Я твой голос на ощупь руками нащупал тогда

Я твой голос на ощупь, руками нащупал тогда – 
когда возле меня был песок и трухлявые
ели, когда реки под килем совсем
ещё не обмелели, а на небе

рассветом –

зевала седая звезда. Он был полностью нем – и
так медленно тёк, как в ночи пилигрим, а
за ним телепались снятые кальки и
маски. Говорят, что художник

им

разводил свои краски, и лицо тушевал аккуратно
стареющий мим. Если б плотным он был – 
я бы сплел из него тут же струны –
для игры, и для ловли в

пространстве

лучей и ветров он – как пламя – которым в ночи
освещается кров, и как сталь у меча – что
хранят, у седла, в ножнах гунны. В
час молчания он плотен –

и

чем-то похож на гранит и на смальту, что цветом
колышет мозаичность храма, в услужении
была у него Мельпомена и драма, и
весь тот пантеон, что сегодня,

бесспорно,

молчит. Он объёмен настолько, что робко хранит
в себе тысячи сфер, и возможно, что тайну
звучания восьмой ноты и все пчелы,
под вечер – несут его в свои

соты,

завернувшись тональностью
в теплый и бархатный

---
флер.