Звезды над урманом книга 2 глава 31

Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2015/10/10/455

ТОБОЛЬСК

Постепенно народ разошелся, и на пустынном берегу, с дорожным мешком за спиной, остался стрелец в кафтане псковского покроя.
Он, оглядевшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, размашистым шагом направился в гору, где в сумерках, обойдя крепостную стену, растворился в узких улицах посада.

 Яна, уложив сына спать на печь, присела на лавку, намереваясь заштопать портки сорванцу. Неугомонный и неудержимый сынуля в последнее время совсем отбился от рук. Каждый день, приходя с улицы с синяками и порванной одеждой, мальчик, насупившись, слушал, как выговаривает ему матушка:
– Ну, пошто ты такой уродился? Весь в татку, ну вылитый Расстрига! Тебе всего-то шастой годок, а уж на десятилетних задираешься! Вот, возьму сейчас тряпку и отхожу тебя так, что сесть на задницу неделю не сможешь!
Пыталась Яна и мокрым рушником отходить сына-ослушника. Но после порки, при которой Емеля ни разу ни ойкнул и не заплакал, прислушалась Яна к его бубнежке за печью, куда сын забрался от обиды, и обомлела.
– Я косой тебе горло перережу, когды уснешь, ведьма злая…

Тихо постучали. Стук повторился.
– Кого там на ночь глядя нелегкая принесла? – недовольно проворчала ворожея и, взяв со стола лучину, вышла в сени.

***
ПЕЛЫМ

Князь Василий Кондинский, влетев верхом в ворота усадьбы брата, чуть ли не на всем скаку спрыгнул с жеребца.
– Пшл вон, – оттолкнув холопа, прыгая через две ступени, коршуном взлетел он на крыльцо.
Юрий хотел было обнять брата, но тот, оттолкнув его от себя, закричал на всю горницу:
– Ты что натворил, последыш? Ты есть погибель рода нашего! Кто тебя надоумил, полоумного, на обоз нападать со своими татями? А ты знаш? Что один татарин живым в руки Ивановы достался? Что пред смертью глаголал твой разбойник, ведаешь?
– Нет, он не мог проговориться.
– Выдал он нас с поторохами. Указал, что князь Кондинский собрал ватагу для шалости на дорогах и он, татарин, холоп его! Голов нам не сносить за твои пакости!
– Так я токмо и хотел казначеев во второй упряжке помять малость. Стрельцы-то далече были, позади. А оно вона как вышло. Кто думал, что казначеи в Пелыме к обозу Иванову пристанут да на Котское княжество двинут, а не на Тобольск зимником, как мы полагали. Засада на них ведь тамака изначально была приготовлена, на Тобольской дороге.
– Ой, горе ты мое, – усаживаясь за стол, выдавил из себя Василий. – А эко узнает государь про шалости твои? Ведьм не поздоровится всем.

А в тайный государев приказ от Севастьяна уж летело письмо о разбоях и пакостях, творимыми князьками Кондинскими. И что он, Севастьян, усердием своим разведал воров, кои на государеву казну глаз положили.
Севастьян потирал руки: «Хорош малец-стрелец. Поведал и о татарине, который перед смертью допросился на тех, кто послали грабить обоз, и о лазутчике короля Сигизмунда. Да и про приемыша Архипова кое-что узнал. Надо бы мальца пригреть, чтоб карманным был, еще сгодится шустрик», – рассуждал дьяк.

***
УРМАН

Вогул погладил сына по жестким волосам. Поцеловал в лоб, чего никогда ранее не делал, и, перейдя на язык народов манси, чтоб сотник не догадался, о чем идет разговор, наказал:
– Ты, Мамарка, останешься тут, на берегу Чудо-Озера. Дальше лабза пойдет. Коли к ночи не возвертаемся, залазь в лабаз и спи. Там дикие звери тебя не достанут. Ежели через три луны не вернусь, спой песню предков, сожги перышко и, когда над тобой закружит мудрый ворон, сдуй пепел с ладони в его сторону, – подавая перышко, вытянутое из подушки Архипа, продолжал вогул: – а далее ручьем возвращайся к лодке. Вниз по течению ты и один выгребешь. Никита в избушке ждать тебя будет.
Мамарка, предчувствуя недоброе, шмыгнул носом.
– Не пускай пузыри, сын, ты правнук великого шамана. С тобой будут говорить звезды и воды, урман и каменья. Мать-природа не даст Мамара в обиду, она укроет от лютой стужи и от клыков хищных. Береги Золотую Бабу – она покровительница наших народов. Не допусти, чтоб попала в алчные руки. И грамоту с тамгой сотника, боялина Ивана, храни. Освобождает он ей наш род от ясака и прочих повинностей.
– Ну, хватит тараторить, айда-ка на болото, смеркается ужо, – поторопил шамана Иван Никитич.
Вогул поднял лагу и, ступив на плавню, не оборачиваясь, медленно пошел в сторону туманного острова.
За ним двинулся сотник.
– Ступай след в след, боялин Иван, оступишься-пропадешь. Лагой тыкай, проверяй пред собой толщу лабзы, – донесся из тумана до Мамарки голос родителя.

Иван остановился на маленьком торфянистом островке и, тяжело дыша, упершись на лагу, попросил:
– Давай передохнем, Угор. Мочи уж нет, чай, не вьюноша я.
– И я не малец, чтоб водить меня за нос, – раскурив трубку, присел рядом на корточки шаман. – Ты пошто Архипа убил, боялин Иван?
– Ах ты, морда шаманская! Ишь куды замахнулся! Не твого ума дело, веди куды приказано! – вынимая из-за пояса пистоль, побагровев всем лицом, взревел сотник.
– Веду, веду, боялин, – разглядывая в небе парящего седого ворона, загадочно улыбнулся вогул, – айда за мной, однако, – кряхтя, поднявшись, пробурчал сын урмана.
Иван осторожно ступил с плавающего торфяного островка на зыбкую лабзу.
– Дай-ка свою руку, боялин, тута жидко, перепрыгнуть надобно.
Сотник прыгнул к Угору, и шаман, крепко обняв убийцу Архипа, завалился с ним в болото, подмяв его под себя.
Грянул выстрел из пистоля.
Ноги сотника провалились сквозь лабзу, и он почувствовал, как огромные хищные зубы Сорт Лунга, впившись в них, потащили его в бездну.
Весь в болотной в грязи и ряске, выполз вогул на островок. Тяжело дыша, он перевернулся на спину. Сил снять через голову мокрую малицу уже не было, и шаман, разрезав ее ножом, запустил руку под одежду.
Теплая липкая кровь изрядно уже промочила нижнюю рубаху. Из пробитой пулей раны с каждым ударом сердца выплескивался фонтанчик крови.
Боли вогул уже не чувствовал. Разглядев парящего в вечернем небе седого ворона, Угор прошептал непослушными губами:
– Возьми мой дух, мудрая птица. Я ухожу к отцу своему и деду. Сбереги мальца.
Торфяная жижа постепенно втягивала в себя шамана. Вскоре грязь островка сомкнулась, навеки поглотив тело вогула, и только выпавшая при борьбе трубка продолжала дымить на болотной кочке.

Мамарка, сидя на пеньке у берега Чудо-Озера, тщетно пытался разглядеть возвращающихся путников.
Мальчик всю ночь не сомкнул глаз.
Выложив бубен и другие вещички из пайвы , он достал из нее узбекское верблюжье одеяло, укрыл им спину и плечи, да так и просидел до рассвета.
Из оцепенения вывели его хлопки крыльев.
На полянку приземлился седой ворон и, бесстрашно подойдя к мальчику, уронил у его ног отцовскую трубку. После, скакнув к бубну, несколько раз клюнул его в середку, извлекая звуки, и, повернувшись к Мамарке, вновь хлопнул крыльями.
– Кар!
Молодой шаман понял, что настало время свершить обряд.
Мамар, постукивая в бубен, заунывно запел песнь предков. Он своим детским умом понимал, что навсегда потерял отца. Не вернется с болота и боярин. Во время похорон Архипа и поминального обеда мальчик не раз перехватывал взгляд отца, который глядел на сотника ненавидящим взором.
Постепенно войдя в состояние транса, он и не заметил, как огромный бурый медведь подошел к его пайве, перевернул ее и, добравшись до вяленой рыбы, стал жадно ее поедать, не обращая внимания на маленького шамана с бубном.
Закончив петь, Мамарка вынул перо, данное намедни отцом, и, распалив трут, поджег перышко, сдунув пепел с ладошки в направлении парящего в небе ворона.

Вдруг он ощутил чужое присутствие.
Мальчик оглянулся и от неожиданности выронил бубен, который держал под мышкой.
Пред ним на расстоянии двух саженей стоял огромный хозяин тайги. Медведь втянул носом воздух и медленно двинулся к застывшему от страха маленькому шаману.
– Уходи, уходи, – зашептали побелевшие губы мальчика.
Зверь, подойдя вплотную, лапой сбил Мамарку с ног и, схватив зубами малицу на спине, понес свою жертву в заросли.
Но мальчик это уже не чувствовал, он был без сознания.

***
ТОБОЛЬСК

Ваулихан спиною ощутил сверлящий взгляд из толпы.
Посольство ехало верхом от воеводы. Два нукера с флажками на копьях двигались впереди, далее ехали Отар с племянником, и позади, в два ряда, играя отблесками доспехов на весеннем солнышке, замыкали движение нукеры с обнаженными саблями, опущенными к стременам.
Стрелец в кафтане псковского покроя, держа правую руку за пазухой, медленно пробирался сквозь толпу зевак на обочине.
– Смотри-ка, расфуфырился нехристь, нигде проходу от них нет русскому люду. Жируют демоны на наших харчах, – громко говорил он, раздвигая одобрительно кивающих тобольчан.
Перед ним прямо на земле сидело двое нищих. Стрелец оттолкнул ногой одного и, наступив другой ногой в корзинку с подаянием, кинулся было к послу, на ходу вытаскивая кремневый пистоль.
Двое нищих, мгновенно преобразившихся из калек в здоровенных подручных дьяка, повисли на плечах наемного убийцы.
Раздался запоздалый выстрел, и лошадь Отара упала, подогнув пробитую переднюю ногу.
Яна, стоявшая в толпе, прижала к себе Емельку и тихонько растворилась в небольшой проходящей улочке.
Дьяковы люди, ворвавшись в ее избу через час, не нашли ни ее, ни ребенка, ни даже вещей.
– Ворожея будто сквозь землю провалилась, – докладывали они Севастьяну.

Заплечных дел мастера, служившие при приказной избе, постарались выведать все, что знал или даже о чем догадывался подосланный королем человек. Самое важное сообщение было выпытано – то, что королевич Владислав, набрав около семнадцати тысяч сабель вместе с союзниками, выходит этой весной в поход на Русь.
По указу воеводы в срочном порядке был объявлен по всей Сибири сбор служилых людей в поход на помощь Москве, а Ваулихан увозил хану Есиму грамоту с просьбой о помощи конными джигитами его ханства.
Ответ от хана должен был привезти Ванюшка, который уезжал с посольством в казахские степи.

***

К лету 1616 года варшавский сейм одобрил поход Владислава на Москву. Поход перекладывался на лето 1617 года. Руководителем был назначен великий гетман литовский Ян Кароль Ходкевич. Армия включала в себя два крыла. Коронный, под командованием Владислава, и литовский, под началом гетмана Ходкевича. Вначале коронная армия составляла десять тысяч воинов: шесть тысяч всадников и четыре тысячи пехоты.
Гетман Сагайдачный также поднял под ружье двадцать тысяч запорожских казаков. Войско было поделено на шесть полков, самым большим из которых был гетманский полк, который насчитывал до пяти тысяч всадников, а также имел семнадцать пушек.

Шептались при дворце, мол, приснился якобы королю странный сон. Будто присел подле его ложа незнакомый старец и молвил: «Не пущай, король, все войско на Московию. Худо придется твому великому гетману Жолкевскому на южном порубежье. Прознает про поход султан турецкий и ударит в спину. Царь Михаил уж и обоз султану с дарами собрал. Коль пожелаешь проверить слова мои, пошли в Ельск своего соглядатая. Там посольство в Крым с дарами и поныне находится».
Сигизмунд, проснувшись, долго ходил взад-вперед в раздумьях по опочивальне. В сны он не верил, но не проверить наказ старца король не решился и послал в Ельск человека, который, вернувшись, доложил, что действительно в городе находится московское посольство в Крым в ожидании обоза с дарами из Новгорода и Пскова.
В результате ли сновидения, или еще по каким известным только королю причинам, но у Владислава были отозваны девять гусарских и шесть казацких хоругвей и отправлены на помощь пану Жолкевскому.
Ходили и другие слухи, что будто являлся странный старец во снах не только королю, а и гетману Лисовскому, предрекая смерть ему скорую в походе от разрыва сердечного, коли тот переступит границы Руси со своими головорезами. Но, в отличие от Сигизмунда, Александр Юзев, при очередной попойке с панами, рассказав свой вещий сон, поднял на смех и пригрезившегося ему старца, и его предостережения.
Не дождавшись выступления Владислава, Лисовской осенью 1616 года выступил к Стародубу, похваляясь вновь погромить Русское государство. Однако в Камаринской волости внезапно упал с коня и умер.
Командование отрядами лисовчиков перешло Станиславу Чаплинскому.

***
УРМАН

Не обращая внимания на отчаянное карканье седого ворона, перелетавшего с дерева на дерево, медведь, затащив свою жертву в кусты ивняка, лапой перевернул бесчувственного Мамарку на спину.
Зверь ткнул носом в поясок, пытаясь разорвать на маленьком шамане малицу. Но вдруг знакомый запах, исходящий от пояска, который принадлежал когда-то Пайзе, остановил зверя.
Хвома, еще раз обнюхав мальчика, лизнул Мамарку в щеку.

Очнулся Мамар уже лежа на берегу у лодки, куда перетащил его, как щенков носит собака, медведь.
Хвома, лежа рядом, дремал под теплыми лучами солнца.
Мальчик тихонько собрал пожитки, отвязал фал, привязанный к кусту шиповника, и, оттолкнув челнок от берега, с опаской поглядел на спящего зверя. Хвома спал.
Челнок бесшумно снесло за поворот реки.
Постепенно страх прошел, и Мамарка, осмотревшись, хлопнул себя по бокам:
– Бубен-то с трубкой оставил на берегу. Придется дядьку Никиту просить, чтоб сходил со мной к озеру. Одному боязно шибко.
Челнок ходко спускался по течению.
Мальчик, взглянув вверх, улыбнулся. Он узнал бревно, на котором укрывался от волков Ванюшка.


*-пайва – заплечная торба.


ФОТО: река Большой Атлым. верхнее течение-исток, Бревно.

Продолжение: http://www.proza.ru/2015/10/22/1832