня». Очень хотелось, чтобы не навсегда.

© Alex Tsank,
San Diego, CA
10/14/2015