Пока горит свеча

               
                Все, что людям оставлю
                В печальной стране-
                Время спрячет в песок…
               
                Борис  Овценов  «Ностальгия» (1983 г.)


ЗАКОН  МЭРФИ И РЕКВИЕМ ФАЛЛАДЫ

   Почти два года поэт и журналист Борис Овценов прикован к постели: давние хроническое заболевание привело-таки к сложному перелому берцовой кости. Костыли, конечно же, рядом, но передвигается на них редко: последний раз попробовал – упал, а жена потом втык сделала. Вот и лежит, благо телек рядом и два телефона – домашний и сотовый. Книжки тоже можно читать вдоволь, да глаза уже не держат: в свое время перенес на них две операции, вроде помогла, а сейчас снова проблемы, так что иногда и классическая лупа пригождается…Дышит неровно, слегка покашливает. Говорю, мол, курить надо бросать, легче будет… Соглашается: «Уже год как в завязке…»
   Прошу попозировать перед фотокамерой, для будущего материала, тоже соглашается. Щелкаю кадрами, а у самого душа навзрыд: у мужика, что называется, кожа да кости… Позднее, уже у себя дома, рассмотрел детали на компьютере и сам свалился с давлением…Вот такое оно, наше поколение…  Вроде все послевоенные, а к пятидесяти уже и закат виден: то кости захрустели, то неровно дышится, то перебои с сердцем…
   Когда-то, еще в университетские годы, мне довелось прочитать роман немецкого классика Ганса Фаллады « Каждый умирает в одиночку». Классная была книга, только вот с тех пор, в саамы критические минуты жизни, в памяти всплывала эта незамысловатая фраза – каждый умирает в одиночку. Всплывала как рефрен, как сигнал к действию и самоограничению. Всегда хотелось походить на тех людей, которые и в смертный час старались не быть обузой и очередной проблемой для близких и дорогих людей. Признаюсь, не всегда получалось: оказалось, что книжные герои не могут чувствовать  ни трепета родных ресниц, ни скорбной слезы, ни тяжелого вздоха украдкой. Потому они и книжные, а не живые…
   В ту первую проболтали мы уж слишком долго: давно не виделись, а поговорить было о чем. Вспомнили и про ушедших навсегда коллег: Серегу Смирнова и нашего редактора, Сергея Николаевича Андреева. К своему положению Борис относился уж слишком спокойно, все больше говорил о мелочах: о забытом номере телефона старого друга, о телевизионных сплетнях, о ценах на коммунальные услуги. Потом разговор как-то плавно перетек на события из его стрежевской молодости: «Представляешь, зимой на Вахе провалились под лед, думал все – дуба дам…Хорошо у бригадира бутылка водки была – согрелись…».
   Было уже поздно, когда в комнату заглянула жена Бориса – Нина. Я засобирался, она извиняющимся тоном, уже в прихожей сказала: «Завтра мне в шесть вставать – Боре надо приготовить на день, а потом на работу до вечера…». Попрощались до выходных, но мне тут же подумалось: «А еще прибрать за ним , подать, поднести… И так почти два года…». Однако, когда в следующий раз Борис рассказал о своем знакомстве с будущей женой и первых годах совместной жизни, понял: действительно, старая любовь может и не ржаветь…
   В промежутке, до второй встречи, перечитал заново его книжку стихов «Этот печальный праздник», поднял подшивку газеты «Томское предместье», в редакции которой Борис отработал три десятка лет. Картина получалась, в общем-то, не радужная: книжка была первая и единственная, стихи его в газете публиковались редко, а с 2002 г. и вовсе потерялись…Не густо было в последние годы и с рабочими газетными материалами. Однако на следующее встрече Борис отнесся к моей информации по- своему: « Все течет – все изменяется…Пока моглось – писалось…В общем, все не как у Мэрфи…». Уже позднее я прочитал его стихотворение «Закон Мэрфи», в котором были и такие строки:

Если верить закону,
То в жизни нетрудно отчаяться.
И на крышу залезть,
И шагнуть сгоряча на карниз.
Но важнее, дружок, поразмыслив
На свежую голову,
Философски принять от судьбы
Невезенье и фарт…

   -- Вот с женой мне действительно повезло, - Борис говорил мягко, спокойно, но как о чем-то давно и безвозвратно ушедшем.- Мы даже познакомились с ней в Стрежевом, в стройотряде… Я там командирствовал, а она поварихой была…
   Это уже в университете, учитывая прежний стрежевской опыт, его определили на лето командиром ССО. Днем пахали, а по вечерам – песни у костра да байки. А он уже тогда играл на гитаре, исполнял не только чужие, но и свои песни, читал стихи. Вот так и слюбились…
   -- Помню, по вечерам, после костра, Нина компот нам в кастрюле приносила, подкармливала…- он на минуту задумался , а потом тем же спокойным голосом прочитал по памяти:
Там остались дома
И бетонная трасса.
Там вечерней хвоей
Пахнут губы твои…

   Компот по вечерам для потенциально вечно голодного студента – это конечно здорово, но когда губы любимой еще и пахнут вечерней хвоей – это, на сленге сегодняшних пацанов, просто клево! Эта любовь – как сон, как проклятие, как последняя соломинка на воде перед большим заплывом… Вот тебе и закон Мэрфи! Так кому верить? В своем романе Ганс Фаллада тоже рассказывал о любви  пожилой пары и тоже где-то у последней черты. Но там все было апокалиптично: фашистская Германия, сын, погибший на восточном фронте, застенки гестапо…Но и действующие лица там были попроще, что ли: он - берлинский рабочий, она – домохозяйка. Здесь немного посложнее, потоньше, что ли: муж – поэт, признанный в свое время бард, журналюга. Нина же еще до знакомства с Борисом получила  техникумовское образование и трудится до сих пор. У них двое взрослых, здравствующих детей, она же по-прежнему в доме и жена, и хозяйка и когда надо – сиделка.  Может не прав был и старина Фаллада? Однако ощущение  предстоящих прощаний было на лицо… Еще до обострения своих немощей, Борис напишет в совеем Вальсе печали»:
Но вот разорван песни круг,
Встреч стало меньше, чем разлук,
И потерялся старый друг,
О чем печалюсь я.   
     И этот мотив надвигающегося одиночества подспудно, но будет звучать в его стихах, особенно последнего периода. Но примечательно, что все свои немощи он ни на кого не сваливает, ибо вывел для себя одну истину:

Сердясь на мир
И не противясь лжи
Однажды обнаруживаем
С болью,
Что кончилась
Отпущенная жизнь
Пока мы были её недовольны. 

      Когда мы договаривались о публикации будущего материала о его творчестве, Борис попросил: «Только предварительно дай почитать …Мало ли какие ошибки могут закраться …». Это у него с журналистских времен правило: фактаж должен быть точен, а вот выводы – пожалуйте сами…


ОДНОПАРТИЙНОЕ « ТВОРЧЕСТВО»

   Газетчиком он стал еще в конце 60-х в Стрежевом, на Всесоюзной ударной комсомольской стройке. Правда, перед этим бывший студент, отчисленный из «политеха» по недоразумению, побатрачил на строительных объектах. К этому времени Борис уже сочинял и исполнял свои песни – «Таежный билет», «Студенческая», «О вокзале Томск-I» и др. Это было время таежной романтики, а потому с такими данными попасть в многотиражку на Всесоюзной ударной было не сложно. К тому же подвигали и фактурные данные автора: высокий, стройный, с бархатистым голосом…
   О чем он писал в многотиражке в те годы, дословно не помнит. Конечно же о трудовых достижениях, прорубленных просеках, о первостроителях Стрежевого… Позднее, и мы уже говорили об этом, он еще вернется в этот город, но уже в качестве командира одного из строительных отрядов.  К этому времени он уже станет студентом Томского университета, будет изучать филологию. Все было как бы в масть, даже студенческая женитьба: Нина оказалось не просто желанной  и красивой невестой, но заботливой и надежной подругой – к тому времени она уже окончила техникум, а в стройотряде, как мы помним, подрабатывала поваром. 
    Но вот и для Бориса студенческие годы оказались позади. Филолог и преподаватель русского языка и литературы (так в дипломе!) распределился в сельскую районную газету. Тогда она называлась «Правда Ильича», и вряд ли бывший студент Овценов задумывался над тем, что до 1956 г. это издание носило имя «Сталинской правды». К тому же, участок он получил, как тогда говорили, конкретный: освещение сельхозпроблем района. И не важно, что район этот был пригородным и зачастую на нем обкатывались разные новшества. Причем, под чутким партийным руководством…
   Тридцать лет спустя он расскажет о том периоде своей жизни буквально следующее: «Я пришел в эту газету в июле 1974 года …  Увлекался туризмом, самодеятельной авторской песней, пытался найти себя в поэзии. В редакции же объяснили: район сельскохозяйственный, будешь освещать сельхозтематику. Хорошо, что я сельский, из-под Тюмени, в одиннадцатом классе школы мы изучали и трактора, и животноводство, даже две практики было на ферме и на молзаводе. Писать о делах сельчан мне, наверное, было легче, чем журналисту-горожанину, которому ничего не говорят слова «яловая корова», «лактация» и даже «культиватор с лущильником»…
   Автору этих строк не просто повезло, а даже посчастливилось, попасть в коллектив редакции «Правды Ильича» десятью годами позже – в середине восьмидесятых. Думается, что такого ощущения свободы, которое мы тогда поимели, в этом грёбанном государстве не получишь даже в далекой перспективе. Свободы от вульгарного принуждения, от различного рода «монетизаций», от тирании различного рода чиновников и спонсоров.  Правда, еще сидел где-то в «сером» кабинете представитель ЛИТО (попросту – цензор); еще частенько можно было слышать крики в кабинете редактора («опять что-то вычеркивают…»); еще сильна была КПСС (еще бы – инициатор Перестройки!), но по коридорам всех без исключения редакций уже запросто гуляла тень «Пражской весны». Потом начались  выборы – «первые демократичные» и понеслось…
   О чем же писал в это время Борис Овценов? Конечно же о том, что перемены назрели, а ускорение нам край как необходимо, о демократизации  партии… А что оставалось делать? К этому времени он уже был заместителем редактора и по соответствующему ранжиру – заведующим отделом партийной жизни. Но вот в одной из его  поэтических тетрадей находим небольшое стихотворение того времени – «Кое-что о традициях». Есть там и такие строки:
Коль нету рыбы в океане
Японец ищет: «Где она?»,
А мы спешим на партсобранье,
И чистим глотки до темна. 

   Печально, но газетная рутина в районке, «заказные темы», пристальное партийное «око» тех лет, угробили не одного поэта: потогонный строкаж «заказухи» зачастую доводил до полного умственного истощения и, что самое главное, вызывал чувство ненависти к любому печатному слову. И вот, через одиннадцать лет «творческого» труда на ниве журналистики, поэт Овценов пишет:
А поэзия ушла
И пришла за нею проза,
Мир настолько стал серьезен,
Что вот-вот сгорит дотла.

   Конечно же, эта поэтическая метафора – реакция на происходящие в стране события, но, как говорится, истина где-то рядом…В 80-е, а особенно в 90-е г.г. было не просто модно, но и выгодно причислять себя к диссидентам прошлых десятилетий. Борис, конечно же, этого не делал, да и не был он никаким диссидентом, скорее – конформистом. Правда, ходили слухи, что в свое время Овценов был причастен к выпуску «Литературной грыжи» в университете, однако последствий для него тогда не наступило… Значит, и мы будем считать это просто слухами. Однако в своих стихах в 80-е и 90-е годы он с горечью, а то и просто с обидой говорит о тех несчастиях, которые обрушились на нашу страну в XX в. Так в стихотворении «Вопросы в 1988 г.» он вопрошает:
Где главный школьных дней урок?
Учитель мой, скажи:
Зачем такой огромный срок
У пропаганды лжи?   
   
  И сам же пытается ответить на эти вопросы:
Полвека были мы горды
Энтузиазмом масс…
И рулевые без нужды
Обманывали нас.

   Примечательно в этом отношении стихотворение «Птицы и люди»: состоит оно из двух частей и датировано несколько необычно – 1069-1989 г.г. Можно предположить, что первая часть «Птицы» была написана вначале. В ней – судьба перелетных птах, вынужденных в силу природы улетать на юг, но непременно возвращающихся по весне на родину. Они – «птахи российские», которых на Родине все же ждут и «пашня», и «травы», и даже «звезда». И «небо синее, синее = Как морская вода». И здесь на лицо суровая, но гармония материальной природы и птиц. Но вот во второй части «Люди» все гораздо суровее и прозаичнее: здесь есть в наличии и «Вождь – фигура опасная», и большой «Перелом», который обрекает крестьян «на дальние странствия», и направление движения «не к югу, а к северу». Понятно, что навеяна эта часть стиха временем перемен, когда горькую, но правду, вдруг, взяли и выложили на стол, как  козырную карту. Здесь вам и массовые репрессии, и массовые депортации, и не менее массовая ложь…И реакция поэта в этих условиях естественна – попытаться, все-таки, осознать происходящие события и дать им собственную оценку…
   Уже через год будет написано другое стихотворение – «Пленники страха», а затем и «Памяти Достоевского». В них и боль, и тягостные предчувствия, и страх за будущие поколения. И как аккорд – последнее четверостишие второго стиха:
И прочит судьба
Нам во всем докатиться до крайности,
Чтоб, разрушив, начать
В понедельник, с похмелья, с нуля. 

   И все же, тогда еще, в самом начале 90-х г.г. у автора теплилась надежда на лучшие времена, но видел он её своеобразно, как «казнь последнюю», что «задержалась на Руси». Вот так – жестко, сурово, но поэтично…
   Ну, а что в те годы было на газетных полосах? Накануне последней встречи с Овценовым мне удалось дотошно просмотреть подшивку «Томского предместья» с 1994 по 2005 г.г. И нарисовалась следующая картина: во-первых, менялись редакторы (возраст и пр.), во-вторых, менялись названия и юридический статус  агропромышленных предприятий района, в-третьих, появились новые авторы и журналисты, и это естественно. То есть, процесс пошел, как говорил один из авторов перестройки. Насторожило несколько другое – начиная с 2003 г. в газете все чаще стали появляться портреты руководителя района (как правило, на фоне массовки) и даже губернатора. А также заголовки типа «Помог глава района», «Доклад губернатора» и т.д и т.п. Наконец, с газетных полос вначале исчезает имя Сергея Смирнова, талантливого журналиста и писателя-фантаста, а затем и Виктора Дерябина – газетчика, как раньше говорили, острого и едкого…
   В одном из своих последних газетных материалов , в колонке обозревателя, Борис Овценов мягко, «по-овценовски», критикует однопартийную систему, складывающуюся в то время в стране. И материал этот тоже называется мягко – «Почему-то история повторяется» (4.02.2005 г.). Автор рассказывал и давал собственную оценку формированию в Государственной Думе России фракции «Единой России», и озвучивал последствия,  к  которым может привести этот политический шаг. Думается, что с учетом сказанного выше, эта критику вполне можно отнести и к событиям, происходящем на местном политическом уровне. На то она и «вертикаль власти»…
    В начале 90- г.г. Борис Овценов, помимо прочего, публикует на станицах газеты отчеты о встречах депутата С.С.Сулакшина со своими избирателями, интервьюирует депутата В.Бауэра, а также ведет поэтическую подборку «Творчество земляков». По-прежнему,  он «спец» по проблемам сельскохозяйственного производства. А в это время на  третьей полосе уже появляются соболезнования землякам, чьи дети сложили головы на Северном Кавказе – В Чечне, Дагестане и пр. В декабре 2002 г. в Томск приезжает (тогда еще – свободный) Михаил Ходорковский. Овценов освещает его пресс-конференцию на страницах «Томского предместья». На следующий год редакция занимает почетное третье место во Всероссийском конкурсе областных и районных СМИ в номинации «На лучшее освещение агропромышленной темы и жизни российского села». Заслуга Бориса  здесь была несомненна, поскольку даже в родной газете о нем написали (правда, год спустя) следующее: «Все наше сельское хозяйство на «контроле» у Бориса Овценова, почти всех передовиков он знает в лицо, и не первый год. И график сельхозработ знает – когда прибивка влаги, когда сев, когда перевод скота на летние пастбища…». Здесь, как говорится, no comments…
   Последним его поэтическим аккордом в газете станет публикация подборки его же стихов в апреле 2002 г. В честь, так сказать, юбилея – в апреле ему исполнилось 55. Часть этих стихов позднее будут напечатаны в журнале «Начало века». Потом все потихоньку «время спрячет в песок»…Еще весной 2005 г., во время посевной, еще появляются его материала на страницах газеты, которой он отдал три десятка своей, в общем-то,  незаурядной жизни. Уборочная же страда уже заканчивалась без него… А потом начались немощи, о которых он, конечно же, скажет в стихах:
Я был здоров, как большинство,
 Вдруг стал больной,
Теперь пытаюсь статус-кво
Сравнить с войной…   


ПРАВО  НА  ПЕЧАЛОВАНИЕ

     Печаль  и печалование – слова одного корня, а вот применение их различно. Если в первом случае выражается действие пассивное (слезу пустил – и баста!), то во втором – действие активное, иначе обиженных  не защитить. Обидеть, конечно, может каждый, особенно слабых и немощных, а вот защитить, пожалуй, нет. Здесь нужны характер и воля, а то и крепкие кулаки. Вон у писателей или поэтов последнего атрибута может и не быть, зато есть слово, которое, как известно, иногда бывает помощнее крутых кулаков. Только вот всегда есть опаска – а послушают ли? Тогда это слово надо опубликовать…И здесь печаль уже становится с кулаками. 
     80-е годы дали нам примеры такого печалования, особенно в отношении природы. Вспомните Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Сергея Залыгина. Во многом благодаря им были остановлены многие залихватские гиперпроекты типа переброски северных рек. Томичи тогда тоже не остались в накладе, достаточно вспомнить  Виктора Колупаева. Всемирно известный писатель-фантаст, он стоял у истоков томского экологического движения. Не блещущий физическим здоровьем, он в любую непогоду выходил к микрофону на митингах протеста и своим резким неприятием бездушных планов тогдашних властей подвигал нас к гражданскому неповиновению. Так было, например, с печально известным проектом строительства завода по производству белково-витаминных концентратов (БВК). Проект тогда рассыпался, строительство так и не начали, а Томск и его окрестности избавились от очередной экологической мины. Хорошо бы мы сегодня выглядели: руины животноводческих комплексов (для которых,  собственно, и планировалось выпускать эту квази-продукцию!), поля бывших совхозов, поросшие молодым березовым подростом, и бывшие колхозники, которые откармливают скотину концентратами на основе углеводородов, причем на собственном подворье! Вот уж действительно картинка из фантастического блок-бастера «Чужие»…Похоже, что именно подобный абсурд и предчувствовал Виктор Колупаев, потому и называл открыто вещи своими именами, и не только называл, но и писал об этом…
   Борис Овценов, как мне помнится, на эти экологические тусовки не ходил, но стихи писал. О том же. Еще раньше, в самом начале своего журналистского пути он написал стихотворение «Судьба реки» (1976 г.)  Здесь было все:
   И гордость за родной край:   
 Давно ль в ней жили ширь закатов 
И шум лесов, и те года,
Когда не знала перекатов
Большая светлая вода

   И печаль о бездушной деятельности человека:
Но вот пришли однажды люди
И распахали берега.
И осушили мелководье,
Вблизи повывели леса…

   И обреченность первозданной природы:

И этот миг однажды канет:
Река почувствует, спеша,
Как разбиваются о камни
Её глубокая душа.

   А ведь раньше, ещё в студенческие годы, в его стихах было совершенно безмятежное восприятие природы – «Весна в тайге» (1968 г.), «Сегодня праздник – ледоход» (1969):
В тени вовсю сквозит ознобом.
 Но там, где солнце горячей,
Вдруг шевельнется под сугробом
Ещё невидимый ручей.

А в это время «Косяк гусей над гулкой Обью = Призывно радостно кричит».
   Однако двадцать лет спустя он напишет стихотворение-гротеск «Жажда», где уже, по сути , открыто говорит: «Апокалипсис близок!» Судите сами:
У гибнущей реки
Не заживают раны,
И грязь в водозабор
Сочится тяжело.

   Турпоходы в молодости, а в зрелые годы – по грибы! Эта непосредственная причастность к состоянию и судьбам природы, так же как и причастность к жизни своего народа, красной нитью проходят через все творчество Бориса Овценова.  И как проходят! Если в в 1976 г. в стихотворении «Судьба реки» он говорит только о страданиях реки, имеющей «прекрасные глаз», и которая «с глухой болью …теряет глубину», то в 1989 г. в «Жажде» уже от варварского отношения к природе страдают и сами люди:
Как жажду утолить?
Торопят жизнь к закату
Убийственной воды
Тяжелые глотки.

   В 1991 г. он напишет стихотворение «Город и лес», где есть строка «Этот печальный праздн6ик», которая и дала название первому и пока единственному поэтическому сборнику Бориса Овценова. И здесь мы находим следующие строки:
Там, где шумела гордо
Пышных берез краса,
Пашня берет за горло
Пригородные леса.

   Каково приходится человеку, которого берут за горло, думается, знает каждый: мягко говоря не сладко…А каково приходится природе , которую обрубили, обкорнали и засыпали разными там пеплами? То-то и оно. Но ведь есть в этом, как считают разные радетели о благе народа, осознанная необходимость. Ведь разве прокормишь народ без пашни, а свиней без БВК? В это же время Борис, описывая разного рода трудовые подвиги в газетных публикациях, пишет следующие стихотворные строки:
Рвемся лишь взять бесплатно,
Тащим большой мешок…
Что-то у нас не ладно
С Родиной и душой.    

   Это он, в первую очередь, о тех, кто на месте «пышных берез» оставил «вырубки и пеньки». Но не только. Тем же годом датировано сатирическое стихотворение «Консенсус. Или письмо двух нашенских колхозников американскому президенту». Это короткая поэтико-ироническая зарисовка о событиях в российской деревне в начали 90-х г.г. Здесь есть все – и «Мочи нет околачивать груши», и «Перестройка застряла в зените», и «Федька сроду не видел сосиски» и т.д. и т.п. Но нас больше интересуют следующие строки:
Председатель сделал, как надо:
«Ах, вы фермеры? Я и не знал!
Трактористов второго разряда,
Он нас с Федькой на ферму загнал…

    И здесь синонимом действий, которые приводят к «вырубкам и пенькам», становятся поступки председателя колхоза «Большевик», который пытаясь переломить колхозников, возмечтавших стать фермерами, загоняет трактористов на ферму. И что же? Колхозники, также как и мы, вопрошают:
Что тут делать? Утерли мы сопли,
И теперь по утрам из дворов,
В руки взяв черенок да оглоблю,
На прогулки выводим коров.

   Этот стих, как мы и говорили выше, ироническая зарисовка. Но кто знает, сколько в нем сырмяжной правды? А вот Овценов знал. И писал об этом, правда, по разному. В газетных публикациях – профессионально деловито, в стихах – едко и непритворно. В этом, может, и заключается трагедия всего послевоенного поколения, к которому принадлежит и Овценов. Они успели пожить и в эпоху «Вождя» (только чуточку!), и во времена «Кукурузника», и в тягостной атмосфере «Малой земли» и «Возрождения». Пережили они и апогей социализма, и начало реставрации капитализма. И на их же глазах корчилась и стонала природа, так же как корчились и стонали миллионы россиян, невесть за что попавшие в эти жернова истории. Те, кто был посмелей –« выходили на площадь», те, кто чуть поужимистей – обращались к «Литературным грыжам», основная же масса молча «утирала сопли» и «на прогулки выводила коров». Так вот те, кто был в это время «вне массы» и получал право на печалование…И не важно, какого рода было это право: политическое, диссидентское или творческое - прозаическое или поэтическое. Главное – оно было, это право…


ОСЕНЬ  ПАТРИАРХА 

   Свою признательность как поэт-песенник Борис Овценов получил еще в конце 60-х – начале 70-х годов. Признательность это была, конечно, местная, но впечатляющая: ведь это было время Владимира Высоцкого, Александра Галича, Булата Окуджавы, Юрия Кукина. И вот томские студенты (и не только томские!) распевают и «Студенческую», и «Песню о вокзале» и, конечно же, «Черную лестницу». Кто из нашего поколения, прошедший через «универ» или «политех», не помнит этих строк:   
Каблучки простучали точеные,
Как по сердцу прошлись моему!
Все зовут эту лестницу «черная»,
Вот сейчас я узнал почему.
   Потом студенческая «халява» закончилась и все разлетелись кто куда. Вот, что позднее напишет по этому поводу преподаватель и тех лет Римма Ивановна Колесникова: «…для двух-трех поколений студентов песенный портрет их юности связан с этим именем (Б.Овценов – авт.)…С течением лет все атомизировалось, растворилось, разошлось в памяти вышедших из студенческого братства и разлетевшихся по стране молодых специалистов». Как это ни печально, но факт. Однако Борис уже публикует свои стихи в томских и кузнецких газетах, в юбилейном сборнике-антологии «Над Томью серебряный город» (1981 г.). И конечно же, в своей газете. Однако только в 1993 г. ему удается издать свой первый (и пока – последний!) поэтический сборник – «Этот печальный праздник». Причем, издан он был в Тюмени и при материальной поддержке друзей детства поэта… Как бы там ни было, а перо ещё потихонечку, но скрипит… И так будет до тех пор «Пока не гаснет свет, пока горит свеча…»
   В те годы Борис Овценов, помимо прочего, ведет в «Томском предместье» рубрику «Творчество земляков». Это, по сути, поэтическая страничка для тех «колхозников», о жизни которых он в каждый номер газеты выдает по энному количеству строк районной публицистики. Свидетельствую: стих там добротный, сочный и, что называется, «от земли». Имена Николая Жирова, Владимира Жолнеровского, Ивана Ковалева начинают звучать и на различных социально-культурных мероприятиях района. До определенного периода публикуются и стихи самого Овценова. Попытка же вырваться из круга периодики, и мы уже об этом говорили, закончилась успешно только один раз – в 1993 г. В послесловии к «Этому печальному празднику» Р.И.Колесникова по этому поводу напишет следующее: «Периодические публикации здесь не спасают. Автор оказался по-старинному нравственно здоровым: никакие экстремальные перипетии и рыночные условия не загрубили его, не «опрагматили». Он – из тех, кто сам себя утверждать не умеет, кому нужна литературно-критическая издательская забота – увы! – извечно и до сих пор дефицитная в Сибири, давно и молча наблюдающей, как её «непробивные» таланты «уходят в песок». Прошу простить за столь длиннотную цитату, но в ней вся суть поэтической судьбы Бориса Овценова.
   Надо сказать, что упомянутое послесловие Р.И.Колесниковой есть не что иное, как высокопрофессиональная рецензия первой книжки поэта Овценова. Известно, что не все коллеги из поэтического круга восприняли её однозначно. Некоторые и вовсе утверждали, что творчество Б.О. просто недостойно того количества поклонов, которые ему отвесила уважаемая Римма Ивановна. Да, Бог с ними! Мы же ненадолго заглянем в эту рецензию.
   Первое, что отметила доцент Р.И.Колесникова, это напевность стихов Овценова, их лиричность и наличие в них жизни, любви и четких впечатлений от окружающего. Не это ли признание в нем поэта «от земли»? А дальше идут – «графическая ясность и композиционная завершенность». Но самая, на мой взгляд, высокая оценка творчества современного поэта кроется в том, что его стихи «далеки от агрессивной оригинальности «авангарда», в них есть что-то от классичности, старомодное».  И в тоже время они «благородно сдержанны по тону и традиционно - книжны по форме». Пожалуй, такой оценкой загордились бы и «многотомные» поэты…
   Отметила автор рецензии и то обстоятельство, что в стихах Овценова присутствует «многоцветная палитра впечатлений –переживаний свидетеля, участника, в чем-то даже жертвы хронически перестроечной российской истории», этакого живого «многозеркалья», которое «звучит, тревожа, просветляя, усмиряя слух и душу».
   Повторять и описывать профессиональные изыски Р.И.Колесниковой по каждому стихотворению Овценова – дело неблагодарное. Тем более, пытаться воспроизвести ход её мысли по всему спектру его поэтики. Отметим только ещё одну особенность его стихов, так тонко подмеченную рецензентом: их музыкальность, более того – мелодичность. «И думается,- пишет Римма Ивановна,- что надо бы с каждым стихотворением печатать и ноты». И еще: «что мягкость, человечность характера лирического героя естественно отрешают его от конкретной остроугольности, от резкости звуков и раздраженной реакции». Как тут не вспомнить, что и начинал-то Овценов свое вхождение в поэзию как поэт-песенник. Отсюда, вероятно, и мелодичность последующего ряда стихов, даже таких публицистических по теме как «Памяти Достоевского», «Птицы и люди» и т.д.
   На этой высокой ноте и можно было завершить наше небольшое эссе, если бы не одна существенная деталь – написана рецензия и опубликована вместе с поэтическим сборником «Этот печальный праздник» в 1993 г. Казалось бы, дорога в  поэтический мир тогда была открыта широко: твори, публикуй, да составляй томики на полку. Как бы, не так! Все помнят, какие это были годы: «доценты с кандидатами» уходили в российский «бизнес», певицы во всю трудились «челноками», а простые селяне и вовсе потерялись в череде модернизаций и изменений форм собственности. «Монетизация» коснулась и самого литературного дела и сопутствующих организаций: издательств, типографий и книжной торговли. Все рассыпалось, как карточный домик…С горечью вспоминает Борис, как в те годы ему отказали во вступлении в Союз писателей: мол, нужно, как минимум две изданные книги…Так, незаметно, и подступил XXI век, а затем и немощи для Бориса… И пришел для него печальный праздник…осени и души !..


ВМЕСТО  ЭПИЛОГА

   В одном из лучших стихотворений Бориса Овценова, «Ностальгия»,  можно прочесть такие строки:
Лишь ценою потерь
Платим мы откровению
Постигая, чем жил,
Чем живет человек…

   Думается, что не будет большой потерей, то количество времени и неких материальных средств, необходимых для издания второй книги поэта Бориса Овценова. Естественно, для тех, кто захочет познать и внутренний мир этого «старомодного» поэта, и мир его стихов и образов, в них запечатленных. Ведь остались ещё рукописи, а также разбросанные по различным «периодичкам» отдельные стихи, жив и поэт с его замыслами и некими эфирными образами. Может, тогда и примут его в Союз писателей. Конечно, если он сам этого захочет…

                ВИКТОР НЕГРЕЙ

P. S. Когда этот материал уже был подготовлен к печати, пришло печальное известие – Борис Овценов скончался. Случилось это 11 февраля 2010 г. По странному стечению обстоятельств именно в этот день на областном конкурсе художественного чтения, организованном в системе начального профессионального образования, прозвучало его стихотворение «Непришедшие» - о судьбе не захороненных останков солдат Второй мировой…Есть там и такие строки:
Тропа беды не мною пройдена,
Но, когда гремит парад,
Забытые осколки Родины
Кроваво душу бередят… 
 
   
ИЗ  СТИХОВ, НЕ ВОШЕДШИХ В СБОРНИК «ЭТОТ ПЕЧАЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК»

ЗАКОН  МЭРФИ
«Все плохое, что может случиться
На свете – случается.
Бутерброд обязательно падает
Маслицем вниз!»
Если верить закону,
То в жизни не трудно отчаяться.
И на крышу залезть,
И шагнуть сгоряча на карниз.
Но важнее, дружок, поразмыслив
На свежую голову,
Философски принять от судьбы
Невезенье и фарт.
Может, то и другое –
Лишь случая прихоть веселая.
Смех сквозь слезы пройдет.
Превратится трагедия в фарс.
Ограждая себя от беды
И решенья поспешного,
Ты в плохое не верь,
Хитрецам не заглядывай в рот.
Тот, кто этот закон
Для других сочинил –
Был насмешником.
Он себе приготовил на завтрак
Другой бутерброд.

ПЕЙЗАЖ

Квадрат окна. А за окном –
Привычный, томский, наш,
Так узнаваемый во всем,
Обыденный пейзаж.

Многоэтажек новый ряд
На фоне тополей.
И пухом тополя пылят
По улице моей.

Хоть обновленность и в цене,
Но старину щадит.
От старых двориков в окне
Вдруг сердце защемит.

Меняет Томск свой прежний вид,
И облик, и уклад.
Но все о том же – о любви
Пейзажи говорят.


ОСЕННЯЯ  СУББОТА

Суббота – отличный денек!               
Осенний, сентябрьский – тем паче.

Он золото сыплет у ног.
Он пахнет вареньем на даче.

Он пашню лопатит, пыля,
Навоз добавляя на грядки.

Пусть будут в ладу и в порядке
Весною душа и земля.

Все то, что в жару совершить
Мы здесь не успели порою,

Суббота наладит, достроит,
Сработает и завершит.

Вот желтые стружки летят,
Кудрявясь, из-под рубанка.

И к вечеру топится банька
И косточки греться хотят!

И воздух горчит от дымка
В костре догорающих листьев.
И жизнь, что как, день коротка,
Намерена дальше продлиться!


ПЕСНЯ  О  СТРОЙОТРЯДЕ

Это время пройдет.
И порой не ответишь
На известный вопрос
Сквозь словесный сумбур:
Что мы строили там,
На целинной планете?
Может нашу надежду.
Может нашу судьбу.

Там наполнены дни
Сумасшедшею встряской:
Напряжением сил,
Ожиданьем любви!...
Там остались дома
И бетонная траса.
Там вечерней хвоей
Пахнут губы твои.

Это лето прошло
По судьбе не напрасно.
На ладонях и в сердце
Остались следы, -
Чтоб хранила душа
Дни веселого братства,
Чтоб запомнился нам
Стройотряд молодым.

Грусть в глазах у ребят
На прощальной линейке.
Отшумел Стрежевой.
Флаг опущен – и вот…
Гаснут угли костра.
Нет тебя на скамейке.
И призывным гудком
В Томск зовет теплоход.

ОБЩАГА
          В.Исаеву, А.Собанину
                I
Ах, молодость, отстань!
Мне душу не тревожь.
Опять в коммуну «Рвань»
К друзьям меня зовешь –
Согреть нутро чайком,
И броситься в игру:
Гонять тряпичный ком
По снежному двору.
Вспомни, город мой узорчатый,
Вспомни, жажду утоли, -
Наши встречи, разговорчики,
Песни наших Натали!
Были мы тогда охальники,
Молодые, ё-моё!
Где ж вы, физики-механики,
Золотое мехамьё!

                II
Ах, молодость, спроси:
Куда нас занесло?
Там пять счастливых зим
Студенческих прошло!
В общаге, посмотри,
Горит, как прежде, свет.
Там песенки свои,
А наших песен нет.
Столько дней в общаге прожито,
И ночей в сплошном чаду!
Сколько тропок нами хожено
В летнем Лагерном саду!
Жаль, сегодня неразборчивы,
И у памяти – вдали,
Наши встречи, разговорчики,
Песни наших Натали!..

                III
Ах, молодость, прикинь:
Куда ты позвала?
Там горы, неба синь,
Там оттепель была.
С тех горочек-руин
Нам не раскатывать.
Остались там мои
Шестидесятые…
Всем, кто жил в коммуне вузовской,
Не заказан путь сюда.
Жаль звучит другая музыка,
И не та горит звезда!..
Стали мы теперь печальники,
Пожилые, ё-моё!
Где же вы, друзья, причалили?
Что же мы теперь поем?

                IV
Ах, молодость, прости!
О чем тут говорить?
В коммуну «Рвань» прийти,
Чтоб встречи повторить!
Как будто у костра
Над заводью речной,
Петь песни до утра
На лестнице ночной!..
Мне бы с Сашей и с Володею,
Да под семь гитарных струн,
Вспомнить старую мелодию
Про Наташку на ветру,
Чтобы, памятью влекомые,
Мы решили: по пути
В общежитие знакомое
На полчасика зайти!