Пушкин не мог, вы зарвались, прекратите!

Такие отзывы я получил от некоторых читателей и по поводу «прекратите» задумался вот над чем. Когда Наполеон, заняв Москву, предложил закончить войну, то Кутузов ему ответил: «А мы её только начинаем». И при этом он не лгал, поскольку у него была не только сохранённая регулярная армия, но и день ото дня крепнущее партизанское движение. Так же могу ответить и я, имея на руках множество «козырей» по пушкинским потаённым произведениям. И вот для опровержения безобразных слов «Пушкин не мог» раскрою один из них и впервые в истории пушкинистики представлю вам, дорогие читатели, целостную (а не в отрывках!) комедию Пушкина, говоря при этом всем нынешним и будущим пушкинистам: «В области литературного творчества ПУШКИН МОГ ВСЁ!»
И даже больше!! Поскольку никто, кроме него, не был Гением литературной мистификации. Шекспир отдыхает! Однако называя Пушкина «Великим Мистификатором», мы, конечно же, должны учитывать те не очень приятные для читателей моменты, которые требовались Пушкину для реализации поставленных задач. А к ним относятся:
1. и вызывающие недоумение намеренные ошибки,
2. и некоторое, порой кажущееся, ухудшение его произведений, отданных подставным авторам. Говорю «кажущееся», поскольку тут надо учитывать субъективность оценок читателей, которым я напомню, что и гении не машины по производству шедевров, в связи с чем Пушкин, например, говорил о «Лукреции» как о «довольно слабой поэме Шекспира» (1).
3. И отсутствие шедевров среди произведений, отданных после «Конька» Ершову, причиной чего является то, что последний хоть и любил театр, но не был достаточно хорошим актёром, чтобы разыгрывать роль литературного гения, из-за чего и приходилось подстраиваться под его ограниченные способности.
4. И влияние на восприятие т.н. «бренда», когда читатель, видя известное имя писателя, в какой-то степени гипнотизируется, после чего уж и не замечает, что некоторые произведения гения отнюдь не шедевр. Однако те, кто будет расшифровывать тот или иной «не шедевр» Пушкина, обязательно восхитятся им, поскольку так виртуозно придумать те или иные образы-маски и связи между ними - надо уметь!!
Отдельно отмечу, что заблуждение «Пушкин не мог» в отношении написания комедий в 1977-м году высказал, например, и Станислав Рассадин (2), т.е. пушкинист, который обязан был помнить, что такой остроумный человек, как Пушкин, без комедии обойтись не мог. Кроме того, неплохо было бы Рассадину обратиться и к замечательным словам пушкиниста старшего поколения Леонида Гроссмана: «Удивительно ли, что Пушкин был пленен жанром комедии и мечтал проявить свои силы в этой именно области? Пушкин был с малых лет мольеристом. Как известно, Сергей Львович славился мастерским чтением комедий Мольера, и устройством домашних спектаклей, на которых, видимо, ставились бессмертные шедевры. Неудивительно, что старший сын его уже в отрочестве мечтал состязаться с великим драматургом, и даже пробовал импровизировать комедии в его стиле. Знаменательно, что имя Мольера звучит уже в первой Пушкинской строфе, дошедшей до нас — в известной французской эпиграмме на его комедию «Escamoteur», освистанную «партером», т.-е. единственным зрителем — сестрою Ольгою. Не лишено значения, что в семье соседей Пушкина по Немецкой улице — Бутурлиных, где бывал в ранние годы поэт, сказывался тот же культ Мольера» (3). А С.М.Бонди позднее добавил о Пушкине: «в лицее он писал комедии «Так водится в свете» и «Философ». Все эти произведения не дошли до нас» (4).  К сожалению, ничего исправить Рассадин уже не сможет, поскольку недавно умер.
А я представляю спрятанную под именем подставного автора П.П.Ершова комедию Пушкина «Суворов и станционный смотритель» (далее: «Суворов»). Но перед этим предупреждаю читателей, чтобы они ни в коем случае не брали её искажённый текст, который выставлен в интернете в Lib.ru/классика, а читали там, где эта пьеса сканирована с книги, имеющей наибольшую близость к оригиналу, т.е. - П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, стр.178-207.
Начнём же разбор комедии с её подзаголовка «Драматический анекдот», для чего зададим простой вопрос: а имел ли 20-летний Пётр Ершов хоть какое-нибудь отношение к анекдотам? ни-ка-ко-го!!! А почему? Да потому, что анекдот не входил в сферу его увлечений! Ну, а что же тогда увлекало Ершова? Ответ известен: романтизм! Т.е. то, что Пушкин не только пережил в таком же молодом возрасте, но и успел высмеять в образе поэта-романтика Ленского. И совершенно справедливо пишут, что стихотворное творчество «роднило Ершова … с русскими романтиками… Не случайно любимыми поэтами Ершова были Д.Веневитинов, В.Бенедиктов, Е.Гребёнка… Произведения Ершова и по основным темам, и по мироощущению автора постоянно тяготеют к тому, что привлекало русских романтиков и было характерно для их сочинений: мечтательное разочарование в жизни, личная душевная причастность к мировой скорби, поиски идеала…» (5). Ну, и причём же здесь анекдоты?
Тем более что Ершов не просто «любил» поэта-«ультраромантика» Владимира Бенедиктова, но и близко дружил с ним. «Ершов и Бенедиктов стали близкими друзьями», - отмечает Т.П.Савченкова (6). Познакомились они (как утверждает, например, Ф.Я.Прийма) ещё в 1833-м году, ну, а в июле 1835-го года, т.е. когда и писался «Суворов», Бенедиктов переживал необыкновенный успех, поскольку «Его первый поэтический сборник… был горячо принят и публикой, и журнальной критикой, и литераторами всех направлений» (7).
Хотя насчёт критики я был бы осторожней, поскольку этот сборник тут же разгромил в своём «Телескопе» Белинский. Да и Пушкин относился к быстро вошедшему в моду Бенедиктову весьма сдержанно, понимая, что любая мода рано или поздно пройдёт (и действительно, лет через пять шум утих и Бенедиктов занял положенное ему место «поэта второго литературного ряда»). Ну, а, как известно, «с кем поведёшься - от того и наберёшься», в связи с чем мы и не удивляемся, находя архаическую лексику и фразеологию романтика Бенедиктова в стихах романтика Ершова. Так, бенедиктовские «очеса», «ланиты» или «всемощная» (последнее - в мужском роде) успешно повторяются и в стихах Ершова. Кстати, слово в форме «всемощнее» употреблялось и Пушкиным, но всего один раз и, главное, когда ему было лишь 16 лет.
Однако кто-нибудь может спросить: а нет ли чего общего между романтизмом и анекдотом? На этот вопрос ещё в 1928-м году прекрасно ответил Леонид Гроссман: «Влечение к анекдоту было чуждо романтической культуре. Ее религиозно-философские устремления не реагировали на очарования этого своеобразного словесного вида. Шатобриан, Новалис или Веневитинов были одинаково чужды ему. Только люди, органически связанные с Вольтеровской эпохой, сумели в атмосфере новых литературных вкусов понять, оценить и усвоить эту безделушку старинной «устной литературы». Лишь немногие приняли анекдот в свою поэтику, вернули ему прежнее значение, углубили его старинный литературный смысл; таковы были Стендаль, Меримэ, Пушкин…» (8).
Ну, а поскольку Гроссман упомянул Пушкина, то и давайте поближе посмотрим на тему, которую он назвал «Искусство анекдота у Пушкина». «Умственные традиции и художественные вкусы XVIII века, окружавшие Пушкина в ранние годы, легко и естественно сообщали ему приверженность к искусству анекдота …“Как большая часть образованных людей того времени”, - говорит о Пушкине Шевырев, - “он воспитался сперва на французской литературе, и если вообще уместно говорить об его философском образовании, то источник его следует искать только в Вольтере, в энциклопедистах и вообще во французском умственном движении XVIII века”. Это — драгоценное свидетельство современника. В том умственном движении, о котором говорит Шевырев, культ анекдота был особенно заметен. Сам Вольтер был не только первоклассным мастером этого искусства, но в значительной степени его законодателем». …Круг чтения самого поэта подтверждает его пристрастие к этому литературному жанру. Пушкинская библиотека полна сборников анекдотов или отдельных творений прославленных мастеров этого рода. Мы находим здесь все его оттенки и разновидности от Шамфора, Скаррона, Каста и Кампистрона до Фонтенеля, Ривароля, Стендаля и Меримэ» (9).
Ну, а поскольку анекдот в «Суворове» не только драматический, но и исторический, то и давайте посмотрим, что же Гроссман пишет об исторических анекдотах: «В анекдотическом искусстве есть особая ветвь, высоко ценимая современниками Пушкина и, несомненно, играющая самую заметную роль в стихотворных и прозаических композициях нашего поэта. Это исторический анекдот, как особый вид повествовательной прозы. …присутствие исторического анекдота в прозе Пушкина обнаруживается с полной несомненностью из его прозаических набросков, недоконченных этюдов и различных беллетристических фрагментов. Подготовительные отрывки «Египетских ночей», «Отрывки из биографии Нащокина», или «Русский Пелам» — широко разворачивают целые серии таких острых осколков истории. Здесь артистически разрабатываются характерные предания и факты, оставшиеся за пределами официальных анналов. Пушкин широко пользуется для своих повестей этими живыми арабесками минувшего. Об этом решительно свидетельствует его дневник, обильно пересыпанный историческими анекдотами…. «Вигель рассказал мне любопытный анекдот»... «Великий князь говорил множество каламбуров»... «Вчера был у Смирновой. Цициановские анекдоты»...В пушкинском сборнике Table-talk под многими номерами стоят пометы: «слышал от князя Вл. Ник. Голицына », «от гр. Вельгорского», «от кн. Долгорукова» и проч. ….«Полтава», «Арап Петра Великого» и «Капитанская дочка» строятся на типических исторических анекдотах. …Точно также и образ Петра в поэмах, романах и стихотворных пьесах Пушкина строится почти сплошь на анекдотах Голикова, Штелина или аналогичных собраниях …в планы трактата усиленно вносятся «анекдот об аладьях», «истинный анекдот о мощах девицы Грот», и пр. Метод, испытанный старинными историками и биографами, был широко принят Пушкиным, как литературный прием, органически свойственный его поэтике. Это сказывается, прежде всего, в «Пиковой даме». Эта классическая русская повесть вырастает из образцового анекдота Томского. …Удивительно ли, что Пушкин обратился к анекдоту? Может ли показаться странным, что этот самый малый, но типический вид новеллы, представляющий в фабулистическом смысле образец быстрого, сжатого и занимательного рассказа, должен был занять видное место в поэтике и творчестве Пушкина? …Взыскательный и мудрый художник зорко рассмотрел все артистическое богатство этого малого литературного жанра, восходящего к старинной новелле Треченто, с ее требованиями острой новизны сюжета и беглой краткости в его трактовке. «Чтоб блистать остроумием», замечает один немецкий исследователь, «нужна не только сила, мечущая блестки, но и высота, с которой они падают». Вот, кажется, лучшее объяснение того высокого совершенства, какое достигло в творчестве Пушкина забытое искусство анекдота» (10).
Итак, мы видим, что если для скрытного и малообщительного романтика Ершова анекдот – это ничего, то для реалиста Пушкина – это всё! Как вспоминал брат Пушкина, Лев Сергеевич: «Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нём анекдоты» (11). И мы прекрасно видим, что Пушкин не только любил и записывал анекдоты, но и использовал их в своём творчестве. И при этом был не прочь рассказать анекдот и о себе самом. Так, в письме к жене от 11.10.1833г. он пишет: «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет – перед ним стоит штоф славнейшей настойки – он хлоп стакан, другой, третий - и уж начнёт писать! – Это слава».
Особо отметим следующие слова Леонида Гроссмана о Пушкине: «…в своей прозе он прежде всего conteur, рассказчик, собиратель и издатель побасенок, мастер анекдотов, развернутых в повести, и повестей, напоминающих «сказочки». В центре этого искусства самодержавно господствует сюжет. Этот дар сказочности, умение живо, сжато и увлекательно передать забавный им редкостный случай, сплести новеллу, стремительно и остро повести интригу — все это живо захватывало его, особенно в 30-х годах» (12).
Сразу же напомню, что написан «Суворов» был в 1835-м году, т.е. когда Пушкин активно работал над «Капитанской дочкой», в основе сюжета которой лежал опять же анекдот, о чём Пушкин в предполагаемом предисловии к роману пишет следующее: «Анекдот, служивший основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбурге. Читателю легко будет распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романтические».
К этому же времени относится и записанный Пушкиным анекдот "Суворов наблюдал посты». Но не он лёг в основу пьесы «Суворов», в подзаголовке которой написано «Драматический анекдот», поскольку скроена она из других анекдотов. Вот первый из них.
«Как-то Суворов, находясь на Кубанской линии, решил ее объехать. Слух об этом разнесся, и каждый начальник на своем месте ожидал его прибытия. Но Суворов не любил пышности, парадности, не любил, чтобы его ждали: являлся всегда неожиданно, внезапно. Ночью сел он в простые сани и приехал на первую станцию. Стоявший там капитан, старый служивый, никогда не видал Суворова и принял его как товарища, повел в свою комнату, поднес ему рюмку водки и посадил с собою ужинать. Суворов сказал, что "послан от Суворова заготовлять ему лошадей". Капитан шутил, судил обо всех генералах, хвалил Суворова. Суворов уехал, простившись с ним как с добрым приятелем. Утром получил капитан следующую записку: "Суворов проехал, благодарит капитана N. за ужин и просит о продолжении дружбы".
Конечно, в этом анекдоте зимняя и ночная поездка Суворова на Кубани никак не соответствует его осенней и дневной езде в Петербург, которая описана в пьесе. Кроме того, тут нет и графского звания Суворова, поскольку Кубанским корпусом он командовал в 1778-79г.г. и в 1782-1784г.г., а графом стал лишь в 1789 году. И вот к этому более позднему времени (т.е. после 1789г.) и относится второй анекдот, охватывающий сюжетную схему второй части комедии, когда ожидание графа Суворова не оправдалось и жителям деревни пришлось увидеть лишь его догоняющего адъютанта. Этот анекдот, который излагает писатель Леонтий Раковский, связан с возвращением Суворова из Польши в Санкт-Петербург осенью 1795-го года.
«В Гродне Суворова должен был встречать с рапортом генерал-аншеф Репнин, который ещё так недавно был взыскательным начальником Суворова.
В Гродне Суворову вдвойне не хотелось задерживаться: с князем Репниным он не ладил… и на последней станции перед Гродной Суворов отправил Столыпина просить князя Репнина не делать никаких встреч. …Репнина Суворов знал отменно: для него буква была важнее сущности.
– Я не могу нарушить повеления императрицы, - сказал он Столыпину, который явился в Гродне к генерал-аншефу. Репнин остался дожидаться фельдмаршала.
Столыпин с адъютантом Репнина князем Гагариным… прошли к почтовой станции, где были приготовлены лошади для суворовских экипажей.
 – И ты, Саша, говоришь, что фельдмаршал ни за что не остановится в Гродне? – спросил князь Гагарин, которому очень хотелось увидеть Суворова, так как ещё ни разу не видал его.
– Разумеется.
Не прошло и получаса, как они увидали скачущую во весь опор кибитку. Рядом с кучером на козлах сидел толстощёкий курносый Мишка-повар. Самая кибитка была закрыта рогожей. Столыпин всё понял. Он засуетился, стараясь поскорее перепрячь лошадей. А князь Гагарин, не обращая внимания на кибитку (в ней, разумеется, едут слуги Суворова), ходил, вытягивая шею, смотрел вдаль – не покажется ли фельдмаршальский дормез.
- Гляди, Мишка, чтоб у тебя было всё готово! - сказал повару Столыпин.
- Будет, - улыбнулся повар.
Кибитка умчалась.
- Ну, что, Пашенька, видал фельдмаршала? – спросил Столыпин у Гагарина.
- Какого фельдмаршала? – удивился тот.
- Александра Васильевича, графа Суворова-Рымникского.
- А где ж я его мог видеть?
- Да ведь фельдмаршал-то уже проехал.
- Где? – завертел во все стороны головой Гагарин.
- В кибитке.
- Не шути!
- Не веришь? Вон скачет графский дормез - можешь сам влезть в него и убедиться, - смеялся Столыпин.
Когда дормез остановился, Столыпин распахнул дверцу. Гагарин боязливо заглянул в него.
- Да закрывай, не студи! Какого чёрта! – раздался оттуда сердитый хриплый голос.
И взорам удивлённого Гагарина предстала сонная небритая рожа камердинера Прохора, который спал в дормезе, вытянувшись врастяжку. Столыпин попрощался с Гагариным и влез к Прошке в дормез. Гродна осталась позади» (13).
А теперь спросим: почему Суворова в данной пьесе никто не называет ни по воинскому званию, ни по имени и отчеству, а лишь - «Граф», «Ваше Сиятельство», «батюшка» и т.д. Мы же, руководствуясь пушкинскими стихами «Однако ж род его, и племя, И чин, и службу, и года Вам знать нехудо, господа» (14), уточним следующее:
1. Суворов, со слов героев пьесы, «всем войском командует» и у него «всё войско под рукой» (15). Слова же Суворова, что он «бьёт поляков» (16), в сочетании с его командованием «всем войском» (а в начале 1795 года он был назначен командующим всеми русскими войсками в Польше, а затем главнокомандующим 80-тысячной армией со штаб-квартирой в Тульчине), чётко высвечивают время после подавления им польского восстания и получения за это в 1794 году звания фельдмаршала. «Из своего фельдмаршальства и последовавшего за ним триумфального пребывания в Петербурге Суворов сделал великолепный спектакль, вдохновивший многих анекдотчиков», - отмечают некоторые историки (17). Мы же добавим, что о фельдмаршале Суворове говорится и во втором анекдоте, приведённом выше в качестве одного из источников данной пьесы.
2. Слова Суворова, что он «поёт петухом» (18) (опять же в обязательном сочетании со словами «бьёт поляков»!), также намекают нам на восстание 1794-го года, т.к. именно тогда война в Польше отличалась большим своеобразием, поскольку в русских полках было много поляков, которые передавали своим сведения о намерениях командования. Суворов же с учётом этого действовал как всегда оригинально: среди ночи вскакивал с постели, выбегал во двор, обливался холодной водой, а затем хлопал в ладоши и кричал петухом, что означало: пора вставать и готовиться к походу. Такой прием избавлял его от приказов, о которых немедленно узнавал противник.
3. После разгрома польского восстания Суворов продолжал находиться в Польше, пока в октябре 1795г. Екатерина II не отозвала его в Петербург. Действие же пьесы происходит именно осенью, о чём нам говорят слова смотрителя: «Хоть теперь и осень» (19), а о том, что Суворов едет в Петербург свидетельствуют слова: «Якова пришли в Петербург: я постараюсь об нём» (20).
4. Кроме того, весной 1795г. пишется «Наука побеждать», слова из которой «Капитану арест, Ефрейтору палочки» Суворов повторяет в данной пьесе (21). Отдельно отмечу, что о капитане он говорит в беседе со смотрителем, имеющем незамужнюю дочь Машу, о которой так и хочется спросить: а фамилия её случайно не Миронова? И действительно, дочь станционного смотрителя Мария Ивановна самым тесным образом перекликается с «капитанской дочкой» из одноимённой пушкинской повести, где она предстаёт уже Марией Ивановной Мироновой! Капитан же, как видно из первого анекдота, указанного мной выше, тоже фигурирует в качестве собеседника Суворова, которого он принял «как товарища, повёл в свою комнату, поднес ему рюмку водки и посадил с собою ужинать».
А теперь перейдём к названию комедии, начинающемуся со слова «Суворов» и посмотрим, как именно написание некоей «Истории графа А.В.Суворова» Пушкин использовал в 1833-м году в качестве предлога для получения различных архивных документов.
Так, своими планами о Суворове Пушкин ввёл в заблуждение военного министра А.Н.Чернышёва, который 8.02.1833г. написал ему: «Военный министр покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина уведомить его, какие именно сведения нужно будет ему получить из Военного министерства для составления Истории генералиссимуса князя Италийского графа Суворова Рымникского?» (22).
9.02.1833г. в своём ответном письме Пушкин (внимание!), убрав титул «князь» и называя Суворова только «графом», перечислил «документы, касающиеся Истории графа Суворова», которые «должны находиться в архивах главного штаба» (23). Чернышёв присылает Пушкину «три книги, заключающие в себе сведения, касающиеся до истории графа Суворова Рымникского» (24). Отдельно отметим, что среди запрашиваемых документов были и «Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года», которые были доставлены Пушкину, о чём свидетельствует письмо А.Н.Чернышёва от 8.03.1833г.
Но можно ли полностью согласиться с теми, кто считает, что «История графа А.В.Суворова» была лишь предлогом для получения документов о Пугачёве, после чего Пушкин отбросил её? Можно, но только с оговоркой по поводу слова «отбросил», поскольку мы в отличие от других знаем о пушкинском методе творческой бережливости. А потому, если уж в поле зрения Пушкина-Плюшкина и попали документы о Суворове, то просто так он связанную с ними тему далеко не отбросит. Но об этом позже.
А пока посмотрим на вторую часть названия пьесы, где содержатся слова «Станционный смотритель». Известно, что повесть с таким названием Пушкин издал ещё в 1831 году, т.е. за пять лет до «Суворова». И поскольку в роль подставного автора входит изображение из себя «подражателя» автору настоящему, то сразу же и обнаруживаем следующие переклички.
1. Суворов, как и проезжающий гусар Минский, едет в Петербург.
2. Станционный смотритель при общении с Суворовым «пять чарок выпил» (25), что направляет нас к пушкинскому Самсону Вырину, который при беседе употребил на своей станции пунш, «коего вытянул он пять стаканов».
3. О дочери Самсона Вырина автор пишет: «Красота её меня поразила. «Это твоя дочка? – спросил я смотрителя. «Дочка-с, - отвечал он с видом довольного самолюбия, да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». В данной же комедии вдовец-смотритель переименован в Ивана Ивановича, а красавица Дуня – в Машу, о которой говорится, как и о Дуне.
Суворов
Здравствуй, красавица! Это дочь твоя Смотритель?
Смотритель
Да, служба. А что? какова?
Суворов
Настоящая Марфида прекрасная.
Смотритель
Вот такова же была покойница мать её…
Забегая вперёд, скажу, что при Пушкине имя Марфида с эпитетом «прекрасная» в русском фольклоре не использовалось. И хотя эта героиня была в народных сказках  царевной, всё же эпитет «прекрасная» систематически оставался у Елены, Василисы, Настасьи и других царевен. В наше же время «Марфиду прекрасную» можно встретить лишь в сказках бурятов из Тункинской долины. Отсюда и вопрос: зачем Маша названа не «Марьей-царевной» (тем более что в сказках и Марья-царевна, и Марфида-царевна делают одни и те же чудеса!), а именно Марфидой? Уж не из-за окончания ли имени «Марфида»? Подумаем.
Слова «станционный смотритель» из названия пьесы обращают нас и к пушкинскому станционному смотрителю из «Дубровского», т.е. к Сидорычу, который восклицает: «Чу! Так и есть! Вон скачут. Э-ге-ге, да как шибко; уж не генерал ли?» В «Суворове» это прямо перекликается со словами смотрителя: «Чу! Кто-то едет! (Подбегает к окну.) Тройка!.. солдат… Уж не передовой ли Графа?» Причём и Дубровский, и Суворов едут инкогнито, т.е. не называя себя.
Ещё один герой, скрывающий своё имя (в т.ч. и на постоялом дворе), - это Пугачёв из пушкинской «Капитанской дочки», которая писалась в одно время с пьесой «Суворов», что позволяет видеть наиболее близкие переклички. Например, смотритель говорит об ожидаемом им Суворове: «Как снег на голову» (26). Ну, а где же соответствующий адрес у Пушкина? А тоже во второй, но только не части, а главе «Капитанской дочки», где Гринёв говорит: «Снег засыпал меня и Савельича». Т.е. герой получает здесь «снег на голову» уже не в переносном смысле, а в самом, что ни на есть прямом. И при этом мы помним, помним (!) одни и те же по счёту строфы «Конька» и «Медного Всадника», где Пушкиным при правках были совершены одни и те же смысловые ошибки (27). Связать же имя Суворова со «снегом на голову» Пушкин мог, позаимствовав такое сравнение из воспоминаний своего друга Дениса Давыдова, который писал: «Суворов или стоял на месте, вникая в движения противника, или, проникнув их, стремглав бросался на него усиленными переходами, которые доныне именуются суворовскими, и падал, как снег на голову» (28).
А теперь посмотрим, как уже не смотритель, а его дочь Маша говорит об ожидаемом Суворове: «налетит как Вихорь-Царевич, - такую бурю напустит, что не взвидишь свету белого» (29). И вот соответствующие этим словам переклички в «Капитанской дочке»: «Ветер завыл; сделалась метель… В одно мгновение тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло… всё было мрак и вихорь… дороги нет, и мгла кругом». Помня же, что Александр Лацис нашёл в «Коньке» перекличку со стихами Василия Майкова, мы тоже заглянем к этому поэту, в стихотворении которого, специально посвящённом Суворову (1773), и найдём сравнение этого героя с вихрем: «вихрем прах развея, К дунайским гнал брегам упорный сей народ» (т.е. турок) (30).
Заметим и то, что буран в «Капитанской дочке» позднее плавно переходит в бурю: «Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утихла» (31). Переход же к слову «буря» происходит не только плавно, но и незаметно, поскольку оно появляется в отношении данного бурана всего один раз, хотя о «буране» говорится не менее шести раз.
Ну, а если в «Капитанской дочке» вскоре появляется скрывающий своё имя Пугачёв, то и в данной пьесе вскоре после сравнения с «вихрем» и «бурей» соответственно появляется и скрывающий своё имя Суворов. Нам, конечно, трудно представить эти два имени рядом, поскольку один был бунтовщиком, а другой подавителем его бунта (правда, уже без Пугачёва, которого Суворов лишь доставил в Москву). Но ведь тем-то и велик Пушкин-мистификатор, когда он совершенно неожиданно и под самыми разными образами прячет нечто общее. А точнее - общий основной прототип, с которым мы разберёмся позже.
А пока отметим странные слова Савельича: «воротился бы на постоялый двор». Т.е. он почему-то называет трактир, откуда выехал с Гринёвым, постоялым двором! Настораживаемся от этого ошибочного сближения постоялого двора (т.е. «помещения для ночлега с двором для лошадей и экипажей проезжающих»), в котором, как известно, кормить постояльцев никто не обязан, с трактиром, который в Симбирске был по своей сути гостиницей с рестораном. Попутно отметим, что в том же 1835-м году, когда писался «Суворов» (цензурное разрешение на издание пьесы было получено в декабре), Пушкин передал Гоголю сюжет с гостиницей, в которой был аналогичный трактир и в которой остановился Хлестаков. Сюжет этот замыкает круг разных пушкинских «инкогнито», т.к., если у Дубровского, Гришки Отрепьева, Пугачёва и Суворова подлинное имя в конце концов раскрывается, то в сюжете «Ревизора» возникает логически недостающий вариант, - т.е. когда Хлестаков своё имя не скрывает, но при этом его принимают как едущего инкогнито (по Далю «инкогнито» - это «не под своим, под чужим именем; не оглашая личности своей; скрывая сан, звание свое…»).
В гостинице, как известно, у Хлестакова возникла проблема с неоплаченной едой, и в частности со щами, качество которых он ругает. Смотритель же из «Суворова» угощает героя хорошими щами, которые тот хвалит, но при этом денег за них тоже не платит. Однако хорошие или плохие щи, но они в обоих случаях присутствуют, являясь для нас словом-сигналом. А вот на постоялом дворе, куда прибыл Пугачёв с Гринёвым, никто им щей не подаёт! Так, в чём же дело? Неужели слово-сигнал «щи» опущено? Ответ таков: да, оно опущено, а потому и отсутствует в Словаре языка Пушкина, что вовсе не означает, что этого слова в замысле у Пушкина не было. Было! И его следы мы легко находим в черновике «Капитанской дочки», где Пушкин дважды пишет о щах: «на столе стоял горшок со щами» и «на столе стоял горшок щей» (32).
Когда же в «Капитанской дочке» мы читаем, что «Постоялый двор, или, по тамошнему, умет, находился в стороне, в степи, далече от всякого селения…» (33), то возникает вопрос, а причём же тут деревня с почтовой станцией из пьесы «Суворов»?
Отвечаю вопросом на вопрос: а вы думаете зря Пугачёв, унюхав во время бурана дым, говорит: «знать, деревня близко»? Понятно, что потом это оказалась не деревня, а постоялый двор, но главное состоит в том, что слово-сигнал «деревня» было произнесено! А имеющий уши, да слышит. Как и слышит форму слова «далече», которая при правках 12-го стиха «Конька» выразилась в замене слова «недалёко» на «недалече», тем самым лишний раз подтверждая нашу версию о том, что правки этой сказки делались Пушкиным. И второе, Пушкин не зря в черновике «Капитанской дочки» после слов «всё было мрак и вихорь» написал: «До станции оставалось десять вёрст» (34). Т.е. и слово-сигнал «станция» в его замысле мелькало.
Но тут давайте на некоторое время вернёмся к станции, на которой пушкинский Дубровский получил документы француза Дефоржа, после чего в будущем взял его имя и стал своего рода самозванцем. Самозванец же, по Далю, - это принявший чужое имя или звание, утаившийся под видом иного человека, выдающий себя за кого-либо иного. Но такой же будущий самозванец у Пушкина уже был в «Борисе Годунове в виде Гришки Отрепьева, скрывавшего своё имя и пробиравшегося в Польшу. И тут перед нами сама по себе выплывает сцена под названием «Корчма на литовской границе», когда Варлаам обзывает не пьющего с ним вина Григория «постником». Ну, а кто в своей реальной жизни был настоящим «постником»? Немедленно вспоминаем известную телерекламу «Империал-банка», когда Екатерина II велит преподнести звезду строго соблюдающему пост Суворову. А заодно и обращаем внимание, как через слово «постник» Пушкин сближает Григория и Суворова в записанном им анекдоте, начинающимся со слов «Суворов наблюдал посты» (35). Датируют этот анекдот 1835-36г.г., т.е. когда и была написана пьеса «Суворов». Однако почему известный постник Суворов, подобно Пугачёву на постоялом дворе, пьёт вино? Да потому, что день, описываемый в пьесе, не постный, когда пить и есть можно без ограничений.
«Вожатый» - так назвал Пушкин вторую главу «Капитанской дочки», где впервые появляется Пугачёв, к которому и относится это определение. Однако если выстроить рядом с Пугачёвым, появляющимся инкогнито, других пушкинских «инкогнито» от Отрепьева, Дубровского и до Суворова, то мы неожиданно обнаружим, что и они по-своему «вожатые»! Если не фактически, то хотя бы на словах, которые могут быть словами-сигналами, дающими свой намёк. Именно таковым «вожатым» на словах и является Григорий Отрепьев в сцене «Корчма на литовской границе», когда он заявляет приставам, что он «проводил старцев до рубежа» (36). Хотя читателю понятно, что это не так и фактически его проводниками до этой границы были Мисаил и Варлаам. Но главное в том, что слово «проводил», выводящее на слово «проводник», а затем по цепочке на слово «вожатый», было сказано! А когда в конце 11-й главы «Капитанской дочки» Пугачёв сравнивает себя с «Гришкой Отрепьевым», то мы понимаем, что это сближение отнюдь не случайно и что у этих двух героев могут быть и другие сравнения, и другие переклички. В т.ч. и по слову «вожатый».
Но являются ли «вожатыми» Дубровский и Суворов при посещении ими почтовой станции? Да, по своему статусу и по иным значениям слова «вожатый». Ведь это в наше время слово «вожатый» в значительной степени ассоциируется с руководителем пионерского отряда. А вот в пушкинские времена, когда не было пионеров (а также «вагоновожатых», называемых кратко «вожатыми»), значение этого слова сосредотачивалось не только на «проводнике» или «вожаке». Смотрим у Даля: «ВОДИТЬ, вести или весть, важивать кого, провожать на ходу, либо таща за собою силою, понуждая, или же помогая, поддерживая, или указывая путь, или предводительствуя, будучи начальником, или приставом, либо вожаком, водырем, управлять». И тут же у Даля пример: «Суворов лично важивал войска на приступ». Но нам важно и такое значение у Даля как водить за нос, т.е. «дурачить, обманывать кого», поскольку не хочется быть в роли этого водимого за нос. И поэтому мы, замечая на будущее такие понятия по слову «вожатый» как «проводник слепцов; коновод, передовая скотина в стаде», не отвлекаемся на них (и в частности, на «скотину в стаде»!), а из родственных от «вожатого» слов выбираем слово «вождь», означающее у Даля «военачальник». Но если Дубровского и Суворова смело можно назвать вождями возглавляемых ими вооружённых людей (офицер Дубровский – уже главарь шайки, а фельдмаршал Суворов возглавляет армию), то вот Отрепьев в корчме и Пугачёв на постоялом дворе – это лишь будущие вожди и военачальники.
Сразу же проверим возможность сочетания у Пушкина слов «вожатый» и «фельдмаршал» применительно к одному герою и сразу же обнаружим, что совершенно синхронно, т.е. в том же 1835-м году, Пушкин пишет в «Записках бригадира Моро-де-Бразе» следующие слова этого бригадира: «Фельдмаршал сказал мне, что… он берётся быть моим вожатым» (37). Фельдмаршал тут тоже граф и тоже «главнокомандующий», но, правда, не Суворов, а Борис Петрович Шереметьев. Т.е. тот, кого Пушкин в своей «Полтаве» отнёс к «птенцам гнезда Петрова». Однако главное тут то, что слово «вожатый» использовано в смысле «Проводник, указывающий дорогу». Т.е. в одно и то же время Пушкин провёл скрытый намёк на сближение образа «вожатого» Шереметьева и «вожатого», который у него в «Капитанской дочке» оказался безымянным бродягой. И мы, понимая этот намёк, протягиваем ниточку дальше, поскольку и «граф», и «фельдмаршал», и «главнокомандующий» плавно и синхронно перекликаются с такими же званиями и должностью А.В.Суворова в 1795 году.
Но и здесь можно, не останавливаясь, протянуть ниточку от Суворова к … Ивану-дураку из «Конька»! Ведь именно после правок «Конька» (а это всё тот же 1835-й и 1836г.г.) Иван стал пугать то братьев, то Жар-птиц. И именно после правок в отношении Ивана было применено слово «коновод» (стих №800), которое, как я говорил выше, В.И.Даль относил к слову «вожатый».
Но «коновод» у Даля – это ещё и «зачинщик, затейщик; затевала, в смутах, играх, проказах и пр.». А в «зачинщике в смутах» мы легко можем предполагать как Отрепьева или Пугачёва, так и Дубровского, а в затейщике проказ – всё того же Ивана из «Конька», где «Зачинается рассказ От Ивановых проказ» (стихи №709-710). Но любопытно и то, что через слово «коновод» можно выйти и на его синоним «коневод», и далее на героя, имеющего (внимание!) звание граф, о котором Пушкин пишет в примечаниях к «Полтаве»: «Василий Леонтьевич Кочубей, генеральный судия, один из предков нынешних графов», и о котором в начале поэмы говорится как о конезаводчике: «Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы; Там табуны его коней Пасутся вольны, нехранимы». «Табуны его коней». А по Далю тот, кто разводит лошадей, он и есть «коновод» или «коневод».
Т.е. в очередной раз мы видим, как Пушкин-мистификатор активно играет словами, используя их разные значения. И это не должно нас удивлять, поскольку он писатель. А будь Пушкин жонглёр, то так же искусно он манипулировал бы с мячиками, а был бы фокусником – морочил бы зрителям голову ловкостью своих рук. Т.е. манипуляции у каждого свои («кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево»)!
Однако пока в комедии «Суворов» мы имели дело только с контекстом (т.е. с «законченной в смысловом отношении части текста»), с которым худо-бедно, но профессиональные литературоведы могли бы когда-нибудь разобраться. А вот то, что им совсем не по зубам – так это тайный подтекст пьесы! И начнём мы его вскрывать с темы «Суворов и макароны», поскольку очень уж странным выглядит то, что Суворов в пьесе ест русские щи, но при этом припоминает некие «французские макароны» (38).
Итак, причём же тут упомянутые Суворовым «французские макароны», если макароны - это чисто итальянское кушанье, которое ложками не едят? Или Пушкин не знал, что макароны изобрели итальянцы? Да нет, он ещё в лицейской поэме «Монах» писал о чёрте, который «в Ватикан к брюхатым италианцам Бургонского и макарони нес» (39). А Ватикан, как известно, находится не только в Италии, но даже и в её столице. Так что, куда и кому отправлять макароны, Пушкин знал ещё в Лицее.
Загадка, да и только! Попробуем разгадать её в следующей главе.

Примечания.
1. Ж-1,188.
2. см. Ст.Рассадин «Драматург Пушкин», М., «Искусство», 1977.
3. Л.Гроссман с/с в 4-х т.т. Том первый. «Пушкин». Изд-во «Современные проблемы» Н.А.Столляр., М., 1928, с.373-374.
4. Бонди С.М. «Драматические произведения Пушкина».
5. вступительная статья В.П.Зверева в книге П.П.Ершов «Стихотворения», М., «Советская Россия», 1989, с.26.
6. Т.П.Савченкова «П.П.Ершов», Ишим, 2011, с.12.
7. Там же.
8. Л.Гроссман с/с в 4-х т.т. Том первый. «Пушкин». Изд-во «Современные проблемы» Н.А.Столляр., М., 1928, с.56.
9. Там же, с.54-57.
10. Там же, с.65-79.
11. Там же, стр.53.
12. Там же, с.78. Выделено мной. С.Ш.
13. Леонтий Раковский «Генералиссимус Суворов», Лениздат, 1987, с.267-268.
14. Е 13.
15. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.181.
16. Там же, с.189.
17. Замостьянов А.А. «Рассуждение о суворовской мифологии», интернет.
18. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.189.
19. Там же, с.197.
20. Там же, с.207.
21. Там же, с.189.
22. Выделено мной. С.Ш.
23. Выделено мной. С.Ш.
24. Письмо №797 от 25.02.1833г. Выделено мной. С.Ш.
25. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.205.
26. Там же, с.199.
27. См. гл. о правках «Конька».
28. Выделено мной. С.Ш.
29. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.178.
30. В.Майков «Избранные произведения», ББП, «Советский писатель», М.-Л., 1966, с.299.
31. КД 291.6.
32. См. VIII-2, с.863-864.
33. КД 290.
34. См. VIII-2, с.861.
35. Ж2 156.12.
36. БГ VIII 69. Выделено мной. С.Ш.
37. ЗМ 311.13.
38. П.П.Ершов «Сузге», 1984, Иркутск, Восточно-Сибирское книжное издательство, с.185.
39. С1 21.75.