О смысле искусства

Главная цель искусства — не развлекать, не удивлять, а открывать в душах человеческих источники творчества. Если произведение не делает сего, оно не искусство, а поделка ремесленная. В произведении должно быть ощущение присутствия Неба в жизни человеческой. На этот импульс не может не откликнуться душа. И в ней начинают бить родники нерастраченных возможностей ее. Ищите Господа в жизни и находите, как находили Рублев, Дионисий, Бах, Моцарт, умейте чувствовать неизменное присутствие Бога во всем — и ваше произведение будет волновать душу и спустя столетия. Явные земные дела — ничто по сравнению с работой души человеческой. Господу сии дела земные, направленные на удовлетворение нужд тела, радости не дают. А вот движения души, которые потом воплощаются на бумаге, холсте или в музыкальных гармониях, — это лучшее, что может дать человек Отцу своему Небесному, ибо он творит, подобно Ему. Вот притча об этом.
Хлебопашец насмехался над художником: «Я занят истинным трудом, а на твоём холсте — мазня, никому не нужная. Съесть её нельзя». Господь на хлебопашца смотрел с сожалением: для него хлеб насущный — лишь зерно колосьев. А для художника это — его мучительное желание своим искусством воздать Создателю благодарность за ту красоту, которую он увидел вокруг себя на Земле.
Искусство — это модель мира, способная оздоровить его, если души человеческие захотят ее воплощения на Земле. А иначе зачем нужно художественное творчество? Озаряя светом таланта темные стороны жизни, художник обязан тем самым вызвать в зрителе творчество иного, противоположного знака: отталкиваясь от противного, зритель должен внутри себя сам создать модель здорового мира, полного Света. Если этого не происходит, значит, художнику не хватило либо умения его, либо понимания, в чем истинная цель искусства.
Жанры художественного творчества должны становиться достоянием души, а не разума. Как это возможно, попробуем истолковать на примере живописи.
Пейзаж — это восхищение окружающим человека миром, сотворенным Создателем с любовью и терпением.
Натюрморт — это любование отдельными предметами и их сочетаниями. Элементами натюрморта должны становиться предметы, созданные Господом и человеком: такое сочетание найдет в душе место скорее, нежели если предметы все сотворены человеком. Ибо творческое родство Создателя и создания его более очевидно в натюрморте, составленном из «природных» и рукотворных элементов, а родство с Господом всегда греет душу.
Портрет — это своего рода суд последний над человеком: он должен проявить суть души — сколько в ней Господнего Света заключено.
Искусство, в коем отражается некая живая жизнь: в живописи — жанровые сцены, в драматургии — пьесы, в литературе — многие формы, описывающие события в их динамическом развитии, — это очень непростая вещь, самая, пожалуй, непростая. Как, не впадая в поучение и наставление, в проповедь и в некое управление, дать модель мира идеального? Ведь цель искусства, повторю, в создании некой здоровой модели мира в душе и сознании зрителя. Эта модель должна возникнуть в душе и сознании художника, а удастся ли ее воспроизвести в зрителе — зависит от степени его мастерства.
Пути достижения желаемого могут быть различны. Но если сам художник ясно представляет себе некий здоровый, ясный, Господом озаренный и одухотворенный мир, то от него требуется лишь единственное: эту мыслеформу положить в основу создаваемого произведения. Или изображение такого «идеального» состояния мира, или глубокая и трагически острая тоска по нему могут воссоздать и в зрителе мыслеформу, заложенную в основание произведения. И если сия мыслеформа возникнет в сознании многих зрителей, то со временем, возможно, она будет воплощена.
Искусство — это творение гармонии. Она становится по силам только тем художникам, кои черпают впечатления из души своей, помнящей мир, из которого она изошла.
Подлинное произведение искусства связывает сей мир с тем, которому имя — гармония. Таких художников почти нет теперь, есть мастера, но нет людей, понимающих: без отдавания жизни не получится искусства. Люди часто говорят об этом вслух, но не делают сего в реальности. Душа, вспоминающая мир гармонии и старающаяся соединить его с миром земным, тратит силы свои энергетические на исполнение замысла. И оттого истинный художник, творя, укорачивает себе жизнь. Но это счастье для него, ибо ради сего и был воплощен на земле.
Искусство, кое мы называем новым, не искусство, а детская болезнь душ. Детские болезни проходят бесследно, и странно, что искусство сие мы бережно храним в музеях, а нужно это успешное следование сатанинским посулам уничтожить. Как только исчезнет из мира это собрание попыток человека сотворить нечто небывалое, то, может быть, появится мгновенное узнавание подлинного. И попытка сделать его предметом искусства. Вот притча об этом.
Художнику одному, который Господу ничего не давал, а другим говорил, будто Он водит его рукой, Господь сказал: «Это очень просто – определить, так ли это. Если бы Я водил твоею рукой, это не было бы похоже на хаотическое нагромождение цветовых пятен, значение которых необъяснимо.  Я так целесообразен, что не загадки смыслов Я даю, а загадку иного рода: как человеку могло прийти в голову это гармоническое сочетание красок и форм, вызывающее у других людей слезы восторга?»
Нужно вот как сформулировать задачу художника: попытайся в своем творчестве соединять мимолетное с вечным, ищи в мимолетном вечное. Как это может выглядеть на деле? Вот некое полотно воображаемое. Представьте себе пустыню — бесконечную, бесплодную, знойную, где, кажется, нет никакой жизни. И на песке этом некая былинка. Она нарисована так, что солнце вечное лежит будто на ладони ее листка. Пусть краски такие будут, чтобы душа вспомнила мир, из которого пришла. Былинка, нежащая на своей ладони солнце, — это символ жизни, понимающей, что над нею властно некое солнце. И солнце сие — Господь, и Он так же нуждается в любви, которая былинка дарит солнцу посреди мертвой пустыни.
Произведение искусства должно быть ясно душе, иначе она останется глуха к нему. Направления в искусстве, жанры, стили, классификации различные — это для разума ловушки. А вот душе требуется Свет, излучаемый произведением художника. На Свет отзывается душа, ибо лишь истинное ее трогает. А восхищение суррогатами — это вряд ли оценка души: как правило, душа молчит, если не затемнена силами мглы вечной. Трогает душу нечто соответствующее углубленному в ней изначальному светлому импульсу. Для Господа изначальное в человеке — главная его суть, и задача художника — постараться это выразить в своем произведении. То есть он должен мыслить, как Господь. Но для такой мысли нужна незамутненная душа. Как ее сохранить в мире, полном сатанинских уловок? Каждый ищет свои способы, и все они прекрасны, ибо напряжением духа, восхождением его ко Свету Господнему даются. Вот притча об этом.
Художник неожиданно для самого себя написал лик Господень. «Отныне, - сказал Господь ему, - я буду тебе помогать творить не только то, что ты видишь вокруг себя, но и мир горний». «Я не знаю, как он выглядит, - смутился художник. – Как могу я изобразить то, чего никогда не видел?» «А как ты изобразил Мой лик?» «Не знаю», - ответил художникк. «Не ты его изобразил, - ответил Господь ему, - а твоя душа водила твоею рукой. Она знает все, ибо она часть Меня. Потому ничего не бойся – твоя душа теперь проснулась для горнего мира, и она поможет твоей руке изобразить его на полотне».
Искусство — это подобие творения мира, но и подобие окрыляет душу художника. Подобие не означает вторичности. В данном случае творение — это высочайший подъём духа, на который способен человек. Но творить необходимо лишь то, чему душа готова отдать весь свой Свет. Потому и имеет смысл творить подобие небесной гармонии, иначе художник сделается самоубийцей, — ибо творение тьмы убивает душу его…
Совершенство для души — это некая мера прекрасного, коя представляется душе абсолютной, неизменяемой, окончательной. О чем-то прекрасном мы говорим: ни добавить, ни убавить. Источником вдохновения может стать такое совершенство у подлинно творческих натур. У тех же, кто не знает вдохновения, то же совершенство вызывает иную реакцию: злость и уныние. Новым искусством мы назвали непонимание долга художником. Те умелые творцы полотен и музыкальных произведений, которых называем гениями новой эпохи, не выводят душу человеческую к Свету Господнему, а, напротив, погружают в волны чисто земных вибраций. Даже если в их произведениях светило солнце, оно оставалось лишь небесным телом, но не символом некого творческого и животворного начала. Солнце — ведь это горнило уничтожения лишнего, мешающего Бытию, но художники лишь частью пейзажа сделали Солнце. Тот символ уничтожения зла и появления иного, доброго начала, коим является Солнце, ими был не ощущаем. Искусство должно стать постоянно совершенствуемой попыткой выйти самому и вывести зрителя из рамок зримого, узнаваемого мира — к иным горизонтам, к явственному ощущению, если не знанию, мира куда более грандиозного, впечатляющего и гармоничного. Мир, проступающий сквозь реалии земные, должен быть живым, а не неким символом, идеей. Кому из художников минувших эпох удалось сие? Баху. В его музыке пело Небо живое. На музыке иных композиторов бывал отблеск Неба, и это уже прекрасно. Художники, умевшие почувствовать Небо, — это уникальные создания. Иеронимус Босх был в некотором смысле подобием Господа на Земле: вот как необыкновенно может очеловечиться процесс творения неких абсолютных форм! Микеланджело Буонаротти умел передать Небо. В его фигурах, выступающих из камня, местами неотесанного, был явственно ощущаем акт творения. Он умел дать и лицам выражение узнавания земного мира. Будто они вышли из Неба и только что увидели Землю. Леонардо да Винчи так умел передать Небо, что оно ощущалось как мир гармонии. Земные пейзажи он умудрялся окружить воздухом, который словно струится с Неба. Чюрленис искал Небо на Земле, и некоторые его попытки удачны: и в музыке, и в живописи он существовал на зыбкой границе двух взаимопроникающих миров. Рокуэлл Кент умел штрихом неким ввести Небо в гравюру. Этого искала душа, и иногда ей бывал послушен резец в руке…
Искусство должно искать Небо и приближать к нему душу, заставлять её расправлять крылья, о коих она забыла. Иначе зачем нужно искусство?
Природа человека требует источника вдохновения. И чтобы искусство прорывалось к душе, источники его находить надо в Небе, а не на Земле…