Глава 1
Не нимфы ли богинь пред нами здесь предстали?
Иль сами ангелы со небеси сошли,
Ко обитанию меж смертных на земли,
Что взоры и сердца всех зрителей питали,
Как солнечны лучи, так взоры их сияют,
С красой небесною краса всех нимф равна;
С незлюбием сердец невинность их явна;
Конечно, божество они в себе являют.
Как сад присутствием их ныне украшался
Так будет краситься вся русская страна.
( Александр Петрович Сумароков)
Санкт- Петербург. 189…год.
Вновь появившаяся институтка или « смолянка», как здесь привыкли называть воспитанниц, была откровенно некрасива: лицо желтоватого цвета, кофейное платьице не по росту, тощие белесые волосики сплелись в худенькую косицу; и только глаза, какого-то иссиня- темного цвета, испуганные, широко распахнутые, привлекали к себе. Классная дама, приведшая новенькую, мадмуазель Кичигина, представила: « Медам, с этого дня в вашем дортуаре будет жить Елизавета Варшавская. Укажите ей свободное место, и через десять минут будьте готовы к обеду».
-Хорошо, мадам, - девочки присели в реверансе, но стоило только надзирательнице выйти, как они сгрудились возле новенькой, которая прижимала к груди небольшой пакет. Мария и Ольга, сестры- погодки, потомственные дворяночки из захудалого имения где-то посредине России, голубоглазые, пухленькие, подошли к Лизе, взявшись за руки. Красавица Таша, уже сейчас считавшая, что ее нахождение здесь – чистая случайность, и что мать, имевшая достаточное влияние в петербургских кругах, скоро заберет ее, смотрела на вновь прибывшую слегка свысока. Курносенькая Софи, о которой мало было что известно, разве только то, что ее отец, генерал Бердников, получал награду из рук самого государя, а дед служил при самом Кутузове, встала несколько поодаль, пропуская вперед черноволосую, с густой длинной косою Машу Добролюбову. О последней хотелось бы сказать поподробнее. Семья ее, долгое время проведшая за границей по причине службы отца, совсем недавно вернулась в северную столицу, и поэтому в девочке не было еще той спесивости, которая была у Таши, ко всем она относилась ровно и дружелюбно.
- Мари, - представилась она Лизе,- а это Оля, Маша, Таша и Софи. Пойдем я тебе покажу твое место.
И, взяв девочку за руку, она подвела ее к одной из кроватей, стоявших вдоль стены.
- Положи свой пакет сюда, Лиза!- Маша указала новенькой на ночной столик ,- его никто не тронет. И пойдем строиться на обед, а то мадам сердиться будет.
Лиза вздохнула. Ее взгляд пробежался по лицам новых знакомых, задержался немного на Таше, потом на Мари… Она нехотя положила пакет и пошла к выходу из дортуара, где уже стояли смолянки.
- Медам! Вы готовы? – в дверях возникла классная дама.- Мадмуазель Варшавская, встаньте в строй! Ваше место за мадмуазель Порохиной! Поторопитесь, мадмуазель, а то останетесь без обеда!
Лиза растерянно оглянулась: кто же из них Порохина? Может быть, Мари? Но Маша уже тихонько указывала ей на место перед собой. Значит, Порохина, это Таша… И девочка торопливо встала на освободившееся в строю место.
- Раз- два-три, раз-два- три, - считала Кичигина, и Лиза, еще не привыкшая к муштре, к новым порядкам, постоянно сбивалась, наступая тяжелыми ботинками то на запятки впереди идущей Порохиной, то на носки Добролюбовой. Наконец, мучение закончилось, и девочка вместе с институтками оказалась в столовой.
Еда была неприхотливой, но сытной, и Лиза вскоре наелась. Она уже хотела встать и выйти из-за стола, но увидела, что все сидят, да и рядом сидящая Мари пошептала: « Сиди! Поднимемся, когда скажут.» И, правда, команда «строиться» прозвучала достаточно быстро. Девочка заторопилась встать на отведенное ей место… И опять : раз-два-три, раз-два-три…
Только к вечеру вернулась в свой дортуар Лиза. Села на отведенную ей кровать, взяла со столика пакет, развернула, прижала к груди небольшой портрет в рамке, поцеловала лицо нарисованной на нем женщины… Вздохнула…и завернула обратно в плотную бумагу… Сидевшие рядом сестры Беляевы не обратили на девочку никакого внимания – они тихо шептались меж собой, вспоминая что-то из своей сельской жизни.
Сон быстро сморил « смоляночек». Спала и Лиза. Только тревожно, беспокойно. Она несколько раз садилась на кровати, что-то шепча бессвязно и вскрикивая, но глаза ее были закрыты. Проснувшаяся Мари хотела встать и подойти к новенькой, но была остановлена лежавшей на соседней кровати Софи: « Не тронь ее! Вдруг испугаешь – еще хуже будет!»
Утро в дортуаре было тяжелым. Невыспавшаяся Таша ворчала на новенькую: « Еще одна такая ночь такая, и я мадам пожалуюсь!» Остальные одевались молча. Лиза же неловко улыбалась всем, пытаясь хоть в чьих-то глазах увидеть каплю сочувствия. Но девочки прятали глаза, торопясь как можно быстрее совершить утренний ритуал…
- Медам, вы готовы?- голос мадмуазель Кичигиной ворвался в дортуар, накаленный молчаливыми страстями.
- Да, мадам, готовы,- присела в реверансе Маша Добролюбова, оглядываясь на соседок. Они, привыкшие к такому распорядку, институтки, уже стояли рядом с Мари, и только Лиза пыталась еще повязать на свое кофейное платьице пелеринку.
- Не трудитесь, мадмуазель Варшавская!- заметила ее движение Кичигина. – Сегодня Вы будете носить ее по-другому!
Она вытащила из кармана форменного платья булавку и, подойдя к девочке, пришпилила пелерину на левое плечо Лизиного платья: «Сегодня Вы целый день будете носить ее так, не снимая!»
Девочка похолодела. Она уже видела вчера утром нескольких девочек -сокурсниц, которые понуро шагали куда-то вслед за классной дамой… У одной даже чулок рваный был к платью приколот… Но ведь она только начинает! Неужели нельзя простить?
Лиза торопливо встала в строй и зашагала вместе со всеми в столовую. На столах уже дымился чай и лежала утренняя булка.
- А вы, мадмуазель Варшавская, - остановила ее Кичигина,- всего этого не заслужили, поэтому ступайте к таким же неряхам, как и Вы. И подумайте о завтрашнем дне…
- Да, мадам, - ответила девочка и обреченно поплелась к выходу, где уже стояли наказанные. Ее маленький желудок, не привыкший еще к распорядку института, урчал, требовал пищи, потому что последнюю получил только в полдник, такую же вот булочку с чаем. А ужин благородным девицам был не положен…
Да разве она благородная? Однокурсницы и не знают, что мать ее – обычная певичка из провинциального театра, которую заприметил однажды господин Орлов. Правда, на маменьке он так и не женился, но возил повсюду. Поэтому у Лизы и фамилия такая – Варшавская. Не папенькина и не маменькина. По городу, в котором родилась…
Пока Лиза предавалась воспоминаниям, первый завтрак уже закончился. Пора на занятия… Раз-два-три, раз-два-три…
Глава 2
Санкт- Петербург. 189…год.
А Смольный совсем не смольный -
Он белый и голубой!
Он бледных девушек стройных
Помнит. Он их судьбой
Полон. Прошло столетье,
Стольких смело в гранит...
Только не постареть им,
Тем, чей он лик хранит.
(Керл Тоам)
Да, распорядок дня в институте был строгий – это Лиза почувствовала еще вчера. Но сегодняшний подъем в 6 часов утра, потом несколько уроков до второго завтрака, где девочка наконец-то! не только съела кусочек хлеба с маленьким масла, но и молочной каши похлебала, вконец доконали ее. Какая уж тут математика или, того хуже, французский, который она не признавала и не любила… Все эти «пуркуа, туше» никак не умещались в ее маленькой головке, а тут еще и писать на нем надо было и говорить, говорить, говорить… Если бы не господин Орлов - язык не поворачивался его после смерти матери папенькой называть – не бывать бы Лизе «институткой». А он пошел к начальнице, договорился, да еще деньги на ее обучение внес. У нее даже ленточка имеется специального цвета, которая указывает, кто ее покровитель, но Лиза ее пока к переднику не прикрепляла… Вот если заставят…
А вот литературу она любит.. Многое наизусть знает…Пушкина, Лермонтова, Жуковского… Даже «Лесного царя» Гете... Маменька многое ей читала, а потом Лиза и сама пристрастилась… А еще они Рылеева читали, где про русского крестьянина написано, который царя от поляков спас… Только можно ли его здесь читать? За день она так и не поняла, что можно, а что нельзя… Ведь он казненный… Наверное, нельзя, раз такое… Только когда это было? Разве у Мари или Софи спросить? Таша, она только сердится, особенно из-за того, чтоона ей постоянно в строю на ноги наступает… Но Лиза же старается…
А сестрам только друг с другом интересно…Но это так, из зависти, потому что у них дом есть, есть куда после института вернуться… А вот ей некуда…
- Мадмуазель Варшавская!- голос учительницы рукоделия донесся до Лизы как бы издалека, - покажите, что у Вас получается? Девочка встала из-за стола и подошла со своей вышивкой к невысокой полноватой женщине.
- Да-с, - посмотрела на распростертый на пяльцах рисунок учительница, - видно, вы никогда этим не занимались – стежки у Вас по всему полотну прыгают. Понаблюдайте, как это делают другие и не ловите ворон…
Лиза вернулась на свое место… Уж что-что, а вышивать мать ее не учила. Считала, что незачем это. Нет, шить, конечно, девочка могла, но так, по мелочи, еще вот шляпки делать, а вот что эти крестики ее Лиззи нужны будут – об этом маменька даже не думала. Лиза посмотрела, как ловко с иглой управляется ее соседка, незнакомая девочка из соседнего дортуара - кажется, ее учителя Варварой называли, Варварой Михайловской – и стала наблюдать… Вроде бы и нетрудно, только повнимательней быть надо… И, закусив от усердия нижнюю губу, девочка зашептала сама себе: «Стежок сюда, а теперь сюда…»…
День налаживался. Следующих уроков - музыки и танцев - она не боялась… Маменька всегда говорила, что у Лиззи к этому большие способности…
И, действительно, на уроке музыки учитель, мужчина средних лет, с окладистой бородкой сразу обратил внимание на серебристый голосок Лизы:
- Похвально, мадмуазель, похвально! Пройдите-ка вот сюда и встаньте рядом с мадмуазель Добролюбовой. Будем петь « Птичку»…
Грустны были голые стены громадных дортуаров, коридоров и классов, выкрашенные все в один цвет. Даже горшка с цветами нельзя было увидеть на подоконниках: они были запрещены. Нельзя было и портрет матери повесить к изголовью кровати – об этом Лиза узнала вечером, когда вновь достала из столика изображение матери и попыталась его прикрепить.
-Ты, что, Варшавская, не положено, – одернула ее Мари,- мадам увидит – не поздоровится!
А ведь и верно! Она еще вчера на это внимание обратила, что, кроме портретов царской фамилии нет в институте никаких картин, да и над кроватями соседок пусто…
- А кто это?- Добролюбова присела к ней на кровать.- Матушка?
- Ага, - грустно улыбнулась Лиза.
- Красивая…
Вслед за Мари на кровать потянулись и другие девочки.
- А я ее знаю! – небрежно бросила Таша Порохина, подошедшая последней, - это певичка, Стефания, кажется, она еще ….
Толчок в бок от Добролюбовой прервал ее умозаключения, а Софи быстро перевела разговор в другое русло:
- Ой, девочки! А мне сегодня такую историю рассказали! Страшную!
- Расскажи, расскажи!- затрепетали сестры.
И Софи Бердникова, закинув свои длинноватые ноги на кровать, начала заунывным голосом:
Давным-давно служил здесь в Смольном истопник, Арсентием его звали. Говорят, что хороший человек он был, «смоляночек» не обижал никогда и даже подкармливал: то булочку с кухни принесет, то еще что-нибудь. Вот только выпить любил…и до игр азартен.. Ну, вот, как-то возвращался он в институт вечером, несет одной инстутутке передачу, а ему навстречу – мужичок! Давай,- говорит,- в кости играть. Арсентий и согласился. Играют так час, другой, и понимает истопник, что не с простым мужичком он играет, а с чертом самим. И задал стрекача куда подальше от того мужичка.
- Медам, вы еще не в кроватях? Немедленно спать! – вошедшая классная дама, фамилии которой Лиза еще не запомнила, величественно вплыла в дортуар и удалилась только тогда, когда девочки, переодевшись в ночные сорочки и прочитав молитву, улеглись на свои кровати. Руки поверх одеяла – как положено…
- Ну, Софи, что дальше-то? – раздался нетерпеливый шепоток младшей Беляевой..
- Дальше-то,- Лиза даже в темноте почувствовала, как усмехнулась Бердникова, - дальше- то вот что было. Идет он мимо кладбища, и слышит звуки, как будто что-то в кладбищенскую ограду бьется. Арсентий быстрее пошел, а потом и вовсе побежал. Услышал, как в темноте что-то преследует его, грохочет и все ближе и ближе к нему приближается. Оглянулся Арсентий и обмер – за ним по воздуху гроб летит…И слышатся ему, словно из гроба кто-то выбраться пытается. Начал тогда истопник камнями в гроб швыряться, чтобы гроб от него отстал, да только без толку.
Добежал истопник до двора институтского, а гроб – за ним! Забежал Арсентий в кладовую с углем, подхватил лопату и ну ею от гроба отбиваться, а тому – хоть бы что! Тогда он топор взял и начал гроб рубить, порубил его в щепу – а оттуда черт выскочил, расхохотался и сказал: раз от игры ты со мной отказался, будет тебе наказание! Будет тебя всю жизнь этот гроб преследовать, и будешь ты от него бегать вечно! Так и вышло.
- Что? Так и бегал? – полюбопытствовала Таша.
-Ага! Его в том самом гробу и похоронили на институтском кладбище. Вот завтра в церковь пойдем, я его могилу вам покажу.
-Ой, девочки, давайте спать. Опять мадам ворчать будет! Софи, хватит придумывать!
- И ничего я не придумываю! Вот почему всегда в коридорах по ночам тихо? Даже классные дамы не выходят! А потому что опасно – боятся Арсентия в гробу увидеть! Он ночами туда- сюда, туда- сюда летает У-уууу- уууу!
Глава 3.
«-- О, вы не знаете, что творится сейчас в мире, -- и, загадочно улыбаясь, продолжал: -- Вы прелестны в своем незнании. Неведение -- лучшее сокровище юного сердца...»
(Водовозова Е.Н. История одного детства)
Санкт- Петербург. 189…год.
Прошло несколько месяцев, а Лиза все еще не могла привыкнуть к институтским порядкам. Теперь –то она поняла, почему девочки в первый день в столовой остановили ее. Голод был постоянным, особенно страдали те, кому ничего не передавали родные. Вот и отец, приведший в Смольный свою незаконнорожденную дочь, не появился здесь ни разу, ни разу за это время девочка не вышла далее Таврического сада. Да еще эти постоянные посты по средам и пятницам, когда вместо мяса дают по три корюшки и несколько картофелин с постным маслом! И дисциплина, дисциплина, дисциплина! Все по звонку! Подъем, чай, занятия, прогулка…А еще окрик классной дамы…Особенно, если она услышит, что ты с подругами не на французском говоришь… И возразить нельзя… Одна радость для Лизы – это книги… Правда, они не такие, как она с маменькой читала, но все-таки… Вот и сегодня она принесла в дортуар сказочку одну. «Девица Березница» называется. Девочка присела на кровать, открыла книгу и погрузилась в чтение:
«В одной уединенной долине, окруженной со всех сторон дремучим лесом, находилась хижина, в которой жил угольщик с женою. Бог дал им маленькую дочку; но они не знали, каким образом окрестить ее и кого звать в кумовья. Хижина была отдалена от всякого жилья, и в соседстве не было ни одной церкви; они жили так уединенно, что не были знакомы ни с кем, кроме тех, кому продавали свои уголья…»
-Ой, девочки! – услышала она голос вошедшей Мари.- Я сегодня с братом общалась. Он мне такое рассказал! Правда, мадам все крутилась подле, подслушивала… Так и не дала толком поговорить…
Лиза только один раз видела старшего Добролюбова. Он совсем не походил на свою красавицу-сестру. Весь в черном, Александр напоминал скорее молодого ворона с тоскующим взглядом. Мари шепотом рассказывала однажды, что Саша был исключен из Петербургского университета за курение гашиша и восхваление смерти, из-за чего некоторые его сокурсники покончили жизнь самоубийством. Что же еще произошло такого, что так взволновало всегда такую уравновешенную Мари? Девочка отложила начатую книгу и пересела на кровать к подруге, где уже сидела Софи…
-Давай, Маша, рассказывай! – торопила та Добролюбову.
- Я вам уже говорила, что мой брат исключенный, - начала Мари.- Так вот, вчера он решение принял все свое наследство друзьям отдать, а сам по миру пойдет.
- Как это: по миру?
- Странствовать будет. Сначала в Москву пешком, а потом в монастырь Соловецкий. Монахом станет.
- Сам себя в монастырь?
- А мне кажется, что он грехи свои отмолить хочет, очиститься… Я его комнату на Пантелеймоновской улице видела. Узенькая , как гроб, черная, да еще и свечи черные братец там зажигал и читал, читал… Француза одного стихи… и все о смерти
- Кто же сейчас к тебе приходить будет? И что маменька твоя говорит?
- Плачет…Правда, он давно сам по себе. С тех пор как в институт поступил и книгу своих стихов издал…
- А ты нам, Мари, никогда его стихов не читала…
- Да я только отрывки помню и то плохо… Разве мадам разрешит здесь такое держать.. Здесь, кроме вот таких сказочек, - Маша кивнула на книгу, которую Лиза держала на коленях, - про королевичей, и нет ничего!
- И все равно, Мари, не понимаю я твоего брата,- продолжала упорствовать Софи.- Как можно смерти желать, когда кругом жизнь кипит! Это мы здесь как в монастыре! Нет! Хуже! Как в казарме! Все строем!
- Да ладно тебе, Софи! Немного уже осталось!
- Да мне оставшиеся три года за век кажутся!
Софья в сердцах стукнула рукой по кровати, тоненький матрац из мочалы обиженно вздохнул и выгнулся прутьями…
Маша рассмеялась: Воевать – это к себе!
Девочки соскользнули со старенького байкового одеяла и отправились в умывальную комнату. Умываться и спать!
Дрожа от холода, в сползающей с худеньких плеч рубашонке, Лиза буквально бросилась в постель, чтобы согреться. Но две простыни и потертое одеяльце без ворса мало чем помогли девочке, когда в дортуаре было не более восьми градусов тепла… А ведь еще зима, февраль…
За все то время, что Лиза прожила в Смольном, она превратилась из худенькой, вечно испуганной девочки в смышленую «отроковицу», как говорил священник Феодор. Нет, ее волосенки не стали гуще или длиннее, а все также торчали, выбиваясь из гладких, волосок к волоску, причесок «смоляночек». Но сны о матери, мучившие ее первые недели, отступили, все меньше она стояла в столовой среди наказанных, а подружившись с Мари и Софи, она даже почувствовала себя счастливой!
С радостью и немного стыдливо Лиза ощущала и свое меняющееся тело, когда по утрам затягивала его в жесткий волосяной корсет. Но таковы были правила института. Осанка, осанка и еще раз осанка! И девочка терпела, ежечасно чувствуя, как натирают его края ее худенький стан.
А вот надежды Лизы на уроки танцев не оправдались. Работа у станка, вечные движения в парах, поклоны и реверансы настолько остудили ее желание, что она только с тоской вспоминала, как тепло и весело ей было смотреть на разлет маминых юбок, дробный стук красных башмачков, когда та выходила на сцену в образе Кармен.
Так и заснула девочка-девушка – худенькие руки с тонкими, словно просвечивающими пальцами, поверх одеяла – с воспоминаниями о танцующей матери…Чистым и светлым сном, согревающим душу…
Глава 4.
".. Хотелось бы мне знать, -- писала сестра, -- и то, как идут твои занятия, какими предметами ты особенно увлекаешься, какие книги особенно любишь, о чем мечтаешь, что стремишься делать после окончания курса".
(Е.Н. Водовозова История одного детства)
Санкт- Петербург. 189…год.
Переводные экзамены! Кто не страшится их?! И хотя в институте священными предметами считались не математика с физикой, а французский с законом Божием да правилами хорошего тона, смоляночки все равно боялись. Еще накануне Софи поведала подругам новую историю. И где она только их брала? Но рассказ был к случаю, про добрую классную даму. Конечно, в это Лизе верилось с трудом, потому что ни от одной здесь она не только помощи, но и ласкового слова не услышала. Классная дама, к примеру, которая за ними на всех занятиях следила, никого из воспитанниц не только по имени, даже по фамилии не называла: все или «мовешки», или «парфетки». Она, Лиза, и в тех, и других походить успела. Если чем-то не угодила, то первое, ну, а если и реверанс вовремя, и урок зазубрен от и до – то другое…
Но сегодня девочка решила последовать совету Софи и в полночь выйти в дортуар, чтобы трижды позвать умершую даму и попросить помощи в ответе. Тогда, как говорила подруга, можно ложиться спать спокойно, потому что вопросы на экзамене будут задаваться только те, которые твердо выучены. Правда, следует еще перекреститься трижды и «Отче наш» прочитать перед тем, как из дортуара в коридор выходить, чтобы не встретить призраки умерших от различных болезней в Смольном воспитанниц. Софи шепотом говорила как-то, что их тут в полнолуние видимо- невидимо – «страдалиц господних».
Итак, когда наступила полночь, Лиза была уже во всеоружии. Взяв в левую руку зажженный огарок припрятанной свечи, девочка встала перед выходом из дортуара, перекрестилась и зашептала скороговоркой: « Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…» После, затянув, чтобы не спадывала, свободной рукой ворот «ночнушки», Лиза осторожно ступила в темный коридор.
Большие окна отражали холодный свет полумесяца, красовавшемся одиноко в темном небе. Девочка зябко повела плечами, отвернулась от полночной панорамы и двинулась вперед, ступая босыми ногами по холодному полу. Губы ее вновь зашептали: «Мадам, будьте милостивы ко мне и к моей судьбе, помогите завтра на экзамене…Мадам…
Тут она подняла глаза и оторопела: навстречу ей в белых одеяниях двигались…
«Призраки, - ахнула Лиза, - страдалицы господние!» Она попыталась сдвинуться с места, но ноги отказались слушаться. А те все шли и шли вперед, держа в руках такие же свечечки. Вот одна поравнялась с ней, затем другая, третья… Девочка взглянула попристальней и чуть не рассмеялась… Она узнала эту воспитанницу, Вареньку Михайловскую, соседку по занятиям рукоделию… « Тоже гадают!» - облегченно поняла Лиза и так же двинулась вперед, шепча беззвучно свою просьбу.
Трель звонка разорвала тишину утра. Лиза еще только потягивалась в кровати, с улыбкой вспоминая ночное приключение, а дежурная Ольга Беляева уже бегала от кровати к кровати, стягивала одеяла с девочек и кричала: "Вставайте! Торопитесь!"
Натали в ответ на крики дежурной только огрызнулась, поплотнее прижала к себе одеяло, но потом все-таки выползла из-под него, чувствуя укоряющий взгляд Мари Добролюбовой. Они с Софи уже были одеты и теперь помогали новенькой, Катрин, справиться со всеми премудростями институтской одежды.
Если кто-то думает, что в одевании воспитанницы Смольного нет никакой премудрости, то глубоко ошибается. До утренней молитвы девочки успевали едва-едва. Ну, как скажите застегнуть пуговицы на форменном платье, если они находятся сзади? А аккуратно подвязать рукавчики под рукава? А еще всевозможные булавки, банты, которые должны быть точно на своем месте! Поэтому Лиза тоже не стала залеживаться в кровати, а, умывшись, подошла к Софи – Мари уже помогала Натали. Самое трудное для девочки было заплести волосы; они никак не хотели укладываться в косицы, которые нужно было закрепить на затылке бантом.
Софи только вздохнула. Подвижная по натуре и имеющая к тому же прямые послушные волосы, она воспринимала это как наказание, но отказать подруге не могла. «Ой, боженька ж ты мой, - запричитала Софи, подражая кухарке Аграфене, которая частенько подкармливала их, благодаря той же Бердниковой, булочками.- Ой, боженька! Да кто такие кудельки в косички заплетает! Да дайте мне ножницы – я их напрочь срежу, и будет у нас Лизонька в чепце ходить, как та старушка, что я вчера видела!»
При этом ее руки проворно теребили Лизины волосы, заплетали их, подвязывали, скрепляли бантом.
- А что за старушка? – поинтересовалась Ольга.
- Старушка-то, - подхватила ее интерес Софи, словно ей того и надо было.- Да невысокая такая, к батюшке она приходила. Они о чем-то пошептались на ступенях, потом отец Феодор ее перекрестил и дал что-то в руки. А она села на извозчика и уехала. А потом к нему наша мадам приходила…
-Ой, девочки, хватит, - вклинилась в разговор Мари, - пора строиться! А ты, Софи, до вечера свои сказки побереги, когда экзамен сдадим по французскому! Тогда и повеселишь!
-Ладно, ладно, замолкаю, - засмеялась та.
Мадмуазель Кичигина сегодня была явно чем-то расстроена. Она мельком оглядела строй девушек и повела их на утреннюю молитву, забыв при этом свои раз-два-три. Девочки молча переглянусь каждая в своей паре, но ничего не сказали. Оказавшись в церкви вместе с другими воспитанницами, они затянули дружно, нараспев: «От сна востав, благодарю Тя, Святая Троице, яко многия ради Твоея благости и долготерпения не прогневался еси на мя, лениваго и грешнаго, ниже погубил мя еси со беззаконьми моими…»
Лиза все делала машинально: говорила слова, крестилась, кланялась – мысль об экзамене вновь овладевала ею, словно какая-то ранка, которую невольно задела, напомнила Мари.
Ей что, - обиженно думала девочка, - она этот «священный» на все двенадцать знает! А я сколько не учу…
… но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою. И ныне просвети мои очи мысленныя, отверзи моя уста поучатися словесем Твоим, и разумети заповеди Твоя, и творити волю Твою, и пети Тя во исповедании сердечнем,
- Ты чего это, Лиза? – зашептала стоявшая рядом с нею Софи,- как рыбина жареная глаза вытаращила?
- Экзамена боюсь!
- А ты ему духов на шляпу налей, словно в любви признаешься! Он и подобреет! Я видела – старшие всегда так делают.
- А где я тебе духи возьму?!
-А у Таши попроси! У нее точно есть!
и воспевати всесвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Молитва закончилась. Софи в последний раз перемигнулась с Лизой и встала в свою пару к Порохиной. Лиза следом - с Катрин.
После первого завтрака Лиззи подошла к Натали.
- Таша, дай мне на сегодня твоих духов, пожалуйста, - робко попросила она.
- Это зачем?
-Надо. На экзамен.
- На экзамееен? – протянула та.
- Это она нашего учителя задобрить хочет!- прыснули, догадавшись, сестры.
- Софи, это опять ты подсказала Лизе? – возмутилась Мари. – То-то я видела, как вы во время молитвы шептались… А ты, Елизавета, не слушай ее, пусть сама духами шляпы и шляпки учителям поливает!
- Да как же мне экзаменоваться тогда? Тебе хорошо говорить!
- Сдашь и ты, если глупостей делать не будешь!
- Все, девочки, классная дама за нами идет…
За длинным столом сидела комиссия во главе с председательствующей начальницей, инспектрисой и самим учителем французского, старичком с клинообразной бородкой.
- Мадмуазель Елизавета Варшавская, - представилась Лиза, делая реверанс. Ноги девочки дрожали, губы прыгали, когда экзаменаторы начали ее спрашивать. Лиза и отвечала несмело, почти шепотом.
- Мадмуазель, а не хотите ли что-нибудь прочесть нам наизусть?
Лиза опять присела в реверансе, затем начала:
; vous qui, dans la paix et la gr;ce fleuris,
Animez et les champs et vos for;ts natales,
Enfants silencieux des races v;g;tales,
Beaux arbres, de ros;e et de soleil nourris…
Стихи девочка любила и наизусть читала с удовольствием. Голосок ее окреп, зазвенел, страх в сердце прошел.
Экзамен для нее закончился благополучно. И пусть это были не двенадцать, как у Мари, а только десять баллов, она была счастлива. Кто знает, может, недаром она выходила в полночь в коридор?...
Глава 5.
Горе! цветы распустились... пьянею.
Бродят, растут благовонья бесшумно.
Что-то проснулось опять неразумно,
Кто-то болезненно шепчет: «жалею».
Ты ли опять возвратилась и плачешь?
Светлые руки дрожат непонятно...
Косы твои разбежались... невнятно
Шепчут уста... возвратилась и плачешь
( Добролюбов А. М. Из ст –я «Светлая»)
Кашинский уезд. 189…год.
После окончания переводных экзаменов за Лизой неожиданно приехал отец, Владимир Петрович. Худощавый, с проседью, он являл собой ту стать аристократа, которая проявляется только у людей военных. И, действительно, отец его, Петр Петрович был жалован дворянством за заслуги перед Отечеством. Владимир ни в чем отцу не уступил, разве что увлекся театром, до которого батюшка не охоч был. Опираясь на трость ( то ли по моде, то ли, действительно, нога болит), Орлов прошел к начальнице, а через некоторое время девушка, ибо как иначе назвать девочку накануне ее пятнадцатилетия, уже садилась в карету, чтобы ехать в далекую Тверскую губернию. На ней было хорошенькое небесного цвета приталенное платье и кокетливая шляпка, за полями которой Лиза прятала свой любопытный взгляд.
Железная дорога, по которой им предстояло ехать до губернского города, поразила девушку. Николаевский вокзал со своей башенкой, вагоны различного цвета и с красными колесами да еще несказанно дарованная свобода на целых три месяца пьянили так, что Лиза с трудом удерживала себя в приличных манерах. Тревожил еще и вопрос: зачем отец, три года не подававший о себе весточки, вдруг объявился и везет ее сейчас в желтом вагончике в свое Кашинское имение. Но Владимир Петрович молча сидел напротив, разглядывая свою повзрослевшую незаконнорожденную дочь.
Разговаривать они начали только после Вишеры, и то осторожно, боясь тех подводных камней, грозивших разрушить их крохотное перемирие. Лиза не могла ему простить гибели матери, он же, всматриваясь, видел в ее глазах отражение Стефании, тот молчаливый укор, когда она, гордо вскинув голову, собирала вещи, чтобы уйти,…уйти из его жизни… Ах, если бы не батюшка, который потребовал «бросить эту певичку!» и жениться на «добропорядочной женщине»…
Вот и сейчас он везет свою Лиззи к этой женщине, ставшей матерью его детям, везет, как гувернантку для Машеньки и Алеши, а на сердце такая глухая тоска, что невмочь делается…
- А что, Лиза, хороши ли у тебя успехи в институте? – наконец произнес он первые слова.
- Хороши, - начала девушка и запнулась, не зная, как на людях называть этого человека.
- Зови меня Владимиром Петровичем, - пришел он к ней на помощь.- И как приедем в имении, так же звать будешь.
- Владимир Петрович, - повторила Лиза вслед за отцом. И еще холоднее стало на ее сердце, потому что вдруг промелькнула перед нею картинка, как сидит она в театре на коленях у него и ласково называет «папенькой». Да, не как дочь везет он ее в Кашино, а, скорее всего, как гувернантку, мадмуазель Вар-шав-скую….
- Хозяйку мою, -продолжал меж тем родитель, - зовут Анна Францевна. Ты ее так и величать будешь. А еще Машеньку с Алешей грамоте учить будешь и читать им вслух.
Почувствовав, как внутренне сжалась от этих слов его старшая дочь, отец добавил торопливо:
Прости, но это единственное, что я сейчас могу сделать.
Лиза промолчала – ушла в свою раковинку. Мир потух, словно за окном кто-то выключил солнце.
Чего хотела девушка от отца? Чтобы признал ее родной? Нет, она сознавала, что уже с рождения став Варшавской, она никогда не станет Орловой. Знала и то, что никогда отец не вернет ей умершую мать. Чего же? Лиза и сама не понимала. Наверное, той поддержки, какой жаждет всякий ребенок, когда остается один на один с самим собой.... И неважно, малыш он или уже взрослый. Ведь даже на руке не один, а пять пальцев…
Успокоилась девушка уже в Твери. Способствовал этому и сон, в котором родненькая, словно на ушко, прошептала ей:
Ты, Лизонька на папеньку-то не серчай! Слабохарактерный он, подневольный, но душой-то добрый всегда был. А что так тогда получилось- то, видимо, богу угодно было.
А что тогда произошло, Лиза и не знает. Выбежала она тогда на крик из своей спаленки, а маменька на полу, и кровь так ручейком течет, течет от головы, в ковер впитывается… То ли сама упала, то ли он толкнул или ударил…
В коляске отец впервые попытался обнять дочь. Она не отстранилась, но и не прижалась к нему, как следовало любящей дочери. Односложно отвечая, она рассматривала открывающийся пейзаж Кашинского уезда. Извилистая, вся в ухабах дорога, катилась меж захудалых деревенек, каких-то чахлых, словно больных, лесов, пока, наконец, не замерла около господского дома. Владимир Петрович вышел из коляски и помог сойти Лизе. Девушка огляделась – ей предстояло прожить здесь в качестве гувернантки три месяца. Белое, словно вытесанное из камня, здание смотрело на Лиззи всеми восемью окнами. Сад казался запущенным и одичалым, и только тенистая беседка с брошенным на ней зонтиком, показывала, что здесь еще живут, гуляют по тихим аллеям среди духмяной липы и разросшихся кустов акации люди. Да и клумб возле барского дома было предостаточно. Кроваво-красные георгины тесно переплетались с такими же яркими кустами марьиного корня, среди которых то там, то здесь выглядывала своими белыми головками резеда. И повсюду повилика, повилика, повилика…
На крыльцо высыпала, приветствуя своего хозяина, немногочисленная дворня. Следом за нею на крыльцо вышла и сама барыня, в домашнем капоре и просторном платье.
- А где дети? – спросил, подходя к жене и целуя подставленную руку, Владимир Петрович.
-На качелях вместе с нянюшкой, - ответствовала та, а сама в это время пристально рассматривала Лизу.
« Знает или не знает, кто я?» – похолодела девушка.
- Аннушка, позволь тебе представить гувернантку для наших детей, Елизавету Варшавскую,- торопливо произнес отец, жестом подзывая стоявшую внизу девушку, подняться.
- Bonjour, madame, - Лиза сделала реверанс и так же поцеловала протянутую ей надушенную пухленькую руку,- je suis ; votre disposition. Je suis pr;t ; enseigner ; Vos enfants ; lire , ;crire et compter.
- Ах, оставьте эти французские церемонии, в которых я, кроме адью и бонжуров, ни черта не понимаю, - махнула рукой Анна Францевна и окликнула стоявшую невдалеке дворовую девку:
Параська! Приготовь для учительницы комнатку во флигельке. Пусть обустроится. А там и Маша с Алешей придут.
Параська кинулась к коляске, выхватила оттуда небольшой сундучок( «Это мой, что ли? – вновь удивилась Лиза) и повела девушку в небольшое зданье, боком притулившееся к основному.
Комнатка Елизавете понравилась. Маленькая, но уютная той деревенской простотой, с распахнутыми в сад окнами, она казалась раем по сравнению со спартанской обстановкой Смольного. Лиза с удовольствием присела на кровать, погладила рукой мягкое одеяло… да, ради такого, стоило ехать! …и стала разбирать принесенные дворовой вещи.. К обеду она вышла в неброском муслиновом платье с белым воротничком.
Редко какая гувернантка садится за один стол вместе с господами, дающими ей работу, но здесь, в Кашино, Лизе отвели место между будущими ее воспитанниками, которые, не соблюдая никаких правил приличия, в упор рассматривали ее как нового человека, доселе здесь не виданного. Так же пристально смотрел на нее и, сидевший напротив, молодой человек в студенческом сюртучке. Стараясь не выдавать своих чувств, девушка медленно ела, прислушиваясь к общему разговору.
- А что, Андрюша,- спрашивала у студента Анна Францевна,- что интересного в столице делается?
- Да все по-старому, тетушка, - ответствовал молодой человек,- про Ходынку уже наговорились, теперь все про социал- демократов да про Александра Добролюбова. Ну, еще и про указы государевы насчет студентов.
- Ты лучше про дам расскажи, как ходят? Во что одеваются? Поди уж и амуры с какой-нибудь крутишь? Или по борделям?
- Что Вы, тетушка?! Как можно?- весело сверкнул глазами Андрюша.- А про наряды лучше у барышни спросите, как и что.
- Вы ведь недавно из столицы? – обратился он к Лизе.
-Да-с, - тихо ответствовала она.
- И в чем же там барышни ходят?
Лиза смутилась. Она не знала, что отвечать этому бойкому молодому человеку.
-Елизавета училась, - на выручку девушке пришел отец, - в закрытом учебном заведении, где были строгие правила, поэтому о нарядах современности ничего сказать не может. Ты лучше расскажи, Андрюша, что за человек такой Добролюбов, что ты его особо выделил?
- О, дядюшка, это захватывающая история. Видите ли, он учился со мной на одном курсе….
Далее Лиза не слушала. Она встала, поблагодарила за обед и пошла в детскую – приступать к своим новым обязанностям.
Машенька была годом старше своего брата и в противоположность ему, белокурому увальню-ангелочку, напоминала веселого чернявого чертенка. Усадить такую за стол и заставить писать палочки и крючочки было делом неимоверно трудным, но зато с каким удовольствием она слушала сказки!
Однажды не выдержав, Лиза решила прочитать проказнице историю про Бетулу. Поискав в библиотеке – отец разрешил – она достала с одной из полок знакомую книгу и направилась к детям.
- И куда же вы, мадмуазель, торопитесь? Не ко мне ли? – на пороге появился папенькин племянник. Был он немного пьян и поэтому настойчив в своих попытках обнять девушку.
- Сударь! Я тороплюсь, сударь, - Лиза пыталась вывернуться из его цепких рук, но он все плотнее и плотнее прижимал ее к себе, оставляя на щеках и губах девушки мокрые поцелуи.
- Ах, ты, мерзавка! – голос Анны Францевны заставил Лизу задрожать от страха еще сильнее, - так-то ты, безродная, добро мое помнишь? Вооон!
- Аннушка, что произошло? – на шум из кабинета вышел Владимир Петрович. Быстро оценив ситуацию, отец сказал:
- Мадмуазель, я слышу: дети вас заждались. Идите и почитайте им что-нибудь. С Вами я завтра с утра поговорю.
Лиза, сделав реверанс, проскользнула мимо ухмыляющегося Андрея и почти бегом поспешила в детскую. Там, отдышавшись и успокоившись, она села на маленький стульчик возле Машиной кровати и начала читать. И хотя ее мысли блуждали возле случившегося, девушка вскоре дошла то того места, где Бетула начала капризничать:
- Я хочу, чтоб теперь были яйца! - кричала девочка и принялась реветь во всё горло. Испеки мне яиц, накрась мне яиц, скверная мать! Она соскочила с лавки, на которой сидела, топала ногами и повторяла с ужасным криком: испеки мне яиц! Накрась мне яиц! Скверная мать! Мерзкий отец!
В это время пук, лежавший на окне, стал потихоньку приподниматься, наконец, встал, спрыгнул с окна на лавку, с лавки на пол и всё, припрыгивая, пошел прямо к маленькой Бетуле. Как скоро он приблизился, платьице само собою поднялось, и он стал, без милости хлопать сердитую девочку.
Лиза продолжила читать бы и дальше, но услышала с детской кроватки тоненькие всхлипы.
-Ты чего, Машенька?
- Лиза, а я ведь не такая плохая, как Бетула? Меня никто так не накажет?
- Нет, Машенька, если, конечно, слушаться будешь. Ведь и Бетулу наказывали лишь тогда, когда она плохо себя вела, батюшку с матушкой плохими словами называла…
- Я очень хорошей буду завтра, Лиза, очень..
-Хорошо, а теперь ложись, я тебе песенку спою…
Лиза пела колыбельную и не видела, что у приоткрытой двери стоял, улыбаясь, Владимир Петрович. Потом он тихонько притворил ее и удалился в свою комнату.
Ночью девушка спала беспокойно. Поочередно перед ней всплывали лица Анны Францевны, студента Андрея… Они что-то говорили ей, кричали… Потом появилась плачущая Машенька. Она теребила ее за подол платья и что-то говорила:
- Барышня, да вставайте Вы! Вас барин к себе в кабинет кличут!
Лиза открыла глаза. Перед ней стояла Параська.
- Барин требуют! – обрадовано затараторила та, увидев, что девушка открыла глаза.
- Хорошо, сейчас иду,- и дождавшись, пока дворовая убежит по делам, девушка встала и, приведя себя в порядок, отправилась к отцу в кабинет.
Глава 6.
…Как подснежник и лунные чары,
Как легенд переписанный том
Я люблю этот милый и старый,
Этот белый помещичий дом.
(С. Копыткин.Очерк Растрелли)
Кашинский уезд. 189…год.
Владимир Петрович стоял лицом к окну и не повернулся даже когда, постучавшись, вошла Лиза. Голос отца глухо ударялся о стены кабинета:
- Хорошо ли тебе спалось сегодня, Лиза? Думаю, что не очень. И мне тоже сегодня не спалось после вчерашнего.
- Но, - начала девушка, - я…
-Верю, верю, что ты здесь не при чем, что этот прохвост подкараулил тебя, но от этого не легче…, - голос отца сделал паузу, затем продолжил:
-Анна Францевна требует, чтобы я немедленно отправил тебя назад, - тут Владимир Петрович повернулся, и Лиза увидела его наполненные болью глаза,- она верит лишь Андрею. И я с трудом уговорил ее подождать еще немного, девочка… Так что храни тебя господь! А теперь иди!
Отец опять отвернулся к окну, словно что-то или кого-то выискивал там, в тенистой аллее заброшенного парка.
***
Весь день Лиза, следуя советам отца, ходила по дому, держа за руку кого-нибудь из детей. Те были рады этому, постоянно засыпали ее всевозможными вопросами, на которые приходилось что-то отвечать, что к вечеру девушка так устала, что ей захотелось уединения, тем более, что Параська накануне рассказала ей про заброшенный пруд, покрытый белыми лилиями.
- Ой, барышня, там такая красота! – говорила она, наливая воду в стоящий на столе кувшин.- Умереть – не встать.
Лиза думала недолго, тем более за вечерним чаем Андрея не было. Анна Францевна на молчаливый вопрос мужа ответила, что он поехал к другу в соседнее имение, проветриться и ночевать не приедет.
Накинув на плечи шаль, девушка выскользнула за дверь и пошла по примеченной еще вчера аллее. Вечернее солнце, видимо, так же, как и Лиза, уставшее за день, нежно касалось своим закатным крылом верхушек лип. Где-то невдалеке уже начали свою неторопливую песнь цикады.
Пруд, действительно, был близко, всего в пятистах метрах от барской усадьбы. Трехцветный от синей воды, белых лилий и зеленой тины, он являл собой что-то таинственно-сказочное. Казалось, что выскочит сейчас из него кикимора с остреньким длинным носиком, сядет на белеющий напротив камешек… или .. вон из-за тех рябинок выдвинется леший и заухает, подражая филину… Боялась ли Лиза их увидеть? И да, и нет. Как девушка глубоко верующая, она твердо верила в их существование, но никогда не видела. Хотя… хотя интересно было бы увидеть их воочию… А если что, она ведь и перекреститься успеет!
Но никто не появился, а нахлынувшее счастье надо было как-то выразить. И Лиза тихонечко запела слышанный ранее от матери романс:
Нам звёзды кроткие сияли,
Чуть веял тихий ветерок,
Кругом цветы благоухали
И волны ласково журчали
У наших ног.
Домой девушка возвращалась, держа в руках неброский букет лесных купавок, которых было великое множество вокруг этого одичалого пруда. Ноги ее торопливо бежали по знакомой дорожке, когда вдруг из-за куста акации на нее выдвинулась тень мужчины в макинтоше:
- Попалась, красавица, - услышала она голос Андрея и вздрогнула от предчувствия неминуемой беды. А тот надвигался на нее все ближе, ближе… Вот уже его руки касаются ее плеч, скользят по маленьким холмикам груди.
- Барин, не надо, не надо, барин.., - услышала она свой сдавленный голос, Хотелось бежать, но ноги, ноги…отказывались повиноваться. Собранные цветы выпали из рук и рассыпались полукружьем у ног, когда Андрей припал ртом к ее губам…
Собрав все свои силы, девушка пыталась оттолкнуть наглеца, но тот только рассмеялся глухо и еще теснее прижал к себе Лизу:
Люблю таких покорных и наивных… смоляночек…
-А ну, барин, оставь девицу в покое!- сквозь полуобморочное состояние Лиза услышала еще один голос, а вскоре выдвинулся и его обладатель, то ли мужик, то ли парень в простой посконной рубахе, перевязанной бечевой…
-Уйди, -глухо ответствовал ему Андрей, - а то убью…Видишь - барышня согласна.
-Вижу, какая она согласная,- мужчина выступил из тени.- Негожее ты дело затеял - сироту забижать.
Андрей повернулся к незнакомцу и оторопел:
Александр? Добролюбов? Ты же в Соловках?
- Андрей? Петраков? – удивился тот.
Встрепенулась и Лиза. Она тоже признала в мужчине брата свой подруги по Смольному – Мари. Только как он изменился? Черная щетина покрывала подбородок, глаза на исхудалом лице лихорадочно блестели. Доведись встретить его ранее, она бы испугалась и обошла стороной. Как обманчива порою внешность!
А Александр меж тем продолжал:
Из Соловков я давно вышел. Путь мой сейчас в Самару лежит – там Господь мне быть повелел! А сюда я ради этой сироты пришел – сестра просила привет да письмецо передать.
С этими словами он достал из-за пазухи сложенное квадратиком письмо и отдал Лизе. Та бережно расправила уголки послания подруги, поблагодарила и заторопилась в свой флигелек - поскорее прочь с этого места!- и чтобы узнать, что пишет ей Мари.
Мужчины остались вдвоем. О чем они разговаривали, осталось неясным, но только в усадьбу они вошли вместе, вспоминая что-то свое, общее, только в их жизни случившееся.
- А знаешь, Александр, - говорил один другому,- я тебе самоубийство Веры никогда не прощу!
- Да я себе сам этого не прощу! Жизнь – это дар божий! Я только сейчас это понял! И ты пойми это, Андрей! Вот чтобы бы было, не поспей я вовремя! Она, может, после этого удавку бы на себя накинула или того хуже!
***
В своей комнатке Лиза читала письмо от подруги.
-Bonjour, Лиза, - писала та своим аккуратным округлым почерком, - хорошо ли живется тебе в gouvernante? Умные ли дети тебе попались? Возможно, это будет хорошим началом твоей будущей жизни. А у меня все хорошо: занимаюсь с Мусей и Катей, ухаживаю за мамой, elle apr;s la mort de son p;re tout ; fait remis. Письмо тебе посылаю вместе с братом Сашей, которого Господь направил в Самару. Le pauvre, mon fr;re! Il ne peut pas se pardonner la mort de leurs amis! Au revoir! Rendez-vous ; l'institut. Ta copine Marie.
Вздохнув, Лиза погладила рукой написанные подругой строки. Да, у каждого свои беды, свои печали. И не знаешь, у кого горше… А дети у отца хорошие, добрые… Чисто ангелочки… Только не жить ей здесь, даже на правах гувернантки не жить… Анна Францевна злится, да и племянник ее… А вдруг у нее ребеночек от него будет? – вдруг испуганно подумала девушка.- Ведь он целовал ее дважды! А маменька говорила, да и девочки некоторые в институте, что детки от поцелуев рождаются… Ох, господи! Что же делать-то тогда? Отцу говорить нельзя, он и так сердится. Уезжать надо, завтра же уезжать! Только одной- то боязно…Да и денег у нее нет…
С тяжелым сердцем девушка легла спать, решив оставить все вопросы на утро. Но сон ее был глубоким и бережным, словно кто-то доброй рукой оберегал ее от боли и страданий.
***
Завтрак принес Лизе облегчение: она за столом увидела своего спасителя. Побритый, в свежевыстиранной рубахе, он деловито разговаривал с Владимиром Петровичем.
- А вот Вы, сударь, - говорил отец Добролюбову, - что думаете насчет сегодняшней жизни в России?
- Плохо думаю, - отвечал тот, - народ бедствует, ожесточается его сердце. Как бы греха не вышло! Молиться надо, молиться, чтобы отвел Господь от этого!- и Александр истово перекрестился на иконы.
Экзальтация брата Мари не только поразила Лизу, но и восхитила. «Как истинно он верует в то, что делает, - подумала она,- я бы, наверное, так не смогла.»
Отец Лизу в столицу не отпустил.
- Не могу я сейчас поехать. Так что придется тебе здесь еще пожить недели-две. А ни с кем другим не отпущу. Так что иди сейчас к детям и от усадьбы ни шагу!
Лиза, сглотнув зарождающиеся где-то внутри слезы, кивнула и вышла. На реверанс у нее силы не хватило.
А через неделю уехал Андрей. Девушка видела его сборы и радовалась, тем более что после разговора с Параськой она поняла, что ребеночка у нее никакого не будет.
-Тю, барышня, - рассмеялась тогда на осторожные Лизины расспросы дворовая,- да разве от поцелуев дети зарождаются!
И такое поведала, что у нее, Лиззи до сих пор щеки горят при воспоминании об этом.
Глава 7.
Ты скоро меня позабудешь,
Но я не забуду тебя;
Ты в жизни разлюбишь, полюбишь,
А я - никого, никогда!
Юлия Жадовская.(1824 – 1883)
Санкт- Петербург, 189…г
В августе Лиза вернулась в Смольный. С кашинской усадьбой девушка рассталась с грустью, хотя что-то и вспоминать не хотелось. Правда, это что-то носило мужское имя и жило здесь, в стольном граде, но вероятность встреч была настолько мала, что Лиза была спокойна. Самое главное: у нее наладились отношения с отцом; Лиза сейчас даже жалела его, такого одинокого в собственной семье, да и смерть матери стала воспринимать как трагическую случайность. При прощании Владимир Петрович подарил девушке «на именины» золотую безделицу с гравировкой: «дочери Елизавете от отца». Лиза хранила это украшение вместе с портретом матери и все время боялась, как бы дортуарная дама или пепиньерка не обнаружили этого тайника. Осторожно доставала, гладила, целовала, сначала портрет, потом подарок…И снова назад…
Сокурсницы появились спустя неделю. Сначала, как всегда, Беляевы, потом Софи, остальные. Мари задерживалась – у нее болела мать.
Сегодня Лиза, впрочем, как и все ее сокурсницы, с удовольствием примеряла новый наряд: камлотовое синее платье и белый передник с пелеринкой. Жаль только (девушка вздохнула): что ее в этом одеянии старшекурсницы не увидит …Александр… Саша… Добролюбов. Но он так далеко, где-то в Самаре и думает только о боге. Что ему до Лизы? Такому взрослому и одинокому…
Да, старший брат Мари, появившийся тогда в Кашинском, настолько поразил девушку, что она мечтала вновь увидеть его, услышать голос, хотелось, чтобы он сказал что-то одобрительное и ласковое в ее адрес.
Среди институток, наглухо закрытых от внешнего мира, если не считать редких посещений Таврического сада да встреч с родными, водилась одна странность – им обязательно нужно было кого-то боготворить. Так, сестры Беляевы заливали духами мундир учителя словесности, Тата замирала при виде начальницы, маленькая Катрин готова была постоянно ходить на причастия, лишь бы почувствовать на своей голове руку отца Феодора. Порою младшие институтки влюблялись в старших и даже были готовы нести за них наказания. И это, несмотря на то, что чаще всего они обращались друг к другу по фамилии! Поэтому поразительно было слышать порою:
-Ах, какая душка эта Соколовская!
- Соколовская? Да ты что?! Вот Шадрина!
- Нет, что вы, душечки! Лучше всех …
И фамилии шли за фамилиями… Достоинства за достоинствами.
Лиза, Мари и Софи пока каким-то чудом избегали этого. Хотя нет, все было объяснимо. Отчаянная Софи, выросшая в военной среде, ко всем этим «душечкам» и «лизучкам» относилась крайне отрицательно, поэтому даже соседки по дортуару боялись ее колкого язычка, хотя и с удовольствием слушали бердниковы истории. Мари, резко повзрослевшая со смертью отца и принявшая на свои хрупкие плечи, половину материнских забот, так же не могла воспринимать это серьезно. Так что оставалось Лизе рядом с такими подругами? Только быть такой же, как они, а всю свою восторженность и экзальтированность изливать в заветной тетрадке, которую она завела совсем недавно. Вот и вчера она записала своим торопливо-угловатым почерком:
Я Бога за него молю!
Прошу, пошли ему успеха!
Я, Боже, так его люблю!
Другого нет на белом свете!
- Душечки! Я такое знаю!- в дортуар из коридора вбежала Ольга Беляева.
Все сгрудились возле девушки. А та с несвойственным ей жаром продолжала:
- У нас новая классная будет! Немка!
- А Кичигина куда же?
-Говорят, что она с начальницей не поладила и уходит в другой институт. Кажется, Павловский…, но точно не скажу.
Девушки приуныли. Не то, чтобы сказать, что они любили затянутую во все черное мадмуазель Кичигину, но воспитанницы привыкли к ней, знали, чего от нее ждать.
- А пойдемте у пепиньерки спросим?- предложила Софи.- Варенька, она все скажет.
- Так она тебе и сказала после вчерашней выходки!
- Ну, тогда Варшавскую отправим или Кондратьеву. Они у нас самые тихие.
Да, Бердникову отправлять не стоило. Лиза всегда поражалась: сколько же различных придумок таится в голове ее подруги. Так, вчера, не боявшаяся ничего и никого, Софи, завернувшись в простыню, отправилась на кухню за сладкими булочками и столкнулась в коридоре с одной из классных дам. Что было потом, девушка рассказывала, повизгивая от удовольствия:
- Иду я, руками машу в простыне… Иногда вою тихонько, чтобы пострашнее было…И тут она.. Увидала, задрожала и давай креститься. «Чур, -говорит,- меня, чур!» И сползает так аккуратно по стеночке.. Пришлось в чувство приводить.
- Прямо в костюме? – ехидничает Порохина.
- Нет, простыню я скинула, - серьезно отвечает ей Софи, а у самой в глазах чертики так и пляшут.
- Грех это, - вздрагивает Катрин, - грех…
- А не грех нас впроголодь держать?- ярится Бердникова.- Сами-то, наверное, досыта.
- Что, Софи, так сильно кушать хочется, что даже на воровство?- в дортуар незаметно вошла пепиньерка:
- А я все думала, кто это булочками сорит? Кушай, кушай! – и Варенька выкладывает на столик пять булочек, утерянных в коридоре.
Нет, Бердниковой к пепиньерке нельзя! Придется самой Лизе идти. А Катрин - такая тихоня, что и не спросит.
***
Тихонько постучавшись в комнатку Вареньки, и услышав ответное «connectez-vous», Лиза вошла и присела в реверансе. Пепиньерка, держа в руке тоненькую книгу, вопросительно посмотрела на нее.
-Puis-je vous demander mademoiselle, - начала девушка,- il est vrai que mademoiselle Кичигина sort de nous?
- Oui, c'est vrai.
- Et qui sera ; la place?
-Mademoiselle Зингфрид. Aujourd'hui, dans l'apr;s-midi, vous ferez la connaissance avec elle. Elle est une bonne femme, ; droite, mais stricte et ne souffre pas de la d;sob;issance. Donc pr;venez Бердникова, laissez-la cessation de ses de la l;pre.
- Je vous remercie, mademoiselle! Je peux aller et de le communiquer ; ses amies.
- Постойте, Лиза, - перешла вдруг на русский Варя,- Вы ведь любите стихи?
- Да, мадмуазель.
- Скажите, а читали ли Вы вот это?- и пепиньерка с выражением, несколько растягивая слова, прочла:
Не зови меня бесстрастной
И холодной не зови, -
У меня в душе немало
И страданья, и любви.
Проходя перед толпою,
Сердце я хочу закрыть
Равнодушием наружным,
Чтоб себе не изменить.
-Нет, не читала, мадмуазель. А кто автор?
- Юлия Жадовская. О, у нее очень горькая судьба – с рождения калека, страдалица, сирота при живом родителе. Представь себе маленькую девочку, которую родной отец не любит только за то, что у нее нет кисти левой руки, а на правой только три пальчика… Да и глазки плохо видят.
В дортуар Лиза вернулась с небольшой книгой в коричневом переплете.
-Ну, ну, душечка, - затормошили ее девчата, - что Варенька тебе сказала?
- Сказала, что новая дама появится сегодня ближе к вечеру, что она, действительно, немка – мадмуазель Зингфрид. И чтобы мы ее слушались.
- А это у тебя в руках что? Книга?
- Стихи одной поэтессы, девочки. Варенька почитать дала.
- Так читай же!
Весь вечер, до прихода новой классной дамы, девушки провели за чтением стихов незнакомой им ранее поэтессы. Разные чувства охватывали их, но все они были чистыми и светлыми:
Мира Заступница, Матерь Всепетая,
Я пред Тобою с мольбой:
Бедную грешницу, мраком одетую,
Ты благодатью прикрой.
Если постигнут меня испытания,
Скорби, утраты, враги,
В трудный час жизни, в минуту страданья,
Ты мне, молю, помоги.
- Ой, душечки, а это я знаю!- воскликнула Порохина,- его моя маменька часто дома поет.
- Спой, Таточка!
Голос Натали был удивителен, как и сам романс, который она исполняла: он то нежно баюкал страдающую душу, то поднимался вверх, чтобы с новой силой вылиться на головы слушающих. Даже Софи, вечная пересмешница Софи, украдкой вытирала слезинки, катящиеся из глаз.
Я все еще его, безумная, люблю!
При имени его душа моя трепещет;
Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
И взор горячею слезой невольно блещет.
Я все еще его, безумная, люблю!
- Медам, - голос незнакомой женщины, вошедшей в дортуар, заставил девушек вздрогнуть и обернуться. Невысокая, чуть полноватая дама в строгом наглухо закрытом аспидного цвета платье, строго смотрела на них.
Лиза и все остальные присели в реверансе. Мадмуазель Зингфрид, это была она, деловито прошла вперед и взяла брошенную на столик книгу:
Gedichte! Romantik! – новая дама перелистала книгу.- Sie haben, Freulein. nicht ;ber die Liebe denken muss, und ;ber studieren! Wiederholen, wiederholen und noch einmal wiederholen, was zuvor gelehrt.
- Die Liebe - Sie ist f;r die reichen, M;dchen! – добавила она грустно.
-А ведь она права, душечки! – уже, лежа в кровати, проговорила Софи.- Любовь, она только для богатых. А мы кто? Будущие учительницы и гувернантки.
- Ах, ты не права, Бердникова! – отозвалась Тата.- Я обязательно буду любить и выйду замуж!
-А я Богу служить хочу, как отец Феодор, - прошептала Катрин.
-Душечка! Лиза! А ты не знаешь, эта Юлия вышла замуж или нет? Тебе Варенька ничего не говорила?- в разговор вступила Маша Беляева. - Ведь она хоть и покалеченная, но дворянка была.
- Она полюбила своего учителя, и он полюбил ее. Только он бедным был, и отец не разрешил. – ответила Лиза.- А потом Жадовская чужих детей воспитывала.
-Вот, вот, и я о том же.. Нет, я ни за что любить не буду! Не хочу без толку мечтать да страдать! – проворчала Софи и словно поставила точку в начатом ею же разговоре.
А через два дня приехала Мари и начались занятия.
Глава 8.
Ты, с ясным взглядом херувима,
Дочь неба, сердца не тревожь!
Как тень несется радость мимо,
И лжет надежда. Отчего ж
Так эта тень необходима?
И так всесильна эта ложь?
Увы! справляюсь я с собою;
Живу с другими наравне;
Но жизней чудною, иною
Нельзя не бредить мне во сне.
Куда деваться мне с душою!
Куда деваться с сердцем мне!..
( Павлова Каролина. Поэтесса. 19 век)
Мари приехала с новостями. Прежде всего, они касались ее брата, и Лиза с замиранием сердца слушала рассказ о том, как Саша зашел домой
-Ой, девочки, Саша так изменился после монастыря. Мы с маменькой думали увидеть его в монашеской рясе, а тут - крестьянское платье, красная рубаха, за плечами - котомка, дубинка в руках. Федор даже пропускать его не хотел вначале.
- С дубинкой? – ахнули разом сестры.
- С дубинкой, - подтвердила Мари и, повернувшись в сторону Лизы, попросила: Лиззи, ведь видела его? Скажи, что не обманываю.
Та смущенно кивнула.
- И как он тебе показался? – не отставала Мари.- Тоже испугалась?
- Нет, не испугалась. Глаза у него очень добрые.
- Медам, Freulein! Пора в кровать! – в дортуар вошла Зингфрид. – Я слышаль, ви опять о кавалер говориль. Не – ко –ро –шо…
- Да мы не о кавалерах,- нашлась Софи.- Мари нам о брате рассказывала, а он в Бога верует, ему жениться нельзя, фройляйн Зингфрид.
- Зовите меня Марта, Марта Карловна. А сейчас спать!
- Хорошо, Марта Карловна, - присели девушки в реверансе.
Сон Лизе снился чудный. Словно стоит она у раскрытого окна, а внизу две коровы, одна белая, другая темно-рыжая… Сцепились рогами, стоят, пытаются одна другую сдвинуть. А кругом зеваки стоят, смеются, да так жутко, страшно…
- Лиза, Лиза, ты чего кричишь? – прохладная рука подруги легла девушке на лоб.- Ты не заболела?
-Нет, все хорошо, Мари! Просто сон…,- очнулась Лиза.
Девушка повернулась на бок и попыталась вновь заснуть, но перед глазами вновь и вновь всплывали морды коров, все в крови от нанесенных ударов…
Забылась Лиза только под утро, поэтому и встала хмурая, невыспавшаяся.
- Тебе что снилось?- подступила к Лизе Софи, когда они были в умывальной.- Всех перебудила.
- Не знаю. Непонятное что-то,- отмахнулась от подруги девушка, торопясь поскорее одеться. Времени до прихода Марты Карловны оставалось немного. Конечно, они, старшекурсницы, пользовались небольшими привилегиями: их уже не наказывали так, как « седьмушек», но все-таки…
-Медам,- мадмуазель Зингфрид появилась минута в минуту, - пора Gebet, молитва.
Девушки встали в пары. Лиза мельком глянула в окно. Занимался новый день, Он неторопливо, неспешно золотил небо, касался каменных стен, гладил верхушки деревьев. Хотелось туда, под чистое, светлое сентябрьское небо.
«Отче наш, иже еси на небеси», - уже пели речитативом «седьмушки», когда Лиза и ее подруги появились в столовой, и девушка невольно посмотрела в их сторону. В институте предполагалось, что старшекурсницы будут ежедневно, по очереди, преподавать в младших классах, и Лизе было интересно посмотреть на своих будущих учениц. Стриженые под мальчиков головы «малявок» тоже повернулись ненадолго, чуть заметно. Утренняя молитва продолжалась. «Все как всегда, - подумала девушка, - все как всегда». Да, все шло по давно накатанному сценарию. Завтрак. Занятия. Французский, музыка, русская словесность, география. Ах, да сегодня же будет еще кулинария. Беляевы с Софи вчера все утро об этом толковали, пока Мари не появилась.
Кухня была тем запретным и вместе с тем вожделенным местом, куда могли проникнуть лишь самые отчаянные. Такие, как Софи. Она-то и с «полосатками» зналась, и со швейцаром Антипычем. Правда, кухарку Граню побаивалась. Вдруг да узнает ее, вдруг сопоставит ту стриженую «седьмушку», таскавшую булки с ней, выросшей барышней. А что, ежели еще и Варенька рассказала про тот недавний случай?
Тетушка Граня или Аграфена, как называли ее классные дамы, была женщиной в теле.
-Медамочки, - расплылась она в улыбке,- сидайте, сидайте вот сюды, на лавочку.
-А Вы, Марта Карловна, - обратилась она к Зингфрид,- с ними будете, али как?
- Нет, жарко у тебя тут…
- Так я чаю или кваску холодненького?
Все время, пока кухарка разговаривала с классной дамой, старшекурсницы оглядывались. Самое почетное место на кухне занимала русская печь, в которой по разносившимся запахам, пеклось что-то изумительно вкусное.
Лиза незаметно сглотнула набежавшую в рот слюну и украдкой посмотрела на подружек. Похоже, с ними происходило то же самое. Наконец, кухарка вновь обратила на них внимание.
- Чичас, чичас, медамочки, - застрекотала она и крикнула куда-то вглубь:
- Мария! Принеси нашим барышням по булочке. Пусть подкрепятся сердечные..
Занятия по кулинарии прошли сытно и весело. Но вечером в дортуаре грянула буря.
Как всегда, сидя на одной из кроватей, девушки слушали одну из затейливых « бердниковых» историй:
- Училась здесь, только давно очень дочь барона Хавронского, звали ее Мартой, как нашу теперешнюю «классюху». Была она хороша собой, изящно танцевала, прилежна в науках.
- Ну, это точно не про тебя, - засмеялась Мари.
- Да я же и не сказала, что ее Софьей звали! Не хочешь – не слушай!
- Ладно, давай про твою баронессу!
- Так вот. Как-то раз, навещая свою тетушку на каникулах, познакомилась она с князем Облонским. И, позабыв про соблюдение женских добродетелей, пала Марта в его объятия. А когда вернулась в Смольный, то поняла, что ребеночка ждет. В слезах и страхе написала она своему возлюбленному письмо.
- Ага, и через «классную» передала! Чтобы все знали, - опять не выдержала Мари.
- Нет, она тайно его отослала, - уже спокойно ответила Софи, - так как в письме просила, чтобы дитя родилось в законном браке. Месяц прошел, два прошло, а от молодого князя не было ни весточки. Каждую ночь Марта поливала свою подушку слезами, ходила и печалилась, но подругам причины печали своей не открывала. От постоянного расстройства случилась с ней горячка.
- Померла из-за этого князя, - ахнули сестры.
- Померла, - огласилась Софи.- Она думала, что князь разлюбил ее, а ему просто папенька родительского благословленья долго не давал. Он в последнюю минуту ее жизни приехал, когда Марта уже никого вокруг себя не узнавала. Как только взял он ее за руку, открыла она глаза, сказала угасающим голосом его имя, да и скончалась.
- А что дальше было?
- Дальше? Князь этот много денег институту нашему дал и попросил, чтобы портрет ее в коридоре повесили…
-Где, где? В каком коридоре? – встрепенулись Беляевы.
- Девочки, да нет нигде такого портрета! Где вы видели, чтобы портреты смоляночек на стены вешали? Да еще тех, что дитя в грехе зачал? – попыталась образумить их Мари.
- Есть, - уперлась Софи, - сама видела! Даже показать его могу. Хоть сейчас!
Девушки сгрудились возле нее. Мари и Лиза присоединились. Каждой было интересно узнать, что за портрет имеет в виду их подруга.
Софи повела их длинным коридором мимо классных комнат, залы, где обычно два раза в год, на Рождество и Пасху, давались балы, мимо кабинета начальницы…
- Вот, - торжественно произнесла Бердникова, указывая на портрет черноволосой женщины в дорогих одеждах. Вот Марта Хавронская!
Лиза посмотрела на портрет, потом перевела взгляд на Мари, у которой в глазах, наверное, впервые, прыгали веселые чертенята.
- Да, это Марта, - проглотив смех, согласилась Добролюбова, только не Хавронская, а Скавронская, жена государя Петра 1, а при крещении Екатерина Алексеевна Михайлова.
Лицо Софи вспыхнуло румянцем. Медленно, молча возвращалась она в дортуар. «Ах, Мари, Мари, - думалось ей, - и зачем ты такую сказку испортила?»
В дортуаре их уже ждали. Варенька стояла у кровати Таши и что-то торопливо объясняла мадмуазель Зингфрид.
- Медам!- обратилась классная дама,- кто видель сейчас мадмуазель Порохина? И где быль ви?
- Девушки переглянулись. Привыкшие всегда быть вместе, они как-то не обратили внимания, что «эта зазнайка» отсутствует. Но ведь она только что была здесь! И тоже слушала!
- Она сбежаль, - продолжала меж тем Зингфрид, - сбежаль, чтобы принести позор институт! Oh mein Gott! Was ich sagen Vorgesetzten? С эти словами женщина покинула дортуар.
Старшекурсницы подошли ближе к пепиньерке – для них побег Натали тоже был сюрпризом. Но что им могла сказать Варенька? Только то, что Таша подкинула на кровать Катрин записку? И почему тихоне Кондратьевой? Мысли, мысли…
Минут через семь в коридоре послышались шаги, и в дортуар вошла «маман» в сопровождении классной дамы. Девушки присели в реверансе.
Начальница Елена Александровна Ливен была крупного росту с белокурыми волосами и синими глазами. Она стала во главе института за год до того времени, как сюда поступила Лиза. И за все то время девушка лишь дважды столкнулась к ней: один - при приеме, второй – на переводных экзаменах. Сегодня ей довелось увидеть «grande dame» в третий раз. По Смольному среди воспитанниц ходили слухи, что начальница, будучи камер-фрейлиной императрицы, сама попросилась « приставить ее к службе при детях». Рассказывали также, что княжна Елена в течение 9 лет занималась в московской пересыльной тюрьме. Она читала заключенным книги, зимой устраивала школу и вела в ней занятия. Все это пересказывалось шепотом, на ушко, по тайному секрету.
Да, maman была доброй и требовательной одновременно. И девушки недоумевали, как могла Таша, сердечно обожавшая Ливен, сбежать из института, да еще в последние годы обучения.
Начался допрос с пристрастием.
- Медам, - начала «grande dame»,- не соблаговолите ли вы сообщить мне что-либо по поводу исчезновения мадмуазель Порохиной. Вы, мадмуазель Добролюбова!
- Ничего, maman ,- присела в реверансе Мари,- она ничего не говорила.
- А Вы, мадмуазель Кондратьева?
Катрин стушевалась перед внимательным взглядом начальницы, но ответ ее также был отрицательным.
Вердикт maman был однозначен – все девушки были наказаны. Наказаны за то, что их сокурсница совершила побег, а они ничего не заметили.
- До тех пор, пока мадмуазель Порохина не будет найдена, вы все будете получать за поведение низкую отметку. Кроме того, вы все это время будете посещать занятия без передников! И благодарите Бога, чтобы мадмуазель Порохина поскорее вернулась! – с этими словами Ливен покинула дортуар.
- Это что же,- весь вечер возмущалась Софи,- она убежала, а мы виноваты?
- Виновны, - ответила, наконец, ей Мари,- виновны, потому что были рядом и не почувствовали ее боль.
***
Таша не появилась в институте ни на следующий день, ни через неделю. Приехавшая мать была в растерянности и в гневе: до дома девушка тоже не добралась.
-Где моя дочь? – вопрошала она у мадмуазель Зингфрид и maman, эксцентрично заламывая руки.
А слухи по институту между тем бродили самые разные. Так, девушка из соседнего дортуара заявляла, что видела выходящую из здания «полосатку», которая садилась в барскую карету. Другая утверждала, что у Порохиной была договоренность со швейцаром. Софи приносила эти слухи, как «ласточка в своем курносом клювике» - так говаривала всякий раз Мари, слушая очередную историю Ташиного побега. Но все девушки сходились в одном: не уйди они тогда – Порохина бы осталась в тот вечер с ними.
****
Незаметно, похожие один на другой как две капли воды, текли в институте дни. Скучные уроки разбавлялись занятиями на кухне да преподаванием у «седьмушек», у которых Лиза уже побывала несколько раз, когда maman сменила гнев на милость. Девушка охотно занималась с этими «стрижеными малявками», обучая грамоте и письму, давая первые азы французского и немецкого языков. Те щедро платили ей за доброту своей сердечной любовью, а одна – Вера Заславская даже призналась, что она «Лиза» - теперь единственная ее «душечка», что она поклялась в этом перед всеми «седьмушками».
Вообще с исчезновением Порохиной все как-то переменилось в дортуаре. Вернее, в душах трех подруг. Каждый имел какую-то тайну, коей не хотел делиться ни с кем другим. Мари все больше сближалась с пепиньеркой Варенькой, которая давала девушке различные книги, которые Добролюбова читала втайне, прикрывая страницы руками. Лизе только раз удалось увидеть, что в них – анатомический рисунок выдал мадмуазель Добролюбову «с головой».
Софи подружилась с Аграфеной, и ходила у той в любимцах. Лизе и остальным кухарка поручала толочь сахар, разрезать для пирожков тесто, крошить зелень, чистить картошку, и только Бердниковой разрешалось пожарить котлеты, вытащить из печи готовые булочки.
И никаких разговоров о кавалерах и замужестве! Это было строжайшее табу, которое негласно дали самим себе подруги.
А Катрин? Катрин словно надломилась после исчезновения Таши. Виня во всем себя( записку ведь обнаружили у нее на кровати!), она все больше и больше проводила времени в молитве, на вопросы отвечала односложно, а иногда и невпопад, словно спускалась в этот земной мир нехотя, откуда-то сверху, с небес.
И только Беляевы оставались прежними. Они с удовольствием ходили на уроки рукоделия, и учительница частенько просила классных дам отпускать воспитанниц по вечерам к ней в мастерскую. В свободное же время сестры тихонько шептались в своем углу о том, как красиво вышьют рубахи своим нареченным.
Так наступил декабрь. Началась активная подготовка к Рождеству. Уроки порою стали заменяться одним – танцем! Ведь должен прибыть сам Государь! Таши, которая танцевала лучше всех, ох, как недоставало!
- Опять «шерочка с машерочкой», - стонала Софи, вставая в пару с грустной Катрин, - хоть бы погулять в сад отпустили!
Глаза Богу даны, чтобы видеть, а уши, чтобы слышать.
- Медам, - в зале появилась мадмуазель Зингфрид, - maman erlaubte … полтора часа сад atmen.
Лица девушек просветлели. Выйти из этих стен, глотнуть морозного, свежего!...
Лиза, Мари и Софи гуляли вместе. Последняя, как всегда, занимала подруг разговорами.
- А что, Мари, вот ты институт среди лучших закончишь, то куда пойдешь? Может, фрейлиной при нынешней государыне станешь? Станешь со цесаревнами чаи распивать.
- А ты эти чаи готовить будешь да котлеты жарить, - отшутилась Добролюбова, - недаром с кухаркой дружбу водишь.
- И про привидения вечерами рассказывать, - смеясь, добавила Лиза.
- А что?- встрепенулась Бердникова, - лучше уж котлеты, чем так.. И про тетушку Граню вы зря. Она, может, поумнее всех нас будет. Она жизнь знает, не то, что мы, затворницы. Эх, душечки, какая я счастливая дома была. Сейчас бы мне коня… да шашку! Я бы как Дурова! И зачем меня отец сюда отправил! «Учись, - говорит, -Сонька, барышней станешь!»
Софи неожиданно всхлипнула, потом резко ударила рукой по стволу дерева, оглянулась и дерзко пропела:
Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской.
Сабля, водка, конь гусарский - с вами век мой золотой
Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской,
Я люблю кровавый бой.
- Тише, тише, Сонечка, - ласково остановила ее Мари,- услышат – не сдобровать тебе. Лучше уж про привидения.
- Душечки! Мари! Лиза! Подойдите сюда. – откуда-то совсем близко донесся до них шелестящий вскрик.
Девушки переглянулись. Шепот доносился из-за ограды, где, закутанная во все черное, стояла …Таша Порохина?!
Любые разговоры с людьми с улицы смоляночкам строго запрещались, и поэтому подруги пошли на риск: на разговор с Ташей отправилась …Лиза, которую легче было укрывать более высоким подругам.
-Душечка Варшавская, - зашептала ей бывшая сокурсница, - я так глубоко виновата перед вами, maman, которая всегда желала мне добра. Мне так стыдно за то, что я натворила! Но я думала, что в нем мое счастье, а он, он…
Порохина поспешно вытерла слезы и продолжала:
- Не можете ли вы, душечки, замолвить за меня словечко перед maman, а я найду, как вас отблагодарить.
- А что же маменька твоя не попросит?
- Да ее даже нет в столице. Я, когда домой вернулась, она уже в Париж уехала. Душечки, попросите! Я за вас вечно буду бога молить.
Смоляночки
Глава 9.
Над широкой рекой
Молчаливой четой
Пара сфинксов стоит, ухмыляется.
Фараоны кругом,
Всех колотят кнутом,
Пирамидов, прохвост, отличается!
( куплеты на мотив известной петербургской студенческой песни "Через тумбу-тумбу-раз" 1899 год)
Просить за Ташу пошла Мари Добролюбова.
- Вы, душеньки, не обижайтесь, - говорила она подругам, но мне с Варенькой проще будет за Ташу просить.
- Иди давай!- проворчала Софи, - только побыстрее там, а то вы мой характер знаете!
- Да знаем, знаем!- рассмеялась девушка.
Ожидание тянулось нескончаемо долго, и Лиза невольно потянулась к окну. Над Петербургом плыли серые облака. Они казались тяжелыми, такими же тяжелыми, как и Лизины мысли. Сегодня ей опять снились коровы, бьющие друг друга насмерть, и девушка не могла понять, почему, зачем снова и снова повторяется это жутковатое видение. А Таша? Да разве могла поверить Лиза, что Порохина?! решится на столь отчаянный поступок. А вот она? Могла бы она так без оглядки? Но, бог мой, как долго тянется время! Где же Мари с Варенькой? Что сказала им maman? Разрешила или не разрешила?
В коридоре застучали каблучки. На пороге появилась Мари, и девушки глазами потянулись к ней.
- Получилось?
- Не совсем. Она саму Порохину видеть хочет.
- Да где ж ее взять?
- Мaman разрешила нам завтра в то же время выйти в сад и дождаться Ташу, чтобы привести ее сюда. С нами еще Варенька будет.
Разговор maman с мадмуазель Порохиной был трудным. Ливен сидела в кресле, когда пепиньерка провела к ней Ташу.
- Ну-с, мадмуазель, сначала Вы решились опорочить свое честное имя и честное имя заведения, дающее Вам образование, а теперь проситесь обратно под его своды?
- Простите, maman, - девушка присела в глубоком реверансе, - я не хотела…
- Хотели или не хотели, мадмуазель, - перебила ее Ливен, вставая,- но дело сделано.
- Простите, maman…
- И кто же тот, молодой человек, ради которого Вы решились на дерзость?
- Мaman, - в глазах девушки показались слезы, - позвольте мне не называть его имени. Сама я готова понести любое наказание. И, поверьте, я чиста перед богом!
- А что же Ваша маменька, мадмуазель? Она в курсе Ваших une histoire d'amour.
- Нет, maman, она уехала почти сразу же после моего побега, est partie ; Paris avec le seigneur Valais.
- Где же жили Вы?
- Maman, j'ai v;cu dans un logement lou; sous un faux nom, et s'attendait, quand Andr; trouvera pr;tre...
- Ah, apr;s tout, Andre?!
- Maman, простите! – Таша опять присела в реверансе.
- Ну, хватит тут церемонии разводить!- Ливен вновь села в кресло.- Я попытаюсь Вам поверить, мадмуазель, но это будет первый и последний раз.
В дортуар Таша вернулась в сопровождении Вареньки. Девушки ждали ее с нетерпением и тотчас ринулись с расспросами, но Порохина лишь замахала руками:
- Нельзя, душечки, нельзя! Я maman обещала никому ни слова. Но , поверьте, я так рада, что снова с вами!
- Ну, нельзя так нельзя, - протянула Софи и, чтобы разрядить обстановку, спросила, словно утверждая:
- А хотите, душечки, я вам новую историю расскажу? Про левый флигель?
- Это про тот, заколоченный?
- Ага,- подтвердила девушка и продолжила:
-Вы ведь знаете, почему наш институт Смольным называется? Здесь раньше смоляной двор был, и нечисть всякая водилась, а потом царица Елизавета велела здесь монастырь основать для благородных девиц, а сама настоятельницей стать…Да померла, царствие ей небесное (тут Софи перекрестилась). Это –то здание уже позднее строилось…
- Так вот, - передохнула Бердникова, - царица Елизавета после смерти охранять свое детище стала, о нас, смолянках, по ночам заботиться, да не повсюду ей силы хватало – нечисть флигель и облюбовала. Даже «графский проказник» туда наведывается.
- Ну, опять пошла сочинять! Тебе, Софи, только волю дай, - рассмеялась Мари.- Ну какой во флигеле «проказник»? Старье там хранят за ненадобностью.
- Смейся, смейся!- обиделась девушка, - а вот тетушка Аграфена рассказывала...
- Тетушка Аграфена, тетушка Аграфена… А давайте сами проверим?!
- Да ты что, Мари, как сами? Нас на прогулку и то под присмотром!
-Что? Испугалась?
-Я? Да нисколечко! – встопорщилась Бердникова.- Завтра и пойду.
- Да вы что, душечки?- заговорила до сих пор молчавшая Таша.- Мари, ты на что ее подбиваешь.
Но Софи уже загорелась идеей побывать в пустующем флигеле.
Весь следующий день Лиза отмечала ее словно бы отсутствующий взгляд, а Кондратьева то дело потирала то одну, то другую ногу, по которой неловко прошлась задумчивая нога ее подруги. «Вот уж эта правдолюбка эта Добролюбова,- ворчала девушка мысленно на Мари,- пусть бы Соня тешилась и других бы тешила. Так нет же!»
Мягкая ладошка подруги легла ей на плечо. Лиза обернулась.
- Ты о том же думаешь, что и я? – прошептала Мари.
- Да. Софи, она отчаянная! И зачем ты ее вчера подзуживала?
- Я уже сама пожалела, что так. Но не верю я во все эти сказки с привидениями.
- Душечки, - подошла к ним Таша,- а давайте истопника попросим Ефимку. За деньги он все сделает.
- А кто договариваться пойдет? Да и деньги не у всех есть.
- Так Софи и попросим. А деньги у меня есть.
На том и порешили.
После занятий Лиза подошла к Бердниковой.
- Софи, душечка,- начала она осторожно, - ты уже придумала план посещения флигеля?
- Нет еще! Ничего не получается! Но я обязательно что-нибудь придумаю!- обидчиво поджала она губы,- я докажу ей!...
- Душечка, а, может, тебе истопника попросить? Он сходит и все нам расскажет потом.
Софи задумалась.
- Попробовать, конечно, можно, но если…
- Софи, душечка! У тебя все получится! Ты умеешь уговаривать! А мы ему денег соберем, чтобы не бесплатно было!
Ефимка Распадков согласился на удивление быстро. И на следующий день вечером смоляночки у окон наблюдали, как истопник прошёл по двору, открыл замок, шагнул в темноту, и как следом с тяжким грохотом захлопнулась массивная дверь. Увидеть, что случилось дальше ни Софи, ни ее подругам не удалось.
- Что это ви там смотрите, медам?- вошедшая Марта Карловна подошла к окну.
Девушки испуганно отскочили от подоконника и присели в реверансе.
- Ничего, мадмуазель, просто…мечтаем, - нашлась Добролюбова, - о бале, о том, что Государь приедет…
- Государь не приедет. Государыня недомогает, и Его Величество решились остаться подле нее.
- А как же наши поздравления ему? – расстроились Беляевы
Но вопрос их остался без ответа – мадмуазель Зингфрид молча покинула дортуар.
Утром просыпающиеся девушки почувствовали нестерпимый холод – печи оказались не топлены. Начальство безуспешно разыскивало молодого истопника, но все было безуспешно.
Софи, плача, переживала:
- Это все из-за меня! Я его на погибель отправила! К maman нужно идти – виниться!
- А давай лучше Вареньке скажем? Она – никому!
К пепиньерке отправили Добролюбову. А она и не сопротивлялась. Сама подругу подначила, самой и исправлять.
Вскоре руководство института устремилось к флигелю. Девушки из окна видели, как начальство вначале крутилось вокруг двери, потом зашло вовнутрь. Остальное им досказала вернувшаяся Варенька.
- Никакого истопника они там не нашли. Пришли, а дверь на ключ заперта с внешней стороны, словно и не заходил туда Распадков. Отомкнули они ржавый замок, и внутри его не оказалось.
Ефимка не появился ни в этот день, ни на следующий. Девушки вечерами спорили.
- Это его нечисть своим сделала, привидением,- утверждала Софи.
- Да сбежал он с деньгами нашими. Улучил момент и сбежал,- парировала ее выпад Мари.
А до бала уже оставалось два дня. И, несмотря на то, что царственной четы уже не ожидалось, готовились к нему так же ответственно.
Большой институтский зал был залит огнями. Воспитанницы чинно сидели за колоннами и смотрели на прибывших гостей, которые сидели на мягких ярко-красных креслах. Наконец, появилась maman в сером, строгого покроя платье. Она села в переднем ряду вместе с князем Куракиным и его красавицей женой. На эстраду чинно поднялись певчие – начался концерт. Лиза и Мари стояли в первых рядах хора. Софи с ними не было. Не имеющая слуха, она, как выпускница, встречала вновь прибывших. Лиза глянула в зал и помертвела: прямо на нее с задних кресел смотрел папенькин племянник.
« Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам;
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!», -
звучал, срываясь с девичьх уст, гимн Государю и Отечеству.
Потом институтки пели другие песни, пока хор не сменили новые воспитанницы, искусно танцующие или играющие на музыкальных инструментах. Лиза с удовольствием, уже из зала, стоя рядом с подругами, наблюдала, как играет на скрипке Катрин, огненно танцует Таша…
Через полтора часа концерт закончился, уступая место главному действу дня – балу. Небольшой струнный оркестр заиграл полонез. Пестрая толпа молодежи из столичных учебных заведений пришла в движение. Кавалеров было не слишком много, да и строгие глаза классных дам, цепко следивших за своими воспитанницами, не позволяли девушкам вдоволь насладиться общением с молодыми людьми. Но вот полонез сменился вальсом, и первая пара поплыла по паркету. Царицей бала стала Варенька Михайловская. А вот и в их сторону направляется студент- правоведик. Он склоняется в поклоне перед Мари. Ее тонкая рука ложится ему на плечо… Как громко стучит Лизино сердце! Ей тоже хочется вот так …в круг…к танцующим! Но, бог мой! что это с Ташей?
К Порохиной через всю залу направлялся ..папенькин племянник, а девушка вместо того, чтобы радоваться, пряталась за спину стоящей рядом с нею Катрин.
События развивались стремительно. Вот Андрей подошел к Таше и склонился в полупоклоне, протянув девушке руку. Порохиной ничего не оставалось, как присесть ответно в реверансе, мило улыбнуться и …пойти танцевать. Разговор между ними был явно не из светских: погоду они точно не обсуждали. «Неужели это тот, ради которого Таша бежала из института?- металось в голове у Лизы.- Неужели Андрей?» Но вот танец закончился. Вернулась раскрасневшаяся Мари, вот и кавалер Порохиной откланялся перед своей дамой. Бал продолжался под строгим взглядом maman, но и она не заметила за внешними приличиями, как рвется напополам сердце одной из ее воспитанниц.
Мазурка. Последний танец. Все. Далее праздничный ужин и сон, за которыми последуют обычные будни.
В дортуаре шел оживленный разговор. Софи подтрунивала над Катрин, которую в последний момент пригласил белобрысенький воспитанник Пажеского корпуса.
- А что, душечка, что же отец Феодор скажет, как узнает, что ты с пажиком танцевала?
- Да ну тебя, - отмахивалась от нее, смущаясь, девушка,- отстань! После возвращения Таши Кондратьева повеселела, все чаще вступала в разговоры, хотя мысли свои о монастыре пока не оставила.
Увидев вышедшую из умывальной комнаты Порохину, Бердникова уже хотела переключиться на новую жертву, но, заметив предостерегающий жест Лизы, остановилась. Да и Ташино лицо не предвещало развлечения. Белое, с покрасневшими от слез глазами, оно напоминало маску, на которой отпечаталось великое страдание. Но спросить Наташу о чем-либо или пожалеть было нельзя – девушка глубоко хранила это в себе и ни с кем не желала делиться.
Шли дни. День сменялся днем. Наступал другой месяц, хоть и зимний, но более яркий, солнечный, хотя порой и метался он под окнами снежными метелями, но воспитанницы радовались: скоро весна! Только она, казалось, и могла нарушить установленный порядок в Смольном. Оказалось, нет.
Весть принесла Мари, недавно вернувшаяся с выходных от матери.
- Душечки, недавно в городе такое было! Полиция студентов побила!
- Это как?- встрепенулись девушки, подходя ближе.
- 8 февраля студенты Петербургского университета отмечают свой праздник, гуляют, веселятся. А в этом году им запретили это делать, штрафами пригрозили. А они не послушались и пошли гулять как прежде. А потом, когда стали расходиться, их отряд конной полиции встетил. Они к Дворцовому мосту – там не пускают! По Неве тоже нельзя – мостки разобраны. Студенты и пошли к Николаевскому мосту. А там тоже их полиция останавливает! Тогда студенты стали в них снежками кидать да лошадей пугать. И, бог мой, что там началось! Полицейские ворвались в безоружную толпу, начали топтать их лошадьми и избивать нагайками. Одному старику голову рассекли, а он просто мимо проходил! И женщину лошадью сбили, да потом ее лежащую еще и били!
- Ужас какой! – воскликнула Софи.
- А студенты что же? – спросила Таша.
Все эти дни она чаще всего молчала, не вступая ни в какие разговоры, а если ее и спрашивали, то отвечала односложно, словно нехотя. Сегодняшний ее вопрос заставил девушек обернуться, словно следовало увериться, она ли это любопытствует.
- Студенты?- ответила ей Мари.- Многие, говорят, ранены серьезно, а одного так покалечили, что выживет или нет – неизвестно.
- А фамилию? Фамилию его знаешь?
- Фамилию? Нет, фамилию, кажется, не называли. А имя… то ли Алексей, то ли Андрей…
- Андрей. Андрей Петраков, - с трудом выговорила Порохина. – Я чувствую это.
Ноги ее ослабли, и если бы не подоспевшие Катрин и Лиза, Таша упала бы на пол.
Смоляночки.
Глава 10.
Я красива,
Не спесива,
И пою я
Без мотива.
Ветерочек
Лепесточек
Мой, шутя, колышет,
Всякий странник
И изгнанник
Мои песни слышит…
(Мария Добролюбова, воспитанница Смольного института)
Только девушки успели переговорить о студенческой забастовке и выпытать у Таши, откуда она знает Андрея Петракова, как новая напасть: по повелению maman «воспитанницы ради блага и чести не имеют права покидать институт в выходные даже к родственникам». Мари Добролюбова по этому поводу даже всплакнула.
- Душеньки, это что же? Это как же? Это даже к маме нельзя?
-Машенька, не переживай, душечка, она ведь не одна! Сестры справятся!
- Но они …
Лиза впервые видела Мари такой расстроенной. Всегда выдержанная, чуть-чуть насмешливая, она казалась девушке образцом для подражания, а тут слезы…Впрочем, будь у самой Лизы маменька жива, она бы, наверное, тоже расстраивалась.
- Душечки! А давайте я вам историю расскажу? Вам про любовь или покойницкую? – Софи как всегда хотелось как-то отвлечь подруг от грустных мыслей.
- Ой, Соня, да ну тебя!- всплеснула руками Мари.- У тебя все рассказы какие-то пророческие!
- Это как?- удивилась Бердникова.
- Как, как… Про Марту рассказывала – Таша убежала, про флигель – Ефимка - истопник исчез…А про покойницкую начнешь?!
- Ну, не хочешь – не надо… Тогда все плакать будем. Вон Порохина тоже кривится, слезу прячет…
Мари оглянулась на подруг. Лица у всех были грустными. «Во избежание» их даже прогулок на месяц лишили..Неужели все из-за студентов?
- Ладно, давай из своей копилки!- повернулась она к Софи. Только не про покойницкую…
Ну, тогда про черную монашку.
- Постой, постой, это не про ту, которой ты Вандочку пугала? – переспросила Мари и, увидев удивленный взгляд Лизы, пояснила:
-Это мы еще когда «седьмушками» были, училась с нами девочка одна Ванда, Ванда…Нет, не помню фамилии…
- Мазур у нее фамилия была, - пододвинулась ближе Порохина,- Ванда Мазур.
- Да, Вандочка Мазур. Родители ее далеко жили – редко приезжали. А как приедут, то все панночка да панночка. Баловали ее очень. Ее когда классная в первый раз « мадмуазель» назвала, так она даже не повернулась. « Я, - говорит, - шляхетского роду! А, следовательно, пани, а не мадмуазель французская». Гордая была, но сладости любила!.. На этом и погорела. Конфеты у нас из тумбочек пропадать стали. И никто не сознается! Мы даже друг друга подозревать стали. Вот Софи тогда и придумала - на дверях крест углем нарисовать. Когда Вандочка его увидела, задрожала вся, на колени упала. Плачет, говорит: простите меня, медамочки, я третьего дня у подруги в тумбочке конфеты вытащила и съела, а взамен в фантики земли положила. Теперь, говорит, ко мне не иначе как черная монашка придет.
- А дальше? – полюбопытствовала Лиза.
- Дальше? Простили мы ее. Да только недолго она у нас побыла после этого. Простудилась зимой и слегла. Maman, еще прежняя, Новосильцева, домой писала ее родителям, чтобы приехали. Боялась, что не доживет. А она, как родителей увидела, так и на поправку пошла.. Забрали они ее. Сказали, что куда поближе определят. Здесь ей, видимо, не климат был.
- Медам Беляевы!- в дортуар вошла мадмуазель Зигфрид.- Вас просят в гостевой!
- Вот и не говори после этого, что Софочкины рассказы не сбываются, - рассмеялась Мари.
-Так нынче твой слушали, а не Сонин, - улыбнулась в ответ ей Лиза.
А к Беляевым, действительно, приехали родители. Вернее, мать, которой разрешено было из-за дальней дороги переночевать в специальной комнате для гостей.
- Ой, детоньки мои!- говорила она, обнимая двух дочерей.- Что в мире-то деется?! Что деется?! Совсем сказились!
- Да кто, маменька?
Ну, как это?...Стьюденты!
- Студенты?
- Ну, я и говорю, стьюденты! Шумят, кричат, требовают чего-то! А за ними полиция! И ловит их, ловит!
-Да ты где, матушка, это видела? Здесь, в столице?
- И здесь, пока досюды добиралась. И в губернии.
- Это что же, маменька? По всей России такое?
- Ну, по всей, не по всей – не ведаю. Только говорят люди добрые: не к добру это…А еще государыня, сказывают, нынче родить должна…
- Государыня? А нам ничего не говорили!
- Да кто вам скажет здесь, детоньки?! Швехцар ваш и меня еле пустил, пока не разобрались, кто я и откуда. Езжайте, -говорит, - барыня, домой! Не положено! Это к деткам родным и не положено! Спасибо матушке вашей Елене – дозволила! Видать у самой детки есть…
-Нет, у maman детей нет, - ответила Ольга.
Она немного стеснялась своей говорливой маменьки, тем более, что знала: стоящая рядом « синявка»( классная дама, надзирающая за порядком во внеурочное время) внимательно прислушивается к каждому сказанному слову, но и в то же время радовалась встрече, такой редкой и оттого желанной.
Мария же просто ластилась к матери. Привезенные в институт вместе, девушки по характеру были разными – Ольга, которая была старше сестры на пятнадцать минут, главенствовала.
Вернулись в дортуар сестры ближе к вечеру.
- Вот, маменька привезла, - говорила Ольга в то время, как Мария выкладывала съестное.- Угощайтесь.
Все с удовольствием расселись возле импровизированного стола со всевозможными конфетами, плюшками. Каждый брал, что хотел.
Лиза взяла в руку конфету в желтенькой обертке. Она напомнила девушке солнце, которого ей сейчас так недоставало. Покрутила, развернула, поглядела на коричневую сущность внутри, вздохнула…
- Ты чего это, Лизочка? –повернулась к ней Мари.
- Да так, думаю…
- Расскажи, ...если не секрет?!
- Да какой секрет, Мари! Просто думаю, что каждый человек – это, что вот эта конфета… Притягивает взгляд, а откроешь…
- Так конфеты, они все сладкие!
- Сладкие… Только потом приторность такая во рту… Я однажды, когда маленькая была, объелась и вся в крапинку стала…Так и человек порой,…как отрава сладкая…
-Это ты про кого, душечка?
- Да ..так…
Лиза не могла рассказать подругам, что в эти минуты она думала …об Андрее, дядюшкином племяннике. Слушая сегодня Ташин рассказ, она словно видела, как красивый студент догоняет Порохину на улице, предлагает прокатиться вдоль Невы на извозчике, клянется в неземной любви, предлагает бежать из института, чтобы тайно обвенчаться… А ведь она, Таша, до сих пор его любит за эту красивую обертку… Нет, Лиза никогда не сознается, что тоже знает его, красивого, уверенного…
- Душечки, - вклинился в ее размышления голос Ольги Беляевой,- маменька сказала еще, что наша государыня ребеночка ждет.
- А цесаревны у них еще маленькие. Младшенькой, Татьяне Николаевне, в мае только два годика будет, - заметила Катрин.
- Ну, и что, - отозвалась Бердникова, - сын государю надобен! Будет сын – будет кому государство передать!
- Да, сын нужен, - подтвердила и Добролюбова, - Павел 1 в свое время указ издал, что жены, дочери, сестры наследовать трон Российский не имеют права.
- А как же царицы Елизавета и Екатерина? – удивилась одна из Беляевых.
- Душеньки! Вы чем историю учите? – изумилась Мари. - Это ж когда было?
- Спать, медам, спать, - в дверях дортуара появилась незнакомая им «синявка».
- А где мадмуазель Зингфрид? – осмелилась спросить Мари, приседая со всеми в реверансе. Но ответа не получила.
Ложились спать молча, каждая со своими мыслями.
Утро началось с неожиданностей.
Девушки уже привыкли к мадмуазель Зингфрид, немке по происхождению и лютеранке по вероисповеданию. В отличие от некоторых она была довольно справедлива к воспитанницам, хотя и строга. Появление вчерашней «синявки» они приняли настороженно. Впрочем, девушки уже были в старшем классе, поэтому им разрешались некоторые послабления. И все-таки…Разъяснения дала Варенька:
- Да это, медамочки, временная, на неделю всего! Марта Карловна к сестре уехала!
Девушки повеселели. На занятия уже шли, тихонько переговариваясь.
Сегодня первым был немецкий. Преподавал его Карл Карлович Бодунген. Знал он свой предмет отлично и преподавал хорошо, но зол был необыкновенно. Варенька рассказывала, что ранее он был красив, так же, как и его брат Фридрих, который преподавал у нынешней пепиньерки географию. Сейчас же это был худенький старичок с желтым лицом. Его злости никто не боялся, но симпатии к себе он не возбуждал, и « поливать его вещи духами» никто из воспитанниц не стремился. Более того, не знать его урока не только не считалось предосудительным, но вошло во всеобщее обыкновение.
-Guten morgen, M;dchen! – Бодунген пробежал мимо сидящей классной дамы на кафедру.- Heute wiederholen wir die Grammatik, Perfect.
-Ach, diese dummen Jungen, die auf der Gasse zu tun! Zum Unterricht gehen nicht auf den Stra;en "Gaudeamus" singen! – продолжил он далее и, увидев, что одна из сестер пытается записать за ним, закричал:
-Nein, Nein, Mademoiselle Beljajewa, dieses schreiben ist nicht notwendig!
Лиза, прекрасно знавшая немецкий, удивленно подняла глаза. Педагог говорил о беспорядках в столице! Она искоса взглянула на классную. Та, видимо, тоже почуяла неладное. Но Карл Карлович т уже спускался с кафедры, диктуя предложения, которые следовало перевести. Учебников в институте не было, поэтому все делалось по запись в тетрадь. Тут он остановился возле Порохиной и почти прокричал:
-Mademoiselle, im Fenster, das Sie nicht sehen, Sie!
Таша вздогнула, но Бодунген уже побежал дальше, заглядывая в тетради, делая замечания, спрашивая, спрашивая, спрашивая.
На перемене и на занятии по кулинарии подруги обсуждали «оплошность» Бодунгена.
-А что, душеньки,- говорила Софи, раскатывая тесто,- что, если это он намеренно так сказал?
-Да просто он студентов не любит, Соня! Вот и беснуется! Он бы с удовольствием их, как и полицейские, нагайкой!
- Злой он, душеньки – вздохнула Ольга.
- Э, медамочки,- вмешалась в разговор кухарка,- да это редкий случай, когда мужчина добрым бывает, да к тому же ученый. Помню, я еще молодой была, училась здесь дочка одного профессора…
- Расскажи, тетушка Аграфена!
- Да как не рассказать? Отец-то, профессор, дочь в строгости держал, а она послушливая была и умница редкостная, институт с шифром закончила. Да приключилась беда: кузена своего она полюбила, офицера. А отец ейный ни в какую! Партию ей подходящую нашел. Думал, поплачет бедняжка и успокоится…И только за дверь, а она –то раз! И из окна вышагнула… и насмерть побилась. Прости душу ее грешную!
- Мой отец тоже образованным был, - возразила Мари,- и строгим тоже, но так бы со мной и сестрами не поступил никогда. Это от характера.
- Ну, от карактеру, так от карактеру! Вам, медамочки, виднее, - миролюбиво согласилась кухарка.
Так дни шли за днями, больше о студенческих волнениях никто не заговаривал, а потом оказалось, что Бодунген работает в институте последний год. Никто из девушек не переживал по этому поводу, и только Лиза с Мари шептались, что это из-за того высказывания на одном из февральских занятий.
Заканчивался пост. Девушки с нетерпением ждали, когда обогатится их и без того скудный рацион. Но за неделю до этого случилось несчастье – на одном из занятий Катрин стало плохо, и ее в глубочайшем обмороке отнесли в лазарет. Девушки приуныли. В дортуаре, да и на занятиях, пустующее место старались обходить глазами. Вездесущая Бердникова и тут нашлась. Намеренно поранив себе палец, она отправилась проведать больную. Вести оттуда она принесла шокирующие:
- Плохие мы с вами, душечки, подруги!- заявила Софи с порога.- Катрин целый месяц только одну воду пила, а мы и не заметили.
- Так она выздоровеет?
- Не знаю, душечки.. Я с «полосаткой» разговаривала, так та сказала, что Кондратьеву доктор бульон заставляет мясной пить, а та ни в какую, о каком-то грехе перед Господом все…сокрушается…
- Да какие у нее грехи? Она ведь как ангел….- оторопела Лиза.
- Не знаю…
- Душечки, это она из-за меня…так,- глухо произнесла Порохина, - она тогда мне бежать помогла…
- Она…бежать? – повернулись к Таше девушки.
- Я тогда вне себя от любви была к Андрею, а вам рассказать не могла. Знала, отговаривать будете или maman скажете…А Катрин мне богом поклялась, что никому ничего. Она и со знакомой договаривалась, чтобы та ей одежду дала….
Порохина утерла бежавшие по лицу слезы и добавила:
- Завтра я сама к ней пойду, уговаривать буду, на коленях, если нужно…
( Перевод с немецкого:Доброе утро, девушки! Сегодня повторим грамматику, перфект. Ах, эти глупые мальчишки, натворили дел! На занятия не ходят, на улицах "Гаудеамус" поют! Нет, нет, мадмуазель Беляева, этого писать не нужно! Мадмуазель Порохина, в окно Вы их не увидите )
Глава 11.
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
(Анна Ахматова)
Катрин безучастно смотрела на свои тоненькие исхудавшие пальцы, лежавшие поверх одеяла. Сегодня шел десятый день ее пребывания в лазарете. И добродушный доктор, через каждое слово повторяющий « батенька», опять просил ее «покушать бульончика». Но девушке совсем не хотелось глотать эту теплую жижицу, тем более в постную неделю. Катрин находилась на той грани, когда все настоящее кажется ничтожным и эфемерным, а душа тянется туда, вверх…. « Вот и ангелочки появились… за мной,- каким-то потусторонним взглядом она отметила появление в палате нескольких существ в белых одеяниях.- Ангелочки». Девушка подняла руку, чтобы дотянуться до крестика на шее, но силы оставили ее, и она опрокинулась в глубокий обморок.
А «ангелы» склонились над кроватью своей подруги по дортуару.
Да, да, это были именно они: Лиза, Таша и вездесущая Софи. Пришла бы и Мари, но ее отпустили домой, к матери, и она, счастливая, упорхнула за ворота.
- Боженьки, какая же она худая,- выдохнула Софи, поворачиваясь к Лизе.
- И не ест ничего,- с грустью подтвердила та.
Таша заплакала навзрыд.
- Ты сейчас всех переполошишь!- одернула ее Бердникова.- А нам время нужно.
- Да, да,- Порохина поспешно вытерла слезы и наклонилась над лежащей:
- Катрин, Катя! Ты меня слышишь?
Ответа не было. Только ресницы чуть-чуть встрепенулись.
- Катенька,- позвала и Лиза, дотрагиваясь до почти прозрачной руки,- очнись!
Ресницы Кондратьевой затрепетали сильнее, глаза приоткрылись.
- А, это вы, душечки? А я сейчас ангелов…Там хорошо, …на небе…Птички поют… красивые…
- Катрин, Катя! Ты прости меня!- кинулась к ней Таша.- Нельзя мне было тебя Богом… заклинать…
- Бог простит, Ташенька! Он всем прощает…И тебе…и мне…
Катрин опять прикрыла глаза: смотреть на окружающий мир было больно.
- Ты сама, …как ангел…За что Богу прощать…тебя?- удивилась Таша.- Это только я виновата!
- Говорят, - Кондратьева опять приоткрыла глаза, которые заплескались нежной синевой, облизнула пересохшие губы и продолжила:
- Говорят…в писании: «не возлюби ближнего своего»… Я возлюбила, потому мне ответ держать…
- Кого… возлюбила?
- Андрэ…
- Андрея?
-Да. Андрэ.
Катрин попыталась приподняться и сесть на кровати, но, обессиленная, вновь откинулась на подушки. Задыхающимся от натуги голосом она продолжила:
- Помнишь, Ташенька, ты его ждала, …долго ждала…, а он все не приходил… Это он со мной… был…
- Ты ж…, - оторопела и Софи,- с нами …?!
- С вами,- покорно согласилась девушка.- только ведь… выпускали нас…Помните, маменька …ко мне…приезжала…Так это…
- Не настоящая?- догадалась Лиза.
- Да…от него… Андрэ… Он потом… меня… к себе… увозил…
-Ты…, - с трудом вытолкнула слово помертвевшая от догадок Таша.
- Да…вместе…как муж и …жена… Долго…были… А потом он тебя вновь….на балу… увидел…
На щеку Катрин выкатилась и поползла, оставляя дорожку, огромная слеза. Лиза видела, как она тыкается во все стороны, пытаясь найти укромное местечко, а потом медленно спускается к уголкам губ, замирая и останавливаясь…
Говорить было не о чем. Тайна Кондратьевой ошеломила и обескуражила подруг. Всем стало неловко, словно сообща прикоснулись к чему-то постыдному и …неизведанному.
В дортуар они возвращались молча. Даже Софи витала где-то далеко, в своих мыслях, что едва успела сделать реверанс проходящей мимо «классюхе». « Как же так? –мучительно думала Лиза.- Кругом Андрей. Один Андрей. И со мной, и с Ташей, и с Катрин… Словно и нет никого больше…»
Но, если вдуматься, ничего удивительного в том не было. Воспитывающиеся в закрытом учебном заведении, они любое мужское внимание к себе воспринимали возвышенно, как любовь…А если к тому же юноша был красив!...
- Что, что там?- затискали их сестры Беляевы.- Как там Кондратьева? Скоро вернется?
- Скоро,- односложно ответила им Таша и вышла в умывальную.
Мария и Ольга переглянулись между собой и двинулись следом.
- Нельзя!- преградила им путь Софи.- После!
- Да что с вами, душечки? – оторопели сестры, но послушно отошли. Связываться с Бердниковой не хотелось.
- Болеет, болеет она. Еще долго болеть будет, - ответила им Лиза.
- Жааалко,- одновременно протянули Беляевы, но, удовлетворенные, что им ответили, отправились в свой уголок.
«Вот счастливые,- подумала про них девушка,- они уже все про себя знают,…что замуж выйдут, деток воспитывать будут, имением управлять…А тут…»
Да, Лиза, действительно, не знала, чем будет заниматься и где после выпуска. В папенькино имение ехать не хотелось. Вот если поближе к брату Мари, Александру? Она улыбнулась, представив, как радуется ей Добролюбов, нежно берет ее за руку…И ведет, ведет, ведет….
- Ты чего это? – в бок Лизу толкнула Бердникова,- словно меда наелась? Лицо как блин улыбчатый!
- Так, - соврала девушка,- маменьку вспомнила.
-Ну,ну,- протянула Софи.
И непонятно было в этой коротенькой реплике: то ли поверила, то ли нет подруга, но Варшавская поспешила поскорее стереть с лица эту глупую улыбку.
- Сонечка, - подластилась она к Бердниковой,- а ты расскажи нам что-нибудь, пока Мари нет.
- Расскажи, расскажи,- повскакивали со своих мест Беляевы.- Ты, душечка, давно ничего не рассказывала.
- И, правда, Софи,- поддержала вышедшая Таша,- что-нибудь…такое…
Софья посмотрела на белое, в красных пятнах лицо Порохиной. «Ревела, долго ревела»,- подумалось ей, - ну, да ничего, обойдется…», потом обвела взглядом остальных, дерзко улыбнулась:
Ну, если хотите…,- деловито прокашлялась, выдержала паузу и начала:
Давно это было…Мы еще под стол пешком ходили, когда училась здесь красавица Лиза Олтуфьева. Роду она была не княжеского и, хоть старалась она, все равно не могла показать приличествующих воспитанной девице манер, а потому была на плохом счету у классных дам.
- Совсем как ты, Софи!- рассмеялась Лиза.- И роду не княжеского, и манеры подкачали!
- Не перебивай,- отозвалась подруга и, помедлив немного, продолжила:
-В тоже время училась вместе с ней княжна Суворова, которая славилась своим злым нравом и острым языком. Невзлюбила она Лизавету с первого взгляда, и постоянно доводила ее до слез своими насмешками и придирками. Да такую жизнь устроила той невыносимую, что однажды не выдержала Лиза и повесилась на своем пояске.
- Ужас !- перекрестилась Ольга.
- Грех-то какой!- Мария Беляева в точности, как в зеркале, повторила все движения сестры и даже интонацию.
Софи глянула на них мельком и продолжила:
-А после того, как похоронили девицу Олтуфьеву, то она в виде призрака вернулась в Смольный, чтобы после смерти отомстить своей обидчице.
И с тех пор, куда бы ни шла княжна Суворова, везде ее Лиза сопровождала, нашептывала в ушко угрозы всяческие, и вредила по мелкому – то подножку поставит, и княжна запнется, то ночью косы расплетет и спутает, так что утром не расчесать, то синяков поставит, да так, что все руки в багровых пятнах. Не выдержала такой жизни княжна Суворова, слегла болезнью неведомой и померла. А так как перед смертью своей она в обидах, ею нанесенных, не покаялась, то душа Лизаветы Олтуфьевой так и не нашла покоя, и с тех пор преследует она любую княжну в Смольном, если видит, что девица не добра и обижает других воспитанниц. Может платье испортить – дыр нарезать, а может чернильных пятен на лоб наставить или надпись хулительную сделать, но самое страшное – может и днем, и ночью на ухо угрозы нашептывать.
- Неужели у Александра Васильевича дочка такая злая была? – поразилась Лиза.- Вот уж не подумала бы.
- А кто тебе сказал, что это именно она?- незаметно вошедшая Мари, отделилась от стены и подошла к подругам.
- Так княжна же?
- Ну и что? Наталья Александровна действительно обучалась в Смольном двенадцать лет, но потом благополучно вышла замуж и родила шестерых детей. А в институте ее называли «доброй, добродетельной маленькой особой».
- И откуда ты, Мари, столько знаешь?- Лиза соскочила с кровати и подбежала к подруге. За ней потянулись и другие.
- Так это благодаря папеньке,- обнимая девушек,- ответила Добролюбова,- он, царствие ему небесное, любил повторять: « Учись, Машка, человеку многое знать дадено! А в Смольном многие достойные учились! Я и про Денисьеву, и про Керн знаю, и про то,- тут Мария понизила голос,- про то, что здесь дочери осужденных декабристов учились…уже после того, как…
- Про Керн? – удивленно переспросила Лиза.- Это которой Пушкин «Чудное мгновение»?...
- Нет. Про дочь ее… Екатерину Ермолаевну… Она ведь здесь одно время классной дамой была… Говорят, справедливой… Кстати, а почему вы не рассказываете мне, как сходили к Кондратьевой. Как она?
- Плохо…. Не ест,… не встает,- немного помедлив, отозвалась Лиза,- и еще…
Девушка уже хотела рассказать Мари тайну Катрин, но заметила предупреждающий знак Софи и замолчала.
-О, да у вас от меня тайны, душечки!- рассмеялась Добролюбова.
- Это не наша тайна,- серьезно ответила ей Бердникова,- а чужие тайны…
- Я поняла. Прости,- так же серьезно ответила ей подруга.
На следующий день Мари сама отправилась в лазарет и провела там без малого часа четыре. Возвратилась она усталая, но довольная.
- Ах, душечки, если бы было такое возможно, я бы стала не только врачевателем тел, но и врачевателем душ. Поправится наша Кондратьева. Я уверена – поправится!
- Тогда я из института уйду!- вскинулась Порохина.
- Ты что же? Смерти ей желаешь?
- Ну, не знаю… Только вместе нам в одном дортуаре…
-Бог повелел прощать, Ташенька,- дотронулась до ее руки Лиза.- Он даже Иуду простил.
- А я не могу…пока…, - глухо отозвалась Порохина и вышла.
-А она, скорее всего, к нам и не вернется, - ответила грустно Мари.- Она в монастырь собралась…летом….
Но до лета Катрин так и не дожила. Она умерла, когда императрица родила третью по счету дочь, Марию, 14 июня 1899 года.
Таша глухо плакала в тот день: « Это из-за меня, это я ее не простила….Из-за меня…» Все остальные молчали. Слов утешения не находилось.
Глава 12.
Санкт- Петербург, 1900 г
Наряден вид. Цвет синий с белым.
Безукоризненно чисты.
В глазах девиц с сияньем смелым
Нет благородней красоты.
*****
Как канонир в свои снаряды
Вставляет боевой запал,
Девицы лучшие наряды
Оденут на цветочный бал.
******
Ждут благородные девицы.
В глазах и просьба, и мольба.
Они сегодня выпускницы.
Что завтра скажет им судьба?
( Александр Кипрский)
Странный это был год. Последний из десяти- двенадцати лет обучения в институте. Каждый день приносил какие-то события, но все они разбивались о пустующую кровать, стоящую в середине дортуара: никто не хотел занимать место Катрин. Все переменилось от одной случайности: из Павловского института на последний курс обучения была переведена Наденька Боева. Что, как и почему для всех осталось тайной, как бы ни пыталась узнать это вездесущая Софи. Не сказала и пепиньерка Варенька. «Захочет- узнаете!»,- таков был ее ответ Лизе. И девушки успокоились, тем более, что Боева вела себя со всеми сдержанно, на конфликты не нарывалась, перед педагогами не лебезила. Казалось, что новенькой уютно быть с самой собой: она могла часами сидеть, подперев рукой щеку и покусывая кончик пепельной косы. Догадывалась она или нет, что это была кровать умершей в лазарете Кондратьевой? Увы! И это было за семью печатями! А меж тем опять приближались рождественские праздники, святки…
- Душечки, а, может, нам тоже…погадать?- отвернувшись от заснеженного окна, произнесла Софи.
- Ты же замуж не собираешься!- ехидно подколола ее Таша.
- И что? Ты тоже одно время говорила, что в монастырь пойдешь: грехи замаливать!
-Душечки, перестаньте,- вмешалась подошедшая Ольга Беляева.
И. немного подумав, добавила:
- Только как же гадать-то здесь? Ни курицы живой не достать, ни маменькиного обручального кольца…
- А если сеанс спиритический?- мелодичный голос Боевой заставил девушек встрепенуться – так неожиданно это было.
- Это как?- все головы разом повернулись к сидящей Наденьке.
Новенькая с ленивой грациозностью поднялась с кровати:
- Свечу нужно да тарелочку.
- И все?
- Ну и храбрости, конечно, с покойником разговаривать.
- Ну, у нас на это Софи горазда,- рассмеялась Мари Добролюбова.
- А что?! И могу!- вскинулась Бердникова.- Это ты все с косточками возишься.
- А ты все с привидениями. Прямо, как Оленька Борщова! А нам уже через полгода жизнь самостоятельную начинать.
- Вот и надо про свою будущность узнать,- загорячилась Софи.- Я вот уж точно, как ты, врачевать не буду…
- Ага, ты с шашкой наголо на врага пойдешь!...
-Мари, Софи, хватит вам, душечки, друг к другу цепляться,- не выдержала Лиза.- У каждой из нас свой путь. А плохой или хороший, пусть другие судят.
- А кто такая, эта Борщова?- вмешалась одна из Беляевых.- Мы про нее ни разу не слышали.
- Оленька-то?- ответила Мари. И продолжила:
- Говорят, была в Смольном такая воспитанница, известная своим веселым нравом, да любовью к шуткам, да злым розыгрышам. Любила она потешаться над своими соседками и соученицами. То расскажет какой-нибудь младшей воспитаннице страшную сказку на ночь, а ночью ее же и напугает…
-И совсем на меня не похожа,- обидчиво поджала губы Бердникова.
- Ага, а кто Лизе советовал французский при помощи « классной дамы» сдавать?
- Так помогло же!
- Душечки!- взмолилась Варшавская.
- Молчу, молчу,- рассмеялась Мари.
- А где про привидения-то? - опять подала голос Маша Беляева.
- Сейчас и про привидения будет.- Мари подошла к окну, помедлила, словно вспоминая:
- И вот однажды решила Оленька Борщова в очередной раз пошутить и рассказала, что если в той покойницкой в канун святок гадать на зеркалах на суженого, то суженый непременно является.
- В покойницкой?- ахнула Маша.- И что …пришли?
-Да. Пришли. А перед этим завернулась Борщова в простыню, углем себе на лице усы нарисовала и спряталась в покойницкой. Девицы зеркала расставили, свечи зажгли, начали судьбу свою призывать – и тут Борщева как из-за шкафа выскочит, девицы завизжали и врассыпную бросились! Посмеялась Оленька, но только собралась из покойницкой-то уходить, как слышит голос из-за плеча: Ты моих невест распугала, так я тебя накажу за это!. Оборачивается она, а там мужчина стоит, красивый, чернявый, и руки к ней тянет. Тут Оленька сознание от страха и потеряла. А когда очнулась – обнаружила, что ставни оконные не раскрываются, дверь не открывается, и выйти она не может. Через пару дней так и нашли ее там, мертвою. А после ее смерти, говорят, с покойницкой так и повелось – стоит туда одной-одинешеньке войти воспитаннице, так дверь за ней захлопывается, и выйти невозможно становится.
- Уж я сознание не потеряю! Сегодня же пойду!- Бердникова от возбуждения притопнула ногой.
- Да ты что, Сонечка?! Не надо! Мы и так верим, что ты храбрая,- Лиза попыталась дотронутся до остренького плечика подруги, но та только дернула им и отодвинулась дальше.
Весь вечер девушки наблюдали за подругой.
- И чего я к ней прицепилась,- вздыхала Мари,- ведь знала же, что она взбалмошная, но чтобы в покойницкую…одной…
- Может, раздумает? – шепнула ей Лиза.
- Ах, Варшавская, плохо же ты ее знаешь, мы ведь с ней с самого начала…
- Тогда чего же ты?
- Да урезонить хотела… А вышло совсем по- другому. Уж ей чего в голову взбредет…
- Душечки! А давайте ее не пустим… или Вареньке скажем? Ведь это страсть какая: ночью в покойницкую идти,- сестры Беляевы решили предложить свою помощь.
- Ладно, уговорили. Не пойду. А то и впрямь нажалуетесь, - хмуро сказала Софи, укладываясь спать.- Всего-то полгода осталось до Цветочного.
-Душечки, а кто какой венок делать будеть? Я, чур, фиалковый,- Ольга Беляева соскочила с кровати и в одной рубашке закружилась на свободном пространстве.
- А мой - из красных роз!- Таша надела воображаемый венок на голову и кокетливо улыбнулась.
История про покойницкую была благополучно забыта. Девушки радостно стали обсуждать свои наряды на будущем Цветочном балу, пока, наконец, не утихомирились и не заснули сладким мечтательным сном.
Лиза очнулась ночью, словно от толчка…или от шепота в ее голове? Кругом стояла тишина, и только луна, как блин в масленичную неделю, томилась за окном. Девушка огляделась вокруг. Вон, Мари спит, подложив руку под плоскую подушку, там Таша Порохина раскинулась, чуть дальше Беляевы, тут Софи…Странно, чего это она с головой укрылась? Замерзла что ли? Хотя Бердникова всегда так спит: голова - в одеяле, а ноги – наружу. Но сегодня и ноги поджала…
Варшавская тихо спустилась с кровати. Пол неприятно холодил ноги, но Лиза отважно сделала несколько шагов в нужном направлении. Под одеялом лежала, туго спеленатая простыней …подушка!
- Ой, мамочка!- вскрикнула девушка и прижала ладонь к губам, чтобы не переполошить остальных, но напрасно: на нее уже во все глаза смотрела новенькая.
-Что, сбежала?- шепотом спросила она Лизу.
- Ага, ушла.
Наденька проворно натянула платье:
- Пойдем!
- Вы куда, душечки?- Мари оторвала голову от подушки.
-Софи,- шепнула Варшавская.
- Я с вами!
Втроем, по затемненному коридору, девушки шли туда, куда не каждая решилась бы пойти и днем. Что будет, если их увидит какая-нибудь «классюха» или «синявка»? Исключение из института? Сейчас, когда до выпуска осталось менее полугода, девушки уже не ходили строго парами, да и наказания в их адрес применялись лишь в исключительных случаях. Но за это? Разве спустит такое maman, узнав, что лучшие из ее воспитанниц разгуливают по ночам в покойницкой?!
- Наденька, а ты зачем с нами пошла?- полушепотом спросила вдруг у новенькой Мари.- Тебя ведь и исключить могут!
- Руки у них коротки!- нехорошо рассмеялась Боева.- У меня такой защитник имеется! И замолчала, поняв, что сболтнула лишнее.
Пока девушки блуждали в коридорах, Софи в это время уже открывала трясущимися руками покойницкую. «Хоть бы там никого не было!- говорила она себе,- хоть бы...».
Дверь подалась неожиданно легко, и девушка, держа свечку в вытянутой руке, шагнула вперед. Вначале ничего не было видно, только смутные очертания какой-то мебели… А что это там белеет? Софи …на почти ватных ногах шагнула ближе… Накрытый простыней, на деревянной лавке лежал трупик девочки- седьмушки. Бердникова перевела дыхание: «А чего, собственно, она хотела здесь увидеть? Разгуливающие в белых одеждах привидения? Или графского проказника? Нужно ему сюда появляться, как же! С покойницами в карты играть!». Софи присела на краешек лавки. « А ведь она эту умершую и не помнит даже, хотя Варшавская и говорила, что два дня назад …после лазарета… Даже имя называла…»,- подумалось ей внезапно. Девушка поднялась, подошла к лежащей и потянула простыню: восковое личико уже бывшей воспитанниицы в обрамлении коротко стриженых темных волос глянуло на нее, заставив замереть в предчувствии какой-то вечной тайны прощания души с телом…
- И чего это Вы, барышня, здесь по ночам шастаете?- темная тень мужчины отделилась от стены и двинулась по направлению к Софи. Та испуганно попятилась, пытаясь осенить себя крестом; край простыни, который она держала в руке, потянулся следом… И вот уже сама девушка, как в белом саване, лежит на полу подле лавки, а мертвенькая ручка седьмушки чуть не касается ее плеча…
« Спужалась как,- наклоняется над ней человек- призрак, хлопает по щекам, пытается поднять. Софи открывает глаза. Дикий вопль готов сорваться с ее губ, но мужчина закрывает ей рот ладонью, и девушка вновь впадает в беспамятство. Человек несет ее к выходу и осторожно кладет по другую сторону двери. « Ничаво, ничаво,- шепчет он,- оклемается, помене шастать здесь будет и другим закажет». Глава 13.
Санкт- Петербург, 1900 г
Две девочки – одна с косой тугой,
Другая – стриженая после кори,
Идут аллеей, за руки держась.
Кто эти девочки?...
(Нина Берберова)
Подруги натолкнулись на Бердникову, когда та уже шла к ним навстречу.
-Сонечка, душечка, - кинулась к ней Лиза,- ну, зачем ты?
Но, почувствовав, как дрожит Софи, обняла и прошептала тихонько:
- Ты что-то там видела? Или кого-то?
Но девушка ничего не ответила, только заторопилась, уже в окружении сокурсниц, прочь от этого места.
Два дня после этого Софи молчала, не включаясь ни в чьи разговоры, и даже умудрилась получить четыре балла, одну из самых низших в институте отметок, по географии. Новенькая по этому поводу только произнесла глубокомысленно:
- Съели Бердникову покойники, одна телесная оболочка осталась. А я думала спиритический сеанс с ней устроить…
- Да принесу я тебе тарелку!- мрачно отозвалась Софи.- Завтра у кухарки спрошу и принесу! А уж все остальное без меня!
- Да как же я без тебя, душечка? Ты же здесь самая храбрая! Или уже нет?- ухватилась за разговор Наденька.
Лиза с Мари переглянулись. Они не могли понять, чего добивается Боева. Но, возможно, так будет лучше? Они увидели, как вспыхнула Бердникова, когда новенькая обвинила ее в трусости. «Ну, хоть какое-то проявление эмоций!»- обрадовались они.
- Наденька, а давай я?- предложила свою помощь Таша.
- Ну, не знаю, Порохина, получится ли у нас с тобой?- потянула Боева.- Да что делать, если других нет. Софи-то уже в деле проверенная: из покойницкой живой вернулась!
- Так мне что? В покойницкую идти? Ты сама-то ходила?- озлилась Таша.
- Я-то?- голос Наденьки завораживал своей медленной тягучестью.- Нет. Туда не ходила, а вот на кладбище ночью была…
-Это как? Зачем?- удивилась Лиза, подходя ближе.
В дортуаре повисла тишина. Все напряженно ждали ответа новенькой.
- Да лжет она!- не выдержала молчания Порохина.
- Я никогда никому не солгала,- отчеканила Наденька.- Просто это не только моя тайна.
-Ну, и как там, на кладбище ночью?- миролюбиво проговорила Добролюбова, успокаивающе кладя руку на Ташино плечо.
- Темно…
- Это понятно, что не светло…,- усмехнулась Мари.
Назревал скандал. Лиза чувствовала напряжение каждой из них, еще минута и…
- Душечки! Да что же вы? – воскликнула она,- словно кошки… Мари! Наденька!
- Была я кладбище,- словно решив для себя что-то, проговорила Боева и продолжила:
- Помните, душечки, нам на истории преподаватель книгу Михаила Николаевича Загоскина читал «Рославлев, или Русские в 1812 году»? Так у этого сочинителя брат двоюродный был, который совсем другим прославился…
Девушки придвинулись ближе.
- Мартынов его звали, Николай Соломонович.
- Подожди, это не про того ли, который Лермонтова?...- не вытерпела Лиза.
- Да. Про этого. Наше имение недалеко от Знаменского, где его похоронили в фамильном склепе, хотя он, Мартынов, и просил этого не делать, хотел безымянным в могиле лежать.
- И откуда ты все это знаешь?- подозрительно спросила Мари.
- А у меня дядюшка- почитатель Михаила Юрьевича. Он и с Мартыновым знаком был по юнкерскому корпусу. Говорит, что тот тоже, как и Лермонтов, стихи писал и картины разные рисовал…
- А с Лермонтовым он?...
- Нет. Тот нелюдимый был, с немногими общался. Да дядюшка и младше их. Когда это все случилось, он еще в корпусе был…
- Хорошо. А кладбище-то тут причем?
- А нянюшка моя рассказывала, что душа Мартынова «от убийства мается и ночами по кладбищу бродит». Вот мы и решили проверить, правда это или нет.
Боева замолчала. Шли минуты, а она все не продолжала. Наконец, сокурсницы не вытерпели.
- Надин, а дальше- то что?
- Дальше?...Поймали нас на кладбище. Родителям сказал кто-то, papa и приехал за нами на извозчике. Так что никого мы увидеть не успели.
- И что же в этом тайного?- нетерпеливо спросила Мари.
- Просто, душечки, я не хочу, чтобы моя откровенность повредила подруге. У нее могут быть неприятности. А что правда это, могу поклясться…хоть сейчас!
И Боева, вытянув с груди крестик, торжественно перекрестилась и поцеловала маленькое распятие.
После этого все как-то разом успокоились, разошлись по своим кроватям, и скоро тихая ночь накрыла институт и спящих в дортуарах смоляночек. И только впечатлительная Варшавская все ворочалась в своей постели, а когда уснула, то привиделся ей мечущийся меж могил юнкер с тоскливым выражением лица…Юнкер, не могущий вымолить прощения за содеянное у Всевышнего…
На следующий день Софи принесла от кухарки тарелку.
- Держи обещанное!
- Спасибо, душечка! Помогать будешь?
- Нет! И не проси! Хватит с меня!
Весь вечер Бердникова наблюдала за приготовлениями Боевой к спиритическому сеансу. А та взяла большой лист бумаги, приложила к нему принесенную тарелку, обвела, затем по всему кругу расставила цифры от одного до десяти, буквы, вверху внизу написала округлым почерком «да» и «нет».
- Теперь только дождаться ночи надо и решить, кто помогать мне будет, - сказала Наденька, пряча заготовленное на прикроватный столик.
А вечер надвигался медленно, неторопливо, словно нехотя.
- Душечки, а, может, у нас белые ночи начались?- пошутила Добролюбова. Ей одной, кажется, было безразлично сегодняшнее действо.
- Неужели, Мари, ты не хочешь знать, что будет с нами в будущем?- полюбопытствовала Таша.
- А у кого ты будешь спрашивать? У покойного Мартынова? Нет уж, душечки, увольте. Я и так знаю, что с нами станет: выйдем замуж, потом дети будут. Нас ведь к этому здесь готовят. Ну, еще фрейлинами при дворе ее величества кто-то станет.
- Так чего ж ты тогда все медицину любопытствуешь?
- Так это в семейной жизни не помеха.
- Скучная ты, Мари! Все у тебя по полочкам.
- А разве плохо быть хозяйкой своей жизни?
-Фонарики-сударики,
Скажите-ка вы мне,
Что видели, что слышали
В ночной вы тишине?
Так чинно вы расставлены
По улицам у нас.
Ночные караульщики,
Ваш верен зоркий глаз! – печальный голос Лизы прервал разговор сокурсниц.
- Ты что загрустила, Варшавская?- Добролюбова поднялась и подошла к подруге, стоящей у окна.
- А кому-то, душечка, фрейлинами быть или замуж идти, а кому-то…
Чем ближе были выпускные экзамены и Цветочный бал, тем острее Лиза ощущала свою отчужденность от пути подруг. Это им во дворцы, им…, а не ей, безродной!
- Вы видели ль, приметили ль,
Как девушка одна,
На цыпочках, тихохонько
И робости полна,
Близ стенки пробирается,
Чтоб друга увидать
И шепотом, украдкою
«Люблю» ему сказать?
- Варшавская, не нагоняй тоску! – сердито прозвенел Ташин голос.- И где это ты такую песню жалостливую нашла?
- Маменька пела.
- А у тебя маменька других не пела? Более веселых?
- Веселых?- Лиза лукаво улыбнулась, подстраиваясь под настроение подруг, потом стянула с постели простынь, накинула поверх ночной рубашки, повела худенькими плечиками, топнула ножкой:
-У нас нонче субботея,
А назавтра воскресенье.
Барыня ты моя, сударыня ты моя!
Э, ох, воскресенье.
Девушка прошлась по проходу, приглашая подруг к танцу; вскоре и они закружились в незатейливом народном танце:
- Барыня ты моя, сударыня ты моя!
Э, ох, воскресенье
- Медам?! – в дортуар вошла мадмуазель Зингфрид.- Вы танцеваль? Что шлучилось?
- Радуемся, Марта Карловна,- Мари выступила вперед и также присела в реверансе.- Ведь до окончания полгода осталось.
- Но крестьянский танец? Стыдитесь, медам!- и дама, покачав головой, величественно удалилась.
Девушки прыснули в кулачки и кинулись заправлять потревоженные кровати.
- Душечки, а ворожба? Или не будем?- уже выглядывая из-под одеяла, проговорила Наденька.
- Давай свой спиритический! Уговорила! Грешить так грешить…,- засмеялась Мари, потом разом посерьезнела.- Вдруг правду скажет.
Девушки сгрудились возле столика Боевой, показывая ей свои тонкие нервные руки. Софи, до этого твердо отказывавшаяся принимать участие в «покойницком гадании», также вытянула свои. Но новая подруга остановила свой выбор на Лизе. Они встали вокруг тарелочки, которую нагрели до этого пламенем зажженной свечи, поставили на нее пальчики - мизинчик к мизинчику -, и Наденька монотонно, речитативом заговорила:
- Вызываем дух…Стойте! А кого вызывать-то будем? Мартынова?
- Давайте Катрин. Она все-таки наша была, родная. Екатерина Кондратьева.
- Хорошо. Вызываем дух Екатерины Кондратьевой. Вызываем дух Екатерины Кондратьевой! Екатерина, ты будешь говорить с нами? Да или нет?
Лиза почувствовала, как затрепетала тарелка в ее руках, а потом пошла по кругу, тыкаясь, то в одну, то в другую букву. У слова «нет» она немного помедлила, а после решительно двинулась в сторону «да». Девушка перевела дыхание, почувствовав, как что-то легкое, словно поцелуй, коснулось ее щеки.
- Это Катрин с нами здоровается,- прошептала стоявшая позади нее Софи, будто прочитав ее мысли. И всхлипнула.
-Т-с-с!- зашипела на них Боева.- Лучше вопросы задавайте.
Сестры Беляевы заговорили разом, перебивая друг друга:
- Мы выйдем замуж? Когда? Как звать будут? Детей сколько?
Тарелочка закрутилась, выдавая информацию: « Скоро. Через 2 года. Владимир. Михаил. Трое.»
- А когда я выйду замуж?- спросила Таша.- Это будет Андрей?
Столовый прибор двинулся… и запнулся у слова «нет».
- Это будет не Андрей? Тогда кто?
Тарелка, словно нехотя, сдвинулась с места и заскользила по буквам: « М-О-Н-А-С-Т-Ы-Р-Ь».
- Ты лжешь!- гневно воскликнула Таша.- Ты мстишь мне!
Вперед осторожно выступила Софи:
- Катрин, душечка! А что будет со мною?
-В-О-Й-Н-А…
После таких пророчеств гадать как-то сразу расхотелось, но Добролюбова все-таки подошла и попросила:
- Погадай и мне, Катрин. О моем будущем.
И вновь тарелка пошла, совершая свой круг- видение:
-С-М-Е-Р-Т-Ь…
-Чья? – быстро переспросила ее Мари.
Но спрашивать было бесполезно – душа Катрин улетела далеко-далеко.
«Какое жуткое гадание!- ежилась в постели Лиза.- Неужели и правда такое может случиться?» Но во сне ей вновь виделись бьющиеся насмерть коровы и снующие вокруг них люди с песьими головами. А таким своим снам, пусть даже нереальным, Варшавская почему-то привыкла верить.
Утро не предвещало ничего необычного, разве только Таша Порохина больше хмурилась, но какого молоденькой девушке прочитать, что ее «монастырь» ждет. Зато сестры прямо-таки лучились счастьем и перебирали всех ближайших к ним кавалеров с именами Владимир и Михаил, на что языкастая Софи ( слава богу, повеселела!) вспомнила забавный анекдот, и вдвоем с Наденькой распевали его, поддразнивая Беляевых:
- Кавалел, кавалел, половик-то подгоел… Кавалел, кавалел, половик-то подгоел…
Занятия также прошли на удивление быстро, но к вечеру Бердниковой вдруг стало плохо, и ее с высокой температурой отправили в лазарет. «Корь,- определил доктор, - осмотрев Софи, и наказал сестричкам «никого не впускать!»
Девушка впервые лежала в лазарете за все годы своего обучения. Вначале ей все было безразлично: температура держалась, есть не хотелось. Сестры постоянно стремились накормить «бедолажку» сытным бульоном, но она только пила, пила и пила. И ничего вкуснее ей, казалось, не было, как эта вода, настоянная на каких-то, неизвестных ей травах. В полудреме ли, полузабытьи она слышала, как приходил доктор, считал пульс, держа ее пышущую жаром руку в своей, что-то говорил и уходил.
А однажды она почувствовала у своей постели чужого.
-Что? Совсем барышне плохо?- голос был до боли знаком, и Софи попыталась приподнять тяжелые от болезни веки. На нее смотрел…призрак из покойницкой! « Вот и смерть за мной…, а не за Мари, как гадалось»,- подумалось ей.- А как не хочется!...»
- Ты, Микола, мне тут не шастай!- ответил призраку доктор.- А то перепугаешь ненароком кого!
- Дык, я за деньгами. На рынок-то надоть. Опять же травки тебе нужны. А энту барышню я знаю!
- Что? В гостях у тебя была? Или ты у нее?
- Зачем я? Она… ночью приходила, когда девчушка там еще умершая лежала. Да видно спужалась меня да и обмерла. Я потом ее из покойницкой-то вынес, да проследил, чтобы все путём…
« Не призрак. Живой человек»,- облегченно подумала Софи и вновь приоткрыла глаза. Сейчас этот Микола совсем не казался ей страшным: черные хитроватые глаза проблескивали через густую поросль волос и бороды, которая также казалась темной, как вороново крыло.
- А я-то думаю,- хлопнул себя по бокам доктор,- где она корь подхватила! И вечно им, институткам, неймется!
- Ладно, Микола, иди уже! И больше здесь не появляйся! Сам приду!- добавил он, выпроваживая мужика за дверь.- И по базару много не ходи! Сграбастают и в каталажку – выкупай потом тебя! Доказывай!
И, заметив, что Софи лежит с открытыми глазами, приложил палец к губам:
- Т-с-с! Родственник это кухаркин. Спрятать просила. Уж простите, если напугал он Вас, мадмуазель!
- Я…никому… - девушка попыталась перекреститься, чтобы клятва была крепче, но рука лишь обессилено доползла до лица и вновь откинулась на одеяло…
- Верю, верю, мадмуазель! Наслышан о Вас от Аграфены. Да и батюшку Вашего доводилось видеть однажды.
Софи приготовилась слушать историю встречи доктора с отцом, но тот только потрогал ее все еще горячечный лоб, нахмурился и вышел.
Прошло еще пять дней. По всему телу девушки высыпали розовые пятна сыпи, которые быстро увеличивались в размерах. Но это только радовало доктора:
- Ничего,ничего, мадмуазель! Дело на поправку идет. Еще две недельки и в дортуар можно. Уж поди и соскучились без подружек. Они-то первые дни все около двери толклись, пока я не заругался.
- А пятна? Они сойдут?- осторожно спросила Софи.
- Пятнышки-то? Сойдут. Это же не оспа. Кожа как у младенца станет чистая, чистая…
- А Микола? Он так и ночует…в покойницкой?
- Микола? А что Вам до него, мадмуазель?
- Так …просто…
- Схватили его в тот день на базаре…и в Сибирь отправили. На барина он руку поднял…Ладно, лежи, девочка,- доктор тяжело поднялся и вышел, даже не заметив, что назвал Софи так обыкновенно и просто: де-воч-ка. Почти как дочка.
А за окнами института наступал март. Выпускницы готовились к самому главному действу этого года – публичным экзаменам и Цветочному балу. Бердникову, вышедшую из лазарета и стриженую «под мальчика» встретили восторженно:
- Душечка, вернулась!
- А волосы-то как закудрявились!
- Совсем как у месячного барашка!
Ну, про барашка, это только кто-то из сестер мог… Но Софи, соскучившись, обнимала и целовала всех: и сестер Беляевых, и Ташу, и Мари, и Наденьку с Лизой…
Последняя тоже радовалась встрече с подругой, однако ее сейчас заботили другие мысли. Пришло письмо от отца, в котором тот обещался приехать и забрать «Лиззи» домой после выпускного. «Вполне возможно,- писал он, - что найдется здесь человек, с которым ты свяжешь свою судьбу. А если нет, то я помогу тебе устроиться в жизни». «Но как же Анна Францевна?»- хотелось ей спросить у papa и, в итоге, девушка сердилась и …грустила.
Первой заметила подавленное состояние Лизы Мари.
- Что случилось, душечка?
- Отец письмо прислал. Зовет…
- А ты ехать не хочешь?
- Не знаю…
- А со мной… здесь? Я школу организовать собираюсь для бедных детей.
- Ты же все книги по медицине читала?
- А одно другому не помешает.
- Я подумаю. Хорошо?
- Хорошо. А ты уже цветы выбрала?
- Нет. Даже не думалось как-то. К Закону Божию готовилась и к французскому.
Лиза задумалась. А ведь и, правда, какие цветы у нее будут на голове. Может быть, ромашки? Такие скромные полевые цветы. И свежо, и просто. Не очень ярко как у Таши. Но Порохина – красавица, ей, действительно, розы к лицу.
К подругам подошла Софи.
- Душечки, я вам не помешаю?
- Да что ты, Бердникова?! Просто будущий бал цветов обсуждаем. Представляешь, Лиза даже цветы себе не выбрала,- ответила ей Мари.
- Уже выбрала,- улыбнулась Варшавская, - ромашкой буду. А ты, Софи?
- А я давно решила, что голову маками украшу. Мы с батюшкой однажды в степи были, так она вся красной от них была… Как горела. Красиво…
Да, в оставшиеся до выпускного месяцы все мысли смоляночек были о публичных экзаменах, будущей самостоятельной жизни и Цветочном бале…Глава 14.
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный…
(Пушкин А.С. Медный всадник.)
Отошли публичные экзамены, отшумел Цветочный бал, оставив в душе смолянок смешанные чувства радости и грусти. С затаенной печалью вспоминала Лиза, как кружилась с papa в танце, а он все время повторял: «Бог мой, Лиззи, как ты похожа на свою мать! На мою Стефу!...» Ни Андрея, ни Анны Францевны с ним не было, зато Владимир Петрович привел с собою на праздник Машеньку, и та, прижавшись к сводной сестре, восхищенно шептала: « Ты, тетя Лиза, здесь самая красивая! Я тебя больше всех люблю!»
К Бердниковой тоже приехал отец или, как она его называла, батюшка. Но Софи с ним не танцевала: его с успехом заменил молодцеватый юнкер.
А вот Мари блистать на балу не довелось. Нет, нет, на торжественной части она была и шифр из рук вдовствующей матушки государя принимала, и даже в паре прошлась…А вот потом отпросилась, ушла - маменьке опять плохо стало, прямо на празднике и плохо…
Таша, Наденька и сестры были веселы как никогда. Все их разговоры сводились к тому:
- Ах, какой этот Вольдемар душка!
- Ах, Жорж, он так неуклюж, все ноги мне пообступал…
-Зато, душечка, у него отец владеет …
И дальше шли таинственные сообщения на ушко о богатстве того или иного возможного претендента…
Да, у каждого в жизни начинался свой путь, но Лиза с грустью осознавала, что хоть отец и говорил о ее замужестве, сама этого она определенно не хочет. И дело было не в каком-то там далеком Александре Добролюбове, просто в двадцать лет для нее наступило осознанное взросление и, если можно так сказать, ответственность за свою маленькую жизнь.
- Нет, рара,- говорила она отцу,- не поеду. Я хочу на курсы педагогические поступить и иметь возможность быть самостоятельной.
- Но, Лиззи,- так же упорствовал отец,- я уже сказал Аннушке, что ты моя родная дочь!
Лиза представила, как скривилось лицо Анны Францевны от такого сообщения, и улыбнулась. Да, Владимир Петрович не смог переубедить свою взрослую дочь: единственное, на что она согласилась, - это погостить в имении оставшиеся летние месяцы.
А сегодня…Сегодня Лиза Варшавская шла по Невскому проспекту в окружении подруг. Софи уезжала, и они с Мари решили «показать» ей Санкт- Петербург. Правда, и сама Лиза знала его лишь по сочинениям Пушкина да рассказам Мари, которая жила в столице уже восемь лет. Но все-таки…ведь она оставалась здесь еще на два года…
- А что, Мари,- пытала Добролюбову Бердникова,- фрейлиной станешь сейчас? ( Мария окончила институт с золотой медалью и ей предложили быть фрейлиной при дворе императора Николая II).
- Нет, душечки!- весело рассмеялась подруга.- У меня другие планы. Вот сестрицы подрастут… А пока это… тайна…
И она многозначительно приложила палец к губам.
«Путешествие» по городу девушки начали с набережной Невы, где на высоком постаменте стоял памятник Великому Петру. Горделивая посадка государя на вздыбленном коне восхищала, что на ум невольно просились строки:
- Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?- зачарованно прочла Лиза.
«P;tersbourg est la fen;tre par laquelle la Russe regarde en Europe».
«Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу» - в тон ей ответила Мари.
- Ах, душечки, вы опять за свое,- разочарованно протянула Софи,- словно и не выпускницы мы сегодня…Одна стихи наизусть твердит, другая французским мучит…
- А что бы ты хотела увидеть, Сонечка?- ласково проговорила Добролюбова.
- Памятник Суворову!- живо ответила подруга.
-Душечка, да это же почти у Смольного! Ну, хорошо! Сейчас мы дойдем вначале до Александровской колонны, а после вдоль набережной до Марсова поля… А затем я вас еще в одно место свожу. Думаю: вам там понравится.
Александровская колонна или Александрийский столп, как ее иногда называли, величаво устремилась ввысь, словно пронзая крестом сероватое небо столицы.
-Это в честь победы над Наполеоном!- торжественно произнесла Мари.
- Ой, Добролюбова, а я этого не знала!- язвительно произнесла Бердникова и еще раз, посмотрев вверх, неожиданно прошептала:
- А ангел-то на меня смотрит, душечки! Взгляните!
Подруги последовали совету Софи: семиметровая фигура, действительно, словно оценивала каждого, стоящего внизу.
- Проверяет, чего в нас больше: доброго …или …злого,- продолжила Бердникова.
Набережной долго шли молча: живо было впечатление от ангела, глядящего в душу. Девушки смотрели на Неву, катившую свои волны, на острова, соединенные мостами. Васильевский… Заячий… Тишину разрушил выстрел, донесшийся с Петропавловской…
- Двенадцать, - отметила про себя Мари и, повернувшись к Софи, спросила:
- А ты, Сонечка, почему молчишь про себя?
- Да рассказывать, душечки, нечего,- нехотя ответила Бердникова.- Батюшка домой забирает. Видели на балу юнкера? Через месяц свадьба…
- И ты молчишь?- ахнули подруги.
- Да если бы я по своей воле, а то по батюшкиной. Вчера сказал: « Нечего девице молодой по казармам мыкаться!»( Передразнила отца от тянущей обиды Софья). И добавила глухо:
- У них уж давно сговорено было, а я и не ведала…
Девушки не знали, что сказать погрустневшей подруге.
- Может…,- предположила Лиза, не зная, как продолжить фразу.
- Да не люб он мне!- в сердцах выкрикнула Софья, отворотив лицо к реке и смахивая со щек сердитые слезинки.
- А меня рара тоже хотел замуж выдать,- неожиданно сказала Лиза,- да я отказалась. Учительствовать буду…
- Пепиньеркой в Смольном? А потом «классюхой»? – оживилась Бердникова.
- Нет, на село уеду. Или Мари здесь помогать буду. А почему ты не хочешь на курсы?
- Это еще два года туда нельзя, сюда нельзя? Боженьки мои! Лучше уж замуж!- Софи театрально подняла руки вверх.
- Как избранника-то звать?- радуясь повеселевшей подруге, спросила Мари.
- То ли Юрий, то ли Евгений… Не помню я! – отмахнулась от вопроса Софья.
Варшавская и Добролюбова понимающе переглянулись. Это было, действительно, в характере Бердниковой: помнить только то, что хочется… Хотя забыть имя того, с кем скоро венчаться?...
А Софи отчаянно не хотела сознаваться себе, что скоро не будет вольна в своих мыслях и желаниях. Ей, бунтарке по натуре, хотелось чего-то другого, большего, чем обыденное «…солила на зиму грибы, вела расходы, брила лбы…». И учительницей быть из-за этого же и не желалось… Она страстно мечтала о воинских подвигах, славе… «В Венесуэлу, что ли сбежать или в Африку?»- расстроено думала она. Но батюшку было жалко. Так что мысли у девушки были растрепаны и спутаны, словно грива ее любимого Буланки.
Памятник фельдмаршалу показался сразу после Мраморного дворца. Словно к любимому мужчине шла к нему Софи в окружении подруг. А тот, бронзовый, с поднятым мечом в правой руке и со щитом в левой, в древнегреческой одежде, приветствовал ее с гранитного пьедестала. «Князь Италійскій, графъ Суворовъ-Рымникскій. 1801 г.»,- прочла девушка вслух и поклонилась, как простая крестьянка, в пояс русскому Марсу.
- Лиза, душечка!- обратилась она к Варшавской,- почитай что-нибудь о Суворове!
Но та только смущенно покачала головой: стихов о полководце она не помнила.
- Ну, тогда я!-решилась Бердникова, не очень-то почитающая декламацию:
-Но, муза! Опочий. Коль вновь Суворов грянет,
Твердыни ужасов враждебны потрясет,
Пусть дух твой в пламени рожденном вновь воспрянет,
И нову песнь ему усердье воспоет.
- Чьи это?- удивилась Добролюбова.- Я у Державина таких не помню.
- Ермил Костров. Батюшка его очень любит.
-Не помню такого.
- А его мало кто помнит. Да и из крестьян он. Как Ломоносов Славяно- греко-римскую академию окончил, после университет Московский. Отец дьяк у него был, потому и взяли, а вот учительствовать в университете не дали. Спился он и помер, батюшка сказывал.
Помолчали. «Вот тебе и Софи!»- думала Лиза, глядя в раскрасневшееся лицо подруги.- А в институте все нам про привидения да про покойников!» Посмотрев на Мари, поняла, что и она думает о том же…
Софи же смутилась, словно ее застали за чем-то тайным, потом весело проговорила:
- Душечки, чего вы на меня, словно, словно…на Диогена из бочки? Дальше куда пойдем?
- А дальше у нас Летний сад,- улыбнулась Добролюбова.
- Ага. А заканчиваем Поцелуевым мостом,- рассмеялась Бердникова. Настроение ее менялось как дуновение ветерка со стороны Невы.
- Почему Поцелуевым?- удивились подруги.
- Да батюшка там у меня остановился недалеко. У старого приятеля.
Летний сад встретил девушек тенистой прохладой и немногочисленной гуляющей публикой. Добролюбова уверенно повела подруг по главной аллее мимо статуй Афины, сжимающей в руке копье, и титана Кроноса, держащего завернутого в пеленки младенца, одного из своих детей. Прошли они и площадку с «круговоротом суток», где выстроились по кругу друг за другом богиня утренней зари Аврора, аллегории Полдня, Заката и Ночи.
Остановилась Мари лишь неподалеку от Лебяжьей канавки возле бюста двуликого Януса.
-Это бог времени,- полушепотом произнесла подруга.- Помните, что нам нынче Наденька Боева наворожила?
Девушки кивнули.
- Видите, у него два лица: старое и молодое. Если кто-то себя в прошлом хочет увидеть, то садится сюда, а будущем – по другую сторону.
Мари и Софи захотели узнать свое будущее. Лиза посмотрела на них и села…к старому. Она закрыла глаза, как посоветовала ей подруга, и погрузилась в какую-то вязкую темень, сквозь которую вначале что-то просверкивало, потом стало приобретать родные очертания. Стефания словно присела на минутку рядом с дочерью и обняла за худенькие детские плечики…
Очнулась Лиза от прикосновения Мари. Рассказывать об увиденном ни ей, ни подругам не хотелось, да и надо ли было?... Пора было разъезжаться по домам, где их с нетерпением ждали родные. Остановив извозчика, девушки сели «в карету».
- До Поцелуева,- высунулась в окно Софи. И остолбенела: город продолжал выдавать ей сегодня свои сюрпризы – прямо на нее глядел…бывший истопник Ефимка Распадков….Да, и тот, видимо, признал в барышнях институток, которые некогда отправили его во флигелек «с привидениями». Правда, за это время он остепенился, отрастил черную «цыганскую» бороду и щегольские усы.
- Ефимка, живой!- возликовали и Мари с Лизой, увидев старого знакомца.
- Да что мне, барышни, сдеется? Живой…Никого там нема было. Только ветер занавесками старыми брякал.
- А мы испугались за тебя…
- Да чего пужаться-то? А на деньги, что вы мне дали, я вот эту лошадку купил… Свои, оно, конечно, добавил. Вы уж простите…
- Ефимка, а пусти меня на козлы!- глаза Софи заблестели от радости предвкушения.
- Да разве можно барышням-то? Я сам мигом..
- Пусти, Ефимка!- глаза Бердниковой заблестели еще отчаяннее.
И Распадков сдался.
- Смогете, барышня?- только и спросил он, передавая Софи вожжи.
Вначале девушка сидела и лишь подправляла ход Рыжухи, следуя указаниям извозчика и натягивая то одну, то другую сторону толстой веревки, но потом не выдержала, встала, крутанула вожжи над крупом лошади:
-Й-э-эх! Вперед, ретивая!
Удивленная Рыжуха повернула голову, а потом затрусила по мостовой сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, в меру своих лошадиных сил. Прохожие, кто с любопытством, а кто и осуждающе, поглядывали на стоящую на козлах молодую девушку в зеленом, отороченном белыми кружевами платье и белой шляпке, из-под которой выбивались мелкие, отливающие медью кудряшки, и торопились отойти в сторону.
-Й-э-эх! -Й-э-эх!
Расплатились с извозчиком щедро: все-таки он был из их, уже прошлой жизни.
Стоя на Поцелуевом мосту, подруги клялись не забывать друг друга.
- Вы уж пишите мне, душечки, - говорила каждая, промокая вышитым платочком бегущие слезы.- Пишите. А уж я обязательно отвечу.
Они разъезжались надолго, а, может быть, навсегда.
Встретятся ли?
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
Смоляночки повесть
© Copyright: Татьяна Шорохова, 2015
Свидетельство о публикации №215101701400
Свидетельство о публикации №215101701400
Рецензии