Баба Груня

Была  проездом в гостях у тети Тани.  Она все время кого-то выхаживала. Сначала свекра со свекровью, а жили они   с ней со дня замужества,  потом своих детей, внуков, приемную дочь, теперь вот бабу Груню, хотя у той была своя квартира на другом конце города. 

Я редкий гость в ее доме, поэтому оценить весь груз ухода за престарелыми родителями  я вряд ли смогу, но даже недолгое пребывание в этой атмосфере, дорисует все скрытые от моего взора, проблемы.

 В  радостном ожидании встречи с бабушкой, я тихонько, чтобы не напугать,  открываю дверь в ее комнату.

 Баба Груня сидела спиной ко мне, на краюшке  дивана в застывшей позе, с готовностью тут же встать, если попросят. Взгляд, устремленный в окна противоположного дома, искал в них признаки деятельной жизни, которой у нее давно уже не было.

 На мое появление в комнате   она не отреагировала, пока я не подошла к ней вплотную.
-Здравствуй, как себя чувствуешь? Хорошо выглядишь.

Я обняла ее худенькое тельце, поцеловала в опавшие щеки.  Глаза ее увлажнились, в них  появилась радость жизни.

-Я тебя и не ждала. Опять без предупреждения, могла же позвонить.
-Прости, не хотела тебя волновать. Ты бы всю ночь не спала, ожидая меня.
-А так разве лучше, без подготовки.

Ее певучий голос, от долгого молчания, со скрипом произнося первые слова, скоро неустанным потоком обрушился на меня.  Я была рада выслушать ее.

Села рядом, поглаживая ее руку, приобняла, ощущая ее родное тепло и запах, наслаждалась забытым ощущением детства.

-Все, слава богу, у меня хорошо. Только вот домой хочу, засиделась я тут, в гостях у дочки.

В ее глазах мелькнула невысказанная обида на дочь.
Она эту боль  переносила, как эстафетную палочку, собеседнику, по мере привыкания к нему. Но когда и я уйду, обида на меня будет столь же сильна, как сейчас на дочь. Это от недостатка тепла души, без которого она мерзнет.

-А как же врачи? Они разрешат тебе жить без присмотра?

-Мне уже получше  стало.  Да и что врачи, они придут, давление замерят, таблетки дадут, и все.

-А диета? Тебе же надо строго соблюдать режим питания. Ты же еле ходишь, а чтобы готовить  еду надо в магазин сходить, сварить ее. Здесь ты по часам ешь, принимаешь лекарства.

-Плохо мне здесь.

Тут влетела в комнату ее дочь, со словами:
-Жалуется, опять домой просится. Хоть бы обо мне подумала. Я четыре часа буду терять каждый день на дорогу к ней.  Готовить себе она не будет, лекарства принимать не будет.

Обращаясь к Бабе Груне, с обидой,-
- Неблагодарная!  Уезжай, приезжать к тебе я не буду.

Баба Груня поджала губы, глаза стали колючими. Она воинственно выпрямилась, готовая или к атаке, или к демонстрации  обиженной, но не желающей быть  покоренной.

-Конечно, уеду. Мне там лучше.

Дочь, раздраженно вытирая пыль,-
-Все, достала уже. Маразм полный. Ты с ней не живешь, а она вот так  всегда. Уедет, ест всухомятку, пьет один чай, а как уже падать начнет, тогда звонит мне: Приезжай!!!. Мне плохо. И опять все по новой:  диета, лекарства, врачи. А дома, ты знаешь, она же уже ничего не видит, да и сил у нее нет. На столе крошки, на полу пятна, какие-то вязочки,  узелочки  везде. Неряха!

Чувствовалось, что накопленное раздражение друг от друга, выливается из переполненной ее чаши, обливая их и заливая меня.

Баба Груня в оправдание, дрожащим голосом:
 -Я-то их не вижу, эти крошки.
-Очки надевай!

Я слушала и принимала правду обеих сторон. Сейчас, когда у нее рядом есть контраст другого ее восприятия, с проявленным мною  вниманием к ней, она приобрела смелость высказываний, она расслаблялась и могла покапризничать, покритиковать дочь.

Но она  всегда была, и будет мамой,  беззаветно любящей свою  дочь. Даже ее жалобы были, оправдывающие грубость дочери. Она была в лапах ее добродетели, а вырваться из них, наверное,  иногда хотелось, а тут такой случай и подвернулся.

Она шепотом, чтобы никто, кроме меня не слышал, торопливо пересказывает все обязанности, выпавшие на ее дочь:
-Золовка  тяжело и неизлечимо больна. Таня срывается по первому ее зову, везет в больницу на химиотерапию, ходит с ней  по врачам,  готовит ей протертую еду, убирается у нее.  Трехлетняя внучка тоже на ней. Через день, а то и каждый день, часа по три перед сном, она ходит водиться  с ней. А дома: уборка, стирка, готовка. Это же бесконечная работа. Вот такая у нее жизнь. А тут я еще, со своими болячками и своим характером.

 Высказав все,баба Груня замолчала и опять задумчиво уставилась в одну точку, невидимую мне, но живущей теперь в  ней, или она живет теперь в ней.

 Я  подошла к тете Тане, чтобы теперь услышать ее правду о жизни с бабой Груней. 
 
Прежде, чем посплетничать со мной, она пошла  проверить, как там баба Груня.
-Опять уставилась, неизвестно куда? Что ты там высматриваешь, а? Губы, ишь поджала! Что, плохо тебе у меня? Давай, замеряем давление, а то для тебя и радость уже стресс.

На мгновение  стало тихо.  Измерив  давление, тетя Таня заставила бабу Груню выпить таблетку и уложила ее спать.

Я про себя  улыбнулась, какие же вы родные, не привыкшие  говорить друг другу слова любви, но всем своим поведением, выказывающие ее.

Их перепалка повторяется, как и в прошлый мой приезд к ним, как и в позапрошлый, и дай бог, будут повторяться еще много-много  лет, лишь бы баба Груня  и тетя Таня были здоровы и счастливы.  Упреки взаимные были для них таким привычным делом,  они были так  похожи в этом их проявлении,  но им нужен был отдых друг от друга. Любовь она ведь тоже устает.

 Нужно  сильно соскучиться, чтобы желание видеть и ощущать родное тепло, перекрывало возникающее  раздражение от выпавших  изо рта бабушки крошек, постоянно переспрашиваемых,  неуслышанных  ею просьб, от не так вымытой ею посуды, от всего, что неизбежно сопутствует рядом со слабеющим телом и уставшей душой.


 Сказать по правде, смена роли родителя на роль дитя, происходит куда болезненнее, чем во время родов бабы Груни  своей дочки. Жестче, что ли  ведут себя дети, опекающие родителей.  Не знаю, но полностью спихивать с пьедестала родительского, своих стареющих предков, не правильно, больно это видеть.