Сергей Максимов

    Времена были страшные, времена были странными. Многих безжалостно вырывали из привычных, устоявшихся общественных и социальных грядок и как какую-то морковку пытались заткнуть куда подальше. Хоть в жидкий бетон, хоть в спрессованный гравий…  Где, как известно, мало что растёт. Кто-то без труда, как палец в навоз, сам входил в рыночные отношения, кто-то как гвоздь ржавел в податливой, но от этого часто ещё более агрессивной среде. Продолжали расти и развиваться самые настырные.  Всех заносило…
Банкир Негрей. Почему бы и нет. Хотя теперь понятно ничего чудовищней для творческого человека и представить себе невозможно. Даже автор этих строк, на момент знакомства с Виктором Николаевичем, ресторанный музыкант, хорошо устроился,  если сравнивать ростовщичество и творчество, ссудный процент и поиск никому не нужных образов в совершенно безобразной среде. Хотя для многих среда, где за пьянством, где шуткой-прибауткой, можно было укрыться от социальных встрясок и бытовых неурядиц, оказалась на какое-то время даже спасительной…
Вот так мы и познакомились. Один из владельцев ресторана «Петровский», Виктор Негрей, и два музыканта из-за филармонического безденежья и душевной неприкаянности, залетевшие от пинка «социальной несправедливости» «в рай для нищих и шутов».
Стихи Негрея впервые услышал, за асоциальной и одновременно демократической русской пьянкой. «Хозяин» читал стихи и называл их своими. Я посчитал, что врёт «мироед»... Андрею Чудакову, другу и товарищу, которому тоже понравились стихи, я так и сказал: «Если бы это были его стихи – я о нём знал бы раньше. И совсем не так, как о банкире»… Для меня было не понятно, как поэт может быть не известным при таких приличных стихах. Верх самонадеянности… Может быть. И не такое случается. На трезвую голову спросил у Александра Иннокентьевича Казанцева. Редактор «Сибирских Афин», к моему удивлению, хорошо знал поэта. Казанцев держал под контролем все ветви литературного процесса в Томске и всё про всех знал. Упоминание о Викторе Николаевиче ему, показалось мне, было неприятно. Припоминаю теперь, что были у них какие-то «тёрки». То ли по вопросу финансирования именно «Афин», то ли чисто творческие... Может быть, и то и другое. А может быть, я что-то и путаю.
Банкирская среда вытолкнула поэта из себя, как инородное тело. Среда литературная приняла как заблудшего сына обратно. В последнее время часто стали возникать, как из небытия литераторы, прежде известные как интересные и способные авторы. Нельзя сказать, что для всех «поезд ушёл». Но для очень многих так и произошло. Правда, кому-то в последний момент удалось вскочить на подножку последнего вагона. Но свои места они, надо признать, навсегда потеряли. Негрей как-то спокойно, без прыжков, и вышел и вошёл обратно. Жаль, что поздно.
Времена перестают быть страшными. Перестают быть и странными. Литературный процесс стал выплёвывать и отхаркивать из себя сгустки того, чем надышался за последние десятилетия по воле либерастов-реформаторов. В ближайшее время будет только набирать обороты процесс исчезновения «раскрученных имён», пока не открутит от себя всё искусственно на него привешенное. Престижные литературные премии, призванные укреплять авторитет, уже и сейчас не могут спасти литературные репутации. То ли ещё будет…  При таком повороте дела, дорого становится то, что выжило само по себе, без всякой поддержки. К сожалению, часто уже без живых авторов.
Виктор Негрей принадлежит к той, достаточно многочисленной группе томских поэтов, для которых поэзия была органичным свойством личности. Но никак, не атрибутом, не забавой и не хобби. Тем более не ремеслом. Назову только несколько имён из этого славного ряда стихотворцев: художник – Анатолий Шумилкин, актёр и режиссёр – Олег Афонасьев, журналист – Борис Овценов, доктор – Александр Богданов, архитектор – Олег Шкабардин. Когда гордый нрав, когда самодостаточность, чаще профессиональная состоятельность, изначально отвращали их от литературных групп и литобъединений самого разного масштаба и пошиба. Памятуя о злоречивом, булгаковском определении «литературная мелкота», подсознательно ощущая себя достаточно крупными авторами, они не жались к собратьям по перу. Хотя часто дружили со многими признанными литераторами.
Предисловие или послесловие в писательской среде иногда называют «паровозом». С тем подтекстом, что этот паровоз толкает некий состав или вагон. Когда пустопорожний, когда сверх всякой меры перегруженный. А если речь идёт о посмертном издании книги, то и без того нарочито утяжелённая лексика некролога только множит несуразность этого «паровозного жанра»... Не хотелось бы этого. Творчество Виктора Николаевича в толкаче не нуждается. Оно само по себе и локомотив и состав. Читатель сам всё поймёт. Читайте.