Большой Луг

Повесть

Фамилию я матери ношу,
Отец, конечно, был, а может не был.
Как жаль, теперь я маму не спрошу,
Но её я вижу,
Взглядом устремляясь в небо...
            
                1. Тайна покрытая мраком.

Первые прелюдии моей жизни начались с того, что я, ползая по деревянному полу в двухгодовалом возрасте свалился в погреб. В Сибири погреба делают внутри дома. И погреба могут быть обширные и глубокие. Видимо травма моего тела, начиная с ударной точки - головы, которая превратилась в лепёшку, - такое сравнение подытожили дед с бабкой, травма была настолько серьёзной, что пришлось пролежать в недвижимом состоянии больше года. Только глаза моргали и пытались высказать всю боль и разочарование от  сурового начала вступления в не менее суровую и беспощадную жизнь. Спасибо матери, не будь её рядом сиделкой около меня,то вряд бы ли кто заметил ухода в мир иной маленького человечка. И вряд ли бы я стал двигать всеми конечностями, если бы не тайная беседа с лечащим врачом - даже врезалось в память, что это была пожилая, крупная женщина. Помнится, как меня перенесли в какую-то изолированную, глухую комнатку этой поселковой больницы, там находился большой железный электрический титан для кипячения воды и, у окна,приделанная к кирпичной стенке железная кабинка, похожая на герметический сейф. Тётка-врач в чём-то убеждала мою мать, которая тихонько плакала. Потом меня поместили в эту железную кабинку и плотно закрыли. Запомнилась темнота. Потом из-за нехватки кислорода я стал задыхаться. Наверное, тогда, в двухгодовалом возрасте, впервые я прочувствовал безвыходность положения, оказавшись в капкане надвигающегося ужаса...И свершилось чудо - до сих пор не имея ни голоса, ни движение органов тела - я от великого страха и безнадёжности закричал и - задвигал ножками и ручками, стараясь вырваться из проклятого железного монстра. Дверцу открыли. Мать, умываясь слезами счастья и перенесённого стресса, прижала меня себе к груди и что-то говорила, говорила, как бы оправдываясь передо мной...

    Тайна покрытая мраком осталась тайной, потому что я никогда не вспоминал, да и не хотел об этом вспоминать, и даже не спрашивать все подробности моего чудесного исцеления у матери, - зачем и с какой целью поместили меня недвижимого в железный ящик, где мог задохнуться...Хотя можно было догадываться, что в подобном исцелении сыграл фактор влияния стресса...возможно и другое, более банальное - прекращение мучений двухгодовалого ребёнка. Так что минуя этот период жизни,на четвёртом году я мог, как и все малыши бегать, прыгать,  и кататься на трёхколёсном велосипеде,которого у меня не было, и который обещал купить мой отец...расставаясь с матерью у поселковой калитки и уезжая навсегда от нас. А я отчаянно тянул к отцу руки и плакал, предчувствуя второй перелом жизни в моей начинающей судьбе. Отец, уходя,помахал напоследок рукой и исчез с горизонта навсегда.
    Только став достаточно взрослым, я разобрался в причине развода родителей. У отца, оказывается, была другая семья: жена и трое детей где-то в другой местности бескрайней Сибири. Домысливать и вдаваться в какие-либо дебри отношений, сложившиеся тогда между ними я не считал нужным. Нет, так нет. В свидетельстве о рождении, в графе "отец" стоит прочерк.
    Кроме меня у матери был второй сын - мне он доводился как сводный, он был старше меня на три года. Вечно сопливый и грязный, он взывал у меня скорее отвращение, чем жалость всегда, когда он в зимние, снежные дни не укутывал свои ноги в тёплые тряпки, ведь носков ни простых, ни шерстяных у нас не было. И вот так - "на босу ногу" он бежал сломя голову  на улицу.Я же с детских лет был не по годам самостоятельным и аккуратным, отчего никогда и не страдал насморком. Возможно сыграли гены отца. Выходя зимой на мороз, а ведь хотелось кататься и на лыжах и на санках, я утеплялся так, что у меня почти никогда не было простудных заболеваний, кроме лёгкой стадии гриппа во времена эпидемий.

    А жили мы у деда с бабкой - родителей матери. Домик стариков был ветхим,
покосившемся, но бревенчатым, что его отличало от простых шлаконасыпных. Огород, где произрастал картофель,был огорожен горбылем - такие отходы от брёвен. У стариков в хозяйстве были, помнится, козы, свиньи и куры. Ранним утром всех домашних и даже соседей будил своим "ку-ка-ре-ку" красавец-петух.
Мать просыпалась, и, собрав термос, уходила в леспромхоз на работу, где она работала станочницей, - этот тяжёлый труд для крепких мужиков, но никак ни для женщин. Но так как директором ЛПХ был залётный, впоследствии оказавшийся казновором, техника безопасности игнорировалась. Только показушные плакаты,да доски почёта прихлебателей и лизоблюдов-перевёртышей с партийными билетами процветали и жили прекрасно. Мать, получая грошовые копейки за такой труд, плакала и крыла матом: "Ё.... коммунисты...". Нам,пацанам,было грустно и жалко маму. Везде и всюду проповедуют равенство, братство, труд, честь справедливость и прочее, а на самом деле вокруг творится непонятное.

Но мы с братом ещё не умели читать и мало что понимали в "колбасных обрезках" - такая вот была в ходу поговорка в те времена, может потому, что даже колбасные обрезки были качественные и вкусные, не то что сейчас...Мне было около четырёх лет от роду, брату около шести. Брат приносил много хлопот старикам, так как поселковая шпана не любила неряху и вдобавок шмыгающего зелёными "резиновыми" соплями так, что это вызывало дикое отвращение, наверное и не только у детей, но и у пацанов постарше. Его даже один раз летом изволяли в грязи и столкнули в вырытую кем-то и для чего-то яму. Всю ночь он просидел в яме, ревел и подавал голос. Нашла его сердобольная бабка, а так как она в нём - любимом внуке души не чаяла, то гоняла палкой первых попавшихся ей на глаза пацанов. После этого инцидента его больше не трогали, старались не замечать и не обращать внимания. А мне часто доставалось от стариков  по заднему месту за моё непослушание и прочие самовольные выходки. Дед даже однажды хорошо "отпорол" и поставил меня коленями на песок, и я стоял и ревел до тех пор, пока не увлёкся тараканами, которые шубуршали рядом  в картонной коробке возле печки. Старики были суеверные, и поэтому считали, что тараканы к деньгам. А с тараканами я подружился, разговаривал, щекотал им соломинкой усы и они относились ко мне с почтением, и очень редко тревожили мой сон. Хотя был и такой случай когда какой-то непутёвый тараканчик, наверно из малышей, залез мне в ухо и там не смог развернуться, застрял и издох. Ухо разнесло не на шутку, и лишь благодаря вмешательству врача дело пошло на поправку.
               
                Вот и наш "папа" объявился!

    Но вскоре мы ушли от стариков, матери дали квартиру в "бараке" на этой же поселковой улице, только метров за двести. Это были бревенчатые четырёхквартирные дома. И мы перешли туда с незавидным скарбом. Мать работала все шесть дней в неделю, кроме воскресения, и поэтому мы были предоставлены самим себе. Рядом, в соседнем бараке располагалась  и сапожная мастерская, где работал сапожник дядя Ваня. Мы вскоре быстро подружились с ним, благодаря его щедрым угощением нас сладостями. что мы могли понять в то время, что это делается  с неспроста. Сапожник дядя Ваня заметил новосёлов - неполную семью. Мать наша была статная и очень красивая. Вот дядя Ваня и положил глаз на неё, ну а мы, дети, были трамплином к благополучному приземлению в нашу семью.
А сначала он всё выпытывал и выпытывал, начиная с элементарного:
- А где ваш папа?
- Нету у нас папы, уехал куда-то далеко-далеко...
- А хотите, чтобы у вас был папа?
- Да!- дружно кричали мы, - хотим!
- Отныне я ваш папа! Только бегите и скажите сейчас своей маме, а если она не верит, пусть придёт сюда и убедится, что я соглашаюсь быть вашим папой!
Мы с братиком дружно побежали к матери и за руку привели в сапожную мастерскую.
- Вот наш папа!-
Далее всё получилось так, как и хотели детишки. Мать не постеснялась разрыва в возрасте - 26 лет. Ему было 60, а ей 34. И зажили мы первое время славно, счастливо и радостно! Но это было только первое время. Эта была прелюдия к большим изменениям всей нашей детской непосредственности, к нарушениям психики и вообще восприятия всего окружающего мира. По началу новоявленный "папа" вёл себя адекватно и уважительно. Он познакомился со стариками, которых был старше на немного, но всё равно назвал их как положено "мама" и "папа". Мне вот сейчас кажется, что будь старики поумнее, они бы нашли общий язык, и хорошо могли бы подружиться, но вот заложен в человеке червь неприязни и эгоистичности по отношению даже к близкому.А кто был для них какой-то сапожник с тёмным прошлым - с 30 летним стажем тюремного отбывания? Правда все об этом узнали позже. А сначала жизнь была равномерной и спокойной.Но ко всему, как говориться, приходит и конец, тот конец, который определяет развитие следующих фаз жизни соответствующих  характерам, воспитанности и обстоятельствам окружающей среды.

Однажды отчим "сорвался" - напился и устроил в квартире нашей дебош.Избил до крови мать. Грозил сапожным ножом. Потом стал ломать скудную мебель и изрыгать такие "трёхэтажные" маты, что мы с братом дрожали от страха, спрятавшись как мыши под кровать, прижавшись боками к стенке. Так началась эпопея нашей жизни под патронажем выбранного нами с "улицы" "папы", далеко не римского, и совсем не такого дорогого и родного, о каком мы мечтали бы. Бог судья ему.Более полувека прошло с тех пор. Давно съели червяки его плоть. Кости, может быть, ещё не совсем сгнили, так как пропитаны всякими спиртными денатуратами - от тройного одеколона и клея на спирту...Черепок его, разрубленный в пьяной драке таким же проходимцем как и он, наверное, давно развалился пополам...Ножи, топоры и прочие железки всегда были в ходу у пьяного отчима. И вряд ли он был похоронен, как подобает нашему благочинному семьянину.Скорее всего увезли его в морг, а после того как выяснилось, что забирать-то некому, взяли да и определили в номерную яму. И стоит где-то колышек на бугорке при кладбище с прибитой дощечкой с трёх или четырёхзначным числом. А кому приспичит искать - ищет сей номер в записной книге учёта кладбищенской бухгалтерии... Но эта реальность наступила гораздо позже описываемого в данное время. После ряда таких скандалов и драк с матерью, которая не могла и сопротивляться прошедшему огонь, воду, и алюминиевые кружки с чифирем; - дед и бабка возненавидели и не желали даже видеть его. Мать жаловалась деду. Но дед, прошедший ряд войн, и в последней - Великой Отечественной войне получивший ранения и контузию, был скован в движениях, ходил медленно и с одышкой.Он реагировал спокойно и хладнокровно: - Сама выбирала, дочка, сама и расхлёбывай!

                Дедова сабля без рукоятки.

    Дед был настоящим российским и - заметьте - истино русским мужиком с ясными голубыми глазами. Даже в свои 65 лет он одним махом руки загонял бабку под железную кровать, куда бабка юзом залетала и надолго умолкала. Причиной, конечно же, была её сварливость и притензии к деду, которые дед заслужил за прошедшую бурную молодость послевоенной поры. Баб-то было много, а мужиков раз-два-и обчёлся. Вот и "фестивалил" он по молодухам. А бабка грызла ногти - это таким способом точила зубки на деда. Мне было жаль его. Я не понимал ещё ничего в жизни взрослых.Я часто убегал к деду с бабкой в их уютный домик. А летом за домиком текла речка Олха. Она и сейчас течёт, но гораздо обмелела. Но на полянах вблизи её берегов всё так же растёт душистая северная черёмуха.
Ах, как я любил зарываться в черёмушные кусты и наслаждаться сладкими, вяжущими во рту ягодками. На полянах возле реки местные жители привязывали коз. А травы было здесь с избытком. Вот только местная шпана придумала насосом накачивать в зад этих животин.
Отчего надутые животы не предвещали домашним животным ничего хорошего, кроме смертельных мук.Шпана ухмылялась и дико радовалась, хозяева же плакали и никак не могли кого-либо поймать. Но вот один из хозяев поймал, но не одного из тех негодяев, а меня, совсем не причастного к варварским поступкам. Видимо обратив внимание на мои одинокие прогулки среди черёмушного раздолья, что росло и на полянах, и по берегам речки... Вот и схватил меня местный абориген и за шиворот потащил меня в глубь реки - и давай окунать и окунать так, что я начал захлёбываться.А он не унимается и всё допытывается: " Признавайся! Ты насосом накачивал коз?" "Нет ни я, нет ни я!!!" Но он всё яростней и яростней топил меня, входя в раж. И тогда до моих детских мозгов дошло, что надо взять вину на себя иначе утопит."Да, я-я-я-я-я!!!" И тогда он отпустил меня. Я,всхлипывая,и огрызаясь, вылез на берег и крикнул ему:"И всё равно не я это делал,не я!" и обозвав его дураком и по взрослому отматерив, я быстро ретировал в огород стариков, благо огород примыкал к самой речке. Дед увидел меня заплаканного. Я рассказал деду и зятю - дяде...забыл как звать, тот собирался пойти за меня заступиться, но дед что-то сказал и на этом история этого памятного события закончилась.

А вот из памяти выныривает и такой эпизод. Представьте деревенское или по-современному - поселковое лето, когда после кратковременного тёплого дождя снова начинает светить и греть солнышко, не так как сейчас в наше время. я бегу по придорожным лужам в сандалиях - сейчас таких не выпускают, и радуюсь окружающему миру. Черёмуха у дворов нашей Первомайской улицы набирает спелость - уже вовсю краснеет, а трава-шпарыш кучерявится и ласково стелется под следами бегущей по ней малышни. Но вот ко мне подходит крепкий парень в армейской форме - это из местных, он только что вернулся с армии - отслужил положенные два года. Дембель одним словом. От него разит спиртным. Он спрашивает меня:
- Ты чей, пацан? - вопрос явно звучит не уважительно, но я с готовностью отвечаю:
- Фролов. - Он подходит ближе.
- А вовка - твой брат?
- Мой, - так же с готовностью отвечаю. И в этот момент дембель сшибает меня кулаком в челюсть и я падаю с размаха в лужу. Дембель уходит.  Ничего не понимая, за что и почему я в чём-то виноват, плачу от обиды, грязный и мокрый
иду домой, потом поворачиваюсь и иду к деду. Дед встречает во дворе, он наверное, подумал, что я подрался с пацанами и поэтому участливо спросил:
- Ну, что плачешь-то, расскажи, кто обидел?
Скуля и подвывая, я отмахиваюсь от вопросов и лезу деду на чердак дома, там у него я видел тяжёлую блестящую саблю без рукоятки. Беру эту укороченную саблю и прячу под пиджачок. Дед зашёл домой, так что во дворе больше никто не заметит меня... И иду искать по посёлку обидчика. Уже поздно вечером, когда изрядно стемнело, мне подсказали такие же подростки как и я, где в данный момент находится дембель. А он был на "танцах", так назывались мероприятия, проходившие по выходным дням в деревянном - рубленном клубе. Гремела музыка под кассетный магнитофон через огромные коробки динамиков. Молодёжь поселковая, что называется, отрывалась. И вот музыка смолкла. Я открываю входную дверь, и вижу как все расположились по краям стен танцевального зала. Пол деревянный, крашенный обычной красной краской. Вижу своего обидчика в противоположном углу, он с кем-то разговаривает. Неважно. Направляюсь прямо на него, держа под пинджачком дедову саблю. Но, видимо, руки устали держать это, ещё не поржавевшее холодное  оружие за всё  поисковое время, и прямо в центре танцевального зала сабля вылетает с пинджачка и с тяжёлым грохотом впивается острым концом в деревянный крашенный пол. Зал онемел. На какие-то секунды всё застыло, должно быть в шоке... Тогда я хватаю саблю за край поломанной рукоятки и со всей своей мальчишеской силой и злостью бросаю её в сторону беленной печи. Сабля с грохотом залетает за печь. И выбегаю, хлопнув дверью.
 
                Дед продолжает войну с "врагами".

      Вместо нас в домике у стариков поселилась их вторая дочь, младшая сестра моей матери на 15 лет и имеющая годовалого сынишку - Колю, то значит приходящегося нам двоюродным братом. Сестра матери Тамара сбежала недавно от мужа, который в пьяном угаре избил её и грозился убить. Они были молоды - обеим по двадцать лет, и жить бы в любви да согласии,да вот сдурел Юра,связался с какой-то ветреной девицей, а с ней и запил. А где пьянка, там и дурость и преступления. Поэтому тетя Тамара и сбежала к старикам - под крыло родительское. Но и это не спасло от покушения, благо всё обошлось... Пришёл как-то под вечер её подвыпивший муженёк и сначала давай слёзно просить её вернуться домой - в квартиру, а жили они на втором этаже. Тётя ни в какую. Муженёк опасной бритвой рассекает тёти руку и тотчас убегает. А руку тётя подставила, боясь за лицо, куда метил муженёк. Он сбежал. Дед,страдающий от ран и частичной контузии полученных на войне, не смог наказать его с помощью двухстволки - охотничьего ружья. Ну, зато  второго зятька, через три года после этого инцидента, догнали две пули прямо в лобешник! Дело в том, что крепко выпивший зятёк со скандалом - с вилкой в одной руке и с ножом - в другой полез в окно, разбивая стёкла...Дед-фронтовик, и видя "врага" с холодным оружием, допустить прорыва в дом не позволил. Поэтому выстрелил с двух стволов 16 калибра - и чашей взлетело пол-черепа в верх, выплёскиваясь серой жидкостью мозга. В это время я открывал калитку и, оцепенев, смотрел на момент падения тела с гортанной хрипатой, откуда выбрасывалась кровь; и одновременно полёт получерепной коробки, которая,глухо стукнувшись о землю, выплеснула остатки жидкости мозга... Моя психика в 10 летнем возрасте окончательно подорвалась. Я плакал три дня подряд. А деда, слава богу, оправдали,не посадили в тюрму и такое более не повторилось, так как старики вскоре продали домик и переехали в городишко Алзамай. Со стороны родственником убитого зятя уже больше не могли поступать угрозы. Ну, а дедушка прожил после этого инцидента ещё 10 лет и умер в 67 летнем возрасте.
               
                Последствия травмы.

Школьные годы до четвёртого класса прошли уже в отстроенном отчимом домике - мазанке, побеленной как снаружи так и внутри. Туда мы и переехали с квартиры. Домик стоял, в данное время не знаю, стоит он или нет, уже тридцать лет как я не был в тех краях, - домик стоял около железнодорожной ветки, по которой ходил древний паровозик, гружённый пиломатериалами с леспромхоза. А то и целые брёвна вывозились, аккуратно уложенные на платформах. После четвёртого класса травма детства - год без движения после падения вниз головой в погреб,- дала о себе знать: появились головные боли, и перед глазами, вернее перед сознанием, появилась какая-то пелена - стенка, хотя зрение было тогда хорошее. Наверное этот симптом болезни поймёт тот, кто испытал нечто подобное. Я уединился, не хотел никого видеть и слышать, посторонних тем более. Эта странность перешла в фазу самовнушения другого направления - после того как я подавился рыбьей косточкой. Мне с ужасом показалось, что косточка зацепилась за гортань в середине шей и намертво перегородила путь пищи к пищеводу. Я перестал есть как прежде, постоянно давился и бегал по огороду, предчувствуя, что приходит конец...И целый год пришлось питаться жиденькой манной кашкой, какую готовила мать. Она длительное время возила меня по врачам, начиная от терапевта и заканчивая нервопотологом, но никакого положительного результата. Помню- куча рецептов, таблетки,таблетки...Потихоньку я превращался в скелет, как сейчас это называется анорексией. И, наконец, кто-то посоветовал показать меня врачу психиатру в городе Иркутске. Что она и сделала. Психиатр, не долго думая,сразу дал направление на диспансерное лечение. Диспансерное отделение психбольницы, где лечили не только творческую элиту нашего советского общества, было заполнено,и поэтому меня определили в первое отделение - к буйным?! И притом ни в подростковое отделение, а во взрослое?! Это было что-то не вообразимое, но впечатляюще до дрожжи в коленках! В двенадцатилетнем возрасте я испытал не менее прилив дикого страха, когда над моей железной койкой появилось разъярённое лицо взрослого дяди-психа, готового порвать меня на портянки. Он сдавленно рычал: - За-а-ада-влю...и тянул к моей голове, спрятанной под тонкое одеяло, свои огромные волосатые руки. Спасибо другому бешеному товарищу по палате №6, который заступился за меня. Представьте двух разъярённых монстров, душащих друг друга...

    В палату ворвались два дюжих санитара и быстро скрутили больных, одев на них смирительные рубашки. Их увели в отдельную комнату, где не было окон, а двери были железные и под засов. Так что потом я их не видел вообще! Возможно  куда-то перевели.А жизнь в этом отделении текла со своими сумасшедшими причудами. У меня лезли глаза на лоб, когда я увидел, как совершенно голому, похожему на китайца человека по очереди двумя руками оттягивали мошонку с яичками, и он орал благим матом. А они хохотали во всё горло, толкая его с палаты в коридор, где сидела около входной двери толстая женщина, ей было абсолютно не интересно даже смотреть в их сторону. Она просто зевала. А "яйца" у несчастного, казалось, висели в вытянутой мошонке до колен...Сейчас, с высоты прожитого, вспоминая этот эпизод, можно только брезгливо усмехнуться, но тогда это выглядело ужасно.

                Я был там, откуда не возвращаются...

Но всё равно перед сном я трясся под одеялом, чувствуя себя бескрылым воробышком в капкане этого заведения, где на каждом окне были закреплены железные решётки. Вдобавок безалаберность врачей была безгранична и не наказуема, впрочем как и в наше время. однажды мне перед выходными днями - в пятницу, ввели определённую дозу инсулина, и забыли к обеду вывести из шокового состояния. Видимо я по своей мальчишечьей комплекции был совсем незаметен под одеялом. А доведение инсулином до шокового состояния - это эффективный метод лечения многих форм психического заболевания.Но выводить из шокового состояния могли только глюкозой, иначе наступал летаргический сон с плачевными последствиями. Но так как мой организм был или слишком крепким, или не реагировал на интоксикацию подобного рода, то я три дня спал беспробудно. В понедельник врачи спохватились, срочно погрузили меня на носилки и отнесли вниз - подвальное просторное помещение, где, по всей видимости, располагалась кладовая для поломанных железных коек,  и прочего инвентаря лечебницы.
Интересное видение появилось у меня в тот момент, когда мне вводили третью дозу глюкозы - как будто душа моя легко взлетела и видела сверху своё тело, и над ним склонённых врачей в белых халатах с лицами...чертей! Наверное я в этот момент приходил в сознание и поэтому интенсивно проявлял энергию.- В это время сильные пациенты ломают и гнут железные , такая наступает ярость, что изо рта выступает пена. Тоже было и у меня,потом мне рассказали,что ноги мне пришлось крепко держать, и на них села медсестра довольно-таки с приличным весом - там все были с приличным весом, так как продуктами питания все государственные заведения заваливались с неограниченным запасом. Так вот сестра взлетела в воздух, - такой вот силы было воздействие инсулина. Когда я, наконец, пришёл в себя, все врачи, а их было около десятка, облегчённо вздохнули. Но у меня страшно разрывалась голова. Видимо сосуды головного мозга
готовы были полопаться, они с великим трудом выдерживали многократные вливания глюкозы.

И вот я обрёл сознание с ужасной головной болью! Голова трещала от избытка вводимой жидкости так, что хотелось биться ей о бетонную стену. Это я конечно утрирую сейчас, когда вижу тот эпизод снова и снова...Вспоминаю на эту тему и такой случай, произошедший через несколько лет моего многоразового посещения диспансерного отделения, где я чуть не стал завсегдатаем.В диспансерном отделении, как известно, на излечении находятся люди известные и образованные, здесь были и писатели, художники,композиторы,и разного рода начальники предприятий и даже офицеры...Но среди них, как и среди простого народа, много необщительных, без должной культуры поведения и даже скаредных. Так вот, курить я научился рано, поэтому в 15 лет засорял свои лёгкие с особым рвением, видимо допинг табака хорошо воздействовал на сознание до головокружения. Однако случилось так, что ко мне долго не приезжали родственники. Они всегда, кроме фруктов и сладостей, привозили и сигареты...А здесь вот никого из родных не дождался, и пришлось тогда табак "стрелять". Но удивительно: ни один из этой творческой элиты не соизволил дать мне ни сигаретку, ни папироску. Пришлось дожидаться своих. Наконец-то появились и родственники.Пообщавшись, они долго не задерживались. И я уходил в свою палату "№6" с пакетами продовольствия и самого главного - сигарет. Так вот, захожу я в туалетную комнату, где и место для курения, и распечатывая пачку, закуриваю. Подходит один из "элиты" и просит  закурить. Да пусть меня простит бог, но я стал в позу, потому как сильно обиделся на жидов, и показал на урну с окурками: "Вон там возьми!". Это сильно обидело больного, он резко повернулся в сторону и со всей силы стал биться головой о бетонную стену?!! От неожиданности у меня даже волосы зашевелились на голове. - На! На! На! - я протянул ему пачку сигарет.
Он взял из пачки одну сигарету, закурил. С рассечённой головы его обильно капала кровь... Потом я пригляделся, всё же не все они были жидами. А к этому  больному никто никогда не приходил. Поэтому я всегда угощал сигаретами или папиросами только его.

              Подушкой по "умной" голове и следом стихи.

Был и такой дурацкий эпизод, где я считаю себя немного виноватым, хотя в нём нет ничего предосудительного. Представьте палату №"6",где сидит юноша 15 лет на железной кровати и скучает. Скучает потому, что там, за решётками, бурлит городская жизнь, лето-солнце-зелень трав, деревьев и благоухание цветов! А ты вот сидишь здесь и знаешь, что выпишут отсюда только через полтора-два месяца. и выпускают лишь на прогулку во двор, да и то под надзором медперсонала,а вокруг прогулочного места высокий забор с колючей проволокой. Такое впечатление, что находишься в американской тюрьме, правда там я не был. Утрирую. Так вот сижу я и смотрю от нечего делать на "Математика" - лет пятидесяти дядька, белый как лунь и худой как велосипед. "Математик" что-то всё время бормочет вслух, но понять невозможно. И периодически на клочке бумаги выписывает какие-то расчёты! Цифры, иксы и игрики и прочие формулы с неизвестными. Всё делает прерывисто, хаотично, но быстро. И вот сидит он в противоположном углу на своей кровати и что-то бубнит-бубнит, уставясь в клочок злополучной бумажки, вполне возможно, что от неё и свихнулся. А я в это время беру свою подушку, а подушки раньше были ватные и тяжеловатые, прицеливаюсь в "умную" голову "Математика" и - резко, со всей силы запускаю точно в цель! Сбиваю "Математика" - он валится на кровать, но тотчас реагирует - и подушка стремительно летит назад в меня! Еле успеваю уклониться. Присматриваюсь. Что дальше? "Математик" снова уходит в себя, но уже бормочет более интенсивнее. Прицеливаюсь снова в него подушкой. Раз! У него дёргается голова от удара, но подушка опять летит в меня ещё резче, как из пулемёта. На этот раз он попадает в меня! Мне смешно. Однако встретив, наконец, свирепый взгляд "Математика", я стушевываюсь и виновато отворачиваюсь в сторону. Потом подхожу к нему и извиняюсь. Но "Математик" с ясными, синими глазами,кажется, меня не замечает. Он смотрит сквозь меня и что-то быстро-быстро говорит, или бормочет... и пишет, пишет на клочке бумаги свои фантастические цифры и формулы...Такое впечатление, будто сознание математика где-то на другой планете, тогда как тело, лишённое этого сознания, по инерции, но хаотично, пытается что-то мыслить и творить.

Сидя у окна четвёртого этажа - диспансерного отделения, я с грустью смотрел на прохожих в летних одеждах, свободно перемещающихся в пространстве города, и сочинял стихи. Вот один из них, посвящённый Сергею Есенину.

Скажи мне, Есенин, в чём смысл жизни,
Скажи мне в потоке излившихся чувств.
И печально, со страстью сильной,
Он ответит, тряхнув свой чуб:

-Для меня смысл жизни в любви,
В голубых поэтических грёзах,
Но по жизни устал я идти,
Воспевая народные слёзы.

Мой предел - это были стихи
Непонятные поколением,
И разгул моей чистой души
Спит теперь непробудным забвением.

Но вчитайся, прочти мои строки,
Я поэт, и с тобой говорю.
Я - поэт, лиричный и громкий,
Нежно песню о жизни пою.-

И вчитываюсь снова и снова,
Перелистываю поэта жизнь.
И, оживая словно,
Передо мной он стоит.

Ясным взглядом синеющих глаз,
Выразительных, не воспетых,
Он смотрит открыто на нас -
Молодежь двадцатого века.

И в глазах я читаю тоску.
-Эх, Серёга, сюда б твою жизнь!-
И мой голос, пробив дремоту,
Содрогнулся на веточках ив.

Звёзды, звёзды, луна и солнце -
Жизнь земли и смерть - не изменилась.
Сергей Есенин, если можно,
Я не поверю в то,
         что жизнь тебе приснилась.   

Когда я закончил это стихотворение, оно мне показалось достойным для показа самому Роберту Рождественскому, поэту, которым зачитывались все любящие и ценящие поэтические таланты в то советское время. Я нашёл конверт и по известному тогда московскому адресу, сейчас не вспомню, послал своё стихотворение всемирно известному и популярному поэту! Через месяц пришёл ответ! Роберт сдержанно отметил  мой стиль, моё восприятие мира, но не нашёл ничего особенного в моём стихотворении, и поэтому предложил, что для меня будет лучше вообще не писать!

                Какая может быть пенсия?

При выписке из диспансерного отделения - а это было последнее моё пребывание на трёхмесячном курсе лечения, комиссия врачей назначила мне пенсию по инвалидности - 3 группу. Но узнав, что это будет составлять всего 30 рублей, я отказался от пенсии, сказав во всеуслышание комиссии,что лучше пойду работать, чем получать такой мизер. А было это в конце 60 годов прошлого века.Что ж, члены комиссии равнодушно приняли мой отказ. Ну и ладно.Поразительный контраст: здоровый абсолютно красавец-лейтенант,будучи на армейской службе и без каких-либо психических отклонений попал в диспансер за то, что не сдержался и дал оплеуху генералу?!Генерал, конечно, хотел его жёстко наказать, грозил трибуналом, но какими-то путями лейтенантик избежал наказания, оказавшись в диспансере, где, после трёхмесячного пребывания ему была назначена пенсия в 120 рублей!? Так-то!..
А дома жизнь по-прежнему душила смрадом пьянства отчима и слезами матери. Я устроился на работу в леспромхоз катать "баланы" - так называли брёвна, готовые для подачи на пилорамму. Работа была опасная и требовала силы и реакции. Бывало, что бревна могли накатить и на рабочего, если он зазевается или в худшем случае будет не трезв.Однажды, а это было уже под осень,придя с работы домой я увидел плачущую мать. - Что случилось, мама? Обидел отчим? - первым делом спросил я её. Правда, отчим не распускал теперь руки, как ранее; мы подросли и могли уже дать "сдачи", тем более за мать.

- Принёс со своей работы 120 рублей - отдал, потом забрал и теперь распивает со своими ханыгами в своей коптёрке, - мать со слезами на глазах высказала мне своё горе, прикладывая платок к глазам. Я молча направился в эту злополучную коптёрку явно не в дружелюбном расположении. Открывая дверь, я увидел ту же обыкновенную картину пьяного разгула собутыльников Ивана Григорьевича, моего отчима.
- А вот и сынок!!! Проходи,усаживайся, выпей сто грамм! - отчим был в возвышенном расположении духа.Он, наверное, и не чувствовал за собой угрызения совести перед содеянным накануне. Мне, в свои шестнадцать лет, и не очень-то и хотелось выпивать эту огненную гадость, после которой сильно болела голова. Но я сел к столу, налил себе пол-стакана, выпил, закусил скромной закуской состоящей из какой-то ржавой селёдки и чёрствого хлеба.
- Ну, сынок, рассказывай, как работается в леспромхозе? Не обижают? - начал допытываться участливо отчим, и все трое собутыльников с должным вниманием перестали о чём-то спорить, обратив всё внимание ко мне.
- Да, всё нормально,- отмахнулся я, - мужики сегодня получили аванс, пошли на сабантуй. Я жевал кислую селёдку, а сам краем глаза заметил торчащий из кармана бумажник отчима. Собутыльники отчима потеряли интерес к нашему диалогу и снова заговорили с замедленной реакцией о своём "наболевшем", где всё смешалось в одну кучу - и политика, и власть, и поселковые дела.
- Ну, ладно, я пошёл, батя! - сказал я, поднимаясь, и тем временем быстро освободив его боковой карман от бумажника. Он что-то ещё говорил мне, явно заплетающим уже языком. Я свободно вздохнул и открыл дверь в дом, где сидела грустная мать.
- Вот, мама, забери остатки, остальные он пропил со своими ханыгами, - и я отдал ей 75 рублей.

                Баран он и есть Баран...

Потом жизнь моя закрутилась как бешеное колесо велосипеда, оторвавшееся с передней вилки,и оставив хозяина лежать на пыльной дороге. Кстати вспомнился и эпизод, когда мы - пацанва 15-16 лет ездили на велосипедах за ягодой жимолостью за сорок км. по накатанной глиняной дороге. Летом в засушливое время дорога так утрамбовывалась, что была как асфальт, благо этому сопутствовала хорошая организация труда грейдеристов, которые тщательно ровняли эту дорогу на грейдерах после тяжёлых лесовозов. Дорога то поднималась долго в вверх по малому градусу наклона, то порой резко вниз-верх из-за крутых
гор, не столь, сказать, и высоких, но опасных... Вот и отправились мы за сбором ягоды жимолости с "Бараном" - так звали ровесника и тёзку - Тольку Баранова все пацаны. И вдвоём на велосипедах, с "горбовичками" за спиной отправились мы в путь. 40 км. - это для пацанов прогулка. Вот мы и летели, сначала между гор от Большого Луга по ровной дороге, а после 10-15 км. - с горы на гору! Да с таким ветерком!И не думали ни о какой опасности. А ведь беда всё-таки проявила себя в виде камня, попавшего под переднее колесо велосипеда, на котором "летел", совсем отпустив тормоза, с очередной горы мой тёзка под кличкой "баран". А баран - он баран и есть! Еще раньше перед горками я его спрашивал про тормоза. Он отвечал: "Есть тормоза, хорошие!" Ну, и ладно.
Так вот наезжает со всего разгона его велосипед на камень... и падает тёзка головой да прямо в дорогу, накатанную как асфальт. У меня там тоже попал камень по переднее колесо, но я как-то вырулил, удержался, но матюгался со страшной силой. А вот тёзке не повезло. Кровь ручейком бежала с его головы, на волосах  кровь смешалась с пыльной глиной, образовав красную грязь... Я рву на себе рубаху, обматываю его голову. Помыть нечем, воды с собой не взяли, до первого ручья ещё км 10. Толька без сознания, что-то даже бредит. Его велосипед изрядно пострадал тоже, но некогда смотреть. С трудом затаскиваю тёзку на раму своего велосипеда и везу назад, в посёлок - до больницы.И только тогда обращаю внимание на жару. Солнце палит беспощадно! Полдень. В приёмном отделении больницы приняли без лишних разговоров, и сразу же приступили к своим обязанностям медсёстры и хирург. Тёзка, как мне показалось, стал приходить в сознание. Но он как-то тупо смотрел на меня. Наверное это от сильной боли, подумал я. Вскоре его под руки увели в палату. Через неделю тёзку выписали, но, странное дело, вдруг пошёл слух, что в его травме виноват я?  Что я его бросил там, на просёлочной дороге, и что его подобрали такие-то и такие-то... Вот так впервые в жизни я столкнулся с откровенной и наглой ложью окружающего мира!

                О старшем брате.

А брат мой старший рано женился - в 16 лет?! Но для своих лет он выглядел довольно-таки старше и солиднее. Выше меня ростом, стройный и физически очень сильный, он теперь мстил обидчикам детства, "вырубая" их по одному. Жениться то женился, да вот "женилка" его не была создана для дома. Он гулял напрополую с друзьями и подругами, убивая драгоценное молодое время за бутылочкой водки или вина. Стал задирать и меня. Я был слаб для него, да и притом младше на полтора года, вот он и стал показывать своё превосходство: "я сказал тебе сделать - ну, к примеру принести охапку дров для печки в дом или ещё что по домашним делам. Я, соответственно, огрызался, за что получал тумаков... Но однажды брат перегнул воспитательный процесс, и я, злясь от боли полученного тумака, схватил плотницкий фигурный топор отчима, острый как бритва, и запустил в голову брата. Топор пронёсся рядом с его ухом. Брат остолбенел. Он растерялся. Я увидел его испуганный бледный вид, молча повернулся и вышел из дома. Больше он ко мне не приставал. Но однажды он пришел с очередного разгула с каким-то взъерошенным видом и миролюбиво предложил мне выбрать себе ручные часы из двух предложенных. Я понял, что он добыл их в очередной драке, но ничего спрашивать не стал и выбрал самые, на мой вид, лучшие. А случилось так, как я узнал позже от очевидцев, получил брат получку, зашёл в магазин, взял бутылку водки, закуски, и пошёл по железной ветке, а он работал путейцем, догнали его двое, такие же молодые парни и потребовали отдать им деньжата. За что и получили так, что голяком добирались до дома, а брат все их вещи собрал в узел и бросил в речку Олху. Хорошо что не поубивал их. Кулаки у него были как у деда. Вот и приехал дядя-милиционер на "Днепре" и увёз брата. Три года дали и притом строгого, а это потому, что сынки-то были каких-то там чиновников из прокуратуры г. Шелехова. И каким путём занесло этих ублюдков в тихий и пьяный посёлок, одному богу известно.

   Тогда, в шестидесятых годах прошлого века, было легко и просто поступить в профтехучилище на гособеспечение по избранной специальности. Вот я и поступил в городское профтех училище по специальности арматурщик-бетонщик, а хотелось учиться на сварщика, но не повезло, группа была набрана. И вот я около трёх лет осваивал предложенную, но совсем не интересную и не нужную мне специальность арматурщика-бетонщика. Училище было в 30км. от п.Большого Луга, и поэтому мы с другом Володькой Голосеевым добирались туда на электричке и плюс пару км. шли ещё пешком. Нам было по 15-16 лет, мы были юны и беззаботны,
и всегда с юмором воспринимали всё окружающее нас! А смеялся Володька так заразительно, что и я никак не мог остановиться - аж до коликов в животе!
А поводов к юмору было не счесть. То, вот, например, мне вспомнился случай, как однажды вечером познакомился я с девчонкой на вечеринке у соседей, где собирались смотреть чёрно-белый телевизор. Была праздничная дата - 7 ноября. Девчонке той 17 лет, а мне 15. И что она прилипла ко мне?! Все праздники по традиции без спиртного не обходятся. Вот и мы - молодёжь, не отставали от взрослого населения...Короче улеглись мы с девчонкой в кроватку и... всю ночь промучились, пытаясь изобразить сексуальное слияние. Однако ничего не получилось. Девчонка, наверное от воздействия спиртного, так крепко напрягала свои интимные мышцы, что пробиться во внутрь не было никаких шансов...Утром пошли во двор, где стоял деревянный туалет. Представте: кругом снег, холод не менее 15-20 ниже нуля, и мы полуобнажённые пытаемся стоя что-то делать... Володька падал от смеха!!! "Ну и что было дальше?" - спрашивал Володька. А дальше, рассказывал я ему, проводил я эту великовозрастную для меня девчонку до электрички, - она изредка наведывалась в Большой Луг к родственникам из Иркутска; и попросил, чтобы больше ко мне не приходила и не приезжала.
      А Володька Голосеев в конце семидесятых погиб от рук молодых подонков.
Он работал водителем на "Урале". Проезжая по дороге мимо большелугского кладбища, которое расположено далеко на окраине посёлка, он увидел впереди своей большегрузной машины толпу молодёжи с переносными кассетными магнитофонами. Володька долго и настойчиво сигналил загородившим путь и не обращающим ни какого внимания на движущий транспорт по дороге. Володька, по рассказу его матери,
выскочил с машины с монтировкой, видимо попугать, но получил удар магнитофоном в висок... Мать плакала, а мне было очень грустно и обидно, что
окружающая реальность жестока и несправедлива. Я тогда приезжал с Крайнего Севера на похороны матери, которая угорела у своей подруги в её же доме, закрыв, а это случилось на Новый Год, задвижку печи, которая топилась углём. Матери было всего 53 года. Остался один старший брат. Он проживал в моём доме, который я оставил ему, вернее подарил. Через год брат пропивает мой дом и умирает сам. Всему виной пристрастие к алкоголю... С тех пор я один.
    А брата я не успел похоронить по человечески. Его похоронили как всех тех, у кого не было родственников - под номером.


                Алзамай.


А на лето я уезжал в Алзамай, где обосновались дед Николай Крисантьевич с бабушкой Ниной Мартемьяновной, она с 1901 года рождения, а дед - с 1903 года.
Жили они как кошка с собакой. Бабка постоянно ворчала на деда, дед молча всё выслушивал до той поры, пока хватало терпения, потом он взрывался и своей широкой ладошкой ударял бабку по корпусу, и бабка залетала или под кровать, или куда-нибудь в угол дома. После такого казуса бабка на долго замыкалась в себе, и в доме воцарялась тишина. Дед курил махорку. Но не дома, а на заваленке. Пригреет солнце с утра, дед прищурится, бывало,сидя на завалинке и закручивая цигарку с газетного квадратика, послюнявит, приклеит и зажигает, а потом и говорит мне: - Учись, Анатолий...учись, тебе надо учиться... Я, в свои 16 лет, воспринимал это как всеобщий ленинский лозунг того времени: "Учиться! Учиться! Учиться!" и поэтому не особо задумывался о будущем. Меня устраивало настоящее, где всё мне казалось необычным, где весь мой внутренний мир витал в мечтательных грёзах. В этом маленьком городишке я познакомился с девочкой Валей Хващевской. Она на год была постарше. Мы просто встречались, разговаривали, мечтали о будущем, даже пробовали целоваться. Природа же требовала своё! Но нам не хотелось обременять себя детьми... А о предохранительных средствах даже и не думали, сжигая позывы волнительной страсти за неуёмным стуком сердец. Глупенькие птенчики...Потом мы расстались. Писали друг другу письма. Признавались в любви. Но время шло. Забылись адреса и где-то затерялись конверты. Через три года я снова приехал в этот городишко,
с надеждой основательно обосноваться, и случайно с друзьями был приглашён на вечеринку праздника - 7 ноября. Друзья привели меня к маленькому старенькому рубленному домику с ветхой калиткой и таким же забором вокруг огородика. А вокруг белым-бело! Снег. Зима. Минус 20-25... Входим в домик и ба! Я узнаю хозяйку - Валя! Вот так встреча! А она не одна - с ребёнком, но мужа нет, нет вообще. Дело в том, что вблизи Алзамая находится воинская часть. Так что ясно.
Засандалил военный защитник нашей Родины себе подобного и исчез, возможно в другую "горячую точку". Валя так мило и заискивающе смотрела на меня, но я был теперь всего лишь только знакомым её товарищем... В доме Вали было скромно, если не сказать, что слишком бедно. Единственным состояние всего интерьера был радиоприёмник Рекорд с грампластинками. Зато на праздничном столе была сибирская закуска и много бутылок водки! Народ - молодой в основном - и девушки и парни от 17 и до 30 годков, собралось не более 20 особей. И - начались поздравления, комплименты, всеобщий гул голосов и тосты под звон стукающихся гранённых стаканов, - а вот бокалов и рюмок здесь не было вообще!
В общем получилась грандиозная пьянка из этого праздника с гулом разговоров, песен  граммофона, с танцами и традиционным: " Ты меня уважаешь?".

А проснулся я среди ночи в постели рядом с девушкой под одним одеялом, она очевидно была одной из тех, которые отмечались на "грандиозном празднике" в Валином домике. Девушка тоже проснулась и спросила:
-Принести воды? Не сушит?
-Сушит. Принеси.- А как же её зовут, подумал я. Спрашивать было как-то неловко, и поэтому я молчал до тех пор, пока не услышал с соседней комнаты голос другой девушки:
- Валя, есть у вас сигареты?
- Есть.
- Дай одну нам.
- Берите, - отвечала Валя, не желая нести в их комнату сигарету. Она принесла мне кружку холодной воды, которую я с жадностью выпил до дна.
- Ещё.
- Нет, спасибо, Валя. Ух, и тяжело с похмелья...
- Есть пол-бутылки, я со стола забрала. Все итак ужрались. Вдризг пьяные.
- Налей. И закусить что-нибудь.- И Валя пошла на кухню, налила мне в стакан водки и принесла с куском хлеба.
- А огурцы есть солёные? - спросил я, явно не желая закусывать одним хлебом насущным.
- Есть, но они в погребе, надо туды лезти.
- Ну, дак какой разговор?! Давай я сам слажу. - и я нехотя вылез из под тёплого одеяла и открыл крышку подполья. Включили свет. В подвале под полом были закрутки и с огурцами, и с помидорами, а ещё и и вереница разных банок со специями и вареньями. Выпил, закусил, полегчало. Вышел во двор, накинув шалку на голое тело. Во дворе лежал свежий белый снежок. Хорошо и прохладно. Скоро утро, а пока ещё темно.

Здесь в г. Алзамае я задержался всего на год, но событийный ряд был насышен такими эпизодами, что не рассказать об этом просто не могу. Во-первых, я, сначала, перед заморозками - осенью устроился на работу разнорабочим в Туковский леспромхоз, и одновременно поступил и в вечернюю школу - заканчивать восьмилетку. Учился и работал. И это в 17 лет. Однако молодость не давала засиживаться за учебниками и никакого покоя не было и после работы. Молодость звала на улицу, звала знакомиться с этим миром разнообразия окружающей среды, где не только ландшафт города и природы волновали сердце, но и красивые сибирские девушки! Из-за которых не раз случались драки с такими же молодыми и "весёлыми" ребятами. Кстати, время провождения выходных после рабочей недели не обходилось без алкогольных напитков среди друзей и знакомых. Я не имел пристрастия к алкоголю, и это мне всегда помогало на уличных столкновениях со шпаной. А драться я умел неплохо, к тому же постоянно тренировался перед зеркалом, так как "груши" не было, а в спортивном магазине она стоила приличные деньги, как и боксёрские перчатки. Поэтому в моём арсенале спортивного инвентаря была только 32 кг. гиря, тройные брезентовые рукавицы,
да холщовый мешок с песком... Каждый раз, когда после работы я шёл в вечернюю школу, бабушка мне ложила во внутренний карман тяжёлую и мощную отвёртку со словами: "Бери, внучок, здесь опасно как стемнеет..." И правда, был слух, что в очко туалета на железнодорожном вокзале якобы спустили пассажира, перед этим его обобрали, а потом зарезали. Верить этому или нет, но город был наводнён криминалом, может потому, что сюда в Сибирь ссылали с юга и с центральных регионов страны весь сброд отбросов человеческих. Честно говоря, я не любил носить в нагрудном кармане шалки эту самую отвертку, и поэтому каждый раз вытаскивал её из кармана и ложил на место.

Но да хранит нас всевышний - бог! Верить я верю в высшие силы, а вот в церковь
почему-то сильно не тянет. А случилось следующее: после работы собираюсь я в вечернюю школу, и не заметил как бабулька вложила мне в карман эту самую злополучную отвёртку. А так как шалка - это зимнее ватное пальто с большим воротником из цигейке до самого пояса, как у того барина из прошлого века, то вес этой отвёртки был совсем не ощутим! И вот после вечерних уроков восьмого класса, где учились такие же как и я, и даже постарше, в двенадцатом часу - ближе к полночи, все стали кучками разбредаться по домам. Мне же было идти совсем в противоположную сторону, и поэтому я шёл один через железные линии, вплотную мимо вокзала, который был в эти зимние часы в снежном плену сибирского мороза. Низенькие окна вокзала излучали электрический свет, там было тепло и уютно немногочисленным пассажирам, ожидающим своего поезда. Меня приспичило по малому - я свернул в мужской туалет, который был рассчитан на большое количество посетителей. Прохожу в самый конец,но не успеваю толком освободиться от содержимого... как сзади за плечами послышался шум входящих и голос:
- Эй,скидывай барахло... - Я увидел перед собой троих парней с кастетами и сверкающей финкой у одного из них. Что делать?! Сердце забилось, как зверь в клетке. Это страх?! Снимаю шалку, замечаю ручку отвёртки, её в процессе съёма успеваю незаметно всунуть в рукав свитера. Подаю шалку. Один из них берёт.
- Давай, давай, раздевайся, - и здесь я понял, что от сюда живым могу не выйти. Ну, тогда, ребятки, ловите... Быстро выкидываю с рукава отвёртку...Дальше не помню, что я им выговаривал, но оказалось так, что они очутились  в центре туалета, а я у выхода. Таким способом, держа тройку нехороших ребят моей "спасительницей" - отвёрткой я вскоре выяснил, что им интересно кто я такой. Я назвался: Фролов. " Анатолий Фролов - брат твой?" - Я Анатолий Фролов! - Это их обескуражило, они как-то по дикому извинились, составили мне эскорт, сопровождая меня по тёмным переулкам до самого дома, но держась на приличном расстоянии, так как отвёртку я не выпускал из рук.

Оказывается, был в этом городе и второй Анатолий Фролов - здоровенный парняга лет 30 и успевший за драку отсидеть три года. Да, драка, обыкновенная деревенская или городская, не обходилась без жёстких зуботычин и штакетника.А то и ножа. Как это было в Большом Луге, когда солдаты с воинской части дрались с местными из-за девок после вечерних танцев. Так местный всадил нож по самую рукоятку солдатику в голову. Драка закончилась и этот солдатик пошёл мыть голову под колонку. Струя воды полилась на голову, а он рукой провёл до рукоятки и - упал замертво... Ну, вот прихожу я на следующий день на  работу -
в торговую организацию, где я устроился грузчиком, и несём мы на пару какие-то пакеты. Кладовщица кричит нам:
- Фролов, неси пакет сюда! - Соответсвенно, я поворачиваюсь в сторону кладовщицы, поворачивается и напарник.
- Анатолий, Анатолий - кричит кладовщица. Идём оба.
- Ты тоже Фролов Анатолий? - удивляется здоровенный парняга.
- Тоже, - отвечаю. Потом в процессе работы мы разговорились. Я рассказал ему о
произошедшем накануне случае связанным с вокзальным туалетом, где произошёл инцидент с городскими хулиганами.
- Покажи мне их, - озверел Анатолий Фролов, - я с них шкуру сдеру.
- А чёрт их знает! В туалете свет тусклый...рожи пьяные. Но проводили меня до самого дома, когда узнали, что я Фролов, да ещё и Анатолий. Тёзка ухмыльнулся.
- Если кто здесь тронет - говори, - предупреждает он.

                И снова Большой Луг.

И снова память возвращает меня в посёлок Большой Луг.Помню после диспансера, после трёх месяцев накачки организма таблетками и уколами, я встретился со своим другом Колькой Копыловым, и мы решили отметить это дело спиртным, как это принято почти во всей нашей бескрайней Сибири.Купили водки. Решили отмечать у него дома. Родители Кольки никогда не отказывались от спиртного, поэтому и они составили нам компанию. Закуска была хорошей по тем временам и аппетитной. На столе, кроме солений было и сало и колбаса - высшего сорта и качества! Не то что сейчас. В общем,с торжественным тостом и пожеланием крепкого здоровья, отец Кольки налил всем и себе в стакан содержимое из бутылки "Московская водка" и все выпили, закусывая.Мать Кольки много не выпивала и вскоре удалилась, оставив порядком захмелевших и разговорившихся мужиков. Разговоры те,конечно, я никогда и не вспомню. Должно быть о делах местных. Но, после изрядно выпитого, а каждый раз добавляли и добавляли в стакан из вновь откупоренной бутылки, произошла ответная реакция организма, напичканная лекарствами. Я взбесился! Потерял рассудок. А что потом творил - уже не помнил. На утро проснулся на деревянном полу их дома связанным по рукам и ногам простынями.
- Коляй, ты где? - дёргая связанными руками, и ничего не понимая, вопросил я, чувствуя, что во рту у меня всё пересохло так, что, кажется,и ведра воды будет 
выпить мало.
- Сейчас развяжу, подожди...- Колька подошёл, внимательно посмотрел на меня и произнёс:
- Ты вчера чуть батю не зарубил топором, еле с тобой справились. -
- А где батя? - мне стало не по себе. Я очень уважал Колькиного отца.
- Да тут, дома. - Колька развязал меня и я побрёл к бате Коляна просить прощения. Колькин отец простил меня.
- С кем не бывает...- сказал он тихо и грустно, отчего мне стало ещё совестливее смотреть ему в глаза.

   У Кольки был аккордеон и гитара. На обеих инструментах Колька играл отменно! Я учился у него только игре на гитаре. Он показал мне основные три аккорда, научил настраивать по слуху, благо слух у меня тоже был, но не такой утончённый как у него. А по вечерам, после жаркого летнего дня, когда звёздная прохлада накидывала всем парням на плечи пиджаки, а девушкам тёплые накидки, собирались на поляне у костра и пели песни под Колькину гитару. А когда пел сам Колян, то все просто с затаённым дыханием слушали проникновенный, бархатный голос. Я так не мог. И вообще он был очень одарённым парнем. Писал необыкновенные стихи, и был, как мне казалось, намного меня интересней девушкам, чем я. Меня, конечно, это где-то там внутри грызло,и поэтому я комплексовал: был не в меру стеснительным. Колька мог запросто подойти к любой девчонке, обнять, пошутить, поулыбаться. А я вот не мог. Тормоз. И этот тормоз в моём лице влюбился в Любу Лубнину, маленькую, меньше полутора метра ростом, со вздёрнутым носиком. Больше в ней ничего-то привлекательного и не было.Но так бывает! Ответной реакции на мою молчаливую симпатию и блуждание под её окном я не получил. Решился как-то и пришёл к ней прямо домой. Тогда ведь телевизоры были не у всех, поэтому многие ходили запросто к тем у кого был телевизор - смотреть фильмы и новости. Вот и я под видом смотрин пришёл к Лубниным.Мать Любаши тоже маленькая, нос горбинкой, лицо узкое с хитрыми голубыми глазками. Её в посёлке за глаза называли еврейкой. Мать копошилась на кухне, а я сидел рядом с Любашей и молча смотрел какой-то фильм. Потом насмелился и предложил ей со мной дружить. Она замялась, и виновато мило и тихо произнесла:
- А я дружу с парнем с Олхи.- Вот такой ответ. Олха - посёлок за Большим Лугом в 15 км. И занесло же её туда, мало ей своих парней! Я обиделся и вскоре ретировался. И Фильм мне совсем стал не интересен...
И вот звёздным вечером, уже по осени, иду я от Кольки по железнодорожным путям
домой в совершенно грустном расположении духа. Выпили мы с Колянам крепко, наверное в честь какого-то события, не помню... Помню, что втемяшилась в голову Любаша. А с ззади в это время шёл товарный, локомотив с грузовыми вагонами. Машинисты увидели на железнодорожном полотне человека, это был я, и включили громкий сигнал. Меня это, наоборот, взбудоражило. " Ну и дави, чёрт с тобой!"... Представьте: летит товарный с ревущим длительным сигналом и вот уже накрывает человека, идущего по его рельсам... А спасло меня, как я потом понял, то что называется мощным воздушным потоком, который образовался в ложбине  горы, где я шёл. Меня оторвало от земли и бросило рядом, у громыхающих колёс. Они стучали перед моими глазами. Но мне было всё равно, только внезапно ужасные  фантазии последствия обрушились на протрезвевшую голову... И вдруг я осознал, что Любаша мне стала совершенно чужда! Теперь я её презирал.

     А вскоре я увидел их - её и его - здоровенного, высокого парня. Она на его фоне выглядела маленькой, взъерошенной и, честно сказать, невзрачной... Через несколько лет я узнал, что он стал спиваться, а были ли у них дети, это меня не интересовало. Моя жизнь в посёлке Большой Луг пошла своим чередом... (продолжение следует)