Парадная кровать фюрера

     Скорцени  стоял в кабинете Гитлера  в строгой позе военного человека, со стороны казавшейся напряженной и почтительной.
Это было не так, он ничего не боялся и никогда не перед кем не пресмыкался, на это были причины, большие, чем независимый характер, личная смелость и фатализм.
После первого путешествия на Тибет, мишура удачливого, смелого, наглого боевика    слетела с него  за ненадобностью.

Это был другой человек, который бесстрастно наблюдал за течением событий и в то же время принимал активное участие во всем, что касалось главных планов будущей империи.
Его сверхъестественная энергия удивляла и плодила легенды, он мог долго быть без пищи не испытывая голода, мало спал и ему было достаточно двух-трех часов для полного восстановления.

 К Гитлеру он относился с холодной брезгливостью и презрением, особенно после того поручения, которое фюрер считал главным в его следующем тибетском походе.
Ничего не могло изменить его отношения к фюреру, потому что Там, подтвердились его предположения, которые были в начале смутными и даже словесно не оформленными, больше интуитивными.
Там они обрели стройную логическую систему.

Личное поручение, о котором фюрер говорил с ним с глазу на глаз, сначала показалось Скорцени мистическим бредом патологического идиота, как, впрочем, и  вся идея его второго тибетского похода.
Но когда Отто Скорцени были продемонстрированы затруднения вождя, он был поражен нечеловеческим внутренним  устройством органов размножения и впервые серьезно отнесся к миссии этого человека, да и человека ли?

Доктор Райх много повидал за свою многолетнюю практику, не только в области урологии, в которой он был безусловный авторитет, но и в других сопредельных отделах медицины.
Он находился в приятельских отношениях с лучшим паталогоанатомом Берлина доктором Крейгом и не пренебрегал практическими упражнениями и в этой области, понимая, что это необходимое условие успешной работы в хирургии.

Пауль Райх  считал себя больше человеком науки, этимологии медицины, которую он обожал, но практика давала ему средства, которыми нельзя пренебрегать, даже если не имеешь семьи.
Поэтому он был несколько удивлен, когда к нему обратился Адольф Гитлер, тем более был несказанно удивлен, когда тот потребовал от него письменного подтверждения о полнейшей конфиденциальности.

Напрасно доктор Райх благодушно объяснял, что тайна пациента свята не только для него, а вообще для всех медицинских работников, но условие пациента было выполнено.
По просьбе Гитлера он закрыл на замок дверь в кабинет, предварительно попросив медсестру покинуть его, тщательно вымыл руки и, повернувшись к Гитлеру, намного склонил голову набок, выразив почтительность и внимание.

То, что произошло потом, несмотря на внешнее спокойствие, выработанное  многими годами, он до конца жизни помнил эту минуту.
Гитлер расстегнул брюки, и они упали на туфли (фюрер был в штатской одежде),  затем, выдержав многозначительную паузу, спустил трусы, и Пауль Райх увидел воронку.

То место, где полагалось быть фаллосу, оказалось воронкой, уходившей вглубь плоти, все остальное было на месте.
Ничем не выразив, смущения или боязни, доктор Райх присел на корточки и докторским голосом произнес:
- Расставьте ноги пошире, пожалуйста, мне надо осмотреть.

Чуткие и прохладные пальцы легли на пупок и, неторопливо пальпируя живот, продвигались вниз, к воронке.
Примерно на середине пути Пауль Райх обнаружил уплотнение величиной с кулак, твердое как камень.
Оно было твердое и несколько бугристое, пропорционально бугристое, непохожее на опухоль, а скорее на инородное тело непостижимым образом попавшее внутрь человека.
- Давно вы ощущаете это? –  спокойно осведомился доктор Райх, как будто речь об аппендиците или грыже.

 -Сколько себя помню, - отозвался Гитлер.
Словно гора с плеч спала, доктор бесшумно выдохнул, в нем проснулся азарт исследователя, напряжение ушло, и разум заработал четко и последовательно.
Воронка была неглубокой, кожа ничем не отличалась от остального тела, из её глубины свисал отросток по виду и размеру похожий на пухлый женский мизинец, мягкий и беспомощный.

     У основания отростка  начиналось твердое,  кожа была более грубой и слегка шероховатой, бурого оттенка.
Доктор Райх был человеком многоопытным и осторожным, поэтому избегал  на приеме пациентов таких слов, как «понятно» или «хорошо», и это не однажды сослужило ему добрую службу.

     Вот и сейчас, он  раздумчиво сказал «так» и попросил Гитлера снять брюки до конца.
 Аккуратно повесил их на стул и пригласил пациента лечь на кушетку, которую застелил свежей простыней.

     Вновь тщательно вымыл руки, смочил ватный тампон спиртом и долго протирал им  ладони,  раздумывая,  какой инструмент поможет ему справиться с задачей. 
Прошептав еще раз «так» он решительно взял в руки никелированную штуку, похожую на ложку, но наклонившись над кушеткой,  раздумал и положил её на место, смазав руки душистым тальком.

     Включив мощную операционную лампу, он бережно раздвинул ноги Гитлера, и вновь прохладные и гибкие пальцы стали пальпировать теперь уже саму воронку продвигаясь  вглубь.
Не обращая внимания на отросток,  доктор обследовал  шероховатую плоть, из которой этот «мизинец» и произрастал.
Он наклонил голову, словно прислушиваясь к собственным мыслям и, продолжая осмотр, обнаружил, что искал – глубокую складку, расщелину идущую  внутрь.

     Гладкий прохладный палец чуть продвинулся вглубь, и Райх запоздало пожалел, что не смазал руки стерильным вазелином.
Участливо взглянув на Гитлера, спросил:
- Не беспокоит?

     Тот не ответил, отрицательно мотнув головой.
Еще полсантиметра вглубь, первая фаланга указательного пальца была уже там.
Периферийным зрением доктор Райх следил за  пациентом, контролируя реакцию, и заметил блаженную улыбку, появившуюся на лице Гитлера.

     Не успев оценить ситуацию, он услышал легкий шорох, и получил по носу удар кулаком.
Нос стал горячим, налился кровью, и доктор Райх почувствовал её на губах и подбородке.

     Кулак выстрелил из воронки, он  был не такой уж большой, но очень твердый с грубыми, серыми и обкусанными ногтями.
Доктор очнулся от громкого заливистого смеха.
Запрокинув голову, Гитлер беззаботно гоготал, подрагивая голыми ногами.

     Вид доктора Райха с разинутым ртом, окровавленным носом и выпученными глазами вызывал у фюрера приступ неудержимого смеха.
Немного опомнившись,  Пауль Райх увидел, что ударил его не кулак, а громадный фаллос, а может быть это был и не фаллос, а что-то иное, его заменявшее.
Это что-то выскочило из воронки, как зверь из пещеры, дождавшись, наконец, своей жертвы.

     Бугристая голова его была увенчана шестью наростами, что вначале и показалось доктору ногтями.
Доктор Райх не замечал капавшей из носа крови, пока Гитлер не сделал брезгливый жест рукой.

     Машинально, но аккуратно он промокнул нос салфеткой, не сводя глаз с невиданной казуистики.
Пауль привык даже мысленно выражаться научными терминами, это стало его натурой, ведь прежде всего, он был исследователем.
То, что вначале он принял за ногти,  больше были похожи на хитиновые  наросты, Райх невольно вспомнил о динозаврах, об их чудовищных гребнях и панцирях.

     Ногтей - наростов было шесть, они были величиной с ноготь, светло коричневого цвета с более светлыми крапинами и симметрично располагались по окружности головки, посредине которой меланхолично болтался отросток-мизинец.
- Угу, мочеиспускательный канал выведен наружу, разумно, - констатировал  про себя доктор.

     Ствол был не велик, почти как  у среднего человека, но головка была действительно похожа на кулак и вызывала даже не отвращение, а скорее животный страх.
Словно ожило первобытное чудовище, неведомо как попавшее в цивилизованный мир и предъявившее на него свои права.
 
     Пауль  Райх немало повидал таких рукотворных «произведений», в основном это были уголовные типы, которые искренне считали, что вживленные в пенис янтарные шарики или шарики от миниатюрных подшипников способны вызвать восхищение не только у женщин, но и у соперников, а также укреплять их авторитет.
Вульгарные ухищрения королей уголовного мира часто стоили им не только свободы, но и жизни.

     В следствии венерических заболеваний, не соблюдения гигиены и других пикантных причин, у героев уголовной полиции часто возникали воспалительные процессы, которые всегда успешно лечил доктор Райх за немалые гонорары.
Для криминальной полиции  интимные подробности были важными приметами для розыска.
И вот он видит нерукотворный орган, вид устрашающий, конечно, но ведь это живая плоть, и она подчиняется все тем же законам природы.

     Незаметно, но ощутимо Пауль Райх почувствовал себя совершенно незащищенным и уязвимым, мистический ужас сковал его.
Независимо от его воли ссутулились плечи, чуть согнулись колени, его тело неожиданно захотело уменьшиться и стать незаметнее, интонация стала заискивающей, голос тише.
Это был уже не известный и преуспевающий профессор, а немолодой и зависимый человек.

     Именно зависимый, потому что был посвящен в тайну, которую он должен будет унести в могилу. Весь вопрос – когда?
Исследовательский ум Пауля Райха блестяще справился с этой задачей.
Молитвенно сложив руки и придав голосу восхищение и даже восторг, он произнес фразу, которая спасла ему жизнь, обеспечила головокружительную карьеру и позволила умереть в возрасте восьмидесяти девяти лет в собственной постели.

     - О! Вы величайший человек нашего века! Таким богатством, нет, не таким, гораздо скромнее, обладали только два человека в мире.
Это Александр Македонский и Нерон!
Вы поистине великий муж великой Германии!

     Известно, что преобладающими чертами личности Гитлера был гипертрофированный нарциссизм и национализм.
Неудавшийся художник и архитектор, он с радостью уплывал в страну фантазии и мистики, где всегда был великим, гением, могущественным повелителем.
В дальнейшем, особенно на митингах, где основную часть составляли женщины, Гитлер часто называл себя мужем великой Германии.

     На самом деле поистине великим мужем сейчас был сам Пауль Райх, который в одну секунду превратил ужасное - в грандиозное.
Никакими сведениями о необычных отклонениях у Александра Македонского и Нерона он не обладал.
Всегда можно сказать, что еще студентом где-то читал, но не помнит где.

    Идея была притягательной и наполненной  обаятельной магией величия, по самодовольной физиономии Гитлера было видно, что она ему весьма нравится.
А ведь чуть было с его языка не сорвался вполне уместный по ситуации вопрос: «А как это у вас происходит с женщинами?»

     Но сейчас…, сейчас есть возможность его переформулировать, потому что вопрос этот неизбежен.
Пауль знает как его задать, чтобы он звучал величественно и милостиво, как и подобает будущему диктатору.
Не к спеху, но все-таки, например:
     -Как приспособиться влюбленным крошкам к непостижимому великану? Или что-нибудь в этом роде, не скупясь на пафосные слова.

     Гитлер вполне оценил Пауля Райха, впоследствии доверив ему найти хирурга гинеколога для Евы Браун, чтобы сделать ей операцию, и достичь хоть какого-то физического соответствия с вождем нации.

     Операция была сделана неудачно по причине реальной и объяснимой – ни один женский организм не мог даже отдаленно соответствовать тому, чего не было в природе человеческой.
Ева  до конца жизни употребляла наркотики, заглушавшие нестерпимые боли при редких случаях близости с фюрером.

     После ночи любви она несколько дней не поднималась с постели, темные круги под глазами объясняла непрестанной  тревогой о любимом Ади.
Ночи любви были довольно редки, их могло не быть вообще, но Гитлер заботился о своем здоровье, и  по рекомендации своего личного врача совершал эти, с его точки зрения совершенно ненужные и бессмысленные акции, для поддержания нормального гормонального уровня.

     Гитлер был холоден, к женщинам и относился как к необходимым аксессуарам.
Они должны быть красивы, благоразумны, подчеркивать его мужественность, быть изящными элементами интерьера.
Была еще одна причина для совершения этих актов, более важная, чем таинственные гармоны.
Гитлер был уверен, что пока он мужчина – он вождь, по крайней мере, так было в природе.
Вожаком стаи может быть только сильный самец, так было всегда.

     Гораздо разумнее было бы, если бы человек оценивался по силе духа, интеллекта, таланта, - самодовольно размышлял будущий диктатор, лежа на кушетке и голый ниже пояса.
- Но человечество, такое же стадо, -  констатировал  вслух Адольф Гитлер.
- О! Вы величайший из вождей, - нисколько не стесняясь грубой лести,  слащаво забормотал Райх.

     - В одном человеке собрано все самое уникальное, - игриво добавил он.
- Мне жаль тратить свои силы, чтобы быть похотливым самцом в угоду толпе, - драматически выговорил фюрер.
Гитлер был хорошим актером и патологическим лжецом.
Примешивая  к лживым заверениям малую толику правды, он мог виртуозно внушить толпе самые бредовые идеи.

     Гримаса брезгливости вернулась на физиономию Гитлера, давая понять, паршивому  докторишке, что такие низменные подробности жизни не имеют право быть.
Привычным движением он вернул своего урода на место.
На Пауля Райха вновь смотрела казуистическая воронка с жалким отростком-мизинцем, предназначенным для отправления малой нужды.

- О!– восторженно захлебнулся доктор Райх, - ваши соратники и не догадываются об истинном смысле вашей любимой позы – ладони сложены внизу живота, а ноги немного расставлены! - и залился  почти неслышимым угодливым смехом.

- Они слепо и бессмысленно подражают  величайшему вождю, не понимая ни космического величия, ни истинных причин, ни ваших замыслов, ни ваших движений.
О! Вы планетарный гений и вождь новой расы, вы её первый человек!
Пересластил, пожалуй, - опасливо подумал доктор Райх, но увидев ухмыляющуюся физиономию Гитлера, успокоился.

- Я не могу тратить свою жизненную энергию на то, чтобы извлекать его наружу при надобности, - брюзгливо перебил доктора Гитлер, - мне необходимо верное средство, чтобы не отвлекаться на эту чепуху. Я не хочу тратить на это слишком много сил, которые нужны Германии, - непреклонно заявил фюрер.

     От страха у доктора Райха закружилась голова, он-то уж точно знал, что все подобные средства имеют сильные отрицательные эффекты, которые при частом употреблении проявляются весьма быстро.
Голова кружилась не только от страха,  она работала с бешенной скоростью, спасая себя и бренную шкуру Пауля Райха.
Поистине энциклопедические знания, которым нет цены, спасли доктора Райха, и не только спасли, но подняли его авторитет на недосягаемую для остальных его коллег высоту.

     Опять почтительно склонив голову набок, доктор Райх доверительно сообщил, что все известные средства обладают в той или иной мере негативными побочными эффектами, разрушающими здоровье, особенно печень.

     Как правило, ими пользуются жалкие неудачники, Пауль Райх знал, куда подсыпать соли.
Гитлер, выражаясь современными терминами, вел здоровый образ жизни. Он был почти вегетарианцем, не курил, спиртное пил редко и символически, не употреблял крепкий чай, а кофе вообще не пил, считая его привычной гадостью для тупых буржуа.

- Бесспорно,  нужна магическая сила, вся эта химическая ерунда для неврастеников, - и воодушевившись, добавил, неожиданно для себя опять перейдя на пафос, - только великие посвященные Тибета способны дать необходимую энергию, - попутно размышляя, что Тибет далеко, даже если организуют экспедицию туда, то времени будет достаточно, чтобы что-либо предпринять.

     В Германии о Тибете в то время много говорили и писали, употребляли символы и рисунки, предположительно рассуждая о сокрытой до времени мудрости веков и возрождении арийской расы.

     Во все это доктор Райх не верил ни в малейшей степени, в нем вопил инстинкт самосохранения, который мгновенно выдал эту идею.
Несмотря на невнятность и маловероятность предполагаемых чудес,
экспедиция в Тибет была предпринята на удивление быстро.

     О ней знали только два человека кроме фюрера.
Перед экспедицией к доктору Райху пришел мужчина в штатской одежде назвавшийся Шульцем.
Без лишних слов он приказал изложить суть проблемы, которую можно решить только столь дальней поездкой.

     Он не пытался скрыть сарказма и насмешки, штатский костюм бесстыдно демонстрировал военную выправку, власть и силу.
Он был явно раздражен, как бывают раздражены молодые люди провинциальными суевериями старых баб.

     Доктор Райх вежливо высказал недоумение на заданные господином Шульцем вопросы, искренне огорчившись, что не может быть ему полезен, поскольку не понимает о чем идет речь.

     Господин Шульц мечтательно смотрел на белоснежный, туго накрахмаленный халат доктора Райха, и представлял, как его кулак с зажатой свинчаткой  сокрушит сейчас нестерпимо противную  профессорскую физиономию.

     Халат расцветет красными брызгами, и этот высокомерный интеллигентишка будет ползать по полу как червяк, захлебываясь собственной кровью и крошевом из раздробленных зубных протезов.

     Он примерился,  чтобы было удобнее ударить, но наткнулся на холодный и спокойный взгляд профессора.
Свинчатка  скользнула в карман, господин Шульц наскоро откланялся и вышел из клиники.
Проверка состоялась.

     Доктор Райх был холостяком, он жил со своей матушкой, почтенной фрау Эльзой,  в просторной и комфортабельной квартире в тихом и зеленом  центре Берлина.
Молодость доктора Райха была посвящена науке, а потом одиночество стало привычным, и по правде говоря, он и представить не мог, как в этой уютной и тихой  квартире может поселиться чужая женщина.

     У него была постоянная подруга, вдова его погибшего коллеги, кареглазая Марта, которая принимала его таким, каким он есть.
Она знала все на свете про самых видных людей Германии и не только потому, что была владелицей нескольких газетных киосков в самом центре.

     К ней непостижимым образом стекались светские интриги, политические скандалы и все,  даже  самые пошлые и вульгарные сплетни.
Доктор Пауль обожал сплетни, хотя тщательно скрывал свою страсть, но втайне считал, что перемывание костей ближним и дальним, является залогом хорошего настроения и долголетия.
Он даже ссылался в этом на одного из известных психологов, подтверждавших эту теорию, как способ избавления от излишней агрессии и напряжения.

     Именно от Марты доктор Райх узнал о гибели родственницы Адольфа Гитлера. По официальной версии это было самоубийство из-за неосторожного обращения с оружием.
Слухи ходили самые невероятные, по одному из них, Эля забеременела от Гитлера, который приходился ей сводным дядей, и не хотела делать аборт.

     Поговаривали, что своей подруге Эля однажды призналась, что её дядя просто урод и чудовище, скрывающий под цивилизованным фасадом самые  извращенные желания.
Это дело не получило огласки, но вся Германия знала о случившемся,  девушку часто видели старые члены партии, с которыми она встречалась вместе с Гитлером в старых берлинских кафе.

     Марта взахлеб рассказывала Паулю о всевозможных версиях и предположениях по поводу смерти Эли.
 После визита Адольфа Гитлера,  доктор Райх мог предполагать, что случилось с очаровательной Элей.
Он не стал напрямую спрашивать об этой истории у доктора Крейга, известного патологоанатома, с которым давно сотрудничал и был его старым другом.

     Просто обронил фразу, что фюрер обещал оказать помощь в расширении лаборатории, но находится на грани нервного срыва в связи со смертью родственницы  и начатое дело застопорилось.

- Да, это ужасно, бедная девочка,  даже я не встречал в своей практике такой чудовищной смерти…, я имею в виду, что умер едва распустившийся листок, то есть цветок - признался доктор Крейг и, странно взглянув на Райха, заговорил о другом.
Последний раз он рассуждал о цветах в четвертом классе училища на уроке ботаники.

     После хорошего ужина в очень приличном ресторане, куда Марта никогда не попала бы без своего друга из-за патологической жадности, они пошли пить кофе в одно из модных милых кафе. Пауля вовсе не смущала скаредность подруги, напротив он считал, что бережливость должна быть свойственна женщине.  Марта копила приданое и это так естественно, красота и ум хорошо, но вместе с солидным капиталом, просто замечательно.

     Его любимая мамочка, будучи очень обеспеченной женщиной, вечно прикидывалась бедной и несчастной вдовой, беспощадно экономя на всем и всегда. Зато в потайном ящичке все прибывали и прибывали швейцарские франки, фунты стерлинги и даже американские доллары, марки у фрау Эльзы не котировались. Доктор Пауль помогал матушке в добывании иностранной валюты через верных людей, в конце концов, все достанется ему.

     Разомлевшая от вкусной еды и восхитительного десерта, Марта трещала, как пулемет, наклонившись к самому уху Пауля, стараясь доставить ему удовольствие последними горячими новостями.

     Марта не стеснялась, уж она-то знала, что под профессорской внешностью скрывается бессовестный и любопытный мальчишка, который больше всего любит подслушивать разговоры взрослых, особенно мамы, её подруг и соседок.

     Марта до мельчайших подробностей знала всех поклонниц и подружек фюрера и его окружения, как официальных, так и тайных.
Ей были известны время и место их встреч, их туалеты, духи и прически, милые подарки и другие знаки внимания, которые оказывал им известный человек.

- Ты знаешь, поговаривают, что он импотент, гомосексуалист или гермафродит, или еще что-то в этом роде.
Ну сам посуди – гладит ручки, дарит букеты, смотрит, знаешь та-а-к, грустно и значительно. Море авансов, а дальше – ни-че-го! Фюрер  не знает, что такое любовь, он способен только на жалкую имитацию.

     Две дурочки уже стрелялись из-за него.
- Как стрелялись? На дуэли?
- Да нет, сами, от неразделенных чувств, в Английском парке, у заброшенного грота, как в романе.

     С женщинами он ведет себя безупречно, я имею в виду внешнюю, публичную сторону общения – всегда откроет дверь и пропустит женщину вперед, не сядет первым, короче, ловко симулирует порядочного человека.
 
     Пауль Райх никогда не расспрашивал свою подругу о том, что его интересовало, но одобрительными междометиями и жестами поощрял её желание производить впечатление самой информированной женщины Берлина.

- Теперь эта потаскушка Ева претендует быть единственной и неповторимой, ничего у неё не выйдет,  Адольф Гитлер никогда не женится на ней. Женатый мужчина – это не герой.

     Так и будет болтаться по съемным квартирам и ждать, когда её соизволят навестить, - язвительно продолжала Марта, цепким взглядом посматривая на  почтенную публику.

     Отношения Евы и Гитлера, действительно, развивались неровно, он то изображал роль заботливого опекуна и покровителя, то сурового рыцаря, а после гибели Эли их отношения почти сошли на нет.

     Гитлер был занят политикой, виделись они редко, отношения не продолжались, но и не были завершены.
Ева чувствовала себя незаслуженно обиженной  и брошенной Ади, в которого она к тому времени успела влюбиться, а может быть, просто привыкла считать его своим постоянным кавалером.
 
     Неопределенность отношений носила оттенок пренебрежения с его стороны, и она решила завершить их выстрелом в сердце из отцовского пистолета, написав при этом прощальное письмо.

     Узнав новость, Марта не поверила в серьезность этого поступка:
- Аферистка, не знает, как выбраться из нищеты, на все готова, лишь бы сбежать из семьи, где папаша Фриц не дает ей разгуляться.
Нашла, кому подражать – богатым истеричкам, которые с жиру бесятся, все эти фокусы из паршивой комедии не для шлюшек из низов.

- Да нет, дорогая, это не фокусы, пуля прошла рядом с сердцем, это не инсценировка, ей очень посчастливилось, что осталась жива, нетерпеливо перебил её доктор Райх.
- Ну, не знаю, лично я не верю в эти гомеровские страсти.
Хотя, знаешь, тщеславие тоже страсть, - Марта что-то прошептала и мелко перекрестилась.

     После операции, которая должна была переделать организм Евы под «особенности» фюрера, ей все-таки были выделены в рейхканцелярии отдельные апартаменты.
Врачи предупредили, что  Ева никогда не сможет родить, но Гитлера это не волновало, он был лишен доброты, чувства ответственности и вообще всякой морали.

     Разрушение и ненависть к жизни были его сущностью и проявлялись во всем без исключения, он был просто одержим тягой ко всему мертвому.
Он ненавидел не только евреев, цыган или славян, он ненавидел всех и питался ненавистью, она давали ему энергию ярости и разрушения.

     Лишь несколько генералов и гауляйтеров во главе с министром вооружений и боеприпасов Альберта Шпеера, предотвратили тактику выжженной земли в самой Германии.
До конца жизни Гитлер лелеял мысль об уничтожении немецкого народа, если он не оправдает его надежд.
     Еще в 1942 году он цинично высказался, что «если немецкий народ не готов бороться за своё выживание, ну хорошо – тогда он должен исчезнуть!»

     Для Гитлера это, действительно, было хорошо, ему нечего было терять с тех пор, как умерла Эля – все остальное не имело никакого значения.
Пусть умрут все, все равно в живых остался только человеческий мусор, герои погибли первыми.

     Ненависть исходила от него незримыми ядовитыми испарениями, которые заражали всех вокруг, убивая все живое и здоровое.
Но с окружающими его женщинами – секретаршами и машинистками, он играл роль любящего и строгого отца.

     Это не мешало ему держать на письменном столе фотографию, замешанных в заговоре генералов.
Они висели на мясных крюках со спущенными штанами.

     Его собственная смерть и смерть Евы Браун, ставшей заложницей отъявленного некрофила, была закономерным  и неизбежным финалом.
Ева Браун была связана с ним теперь самой формой её физического существования, на которую сама дала согласие.

     Несмотря на такую жертву со стороны Евы, её положение было двусмысленно, а отношения с женами нацистских лидеров натянуты и порой унизительны, она никогда не чувствовала себя равной.
Гитлер никогда и ничем не жертвовал ради неё.

     Пауль Райх, человек осторожный, предусмотрительный и очень любознательный, проштудировал всю имеющуюся в университетской библиотеке  литературу по буддизму, но ничего конкретного не нашел.
Все было расплывчато и намеками, кроме самих принципов буддистского учения, которое ему показалось умозрительным и малоинтересным.

     Он сделал запросы в несколько университетов Европы, в том числе в Англию своему другу  профессору Хиллсу.
Чарльз Хиллс учился с ним в Берлинском университете на историческом факультете и был женат на троюродной сестре соседки матери, белокурой и пухленькой баварке Гертруде.
Такое дальнее и неисследованное до конца «родство» было постоянным источником шуток друзей при их нечастых встречах.

      Запросы в европейские университеты носили формальный характер о географическом положении, особенностях этноса, преобладающей религии, культуре, быте, традициях, обычаях и прочих нейтральных сведениях.

      Чарли, невероятно пунктуальный и обязательный в переписке, единственный не прислал ответа. Зато поздно ночью позвонила Гертруда и дрожащим голосом попросила Пауля немедленно приехать в Лондон оперировать бедного Чарли, у которого застрял камень  в мочеточнике.

     Доктор Райх немедленно вылетел в Лондон и, проведя консилиум с лечащими врачами Чарльза Хиллса, принял решение отложить операцию и готовиться к «родам маленького принца», как он окрестил камешек-мучитель.
Через три дня измученный Чарли родил «маленького принца», который оказался точной копией небольшой фасолины, темно коричневой, с белыми крапинами и светлой впадинкой посредине.

     Подняв указательный палец, белый и гладкий, профессор Райх назидательно сообщил, что если есть возможность избежать операции, надо приложить к этому все усилия.
-Дружище, если бы не ты, наши эскулапы распотрошили бы меня как цыпленка, до конца жизни обязан тебе, - признался Чарли слабым голосом.
- Я и не подозревал, что ты так дорожишь своей герметичностью.
Через два - три дня ты будешь здоров и  свеж, как утренняя маргаритка, - пообещал другу доктор Райх.

     На следующий день друзья  с аппетитом завтракали в уютной столовой всем, чем кормила их отменная хозяйка.
- Пауль, что за странное письмо я получил от тебя? С каких пор ты интересуешься  этнографией? – вздернул  брови Чарльз.

- Ах, да я, впрочем, забыл. Твой «маленький принц» все затмил своим появлением на свет, - рассеянно признался доктор Райх.
О моём письме мы поговорим в кабинете, если ты действительно сносно себя чувствуешь.

- Дружище, я отлично понимаю, что ты для меня сделал.
Это настоящий подвиг – убедить наших венценосных докторов не резать меня, для них это противозаконно.
Даже я понимаю своей обывательской логикой разницу между сложной и опасной операцией и родильной процедурой, спасибо Пауль.

     В кабинете доктор Райх усадил хозяина в удобное кресло, заботливо прикрыл ноги и поясницу пушистым клетчатым шотландским пледом и, выдержав значительную паузу, непреклонным тоном  провозгласил:
- Чарли, не спрашивай меня, зачем и почему мне это нужно, просто помоги,  недавно я обнаружил, что тоже дорожу своей герметичностью.
Чарли вскинул голову и приоткрыл рот, но потом неторопливо посмотрел в окно, утвердительно кивнул и великодушно отозвался:
- Договорились.

  Пауль Райх был мастером формулировок, многолетняя практика научила его излагать суть, не называя вещи своими именами, иногда очень малосимпатичными.
Поэтому он очень расплывчато и обтекаемо, в основном в виде философских гипотез стал рассуждать о некой, безусловно, существующей силе, которую человек не в состоянии познать.

     В результате своих рассуждений он зашел в тупик, выходом из которого было бы четкое и ясное изложение проблемы, но назвать её он не мог, потому что тайна, которую знают двое, перестает быть тайной.

     Чарли выручил его, прервав рассуждения, которые пошли уже по второму кругу:
- Мы ведь с тобой никогда не говорили о Боге, я – человек верующий, а ты, насколько я понимаю атеист, - осторожно начал Чарльз Хиллс.
 
- В детстве и отрочестве я ходил в кирху, - возразил доктор Райх.
- Не сомневаюсь, фрау Райх делала все возможное, чтобы ты был добропорядочным католиком.

     Но по сути ты атеист, духовные аспекты жизни тебя никогда  не интересовали.
Мне нет нужды наставлять тебя на этот путь, но существо вопроса таково, что предисловие необходимо.
Жизнь и смерть человека прежде всего имеет духовную природу, материальное вторично.
Когда человек умирает, это, знаешь ли, не просто, как если бы свет выключили, и в комнате стало темно.
 
     Он уходит в мир иной, который также реален, как и этот, хотя и не видим.
Пауль нетерпеливо шевельнулся в кресле, но Чарльз продолжил:
Мысль – самая главная реалия жизни, но её никто не видел.

     Ты, много раз вскрывал черепную коробку человека и живого и не живого, и ты видел мысль?
- Не видел, её никто не видел, а она есть, и все от неё есть, - торжественно произнес Чарли.

     И, помолчав, добавил:
- Также есть совесть, любовь, сострадание… их тоже никто не видел.
Радиоволны, магнитное поле, гравитацию – мы не видим, а она есть, это и было всегда, но человечество узнало об этом недавно.

     Земля всегда была круглой, но того, кто отстаивал эту истину, сожгли на костре.
В то время, когда землю не считали круглой, было написано немало  диссертаций о её плоскости и это было научно доказано.

     Думаю достаточно, может быть я не убедителен, да ведь я не убеждаю, просто напоминаю тебе о том, что ты и сам хорошо знаешь.
То, о чем ты спрашиваешь, безусловно, существует, и не только в Тибете, но поскольку тебя интересует Тибет, то и там тоже.

     Надеюсь, ты понимаешь, что энергия, полученная там, гибельна для людей.
Есть один источник энергии, то есть жизни, пригодный для нас и адаптированный для людей – это Господь, потому что мы созданы по его образу и подобию.

     То, что я говорю сейчас примитивно и даже вульгарно,  но так, как подобает об этом  говорить тебе пока недоступно, не обижайся, но это так.
Не могу тебе объяснить как, но суть вопроса мне понятна и я обязуюсь хранить твою тайну.

     Если тебе дорога твоя душа и сама жизнь, сведи к минимуму свое участие в этом деле, поверь, найдется немало желающих проявить себе на этом поприще, постарайся сделать так, чтобы их было как можно больше, для тебя это спасение.

     Пауль Райх не торопился с ответом, он озадаченно пожевал тонкими губами и потер похолодевшие уши, как будто услышанное окатило его чем -то ледяным и неотвратимым.

     Вопреки предположениям друга,  Паулю было вполне доступно все то, о чем говорил Чарльз, более того – в тайне от всех он поклонялся Всемогущей Высшей Силе невероятно доброй, любящей, милосердной и милостивой.
Конечно, эта сила был Бог, и он безмерно любил, и безгранично доверял этой Высшей силе но не вполне понимал, зачем ходить в кирху, где пастор не очень внятно читал проповедь и Святое Писание.

     Никакими словами нельзя было выразить Высшую силу, рассказать о ней – пожалуй, но не выразить.
Тонкое, неуловимое, чтобы услышать и понять, надо было настроиться и постараться стать совсем другим, не таким, каким он был в общении с людьми.
Отрешиться от суеты, от себя в этой кромешной суете, чтобы остался только настоящий и вечный человек – стержень, суть, дух.

     Только тогда он слышал, и его слышала Высшая сила, которая руководила им, любила и заботилась о нем.
Он никогда и никому не говорил об этом самом сокровенном и считал, что если когда-нибудь это будет высказано вслух, то эта связь может прерваться.
Все свои помыслы и действия он доверял Высшей Силе и непостижимым образом получал ответы.

     Не на вопрос, а на смиренное позволение что-либо предпринять.
Ответы он получал от своей совести, которую считал контролером, и вариантов ответов было всего два – да и нет.
Его молитвы всегда были искренними, радостными и благодарными за каждое дыхание, за все, что есть.

     Ребенком он восхищался тем, что огонь греет воду сам по себе, без его участия, матушка сидит, а в кастрюле на плите сама собой еда становится вареной, это ли не чудо?
Из крошечного семечка, которое все знает, вырастает огромный помидорный куст и каждое мгновение – красота и чудо.

     Его восхищало электричество, и сколько бы о нем не объясняли, все равно оно оставалось волшебной тайной, чудом из чудес.
Он никому не хотел рассказывать об этом, даже Чарли, ему казалось, что только нащупывает зыбкую тропинку в болоте той жизни, которая была вокруг.
Дорогу он должен искать сам, один.

     Особенно сейчас, вопреки всему, он инстинктивно вздрогнул.
Чарли Хиллс попросил горничную подать в кабинет кофе, но сервировочный столик на колесиках в кабинет вкатила сама Гертруда.
Горячие булочки с корицей, цейлонский чай и ароматный кофе, в серебряном молочнике кипящие сливки – ароматы и атрибуты дома, который принято  называть «полная чаша».
Во всем Лондоне не было лучшей хозяйки и лучшей жены.

     Чарльз не стесняясь говорил это в присутствии близких друзей и родни.
 От похвалы Гертруда заливалась счастливым румянцем, который остался таким же, как и  тридцать лет назад.

     Пауль Райх нечасто бывал в доме своего друга и неизменно  отмечал идеальный порядок, опрятность и уют, превосходную кухню, а главное душевную теплоту и любовь между супругами.

     Вот и теперь, когда сильнейший приступ продолжался три дня, и Чарльз держался не только на болеутоляющих лекарствах, а большей степени на терпении,  в доме не было суеты и паники.

     Гертруда была лучшей сиделкой, она четко и умело выполняла все требования доктора Райха, поддерживала в муже спокойствие и уверенность в успехе, что дорогого стоит в этой ситуации.

      Когда Чарльз дремал, Гертруда стояла на коленях и неслышно молилась перед распятием и старинной темной иконой Божьей Матери.
В доме было тихо, тепло и свежо, был завтрак, обед и ужин, который всегда готовила сама хозяйка, дом сверкал чистотой и дышал уютом, который не может создать даже самая лучшая прислуга в мире.

     Это был дом, о котором всегда мечтал Пауль Райх.
Если он женится на Марте, и ей нужно будет рожать, он привезет ее сюда.

     Когда Чарльз женился на Гертруде, то у невесты было всего два платья – одно, в котором она ходила в церковь, а другое на все остальные случаи жизни.
Гертруда была сиротой и воспитывалась у дальних родственников, людей бедных, привыкших считать каждый пфенинг.

     Самое замечательное, что бедность никого в этом семействе не угнетала, и Пауль с Чарльзом не встречали более искренних и сердечных  людей.
Даже в пасмурную погоду в окна маленькой квартирки вливался особенный свет, может быть потому, что стёкла в окнах промывались каждый день по голландскому обычаю хозяйки дома.

     Фрау Эльза, тетка Гердтруды, была родом из Голландии, её предки дружили с самим русским царем Петром, гласила семейная легенда.
Один из русских, уезжая в свою Сибирь подарил хозяйке в знак уважения и признательности красивую и дорогую икону Пресвятой Богородицы украшенную жемчугом и золотой зернью, которая будет хранить её семейный очаг.

     Икона, перед которой молилась Гертруда, была свадебным подарком тетушки и самой почитаемой святыней в доме профессора Хиллса.
Она висела на стене в спальне, где был сделан небольшой уголок с неугасимой лампадой, в точности, как завещал русский царь, обычай этот неукоснительно соблюдался.

     У святой иконы всегда брали благословение на все важные дела, молились о себе, детях и близких людях.
Перед отъездом Пауля Гертруда помолилась о нем, в Германии было уже не спокойно, жизнь в ней менялась стремительно и не в лучшую сторону

    Провожая друга Чарльз задал ему все-таки вопрос о Гитлере:
- Он что, ваш фюрер, в самом деле, выдающийся политик и вождь нации?
- Я далек от политики, но как медик, могу констатировать, что Гитлер обладает гипнотическим даром внушения, причем, дар этот в большей степени действует на толпу, в меньшей – на отдельную личность.

     В толпе он способен  возбуждать политико-половой психоз, этот прием известен с древности, особенно был популярен в  Римской империи.
Уверен, что знания эти он приобрел не усидчивым и скрупулезным изучением римской истории, скорее интуитивной потребностью… животного происхождения.
Доктор Райх пристально посмотрел в глаза другу и Чарльз поспешно подтвердил:
- Не беспокойся, я помню.

     Последние, тяжелые бои за имперскую канцелярию вели 301-я и 248-я дивизии.  Гул и грохот нарастал, накатывался то слитно и мощно, то с перерывами, будто делая вздох для еще более сильного и мощного удара.
Но в этой страшной смертельной агонии была своя грубая и правильная  логика  обыкновенной военной работы.

     На первый взгляд в городских боях царил полнейший хаос, сплошной огонь, уничтожающий все живое, на самом деле все было тщательно продуманным планом.
Специальные штурмовые отряды, составленные  из необходимых подразделений и укомплектованные всем необходимым ресурсом, действовали четко и слаженно.
Именно слаженность и неотвратимость их действий деморализовала противника, лишала его концентрации и воли.

     Командир роты связи Воронов Василий Михайлович выплюнул серый комок и хекнул, но голос не прорезался.
- Язвить тебя в душу, - прорычал он, припав на одно колено у стены.
- Сержанта Казаченкова ко мне, - и отхлебнул из протянутой фляжки теплой и пахнувшей бензином воды.
- Убит, товарищ лейтенант, - отозвался Генка Чистяков, белея забинтованной головой и прислонив её к колесу ротного студебеккера.
- Не убит, ранен тяжело, эвакуирован в санбат, - устало отозвалась санинструктор Лида.

 - Разъязвить тебя в шары, - горестно уточнил капитан.
Коренной сибиряк Воронов Василий Михайлович никогда не матерился и считал это зазорной и нехорошей привычкой.
В его родном селе матершинников не было, матерились только приезжие, да и то недолго, народ не позволял.

     Капитан Воронов пошел на войну солдатом, заканчивал её командиром роты. Основательный и степенный, за чинами не гонялся, служил, как Бог дает, как мог берег солдат и сам не лез на рожон.

     За всю войну ни разу не зацепило, но контузило основательно –вышибло передние зубы, сильно ушибло голову, да и все тело помяло основательно.
Спасло его венчальное колечко, в роте только он один носил обручальное кольцо, никогда не снимал его, и оно вросло в палец.

     Сержант Рая Чижова увидела правую руку командира с кольцом, торчащую из засыпанного землей окопа.
Поправлялся Воронов долго и тяжело, не радовал полученный орден Красной звезды и полагающийся отпуск.

     Ссылаясь на слабость, он попросил направить его в санаторий, где пробыл весь отпуск, прилежно принимая все имеющиеся процедуры.
Вернувшись в роту, коротко объяснил, что не смог бы доехать до дому по причине сильной слабости.

     Война шла своим чередом, но в роте стали замечать, что командир при каждом удобном случае наведывался в санбат или походный госпиталь. Не к медсестрам поамурить, обращался исключительно к врачам мужского пола.

     Беда случилась с лейтенантом Вороновым, врагу не пожелаешь.
Пропала мужская сила у командира после проклятой контузии.
- Лучше б убило, получила ба Надюха похоронку, покричала бы с неделю, а там…
Василий Михайлович не хотел думать, что было бы дальше, потому что краше его Надюхи  в райцентре никого не было.

     Она была как  осеннее наливное яблочко, когда зимой с подлавки достанешь его из соломы прохладное.
Она и пахла яблоком, когда откусишь его, брызнет сок и заломит…
 
     У него ничего не ломило, он  проверял.
Без толку, только стыд один.

     Фрол Сергеевич, главный врач фронтового госпиталя, сказал ему прямо и откровенно:
- Сочувствую, лейтенант, но помочь ничем не могу, а если честно, то не до того теперь.  И подумав, добавил:
- И в мирное время… не очень, чтоб такое лечили. Смех сказать, грех утаить – народ с этими делами больше все по бабкам практиковали.

     Как врач я тебе вот, что скажу – помочь тебе может бабенка какая-нибудь такая, - и он прищелкнул пальцами, не сразу найдя слово.
- Ты её сразу учуешь, поймешь, что она,  или тряхнет тебя  крепко еще разок.
Мой тебе совет – просто так к бабам не лезь, одно разочарование поимеешь, а ту, нужную, сам почуешь. Башку в пекло не суй, чтоб тряхнуло, потому, что оно если с умыслом – бесполезно, погибнешь за зря.  У тебя двое детей, им отец с руками и ногами нужен, а не с…

     Я вот на одной ноге кандыбаю, а вместо второй трубу железную приладил.
- Лучше б ногу оторвало, чем так, - выдохнул Воронов и отвел глаза.
- Не тебе решать, что лучше, - внимательно посмотрел на Воронова Фрол Сергеевич и, помолчав, добавил:
- Может быть, Господь хочет, чтобы ты в чистоте к жене возвратился, на все Божья воля.

     Воронов не удивился, не было на войне человека, который бы не поминал Бога, не просил у него защиты, не молил бы Богородицу и Николая Чудотворца.
Солдаты носили на груди, написанные от руки молитвы, зашитые в ладанки заботливыми руками матерей и жен, да и сами переписывали друг у друга молитвы Пресвятой Богородице и Николаю Чудотворцу.

     Много перевидал их капитан Воронов, написанных химическим карандашом, с переиначенными словами и ошибками и не ставшими от этого менее святыми и искренними.
Сам он носил крест, не скрывая, потому то, может, и ходил в старших лейтенантах на капитанской должности.

     После этого разговора он как-то успокоился, отгонял от себя надоедливые мысли о своей мужицкой беде, все силы вкладывал в службу, не давая себе ни сна, ни покоя.

     Пробило-таки его усердие и отвага  сомнение штабного замполита, присвоили старшему лейтенанту Воронову звание капитана.
Присвоили и присвоили, начальству виднее, - пояснил он своим в роте.

     Конец войне был уже виден, в сторону Берлина по дорогам и без дорог двигались бесконечные танковые колонны, артиллерия, машины, самоходки, повозки и все, что могло двигаться.

     Как чудовищный магнит Берлин притягивал к одному своему полюсу  Советскую армию, а другим отталкивал немецкую.
Ничто не могло изменить этот закон, еще не вполне осознанный движущимися потоками людей и машин.

     Рейхстаг был уже взят, оставался только Тиргартен с его правительственным кварталом  и величественным зданием Имперской канцелярией, рядом с которой находился бункер Гитлера.

     Штурмовая группа, состоявшая из профессионалов, встретила бешенное сопротивление, особенно внутри здания.
Еще трещали автоматные очереди и одиночные выстрелы,  на верхних этажах  рвались гранаты, а рота связи капитана Воронова  уже тянула связь.

     Работали рации, телефоны, пела морзянка. Связисты вызывали «осину», «бурю», «маяк»…
Сержант Виталий Бойко, подвижный как ртуть, бежал впереди, без продыха строча из автомата, и тянул катушку с телефонным кабелем.
За ним с двумя аппаратами наперекрест бежала Рая Чижова, бодливо наклонив голову и чуть закусив верхнюю губу.

     Одна из бесконечных комнат оказалась почти целой, а главное, в ней было две двери, одна из которых выходила в небольшой, изумительной красоты сад.
- Стой, здесь разворачиваем пункт связи, - хрипло скомандовал капитан Воронов и, оглядевшись, присел на большую кровать, стоявшую торцом к стене.

- Сержант Чижова, аппараты сюда, на стол, сержант Бойко - тянешь кабель до батальона Балашова, под огонь не лезь, пережди.
Командир взвода Кузин Иван Фомич влетел в комнату и ахнул:
- Мать честная, это чё тут у них? Богато-о, - протянул он, озираясь  желтыми сычиными глазами по сторонам.

- Взводу выдвинуться вперед, до батальона Балашова, там сержант Бойко тянет кабель, догоняйте, - едва ворочая языком, приказал капитан Воронов.
- Товарищ капитан, неладно с вами? - круглые желтые глаза горели  на закопченой физиономии Фомича.

- Выполняй приказ, - глухо повторил Воронов.
Он сидел на кровати, крепко сжав ноги. Три года не подававшее жизни естество неожиданно ожило.

     Воронова трясло так, как будто ток высочайшего напряжения и невероятной силы шел через него, исключительно для того, чтобы дать заряд обесточенному органу.
Как будто вся сила, которая равномерно должна была растрачиваться в пропущенные три года грянула разом, возмещая упущенное.

     Сержант Чижова ловко и сноровисто работала с телефонными аппаратами, и уже пыталась вызвать «весну», повернувшись спиной к капитану Воронову.
А  Василий Воронов видел только тонкую талию, кругленькую попку и ровненькие ножки сержанта Чижовой.

     Ухала толчками кровь, внизу наливалось и росло, и не мог понять Вася Воронов, как он, дурень деревенский, не замечал до сих пор  красоты этой простой и такой родной девушки.

- Столько время потеряно, - бестолково пронеслось в голове, где-то  по касательной.
Он резко встал на ноги и шагнул к Рае, не шагнул – прыгнул зверем.
Темным и горячим заволокло сознание, он опомнился, когда услышал жалобные всхлипывания.

     В комнате было почти темно, он лежал на кровати, на другом её краю, скорчившись, лежала Рая Чижова.
Она тоненько и тихо плакала, Воронов сразу понял, что произошло.

     Легкостью и сладостью пело его молодое тело, будто и не было  страшных лет войны, лишений, усталости, контузии.
Была любовь, радость, странное ощущение удовольствия от здоровья и уцелевшей жизни, будущей жизни.

     Свободной и легкой была спина и шея, в последние два года скованные и тяжелые, словно залитые цементом, никакая баня не брала.

- Ну что ты плачешь, дуреха, - радостно удивился Воронов еще не до конца осознавший происходящее.
- Уйдите от меня, - услышал он дрожащий шепот.

     И тут на него обрушилось страшной черной глыбой то, что произошло – непоправимый, грубый и несправедливый поступок, погубивший судьбу чистой и невинной девушки.

- Как же это?  Что я сделал! Не помню ничего, как же это…
Он резко вскочил и обежал кровать, встал на колени перед Раей:
- Раечка, я не хотел, я не знаю, как это вышло, прости Раечка, голубонька, - и, увидев её неверящий взгляд,  добавил, - я ничего не помню, правду говорю, не помню.

- Отвернитесь, товарищ капитан, - еле слышно прошептала Рая, и он слышал за спиной шевеление,  шуршание одежды и судорожные вздохи девушки.

     Этого времени хватило, чтобы оценить обстановку и решить, что делать дальше.
- Рая, у меня была контузия, ты знаешь, после которой я не мог быть с женщинами, не знал, как к жене возвращаться таким уродом. Врачи это не лечат, мне сам главный  врач сказал, - и замолк, не зная, что еще сказать в оправдание.

- Я знаю, товарищ капитан, - прошелестело из угла.
- Что ты знаешь? –  растерялся Воронов.
- Все в роте знают про ваше осложнение после контузии, - прошептала Раечка.
- Как знают? Что, вся рота знает? – наливаясь жаркой краснотой прорычал Воронов.
- Да в роте про всех все знают, нашли чему удивляться, - и тоном взрослой женщины добавила:
- Связисты – никуда не денешься.

- Так может и весь фронт знает, раз связисты - язвительно процедил Воронов.
- Фронт не знает, а рота знает, - спокойно возразила Рая, как будто ничего и не произошло здесь, сейчас, на этой кровати.

- Не о том я говорю, это не оправдание. Жениться на тебе не могу
и жить не хочется, Раечка, таким подлым гадом.
Жизнь твою загубил, нет мне прощения ни от тебя, ни от жены, прощай.
Капитан Воронов схватил автомат и почти побежал к наружной двери, его остановил жалобный оклик:
- Вася, погоди…

     Споткнувшись на полпути, он оглянулся, недоверчиво посмотрел в угол, где стояла Рая и осторожно переспросил:
- Ты сказала Вася?
- Дай попить, пожалуйста, все горит внутри, а у меня вода кончилась, - попросила она и горестно усмехнувшись, объяснила:
- Не всю жизнь вы мне командиром будете, скоро станете Василием Михайловичем или Васей, кому как.

     За окном громыхнуло и стекла в больших, почти до потолка окнах солидно и глухо задрожали. 
- Вы смерти не ищите, у вас семья, жена ждет, детей поднимать надо, а теперь вот и мужская сила вернулась, - строго выговаривала Рая.
- Только одно знайте, я вас не завлекала, глазки не строила, верила как командиру, как старшему брату, - голос её задрожал.

     Капитану Воронову до смерти хотелось утешить Раечку, обнадежить, сделать для неё что-нибудь такое…
Он не мог придумать ничего путнего,  сдернув с руки часы, стал трясущимися руками застегивать их на запястье у Раи.

     Она отмахивалась и отступала к стене, пока не уперлась в спинку кровати. И только сейчас Воронов посмотрел на  кровать, где случился с ними этот грех.Он никогда не видел таких красивых и величественных кроватей, дома они с Надюхой  спали на узкой для двоих железной койке с никелированными шишками, заправленной по деревенской моде кружевным покрывалом и горой подушек.

- Как царский трон, только лежачий, - подумал он удивляясь затейливому узору на спинке изголовья.
Перламутр, слоновая кость, прожилки желтого металла и разноцветные камни вплетались в сложный и изящный рисунок.
Незаурядный художник вложил свой немалый талант в холодную и нездешнюю красоту, в обыденную и хозяйственную, казалось бы, вещь.

- На всю жизнь запомню эту кровать, -  тоскливо подумал Воронов и, повернувшись к Рае, сказал:
- Видела ты когда-нибудь такую вот койку? Барская кровать.
- Красивая, я даже в кино такое не видела - восхищенно откликнулась и стеснительно улыбнулась.

     Капитан так обрадовался этой мимолетной улыбке, что неожиданно  бухнул:
- Дарю тебе эту мебелину,  на память о сегодняшнем дне, все проходит, меня забудешь, а так будешь вспоминать последний день войны и радоваться, что жива осталась.

     Пусть эта кровать принесет тебе любовь и удачу.
Я не шучу, мы это мигом организуем.

     Василий Михайлович Воронов не знал ремесла, недоступного ему и всегда недовольно удивлялся, когда слышал от взрослых мужиков, что они не умеют делать какую-нибудь работу, объясняя это ленью.

     Он мигом разобрал кровать, ему даже показалось, что  этот неодушевленный предмет сам помогал ему спастись от неминуемого на войне истребления.
Оглянувшись, Воронов рванул тяжелую темную штору с окна, ловко, как посылку увязал и запаковал кровать.

     И снова ему показалось, что кровать ужалась, чтобы стать меньше и незаметнее.
В самой глубине самого себя, в потаенном месте души было что-то такое, что всегда подсказывало ему, как надо поступить, чтобы уберечься.

     Вот и сейчас это действовало в нем, а он  как бы со стороны видел это, которое притворялось им и делало свое дело, в котором сам Воронов был совершенно не заинтересован и даже равнодушен. Но руки были сноровисты, мозг деятелен, тело активно – со стороны это выглядело ненужным и неприятным.

     Фомич со взводом появился в тот момент, когда Воронов завязав последний узел сел на стул к телефонному аппарату и сразу попал на командный пункт  к командиру полка.
Бодро и четко доложил обстановку, получил дальнейшие указания.
Фомич был  сильно пьян, и его желтые глаза горели червонцами на закопчённой физиономии.

     На спине и на груди  у него, как и у всех бойцов, висели набитые чем-то тяжелым вещмешки, многих пошатывало, но как быстро заметил Воронов не от тяжести.
- Ша, командир, войне конец, - еле ворочая языком, выговорил Фомич, корячась и все шире расставляя ноги, чтобы не упасть.
Да, вот такой мы нар-р-од, такая нац-ц-ция – самого Гитлера до самоубийства довели. Да!
Фомич тяжело переступал широко расставленными ногами, стараясь не упасть, вещмешки нежно позванивали.

- Отставить пьянку, строго скомандовал Воронов, - мне вас живыми домой доставить надо.
В мешках оказались бутылки с дорогим, как потом выяснилось, ямайским ромом, о котором деревенские слыхом не слыхивали, а городские, те, что  пограмотнее, читали в приключенческих романах.

- По нужде ходить втроем, третий караульный, а то перебьют как курёнков, - распорядился Воронов.

     Связавшись с фронтовым госпиталем, который оказался ближе, чем думал капитан, Воронов с двумя бойцами выехал к старому знакомцу Фролу Сергеевичу, прихватив вещмешок спящего Фомича.

     К утру они вернулись с оформленными по всем правилам документами, удостоверявшими, что сержант Чижова Рогнеда Николаевна комиссована  после контузии спины.

     Для дальнейшего излечения ей передана в пользование ортопедическая медицинская кровать с инструкцией по применению, дальнейшее лечение проходить по месту проживания.

     Упаковав кровать в промасленный и шершавый брезент, бурой краской написали «медицинское оборудование», а ниже во всю ширину «не кантовать».
Рейхканцелярия была очищена полностью и спецподразделения орудовали в бункере Гитлера.

    Домой Раечка ехала в настоящем вагоне, в хвосте эшелона были грузовые вагоны и платформы с техникой, на одной из таких платформ ехала её кровать.

     Железнодорожные пути были забиты составами, эшелоны подолгу стояли на станциях, где демобилизованных солдат кормили и мыли в походных банях.
На станциях бойцов встречали цветами и оркестрами, здесь, на станционных пятачках встречались с родными, прощались с друзьями, знакомились, пели и танцевали.