Шрамы

                Жалеет—значит любит.
(Русская поговорка)

Знаете, я рад, что не дома, а то в последнее время мы были как табуретка без ножки. Опора не держит нагрузку. Я ж инженер-строитель, это здесь плитку кладу. Клал.

Да как случилось, так и случилось. Я вам по порядку расскажу: значит, собирает однажды Ирка Степке в школу «сбалансированный» завтрак. Каждое утро эта бодяга:» яблоко, апельсин или виноград», не знаю как он всю жизнь терпит. Он вообще терпеливый – не в меня.

Собирает, а вид какой-то странный, заторможенный что ли. Подбородок дрожит и губы. Я говорю: ты чего? Качает головой: ничего. Ну, ничего так ничего.

Хотя нет, раньше все началось, после аварии. Это она говорит «авария», а на самом деле это ж я, мудак, ее в банк погнал, а ублюдки те видно подсмотрели. Никогда не прячьте бабки на глазах у людей! В кулак зажмите – и в сортир, там и спрячете. Короче, метров сто машина ее протащила, пока она догадалась сумку отпустить. С асфальта соскребли и посадили, как Буратину, на шурупы. Селезенку потеряла, левый глаз, лицо из лоскутов сшили по фотографии, кстати, не похожа совсем, но я привык. Полмиллиона пожалуйте, мне потом из страховки отчет пришел. И четыре месяца – хм. Ладно. Да поймали, сидят – а толку?

В общем, два года она из дому не выходила. Сначала ходить училась заново, смешная была как пингвин. Две минуты походит – и в люльку. Степка сильно помог: придет, мать накормит, уроки сделает – все сам. Вот вы удивляетесь, что я спокойный такой – так чего суетиться? Уже подсуетился. Но как про Степку подумаю, хочется разогнаться, и башкой дурной об стенку – на, на, на! Пока мозги не выскочат.

Мда. Потом все это железо надо было убирать, тоже с год заняло. Инвалидность дали копеечную, но я тогда уже зарабатывал, не то что вначале. Вот времечко было, клиентов кот наплакал. Мы у испанца снимали, с позволения сказать, дом.  Однажды Степка будит и пальцем манит. Ну, я пошел, вижу – сидит в лунном свете на подоконнике с невиннейшим видом жирная крыса. Я схватил ее за хвост – у меня реакция хоть куда. Она извивается как рыба на крючке, визжит, но я так шваркнул ее об стену, что хвост остался в руке, а тушка шмякнулась к Степкиным ногам. Мы полночи стенку отмывали, чтоб Ирка не увидела. Стал я искать дыру – нету. Заглянул в кладовку – а там стена от пола на кулак отходит, фундамент значит просел. Утром купил какую-то отраву, затолкал в щель и кладовку намертво заколотил, а вскоре Ирка на работу устроилась, и мы переехали. Жуткая халабуда, ее потом снесли. Там, правда, озеро было неподалеку, так мы со Степкой удочки строгали и рыбу ловили, а Ирка жарила, вот это был кайф.

Ага. Но главное, она людей стеснялась, понимаете? У нее ж поначалу лицо было – видели вы Кошмар Перед Рождеством? Помните, там была одна, как лоскутное одеяло такая, все сама себя зашивала? Ну вот так Ирка и выглядела. Целыми днями сидела перед зеркалом и мазалась всякой дрянью, то зеленой, то фиолетовой, а вонючей! Помогло, кстати.
 
Ну, потихоньку стала она в магазин выезжать – за молоком, за хлебом, крупным-то я сам раз в неделю затаривался. Шляпу надевала, вроде как от солнца. В парк тоже стала ходить, книжки в тенечке читать. Там видно и нашла этого своего...вояку.

***

Мы к тому времени уже лет пять как дом купили. Я ей из одной спальни такую библиотеку сделал – конфетка, полки обил зеленым сукном, знаете, как в аристократических домах. Беседку построил, причал для лодки – красавица, двадцать футов, с радаром для рыбы. Мы со Степкой – хм. Ладно.

Работы валом было, только успевай. Ноги, правда, болеть стали, прямо спать не мог. Врач сказал: через пять лет придется менять оба колена. А я ему: вот через пять лет и поменяю, а пока таблетки дайте.

Короче, я так ухайдокивался, что не сразу ее вытянутую физиономию и заметил. Но потом – работа-то монотонная, плюхнул-разровнял-уложил, плюхнул-разровнял-уложил – потом стал вспоминать, что уже давно у нее подбородок дрожит и губы. И вот вечером она из душа выходит, я и спрашиваю шутя: ты чего такая смурная, влюбилась? А она молчит, голову опустила и молчит, представляете? Я обалдел: в кого?! Бормочет что-то, но я разобрался, какой-то югослав, кто-то его пытал, от кого-то он убегал, короче, хрен его знает. Ты что, блять, ору, тебе сколько лет, у тебя сын совершеннолетний! Ты на себя посмотри, чучело огородное!

Это я зря, конечно, ляпнул. Шрамы уже почти и не видны, каждый день ей об этом талдычу, но она все носит шляпу и липнет к зеркалу, а как меня увидит, отходит.

 Она даже не обиделась, сидит, опустив голову, и пальцы крутит. Ты с ним спишь, говорю? Мотает головой, аж брызги с волос летят. А собираешься? Молчит. Молчит!

Ну и хрен с тобой!

Сгребаю подушку и ухожу вниз.

***

Не разговариваю с ней, а она этого не выносит. Подлизывается. Завтрак поставит – я игнорирую, кофе глотнул и ушел. Обед тоже самое. Готовить стал отдельно, стирать тоже. Она ходит как потерянная, а я радуюсь: прижал к ногтю!

Да. Ну и сплю, конечно, внизу – вернее как раз не сплю. Думаю: а как именно его пытали? Хорошо бы иголки под ногти, а потом раком на эти самые иголки – и палкой в жопу еб-ть, еб-ть, еб-ть! А потом представлю ту же картинку как бы Иркиными глазами – и сразу хочется самому себе волосы выдрать и зубы раскрошить. Жуть.

Но каким-то боком стал понимать, с какой радости она на него запала – типа обоим досталось. Все, не знаю, как выразиться!

Ну вот, выдерживаю характер, неделю, другую, месяц. Потихоньку совсем вниз переехал, и живу себе будто ее нет. Телик поставил, приставку, Степка навещает. Да как вам сказать: дети знают, как родители отношения выясняют. Я – так. Хотя обычно пару дней, неделю отсилы, но в этот раз уж очень я зол был. От злости даже трахнул клиентку одну сисястую, но она тут же размечталась, так что пришлось прикрыть. Но постепенно стал даже кайфовать – ни обязанностей тебе, ни ответственности. Я ж сразу после армии женился, недогулял.

И тут опять звонят: ваша жена попала в аварию. Опять несусь в ту же больницу,  мимо той же доски почета, где я каждую рожу наизусть знаю, влетаю в палату – гипс. Воплю, как взбесившийся попугай: добилась, дура, добилась, дура, добилась, дура?

 Помирились. Я думал, она рассыпется, послал к черту работу и целый месяц сидел с ней дома, но она не рассыпалась. Мы трахались, как зайцы. Я дрых, а она готовила. Мы со Степкой отъелись как свиньи.

Ну, а потом гипс сняли.

Водички можно еще? Не привык столько разговаривать.

***

Месяца три все было тихо, и я расслабился. Ирка была не то чтобы веселая, но нормальная, как раньше. Она ж у меня не нытик, знаете. Мне, помню, в армии  ребро сломали, так я по сей день помню. А у нее места живого не осталось.

Она даже на рыбалку с нами ездила. Океан был тихий-тихий, рыбы уйма, только успевай вытаскивать. Пара угрей попалась, мы их в бухточке на костре зажарили. Вы угрей пробовали? У них костей вообще нет, один хребет, а мясо как у омара. С лимоном да под водочку! Купались. Я ужасно такую первобытную жизнь люблю, и на хрена вся эта цивилизация образовалась? Ловили бы рыбку, жарили на костре.

Ну вот, месяца три прошли нормально, и стал я замечать, что Ирка меня как бы стесняется. В постели лицо отворачивает, шрам на животе пытается прикрыть. Не переодевается при мне, вообще напряженная какая-то. Тут я и понял, что она с ним спит. Вы женаты? Ну, так поверьте на слово, муж знает. Плюс, пару раз в неделю – а я еще после первой аварии слежку поставил на телефон – пару раз в неделю она ездила по одному и тому же адресу, понятно к кому. Но я ничего не сказал.

Почему, хороший вопрос. Прикиньте, что я мог сделать? Наказывать ее себе дороже, да ей и самой тошно, это видно. Выгнать? Знаете, если б меня заранее спросили, сказал бы: да, выгоню. Не потерплю. То есть никто, ни одна сука понятия не имеет как поведет себя в такой ситуации. Я мог бы вам напеть тут про Степку и прочее, но на самом деле это как собственную руку отрубить. Или ногу.

Короче, живем. Я, она и он. Да не мог я, как вы не поймете! Это как афганцы, знаете, только друг с другом общаться могут. В одной войне воевали. Для них шрамы –  гордость, а для прочих увечье и отвращение.  Короче. Мне это понятно.

Ну вот, решил я молчать и ждать, что будет: то ли он ее бросит, то ли она его. Или меня. И знаете, все чаще хотелось, чтоб меня. Все вспоминал, как один внизу жил. Затираю плитку и мечтаю: вот куплю себе хаусбот где-нибудь в Ки Ларго и буду целыми днями рыбачить. На соревнования запишусь, сисястую клиентку позову.  Колени пройдут. Степка все равно отрезанный ломоть, осенью в колледж. Он в MIT хотел, не возьмут теперь наверно.

Конечно, тяжело было.  Как представлю – мне все казалось, что у него дворец с олимпийским бассейном. И вот лежит она в шезлонге, а этот патлатый пидор шрам у нее на предплечье поглаживает, и она руку не отнимает, как у меня. У меня от этих сцен крышу срывало: разве это он тебе, сучка, судно подставлял, мыл, присыпал, мышцы массировал? А теперь он свой, а я чужой? Иногда такая злоба накатит -- набрасываюсь на нее как зверь. А потом не отмыться.   


Короче, ждал я и дождался. После месяцев примерно трех такого вот менажа стала она ездить по адресу почти каждый день – и вдруг совсем перестала. То есть, судя по телефону, вообще из дому выходить перестала. Видно, кинул он ее, либо она его. Я обрадовался. Хрен с ним, с Ки Ларгом, жена вернулась, граждане! Но не тут-то было. Подкатился к ней на радостях, не как раньше, а по-людски — шуганула так, что яйца обвисли, вообще никогда ее такой не видел. Ходит смурная, огрызается. Ухожу – она в ночнушке, возвращаюсь – тоже. Явно он ее, а не наоборот. И смотреть жалко, и сделать ничего не могу. Окончательно опору вышибло. Помните, я вам про табуретку говорил?

В общем, потерпел я с месяц и поехал по адресу. Сказать, типа что ж ты, гад, делаешь. Ой, не надо так на меня смотреть, говорю же – ни одна сука заранее не знает, как поступит.

Отсюда я должен вам подробно описать, а то не поймете. Во-первых, жило это чмо ни в каком не во дворце, а в зачуханном муниципальном доме, куда негритосов неимущих селят. Дом этот был пятиэтажный, ядовито-розовый, как сладкая вата. Перед домом стоянка заплеванная, и машины одна древнее другой. На залапанной стеклянной двери записка: «нажмите ноль». Внутри сидит дедок, мохнатый как паук, читает газетку через лупу. Нажимаю ноль – глухо. Дедок какие-то знаки делает, не пойму какие. Снова жму ноль. Дедок встает, согнувшись под девяносто градусов шаркает к двери, впускает меня, шаркает обратно. Шуршит: какая квартира? Я говорю: не знаю, югослав тут живет? Кивает: триста вторая, запишись в тетрадь. Записываюсь в школьную тетрадку. Лифт допотопный, минут пять тащится на третий этаж. Звоню: открывает пидстаркуватый поц в рубашечке, действительно весь в шрамах, только что-то в них не так, а что, не пойму. Зато сразу понял, до какой степени у нее от этой аварии крыша поехала. Тут не в том дело, что в одной войне воевали, понимаете – а в том, что ему больше досталось. Типа он герой, а она салага. Типа восхищение. 

Ну вот, стоит в дверях, за спиной квартирка чистенькая, с понтом плюшевый диванчик, горка с хрусталем, как у старой бабки. Понял, кто я, глазки забегали. Я говорю: можно войти? Он выглянул в коридор –  пусто, некого звать. Хотел было дверь захлопнуть, но скрепился, впустил все-таки. Сели. Он ручки на коленках сложил, ноготки чистые, коленки худые. Я говорю: вы? А дальше-то что, имени-то не знаю. Начал опять: вы из Югославии? Кивает как школьник. Ну, думаю, сломали мужика, даже жалко стало. И смешно. Так я и не сказал ничего, встал уходить. Он обрадовался, засуетился, пошел провожать. Уже у двери осмелел, горлышко прочистил и спрашивает этак заботливо: а как Ирина? Наглец, а? А он глазки отвел и говорит интимно, будто мы с ним товарищи по несчастью: дама с весьма тонкой нервной организацией, не правда ли? Меня как полоснуло, но я сдержался, из почтения к боевым заслугам. Как, знаете, в присутствии монашки прилично себя ведешь. А шрамы эти, ну никак покоя не дают, уж больно они однородные, хоть и страшные, конечно, багровые, сморщенные, куда хуже, чем Иркины. Кипятком его, что ли, поливали? Не выдержал, спросил: а где вы воевали?

Он хитро так улыбнулся, погладил шею, пятнистую как детский слюнявчик, и говорит: честно сказать, это я в два года опрокинул на себя кастрюлю супа. Нет, вы можете себе такое представить? Супа! Этот старый пердун может и югослав, но никакой не герой, а просто его гребаная мамаша недосмотрела – и главное, он, конечно, ничего не помнит! Ни боли, ни операций, даже себя до ожога не помнит! Я однажды щенка видел слепого – нерв пережало, точно как у Ирки – так он так ловко лапами впереди себя ощупывал, умора. Еще девчонка была в телевизоре, без рук родилась–  ну и что, тоже прекрасно научилась ногами и есть и одеваться, даже писать. Ну, вы поняли. А этот стручок, эта таранка сушеная просто пользуется своим увечьем, чтобы жалостливых телок снимать! И главное, хрен бы с ним, но Ирка-то моя при чем, крысак ты вонючий! И вот, прежде чем я успел подумать, я уже молотил его башкой об стенку, рыча «моя жена не истеричка». Он извивался, он хватал меня за руки, норовил даже укусить, но я в армии служил и ежедневно перетаскиваю на горбу тонны цемента. Короче, я его отпустил только когда соседи пришли выяснять, что за грохот. Он свалился к моим ногам как дохлая крыса. Ну а дальше вы знаете.

Я закурю, ладно? Устал.

Знаете, я все думаю, думаю – как я сюда попал? Анализирую – вроде и выхода нигде не было. «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – себя потеряешь». Или наоборот, не помню. Вспоминаю вот наши самодельные удочки и жареную рыбу.

Надеюсь, он выживет, избавит от греха. Но если нет -- вы сильно не напрягайтесь меня защищать, я уж придумаю, как сделать, чтоб мои страховку получили. И вот еще: Степка пусть приходит, а Ирку не пускайте. И передайте: не из ревности я. Хотя какая на хер разница.