Скрипач

 

Дождливым полднем, у чужих дверей,
Прижав к намокшей деке подбородок,
Терзает скрипку маленький еврей,
Сутулый, поседевший самородок.

Срипач не шут, не уличный фигляр
 и выстрелом в подраненную птицу,
Пятак, небрежно брошеный в футляр,
В потертый бархат, где ночует скрипка,
-Поклон и грустно-благодарная  улыбка,
отдав смычку живой души частицу...,
Закрыв глаза, играет  для людей,
Согбенный, поседевший иудей

 смычок-он не арапник и не бич,
смычок-лишь продолжение ладони,
а струны  звук,  разложенный на доли,
смычок - из  скрипки  вымученный клич,
мольба о воле, или сказ о боли…

-нагой перед стихией человек,
А мы все-то: только человеки!
волшЕбством рук,
рожденный, мечется меж дек
 высокий звук
...и ускользает в прорези из деки...

И люди вытирают свои лица,
не от дождя намокшие – от слез,
вложив в мелодию живой души частицу,
озябшею рукой перебирая
 струны, смелее и настойчивей стучится
 В распахнутые для него ворота Рая,
уставший, поседевший виртуоз…

Люди моего возраста, и те,кто постарше, помнят худенького,
невысокого человека в светло-кофейном бумазейном, очень дешевом костюме, со скрипкой. Яков Ошерович Койфман играл на улицах. Наверное, это не называлось "концерт", но это была лучшая музыка, которую мне довелось слушать, а я, от природы, слышу ноту даже упавшего на асфальт, пятака.Памяти Скрипача этот рассказ.

Сегодня у нас праздник! Точно ли праздник-я не знаю... Народу много. Перекресток Демократической и Глыбокой оглох от сирены, застрявшей в толпе евреев, ЭМки-куда-там!-не проехать!Хоть, ты трудяга-ЭМка, хоть трофейный, роскошный  Хорьх длиннотелый...Не проехать!
      Мы хороним человека. Простой гроб, пока что, еще на улице. Прямо на тротуаре. На углу, у аптеки, в тенечке. Люди подходят и смотрят. В казенном, простом гробу лежит покойник. Маленький. Даже не во всем гробу-гроб большой, стандартный, а как-то, в увголке гроба, как бы стесняясь, что занял место... Свое ли? имел ли право? Если нет, простите! Куда дальше лечь?...Грустно. Мы всей улицей хороним человека...Почему улицеЙ? Да родных-то нет!
      Аптекарь-тощий еврей в пенсне, из прошлых поляков-пан Смегдович:- можно пока сюда венок поставить?
Атекарь кивает-можно...Венок-жидкий бублик из пожелтевших елок-такие дают бесплатно в ЖЕКе на похороны, если бездомный...
Рядом с гробом, прямо на мостовой-футляр со скрипкой-гроша не стоит!- А кому наследство-то? ... Но как играл!
      -Это Вы мне будете говорить: как играл! Яков был мне , как брат!
      -Думается мне, Вы один его слушали! Вам-то за что такой почет? Яша ему играл!
      -Я Вас не знаю. Кто вы такой? Мало ли вас по подворотням! Яша, ведь, тоже-не машина! Он играет, я иду домой, я говорю, Яша! Сядь, отдохни, дай спокой пальцам. Деньги что? Мусор! Всех не соберешь. Вот, бери " Север"-кури-четырнадцать копеек пачка! -Все играл, дурак. Не слушал...И, вот теперь лежит....
      -Почему это Вы-Яша! Яша!?-вступает третий- Вы, что-ему сродственник? Вы ему дядя родной? Дедушка? Вы ему папа? Стоит человеку умереть, и-на тебе! Уже все ему на "ты" и родственник...
     -И вам не стыдно? Совесть-то за крейцер не заложили? Человек еще теплый лежит. Живой, можно сказать! -не сглазить бы, а эти люди спорят, как скаженные! Кому Яша играл! Да, всем он играл.Всем! Каждой твари, может, и Вам, в том числе... Просто стоял, закрыв глаза, чтобы мир этот поганый не видеть, и играл...В небо играл...Что ему ваш Север за четырнадцать копеек. Курите сами, хоть задохнитесь!
      -Ага! В небо Яша играл! Бог к себе забрал, чтоб поближе слушать!-а скрипку его желаю Вам ему туда лично доставить, умник Вы этакий!
      - Аминь!И Вам того же!
Полная дама в засаленном на животе халате, ойкнув, осела на ступеньку аптеки.
      -не, я не за Яшу-что мне Яша?-такое горе! Но своих болячек и горестей, хоть оптом на ярмарку! Сердце зашлось. Пан Смегдович, Бог вам зачтет, може пилюлю яку...если что-уплачу! Толстые пальцы поелозили по узелку на платочке, где позвякивала медь...
      -Пани, то ниц не коштуе, маетэ покласть пенензы до кишени.*
Красивая, старинная, остекленная травленным стеклом со змеями, запустившими в вазоны морды, створка аптечных дверей открывается, пропуская внутрь аптекаря, потом опять распахивается и тощая лапка протягивает даме голубоватую пилюльку.Дама кладет ее в рот и, страдальчески гримасничая, глотает лекарство... Смегдович вновь замирает за дужкой пенсне...
      Солнце, неторопясь, переползает с крыши на крышу. На лоб мертвого Якова Ошеровича прыгнул солнечный зайчик из аптечной витрины.
Пришла полуторка. Гроб задвинули в кузов. Лязгнул борт. Машина, подпрыгивая на камнях древней улицы, уехала.Нет больше во Львове скрипача...
      Яша сжался, как пальцы, захватившие в кулак ворот под кадыком в холодный и ветренный день. Он уже ничего не хотел.Пустота мира, где нет ни травы, ни деревьев, ни домов, ни подвод с битюгами, ни теплого, растрескавшегося кафеля домашней печки, ни чистых простыней. Ничего нет. Пусто, как в вагоне трамвая, зимой оставленного ночевать в депо. Как в церкви, из которой сбежал народ, чтобы молиться чужому богу.
      Как это она сказала: -ты очень хороший, Яша. Наверное-ты самый лучший...Но Бог сделал так, чтобы я любила его...Прости...Мы уйдем в чисто поле, в лес!-если ты меня выгонишь. Другой крыши у меня нет...Яша, это Бог так решил...Ты не злись, прости...
      Яша взял футляр, внимательно его осмотрел-не надо ли чинить?. Уложил в него простую гуцульскую скрипку-какая тебе разница-какая там скрипка! дело-то в руках, а скрипка, она что-деревяшка! и ушел...Ушел, оставив им кровлю...Кровлю, под которой уже деловито осваивался узкоплечий и плоскопопый избранник божий...
      Яша больше ничего не хотел. Просто считал свои дни. Весь мир был ему дом. Скамейка, подвал чердак...Его никто не обижал. Отобрать, обманув, было нечего... Старая скрипка стала, как жена-кормила и грела. За нее одну и переживать, за нее болеть сердцем...
      Годы, однако, шли. Ему уже не кричали: Яшка, а Хабанеру можешь? Мог, конечно. Все мог.
      Просили вежливо-Яков Осипович, сыграйте, пожалуйста, из Баядерки. Играл, и , как играл!-под визг трамвая на Пушкинской, под мат милиционера на перекрестке...Как иному-говорить, так Якову Осиповичу(Отца звали-Ошер), звуки. Скрипка его, простая гуцульская самодельная скрипка, была заколдована-она плакала и хохотала, голосила рассерженно, как теща,проевшая зятю печенку, и вздыхала, как зашедшаяся от страсти женщина....
      -Побираемся? Так, то добре...
Два огромных, сытых хохла-милиционера. Улыбаются, отрыгивают пивом и смаженным(украинск.жаренным) гусем.
      -Ну, знову цей жид! Тоби що було сказано!?
      Не храбрец, конечно, Яков Осипович, поджилки, как струна, "затряслися", но не первый же день на этом триклятом свете-и мятая, влажная рублевка исчезает в бездонных карманах  галифе.
      -А що панам-добродиям зыграты?
      -Очи черные!
-И с того света, из под земли, взмывает к небу басовая нота...и останавливаются, остолбенев, прохожие и воздуха не достает, дохнуть... Так играет, так стонет скрипка Якова...
      Страдивари, Амати, Гварнери-какая чушь! Послушали бы вы Яшину скрипку! Нет! Не яшину скрипку. Скрипку Якова Ошеровича Койфмана, когда он, спрятавшись под акацию от дождя, в случайном львовском дворе, давал концерт-заработать, чтобы было на что покушать. Из окон бросали мелочь, завернутую в исписанный тетрадный листочек, а дети, подобрав, относили сверточки Яше в футляр, туда, где ночевала, уставшая за день скрипка. Никто, никогда-сколько бы Яша ни ходил по дворам, не украл ни копейки из скорбных гонораров.
      Прошел теплый летний дождик, прибил пыль во дворах и на улицах. Мир, прекрасный, свежий, умытый...Яков Осипович сидит под грибком на детской площадке-пережидает дождик. Я бегу мимо.
      -здравствуйте, дядя Яша!
      Утиный носик смычка призывно подгребает под себя воздух, подманивая меня.     -Эй, байстрючок, подойди до Яши, не бойся.
      -Это у тебя мама-маленькая, толстая, на еврейку похожая?
      -Еврейка!? Велик наш Бог! Хорошо иметь дело с евреями! Отлично! -Главное, не обманут! Господь Бог избрал наш народ-так себе людишки-вздорные, зануды, поверь Яше, впрочем,-не лучше и не хуже других, но избранный! Богом избранный. Народ-свидетель! Вот, смотришь на еврея и-веришь-есть Бог.Нет сомнений. Есть! Такой же. Точно! По образу и подобию!
      Я смотрел на Яшин плохо выбритый подбородок, на красную, гусинную, морщинистую шею, поросшую редким волосом, на громадный яшин кадык и чудовищный вислый нос...По образу и подобию...Хорош у нас Бог...
      -Я это к чему, байстрюк? А, вот, к чему: вот здесь, в бумажке, два раза по семь копеек! Четырнадцать! Ты-то считать умеешь! До школы ходишь. Если украдешь-грех пустяковый, но в котле варить будут. Вечно будут в смоле тебя варить и ничто тебя от мук не избавит! Кроме, как ты возьмешь сейчас эти деньги от Яши и бегом-за угол! Там сытыми, толстыми буквами по стене написано "Столовая" Тетке скажешь: -мне две котлеты в бумажку! И все! Больше ничего! Две котлеты. Она даст. Хлеб на столах даром, возьмешь ровно три куска-и живо обратно. Пообедаем. А третий кусок голубям покормим. Божья птица...
      -Ты можешь сейчас мне возразить, хоть ты еще совсем сопляк, ты можешь сказать мне: Яша! Ты, вот, только счас рассказал мне про ад, а сам забыл про Бога? Что можно съесть еврею? Вдруг там свинина в котлете? И ты будешь прав, байстрюк! Но свинина, сынок, это мясо. Самое поганое, но, все же, мясо! Кто скажет-нет? Мясо...А что есть котлета, которую делали в столовой? 
      -Если хочешь кошерной пищи, иди смело в дом, где над дверью пишут: Столовая! Там нет мяса. Его украли. Там вместо мяса говяжья требуха и хлеб, это-пожалуйста!-ешь сколько хочешь, Господь не накажет...Яков Ошерович шлепком смычка по заднице отправил меня за пропитанием.
      Пальцами правой руки Яша держал скрипку,обхватив ее за шейку, нижняя часть инструмента упиралась в его колено. Он сам устал, и скрипка его устала.... Они отдыхали, здесь, под выгоревшем на солнце деревянным грибком...
Это была моя последняя встреча с добрым и тихим уличным скрипачом...Таким я его и запомнил...
Народ-свидетель...И я-свидетель:
Яков Ошерович не был нищим, хоть и не владел ничем, кроме скрипки и светлого холщевого костюма, в котором зимой было холодно, в котором сегодня мы его хоронили... Он был артистом. Он был гражданином города Львова. Его знали в каждом дворе, его узнавали на улицах. В лицо. Как подданные узнают своих королей... Конечно, его давно забыли. Все, кроме меня. Когда и меня забудут, тогда уже совсем-совсем не станет и Яши-львовского уличного скрипача


* -госпожа, спрячьте в карман деньги. Это ничего не стоит (польский, украинский, с искажениями)