АЛАЯ РОЗА

                Ужасно то, что красота ведь
                не только страшная,
                но и таинственная вещь.
                Тут дьявол с Богом борется,
                а поле битвы - сердца людей.
                Ф.М. Достоевский


Своё изображение в зеркале она воспринимала без ликования, не испыты¬вая возбуждения, восторга, не заражаясь чувством своей значимости и исключи¬тельности. Красота – дар хрупкий и опасный. И если природа одарила её такой красотой, то – согласно закону равновесия, лишит её чего-то другого. Но чего? Именно этот вопрос таил в себе загадку, которую ей предстояло разгадать. Она не спешила. Она училась жить без расточительства и без излишней самонадеян¬ности.
Она верила только себе: своим ощущениям, инстинктам, импульсам и озаре-ниям. Её ясный и светлый ум, которым она обладала, не вступая в противоречие с чувствами, отбрасывал всё несущественное, непоколебимо ограниченное, схоластическое. Заболтанные рассуждения, в которых якобы рождалась истина, явно не желающая быть единой для всех, казалась ей сфинксом, постоянно ме¬няющим своё обличье. Истины, добытые и проверенные её собственными чувствами, не вступая в противоречие с разумом, становились её убеждениями и согласно им, она воспринимала жизнь. Она развивалась не спонтанно, а естественно, орга¬нично, без срывов и ломок, так, как растут цветы: гармонично и соразмерно времени. Ведь не упрекнёшь куст прекрасных роз в том, что он исподволь набира¬ет силу и, защищая себя,  превращает мягкие, еле заметные отростки, в жёсткие колючки. И пройдя путь взросления, однажды в солнечное утро, после теплой летней ночи,  ошеломит соцветием роскошных роз, от красоты и аромата которых, закружится голова. Невозможно до конца описать истинную и совершенную красо¬ту человеческого лица и тела! Это под силу только художникам и собственному воображению. Красота многолика: она неуловима, изменчива и капризна. Любые слова, способные описать её, будут грешить или чрезмерной патетикой, или по¬кажутся невыразительными, банальными и скучными.
Страстность её натуры, постоянная работа ума и сердца, внешне никак не проявлялась. Кто-то считал её холодной, кто-то скрытной и слишком гордой.  Легко и необременительно общаясь, она избегала откровенностей о себе, но тем не менее была прелестной немногословной собеседницей. И если кого-то это смущало она говорила: пожалуйста, продолжайте, я вас слушаю. Слушаю или слышу?
Свойственная ей природная сдержанность защищала её от внешнего вторжения. Но иногда кто-то из поклонников, не умея принять её благосклонности просто, как подарок судьбы, одержимый желанием проникнуть в тайну её красоты восклицал: вас невозможно понять! В таких случаях она могла лишь улыбнуться или ещё более озадачить весьма своеобразным поэтическим высказыванием.
- Вы когда-нибудь наблюдали падающие осенние листья? – задумчиво спрашивала она и отвечала. – Сорвавшись с ветки, листья плавно, замедленно слетают, но приближаясь к земле, начинают кружиться, вальсировать, а затем, смирившись с  неизбежностью падения, безропотно ложатся на землю. Прохожие, радуясь естественной защите от грязи, затаптывают эти листья, и в довершение острые женские каблучки, протыкая насквозь – ранят и умерщвляют их. Я знаю по-чему падают листья, но я не знаю,  что испытывают они, срываясь с веток и что происходит с ними, когда они исполняют свой последний танец. И потому, от невозможности постичь их тайну, всякий раз, когда я смотрю на падающие листья, меня охватывает грусть и печаль.
Её появление всегда вызывало, в той или иной степени, замешательство, похожее на смесь изумления и смущения. Казалось, она бросает вызов всему окружающему. Но это было не так. В её поведении не было ничего провоцирующего. Естественность её природы, основанная на внутренней свободе, проявлялась во всём. Двигалась она легко и свободно, будто взлетая. Восхитительная улыбка, чуть приподнимая уголки губ, не покидала её лица, на котором сияли яркие, манящие, зеленые, глаза русалки. Открытый, прямой взгляд, не замутненный внутренним хаосом, не метался, не прятался, не скользил по¬верх голов, а устремлялся навстречу чужим взглядам. Так умеют смотреть  дети и животные. Это не было игрой, заранее обдуманной и отработанной. Это было её истинной сущностью, основанной на ясном осознании себя.
Тайна, живущая в ней, словно мерцающий огонёк, ускользала при попытке прибли¬зиться. Её внутренний мир был закрыт для окружающих не потому, что она не люби¬ла людей, не доверяла им или считала их недостойными. Нет, она была убеждена, что каждый человек неповторим, уникален и достоин бережного отношения. Но к че¬му расплёскивать содержимое своей души? Соприкасаясь с людьми, следует оберега¬ть своё внутреннее равновесие. Можно легко и безвозвратно разрушить гармонию своего мира в бесконечных умных разговорах, больше поверхностных, чем глубоких, растерять в спорах, философических умозаключениях о вещах вообще не требующих славословия.
Она знала, что для самовыражения существуют множество путей и один из них, самый привлекательный: путь творчества, дающий возможность для самопознания, для самосовершенствования. Любовь к музыке, особенно к творчеству  Шопена и  Грига, и способности к ней, позволили ей окончить музыкальное училище по классу фортепьяно. Но очень скоро она поняла, что музыка, оставаясь любимой, не станет её призванием. Ещё в училище она увлеклась историей одежды в её психологическом и историческом аспектах. Одежду она считала второй кожей, одновременно защищающей от внешнего вторжения и приоткрывающей внутреннюю сущность человека. Она поступила в художественное училище. Это стало её призванием и вдохновением. Эскизы её театральных костюмов привлекли внимание безупречным совершенством и ярко выраженной индивидуальностью. Ей предложили работу в одном из театров, за-ключив с ней контракт. Неоднократные предложения модельного и околомодельного бизнеса она отвергала сразу же, без раздумий и сомнений. Вы рождены для подиу¬ма, - говорили ей, - подумайте. - Успех, признание, поклонники, деньги, работа за рубежом, о чём ещё можно мечтать!
- Нет, - говорила она, - это не для меня. Я хочу работать в России, здесь мои корни, моя радость, моя душа. А подиум, помимо всего перечисленного - красивая дорога на плаху.
Её родители: преподаватели - полиглоты, люди довольно обеспеченные, заработав честно капитал и, организовав частный колледж, признанный одним из лучших в го¬роде, обожали свою дочь и всегда были готовы  оказать ей помощь. Но она была строга к себе и предпочитала сама находить и  выбирать пути, обеспечивающие её материальные потребности.
Работа в театре приносила ей подлинное удовлетворение и материальную независимость. Знакомясь с творчеством театральных художников, она выделила для себя давно ушедшего блестящего мастера, художника, постановщика и режиссёра Николая Павловича Акимова. Именно его принципы, положенные в основу его собственного непревзойдённого творчества, были ей близки.
Приступая к работе, прочитывая сценарий, она знакомилась с актёрами и, обща¬ясь с ними, присматривалась к их манерам, жестам, походке, к эмоциональным особенностям, и уловив главное  в их поведении и характере,  создавала костюм, соединяя сущность актера с образом персонажа, который ему предстояло играть. Её костюм мог использовать только тот актер, для которого он был изготовлен. Для актеров второго состава, она готовила другой костюм. В таком подходе никого не приходилось убеждать. Бывало, что актеры второго состава, из-за нехватки средств, не имели своего костюма и, играя в чужом, не могли сосредоточиться и войти в роль. Раздражаясь, нервничая, забывали текст, что грозило срывом спектакля. В таких случаях срабатывал психологический фактор.
Костюм с плеча чужого меня теснит
Не потому, что мал или роскошен,
Иль ослепляет блеском нитей золотых,
А оттого - что я в нем уничтожен
Величием того, кем обречен быть на ролях вторых!
Обладая от природы безукоризненным вкусом - ещё с детства - она опреде-лила свой стиль: закрытые, облегающие элегантные платья различной длины без всяких дополнений и украшений: красота должна быть заключена в самой ткани, в её фактуре. К чему выставлять на всеобщее обозрение своё тело - оголяя плечи, грудь, колени? Обувь только на каблуке, но непременно с застёжкой на подъёме у щиколотки: обувь танцовщиц. Прямые, густые темно-каштановые волосы она укладывала на затылке, гладко зачёсывая надо лбом и на висках. В школе её звали донной, в училище - Кармен. Это соответствовало не только её внешнему облику. Прекрасная Испания с её традициями, искусством, культурой, поэзией, красотой, уникальным отношением к жизни будила её воображение. Её духовность питалась ценностями, которые не являлись таковыми в период её духовного становления, когда целое поколение увлеклось крикливым, грубым, пошлым и двусмысленным суррогатом всеобщего бескультурья и цинизма. Огромная библиотека родителей предос¬тавляла ей возможность выбора. Её  любимыми поэтами оставались Гарсия Лорка, Ростан, Лермонтов, чья поэма "Демон", которую она читала напамять, постоянно вызывала в ней эмоциональный взрыв. Она обожала сказки Гофмана, его романы "Элексир дьявола" и "Житейские воззрения Кота Мурра”, но самым значительным, занимающим особое место, был роман Германа Гессе "Степной волк".
У неё были близкие отношения с мужчинами. Страсть вторгалась в неё по-добно порывам шквального ветра и она уступала ей. Такое понятие, - как любовник, бы¬ло ей чуждо. Она умела расставаться с мужчинами не унижая их достоинства и за¬ранее определяя границы общения. Она никогда не произносила загадочного и пу¬гающего слова: любовь. Это слово было таинственным, неизведанным, может быть единственным понятием из области чувств, на которое у неё не было ответа. Первые, классические  романы о любви потрясли её и причинили боль.
Все духовные ценности убеждали её в том, что сердце человеческое, наполненное любовью, всегда было жертвенным. Человечество совершало подвиги и умирало во имя любви к друг другу, любви разделенной и неразделённой. Отчего любовь так близко, патологически привязана к смерти? Отчего смерть так кровожадна, убивая высшее благо, высшую сущность всего живого? Иногда от этих мыс¬лей, её стройный  гармоничный мир начинал распадаться на что-то неуловимое и тяжёлое. В такие периоды ей снились странные сны: изломанные и мутные. Начало снов всегда было окрашено светлыми тонами, пронизано ощущением радости и покоя. Внезапно всё начинало смешиваться: очертания и символы, вытесняя друг друга, начинали корёжиться, приобретая зловещие формы, цвета становились грязно-непроницаемыми. В таких снах она не металась, не убе¬гала, оставаясь в центре этих перемещений с тяжелеющим сердцем и с ужасным предчувствием, что выхода нет.
Она удивлялась тому, с каким, почти патологическим удовольствием, люди смот¬рят фильмы, читают книги, где смерть расправляется с любящими. Они плачут, травят своё сердце, но получают от этого удовольствие, им нравится страдать за других. Но когда это случается с ними, они ломаются, теряют себя, порой выбирая безнадёжный путь: пьянство, наркотики,  и в итоге - психические расстройства. Непроходящая смертельная скорбь:   редко кому удаётся вырваться из этого по-рочного круга, уготованного природой и сохранив себя, продолжать жить нe теряя достоинства.
Отчего люди не умеют радоваться минутам,  по сути, мгновениям   любви и счастья? Скомкав радость, мы уже заранее трепещем от её ухода, от её потери и лихорадочно, мучительно ищем способ удержать подаренное судьбой. Наше посто-янное желание: сохранить эти мгновения, взять их в плен и, поработив, превра¬тить в обыденность, лишая их остроты и уникальности.  Память не терпит таких превращений и, не прощая, стирает первозданные ощущения, уничтожая их вдохно¬венную неповторимость. Часы любви неподвластны нам и сохранить их не в наших силах. Следующее свидание будет уже совершенно другим, но будет не хватать ощущений того - первого. Единственное, что смиряет нас с потерей первозданного блаженства - это Истинная Любовь, способная сама себя питать, но это такая редкость, и не каждому она по силам.
Она приехала в этот город по настойчивой просьбе своей школьной подруги Майи, на день рождения её мужа. Красивый, древний российский город на берегу Дона, встретил её теплом, цветущими 
садами, яркой молодой зеленью деревьев, ещё не успевших наглотаться пыли и гари, чистыми улицами и пёстрой мозаикой по-летнему полураздетых людей.
Гости были приглашены в большой загородный дом - со всеми атрибутами сов¬ременного дизайна: ухоженное подворье, лужайки, клумбы, фонтанчики, горки из валунов, подсветы и иллюминация.
Её появление в большом овальном зале, где все уже были в сборе, вызвало  плохо скрываемое замешательство, даже некоторую неловкость. Улыбаясь уголками рта, соприкасаясь со всеми прямым взглядом, она сказала:
- Здравствуйте, меня зовут Ева. Я рада вас видеть и  приношу извинения за опоздание.
 Все разом, особенно мужчины, засуетились, и стали, как по команде, рассажива¬ться за огромный овальный стол, красиво сервированный и заставленный аппети¬тной снедью. Усаживая Еву между двумя супружескими парами, Майя шепнула:
- Я очень рада твоему приезду! Не скучай, по ходу действия познако-мишься со всеми. Люди собрались прекрасные. Я, пока не смогу уделить тебе внимание, нужно дать кой-какие указания моим помощникам. Потом поболтаем, ладно?
- Майя, ты же знаешь, я не умею скучать.
После первых тостов народ расслабился, оживился. Состояние скованности проходило и все приобретали черты веселой непринуждённости и коммуникабельнос¬ти. Улыбаясь, излучая внимание, Ева спокойно внимала разговорам, но участия в них, не принимала.
 Виновник торжества, муж Майи, красивый, дородный мужчина, го-лосом оперного баритона вдохновенно объявил:
- Друзья мои, антракт. Пока все способны двигаться легко и свободно, я приглашаю в танцевальный зал. Но берегитесь, паркет натёрт
до блеска! И еще - до прихода музкоманды  потренируемся  под дис-
ки.
В ярко освещённом зале вдоль стен были установлены изящные небольшие кресла и такие же диванчики с ярко-красной обивкой. Ощущая приятную истому, Ева расположилась в одном из кресел. Зазвучала музыка, и перед нею остановилось трое мужчин.
- Я не могу танцевать со всеми одновременно и не хочу никого обидеть, определитесь сами, – рассмеялась Ева.
Рядом сидящая женщина, повернувшись к Еве, громко воскликнула:
- Ни фига себе! Неужели наши мужчины так плохи, что ни один из них вам не приглянулся? Конечно, теперь мы можем быть спокойны за их нравственность, но согласитесь, это задевает наше женское самолюбие и тщеславие, - и она задорно рассмеялась. - Вы знаете, они просто очумели от вашей красоты. Да уж, воис¬тину, красота страшная сила!
- Каждая женщина прекрасна по-своему, но не каждому дано это увидеть, - от¬ветила Ева, испытывая симпатию к собеседнице и оценив её юмор.
- Да ладно вам скромничать! Красиво, значит красиво, а уж если нет красоты, то никакое видение не поможет, - и она опять громко рассмеялась.
Танцуя с очередным мужчиной, Ева молча выслушивала комплименты, остроты, никаким образом не высказывая своего расположения. Для себя она отметила и выделила одного из присутствующих мужчин. Она почувствовала его притяжение. Он не говорил ей комплименты. Так же, как она, смотрел прямо, не сводя с неё глаз, в которых разгорались знакомые искорки страсти. Ещё за столом, она заметила, что он почти не пил, несмотря на настойчивые уговоры его жены.
 - Олег, ну что ты сидишь, ни в одном глазу! Налей мне водочки, давай выпьем за любовь!
Танцуя с Евой в очередной раз, он выдохнул:
-Что я дол¬жен сделать, чтобы завоевать ваше расположение?
- Покажите всем, что я отдаю предпочтение вам, - и не давая вспыхнуть его радости, Ева добавила, - чтоб остальные меня не приглашали.
После очередного объявленного застолья, танцы продолжались под оркестр. Насту¬пило время самодеятельности и самовыражения.
Когда он, в очередной раз, пригласил её на танец,  погружаясь в его глаза, она сказала:
- Олег, простите, но я устала и хочу спать.
 Ей была отведена угловая уютная спальня на втором этаже - со всеми удобствами, с широкой деревянной кроватью. Приняв душ, Ева с удовольствием довери¬ла своё обнаженное тело мягким белым простыням. Возникшее желание к из¬бранному ею мужчине,  уступало место преддремотной истоме. Громкий женский голос, доносившийся из комнаты по соседству, вывел её из полусна.
- Олег, ну что ты развалился, ты же совсем не пил! Вставай, поехали, нас Игорёк довезёт! Господи, с чего тебя так развезло? Что молчишь, уснул что ли?
- Ира, пусть остаётся, видишь, он спит. Мы завтра продолжим банкет. Если хочешь, оставайся, - это был голос Майи.
- Да не могу я, Алёшка остался с соседкой, а беспокоить маму не хочу. Ну ты глянь, просто мёртвый! Точно, смешал что-то с чем-то, ему коктейли противо¬показаны! Ну ладно, я поеду, а то уедут без меня. Майя, а спальни,  ну… двери у вас закрываются?
- Ирочка, у нас все спальни с замками, не волнуйся, не украдут твоего Олега.
- А я не волнуюсь. Всё думаю, отчего его так развезло, я как стёклышко, а он сковырнулся?
- Этот вопрос, Ира, ты задашь ему завтра утром, а сейчас или оставайся,  или  дай человеку выспаться.
Когда дом затих, потемнел, Ева раздвинула легкие шторы и распахнула окно. Девственная майская ночь впорхнула в комнату нежным ветерком. Смешанный запах травы, листьев, первых весенних фиалок - заполняя пространство, кружил голову. Угадав намерения своего избранника и оценив его хитрость, Ева не удивилась, когда открылась дверь.
- Вы не спите? - спросил он шепотом.
- Нет, я жду вас, - ответила Ева.
Он наклонился, желая поцеловать её. Выставляя руку, она сказала:
- Разденьтесь.
Мгновенно раздевшись, он откинул простынь и, увидев обнаженную Еву, застыл. Он хотел что-то сказать, но не смог. Его поцелуи были жгучими, быстрыми, он торопился так, как будто ему были отведены считанные минуты. Она наслаждалась его страстью, его желанием. Он нравился ей своей горячностью, неутоленностью, естественностью неискушенного мужчины. Заглядывая в глаза, он любовался ею, как ребенок:  восторженно и радостно.
- Я понравился вам, тебе? Я не смогу теперь без тебя, не смогу... Я же чувствую, что нравлюсь тебе, - шептал он прижатыми к её телу губами. Не выпуская её из своих объятий, выдыхал слова жаркие, нежные, наивные.
- Мы будем встречаться, я буду приезжать к тебе, ты же выбрала меня.
- Всё проходит и ничего не повторяется. Следующая встреча не повторит эту ночь, она будет другой, - говорила Ева, лаская его сильное, горячее молодое тело.
- Она будет ещё прекрасней, потому что я полюбил тебя.
- Олег, не говори таких слов.
- Но почему? Странная ты женщина, не зря тебя нарекли Евой. Я полюбил тебя, понимаешь?
- Скоро рассвет, иди к себе. Я уверена, что твоя жена приедет сюда первой. Я благодарю тебя за эту ночь, она была прекрасна.
Он лежал на спине и, уставившись в потолок, молчал. Ева наклонилась над ним и увидела его глаза, полные печали,  недоумения и какой-то трогательной, почти детской, обиды. Он был подавлен, сбит с толку. Чувствуя его состояние и желая встряхнуть его, вывести из оцепенения, Ева воскликнула:
-Олег, мы подарили друг другу целую ночь! Я полностью принадлежала тебе, я отдала тебе частицу своей страсти и может быть чего-то большего, чего ж тебе ещё надо! Умей радоваться, умей быть благодарным жизни за краткие минуты блаженства. Всё мгновенно, в жизни столько неожиданного и разного. Не раскисай. Ещё многое случится в твоей и моей жизни, и может быть воспоминание об этой ночи станет спасительным в минуты одиночества.
Он слушал и смотрел на неё. Провёл пальцами по её щеке, губам, погладил по голове и медленно серьезно произнес:
- Ты права... по-своему, я - просто наивный дурак. Но расставание с то-бой, по крайнем мере сейчас, кажется невозможным, невыносимым, но я по-пробую справиться, Спасибо тебе, Ева, ты сильная женщина. Наверное и впрямь не стоит минуты счастья превращать в мучительное  неразрешимое страдание. Что ж, сосредоточусь, – и он произнес слова, которые произносило великое множество других влюблённых уст, - на том факте, что на свете нет ничего прекраснее тебя.  Мне дико повезло, что ты снизошла до меня.
- Олег, никогда не уничижай себя, это недостойно мужчины, тем более тако¬го, как ты.
После ухода Олега ей стало грустно, непрошенная печаль проникала в её сердце. Она заставила себя уснуть. И в эту предутреннюю ночь ей приснился один из тех изломанных, мутных снов, нарушавших её равновесие - снов, которые врывались в её сокровенные глубины подсознания. Проснулась она под аккомпанемент радост¬ного голоса жены Олега.
- Ну, слава богу, оклимался! Ох, Олежка, сознайся что выпил ме-шанину! Госпо¬ди, а накурено то как, вставай, обкурился весь!
Ева вышла на лужайку. Ночная свежесть и прохлада исчезли. Начало дня показа¬лось тяжелым и душным. Ею овладело смутное беспокойство. Неужто я увлеклась? Ей казалось, что убеждая Олега, она невольно, почти неуловимо, уговаривала себя. Странно, что-то во мне меняется. Чувствуя опустошенность и апатию ко всему, она решила обойти окрестности. Вернулась к полудню и, войдя в зал, зас¬тала только две супружеские пары.
- Ева, ты так долго спала и так долго гуляла, наверное проголо-далась, - воскликнула Майя обнимая и целуя её, - но как всегда свежа и прекрасна!
- У вас в городе есть приличные рестораны? - неожиданно для себя спросила Ева.
- Ещё бы, конечно есть!
- А не могли бы вы подвезти меня в один из них?
- Ева, ты молодец, закатимся в ресторан! Честно говоря, мне надоели домашние посиделки и роль хозяйки дома, - обрадовалась Майя.
Обычно Ева всегда ездила налегке, не загружая себя многочисленным гардеробом, но в этот раз она взяла с собой своё любимое, бутылочного цвета платье из кружевной  шелковой ткани и в тон ему туфли. Когда она вышла, все замерли от вос¬хищения.
- Бог знает, как ты хороша, с ума можно сойти! - воскликнула Майя.
Ресторан, расположенный в центре города, был явно рассчитан на определённую публику. Довольно помпезный зал освещался мягким светом золотистых светильников. Многие столы пустовали. Осматривая зал, Ева надеялась увидеть интересные лица, но увы! За дальним столиком, в полузатемненном углу, сидела группа мужчин. Состояние аппатии не проходило. Что-то со мной происходит в этом прекрасном городе, - подумала она, удивляясь непривычному состоянию. Образовавшая¬ся внутри неё пустота не заполнялась.
Оркестр играл однообразную невыразительную мелодию, несколько пар переми¬нались в центре зала.
- Ева, ты будешь танцевать? - спросила Майя.
- Нет, вы танцуйте, а я посижу,  помечтаю.
К столу подошёл высокий худощавый мужчина, одетый в безукоризненный чёрный костюм, в черную шелковую рубашку, дополненную черным блестящим галстуком. Его темные  печальные глаза на бледном красивом лице сияли каким-то особенным блеском, черные волнистые волосы были небрежно откинуты назад, открывая высокий лоб. Еву поразил блеск его глаз, казавшихся огромны¬ми на худом аскетическом лице. Облик монаха со средневекой фрески, - отметила она.
-  Добрый вечер, господа. Разрешите пригласить вашу женщину, - произнёс он, предлагая Еве бледную руку с красивыми удлиненными пальцами.
- Простите, женщина по имени Ева, устала и танцевать не желает, - ответила она улыбаясь.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, и ушёл. Через несколько минут он опять по¬дошёл к столу.
- Простите, но я хотел бы уточнить, вам я не понравился, или музыка?
Не задумываясь, Ева ответила:
- Сначала музыка.
Он подошёл к оркестру и, после небольшой паузы, оркестр заиграл ещё более фа¬льшивя и оглушая. И когда он, в третий раз, подошёл к столу, Ева, опережая его приглашение, сказала:
- А не могли бы вы оставить эту затею с танцами?
Продолжая стоять, ничего не отвечая, он смотрел на неё. Она по-чувство¬вала, что опять причиняет огорчение другому, но теперь уже - этому странному мужчине и, поддаваясь неожида¬нному внутреннему порыву, предложила:
- Давайте лучше прогуляемся, подышим, там - за шторами, рождается вечер.
Ничего не сказав своим спутникам, она направилась к выходу.
Предвечерье было действительно очаровательным: мягким, притихшим, просветленным. Слепящий шумный день отступал перед ве-черней прохладой. Это краткое, неуловимое, мистическое мгновение перехода дня в вечер, всегда волновало Еву своей тоскливой  грустью. Трагическое ощущение собственного одиночества, заполняло её сердце печалью, хотелось плакать и страдать. Одна – в огромном, враждебном, неумолимом мире, ни с кем и ни с чем не  связанная. И всё вокруг: люди, их лица, говор, смех, все звуки, природа, - всё казалось временным, нереальным, похожим на декорацию: бездушную и холодную. И даже в минуты занятости и общения, она каким-то образом, 
невольно улавливала этот момент.
- У вас библейское имя, оно очень подходит к вам. Меня зовут Никита. Вероятно, вам не понравилась моя внешность, моя бледность.
- Вы очень красивы.
- Был красив.
- Почему был, вы же молоды!
- Простите, это всего лишь дурацкая поговорка тех, кому уже  не семна-дцать. Я действительно молод, красив, а главное здоров! Что еще нужно человеку для счастья? К тому же, рядом со мной женщина, о которой даже помыслить было невозможно! Как иногда щедра бывает природа, как расточительна! – воскликнул он смеясь и тут же спросил:
- Вам холодно?
- Мне нет, а вот  вечеру - холодно.
- Вернёмся, погреемся, хорошо бы горячего чаю.
- Я не хочу возвращаться в ресторан.
- Если хотите, зайдём  ко мне, у меня номер в гостинице.
-  Разве вы не житель этого города?
-  Да, я житель этого, любимого мной, города, более того, я родился в нём. Но у меня забронирован номер на случай, если засидимся с друзьями.
Номер в том же стиле, что и ресторан, но гораздо уютней, состоял из трёх комнат: спальни, гостиной и столовой. Окна выходили на красивую центральную улицу. Улица жила, шумела, смеялась, безоглядно растрачивая субботний вечер. Они сидели на мягком диване, слушали музыку и молчали. Ева успокоилась. Лёгкое, как облачко, блаженство наконец-то окутало её душу.
- Никита, мне было приятно с вами, вы умеете молчать, не каж-
дому это удаётся. Мне пора, закажите, пожалуйста, такси.
Никита приподнялся и, не сводя с неё глаз, тихо произнёс:
- Да, конечно, вас отвезут.
Ева смотрела на него. Глаза этого человека волновали, тревожили, увлекая в мир неведомый и загадочный. Почему они так блестят? Может быть он употребляет наркотики?  Но она тут же отбросила это предположение. В его глазах была печаль, похожая на долгую тоску, в них притаилась боль. Ей захотелось сказать ему что-то доброе и нежное.
        - У вас такая прозрачная светящаяся кожа, - произнесла она.
- Можно я прикоснусь к вашей щеке, - прошептал он, - вы похожи на белую розу.
Когда он поцеловал её щеку сухими, горячими, плотно сжатыми губами, она приблизила свои губы к его губам, на какую-то долю секунды он смутился и, отстраняясь, побледнел ещё больше. И когда их губы встретились она не отпустила его и стала осыпать поцелуями его лицо, глаза, шею, впадая в то состояние, когда разум, прекращая контроль, отступает перед страстью.
Она проснулась разбуженная шумом воскресной улицы. В распахнутые окна врывалась жизнь большого города. Оглядевшись, поняла что Никиты в номере нет. На этот раз точно что-то случилось со мной. Но что же? Отчего так сладко и тревожно ноет сердце? О чём оно предупреждает? Ева приподнялась, опустила ноги на мягкое пушистое покрытие, подняла руки, свела их над головой, потянулась грациозным кошачьим движением и медленно опустила. О, как прекрасна она была в этот миг!  Её удивительные глаза излучали свет, улыбка была  так соблазнительна, так чувственна, волосы разлетелись по плечам и спине обнаженного тела. Она по¬дошла к окну, закрыла его. Ей хотелось тишины. Шум улицы мешал прислушаться к себе, к тому, что поднималось из глубины её души. На столе лежала свежая алая роза, покрытая капельками влаги. Она поднесла розу к лицу, прижалась к ней губами, вдохнула её аромат. На возвышение, похожем на колоду карт белел лист бумаги, сложенный вдвое. Ева приподняла его и увидела внуши¬тельную пачку зеленых купюр. Не отрываясь, похолодев, она смотрела на это возвышение. Опуская веки глаз сказала себе. Я сплю, мне снится сон. Но, продолжая ощущать пальцами бумагу, поняла. Это не сон. Развернув лист, она вчитывалась в слова, написанные нервным неровным почерком. "Прощай моя удивительная, моя долгожданная, моя несбыточная. Прости, прости, я не хотел этого, поверь, не хотел. Но, я потерял рассудок. Дни мои сочтены - я вичинфицирован. Прощай, мой ангел, прощай. Вечно твой Никита”.
Она сидела не шевелясь, в полузабытьи, улыбаясь, не сводя глаз с листа бумаги. Она ничего не чувствовала кроме невыносимой жары, ей казалось, что она сидит посреди огромной песчаной пустыни и раскалённое солнце опускается на её голову.
 Она смутно помнила свои дальнейшие действия. Всё вокруг было зыб-ким, эфемерным, колебалось, расплывалось, теряя очертания.
Когда Ева, с алой розой  в руках, появилась в доме, Майя испуганно восклик¬нула:
- Ева, боже мой, что случилось, что? Ты ушла, даже не предупредив меня! Я так волновалась! Я знаю - ты свободный человек, но пойми, мы же ждали тебя. И потом, этот странный мужчина, меня в нём что-то насторожило, он не обидел тебя? Мы можем его разыскать.
- Не надо, я всё о нем знаю. Извини, но так уж получилось.
- Ева, твоя скрытность просто невыносима!
- Майя, я позвоню тебе.      
- Когда?
- Когда всё придёт к своему логическому концу.
Уже в самолёте Ева успокоилась, разум приглушил эмоции. Она поняла, что это плата, вернее - расплата. За что? За желание, за невоздержанность, за страсть, за приближение к тому, что всегда её пугало: за приближение к любви. Она всё время видела перед собой Никиту, его огромные глаза, заполненные безысходной страшной болью и тоской. Она думала о нём, а не о себе. Её сердце сжималось от жалости к нему, от сострадания. При воспоминании о нем и о той ночи, проведенной с ним, она опять ощутила нежность и её опять захлестнула страсть.
Первичные анализы показали отрицательный результат, но ей объяснили, что СПИД болезнь коварная и латентный период болезни долог. Были случаи, когда смертельный вирус щадил контактёра, но есть другая опасность: оставаясь здоровым можно стать разносчиком болезни. Анализы придётся сдавать регулярно и долго. Её предупредили об ответственности за дальнейшие контакты и поставили на учёт. Опережая вопросы по поводу партнёра, Ева сама попроси¬ла разыскать Никиту. Она назвала город, ресторан, нарисовала портрет Никиты, предполагая, что имя может быть вымышленным.
Через два позвонили и сообщили:
- Никита Славский, двадцать девять лет, состоит на учёте, от диспансеризации отказался, находится под наблюдением домашнего врача. Если вы напишите заявление, его привлекут к уголовной ответственности.
На это Ева ответила просто и ясно:
- Никаких заявлений, я сама уложила его в постель.
- Допустим, но он, зная о своей болезни, не пожалел вас.
- В таком случае за гибель Анны Карениной, бросившейся под поезд, дол¬жны были привлечь Вронского. Сообщите мне его адрес. Я нужна ему.
Ева опять оказалась в этом городе. По указанному адресу, в большом комфортабельном доме в центре города, её встретил привратник - крепкий пожилой мужчина, похожий на отставного военного. При виде Евы он подтянулся и на её вопрос вежливо отрапортовал:
- Никита Борисович давно здесь не бывает, он проживает в своём заго-родном доме, но сообщать адрес, девушка, я не уполномочен.
- Никита болен, мы с ним близко, очень близко знакомы. Я очень нужна ему, - взволнованно произнесла Ева. - Я должна его видеть, моё появление будет для него счастливой неожиданностью, потому что его жизнь мне небезразлична. Меня зовут Ева.
Зардевшись, привратник представился:
- Николай Георгиевич.
Он вытащил из ящика стола журнал и четким почерком написал адрес на листке бумаги.
- Спасибо, Николай Георгиевич, вы добрый отзывчивый человек.
Привратник махнул рукой.
- Ах Никита, какой парень, какой уважительный, щедрый, а какой красавец! Эти разные так и слетались, как мухи на мед. Какая судьба!
- Николай Георгиевич, все женщины похожи на мух и мёд им необходим, он ведь сладок.
Подойдя к особняку в классическом стиле:  без выпендрёжа, без несуразных излишеств, огороженного кованной витой оградой и подстриженным кустарником, с видеокаме¬рой у ажурных ворот, - Ева нажала кнопку. Женский голос спросил:
- Вы кто, и по какому вопросу?
- Меня зовут Ева. Я пришла навестить Никиту.
- Он вас знает? И кто вы ему?
- Женщина, которую он ждёт.
- Сейчас Никита Борисович отсутствует, подъедет к двенадцати часам.
- Благодарю вас, я подожду.
Обойдя периметр ограды Ева обнаружила вымощенную камнем дорожку, обрамленную с двух сторон роскошными ветлами. Спустившись, она оказалась у песчаного берега чистой прозрачной воды. Водная гладь, как по волшебству, раскинувшаяся перед её взором, образуя залив, была также окаймлена серебристыми вётлами. Тишина и великолепие спокойного водного пространства умиротворяло и обнадеживало. Ева не нервничала, не волновалась.  Её состояние можно было сравнить с безупречной безмятежностью залива, которым она любовалась. Но это только верхний слой! А что там, в глубинах? Какие силы вызревают, чтобы однажды, корёжа показное спокойствие гладкой поверхности, вырваться наружу, выплёскивая всё тайное и  неприглядное?
К двенадцати часам она подошла к воротам. Букет из пяти алых роз в её руках был по-прежнему свеж. Проехало несколько машин. Их владельцы, восторженно глядя на неё, останавливаясь, спрашивали:
- Вам куда? Вас подвезти? - и получив ответ. - Спасибо, я жду хозяина этого дома ,-  медленно отъезжали.
Когда показалась машина с тонированными стеклами, Ева почув-ствовала - это Никита. Промелькнувшее сомнение, – а не проедет ли он мимо, когда увидит её? - чуть было не заставила её укрыться за ствол дерева. Устыдившись этой мысли и своей трусости, Ева пошла машине навстречу. Машина остановилась, вышедший водитель – молодой, изысканно одетый мужчина, окинув Еву коротким взглядом, открыл заднюю дверь. Ева подошла к открытой двери и, протягивая букет, спокойно и буднично произнесла:
- Никита, я принесла тебе розы, возьми.
Тёмные горячечные глаза смотрели на неё из глубины салона. В них не было ожидаемого испуга и смятения, и то, что она увидела поразило и обрадовало её. В его глазах была ошеломляющая радость человека, ко-торому  отменили смертный приговор. В них было восторженное удивление. Прижимая розы к груди, он смотрел на Еву.
- Ты давно меня ждёшь? -  спросил он осевшим голосом.
- По времени недолго, по ощущениям - целую жизнь.
На пороге их встретила статная, ухоженная женщина. Строгий взгляд её умных глаз, встретившись со взглядом Евы, потеплел.
- Ирина Степановна, почему не пригласили в дом?
- Никита Борисович, я выполняю ваши распоряжения.
- Хорошо, пожалуйста, через полчаса мы будем обедать. Знакомьтесь, это Ева.
- Очень приятно, - улыбнулась Ирина Степановна, протягивая Еве руку.
Никита провел Еву в зал с красивой изящной мебелью, с камином, где не было ничего лишнего и всё прекрасно гармонировало  друг с другом. Одна из застеклённых стен залы, имея выход, открывала вид на зимний сад с экзотическими растениями, с фонтанами и с великолепным аквариумом.
- Я распоряжусь, чтобы тебе приготовили комнату, - торопливо и смущенно произнёс Никита.
- Мне не нужна отдельная комната, я буду  рядом с тобой. Пожалуй¬ста, проводи меня, мне нужно перед обедом привести себя в порядок.
Сдерживая себя от внутренней дрожи, подобно натянутой до предела струне, готовой сорваться, Никита старался сохранять внешнее спокойствие. Она понимала, его мучил вопрос, на который он боялся получить ответ.
- Никита, не волнуйся за меня. Первые анализы отрицательные.
Обессиленно, не скрывая своего смятения он опустился в кресло, прикрыл глаза. Ева подошла к нему, присела, прижавшись щекой к его опущенной руке.
- Скажи, Ева, если бы анализы были положительными, ты бы...
- Не надо, не мучай себя. Желание увидеть тебя не зависело от приговора. Во всех случаях я бы нашла тебя, чтобы снять вину, которая убивала тебя.
По бледным щекам Никиты катились слёзы.
- Оставь меня на несколько минут, я не хочу, чтобы ты видела меня та-ким, – попросил он.
Три дня, проведенные с Никитой, были полны молчаливого проникновения, они чувствовали друг друга без слов. Слияние двух заблудших душ. Каждый вз¬гляд, каждое движение, жест,  прикосновение -  имело свой тайный, только им од¬ним понятный смысл. Жизнь, следуя своим непостижимым законам, свела их роковым образом и, подчиняя обстоятельствам, помогла заглянуть в себя и обнаружить то лучшее, что было в их душах. И несмотря на страх перед темной завесой жи¬зни, они были счастливы. Иногда цена счастья бывает очень высока, но нет же¬лания откупиться, спрятаться, убежать. Пусть будет то, что должно быть.
Они гуляли, катались на лодке, любовались звездным небом, слушали музы¬ку, танцевали, разговаривали … и не могли наговориться.
- Ты любишь джаз и классику? - обрадовано воскликнула Ева, перебирая диски.
- Да, джаз я очень люблю, а классика - это приобретения Ирины Степановны, она помогала мне избавляться от пошлости и музыкального хлама. Кстати, все картины в моем доме - это тоже старания Ирины Степановны.
Спали они рядом, но под разными одеялами. Он не разрешал ей обнимать и целовать себя.
- Ну почему? - спрашивала Ева, - ведь это не передается через объятия и поцелуи.
- Я боюсь... боюсь за тебя. А потом, еще ничего толком неизвестно по поводу этой болезни.
Меня будто переключили, - думала Ева, глядя на спящего Никиту, - пустоты мо¬ей души заполняются новым, неведомым мне чувством. Больной, обреченный мужчина стал мне близок, как никто другой. А как же страсть? Отчего она смирилась и не требует выхода? Так что же, это и есть настоящая любовь? Или это один из множества  ликов любви – самый высокий в своём проявлении?
Никита был весел, смеялся, дурачился и ей казалось, что болезнь отступает, и может произойти чудо. Есть же оно в конце концов! - Отпусти Никиту, отпусти, - молила  она, - пусть он останется! Но иногда силы покидали его, он ложился, прикрывал глаза, и уводил свой взгляд туда, где не было того, чего он страшился.
- Ангел мой, поговори со мной, - просил он, - только шепотом, расскажи что-нибудь волшебное.
Она ложилась рядом и, фантазируя, рассказывала ему, придуманные ею, сказки. После принятия лекарств он засыпал, и проснувшись сообщал:
- Мне так хорошо, по-моему, я совершенно здоров. Моя мама, которую я очень любил, никогда не рассказывала мне сказки.
Однажды он сказал:
- Знаешь Ева, я очень богат.
Насмешливо улыбаясь, она посмотрела на него.
- Богатство вообще, тем более чужое, меня никогда не волновало и не захватывало. К тому же у меня состоятельные родители, я у них одна дочь, и я сама достаточно обеспечиваю себя.
- Когда ты ушла с розой, даже не взглянув на мои подлые деньги, я уже тог¬да понял, что ты сказочно богата.
- Ты ошибаешься, Никита, деньги твои я увидела.
- Хочешь, я расскажу тебе историю своей жизни, своего богатства и своей бо¬лезни?
- Нет, Никита, не хочу. Твоя жизнь до нашей встречи,  чужая жизнь, так же, как и моя - до тебя. Бывают такие переломные моменты, когда надо отбросить все, что было, и все начать заново с чистого листа. Я думаю, суть жизни - это поиск радости и вдохновения. В одной жизни - несколько жизней. Надо уметь в определенный момент отстраниться от своего прошлого, расстаться с ним, и в каж¬дом новом дне видеть начало новой жизни, но для этого нужно иметь силу воли и страстное желание жить.
- Но прошлое нельзя забыть.
- Расстаться, не означает - забыть. В каждое мгновение мы расстаемся с чем-то, с кем-то, но главное с собой. Завтра я и все вокруг будет уже другим, но день сегодняшний останется в памяти. Прошлое не должно быть приговором или вдохновением для настоящего. Сожаление о прошлом, копание в нем - лишает чело¬века мудрости. Он становится слабым, унылым, безрадостным, опустошенным.
- А как же расхожая фраза: учиться на ошибках прошлого?
- Вот видишь, Никита, ты сам вынес приговор этому утверждению, назвав его расхожей фразой. Как учиться? Не летать в другие города, не ходить по улицам, не посещать общественные места, не знакомиться с людьми, не любить, не целовать, не желать? Судьбу и жизнь не перехитрить, надо просто жить, оставаясь собой. Знаешь, я вспомнила слова Бориса Виана. « В этой жизни очень важно судить обо всем априори… Живите по наитию. Ведь, самое главное - это любовь, любовь во всех её проявлениях, любовь к красивым девушкам, а ещё - музыка, музы¬ка Нового Орлеана, музыка Дюка Эллингтона. Всё остальное несущественно,  всё остальное уродливо…»
- Ева, ангел мой, я богатый и тупой, я ничего не читал, я всё пропустил! Кто этот Борис Виан? Расскажи мне о нем.
- Француз, романист, драматург. Написанные им романы - уникальны, пересказывать их содержание невозможно. Их нужно читать. Кстати, в твоём чудном доме нет книг.
- Я позвоню и мне принесут всё, что я закажу. В моей городской квартире есть книги, приобретенные Ириной Степановной, но я ни к одной из них не прикоснулся. Я забывал об их существовании. В том кругу, где я вертелся, книги не имеют смысла. Читать художественную литературу, тем более классику, считается глупо¬стью, пустой тратой времени. Ну что позвонить, заказать, ты почитаешь мне?
- Никита, отложим до следующего приезда, согласен?
- Ты уедешь?
- У меня работа.
- Ева, я могу обеспечить тебя на всю твою жизнь.
- Моя работа, это моя любовь, это то, без чего я не смогу быть.
- Хорошо, тогда расскажи мне, пожалуйста, о своей любви.
- Я занимаюсь историей и природой одежды. Меня интересует взаимодействие человека, одежды и в целом общества. Одежда – важный атрибут в свете психологических аспектов: самопознания, самораскрытия и воздействия на окружающий мир, - второе я человека, и не только внешнее, как кажется, а скорее - внутреннее. Это его интеллект, культура, его самосознание и самобытность, его отношение к природе, к окружающей среде, к людям, с которыми он общается. Чехов, собираясь навестить  Толстого, говорил. "Я не знаю, как мне одеться, не знаю в чём пойти к этому человеку, которого я боюсь. Если я одену узкие брюки, он подумает, что я вертопрах; если одену широкие - скажет, что я нахал”. Одежда великих людей характеризует их не меньше, чем их мысли и гениальность. Художники всегда очень тщательно вырисовывают одежду, её детали, создавая не только образ, но и настроение. Мундир военного, пилота, моряка, одежда священнослужителей, ряса монаха, пачка балерины - это яркий эмоциональный слой, воз¬действующий на нашу жизнь. Одна и та же женщина - в джинсах и сапогах или в платье и в туфельках, - а восприятие совершенно разное. Одежда – это атмосфера, ощущение свободы, праздни-ка или будней, радости или печали, роскоши или аскетизма.
- Никита, - рассмеялась Ева, - перестань так восторженно смотреть на меня. Ничего особенно¬го я не открыла и не изобрела, всё уже давно известно и многие увлекались этой темой.
- Ева, я же совершенно необразованный, я просто самонадеянный богатый дурак!
- Богатый, но не дурак, иначе откуда богатство? Дураки всегда бедны. А развиваться никогда не поздно, было бы желание. Что ты любишь, к чему тянется твоя душа?
- К тебе, ангел мой, только к тебе.
- Ну а ещё, помимо меня? Я уверена, в тебе масса способностей! Твой лоб, твои глаза явно свидетельствуют об  интеллекте и скрытых талантах. Ты очень чуткий и сообразительный!
- У меня хороший слух и даже голос, я люблю джаз и саксофон, многие джазовые композиции у меня на слуху. Собирался купить саксофон, но болезнь опередила мое желание, а сейчас, где взять силы для этой затеи? Люблю лошадей и вообще всех животных, люблю цирковые представления, мечтал о верховой езде, но всё откладывал на потом, но это потом оказалось уничтоженным. Ну да ладно, расскажи мне лучше сказку об оловянном солдатике и его прекрасной возлюбленной.
В одну из ночей Ева проснулась и увидела Никиту. Он сидел в кресле, смотрел на неё и улыбался.
- Чему ты улыбаешься, Никита?  Почему не спишь? Что сейчас - утро, вечер или ночь?
- Я любуюсь тобой, Ева. Хочу запомнить тебя спящей.
Он подошел к кровати, встал на колени, дотронулся до её плеча и тихо заговорил, как на исповеди:
- Мне нет прощения, я это знаю. Поверь мне, я боюсь за тебя. Меня волнуют повторные анализы. Тогда утром я сбежал, не смея взглянуть на тебя - спящую. Это было бы кощунственно: любоваться невинной жертвой, которую подло обманул и обрек на смерть. Я чувствовал себя палачом. Странно, но временами мне казалось, что ничего не случится и все закончится благополучно. Я жил тем, что без конца видел твоё лицо, твои глаза, твою улыбку, всю тебя. Я ощущал твоё дыхание, твою нежность, твоё самозабвение и во мне закипала такая неистовость, такое желание жить, что я начинал верить:  я выживу, болезнь уползёт, подчинившись моей любви. Я запомнил всё что было, и без конца возвращал себе нашу встречу.
Ева провела рукой по его волосам, поцеловала в сомкнутые губы.
- Не надо, Никита, мне так хорошо с тобой. Я никогда ни к кому не испыты¬вала ничего подобного. Для меня это очень важное открытие. Тогда - в то утро, я ужаснулась, содрогнулась от страха, но не прокляла тебя, не обвинила, не закричала от ненависти и гнева. В ту страшную минуту я пожалела не себя, а тебя. И эта неожиданная жалость потрясла меня. Я не могла винить тебя. Я - фаталистка. Я сама приехала в этот город, сама попросила отвезти меня в ресторан, сама предложила тебе прогуляться, сама потянулась к твоим губам  и позволила себе забыться. Я отказала тебе дважды - это было предупреждением, но я не дала пред¬чувствию развиться. Печаль и боль в твоих глазах захлестнули меня. Все, что случилось со мной, было уже предначертано и уйти от этого было невозможно. Я думаю, что в жизни каждого человека бывают такие моменты, когда в преддверии важных событий, всё совпадает: время, место, настрой души и ещё много других неуловимых изменений, когда чувствуешь - что-то должно произойти, случиться, но ты не раздумывая, не подчиняясь предчувствиям, идёшь навстречу этому что-то. Я никогда не прыгала с парашютом, но мне знакомо чувство первого прыжка до такой степени, что сердце захлёстывает, я бледнею и во рту ста¬новится сухо. Вообще, экстремальные события, в которые попадает человек, я всегда ощущаю так, будто это происходит со мной.
- А ты могла бы прыгнуть с парашютом?
-  Наверное да, но при этом я бы наверняка потеряла сознание. Я не смог¬ла бы водить автомобиль. Я восхищаюсь мужскими профессиями, но не имею желания овладевать ими.
- Ева, ты рождена женщиной, истинной женщиной. Твоя женственность, явление такое же прекрасное, как и редкое. Теперь все особы женского рода, с которыми я общался, кажутся мне больше мужчинами, чем женщинами. Единственное, что отличало их от мужчин, это половые признаки. Мне и раньше казалось, что я сплю и общаюсь с мужчинами: такой  же рациональный подход к любви, мужская хват¬ка, умелость, смелость, грубость и ужасающий цинизм. Они не дарили себя, они брали, точно зная свою выгоду. Не  они  мне  отдавались, а  я - им.
- Никита, ты сам был жестким и циничным, они платили тебе тем же. Женщины интуитивно чувствуют, с кем имеют дело, тем более, что ты не раскрывался.
- Нет, ангел мой, они просто не были женщинами. Любая, кому я позволил бы влезть в мою душу, проглотила бы меня живьем, что собственно и произошло.
В день отъезда Евы, Никита был молчалив. Глазами полными безмолвной тоски и скорби, не отрываясь, он смотрел на нее. Комок подкатывался к её горлу и она, еле сдерживая себя, изнемогая от жалости и боли, прижалась к нему, обняла и, целуя, сказала:
- Я не знаю что сказать тебе, не знаю слов, способных выразить то, что я чувствую! Но ты не бойся ничего, я с тобой, я не покину тебя.
- Как ты думаешь, я ещё успею увидеть тебя? -спросил Никита.
- Спектакль уже на выходе, как только закончится генеральная репетиция, я тут же приеду. Я буду звонить тебе.
- Звони мне  в любое время суток, мне необходимо слышать твой голос. Я звонить не буду, не смогу. Прости меня, родная моя, я заставляю тебя страдать, все будет хорошо. До встречи, моя единственная, мой ангел.
Когда Ева позвонила, желая предупредить о своем приезде, трубку взяла Ирина Степановна.
- Ева, Никита уехал по делам, будет, - она запнулась, - через неделю или две, он сам вам позвонит.
Ева все поняла. В этот же вечер, с букетом алых роз, она вошла в комнату Никиты. Он лежал на кровати, накрытый пушистым белым пледом. Черты его лица были заострены, глаза прикрыты, черные волосы беспорядочно разбросаны по белоснежной подушке. Ева наклонилась, поцеловала его.
- Здравствуй, Никита, я принесла тебе розы.
Он открыл глаза и, на какую-то долю секунды, в них вспыхнул свет. Улыбаясь, он прошептал:
- Сколько роз в твоём букете?
- Пять, Никита, пять роз.
- Должно быть шесть.
Ева опустилась на колени и гладя его лицо, волосы, заговорила:
 - Дай мне свои руки, я хочу их целовать, не упрямься. Нет, Никита, ты не умрёшь, пока не умру я. Ты всегда будешь во мне, в моей памяти - живой, прекрасный, ты никогда не состаришься, а если судьба позволит мне жить, я буду стариться за нас двоих. Если у меня когда-нибудь родится сын, я назову его Никитой.
- Я бы хотел дочь, похожую на тебя.
- Хорошо, Никита, будет дочь, но только похожая на тебя, согласен?
- Ты выдумщица,  Ева. А впрочем, почему бы нет? Встретится кто-то похожий на меня и родится дочь, только, пожалуйста, не назови её Никитой, я не люблю это имя в женском исполнении.
Ева вдруг почувствовала, что скажет ему что-то очень значительное, сокровенное -  то, что никогда никому не говорила. Слова, которые она сейчас произнесёт, будут  первыми в её жизни. Её сердце расширилось, замерло и, срываясь, сладко заныло, застучало, охваченное радостью. Бог мой, что со мной про¬исходит, ведь он умирает, отчего же эта радость, это состояние блаженства? И не давая себе возможности разобраться в этой странной, безумной сумятице чувств - медленно, как клятву, отделяя каждое слово, она сказала, глядя Никите в глаза:
- Я люблю тебя Никита, люблю. Я ни разу не произносила этих слов, я никогда никого до тебя не смогла полюбить. Это правда, которая меня настигла и ошеломила. Я люблю тебя.               
- Слова, произнесенные впервые, не могут быть ложью, я верю тебе, мой ангел, - произнес он ясным и чистым голосом. - Но даже если  это  ошибка,  порыв, эмоция, вызванная жалостью, в любом случае - это лучшие мгновения  моей жизни. Я готов взлететь от счастья.
Они не расставались ни на минуту. Ева ухаживала за Никитой сама, отказавшись от помощи Ирины Степановны.
- Ты прирожденная медсестра: твоя нежность и ласковые руки могут мертвого воскресить, так бы и болел всю жизнь, - шутил Никита.
- Ева, ты любишь своих родителей, какие у тебя с ними отношения? - спросил Никита.
- Люблю. Мои родители - замечательные люди. Отношения ровные, полное взаимопонимание. Я люблю их такими, какие они есть и они отвечают мне тем же. Наши встречи, это всегда праздник души.
- Хотелось бы мне познакомиться с ними. У такой дочери, как ты, родители не могут быть недостойными, - грустно отметил Никита.
Однажды Ева оказала: 
- Жаль, что в твоём доме нет пианино, я бы исполнила для тебя что-нибудь из Шопена или из Грига. Я ведь закончила музыкальное училище по классу форте¬пьяно и в детстве мечтала стать пианисткой.
- А у тебя есть пианино?
-  Осталось в доме родителей. Отвожу душу, когда прихожу к ним в гости. У музыкальных инструментов - очень чуткий организм. Они страдают и нервничают от перемены места. Иногда музицирую в театре, но мне не нравится звучание театрального фортепьяно.
Никита оживился, задумался, потом попросил:
- Позови, пожалуйста, Ирину Степановну, а сама выйди на минутку, у меня к ней секретное дело.
- Я догадываюсь, что ты затеял, - рассмеялась Ева, - давай это мероприятие осуществим попозже.
- Ты отказываешься играть для меня? Ты думаешь я так разволнуюсь, что умру раньше назначенного срока? Пригласи Ирину Степановну, а сама уйди с глаз долой.
 В тот вечер, который оказался последним, Никита попросил:
- Ева, расскажи мне о спектакле, над которым ты сейчас работаешь. О чем он?
- Спектакль называется "Черная птица". Это музыкальная, драматическая поэма с элементами балета.
- О чём спектакль?
- О любви и смерти. Герой - юноша прекрасный и опасный, презирающий всё на свете, кроме своей власти и силы. Он знает, что вечен, но олицетворяя бессмертие, несёт смерть всем с кем сталкивается, и к кому приближается по прихоти или по обстоятельствам. Он путешествует,  совершает поступки, но все его деяния безжалостны и бездушны. В его душе нет ни света, ни добра, ни любви. Его костюм - это оперенье из черных блестящих, сказочно красивых перьев, а на голове – блистательная, сверкающая, украшенная черными жемчужинами - золотая корона. Никто никогда не видел его рук. Он носит алые перчатки.
Однажды в его оперенье появилось одно белоснежное перо. Его охватила ярость, и он приказал покрасить это перо, но наутро оно опять стало белым. Тогда он приказал вырвать его, но оно вновь появилось. Он задумался. От¬чего это происходит, в чем причина? Его охватил страх, он понимал что может потерять своё бессмертие. Перебирая в памяти свои последние приключения, он вдруг вспомнил, что однажды в лесу, на поляне, около прозрачного ручья, увидел необычайно красивую белоснежную бабочку.  Она вспорхнула и присела на его оперенье. Он хотел её убить и, уже было занес руку в алой перчатке, но, неожиданно для себя, произнес:
- Как ты прекрасна! Улетай, моя красавица, живи!
Вот в чем причина! Его охватил гнев и досада на свою оплошность.
- Так вот награда за добро, за милосердие, за жалость! Ведь никому ещё не удавалось так обмануть меня хитро!
И он повелел переловить всех белых бабочек. Но это оказалось бесполезным. Каждое утро он подкрашивал перо, но оно продолжало белеть. Тогда он пришел к ручью и увидел ту же бабочку, на том же мес¬те.
- Ах ты мерзкая тварь! - вскричал он в бешенстве, и занёс руку в алой перчатке, но бабочка вспорхнула и пересела на другое место. Он ловил её, бегал по поляне, но каждый раз она ускользала от  возмездия. Усталый, он прилег на траву и почувствовал, что бабочка присела на его опущенное веко. Медленно поднимая руку, он замер, услышав звонкий, хрустальный голос бабочки:
Не трать напрасно силы, мой юноша прекрасный! Не сможешь ты убить меня.
- Но почему я не смогу? Ведь ты ничтожество земное, в чем власть твоя?
- В любви, мой юноша прекрасный. Любовь сильней тебя. Ты повелел мне жить, назвал красавицей своей. Ты полюбил меня и разлюбить уже не сможешь никогда.
- Все эти сказки о любви сплошная ересь, бредни, чепуха! Зачем мне кратко¬временно-ничтожная любовь, когда бессмертен я и с вечностью повенчан навсегда!
- Но всё уже случилось и все произошло. Взгляни скорей на оперение своё!
Он посмотрел и закричал от бессилия:
   -  Нет, нет, я не хочу любить! Любовь убьет бессмертие моё! Я стану жалким, смертным, обреченным!
 Он кричал и вырывал белые перья, но они опять появлялись. Когда он очнулся, то увидел себя совершенно белоснежным. Рядом лежала потускневшая корона, и валялись изношенные, выцветшие перчатки. Впервые он увидел обнаженные кисти своих рук, и ужаснулся. Слабые, недоразвитые, они казались безжизненными. А у ручья сидела прекрасная девушка в белом воздушном платье и смотрела на него влюбленным взглядом. Её глаза излучали такой свет,  что он зажмурился то ли от света, то ли от того, что сердце, наполняясь сладостной истомой, лишало его сил и воли, и голова кружилась от предчувствия счастья и незнакомой ему радости. Полнота чувств была так велика, что он, не боясь показаться слабым и беспомощным перед тем, что с ним произошло, заплакал.
Никита молчал. Его лицо было спокойным и неподвижным, только лихорадочно блестевшие глаза выдавали волнение и сосредоточенность мыслей. Последние уси¬лия, последние тщетные попытки за что-то зацепиться: открыть и осмыслить тай¬ну ускользающей жизни и всё для того, чтобы признать неотвратимость смертельного исхода. Но признать, не значит - смириться. Его лицо, одухотворенное внутренним смятением, было прекрасно. Ева любовалась им.
- Я пережил весь спектакль, я услышал музыку, - тихо и внятно произнес он, - спасибо тебе, ангел мой, ты прекрасная рассказчица. Спектакль обо мне и о те¬бе, не так ли? Смертный юноша и бессмертная прекрасная бабочка. Или любовь, это всего лишь иллюзия смертных?
- Возможно  для многих любовь лишь иллюзия - прекрасная, несбыточная мечта. Знаешь, Никита, я всегда боялась этого чувства, считая его разрушительным. Встреча с тобой всё изменила. Теперь я могу сказать, для иллюзии - любовь слишком реальное, слишком сильное, глубокое и властное чувство. От иллюзии можно избавиться, уйти, а от любви – едва ли. Любовь сильнее смерти, и если это так, то она – бессмертна.
- А кто играет главного героя?
      - Молодой актер, он очень похож на тебя. Сходство поразительное, но оно только внешнее. Он совсем другой человек.
- Ты так хорошо его знаешь?
- Наше общение ограничено театром. Моя профессия обязывает знать тех, с кем приходится работать. Он не герой.
  -  Рядом с тобой, Ева, он станет героем. Как я мелок и жалок. Говорю об искусстве, а сам ревную тебя к своему внешнему двойнику. Он будет жить и видеть тебя, а я должен умереть. Я тоже не герой. Прости меня, Ева.
Она наклонилась, прижалась к его груди.
- Я слышу как бьётся твоё сердце, мой любимый. Я люблю тебя и тут уж ни¬чего нельзя изменить. Ревнуй, не ревнуй, но тебе придется смириться с моей лю¬бовью.
Никита угасал, уходил у неё на глазах. Это была первая в её жизни смерть,  с которой она столкнулась так близко, так открыто, так страшно. Силы покидали его, но он держался, он так старался достойно уйти! Самым мучительным для неё было сознание своей беспомощности и даже бесполезности. Никита умирал, а она всего лишь присутствовала при этом. Впитывая его отчаяние, ощущая его боль, она ясно осознала своё отношение к смерти и своё сопротивление ей. Она чувствовала, как жадно, страстно, эгоистично хочет жить и как боится смерти! А вдруг, я тоже… нет, я не хочу.  Я так молода, у меня столько замыслов, так многое нужно успеть! Подобные мысли, словно вспышки молний, потрясали её, и она сказала себе:
- Ты не Джульетта, ты Ева, всего-навсего … Ева.  Ты лгунья, ты лице-мерка! А как же Никита? Ты сказала ему своё первое люблю. В то страшное  утро ты испугалась, но думала о нем, и жалела его.  Но тогда я не видела так близко, так откровенно смерть, и не знала что это так жутко.
Она была рядом  с  ним до конца. Не выпуская его рук из своих, как могла смяг¬чала его предсмертную агонию. На следующий день, вечером, Никиты не стало. Она закрыла ему глаза. Слез не было, она не могла плакать. Войдя в гостиную, сказала:
- Ирина Степановна, Никита ушел от нас. Пожалуйста, закажите мне билет. Я не смогу участвовать в похоронной церемонии. Я не хочу кого-то видеть, это невозможно для меня и для тех, кто будет Никиту провожать. Вы и он, останетесь для меня близкими и родными.
Ирина Степановна заплакала.      
- Ева, девочка моя, я понимаю вас. Вы правильно решили. Все остальное будет уже другим и причинит вам боль. Вы не волнуйтесь, я справлюсь, по¬мощников будет много. Когда все закончится, я позвоню вам.
Звонков не было. Ева понимала: идет возня вокруг богатства Никиты. Через две недели Ирина Степановна позвонила. Они встретились утром в аэ¬ропорту. Передавая Еве коробку, перевязанную черными и алыми лентами и белый конверт, Ирина Степановна сказала:
- В этой коробке прах Никиты, в конверте письмо. Я выполнила все поручения Никиты. К смерти трудно привыкнуть. Ужасно все что произошло. Я осиротела, мне каждую ночь снится Никита. Видите, я уже не плачу, нет слез, только сердце ноет.
- Ирина Степановна, спасибо вам за всё, вы необыкновенная женщина. У меня свободный день и даже вечер, поедемте ко мне.
- Дорогая моя девочка, я должна сегодня вернуться и выполнить некоторые формальности относительно квартиры и загородного дома Никиты. Давайте поднимемся в ресторан и там поговорим.
Заказав кофе, они присели за столик в полупустом зале ресторана.
- Знаете, Ева, я хочу вам рассказать о Никите. Если бы вы знали какой это был прекрасный мальчик! Я ведь его первая учительница. Я была ему долгие годы матерью, другом, домоправительницей. У меня нет семьи, нет детей, и когда произошли в стране изменения и все рухнуло, он, узнав о моем нищенском существовании учительницы начальных классов, нашел меня и пригласил к себе на работу. Семья Никиты распалась, когда ему ещё и десяти лет не было. Он жил сам по се¬бе, между двумя семьями: отца и матери. Мать, увлеченная воспитанием двоих детей, рожденных в новом браке, перестала не только заботится о нём, но попросту забыла о его существовании. Попеременно он жил у отца или в семье его брата. Он рос добрым, открытым, ласковым мальчиком и очень остро чувствовал своё одиночество и бессемейность. Он никогда не жаловался, но я видела в его глазах не детскую тоску. Страдая, дети рано взрослеют. Часто приходил ко мне на чай. Наши беседы были продолжительными, мы с ним говорили обо всем, он доверял мне свои мальчишеские секреты. Со стороны наши отношения могли показаться официальными, но это оттого, что Никита так и не отвык от почтительности к своей первой учительнице. Его отец занимал большой пост в одном из бывших Министерств, остались связи, Никита оказался способным организатором и бизнесменом. И когда он стал богатеть, уже после смерти отца, стали возникать многочисленные родственники, которым он всегда помогал.
Ирина Степановна остановилась, задумалась и, сдерживая волнение, продолжила:
- Если бы он встретил вас раньше, все было бы по-другому. Рядом с вами он преображался, становился самим собой. В ваше отсутствие он говорил только о вас: он вспоминал каждое ваше слово, жест, взгляд, улыбку. Он рассказывал о вашем знакомстве, вновь и вновь переживая свой страшный поступок, и без конца повторял. - Какое счастье, что этого не случилось, какое счастье! Теперь я могу спокойно умереть!
 Не выдержав, Ирина Степановна разрыдалась.
- Не надо плакать, не тревожьте душу Никиты. Моя роль в его жизни так кратковременна! И неизвестно, что было бы, если бы мы встретились раньше. Я ведь тоже никому не открывала своё сердце и так же как он распоряжалась только своим телом и своими желаниями. Трагедия болезни изменила состояние его души. Вокруг него, наверняка, тоже были разные люди, но он не приближался к ним.
- Да, у него был один друг, которому он доверял, но все же больше было тех, кого привлекали его красота, молодость, но главное - его деньги. Он долгое время скрывал свою болезнь, а когда объявил о ней, то все исчезли, особенно женщины. Ведь ни одна из тех, кого он одаривал, не прибежала, не упала в слезах, не прикоснулась к нему! Были лишь звонки, в которых явно прослеживались желания узнать его намерения относительно наследия. Были просьбы, требования и даже, страшно вспоминать, угрозы. Я знаю, он называл себя богатым и тупым, но это не так. Он самостоятельно поступил в юридический, закончил три курса, учился отлично, но бизнес отнимал все время и он забросил учебу. Умный способный, но ему не хватало времени для развития. Еще задолго до вашей встречи, он составил завещание по поводу своей недвижимости. Отель с рестораном, в котором вы встретились, он оставил своему компаньону. Мне он оставил счет в банке и этой суммы мне хватит на всю жизнь и я еще смогу помочь другим. Дом и несколько квартир он завещал своим племянникам и матери. Но после знакомства с вами, хотел свой любимый загородный дом завещать вам, но понял, что это принесёт вам неприятности.
- Я бы отказалась, не раздумывая. Мне ничего не надо. Мне Никита по-дарил самое прекрасное - своё сердце, свою любовь.
- Да, Ева, это так. Если бы вы знали, какие баталии развернулись вокруг урны с прахом Никиты! Я была не одна, со мной были двое представителей от юридической фирмы и друг Никиты. Нам пришлось быть мужественными. Когда ад.вокаты прочли завещание относительно захоронения его праха, все были шокированы. Он просил проводить его только до крематория, присутствовать при кремации должны были только я и его друг, а урну с прахом передать лицу, указанному в отдельном завещании. Первый вопрос: кому, кто этот инкогнито, кто? Они ругались, кричали, плакали, требовали, не соглашались с этим завещанием, называя его кощунственным. Его мать пыталась изобразить обморок, но в завещании было оговорено, что за время болезни она ни разу не навестила своего сына, и поэтому не может ссылаться на право матери. Они кричали, что найдут того, кто украл у них память о Никите. О том, кто будет распоряжаться урной, знала только я. Они обвиняли меня и даже дошли до оскорблений, но ради Никиты и вас, я все выдержала. Хотя все формальности были оформлены строго по закону, они решили оспаривать своё право через суд. Печально и смешно! Когда им проч¬ли другое завещание Никиты, где он оговаривал своё право лишить наследства тех родственников, которые будут препятствовать его воле, все тут же за-молчали и притихли.
Ева слушала, стараясь отстраниться от необходимости всё это знать. Но она понимала, как трудно было Ирине Степановне выполнять свою миссию и как ей было необходимо рассказать об этом. Ева верила искренности и бескорыстию этой женщины.
- Ирина Степановна, Никите очень повезло, что рядом с ним были вы. Я тоже благодарна судьбе за знакомство с вами. Звоните в любое время, приезжаете в гости, я познакомлю вас со своими родителями, сходим в театр, - сказала Ева, поглаживая руки Ирины Степановны. – Берегите себя, сейчас такие нравы! Подальше от тех, кто знает о ваших возможностях и вашем одиночестве.
- Спасибо, дорогая моя девочка. Вы правы, всё так и есть! Мне хотелось бы посмотреть хотя бы один спектакль, где вы принимали участие. Меня ждут дела собственного благоустройства. Я постараюсь найти скромное жилище с телефоном и буду вам названивать. И ещё, - сказала она  улыбаясь, - я должна выполнить очень важную просьбу Никиты. Я буду скучать о вас и по Никите. До свиданья, милая моя, да хранит вас Бог.
Ева поставила коробку с урной у окна, конверт положила на стол, приняла душ и, распахнув окно, присела в кресло. В этом году лето плавно, без срывов и крайностей, перетекало в такую же спокойную, медленно стареющую осень. Зябкость утренних часов сменялась теплыми, мягкими днями и прозрачной свежестью бархатистых вечеров. Ева поставила диск: музыка и чудный голос Сары Брайтман наполняли печалью и неизбывной грустью ее размягченное и уставшее сердце. Она грезила наяву, глаза Никиты не покидали её. Когда наступили сумерки, она зашторила окно, включила свет и вскрыла конверт. На нескольких листах белой бумаги, мелким, торопливым почерком, Никита обращался к ней.
До встречи с тобой, Ева, слово любовь для меня не звучало,  оно было холодным и пустым, как все к чему я прикасался. Я воспринимал мелодию других слов: деньги, бизнес, удачные сделки, компаньоны. Это были живые слова, чье тепло меня радовало и грело. Женщины ничего не значили в моей жизни, но были необходимы. Им нужны были удовольствия, подарки, моя молодость и красота. Я расплачивался с ними страстью, годами и деньгами. Их души не соприкасались с моей, - меня это не волновало, поскольку и я был равнодушен к их душам. Ощущение своей значимости, поддерживаемой большой массой денег - было главным в моей жизни.
В тот вечер, когда я увидел тебя, и твоя красота меня поразила, я - как всегда, захотел тебя приобрести. Получив отказ, я впервые столкнулся с чем-то непонятным, недоступным моему воображению. Я был унижен, но больше растерян. Поверь мне, я не желал мести, нет. Мне смертельно захотелось понять, что ты такое. Я знаю, мне нет прощения, я не хотел того, что произошло. Но ты сделала шаг, ты потянулась к моим губам, я почувствовал твоё желание, и потерял рассудок! Я сошел с ума, я забыл о своей болезни, меня покинул страх, я забыл обо всем на свете. И сколько бы я не казнил себя, сколько бы не оправдывался, я уверен, что не было силы, способной меня удержать! Очнувшись, я понял, что случилось жуткое, непоправимое, я не воспользовался предохранением. Ты спала, я не мог смотреть на тебя. Мне захотелось убить себя, к чему тянуть? Но тог¬да я должен был лишить себя воспоминаний о тебе, и я решил оставить все как есть, не сообщая тебе,  вдруг пронесёт? И как последний трус, мерзкий и под¬лый, я ушел, спрятался, понимая что не смогу  взглянуть тебе в глаза, когда ты проснешься. Отель и ресторан принадлежат мне, я позвонил и попросил доставить в номер букет алых роз, но потом, - почему, не знаю - решил оставить толь¬ко одну розу и деньги. Страшно и глупо, но я подумал, что это смягчит удар, который я тебе нанес. Самое трудное - это записка, которую я должен был написать тебе.
Когда мне позвонили и сказали, что ты - спокойная, подобно богине, уш¬ла с розой в руках, не взглянув на мои подлые деньги,  - я испугался ещё больше. Это было более чем странно, это было необъяснимо. Боже мой, что это за женщина, кто она? Такое поведение несвойственно простым смертным. У меня поднялась температура, меня кололи, заполняя лекарствами. В минуты просветления, я думал только о те¬бе. Каждый миг того волшебного вечера и той волшебной ночи я пережил сотни раз. Я страстно захотел поправиться, поверить в чудо, я так захотел выжить! Я проклинал свою прошлую жизнь и все, что было с ней связано до тебя. Потом подумал, что ты будешь со мной в той другой жизни, в которую никогда не верил. Мне нужно было за что-то зацепиться, чтоб не задохнуться от безысходности, от страха за твою жизнь, от мысли, что я вверг тебя в тот ад, в который попал сам. Но когда я увидел тебя у ограды моего дома с букетом алых роз, у меня закружилась голова, и все помутилось. Неимоверным усилием воли я взял себя в руки. Ты пош¬ла мне навстречу.  Никита, я принесла тебе розы, возьми, - сказала ты.  И в этот миг я по¬верил в чудо, я понял что выздоровею, что твоё появление убьёт мою болезнь. В твоих глазах были нежность, покой, в них была твоя душа. Внутри меня всё содрогнулось, меня охватила безумная радость, которую я пытался скрыть, еще не зная, что с тобой. Я люблю тебя, люблю единственную! Люблю всей той любовью, которая была во мне заложена, и которую я не признавал. Дорогая моя, бесценная моя! Я оказался способным учеником, видишь, я уже не скулю по поводу своего прошлого, которое вынесло мне приговор. Я полон надежд, я устремлен в будущее. Я никогда никому не писал писем. Это моё первое и последнее письмо. В нем моя душа обращена к тебе, моя любовь, мой ангел. Какое наслаждение представлять, как ты будешь читать эти строчки и видеть твои глаза. Я благодарю тебя за все, что было, за светлые мгновения, за участие, за добро и за... любовь, если это правда, в которую я хотел бы поверить. Разве можно любить такого, как я? …больного, ничтожного, жалкого и глупого. Главное в моей жизни, – это встреча с тобой и моя единственная безмерная любовь к тебе.
Ева, ангел мой, в твое отсутствие Ирина Степановна прочла мне роман Бориса Виана "Пена дней”.  Это одно из самых сильных моих потрясений. Я смеялся, но больше плакал. Душа моя отзывалась на каждое слово, мне казалось, что я про всё это давно знаю, что эта вещь написана мной, а если не мной, то для меня и обо мне. Странно, но это так. Такое бывает? Виан пережил меня на десять лет, это тоже странно. Не могу представить, что было бы со мной, если бы мне подарили десять лет. Как он жил, отчего умер? Наверное, каждому назначен свой срок, а у смерти огромный запас средств, умерщвляющих человечество. Может мне удастся встретить его?
Ева, дорогая моя, прости, что утомляю тебя, но меня неудержимо одолевает желание продолжить разговор о прочитанном. Оказывается – это такая радость, иметь возможность разговаривать, зная, что тебя выслушают и поймут! Будь снисходительна к уходящему. Смерть  - страшная привилегия, да, да - привилегия жизни! Я не оговорился. И к ней можно привыкнуть. Как не крутись, но умирать всё-таки придётся рано или поздно. И это смиряет. Но я, умирающий, плакал от жалости к Хлое, к серой мышке и ко всем остальным. Я невзлюбил повара Николя, я не могу простить ему отрезанную голову  угря. Я бы не стал есть паштет из угря. Смешно, да? Слова Колена: нужно заранее готовиться к смерти, зарабатывая на достойные похороны – развеселили меня. Веришь, я смеялся от души! Получилось, что именно этим я занимался всю свою недолгую жизнь! Интересно, по какому классу меня похоронят? Какое исключительное зрелище предложат мои гробовщики или, как у Виана, - гробоносцы, за те суммы, которые останутся после меня? Увидишь, посмейся вместе со мной. Но в то же время, унизительное безденежье Колена -  возмутительно. Как можно ощущать себя мужчиной, если у тебя, нет денег и ты не можешь подарить любимой цветы! Выход, наверняка, есть, но у меня уже нет времени на раздумье и поиски ответа. Я должен спешить.
Наблюдая мои эмоции, Ирина Степановна отказалась читать. Смешно думать, что излишние эмоции могут навредить мёртвому! Я уже не мог обойтись без этой сладкой отравы, замешанной на боли и печали, и потому самостоятельно одолел другой роман Виана «Сердце дыбом». Было страшно. И опять же, до жути знакомо. Почему я раньше не узнал о существовании Виана? Почему не услышал его голос, ведь он писал для таких, как я? И всё случилось бы по другому, всё! Ты знаешь, Ева, - Клемантина – по сути своей, моя мать, а я – один из её сыновей. Её благие намерения – это пытка и погибель. Свой первый десяток лет я тоже  прожил в клетке, где всё было замурованно и выхолощенно. Шаг влево, шаг вправо – наказание. А я рвался на волю и, задыхаясь, мечтал о прекрасной, доброй фее, которая освободит меня и откроет мир, полный света и волшебства. Мечты сбываются, ты – моя прекрасная фея! Ты подарила мне целый мир.
Ева, я не жалуюсь, я просто размышляю, но без горечи и отчаяния. Что-то же я должен напоследок понять! Да, мне всё знакомо. И эта стена из пустоты, за которой нет ничего, кроме ватной тишины, - я всегда жил у этой стены. И эта красная, жирная, зловонная река, этот лодочник, таскающий ртом дохлятину и глотающий стыд и страх за всех жителей деревни. Лодочник, которому платят за работу позором и золотом. Понимаешь, Ева, позором и золотом, на которое ничего нельзя купить, ни-че-го… Я долго не мог отдышаться, настолько это потрясло меня. Я наказан справедливо. Лодочник умрёт, но уже другой готовится занять его место, чтобы получить много, очень много бесполезного золота. Да, да, я видел огромные сети задыхающейся, загубленной рыбы, я видел её глаза, я смотрел, как бьют и убивают рыбу, идущую на нерест, я был участником этих побоищ. И, несмотря на это, мне повезло, я узнал тебя, я познал любовь, я был счастлив. Но другие, те – кого я знал близко, исчезли, даже не подозревая, что за стеной пустоты танцуют, поют и летают джазворонки, удивительные птицы с лунно-прозрачными глазами и у них, вместо банальных потрохов одно лишь трепетное сердце!
Кровожадный, безжалостный род людской. Помнишь? Эта жуткая казнь – распятие жеребца, согрешившего на стороне, голова казнённой коровы, заживо погребённые куры, убитые свиньи, летающая шкурка чёрного кота, изощренное убийство деревьев, я воочию услышал их вопли и хрипы, - вздыбленная, избитая земля, дети, которых нещадно истязают, насилуют, старики, над которыми бесстыдно издеваются и бесконечная скользкая похоть и увертливая ложь.
Я испугался, меня охватил ужас. Я оставляю тебя, мою любимую, один на один с этим гипертрофированным, исковерканным миром. И в том, что этот мир таков виновны я и мне подобные! Почему я разрешил себе участвовать в этом кошмаре? Почему?
Потом я успокоился. Ты умная, сильная, настоящая и ты не позволишь изуродовать себя. Моя прекрасная белая бабочка! Живи, дорогая моя, живи, очаровывай и вдохновляй всё вокруг себя! Тебе всё удастся, ты будешь счастлива, я хочу этого. Мысль, что всё так и будет, не только умиротворила меня, но, веришь, отвела от меня физические страдания. Я почувствовал себя здоровым и обновленным. И я понял – в этой жизни мне нужны были только два человека, две близкие души – ты, моя Ева, и Борис Виан. Люблю, люблю тебя. Всегда твой, Никита.
Ева читала и перечитывала неровные, убегающие строки и её охватывала неведомая ей тоска, нестерпимая жалость к потерянной жизни Никиты. Ей, в эти минуты, впервые захотелось умереть. Сердце задыхалось и искало выхода и, наконец, разверзлось от рыданий. Никогда раньше она не рыдала, ничто не могло её заставить плакать и тем более рыдать. Тело её сотрясалось от потока слез, она металась по комнате, как раненая волчица, она выла от горя и боли. И когда зазвонил телефон, она с яростью швырнула труб¬ку на пол. Она никого не хотела видеть, никого не хотела слышать, ей никто не нужен был кроме одного единственного человека!
- Почему, почему тебя забрали? Я хочу быть с тобой, я не могу без тебя! - вопрошала она пустоту. - Я хочу слышать Никиту, я хочу видеть его улыбку, глаза, хочу целовать его руки, лицо, его тело! Никогда больше я не увижу его, это невозможно, несправедливо и жестоко, я же полюбила, я люблю его!
Очнулась она к полуночи. Не стала поднимать телефонную трубку, раскрыла альбом с эскизами к новому спектаклю. Она разглядывала рисунки, наброски, сделанные её рукой, и на её осунувшемся лице, расцветала,  приподнимая уголки губ, улыбка, подобная проблеску тонкого солнечного лучика, пробившегося ск¬возь темные взлохмаченные, послегрозовые тучи.
Утром Ева вскрыла коробку и извлекла тяжелый, по форме напоминающий амфо¬ру, красивый сосуд из голубовато-фиолетового аметиста с завинчивающейся крыш¬кой - сосуд с прахом Никиты и ещё одно послание.
Моя славная, удивительная и единственная Ева! Я прошу тебя, распорядись тем, что осталось от меня. Развей мой прах в любом месте, которое придется тебе по душе, но только там, где любишь бывать ты. Мне все равно, что это бу¬дет: лес, поляна, дорога, поле или ручей, но только в России. Единственное, что я истинно любил и люблю, кроме тебя, ангел мой - это моя земля. Я побывал во многих местах, отдыхал в лучших уголках планеты, но душа моя оттаивала только дома. И ещё одно условие: не развевай мой прах над морем. Я у моря в долгу. Не знаю, простило ли оно меня? Я никого не убивал, не предавал, но я и мои подручные грабили море: его живая плоть, его богатства были моим бизнесом. Последние годы я стал панически бояться моря, мне стали сниться сны, в которых я захлёбывался, тонул, исчезая под тяжелыми пластами темной воды. Я думаю, что это Нептун наказал меня за алчность, за грабёж, за пиратство. Но я верю, хочу верить, что огонь уничтожит мою болезнь, мою вину, очистит от скверны и прах мой станет невинным.
Дорогая моя, славная моя! Я не прошу - это было бы слишком нахально - я просто мечтаю, что в том месте, где я исчезну подобно пыли, когда-нибудь воз¬никнет небольшой уютный домик, окруженный цветами, самыми разными. Там будут цвести розы- белые и алые, и ты будешь приезжать или приходить в этот дом отдохнуть от суеты, от духоты, от разочарований, а я буду любоваться тобой и моя душа соприкоснется с твоей. Так ясно и зримо вижу это красивое место, и этот дом, что страх смерти покидает меня и мне становится легко и блаженно. Навечно твой Никита.
Новорожденный день обещал быть теплым, ласковым и умиротворенным. Ева заказала такси и попросила отвезти её в одно из своих любимых загородных мест, где она однажды отдыхала с друзьями. Воспоминания об этом пространстве согревали её сердце. Нетронутая, неброская красота природы очаровали её. Потом ей не раз хотелось вернуться на это место. Как удивительно порой реальность переплетается с еле уловимым предчувствием, с настроем и движением души! Все движется, соединяется, перемешивается, и вдруг что-то происходит, и кажется совсем неожи¬данным, но это не так. Во всем существует мистическая необъяснимая связь же¬ланий, мыслей и повседневных событий.
Почти трехчасовая поездка не утомила её. Она попросила водителя остановить¬ся у проселочной дороги. Прижимая сосуд к груди она направилась в сторону леса, пересекая  поле высоких, золотистых, светящихся под солнцем трав. Этот затерянный уголок природы, живой и первозданный, приютившийся между двумя деревушками, показался ей еще прекраснее. Чистые здоровые сосны, у подножья которых произрастало множество маленьких пушистых сосенок, с молчаливым достоинством расступались перед ней. Лес упирался в большую солнечную поляну, покрытую низкой травой и соцветиями уже отцветающих розовато-фиолетовых цветов. Пройдя поляну, Ева остановилась на пологом округлом склоне, живописно сбегающем к тихой, по-девически милой речушке, противоположный берег которой, более крутой и высокий, был обрамлен густыми плакучими ивами с ветвями, похожими на распушенные косы. На склоне, в отдалении друг от друга, высились три молодые сосенки, в окружении чудных малюток. Ева подошла к самой высокой сосенке, отвинтила крышку и, глядя на темный пепел, произнесла:
- Никита, лети мой друг на волю, пусть твой прах соединится с этим чудес¬ным местом и прорастет травой, цветами, деревьями. Я выполню твою просьбу, твою мечту: я построю здесь небольшое жилище, украшу его и окружу цветами. Я буду приезжать сюда. Твоя душа будет прилетать ко мне, и  ты не будешь одинок.
Ева подняла на вытянутых руках сосуд, наклонила его и подумала. Какой изу¬мительный сегодня день, мягкий, солнечный. Вокруг тишина и покой, но было бы хорошо, если бы подул ветерок. И в ту же минуту таинственно зашелестела трава, задрожала иголками сосна, и налетевший порыв теплого, легкого ветерка подхватил темные крупицы и веером отнес их к речке. И вдруг все разом стихло и успокоилось.
- А что делать с сосудом? - подумала Ева и, не осмысливая своих дей-ствий, спустилась к речке, наполнила сосуд песком - чистым, пропитанным солнцем - завинтила крышку и, сильным взмахом руки, направила сосуд в самое глубокое, темное место под ивой. Раздался всплеск, коричневатая масса воды сомкнулась над уходящим в глубину сосудом. Когда-нибудь кто-то, возможно найдет этот красивый драгоценный сосуд и, радуясь, поставит на видное место, рассказывая друзьям об удивительной находке. Но никто никогда не догадается, что было в нем. Сосуд будет хранить свою тайну.
Через два месяца Ева получила приглашение из банка, с  просьбой явиться с документами. На её имя был открыт счет. Подчеркнуто вежливый молодой служащий, пред¬ставившись, обворожительно улыбаясь, провел её в отдельную комнату и, не сво¬дя с неё восхищенного взгляда, предлагая присесть за стол, вкрадчиво произ¬нес:
- Пожалуйста, заполните эти бланки.
Его явно воодушевляла красота Евы и внушительная сумма денег. Спокойно, не выражая ни удивления, ни восторга, ¬Ева заполняла бланки. Нули в обмен на жизнь, - подумала она, и сердце её сжа¬лось от боли. Через несколько минут служащий вернулся с подносом, на котором возвышались кофейник, чайник, молочник, чашки, печенье и конфеты.
- Кофе, чай? - услужливо предложил он.
Не желая оставлять его услуги без внимания, Ева ответила:
- Пожалуйста, чашку кофе с молоком, без сахара.
- Вам помочь? - спросил он, явно нарушая этикет своей сверхуслужливостью.
- Вы, наверное, думаете, откуда столько денег? – улыбаясь, спросила Ева.
- Нет, что вы, ваша красота и молодость стоят этих денег, - воскликнул он.
Ева подняла глаза. Смутившись от её взгляда и своей вольности, он поспешил ответить:
- Простите, я не хотел вас задеть, простите!
- Не волнуйтесь, я никогда ни на кого не обижаюсь, - успокоила его Ева.
Ободренный её отношением, он произнес:
- Я мог бы вам посоветовать куда повыгоднее вложить эту сумму. На процен¬ты от неё можно обеспечить себя на всю жизнь.
- Спасибо за предложение, но вокруг столько проблем, стольким нужна помощь.
- Что вы?! -  иронично воскликнул он. - Благотворительность нестоящее де¬ло в том смысле, что все уйдет в карман кому-то, это прорва, которую ничем не заткнешь.
- Не уйдет, я позабочусь об этом. Вклад я оставляю в вашем банке. Он наде¬жен?
- Конечно, это самый надежный банк в городе. Мы будем благодарны вам за такое доверие. Спасибо вам, я был счастлив вас обслуживать, - закончил он, зардевшись как школьник.
Ева выбрала детский дом и больницу. Вкладывая деньги, она предупредила:
- Я буду спрашивать отчет за каждый вложенный рубль, за каждую копейку. И буду тщательно проверять документацию, буду навещать вас. Если что-то будет не соответствовать, я прекращу спонсирование. Единственное условие - меня не объявлять, не благодарить. Я отдаю деньги, которые мне не принадлежат, но в этих деньгах - жизнь человека.
Никита продолжал напоминать о себе, материализуясь в неожиданных сюрпризах. В день своего рождения Ева получила открытку из музыкального салона, в которой её уведомляли, что на её имя оформлено и оплачено пианино и просили назначить день, удобный для доставки. Да, инерция денежной массы велика и неистребима, она продолжала существовать и действовать, несмотря на смерть их владельца. Ева долго смотрела на безжизненную открытку, воскрешая голос Никиты и их разговор по поводу отсутствия в его доме музыкального инструмента. Вот оно - секретное дело Никиты и его важная просьба, выполненная Ириной Степановной. Угасая, страдая, он продолжал верить в могущество и спасительную силу денег. Он радовался возможности быть щедрым и делать царские подарки.  Спасибо тебе, любимый, я исполню для тебя прелюдию Шопена, я всегда буду играть для тебя. Я бы все, все отда¬ла, только бы ты был жив! Мне нужно научиться жить без тебя. Это были не просто слова, это было отчаяние, боль утраты, любовь и страсть.
Однажды, собираясь на премьеру спектакля, Ева открыла серебристую сумочку, которой давно не пользовалась, готовясь опустить в неё ключи, кошелек, носовой платок и тюбик бесцветной губ¬ной помады и, увидев зажигалку, инкрустированную рубиновыми звездочками и пачку дамских сигарет в изысканной упаковке, вспомнила разговор с Никитой. Ещё тогда, вернувшись после первой поездки к Никите, она позвонила ему, и он сразу же задал вопрос:
- Ева, тебе понравился мой подарок?
- Подарок? - переспросила она.
- Ты ещё не открывала свою сумку?
- Сейчас открою, - ответила Ева, извлекая содержимое сумки.
- Спасибо, Ники¬та, очень красивая зажигалка, а упаковка сигарет - произведение искусства. Но я ведь не курю.
- Я знаю и не хочу, чтобы ты курила, это вредно для здоровья. Я бросил курить, но иногда нарушаю запрет. Учти, зажигалка из чистого золота, на ней настоящие рубины, а сигареты безвредны и душисты. Я подумал, вдруг тебе захочется кого-нибудь сразить! Сигарета в твоих пальцах и зажигалка в руке, зрелище потрясающее и сногсшибательное. Все бросятся курить и захотят быть похожими на тебя, но куда им! - воскликнул он смеясь.
- Никита, - рассмеялась Ева, - это не мой стиль, я не люблю потрясать.
- Прости, дорогая моя. Шутки у меня дурацкие, я разучился нормально шутить. Лучше так: когда тебе станет грустно, ты достанешь зажигалку, прокрутишь колесико, вспыхнет яркий огонёк и тут же погаснет, так же как моя жизнь, и ты вспомнишь обо мне. Это красиво и романтично.
- Никита, мне больше нравятся твои дурацкие шутки. Шути, как хочешь, только живи. Я люблю тебя.
Каждый год, в день знакомства - двадцать седьмого мая, Ева покупала одну алую розу и любуясь ею возвращала себя в тот странный вечер и в ту волшебную ночь. Щедрая судьба оказалась не бескорыстной, она взыскала с неё за подаренную красоту и подвергла жестокому испытанию. Но Ева была благодарна ей. В то страшное утро, она безоговорочно простила и искренне пожалела человека, чуть не столкнувшего ее в пропасть. Но даже не это было главным, душа её открылась для любви истинной, всепрощающей, всепобеждающей. Теперь она знала. Любовь - это отречение от своего Я - корыстного, лживого, трепещущего от страха исчезнуть. Любовь не подвластна обстоятельствам и потрясениям. Душа любви не подчиняется разуму, практичному и спасительному, не ищет убежища и не ведет торга. Это еще раз убедило её в том, что любовь и смерть всегда рядом. Подстерегая, смерть иногда делает исключение, но рано или поздно она уносит одного из любящих, оставляя другого в одиночестве.
Еве часто дарили розы. Она знала, как удлинить их жизнь, но очень скоро они теряли свою стройность и привлекательность: стебли слабели, лепестки, желтея по краям свертывались, тускнели, теряя аромат. Но роза, купленная ею в память о Никите, долго, бесконечно долго встречала её, сохраняя свою первозданность и аромат, сияя свежестью и красотой.
Алая роза жила, дышала - чаруя и соблазняя.
Воскресенье , 27 мая.