Юноша Иосафат

Пропажу юноши Иосафата позапрошлым вечером событием шокирующим считать не стоит.
Все-таки молодой, горячий, знакомые в городе остались.
И вообще это не первый случай, когда послушник сбегает; обдумает, возвращается.
Так что тревоги не поднимали, в полицию не обращались.
И двое суток – срок не большой, чтобы поднимать шум.
На современные монастыри современные практичные люди и так искоса смотрят, да и журналисты не прочь раздуть из мухи слона.
Только отец-настоятель вечером со старостой за чаем после трапезы высказал:
- Не было ли предпосылок? Не был ли Иосафат задумчив? Не рассказывал ли о планах покинуть монастырь? Бросить учебу? Не получал ли какого письма? Все ли в порядке с бабушкой в поселке?
На что староста отвечал, что никаких симптомов не было, бабушка с неделю как по Интернету общалась в виде видеоконференции, Йося из разговора тайны не делал; писем вообще никому уже как с полгода не приходило – смысл, если за копейки связаться можно хоть с Аляской?
Однако отец-настоятель был настойчив и продолжал расспросы, кто и когда последний раз видел послушника Иосафата и при каких обстоятельствах?
Староста рассказал, что занятия прошли, как обычно, потом работали в саду, мимо проходили солдаты и девчонки с ткацкой фабрики, подкалывали молодых послушников не больше, чем обычно, бросили за ограду пару банок пива, которые им, старостой, были тут же вылиты в сливную решетку.
В город выходили после этого по графику, посещали больного Вацлава и Марьяна, безногого ветерана Яна на Медном Мосту, вдову Рыжик с пакетом колбасы, масла и круп – после чего имели свободное время, разошлись на Ратушной, чтобы через час вернуться в монастырь.
Иосафата прождали у входа, болтая, с полчаса, после чего разошлись по комнатам и увлекли себя занятиями.
- Какими занятиями? – в задумчивости спросил отец-настоятель.
- Ну… обычными занятиями.
- А, да, конечно, обычные занятия. Понятно.
Возникла напряженная, но ни к чему не обязывающая пауза. Пользуясь паузой, староста прочел про себя небольшую молитву, не сводя глаз с отца-настоятеля; из-за чего молитва получилась не слишком искренней и глубокой.
- И чем же они там занимаются?
Староста озадачено посмотрел на отца-настоятеля.
- Э-э… изучают труды.
-А! да, конечно. Изучают труды,- повторил отец-настоятель, - Это очень правильно. В этом возрасте очень важно – изучать труды. Когда же еще изучать труды? В раннем возрасте – трудно, в позднем – глупо. Самое время изучать труды. Сколько сейчас Иосафату?
- В прошлом месяце отметили восемнадцать лет. К сожалению, пришлось на Пост, поздравили скромно…
- Зато День Ангела у Иосафата приходится… Когда у Иосафата День Ангела?
- Э-э-э… не припомню.
Действительно, Иосафат – настолько редкое имя, что День Ангела бывает так редко, что его никто не знает.
- А другие праздники? Когда-нибудь мы отмечали праздник, связанный с послушником Иосафатом? Конфирмация? Миропомазание? Начало служения?
- Э-э-э… Что-то было, но давно. Но было – это точно! У меня есть график, и мы следим, чтобы каждому уделялось равное внимание.
- Это правильно. Очень важно – изучать труды, оказывать внимание…
Отец-настоятель смотрел мимо старосты, и, похоже, думал о чем-то еще.
Старосте стал обременителен этот разговор, он встал собрать посуду.
- Давайте, Ионафан, помолимся в окончании трапезы, – остановил его отец-настоятель. – О заблудших душах и о заблудшем Иосафате, где бы он ни был, чтобы заблуждение его, как телесное, так и духовное, скорее завершилось и он приложился вновь к дому Господа и братьям.
Староста поставил собранную посуду на край стола и молитвенно сложил руки.
- Читайте! – попросил, не приказал, отец-настоятель.
- Э-э-э… Господи! Молим Тебя о милости ко всем Твоим детям, заблудшим и блуждающим, дабы они нашли дом свой, и Твой, и был тот дом крепок по завету Твоему, ибо Ты сказал апостолу Петру – ты, камень, и на камне том основал Я дом Свой! Дабы вернулись все туда, где им надлежит быть по предназначению Твоему и по великой милости Твоей, и по благодати Твоей, и по Воле Твоей; да будет милость Твоя во веки веков.
- Аминь, – отозвался отец-настоятель.

Ионафан шел по коридору, раздраженный непонятной беседой с отцом-настоятелем; разогнал молодых послушников, пристроившихся играть в карты в комнате отдыха, выключил там свет. Спустился и проверил входные двери, предварительно оглядев двор и ворота, как бы пытаясь увидеть сбежавшего. Немного поразмыслив, оставил включенным фонарь в привратницкой. Снова зашел на кухню, налил воды в кофейник. Вынул укутанные в целлофан бутерброды с ветчиной, положил их на широкий мраморный подоконник – холодный даже летом. Не замерзнут, как в холодильнике, но и не испортятся – надежно строили в 18 веке.

В своей комнате (раньше это была келья, но язык не поворачивается так ее назвать – добротная мебель, плоский монитор) переставлял книги на полке, поставил сотовый заряжаться. Входящих пропущенных не было. С трудом подавил желание снова позвонить в полицию. Явной своей вины за сбежавшего послушника не ощущал, хотя какое-то чувство неисполненного долга было.
Преклонил колени. Несколько мгновений никаких мыслей. Или, по крайней мере, так казалось. Потом пришло осознание – мыслей роилось так много, что никакая из них не была конкретной - обрывки, полунамеки, сомнения. Самое страшное - эти сомнения; сомнений нельзя допускать! Взяв себя в руки, Йон стал читать привычные вечерние молитвы и успокоился.

За полчаса до утреннего колокола он проснулся и снова раздраженно подумал о сбежавшем. И что это за имя – Иосафат? Так уже лет сто никто не называет детей. Что это – извращенная фантазия родителей? Или есть какая-то связь?
В монастыре Иосафата звали Йося – хотя евреем он не был. Обычный парень, русые волосы, улыбчивый, немного потерянный - как все, кто приходил учиться; боящийся окружающего мира – это передается от бабушек, когда родители или бросают своих детей, или рано умирают. В результате дети растут вне нормального, адекватного времени. В отличие от самого старосты – пришедшего в семинарию сознательно, чуть не вопреки воле родителей. По окончании начальной школы – в которой все прочили ему карьеру. Он не собирался обманывать их ожидания и успешно продвигался по монашеской лестнице. Порой Ионафану казалось, что он умнее, грамотнее некоторых не только простых монахов, а и преподавателей.
Когда они читали молитвы, Йона видел по лицам, что некоторые слова не проникают к ним в сердце. Некоторые выражения скользят, как лодки по реке; по их сознанию. Йона догадывался, что эти люди спрятались в монастырь, чтобы оградить себя от проблем и сложностей окружающего мира. А если говорить о том, что за все надо платить – то они пожертвовали соблазнами и возможностями этой, пусть предсказуемой и полной ограничениями жизни, – уверенностью в завтрашнем и минимумом удобств монашества. Так уж повелось – монахов в некоторые периоды истории и в некоторых государствах любят и кормят, не взирая ни на что. Только в исламские страны не езди. И в Африку.

В Молитве Верных помянули брата Иосафата. Эта строчка по-особенному проникновенно прозвучала из уст отца-настоятеля, особой болью отозвалась в сердце старосты.

Во время утреней трапезы настоятель обсудил со старшими преподавателями необходимость звонить в полицию и беспокоить бабушку. Было принято решение никого не беспокоить. А подождать еще день.

Это не потребовалось. Между обедней и вечерней трапезой пропавший послушник вернулся.

Когда велись работы в саду и калитка осталась открытой, Иосафат нетвердой походкой вошел, улыбаясь, и лег в траву газона.

Работы тут же прекратились, выбежали старшие студенты; не пытаясь поставить на ноги занесли Иосафата внутрь, в столовую, уложили на широкую скамью.

Монахи и преподаватели выгнали из столовой молодежь; староста, пользуясь положением, прошел на кухню и грел кофе, прислушиваясь к происходящему.

К счастью, Иосафат говорил громко, но односложно. На все вопросы отца-настоятеля и остальных он отвечал:
- Я видел Господа!
Так прошло около часа. У лежащего на скамье Иосафата монахи и преподаватели прочитали несколько молитв, после чего разошлись; остались только отец-настоятель, отец-кастелан, брат Данэль и староста – на кухне. Иосафат продолжал лежать, глядя в небо (потолок) и повторяя:
- Я видел Господа!

Отец-настоятель заметил старосту и позвал его унести вернувшегося послушника в комнату. Когда остальные ушли, попросил:
- С нами он разговаривает односложно. Если можете, посидите с ним, поговорите. Может, он расскажет больше – где был, что видел; только – убедительная просьба – когда что-то узнАете, расскажИте мне прежде, чем об этом узнают ваши однокашники, братья и пресса.
- Э-э-э… Конечно. А вы не останетесь?
- Нет. Я здесь лишний. Иногда – так бывает – людям одного возраста проще общаться, вы можете говорить на одном языке. Увы, латынь не знает слова роуминг, верно?
Отец-настоятель улыбнулся.
Староста улыбнулся в ответ.
- Но… Речь идет о том, что он видел Господа? Я же не смогу оценить, насколько это правда?
- Во-первых, от вас это не требуется. Во вторых… просто поговорите с ним. И потом… Зайдите ко мне. Во сколько бы это не случилось. И расскажите только то, что посчитаете нужным. Только то, что Вы посчитаете нужным.
Отец-настоятель улыбнулся и вышел.

Староста обреченно посмотрел на лежащего с открытыми глазами однокурсника. Поколебавшись, позвал:
-Йося?
Иосафат, продолжая восторженно глядеть вверх, откликнулся:
- Брат?
- Где ты был? Что случилось?
- Я видел Господа!

Староста обреченно вздохнул.
- Я знаю, я слышал, что ты говорил братьям. Но где ты был? Как это случилось? Каким ты его видел?
- Он прекрасен. Добр. У него сияющие одежды.
- Как в Преображении на горе Афон?
- Брат Ионафан! Да откуда же я знаю, как выглядел Господь на горе Афон? С чем мне сравнить? Просто случилось так, что я вдруг увидел… нет, не человека, больше, чем человека, в сияющих одеждах, который улыбался мне навстречу и сердцем я понял – вот Он, мой Господь, идет ко мне, и не идет, а просто благословляет меня на все, что я сделаю; и все, что я сделаю, Ему угодно, потому, что Он любит меня, и я создан по образу и подобию Его; а потому я не могу сделать ничего, что бы оскорбило Его!
Староста отшатнулся от кровати; Иосафат привстал на локте, сияющим взглядом метался от вышнего к старосте и говорил вещи, за которые он, староста, нес ответственность. И эта ответственность его пугала, потому что речь шла о вещах очевидных, о Господе; но в таком контексте, который нес за собой ответственность от разборок у старших преподавателей до Страшного суда. Иосафата прорвало, он говорил без пауз.

- Брат, давай помолимся!
- Нет, брат, к чему молитвы? Мы молимся без остановки, мы встаем утром, когда все спят, мы изнуряем себя молитвой, постом, мы учим себя видеть Бога в мелочи, в стакане, в хлебе, в свече; мы изнуряем себя лишениями, одиночеством; мы часами глядим в одну точку, пытаясь узреть Бога – а их Троица! Ты думал когда-нибудь о том, чтобы увидеть Троицу воедино? Как ты себе это представляешь? Думал? Пытался? Одновременно – всю Троицу – Отца, Сына и Святого Духа? Ты можешь себе представить это своим умом? Сколько нужно голодать и молиться, чтобы это увидеть? Нет, даже в пост у нас хватает углеводов и жиров, чтобы наш организм работал нормально – так же, как все; и ты не можешь не то, чтобы осознать, просто увидеть Троицу! Почувствовать, как это может быть! Ибо обычный человеческий сытый организм этого постичь и увидеть не может! Ты же знаешь, Иисус скитался в пустыне сорок дней, а потом взалкал. И, взалкав, Он ел всякие пустынные травы.
- Заткнись!
- Призови отца-настоятеля, призови экспертов! После того, как я видел Иисуса и Троицу, мне ничего не страшно. Тебе страшно говорить со мной? А мне не страшно. Кто из нас ближе к Господу, а?
- Ты видел Дьявола!
- Если бы я видел Дьявола, я бы так и сказал. Вот в чем ошибка – мы думаем, что Дьявол рядится в блестящие одежды. Нет, это глупость. Дьявол явился бы мне в своем, как Иисусу в пустыне - но предложил бы все блага мира. Что, я не отличу дьявольский соблазн? Мы не первый день в семинарии, и ты знаешь, чтО я для церкви, а церковь для меня. Если сомневаешься – зови отцов, пусть они проведут обряд экзорцизма. Мне нечего бояться – я видел Господа!

Староста поборол желание призвать отцов - вспомнил отца Иосифа из Опус Деи, его холодный взгляд - и остался на месте.

- С чего ты взял, что видел именно Господа?
- Ты сомневаешься?! Вспомни апостола Андрея – сомнения губят! Когда я видел Господа, ни капли сомнения не было в моем сердце! Я знаю, чтО я видел! Да, я молод, да, но мое сердце и разум были открыты, и я не сомневался! Я был уверен, что вижу именно Господа, и ни в одной клетке моего тела, ни в одной части моего разума и души не было сомнения – это был Господь! Ты можешь сказать это о себе?

-Э-э-э…
-Во-о-от! А я видел! Я видел Господа! Он не говорил со мной, но я видел Его, Его благоволение! Он не случайно взял меня и привел туда, где я был!
- Ты был в Кафедральном Соборе?
- Я был в баре.
- Где?!
- В баре! Я зашел, увидев своего старого знакомого, с нашей одноклассницей, которая мне нравилась. Я зашел… ну, чтобы… Если это тебе не принадлежит, то пусть и другим с этим счастья не будет. Меня вела обычная человеческая ревность. И я пошел туда за ними, сел за стойку и мы начали разговаривать. И этот ее новый друг спросил меня – а все ли я знаю о жизни земной, чтобы рассуждать о небесной? Я ответил, что знаю много. И мы начали спорить – так ли велика моя вера, что ее не поколеблют соблазны? И я, помолясь и вручив Богу мою душу, вступил с ним в спор.

Староста вновь с трудом поборол желание сбегать в комнату отца-настоятеля.

- Мы сначала выпили. Потом танцевали. Приглашали на танец разных женщин, но все это время Господь был со мною. Только мне казалось, что женщина симпатичная, я видел на ее лице тени и пудру, и понимал, что это искусственно, и со мной снова был Господь и Блаженный Августин, что изгонял головней блудницу из кельи, в которую был заточен. Ты думаешь, я мало знающий христианин?!

- Э-э-э…

- Верь, я все время молился и спрашивал у Господа и святых Его совета. Они молчали, хотя удерживали от дурных поступков. И я не поддавался на происки! А потом под окончание вечера ко мне подошла Магдалена – настоящая женщина, без косметики, куда старше и опытнее меня, названая в честь святой Марии Магдалины, и позвала не на танец – нет! – за столик, потому, что увидела во мне не обычного посетителя этого блудилища, а что-то большее, то, чему нас здесь учат!

- Магдалена?
-Да! Просто Магдалена, не святая, которая была послана Иисусу испытать Его, что бы Он сказал! Ты помнишь, она была блудницей? Моя Магдалена была дилером!
-Дилером?
- Драгдилером! Она продавала наркотики! Она так и сказала! Она спросила – «а мог бы Иисус обычный мел превратить в героин на свадьбе ее лучшего друга?». Представляешь? Что я должен был делать?! Убить ее за такое? Но вспомнил ее проматерь – Марию Магдалену, вспомнил Христа, и…
- Ты мог бы обратиться к полиции с предложением не закидать камнями, а посадить?
- Я сократил притчу. Я стал рассказывать ей про Иисуса, про Марию Магдалену, про то, что каждый имеет шанс спастись! Просто нужно поверить и идти за Господом!
- Твою мать! Иосафат! Ты разговаривал в баре с проституткой-драгдилером?!
- Посмотри на календарь. Мир меняется. Разве не с падшими говорил Иисус? Разве не в этом обвиняли его фарисеи и книжники?
- Ты говоришь ужасные вещи. И все-таки – я не хочу слушать о твоих приключениях – с чего ты взял, что видел Господа?
- Мы рядом. Уже скоро. – Иосафат откинулся на подушку, глубоко, мечтательно вздохнул и его взгляд снова стал блаженным.
- Ну?
- Не каждому дается пройти путем Господа. Увидеть Его Введение во Храм, странствия по пустыне, искушение, свадьбу в Кане Галилейской. Путешествия с учениками, исцеления, вход Господень в Иерусалим, предательство, распятие, вознесение. Преображение! Самое яркое видение.
- О чем ты?
- Брат Ионафан. Буду с тобой честным. И другим братьям без стеснения расскажу. Всю жизнь я ждал того, что Господь заговорит со мной. Что я увижу Его, и Он откроет мне мое предназначение, мой долг. Мой путь. Мое страдание не будет напрасным. Мой отказ от земных радостей принесет плоды. Путь в рай вознаградится раем, и в этом раю будет действительно так прекрасно, что жизнь в монастыре с вами и отцами покажется малой платой за это чудо.

Брат Ионафан уронил голову между колен, обхватив себя руками за виски. Он наконец понял, что случилось.

- Ты что, обдолбился?!
- Буду с тобой откровенен, брат Ионафан, - да, я обдолбился.

Брат Ионафан запрокинул голову назад, снова опрокинул ее между колен, читая короткие молитвы и выгоняя сполохи мыслей.

- Дьявол…
- Нет. Никакого дьявола не было.
- Наркотики!
- Эй! Ты слышишь, о чем я говорю, брат? Ты читал библию? Ты помнишь о камне, на котором Иисус основал дом Свой? И что силы ада не одолеют его?
- Что это было? Кокаин? Героин?
- Ты что, меня совсем не слушаешь? Какая разница, что это было? Ты веришь в Бога?
- Этого не может быть! Я не могу поверить!
- ТЫ ВЕРИШЬ В БОГА?!
- Верю!!!

В коридоре послышалось легкое движение. Староста встал.
- Прости. Это дело не моей компетенции. Я должен позвать кого-нибудь. С кем ты еще можешь говорить?
- Все не должны этого знать. Понимаю, не каждый готов.
- Отец-настоятель просил пересказать ему наш разговор.
- Зови.

Отец-настоятель как бы случайно прохаживался по коридору. На перекошенное лицо старосты ответил примиряющей улыбкой и вошел в комнату, неся с собой чайник и две чашки.

Староста сел на деревянную табуретку у стола, отец-настоятель опустился на край постели и взял за руку Иосафата.

- Отец! Брат Иосафат рассказал мне, что с ним было…
- Я не мог рассказать это при всех.
- Он зашел в бар, познакомился с женщиной легкого поведения, принял наркотик и у него были видения.
- Я видел Господа!

- Что Он сказал тебе?
- Отец! – встрепенулся староста. – Вы что, одобряете?
- Ты никогда не слышал во время проповеди «доверять и понимать»?
- Но… это…
- Продолжай, сын мой. Он с тобой говорил?

Иосафат снова мечтательно втянул воздух.
- Нет. И это было ненужно. Он просто смотрел на меня. Его руки были раскрыты. Он приглашал меня. Как на иконе.
- Это было до или после того, как ты переспал с этой женщиной?

- Что?! – староста подался вперед, не веря своим ушам.
- Прости, Ионафан, это трудный разговор. Ты хороший ученик, и тебе стоит учиться слышать то, что трудно не только услышать, но принять, простить, и похоронить в себе.
- Но.. Переспал?
- Наверное, это должна быть исповедь. Но раз мы здесь вместе, попробуй понять. Продолжай. – Обратился отец-настоятель к Иосафату.

- Она говорила со мной о вере. Не так, как подтрунивают над нами солдаты, девчонки с текстильного, когда мы работаем в саду. Она действительно задавала мне сложные вопросы. Спрашивала, точно ли я знаю, кто спасется, и кого Господь может простить.
- Да, и...
- Еще она спрашивала - а вслед за Христом, искушался ли я?
- А ты?
- Мне почему-то казалось, что я должен ей отвечать. Мне казалось, что она имеет не меньшее право знать обо мне и моей вере все, как вы. И я так же понимал, что мои ответы, как исповедь, должны быть искренни, и не выйдут дальше стен ее комнаты. И даже если она бы была Дьявол – я был твердо уверен, что со мной Бог, и держался Его, и всю ответственность на Него и возлагал.

На стуле зашевелился староста.
- Отец Иосиф, а я действительно могу и должен это слушать?
- Ты же собираешься стать священником? Если сможешь перенести и понять этот рассказ, все дальнейшие исповеди будут для тебя простыми. Может, это самая важная ночь в твоей жизни? Испытывай свою веру. Если она крепка – чтобы не произошло и не прозвучало – ты будешь крепок. Нет – калитка закрывается только на ночь.

- Сначала я был просто пьян. Не тверд на ногах, но укреплен духом. Я спорил с этой женщиной обо всем – о политике, о жизни, о любви, о благодати и жертве; искушении – и вот тогда она уже сидела на постели раздетой и спрашивала меня – а могу ли я, не зная силу искушения, сопротивляться ему? И я сказал – «давай, покажи мне силу этого искушения!». И поддался. Но! Даже сделав это, я был уверен, что Господь и Святые со мной, и это испытание зачем-то нужно!

Староста не знал, куда себя девать; отец Иосиф дал ему в руки чашку с чаем.

- И я знал, что вот сейчас, близко, я смогу получить ответ, верно ли я поступил, или это Сатана меня искушает и я уже поддался искушению! Но, чтобы увидеть все искушения до конца, я позволил ей вкатить мне еще и дозу.

Староста поперхнулся.

- Сначала все было, как обычно. И даже хуже. Я осознал себя просто пацаном восемнадцати лет, только что переспавшим с проституткой вдвое старше меня, предавшим все, что ценил и любил до этого. Предавшим родных, вас, монастырь, все святое. Службу, Библию, бабушку, родину; но потом я почувствовал тихое сияние – оно приближалось, и этот свет вытеснил всю тьму, все плохое, что случилось не только в тот день, но и раньше в моей жизни! Это была не просто исповедь, это было такое прощение грехов, которого я не испытывал никогда в жизни! И в этот момент из сияния появился Иисус, в котором я увидел всю Троицу, и не просто увидел, а понял, как это устроено!

В глазах старосты перемешались восторг и ужас.

- В тот миг я понял всю глубину своего падения, все, что я сделал плохого, увидел всю гадость, которая была в моей жизни; и меня охватил ужас! Но - Иисус снова протянул ко мне руки, ничего не говоря, и я понял, что могу раскаяться, и быть прощен, и что моя душа не погибла, что я могу и есть хороший, наполненный любовью к людям; до такой степени, что прощаю эту проститутку с ее наркотиками; и девочку, в которую был влюблен, и парня, с которым встретил ее в баре! И это чувство любви и прощения сопровождало меня от нескольких мгновений до нескольких часов – я не знаю – простите, отец, я не произнес вечернюю молитву.

- Это ничего, сын мой.
- Вы что, прощаете его? Оставите этот проступок безнаказанным?!

- Утром я проснулся в постели этой женщины. Она уже была одета, дала мне кофе и аспирин. Она спросила, как я себя чувствую и хочу ли еще переспать с ней? Или вернусь обратно в монастырь? Я сказал, что очень благодарен за такую экскурсию, за такие испытания. И что мой Господь настолько силен, что ничего из происшедшего я не хочу повторить, более того, я укрепился в своем выборе и не удивлюсь, если моя любовь – христианская любовь – изменит и ее жизнь. На что она захохотала и предположила, что я не только сам приду к ней за новой дозой, но и приведу своих монахов, чтобы они могли спокойно смотреть на нашего Бога, когда нам заблагорассудится или пока хватит денег.

Староста заерзал, а отец-настоятель негромко кашлянул. Иосафат продолжал лежать, восхищенными широко открытыми глазами глядя в потолок.

- Он видел Дьявола?
- Вряд ли.
- Бога?
- Скорее всего.
- Но… Это же наркотики?
- Его вера оказалась сильна перед ними и прочими соблазнами. Заметь, он же вернулся? Засыпай, сын мой, Иосафат, пусть тебе приснится хороший сон. А тебе, Ионафан, я скажу так – и тебя, и твоих братьев, и твоего друга может спасти только твоя вера. Он не пойдет за новой дозой, только если ты поверишь в его рассказ и в то, что Господь его спас. И только твоя вера спасет твоих братьев от того, чтобы они узнали, насколько интересны бывают эти наркотики. И проститутки.
- Но как же?..
- Подержим его недельку под замком. Помолимся вместе с ним. Не будем оставлять его одного во время прогулок по городу. Даже сильная вера нуждается в поддержке. Да и Иисусу наша помощь не помешает. Помнишь? Мы же пастыри.

Иосафат уснул. Ионафан принес жесткий матрас и лег рядом.
Отец Иосиф ушел к себе в комнату, что-то записал в тетради и погасил свет.