Путешествие в Гокио

Гокио. При воспоминании о нем обволакивает морозное, прохладно-свежее чувство.
Зеленоватые озера, расстилающиеся под мощными, древними горами, бело-голубая прохлада ледников, зовущая снежная высота перевала – царство тишины и красоты, оторванное от обыденной жизни.
Но сейчас мне не хотелось идти со всеми туда – хотелось побыть несколько дней одной в комфортном Намче, переварить недавние события.
Все ушли рано утром, когда я еще валялась и мысленно лениво перебирала впечатления, возможные на сегодня. Пойти в бейкери с книжкой и пить вкусный кофе, глядя на скалы и окутывающий их туман за окном. И можно так сидеть хоть несколько часов, хоть целый день – ведь я никому ничего не должна, и спешить совершенно некуда. Подняться к скалам наверху и испытывать восприятие твердости по технологии, которую описал Бо недавно. От этих попыток появляется не только твердость, а еще  нерушимость, уверенность в себе, отстраненность от обычных людей.
Можно поселиться в более комфортном отеле, и весь день валяться, читать, смотреть фильмы, играть во что-нибудь и смотреть, что будет интересного. Можно найти захватывающую книгу или две и на пару дней углубиться в них, пропав для всего остального мира. Можно… столько всего можно. Можно обдумать, описать то, что произошло недавно – так, чтобы это осталось не просто событиями, а перешло на уровень опыта.

Первая половина дня прошла в ожидании всего этого, и пробовании то одного, то другого – я сидела в бейкери с книжкой и музыкой, погуляла по поселку Намче, чувствуя себя затерянным, оторванным от всех путешественником, начала читать новую книгу, играла в балду  - а во второй мне вдруг стало не хватать Бо и остальных. Когда есть чувство одиночества и нехватки какого-то человека, то время начинает растягиваться, превращая час в половину дня, а половину дня в несколько дней. И можно продолжать пытаться найти интересное – от этого станет интересней, но чувство одиночества не исчезает.

Есть что-то неприятное в этой болезненной нехватке – кажется, что сама по себе я уже не могу чувствовать полноту жизни, и что вся насыщенность находится в Бодхе, в моих друзьях - но не во мне самой, так как сама по себе  я довольно плоский человек.
Но ведь это не так, я ведь знаю, что это не так – я могу испытывать самые разные чувства и насыщенность, глубину, стоит только поверить в то, что это возможно, и перестать болезненно скучать по остальным. Стоит только довериться чем-то более глубокому в себе. Я не хочу останавливаться на уверенности, что я сама по себе ничего не стою и считать, что настоящая жизнь возможна только в компании Бо и друзей – я хочу жить по-настоящему и в одиночестве, и с ними.

В первый день я не хотела отдавать себе отчет в том, что накапливается грызущая тоска, пытаясь переключиться на все возможные впечатления, которые я предвкушала. Наверно, потому, что я пыталась сбежать от этой проблемы, на следующее утро я проснулась, уже испытывая сильное чувство одиночества и плохо понимала, что я здесь делую одна. Все восприятия приглушились, притупились, став более обыденными, и планы на день свелись к бытовому – к тому, что я сегодня сожру и в какую комнату перееду.

Я начала искать интересные книги. Почти с самых первых строк «Курсив мой» Берберовой показалось, что там будет что-то более глубокое, чем в том, что я читала в последнее время, и многие описания там вызывали любопытство или узнавание.  Натыкаться на такие описания, вчувствовываться в них, пытаться пережить то, что возникает – полнее, еще полнее. Выйти за рамки плоских обыденных сегодняшних восприятий. Это все очень интересно – если бы еще не было скучания по всем остальным.

***
Вечер. Синее небо постепенно темнеет, и очертания гор растворяются в темноте. Что-то таинственное, волнующее появляется от взгляда на них и на небо – мне хочется идти за этим чувством – кажется, что если сделать это, то откроется еще что-то более интересное. Предвосхищение, почти как в самом начале, когда я только встретила Бо, уверенность «что-то будет» - и в этом «что-то» заключается нечто острое, яркое. И оно произойдет даже при условии, что я одна.
 
Гестхауз стал  наполняться людьми. Кряхтящие, пустолицые, попеременно натягивающие на себя невыразительные вежливые улыбки – зачем они сюда приходят, что ищут тут? Разве может женщина с таким плоским безжизненным лицом почувствовать что-то приятное от гор? А этот старик, еле перебирающий ногами, отдувающийся после изматывающего для него перехода? Нет, они сюда явно не за красотой пришли. «Поправить» здоровье, поставить галочку в списке «я сделал это», сделать нечто правильное, с их точки зрения – наверно, за этим. Увидеть Гималаи перед смертью… Они – из другого мира, не имеющего ничего общего с миром Бо, беженок и симпаток – мы обитаем в параллельных вселенных, пересекающихся друг с другом только физически, но имеющих между собой непреодолимую психическую пропасть. Невнимательному человеку может показаться, что мы похожи на обычных людей, но разрыв между нами невозможно описать. По крайней мере, в нескольких словах или даже на страницах невозможно.

Я задаю себе вопрос, как так получилось, что между нами и обычными людьми такая пропасть и понимаю, что без прихода Бо ничего бы не было – ни этой пропасти, ни всех нас, ни жизни. Благодаря какой-то счастливой случайности или неслучайности появился он и создал все, что есть сейчас –  основу для общества будущего и нового мира, нас и все остальное. А если бы не он? Эта мысль отдает каким-то тошнотворным ужасом. Просто невозможно всерьез думать о том, что было бы без него – нечто замогильное, безысходное, о чем мне хочется подумать только вскользь, поверхностно, не углубляясь в детали, как не хочется углубляться в детали описаний проживания в советском концлагере – просто потому, что я не готова устранять возникающие от этого негативные эмоции.

И пусть сейчас я сижу одна, это может быть даже приятно – оторваться от тусовки на несколько дней, я все равно с ними, я всегда с ними, я одна из них, и я счастлива принадлежать их миру. Волна благодарности поднимается к горлу и застревает там мягким теплым комком. Я смотрю в окно, и тяга к Бо, к беженкам становится очень сильной – она всегда была сильнее всех тяг, которые у меня когда-либо были, и только буквально три года назад никаких сомнений в этом вопросе не осталось.

Я воспринимаю себя меланхоличным человеком со слабо проявленными желаниями и стремлениями – но это мое стремление к Бо, к ним в последнее несколько лет воспринимается как что-то мощное, сильное, стоящее особняком среди остальных восприятий. В нем нет ни привычной скромности, ни желания преуменьшить значимость своей личности, ни тихой меланхоличности – в нем есть мощь, размах, сила, готовность сделать все, чтобы продолжать быть с ними. Только находясь в этом восприятии, я способна быть человеком, который будет бороться за то, что ему нужно. И меня иногда удивляет, что в скованной мне живет такой мощный особняк, который иногда выходит на первый план и делает меня другой. Я многому научилась за последние несколько лет – благодаря Бо и этому восприятию. Доверять, сильно хотеть, высказывать мнение, верить в свои позитивные качества, в себя. Иногда это хочется назвать внутренним стержнем. Несмотря на мое самобичевание в этой теме, у меня сформировался некий стержень, который, я уверена, никогда не исчезнет. И это только начало. Дальше должно быть больше и полнее, стержень должен пустить корни и разрастись.

***
Все, дальше ждать невозможно. Эти три дня тянулись как несколько месяцев. Я уже слишком долго не видела и не чувствовала Бо, не смотрела в его глаза. Слишком долго не болтала с беженками и не знала, что у них происходит. Я собираюсь быстро, кладу в рюкзак только самое необходимое – то, что сейчас кажется совсем не тяжелой мелочью, на высоте, под действием горной болезни,  может восприниматься как значимый груз. Теплые штаны и термомайка, простыня-кокон, сандалии, крем от солнца и для губ, минимальный набор из аптечки, трусики и носочки, пуховка, ебук, плеер, смартфон (сотовая связь на той высоте работать не будет, но на нем есть игры). В общей сложности получается килограмма четыре – сейчас мелочь, посмотрим, как будет дальше.

Завтракаю, запираю дверь, выхожу вдохновленная и с предвкушением, и легкий недосып не вызывает ничего неприятного. Погода как будто специально установилась для моего перехода – солнечно и прозрачно, остроконечные пики гор вдалеке видны ясно и отчетливо.

Кажется, впервые за несколько дней мне по-настоящему звонко-радостно. Скоро я увижу Бо! Очень хочется дойти за Гокио за один день – я уже ходила так, это заняло 7 часов, включая небольшие остановки - так что думаю, что и сегодня получится.

Во время переходов мне нравится пробовать разные практики, от которых природа вокруг начинает казаться более объемно-красивой. Одно из последнего, что понравилось за последнее время – представлять, что Земля живая. На самом деле я не знаю, живая она или нет, и верить в это без доказательств – эзотеризм, но можно представлять это, играть с этой мыслью и с чувствами, которые появляются. От представления, что она жива, и ей сейчас приятно от того, что я иду по ней становится радостно, живо, массивы гор, деревья и все остальное начинают казаться более объемными. Этот эффект похож на тот, который возникает в документальных фильмах, когда камера взмывает вверх и скользит над природой на небольшой высоте – и эта природа выступает на передний план, а человек, идущий по горе или в лесу начинает казаться мелким и незначительным. В этой незначительности нет абсолютно ничего, умаляющего его достоинство – а есть некоторое освобождение от груза повседневных человеческих проблем, облегчение. И мне нравится чувствовать себя мелким любопытным муравьем, ползущим по Земле, имеющим возможность наслаждаться ей, несмотря на свою мелкость.

Уверенность, что Земля живая, предвкушение скорой встречи со всеми, радость сливаются в один аккорд и вызывают восторг, желание бежать. Но я выбираю экономить силы, и радость просто переливается, поблескивает во мне.
Немного заболела нога – представляю, что из земли протягивается голубой луч и окутывает больную область. Луч представляет собой субстанцию, по густоте напоминающее подтаявшее сливочное масло, и это масло мягко окутывает, пронизывает больную область, залечивая ее, и боль утихает. Как только она начинается опять – я возвращаю образ пропитывающего ткани голубого «сливочного масла», и от этого она опять снижается или пропадает. Это требует такой концентрации, при которой у меня уже почти не получается представлять, что Земля живая, и что ей приятно от того, что я по ней ползу – от этого есть немного чувство потери. Но нога сейчас важнее, потому что мне очень хочется дойти до Гокио за один день. Я должна это сделать.

Иногда боль не проходит, и тогда становится страшно, что она усилится, и мне вообще станет сложно идти. И тогда я не дойду за один день. От этого еще жалко себя. Начинаются мысленные причитания – а что будет, если она усилится, а что, если я не дойду, придется сидеть где-нибудь, и прийти я смогу только завтра, а что если она потом опять будет сильно болеть, и я вообще не смогу ходить в треке, а что если… Я не сразу заметила, как все эти мысли привели к тому, что радость растаяла, стало мрачно, и все как будто померкло. И привела к этому не боль, нет (которая, кстати, не становилась больше 3-х по 10-балльной шкале), а страх, что станет хуже, и причитания. Чем во время этих причитаний я отличаюсь от бабки, которая жалуется на здоровье и боится, что болезни усилятся? Да ничем. Такая же бабка. Когда до меня доходит, что я такая же бабка, и что эти причитания утомляют и портят жизнь намного сильнее, чем сама боль, то появляется отрезвление. Я вспоминаю, что Бо говорил, что можно испытывать предвкушение того, что возникнет сложная ситуация или боль – можно будет бороться с ними и с возникающими негативными эмоциями. А я просто жертва, как самый обычный человек – ни с чем не борюсь, а ною.

Вскрывается новый слой причины жалости к себе – чувство потери от того, что я не смогу активно ходить в треке и чувствовать себя как сильный зверь, так как нога меня заметно сдерживает при переходах.

Раньше было яркое оживление от понимания, что я могу идти сколько угодно, и что меня сдерживает только собственная усталость, которой с опытом становилось меньше и меньше, и мне начинало казаться, что я могу пройти тринадцать, пятнадцать часов без остановки, и только средне и приятно устать. Сейчас этого нет, потому что нога начинает болеть через несколько часов перехода. И я чувствую себя как жертва, которая должна смириться с тем, что приятного в этой области сейчас нет.
Но Бо же предлагал сделать совсем другое. Как я могу перестать чувствовать себя жертвой в этой ситуации – ну, естественно, кроме того, чтобы пытаться лечить ногу сейчас и потом сделать все необходимое для ее вылечивания? Я делаю броски на разные восприятия ситуации и понимаю, что если я избавлюсь от причитаний и страха, то начну воспринимать себя как другого человека – более сильного и серьезного. Таким, как не воспринимала себя раньше. И это могло бы быть стимулом.

И да, сейчас я не могу чувствовать насыщенности от длинных переходов. Но я могу чувствовать насыщенность от того, что я серьезный, сильный человек, который сам выбирает что испытывает, и которого не ввергает в прострацию и потерю интереса к жизни небольшая боль. Могу чувствовать насыщенность от внимательности к себе, восприятиям, от спокойствия, присущего таким небольшим переходам, которые мне сейчас в основном доступны. Да, я не могу нестись как горный козел, но могу уделять максимум внимания мелким деталям – и в себе, и вне себя, и получать удовольствие именно от этого.

От этих пониманий хочется прекратить всякую жалость к себе, причитания, и когда я принимаю решение сделать это, я действительно начинаю чувствовать себя другим человеком.

Боль будет возникать. Возможно, мне не удастся от нее избавиться при помощи практики «Медицина 21 века». Я должна быть готовой к такому варианту – это не значит бояться такого исхода, а это значит не испытывать негативных эмоций по этому поводу, а продолжать относиться к этому как к рабочей ситуации. Я не хочу, чтобы это подкосило мою насыщенность. Я хочу испытывать насыщенность и в тусовке, и будучи одной в заброшенном гестхаузе с болью в ноге. Я не могу допустить, чтобы небольшая боль в ноге испортила мне жизнь и повергла в депрессию – это так расточительно, неправильно после всех тех приятных переживаний, которые были недавно. Я могу столько всего чувствовать, понимать – и все это я готова похерить из-за небольшой боли? Я ведь так и поступала все это время. Но этого больше не будет. Нет. Хватит. Сейчас мне слишком очевиден контраст – с негативными эмоциями из-за боли и без них, и я готова бороться за то, чтобы оставаться человеком даже во время боли.

***
До Монга дошла за час сорок минут – если учесть, что у меня с собой рюкзак, то результат неплохой. Останавливаюсь в гестхаузе, хозяйка оживленно говорит, что несколько дней назад тут были мои друзья. От этих слов усиливается восприятие их близости, присутствия, радость что я скоро к ним приду. Только бы дойти сегодня…
Быстро пью чай, неохота задерживаться надолго, и после спуска начинает новый подъем – до Доле, один из самых сложных для меня. Заметила, что от резких подъемов, чередующихся со спусками, устаю намного сильнее, чем от постепенного плавного подъема. Подниматься в некрутую гору или в Монг – это мое самое любимое. Если во время этого расслабиться, идти так, чтобы дыхание было спокойным, ровным, не сбивалось, то появляется особенное размеренно-сосредоточенное спокойное состояние, которое иногда почему-то напоминает состояние во время дайвинга – во время которого тоже требуется расслабиться, сделав дыхание ровным и спокойным, чтобы не жрать слишком много воздуха. И нравятся усилия, которые требуется совершать при таком сосредоточенном, плавном подъеме.

Из-за сложности подъема и усталости становится сложнее лечить ногу. Практики с землей вообще уже забыты. Иногда во время подъема возникает ощущение, при котором кажется, что мое тело со всей силы тянет назад, обратно вниз – наверно, это из-за недостаточной акклиматизации, горной болезни. И кажется, что тебуются особенные усилия, чтобы противостоять тяге вниз и продолжать подниматься.

В гестхаузе в Доле сидят какие-то русские, они не понимают, из какой я страны и обращаются ко мне на английском. Спрашивают, сколько часов идти до Намче. Мне нравится быть и чувствовать нерусской, и я отвечаю им что-то на английском, чувствуя себя откуда-то из Европы – из неопределенной страны. Точно не из России.
Я чувствую себя и уставшей, и довольной – цель стала ближе, осталось полпути. Но в то же время понимаю, что сегодня вряд ли дойду – слишком сильно устала, и уже согласна на то, что ночевать останусь в Мачермо. От Мачермо до Гокио всего лишь часа три – значит, уже завтра утром я буду в Гокио. Это очень даже радующий прогноз.

Почему-то хочется тибетского чая – с маслом и солью, хотя раньше он мне казался невкусным. Сейчас кажется очень вкусным и кажется, что именно то, что нужно телу.

Дальше – Лхабарма. Это даже не поселок,  а просто одинокий гестхауз, затерянный среди скал по дороге к Мачермо. Подъем после Доле уже воспринимается как тяжелый, изматывающий. Легкое состояние, при котором казалось, что я могу свернуть горы, и которое было по дороге в Монг, пропало. Каждый шаг вверх дается с трудом. Но я не могу, не хочу оставаться в Доле – это слишком далеко от Гокио. Дойти хотя бы до Лхабармы. Раньше, кажется, я доходила до туда за полчаса. С Лхабармой точно должно получиться, это вот Мачермо под вопросом.

После основного подъема идти стало проще, но ненамного. Продолжается некрутой подъем, который сейчас, в состоянии усталости, кажется очень сложным. Ну блин… вспоминаю истории, рассказанные Бо о том, как некоторым людям в горах в состоянии горной болезни было так сложно идти, что они останавливались перед каким-то населенным пунктом и не могли дальше сделать и шагу. И что ему приходилось нести на себе или подталкивать девочек, которые останавливались так и не могли идти дальше. Неужели у меня сейчас состояние, близкое к этому? У меня, бывшей в горах много раз, при том, что должна была сохраниться какая-то акклиматизация, ведь последний раз я была тут полгода назад?

Верится с трудом, но похоже, так и есть – мне становится сложно идти уже и на равнине. Ни о какой Мачермо, конечно, не может идти и речи. А до Лхабармы еще минут двадцать. Еще шаг, еще… Вот так. Еще немного. Такие мысли помогают, но совсем немного – идти по-прежнему очень сложно. Вдруг начинаю чувствовать себя одинокой и несчастной, начинаются какие-то психопатические истерические мысли о том, что я могу не дойти, умереть. Полный бред. Ну не дойду – пойду вниз, вниз до Доле-то я точно дойду. Думаю о Бо – он сейчас воспринимается очень далеким в плане расстояния, и так хочется, чтобы он оказался рядом. Всего лишь часов пять до Гокио – но сейчас это расстояние кажется непреодолимым. Очень жалко себя. Странный переход от состояния довольства и уверенности в себе к сильным негативным эмоциям – признак горной болезни. Бодх, был бы ты здесь сейчас, так хочется тебя обнять… Внезапно меня обжигает что-то знакомое, близкое, успокаивающее и дающее силы, что я обычно идентифицирую как «присутствие Бо». Я чувствую себя так, как будто бы он появился тут и идет со мной рядом. Это не фантазия, не желание его – это полноценное восприятие его присутствия. Возникает образ, что он говорит что-то ласковое, потом что-то строгое, чтобы я не раскисала и продолжала идти, ведь идти осталось немного – и приходит мысль, что я очень люблю это сочетание ласки и строгости, что мне не хватает его в самой себе, и это именно те проявления Бо, которые подпинывают меня и дают сильное желание жить. Это мое любимое сочетание. Но этого просто не может быть – откуда такое восприятие, что он тут, помогает мне, подталкивает? Почему мне стало намного легче идти, почему появилась собранность? Скептики тонут в волне радости и понимания, что Бо меня любит, и в восприятии его присутствия – я начинаю плакать и говорить ему, что я счастлива, что он со мной и помогает мне, а другой частью себя как будто смотрю на себя со стороны со скепсисом и думаю, а не сошла ли я с ума от горной болезни или просто так? Но и это периодически тонет в радости, ощущении близости Бо и чувстве успокоения – так, что в какой-то момент на скептики становится наплевать. Главное, что мне стало проще, я теперь нормально иду и уверена, что Бо со мной рядом (скептик, помолчи пока, потом я спрошу у Бо, был ли он тут, и все станет ясно).

Возникает образ, что Бо со мной шутит – шуток не слышно, но чувство такое, которое бывает после его шуток – легкости, расслабленной радости. И это тоже придает сил. Мне хочется говорить ему, что я скоро приду, что мы увидимся уже завтра, и я повторяю это несколько раз.

Прихожу в Лхабарму через десять минут – яркий наплыв эмоций исчез, и кажется, что и Бо сейчас со мной нет, осталось только послевкусие его присутствия. Но я чувствую себя спокойно и уверенно.

Гестхауз пустует, в нем только одинокая хозяйка и ее дочка. Тем лучше – не придется слушать кряхтение евриков. Можно почувствовать себя в приятном одиночестве. Комната – настоящий сарай, но я тут собираюсь только спать, так что на одну ночь по фиг, наверно. Состояние хаотическое – заказав еду, я начинаю бросаться от занятия к занятию – то играю, то пробую читать, то смотрю в окно, то пытаюсь подумать о чем-то. Чтение никак не лезет, мозг как будто не воспринимает слова – они расплываются и тают бессодержательным серым пятном. Думать тоже не получается. Приходит мысль, что состояние похоже на азотное опьянение – обычное мышление дается с трудом, все воспринимается как будто через пелену тумана. Значит ли это, что у меня сильная горная болезнь?

Ну голова не болит вообще – наверно, не значит. Посмотрю, че будет дальше. Во время игры в балду я как будто немного выныриваю из подернувшего все тумана, но быстро возвращаюсь в него обратно. Иногда ловлю себя на том, что требуется приложить усилие, чтобы отдать себе отчет, где я и почему. Может, все-таки сильная горная болезнь? Почему тогда нет головной боли? Наверно, я просто устала – вот сейчас пожру, попью чай, и околобредовое состояние пройдет. А еще, наверно, целесообразно поиграть еще в балду или игры Люмосити – это должно помочь протрезветь. Играю, и как будто продолжаю проваливаться в что-то серое, вязкое. Протрезвление возникает ненадолго  и тонет в этой серой массе. Во время еды понимаю, что есть почти не хочется, несмотря на то, что последний раз ела утром, и это тоже кажется странным. Спустя какое-то время после еды и чая лучше не становится.

Мимо, в сторону Мачермо проходят турики, и я провожаю их взглядом с завистью. На всякий случай выпиваю таблетку ибупрофена.

Два или три часа проходят также хаотично и бессодержательно, как и предыдущее время. С недовольством отдаю себе отчет, что лучше не стало, продолжается какой-то бред, и что к тому же начала болеть голова, несмотря на недавнюю таблетку. Со временем боль усиливается – кажется, что на голову давит стальной обруч, и давление постепенно усиливается. Новая таблетка не помогает. Начинает опять подкатывать паранойя  с мыслями о смерти.  Ну и я кретин – вместо того, чтобы просто спуститься в Доле, раз у меня хреновое состояние и тревожности, я начинаю испытывать паранойю. И почему я вообще еще не спустилась, ведь явно же не становится лучше? Ну может, все не так плохо, нужно посоветоваться с Бо – добываю телефон гестхауза, в котором они сейчас живут, но он опять, конечно, не работает. Чувство отрезанности от всех. Ну почему я не пошла со всеми?
 
Имеют ли мои тревожности основание или нет, в любом случае целесообразно спуститься. Я не могу разбрасываться своими здоровьем и жизнью – потому что они важны и ценны не только для меня. Они не только ко мне имеют отношение. Это понимание расставляет все точки над «и», и решение принимается, несмотря на то, что так не хочется сбрасывать с трудом набранную высоту.

Уже шесть вечера – почти полностью темно, и уже какое-то время идет снег. Страшно, что тропу могло или может замести, и в темноте и с заметенной тропой я могу не найти дорогу до Доле. Прошу девочку из гестхауза пойти со мной, объясняю ситуацию. Со мной идут она и ее мать. Позже поняла, что этот страх был чистой воды паранойей, потому что тропа там очень простая – просто идешь полчаса по прямой. А потом уже видны огни Доле.

Во время спуска у меня облегчение. Давление стального обруча на голову снижается, сознание немного проясняется, я начинаю чувствовать себя в безопасности.
В гестхаузе в Доле никого нет, кроме хозяйки.  Но сейчас мне что-то не нравится это чувство предельной затерянности и оторванности от всех.

Мне дают комнату в отдельном здании, которое я запираю на ключ изнутри. Комната новая и чистая, а по меркам трека просто роскошная. Двуспальная кровать – можно спать поперек нее. Ужинать неохота. Семь часов вечера, и мне болезненно хочется оказаться быстрее в Гокио, а время до него воспринимается неизмеримым отрезком. Читать не хочется, от игр почему-то немного подташнивает. Охота трансплюхнуться во времени – чтобы сейчас уже было утро, я позавтракала и пошла в Гокио. Но это будет только через десять часов минимум.

Я никогда не думала, что мне может быть настолько одиноко. Но это же какое-то сумасшествие. Ведь я совсем не одна, меня от беженцев разделяет только ночь и несколько часов пути – откуда этот психоз с сильным чувством одиночества? У меня есть идеальные образы себя, того, какой я должна быть - образы того, что я сильный, самостоятельный человек, не способный провалиться в такое сильное чувство одиночества и негативные эмоции без всякого повода. И когда эти образы себя не совпадают с реальностью, я побыстрее стараюсь все вытеснить вместо того, чтобы попытаться что-то поменять. И так происходит часто.

Мне хочется связаться с ними, выйти в скайп и описать, что со мной седня происходило, но вай-фай не работает ни в этом, ни в соседнем гесте. Опять чувство отрезанности.

Но так нельзя, это становится просто невыносимым. И мое бездействие приводит к тому, что паранойя просто разрастается – мне уже начинает казаться, что я надолго затеряна в этом треке, и до Гокио доберусь нескоро. А вдруг в Мачермо опять будет сильная горная болезнь, и я не смогу идти дальше? Обзываю себя ****утой и сумасшедшей, высмеиваю себя, от этого становится немного легче.

Минимум десять часов. Что такое час, когда каждая минута тянется как полчаса, и кажется, что ждать больше невозможно?

Открываю шестую «Майю» Бо. Надеюсь вылезти из этого всего дерьма при помощи нее. Но получается обратный эффект – очень болезненно от осознания того, что личность Бо, которая ярко проявляется в книге, для меня сейчас недостижима, что я не могу его потрогать, посмотреть в его глаза. Не могу сейчас это выносить. Почему-то начинает казаться, что я его теряю. Мне нужно отвлечься на другое.

Кастанеда пошел хорошо – внимание переключилось на таинственные и немного страшные события, связанные с Ла Каталиной и другими вещами, и личные проблемы немного отступили на второй план. Когда я отвлекаюсь от чтения, то новый приступ негативных эмоций уже не устраивает, и я начинаю хаотически то делать хреносечение, то представлять безмятежный, залитый солнцем луг. Появляется чувство расслабленности, уюта и немного безмятежности – так, что я даже иногда перестаю понимать, по какому поводу вся трагедия. Новый приступ уже не такой сильный. Здорово… у меня получается. И снова – луг, безмятежность, хреносечение, и я немного расслабляюсь. Завтра будет солнечно, и я быстро дойду до Гокио, а сейчас можно поделать что-нибудь приятное. 

Оставшиеся два-три часа чередую Кастанеду с лугом и хреносечением, и начинаю чувствовать себя почти нормальным человеком, а не психом.
Ложусь спать. В темноте опять начинают наползать чувства одиночества и страхи, я пробую себя успокоить, просто расслабить, думать о луге - это получается с переменным успехом. Постепенно темнота немного рассеивается, и становится видно слабый свет от звезд. Я открываю окно, пялюсь на звезды, на небо – все такое таинственно-тихое, красивое, что я опять не понимаю, по какому поводу можно было устраивать панику в таком месте. Во время паники чувствовала себя так, как будто застряда в лифте - в то время как я находилась в очень красивом месте в горах по дороге к друзьям. Истеричка. Мне стыдно за все это перед Бо, перед беженками – кажется, что никто из них больше не склонен к таким психозам.
Кажется, что что-то тяжелое, давящее на меня постепенно отваливается, что я все больше и больше успокаиваюсь. Я уже в полусне.

Вдруг мне в ухо кто-то кашлянул. Я вздрогнула от неожиданности – ведь рядом со мной никого нет, здание пусто, под окнами тоже никого. Очень странно. Из-за страха все сонное состояние слетело. Я не знала, как это интепретировать – я точно не спала, а к глюкам не склонна. В конце концов я остановилась на такой позиции: ну не знаю что это было – и не знаю, это не повод не спать. И выкинула это из головы. В этот момент в том же ухе раздался стук – постучали 3 или 4 раза. Кто и что хочет от моего уха? Что все это значит? Мне страшно, но при этом это все воспринимается как необычное развлечение – на фоне недавних сильных негативных эмоций это кажется мелочью, слабо страшным. И даже ассоциируется с чем-то игривым.

Хотя все равно страшно, конечно. Двенадцать ночи, темно, я одна, а у меня в ухе раздаются странные звуки, источник которых я определить не могу.
Прислушиваюсь дальше. Мысленно готовлюсь ко всему – что меня в темноте потрогает чья-то рука, например. При мысли об этом возникает ледяной ужас, который я не очень успешно пытаюсь устранить.
За окном раздаются звуки, похожие на звуки биения крыльев птицы о землю. Это уже что-то новенькое. Как будто птица пролетела низко над землей, ударясь о нее крыльями. В то же время я знаю (также точно, как то, что я девочка), что это не звуки крыльев птицы - просто они похожи на них, и это единственная аналогия, которая приходит мне в голову. Эти звуки имеют другие происхождение. Странно, но мне почему-то слабо страшно. Эти звуки отвлекают меня от недавних личных проблем и драм, смывают неприятный осадок. Я бы предпочла, чтобы были эти звуки, чем недавний психоз.
(Когда я рассказывала обо всем этом Бо позже, он намекнул, что послал ко мне союзников – чтобы они проверили, все ли у меня в порядке. И что непонятно, почему я боялась звуков – ведь это ЕГО союзники).

***
Яркий солнечный свет бьет в окно. Настало долгожданное утро. Быстро собираюсь, завтракаю, расплачиваюсь и опять поднимаюсь в Лхабарму. За ночь выпало немного снега, и горы вокруг подернулись легкой белоснежной пеленой, оттеняющей их красоту. Очень морозно и свежо. Подниматься теперь легко, и почти через полтора часа я уже в Мачермо.

Вчерашний психоз воспринимается надуманным, и мне так до сих пор и не верится, что скоро я увижу Бо. И остальных. Радостно не верится. Обгоняю почти всех туриков на своем пути. Предвкушение пихает меня под жопу.

Гокио. При воспоминании о нем обволакивает морозное, прохладно-свежее чувство. И чем ближе я подхожу, тем свежей и морознее становится - не только в воздухе, но и в восприятиях.

При подходе к гестхаузу смотрю на Гокио Ри, и вижу поднимающуюся по ней белую точку. Кто может быстро подниматься, будучи в одиночестве, без сопровождения гидов или друзей, и в белой ветровке к тому же? Кажется, я знаю, кто. Конечно, это не точно так, но вероятность высокая. Поскорее бы эта точка спустилась…
Прихожу в гестхауз усталая, но счастливая.

В комнате меня окружают Жу, Эфа, Алиса, Юка. Они наперебой что-то рассказывают, делятся новостями и впечатлениями. Они меня трогают, обнимают, говорят что рады мне и рассказывают о самом важном, что произошло за время моего отсутствия. Жу кажется более оживленной, чем обычно – кажется, что у нее произошло много всего: новые ясности, понимания о ком-то, значимые впечатления. Так и есть.
Я дошла, я с ними! Теперь, после этих четырех дней, я чувствую себя немного новой, другой, и с этим чувством обновленности я, кажется, воспринимаю все более остро.  Я до жопы рада быть с ними тут, слушать про произошедшее, рассказывать про себя. Значимая часть моей жизни возвращается.

Мы болтаем полчаса, делясь новостями, а мои мысли периодически возвращаются к белой точке, и кажется, что несмотря на всю радость встречи, самого главного пока не произошло.

Потом беженки уходят на озеро, а я сижу в ресте, согреваясь hot mango и кукурузным супом. Иногда посматриваю на Гокио Ри.

Через час снова появляется точка. Ну вот. Осталось немного. Очень, очень хочется встретиться. Сложно ждать. Чем меньше времени остается до встречи, тем сложнее становится. Не могу. Очень хочу его – как можно скорее.  Медленно, неторопливо выхожу из геста, чтобы к моему приходу к подножию Гокио Ри он был уже как можно ниже. Смотрю снизу на пацанскую фигуру в белой ветровке. В груди переливается что-то звенящее, нестерпимо-волнующее – еще немного, и он будет совсем, по-настоящему рядом. Ниже. Еще ниже. Немного поднимаюсь наверх, навстречу к нему. Когда он на расстоянии метров десять от меня, говорю шутливо: «Почему так долго?». И не верю.
- Это разве долго? – его ответ.

Еще немного – и я погружаюсь в эти глаза, морду, объятия – не в фантазиях, не в мечтах или мыслях, а по-настоящему. Звенящее, волнующее переполняет, мне хочется и плакать, и смеяться, и повторять: «Дошла! Дошла! Я с тобой!» - мне хочется отдать ему все, что у меня есть, если ему что-то из этого нужно. И хочется не допускать ни секунды ни отчуждения, ни обиды – и ценить, ценить сам факт его существования и того, что я могу быть с ним. Убрать все вопросы, заданные из озабоченности и недоверия – просто прекратить их, оставить в прошлом, и оставить только то, что имеет отношении к удовольствию.

Он прижимает меня к себе – нежно и твердо, и я опять попадаю в то, что кажется сочетанием ласкового, любящего и прямого, серьезного – я вижу это и в его глазах, и во всех повадках, и кажется, что я ждала этого слишком долго, и что жить без этого нельзя. Не потому, что умру – а просто нельзя, потому что это не будет жизнью. Есть много чего в его глахаз того, что я не могу разгадать, понять, потому что, наверно, у меня не хватает органов чувств  и психической жизни, и оно влечет и манит меня.

Я рассказываю ему о ситуации в Лхабарме – о том, как мне было сложно идти, и о том, как потом возникло восприятие его присутствия, и идти стало намного легче, и обо всем, что это сопровождало. Бо говорит мне, что Алиса может пролить свет на эту загадку, если я спрошу у нее, что он делал вчера во время моей проблемы и ее разрешения в Лхабарме.

Я спрашиваю ее, и она рассказывает, что вчера в это время она зашла в комнату Бо, а он стоял в центре комнаты голый (это было странно, учитывая, что в Гокио температура 5 градусов, и там необходимо спать в греющем спальном коконе и как минимум под двумя одеялами). Когда она спросила, почему он тут так странно стоит, он ответил, что трансплюхивался ко мне и встречался со мной.
Я не верю, у меня глаза лезут на лоб – нет, это невероятно. И это все не какой-то Кастанеда, это происходит со мной, и Бо является таким необычным человеком, к тому же с таким отношением ко мне. Мне сложно вобрать в себя столько всего. И в то же время я знаю, что это было правдой – потому что иначе это все никак объяснить невозможно – ни Алисино объяснение, ни то, что я чувствовала присутствие Бо в такой степени.